Дом, в котором я жил с родителями, находился возле Некрасовского рынка, и по этой причине ходить куда-либо одному мне категорически запрещалось. В конце восьмидесятых годов рынок был настоящим криминальным центром нашего района, там играли в наперстки, сбывали краденное и распространяли наркотики. По слухам, наркотики продавались на рынке чуть ли не с прилавков. Многочисленные покупатели, стремясь поскорее получить «неземное наслаждение», разбредались по ближайшим подъездам, а мой подъезд был самым близким к рынку. Поднимаясь к себе на четвертый этаж, я не раз видел на лестнице использованные шприцы и очень боялся случайно наступить на них. В школе рассказывали истории о том, что торговцы наркотиками специально отлавливают детей и вкалывают им своё зелье, после чего те сразу становятся наркоманами. Не знаю, верили в эти истории мои родители или нет, но в начальную школу меня водили за руку.
Только со взрослыми ходил я и в Некрасовский садик, где собиралась окрестная детвора. Особый интерес для нас представляли гаражи на окраине сада, сейчас они огорожены, а раньше ничто не мешало нам, мальчишкам, забираться на них и бегать по крышам, перепрыгивая с одной на другую. Самое большое расстояние между двумя гаражами было около метра, и чтобы преодолеть его, приходилось хорошенько разбегаться. Прыжок встречался восхищенными возгласами товарищей. В случае неудачи прыгающий рисковал упасть в проём между гаражами, откуда самостоятельно выбраться не смог бы. Родители ни за что не пустили бы меня лазать по гаражам, занимался этим я с товарищами по группе продленного дня. Школа наша находилась через дорогу и продлёнку выгуливали в Некрасовском садике. Воспитательницы были строгие, но обычно они садились на скамейку в центре садика, откуда и наблюдали за нами, отчитывая тех ребят, которые попадались на глаза. К гаражам воспитательницы не подходили, так что лихие прыжки по крышам оставались без должного внимания.
В десяти минутах ходьбы от моего дома располагался Таврический сад, десятикратно превосходящий скромный Некрасовский по размеру. Попасть туда я мог только в выходной день с родителями и такой поход был для меня праздником. Заходили в Таврический мы, как правило, с центрального входа на улице Салтыкова-Щедрина, ныне она переименована в Кирочную. Иногда заходили со стороны Потемкинской улицы, в этом случае нас неизменно встречал бронзовый вождь мирового пролетариата, у ног которого всегда лежали живые цветы.
Много развлечений в Таврическом было для советского ребенка: катание с естественных горок зимой, представления на эстрадной сцене летом, множество настольных игр в одноэтажном здании игротеки. Но больше всего меня привлекал расположенный в дальней и самой оживленной части сада парк аттракционов. До сих пор я помню их названия: «Автодром», «Иллюзион», «Ромашка», «Солнышко» и гигантские очереди в кассы.
Привлекательной казалась и противоположная часть парка, где на берегу большого пруда стоял бетонный корабль. Изначально он был построен как причал, но к концу советского строя в Таврическом саду уже не было лодок, и по своему прямому назначению корабль-пирс не использовался. Чтобы попасть на него, надо было пройти по шатающейся деревянной доске с риском промочить ноги. Палуба корабля была широкой, здесь всегда носились дети, играя в пиратов. В капитанскую рубку невозможно было зайти из-за туалетных запахов, зато можно было подняться по лестнице на её крышу, а потом еще выше: на мачту, откуда самые смелые мальчишки ныряли в мутные воды Таврического пруда.
После четвертого класса я сменил и место жительства, и школу. Жил я в конце Старо-Невского, а учился в школе на Дегтярном. Новая школа считалась неблагополучной даже по меркам начала девяностых, в классах имелись свои авторитеты, устанавливающие правила и чуть что лупившие несогласных. По многим предметам учителей не хватало, из-за чего появлялись пустые часы между уроками, на это время классу выделялся кабинет без преподавателя. Считалось, что дети должны заниматься самоподготовкой, но без присмотра взрослых каждый занимался, чем хотел. Мне и моим друзьям в классе не сиделось и мы часто убегали в находящийся неподалеку Таврический сад, который привыкли называть Тавригой, Тавриком или Табором. Последнее название особо полюбилось, потому что совершенно не было понятно взрослым.
Однажды январским днём я, мальчишка одиннадцати лет, и мой приятель убежали из школы в Табор. Мы спустились на лед пруда и быстро оказались возле небольшой, кем-то вырубленной полыньи. Мороз был знатный и полынья уже начала покрываться тонким ледком. Приятель начал сбивать ледок ногой. Я, предостерегая его, сказал, что так можно провалиться, и что лучше бить по льду палкой. Сказал и сам зачем-то ударил ногой. Тут же, потеряв равновесие, я упал и стал проваливаться в полынью, друг успел схватить меня и я не провалился полностью, промокнув только по пояс. В школу мы прибежали, надеясь, что я обсохну у батареи и никто ничего не заметит, но сразу попались на глаза нашей классной. Она вызвала в школу отца, попало мне тогда сильно. К счастью я не заболел даже небольшой простудой, не говоря уже о воспалении легких, которое мне предрекали.
В конце девяностых годов бетонный корабль убрали из Таврического, остались только сваи, потом убрали и их. После реставрации сада пруд обмелел и стал обрастать травой, теперь трудно поверить, что когда-то там устраивались заплывы. Нет парка аттракционов, нет бронзового Ленина, демонтирована и чаша с вечным огнем, что находилась рядом с памятником пионерам-героям. Нынешний Таврический прекрасен, но все меньше и меньше остается примет, по которым я опознаю сад моего детства.