Во дворе Семёновну не то, чтобы не любили. Многие даже не подозревали о её существовании.
Появилась она в тихом дворике внезапно, лет пяток назад, а может, и больше. Никто этого поначалу и не заметил. Подкатил грузовик, крепкие ребятки вынесли чуток мебелишки да узелки с тряпьём, да и укатили.
Даже вездесущие бабки, что обычно восседали у подъезда пропустили столь незначительное событие. И напрасно.
Новенькая старушка возникла в дверях на следующий день. Местная полиция нравов уже грела скамейку, щёлкая семечки. Верховодила в дружине рослая толстая бабка по кличке Бабариха. По правую руку от неё обычно жалась блёклая Ираида, местная сплетница. Слева — безмолвная Степановна. Рядом со Степановной - муж её Тимофей, глухой, как ноябрьская ночь в лесу.
Новенькая окинула собрание презрительным взглядом и проковыляла к скамеечке под старым тополем. Уселась, словно королева на трон, раскрыла книжку и погрузилась в чтение.
Троица проводила старушку удивлённым взглядом, а Тимофей даже икнул и затрубил на весь двор:
- А хтойта? А?
Все уставились на Ираиду. Та засмущалась, побледнела и тоже икнула.
- Так не знаю я. На даче весь день была, картошечки вот накопала… - Затараторила, было, Ираида, пытаясь оправдаться перед начальством, но Бабариха резко её оборвала:
- Цыц ты со своей картошкой! Эй! Ты чья такая будешь?
От зычного крика Бабарихи голуби с шумом сорвались из соседней лужи и поспешили скрыться в соседнем городе. А старушка даже ухом не повела, только перелистнула страницу.
Дружина переглянулась.
- Глухая, - резюмировала Бабариха. Остальные согласно закивали.
Так и стали жить, каждый в своей реальности.
Святая троица с замыкающим святым Тимофеем по договорённости ненавидела новенькую за презрительную необщительность.
Новенькая в тёплые дни выходила на скамейку под тополь, изредка в продуктовый, ни с кем из соседей так и не сошлась, кроме местной шалавы Таньки.
Танька меняла мужиков каждый год. И каждый раз, как в последний, по одному сценарию. Пригревала, отмывала, рожала. А после рождения наследника прынца как ветром сдувало. Танька ревела в голос на детской площадке посреди чумазой своей ребятни. Потом слёзы заканчивались, и жизнь возвращалась на новый круг.
В тот год, когда во дворе появилась загадочная старушка, Танька родила хорошенького толстощекого карапуза. Отец такого счастья не выдержал и дал дёру, когда Танька ещё в роддоме была.
Однажды, погожим летним днём Танька выкатила видавшую виды коляску на полянку посреди двора. За ней, как выводок утят, высыпали отпрыски и тут же развернули бурную деятельность по неотложным ребячьим делам.
Танька оглядела семейство, удовлетворённо кивнула и бухнулась на лавку рядом с новой соседкой.
- Ой, да за что ж мне горе-то такое, да как же я одна-то с вами! И этот сбёг, паразит проклятый, да что ж я за дура такая..
Сцена причитания была Танькой давно отрепетирована, на публику не раз сыграна, утратила свою новизну и свежесть, потому гарнизонный батальон у подъезда даже не обернулся.
Зато новенькая внезапно захлопнула книгу и уставилась на счастливую мать семейства. Потом наклонилась к уху и что-то прошептала. Поток стенаний внезапно прекратился, чем поверг в недоумение боевую дружину. Они забыли про жаркий спор, как лучше прищипывать помидоры, и, открыв рты, наблюдали за странным диалогом под тополем. Старушка всё так же шептала что-то Таньке, Танька ошарашенно кивала в ответ.
С того дня новенькая часто гуляла с танькиным выводком, играла с ними в песочнице, читала им книги под тополем, нянчила младшего. Танька даже на работу устроилась в продуктовый. Приоделась, прихорошилась, а в сторону мужиков теперь и не глядела.
Дворовый следственный отдел долго пережёвывал столь чудную перемену в устоявшейся жизни, ни к чему не пришёл и однажды подкараулил Таньку, возвращавшуюся с работы, прижал бабарихиным животом к стенке и учинил допрос. Танька упрямо не кололась, сообщила только, что старушку зовут Ангелина Семёновна, работала она учителем чегототам, есть у неё сын гдетотам. И всё! Ну то есть, если бы Танька знала больше, то может быть и слила бы информацию. Но сказать больше было нечего.
Был у Бабарихи сын. Мужик огромный, как самомнение начинающего литератора. Держал в страхе весь двор и даже саму Бабариху. Поговаривали, что и мать он в гневе бил нещадно, но открыто обсуждать такое никто не смел. Даже Ираида пересказывала новости об очередном скандале только шёпотом и только старушкам из соседних дворов.
Пил Мишка, что называется, по-чёрному. И тогда на глаза ему старались не попадаться не то что жильцы, гусеницы и муравьи спешили укрыться в густой траве, когда этот медведь, злобно рыча и икая, плёлся через двор, в крошку разбивая асфальт под ногами.
Семёновну он невзлюбил сразу, как только её невзлюбила мать. Но лично с ней за всю жизнь так и не встретился. Окна бить и в дверь ломиться побаивался: сесть надолго и остаться без спиртного ему тоже не хотелось, потому придумал свой способ борьбы с заносчивой старухой.
Жила Семёновна на первом этаже, окна её выходили во двор, прямо на злополучную скамейку, где обычно и проходили заседания дворового комитета. Бабарихин сын, каждый раз плетясь после попойки останавливался за скамейкой и опорожнял свой мочевой пузырь прямо на цветник под окнами соседки. И при этом гудел зычно на весь двор:
- Семённннн-НА! НА тебе!
Само собой, постепенно клумбу вместо цветов наполнили мухи, вонь у подъезда стояла, как в деревенском сортире.
- Ох, опять Мишка твой напакостил, ажно дышать нечем. - Однажды осмелилась выдавить Степановна. И тут же сжалась под тяжёлым взглядом Бабарихи.
Однажды, в глухую полночь Мишка возвращался после очередных возлияний. Привычно выкатив свое хозяйство и пустив струю под окнами Семёновны, он уже набрал в лёгкие воздуха, но вдруг что-то засверкало, затрещало, рассыпалось искрами, в окнах погасли телевизоры, а над подъездом с треском лопнула лампочка. Мишка заверещал молочным поросёнком, народ высыпал на улицу, вызвали скорую, и Мишку увезли в больницу. А за тёмным окном Семёновны только слегка колыхнулась лёгкая занавеска.
Потом приходил вежливый участковый, долго беседовал с каждым жильцом, с воющей Бабарихой, всезнающей Ираидой, но так и не смог выяснить, как прямо под окнами у подъезда оказался оголённый провод под напряжением.
Ираида в одиночку воспитывала внучку. Когда Семёновна только появилась в этом доме, была это послушная девочка с огромными бантами, веснушками на носу и в чистых, отутюженных платьицах. Прибегая из школы, первым делом бросалась обнимать сухонькую свою бабку, что торчала целыми днями на лавке, та целовала её в обе румяные щёки и уходили они домой обедать.
Но время шло, сначала Иринка-мандаринка перестала целовать Ираиду, здороваться с бабкиными подружками, потом и вовсе грубить начала. Вместо платьев - джинсы, из-под которых трусы на улицу торчат, вместо бантов - сальные синие космы.
Ираида вздыхала, клонила голову, прятала глаза. От увещеваний опытной Бабарихи только смахивала слезу и клонила голову ещё ниже.
А потом у Иринки появилась компания. Ночами сидели они на детской площадке, тянули дешёвое пиво, орошали этим пивом, уже переработанным, соседние кусты и гоготали на весь двор. На замечания и ругань жильцов только отмахивались пустыми бутылками, а поутру дворник, ворча, сметал с площадки мусор и окурки.
Однажды, когда подвыпившая компания в очередной раз соревновалась, кто громче заржёт и больше выпьет, во дворе возникла парочка крепких парней. Неспешно они подошли к распоясавшимся подросткам и предложили покинуть территорию. В ответ гоготание только усилилось. Компания была большая, а молодчики выглядели мелковато. Крепыши молча утёрлись от плевков и брызг пива, а потом что-то пошло не так. Пара резких движений — и вся компания уже на траве корчится от невыносимой боли в сломанных руках и ногах, а Иринку парни тащат в соседние пахучие кусты.
Иринка верещала на весь двор, отбивалась руками и ногами, в доме начали вспыхивать окна, в окна выглядывать заспанные жильцы. Наконец, она вырвалась и, ревя, как сирена гражданской обороны, припустила к подъезду. Крепыши неспешно прошли мимо скулящих недорослей, едва заметно кивнули тёмным окнам Семёновны и растворились в ночи.
Сын Степановны и Тимофея был человеком сугубо занятым. Приезжал к родителям редко, исключительно в день пенсии. Бабариха звала его Дайденег.
Обычно он лихо подруливал к подъезду, спешно бросал машину, кивал квартету и торопил мать:
- Давай, давай, некогда мне.
Мать поднималась за ним в квартиру, причитая:
- Славочка, может пообедаешь хоть, я супа наварила, дед поел, вкусно сказал.
Изредка Славочка задерживался на суп, но чаще, получив наличные, срывался с места, наполняя двор пыльными бурями Техаса.
Однажды Славочка явился к родителям с сумками и чемоданами. Хмуро кивнул старикам и прошествовал в подъезд. Степановна схватилась за сердце и полетела следом, за ней пошаркал и Тимофей.
Бабариха с Ираидой переглянулись, щелкнули ещё по горсти семечек и молча постановили, что Славика выгнала жена.
В это время Танька решила вывести свой выводок на прогулку, но дальше скамеек с коляской двинуться не смогла — Славик перегородил дорожку своим новеньким авто. Пока Танька размышляла, как же ей обойти это чудо заграничного автопрома, ребятня начала пробивать путь к свободе через капот и незапертые двери.
Славик выскочил во двор, красный, как после апоплексического удара, ноздри раздуваются, из ушей дым валит. Ну чисто бык на родео! Верещал он гораздо громче быка, тут уж надо отдать должное. Танька себя почувствовала неудачливым тореадором, быстро созвала ребятню и ретировалась обратно.
Бабариха и Ираида только и смогли возмущённо покивать головами, сщёлкав ещё по горсточке.
А утром случилось страшное. Кто-то за ночь накидал на авто пшена, после чего машина превратилась в большую кучу голубиного помёта, изрезал все шины и вырезал неприличные слова по красивым лакированным бокам. Но хуже всего, ещё и сотрудников ГИБДД вызвал, вместе с эвакуатором. Славику выписали штраф, покалеченную машину отогнали на штрафстоянку. А за окном Семёновны только слегка колыхалась на сквозняке лёгкая занавеска.
Больше ничего знаменательного за все годы, пока Семёновна жила своей жизнью в этом дворе, не приключалось.
Правда, однажды, ни с того ни с сего, Администрация города вдруг решила облагородить загаженный пятачок именно в этом дворе, установили новые горки и качели, оборудовали песочницы, поставили новые лавки у каждого подъезда, закатали в асфальт дорожки, оборудовали стоянку.
Куда-то незаметно исчезли бомжи с теплотрассы, мишкины друзья-собутыльники и бродячие псы.
Мишка после удара током бросил пить, исхудал, передвигается еле-еле. На драки и дебоши сил теперь не остаётся, получил инвалидность, тихонько мастерит что-то на дому, тем и живут с матерью.
Иринка удачно выскочила замуж, сделала у бабки в квартире ремонт, навещают порой старуху. Иринка ходит с огромным животом, как приедет, частенько с Танькой посиживает возле площадки, та ей что-то рассказывает наставительно, а Иринка и слушает.
Славик с женой помирился, на хорошую работу, видать, устроился. Нет, авто у него теперь не шикарное, ездит на драндулете стареньком, а денег у родителей вот клянчить перестал. Приезжает только с внуками и гостинцами.
А про Семёновну и не вспоминает никто. И не вспомнил бы, если б не случилось Событие.
День тот был ничем не примечателен. Разве что из окна Семёновны доносился непривычный дурманящий аромат выпечки.
Дворовая малышня оккупировала детскую площадку. Иринка и Танька шептались на скамейке. Попечительский совет на новой лавке у подъезда обсуждал необычный запах из окна заносчивой соседки, когда к дому подкатил шикарный тонированный полутанк. Ираида не знала, как он называется, но тут же сообщила напарницам, что стоит он тыщи мильёнов.
Из танка на свет появились сначала крепкие парнишки. Иринка, как их увидала, так побледнела и схватилась за круглый живот. Следом за крепышами возник квадратный бритый мужчина, при хорошем костюме, с огромным букетом, кивнул парням. Те послушно полезли в багажник и начали выгружать огромные пакеты с логотипом модного супермаркета.
А от подъезда навстречу бритому уже летела сухонькая Семёновна, еле поспевая помогать себе клюкой и задыхаясь от счастья!
- Володенька! Сыночек! Откинулся, наконец! Оттоптался, касатик мой! Ну, пойдёмте, пойдёмте, ребятушки, я уж и поляну накрыла, что мы тут у подъезда, как сявки какие-то.
Бритый наклонился к Семёновне и тихонько шепнул:
- Не кипишуй, мать, казна на мази?
- Да, конечно, в порядке всё с деньгами твоими. Пойдёмте, пойдёмте. А какую козырную биксу я тебе тут присмотрела. Хата своя, и от меня недалеко.
И Семёновна доверительно подмигнула сыну и вдруг заорала на весь двор:
- Танечка! Танюша! Пойдём-ка, лапушка, я тебя познакомить кое с кем хочу.
А вы что, действительно ждали ванильных соплей единорога? Думали, что в конце старушка окажется известной меценаткой, которая всю пенсию в детские дома и собачьи приюты перечисляет? Да ну, ребят! Такое только в сказках для соцсетей и литературных конкурсов бывает.