На четвёртый день, а это было воскресенье, ближе к полудню, в дверь постучали.
— Да...да, — больше для проформы, отозвался Родька, сомневаясь при этом, услышат ли его. Жильцы комнаты ещё с утра разбежались: кто в кино, кто в библиотеку.
В дверном проёме, будто на картине с тёмным задним планом, освещаемые пологими лучами зимнего солнца, «отрисовались» две стройные фигурки в зимних пальто и песцовых шапках.
— Родя, ты так внезапно исчез, что мы испереживались, не случилось ли чего скверного с тобой, — щурясь от яркого света и лучезарно улыбаясь, с каким-то внутренним облегчением, проворковала Марианна.
— Ну вот, захворал, что ли?! — молвила Элеонора, — мы на пару секунд, мимо шли. — Ты ни о чём таком не помышляй, приходи запросто.
— Ой девчонки, мне бы вас хоть чаем напоить... — просипел Родька и натужно закашлялся.
— Нет уж! Благодарим покорно. Выздоравливай скорее, а мы пошли уже. До встречи, — помахала пальчиками из-за двери Марианна.
Через пять минут Родька поднялся на ноги. «Вроде держат»,— удостоверился он. Ещё через двадцать, он, голый сверху по пояс, сидел перед врачом в областной больнице, что располагалась сразу за общагой:
— Нет, нет, молодой человек!..не пневмония, бронхит, не более.
«Удивительное дело, почти при смерти, а дополз до доктора и тут же выздоровел!» — неся своё исхудавшее тело в столовую размышлял Родька. Денег хватило на второе: картофельное пюре и шницель, а второго хватило напомнить организму о его обязанности — быть живым.
К девчонкам Родька попал не скоро. Пропустив несколько занятий по психиатрии, он ощутил всю тяжесть собственного проступка, поскольку отработал весь цикл, а это две недели присутствия в психбольнице, среди пациентов, к большинству из которых и спиной-то поворачиваться опасно. Сколько раз хотелось поменяться халатами с каким-нибудь дуриком, чтобы слиться с местностью. С буйными проще, их либо доставляют уже спеленутыми, либо кличут санитаров, а те отработанными приёмами распинают бесноватых на железных кроватях.
Как бы то ни было, две недели кошмаров минули, оставив на душе у Родьки заметные следы болезного ощущения человеческой хрупкости и беззащитности не только перед внешними силами непознанной природы, но и волосатыми руками ангелов-хранителей, наречёнными в миру: «младшим медперсоналом». Одно крепко уяснил Родька: дурака, если он не в стадии «сноса крыши», и больше помалкивает, чем говорит - от умного не отличить.
Тем временем, ноябрь,- некое преддверие зимы по календарным понятиям почил в бозе, уступив дорогу декабрю - месяцу трёх концов: года, семестра и конца всему, чем живёт студент между сессиями.
Навестить девчонок времени у Родьки не доставало и чтобы не терять установленные связи, он изредка названивал им по общежитскому телефону. Да, да, - в их квартире стоял телефонный аппарат!..что по временам «застоя» являлось несомненной роскошью и признаком высокого социального положения владельцев.
На долгие пересуды новостей у Родьки не хватало, и на вопрос:
— Как жизнь?— почти всегда следовал ответ, — нормально!..и до свидания.
Лишь в канун Нового года он получил от Элеоноры конкретное приглашение: встретить праздник общими усилиями. И ничего с собой не брать кроме какого-нибудь друга для соблюдения пропорции полов.
На авантюру поддался Потап, - неидеальный дубликат Аполлона, со странной для постороннего уха фамилией - Нездешний, и то, после длительного «расклада»: где и как встретить Новый год. Поскольку иных вариантов не просматривалось в принципе, а любой праздник в общаге превращался в уже поднадоевший ритуал с массовой попойкой, потными плясками, а то и членовредительством, согласие Потапа было получено не сразу, но после некоторого раздумья:
— Жаль...но...попробовать стоит, — молвил он, задумчиво почёсывая в промежности.
Родька догадывался, что означает это его: «жаль». Для Потапа общежитская среда являлась ареалом обитания, где чувствовал он себя привычно и уверенно. Дело ещё заключалось в новогодней традиции, сложившейся благодаря некой особи женского рода из параллельной группы: Таськи Усягиной, по прозвищу: «Гамбузия», взявшей в привычку раз в триста шестьдесят пять дней, именно в новогоднюю ночь дарить себя Потапу. Каким образом эта невзрачная и с виду: серенькая личность, проникала к тому под одеяло, для Родьки оставалось неразрешимой загадкой, поскольку в общежитии не обитала. Впрочем, догадки оставались догадками, как говориться: «со свечой не стоял» и Новый год стабильно «встречал» уже во сне, а информацию о причудах Гамбузии получал на утро от более стойких товарищей по комнате.
И вот так, запросто всё бросить и пойти навстречу неизвестности с непонятным для себя желанием поиска ощущений новизны, - не каждый решится.
И его очередь подошла. День декабрьский оборотился ввечеру и узрев за собой гнетущую пустоту, осознал, - он последыш. И не сказать: долгожданный… А ведь служил благословенной датой в той, давно минувшей жизни Родьки, где чудеса вовсе не были таковыми и явление деда Мороза со Снегурочкой представляло собой вполне естественный процесс, типа круговорота воды в природе.
И не осознанное стремление вернуться из действительности в тот далёкий блистающий мир, двигало сейчас его ногами. Какая из иллюзий переставляла конечности Потапа, оставалось тайной ровно до той поры, пока он не выдохнул в морозную темноту:
— Ёлка будет - хорошо!..закусь будет - замечательно!..девки будут - совсем красота!..а наливать-то сподобятся?..на сухую эт не праздник...
— Я тебе налью… Шампани. Заказал через знакомого проводника, из столицы пёр. Устроит? — негромко проронил Родька, устремив взор на светящиеся окна четвёртого этажа. «Отчего так: благородные чувства, мысли, намерения, поступки отождествляются в мире не иначе как высокие, а плохие - как низкие?.. Даже слово придумано: низменные... Не оттого ли, что: рай - всегда верх, но ад - низ?.. Я сейчас иду вверх, значит я на пути к...какому полюсу?..если прошлое посещение никак не назовёшь: экскурсией в райские кущи...» — читал он словно на телетайпной ленте приходящие невесть откуда мысли, шагая по выщербленным ступеням лестничного пролёта.
Сзади топотил, натужно сопя и трагически вздыхая, Потап.