Утро

               
                УТРО

        В субботу в газете

    В субботу в газете некролог и портрет старого знакомого – М. Погиб трагически.
    На лавочке возле подъезда старушки, перебивая друг друга, обсуждали: шлепнули, как собаку, в собственном гараже. Пистолет и перчатки бросили тут же – ищите…
    Впервые я увидел его в девятом классе. Из двух ближних восьмилеток к нам, как в общую кастрюлю, сливали тех, кто желал учиться дальше. Вместо одного девятого стало четыре. Вот тогда я и приметил парня – рослого, чернявого, самоуверенного и с апломбом. А кто ж из нас был тогда без апломба? Мы не дружили и даже, насколько помнится, не здоровались – не было общей компании. Получив аттестаты, почти все, как было принято среди выпускников нашей образцово-показательной, разлетелись из города кто куда – поступать в вузы. После четырнадцати лет дальневосточного турне я вернулся и очутился в редакции. Вот тогда-то вновь услышал о М. Оказалось, он окончил пединститут и преподает физику.
    «И всего-то?» - подумалось в тот момент. В школьные годы представлялось, что он способен на большее. 
    Я не следил за ним, но время от времени со стороны долетало, что учитель он неплохой и даже больше того – замечательный, что ребятишки, и это редкость, души в нем не чают и что вроде как у человека действительно призвание быть педагогом. Ну и ладно.
    Потом накатила перестроечная лихорадка, бойкая приватизация ничьего-всего-народного, митинговые твою-мать-дайте-денег и прочие увлекательные дела.
    М. крепился долго, упрямо сея разумное, доброе, вечное по все больше густеющему чертополоху окружающей действительности, но пять лет назад и он, как ньютоново яблоко сорвался с педагогического древа. Как у него закрутилось на коммерческой стезе, мне неизвестно, но какой-то ломоть из того, что было еще не прибрано, он успел-таки зацепить. Затем подвизался по той же части в местном филиале областного университета, причем почти сразу же пошли какие-то невнятные склоки между ним и директором.
    На начало нынешнего года диспозиция такова: у него магазин, он хозяин и собственник и, вроде, гуляет сам по себе. Этот последний для него год был самым ярким.
    Еще первый скворец не вернулся в скворечник, а в городской газете грянула его публикация на целую полосу о коррупции среди некоторых очень отдельных чинов правоохранения, налоговой службы и городской администрации. Примеры, правда, - без фамилий, приводились из собственной, далеко ходить не надо, практики. Сколько народу встало после этого на путь глубокого раскаяния, трудно сказать, но наверняка их оказалось не больше тех, у кого при имени М. начинало клинить челюсти.
    В конце весны подкатили выборы мэра и депутатов городского собрания. М. выдвинулся туда и туда. Союзников не искал, попер, как лобастый слон, сам; одновременно вламывая и разнопартийцам за все достижения прошлые и настоящие, и бывшему лидеру рабочего движения – вертится под ногами, как понятно кто. Всем обозленным крикам, всем подлым смешочкам, всем шепоткам открыт отовсюду.
    Смертельно перепугал трудящихся Дома Советов, пригрозив в случае прихода резко снизить непотребную плотность населения в его кабинетах. Такое уж никак не прощается. Тут не только далекие от выборов канцелярские переписчицы и статисты ринулись в агитаторы – тут даже скрепки и скоросшиватели встали дыбом.
    Не выбрали. Никуда.
    Что делает почти всякий русский после такого афронта, будь он даже трижды учитель физики? Правильно: широко и привольно посылает все на кудрявые буквы и отмачивает потрепанные нервы в известной химии мариинского разлива.
    Будь это так, и писать обо всем не стоило бы.
    Но судьба, случается, водит и по другим дорогам.
    Все, что было в газетной публикации, и то, что жизнь добавила уже после нее, он переправляет в областной центр тому, кому он поверил: главному борцу с коррупцией – губернатору. Он сам в открытую лез на рожон. Я бы так не смог, испугался.
    Сейчас, когда все уже произошло, поговаривают: «на что надеялся», «на кого замахнулся» или даже проще: «дурак».
    Мне все-таки хочется исключить из поступков М. наивность и глупость. Сейчас компроматом никого из кресла не выбьешь. Еще лет пять назад столичные газеты аж подпрыгивали от счастья: вот на ваше (называлось – какое именно) государственное лицо у нас целый мешок компромата, вот, глядите – ваши собственноручные подписи, вот печати. На что государственное лицо, подняв усталый взгляд, где твердо пропечатывалось думанье о народе, равнодушно твердило: не мешайте работать. Как внятно растолковал с экрана один тележурналист: кого из-за компромата сняли? Да никого! А если и сняли, то совсем по другим причинам, а этим поводом умело воспользовались: «Мало того, что ты не наш, ты еще, вот несчастье, оказывается, по уши в дерьме? Ва-али отсюда!»
    Я думаю, М. пошел на это от отчаяния, от бессилия. Тот, кто возле рычагов – не волнуется. Тому зачем кричать? Он и так за них дергает. Бедный М.! Это была не его игра. Судьба сдала ему восьмерки да девятки, и то же самое оказалось в прикупе.
    Может, ему напоследок просто хотелось плюнуть в ненавистные хари?
    В городе по его материалам работают три комиссии. Результат легко предсказуем.
    Не исключено, что в таком уходе он подразумевал для себя что-то вроде своеобразной победы.
    Жизнь оказалась сюжетно завершена. В ней под конец был ослепительный блеск звезды.
    Одинокой падающей звезды.


        После длинной полосы беспросвета

    После длинной полосы беспросвета (три года на стекольном заводе без зарплаты) – наконец-то удача! С недавних пор я – начальник штаба по делам гражданской обороны и чрезвычайным ситуациям в асинском водоканале и канализации.
    Эта должность в водоканале крайне важна. Никто не знает, как будут развиваться мировые события, но готовым надо быть ко всему. Я должен поддерживать такую готовность, и есть чем: в подвальной кладовке пять сотен противогазов. Если потребуется – купим еще.
    Здесь платят живые деньги. Это существенно. Пусть с задержкой на три месяца, но платят! Два раза в месяц подходишь к кассе, расписываешься в ведомости и – пожалуйста. Я понемногу начинаю привыкать к этим изумительным денежным знакам. Я вновь учусь тратить. С некоторых пор в магазинах видеть меня снова рады. Продавщицы за прилавками со мной здороваются. Мои интересы уже простерлись дальше лапши «роллтон» и чая в пакетиках. Позавчера я взял полтора килограмма наваги, триста грамм колбасы и банку кофе. Я уходил с таким чувством, словно все смел с прилавков.
    И еще моя новая организация нравится – знаете, чем? Не только воду давать, но и убирать за собой и другими – в этом есть подлинное достоинство.


        Я выбегаю из подъезда без восьми семь

    Я выбегаю из подъезда без восьми семь. Со всех сторон навстречу октябрь. Ночь по-свойски нависает над домами и окоченевшими деревьями. Заря еще не проклюнулась на горизонте. Чернота под ногами, и хорошо, если накануне не было дождя. Лужи заявляют о себе, когда со всего маху влетаешь в них – хлюп! Но вот глаза потихоньку осваиваются, и, когда доберешься до угла, уже и лужи различаешь по жирному черному блеску, и сухие места без всякого блеска.
    В «пазике», в дежурке, тихо. Народ, хотя к смене уже изготовился, не спешит расставаться с блаженным дремотным состоянием. Тепло недавней постели еще не совсем отлетело прочь. Разговора общего нет, редко кто перекинется словом. Ждем сигнала отъезда.
    - Колян, ты чего без фуражки? Головенка отмерзнет!
    - А ему без разницы, он уши фреоном залил и – порядок!
    - Кто залил? Я что ли? – вяло откликается Колян. – Сам проверяй свои уши.
    Никто не смеется. В салоне расслабленное молчание. Шофер все понимает, и свет внутри включать не торопится. Если за рулем Серега, у него приемничек негромко работает; музыка, эстрада современная. Но вот – семь. В это время всегда звучит одна и та же мелодия. Все, поехали.
    Народу поначалу немного. Человек пять-восемь. Мое обычное место – на четвертом сиденье слева, возле окна. Пол под ногами вздыблен, сразу под ним колесо. Всю дорогу я сижу как на жердочке, высоко задрав колени. «Пазик» долго бежит без остановок. Мимо металлической ограды стекольного завода, мимо недостроенного казино (бывший мебельный магазин). Возле подстанции входит работница с ребенком. Ребенок спит на руках. Ей надо успеть отвести его в садик, они потом выйдут у машзавода. Сразу за магазином «Весна» дежурка сворачивает в сторону озера Алчедат. Теперь остановки частые, народу в салоне прибывает. Мелькает черная, просторная гладь воды. Спустившись вниз от городской больницы, забираем самую большую группу, около десятка работников, на «болоте» - низинном месте возле бывшей фабрики «Искра», где построена водоканалом небольшая улица из одинаковых коттеджей. Вдоль огородных задов бежит ручей, густо заросший по берегам ивняком. Бухгалтер абонентского отдела Пристяжнюк Иван Макарович поделился как-то: он на свой участок сорок машин породы и земли завез, чтобы поднять его. Предпоследняя остановка возле вторчермета. Люди втискиваются в автобус уже с трудом, сердито покрикивая на тех, кто не хочет пошевелиться, подвинуться. Вскоре потянулся глухой машзаводской забор. Семь двадцать четыре на моей левой руке не совпадают с тем, что кажет электронное табло машзавода.
    И вот – база. «Пазик» тормозит у ворот. Первыми наружу выбираются те, кто в проходе, затем поднимаются с задних сидений, в их числе я. От ворот, пересекая территорию, быстро дохожу до конторы, поднимаюсь на второй этаж. В коридоре темно, я улавливаю шуршание – словно, по углам кто-то таится. Щелкаю выключателем. Ночные призраки исчезают.
    Мой кабинет по коридору направо. Ключ – в скважину, два поворота против часовой стрелки, и дверь на себя. Еще раз щелкаю выключателем.
    Все. Я на месте…


        Если вы у меня в первый раз

    Если вы у меня в первый раз – я вам что-нибудь интересное покажу.
    Все-таки приятно после уличного холода – в тепло кабинета. Куртку в шкафчик на плечики, стекла очков протереть. Вы для начала осмотритесь, присядьте, а я пока сбегаю – в кофейник воды наберу…
    Ну, с чего начнем?
    В ящиках стола тут, понятно, черт ногу сломит, но вот, допустим – карта города.
    Да. Перед моим рабочим столом, как видите, висит на стене карта города. Большая бумажная карта – метр, примерно, на полтора.
    Вы, конечно, скажете: что же тут может быть интересного?
    Не торопитесь. Я тоже поначалу так думал и не всматривался в хаотичное чередование белых, светло-зеленых и светло-коричневых пятен. Если только улицу какую-нибудь не требовалось найти. Вообще карты любых городов – вещь некрасивая. Жилые кварталы мало что напоминают, в лучшем случае – распластанного паука… Но однажды я вгляделся и поразился! Следите хорошенько за рукой: если обвести городские районы по внешнему контуру – легко, без всяких натяжек получается фигура животного! Клянусь, я не преувеличиваю: не то львицы, не то лисицы с приплюснутым носом! Больше того – с гордой, высокой шеей, с короной на голове! Хвост на отлете (поселок Рудничный с кварцитным карьером) даже не вместился в пределы карты.
    Конечно, если вы в другом городе прописаны, то вам на это наплевать, вы, может быть, только плечами пожмете, но когда я это обнаружил, я прямо обмер! Еще бы! Тут Диспетчерскую с ее автобусами на другое место никак не перенесем и газоны вокруг Горячки не стрижены – и вдруг такое! Лисица, корона, гордая шея. Я до сих пор голову теряю! И что бы вы ни сказали, я даже спорить не буду. Если вы скажете, что это рок – я тоже скажу, что это рок. Если вы скажете, что это случайность – я охотно соглашусь, что это случайность. Но в любой, даже невероятной случайности есть свой подтекст – вот что меня больше всего волнует.
    В этой фигуре можно найти несколько отклонений от строгих пропорций, однако и отклонения такие, что не так-сяк.
    Совхоз «Асинский», видите: прилепился на Красной Горке, образует что-то вроде болезненного нароста или хомута на шее.
    Вздутая и опущенная вниз грудина указывает на дисгармонию асинской культурной и экономической жизни.
    Несколько расплывчатая задняя часть как бы намекает на вероятность укрепления производственной базы и потенциальные возможности.
    А вот городская администрация, что в Доме Советов, находится именно там, где должно биться сердце животного.
    Тут, кстати сказать, одно время поднимались разговоры о гербе города. И таким он должен быть, и сяким, и то отражать, и это… В центре, само собой, угольная глыба.
    Пять раз в неделю, с понедельника по пятницу, я вижу перед собой готовый герб. Вот же он: рыжая лиса в золотой короне на зеленом окружающем поле. И – все. Никакие детали больше не нужны, все уже сказано. И не только о прошлом. Клянусь – у Асинска громкое будущее, иначе зачем такие намеки!
    А разные отбойные молотки, железные шестеренки, линии Транссиба и прочие подобные штучки – это все от лукавого.
    И вот еще о чем я думаю.
    Под Асинском пустота шахтовых выработок. Городок стоит на опорах. Иногда возникает скрип: время подтачивает опоры. Живем через пень-колоду и в жизни своей, как и в местности, где живем, не видим ничего примечательного. А кто-то из всего этого выводит невиданной красоты узор или грандиозный рисунок, наполняя существование каждого недоступным высоким смыслом…


        Пока вы разглядывали карту

    Пока вы разглядывали карту, я еще раз пробежал инструкцию для сторожей водозабора (он за городом, там, где мы качаем воду из Яи). Над инструкцией я сосредоточенно трудился на прошлой неделе. Восемь страниц – это не шутка. И все-таки без мелких дополнений не обошлось.
    В один абзац я быстро вписал: «Постоянно повышать долю личной ответственности за происходящее». В другом случае: «Всему свое время, т. е. после». В третьем добавил для большей убедительности: «В наших силах не только констатировать факты, но кое-что еще». В четвертом: «Надо с готовностью принимать внешние условия, другое дело, что отношение к ним может быть разным». И так по всему тексту.
    Но – я увлекся, а карта успела вам наскучить. Зато у нас есть газета!
    Дело в том, что я не столько люблю смотреть телевизор, сколько читать городскую газету. Там масса крайне полезных сведений.
    Я достаю из кармана и разворачиваю газету – ту, что не успел досмотреть в субботу, и прихватил с собой. Я принимаюсь за первую страницу. Не знаю, как у вас, а у меня из всего обилия информаций сердце всегда в первую очередь склоняется к официальной.
    О! Повезло! Есть, есть такая колонка!
    Раз вы все равно у меня, и вам некуда деться – давайте читать вместе.
    Итак…
    Депутаты своим постановлением в очередной раз переименовали Горячку в озеро Теплое. Для тех, кто не в курсе, поясню. Озеро в народе всегда называли Горячкой. Но это неправильно. Нельзя озеру оставлять столь позорное название. Что мы – дикари, что ли ? Раз в пятнадцать лет озеро переименовывают в Теплое. А то у горожан память короткая – забывают. Еще депутаты утвердили городской гимн, флаг и танец. Про гимн упоминается вскользь, что он на слова Н-ова, зато описание танца дано со всеми подробностями. Поскольку город шахтерский, а в депутатах сплошь врачи и учителя, костюмы танцоров обычные: косоворотки и сарафаны, но с добавлением новых атрибутов – шахтерской каски, скальпеля и букваря. Разъяснено символическое значение танцевальных «па», но я в этом мало смыслю.
    Шум в коридоре.
    - Что ты мне рассказываешь!! – кричит за дверью Толик В., начальник энергоналадочного участка. – Он не на работу дурак, он в работе дурак!
    Все, трудовой день покатился, как обычно.
    И наконец, медаль «За отличия перед Асинском» двух степеней, введенная предыдущим мэром, упраздняется. Тем, кто награжден ею, надлежит написать объяснительные и подвергнуться денежному штрафу. Но как тогда отличать лучших людей Асинска? Лбы мазать зеленкой? А кто на это согласится?
    Дальше – о благоустройстве. Тут много чего: завершить фонтан около медучилища, разбить клумбы возле гостиницы «Асинская» - это, наверно, ближе к лету следующего года…
    Не знаю, как вас, а меня захлестнула теплая волна благодарности. И вы не удивляйтесь, но я подумал о своем друге – о Степе Побокине. Недружественно подумал: «Ну ладно, - подумал я, - ладно, над стихами Фофанова и Аполлонского ты расплакаться можешь, ладно. И над балладами Кибирова – тоже. А над распоряжением мэра города?! Над решением городского Совета?! А??».


        Сидя на одном стуле

    Сидя на одном стуле можно развеселиться или расстроиться, смотря по тому, что у тебя в голове. Вот и сейчас поводов для одного и другого предостаточно. Гляньте за окно, там – октябрь. На улице тоже всего полно, как и в кабинете. За какие-то две недели день уменьшился на час и одну минуту, а увеличится ли он когда-нибудь – еще неизвестно. Береза в поношенной летней рванине бомжует возле канавы. То, что радовало глаз, стало ветхим тряпьем и мусором вокруг нее. Это нормально, хотя и не очень весело: от опадающих листьев мы отличаемся только цветом и величиной. Старые деревянные дома нахохлились, словно воробьи на грязной дороге. Угрюмые неподвижные воробьи. Обыкновенная окраинная улица. В пятницу четыре бабы на ней друг друга материли. Взахлеб, что ни слова не разобрать. Собаки через пять минут туда-сюда бегают. Улица – как улица, все, вроде, как и везде.
    Но – название! Я вам маленький секрет открою: у действительности всегда появляется особый привкус, если в нее, как перца или соли, добавить хотя б щепотку дерзкого административного вдохновения.
    Вы только подождите, не торопите меня, нельзя так сразу. Надо еще о чем-нибудь. Одна из собак – видите? – черная, другая толстая и без хвоста – явно в предках был кто-то с бульдожьей помесью. Обнюхиваются, словно неделю не общались.
    Так вот, про название. Табличек нет, но я скажу: улица Правды.
    Я, как школьник, влюблен в это название! В нем – сплошные загадки!
    Если той самой «Правды», что является печатным органом известной партии, то почему без кавычек?
    А если нет – тогда чьей? Каждого в отдельности – вашей, моей (хотя, смешно говорить – какая у меня может быть Правда?), или какой-то всеобщей? Какой-то вне государственной, надмирной или все же истинно народной – мозолистой, как ладонь? А, может, какой-нибудь глубинной, потаенной, что рыба в омуте – не всякий этот омут найдет, а из тех, кто найдет, еще не всякий рыбу выловит?...
    А еще есть улица Родины. Не фигуристки Родниной, не генерала Родимцева, а именно Родины.
    - Где живешь?
    - На Родине.
    Ай, как здорово!
    А вот когда-то была улица Кладбищенская и переулок Могильный был. Что-то мне подсказывает, что на вопрос: где живешь? – граждане, прописанные там, отвечать не любили.
    По рассказам знающих стариков, было время, когда служащих в Асинске не хватало. Городок стремительно рос. Сюда высылали кулаков, подкулачников и разный чуждый элемент. А поскольку присвоение названий новым улицам не считалось делом существенным, этим занимался какой-нибудь чиновник, из самых мелких. Он получил неограниченную свободу.
    Я отчетливо вижу его. Он сидит, склонив голову, за столом, покусывает перьевую ручку и размышляет: «Руководителей государства оставлю в покое. А то в прошлом году одну из улиц чуть не назвал именем товарища Троцкого. Бог уберег. Изучал бы сейчас Родину на берегу Ледовитого океана. Нет уж, Родина большая, но она лучше здесь, чем где-нибудь на дальнем севере». География не помогает. Все известные города и области – Воронежская, Хабаровская, Кубанская и прочие уже нанесены на городскую карту.
    Немного поколебавшись, чиновник выводит: улица Родины.
    Как хотите, но было в таком человеке что-то незаурядное, особенное.


        К десяти мне надо в Управление гражданской обороны

    К десяти мне надо в Управление гражданской обороны. Он, понятно, в Доме Советов. Я должен отдать на проверку инструкцию для сторожей водозабора. Меня радует, что Управление гражданской обороны глубоко вникает в нужды предприятий.
    Я уже представляю, как открою дверь в коридоре на третьем этаже. Напротив – столик дежурного. Над головой дежурного плакат: «А вы заключили договор со взрывниками?». На плакате ледяной затор и мост, готовый вот-вот обрушиться. Справа и ниже, на половине листа ватмана: «Схема одноконтурной замкнутой ЖБИЗР». Дежурный, из бывших армейцев, кивает в ответ на приветствие. С правой стороны кабинет начальника, с левой – комната сотрудников. Мне к сотрудникам.
    Застегиваю куртку, надвигаю на лоб фуражку, захожу в приемную, предупреждаю секретаря-референта Татьяну, чтоб не теряла меня. Все, я пошел.
    У дверей конторы мы с вами можем распрощаться, но если нам по пути – отправимся вместе.
    Бригады разъехались по участкам, двор базы опустел. На крыльце диспетчерской, поеживаясь от ветра, разговаривают два водителя, их техника, вероятней всего, в ремонте. Несколько раз по громкой связи: «Жуков, зайди в диспетчерскую! Жуков, зайди в диспетчерскую!». А он все не заходит и не заходит! От проходной в сторону котельной трусит собачонка сторожа. Сейчас она меня не замечает. Но в столовой, в обед, когда я возьму обычную тарелку гречки с долькой слегка поджаренной колбасы, облитой с краю подливой, она будет сидеть передо мной, заглядывать в глаза и изредка напоминающе тявкать, требуя поделиться. Вот тут я ей нужен. Но ведь и она мне нужна. И она! Что скрывать – не знаю, как у вас, а у меня душа радуется, если от меня ожидают чего-нибудь хорошего. Пусть даже маленького кусочка колбасы.
    Из низких серых облаков валится мелкий снег и тут же тает. Асфальт сырой и воздух тоже напитан сыростью. Я поднимаю воротник.
    Еще в пятницу, если вы помните, я написал инструкцию для сторожей на водозаборе. Это моя обязанность – готовить инструкции для тех, у кого их нет, а потом следить за исполнением того, о чем говорится в ее параграфах. Поступив сюда, я занял нишу чиновника, и должность требует от меня определенного умонастроения и приложения усилий согласно этой должности.
    Я – чиновник. Или служащий, и этим все сказано.
    Когда-то я наблюдал работу таких людей снаружи, теряясь от непонимания ее скрытой сути. Теперь у меня есть доступ, и я могу говорить и оценивать ее изнутри.
    Так вот. Важность работы служащего нельзя переоценить. Я с изумлением обнаружил, что почти каждый асинец не имеет понятия о дисциплине. И не только в быту, но и на производстве. Заслуга служащего в том, что он создает и держит порядок. Любое действие обязано совершаться согласно инструкциям и на своем месте. Кипяток должен булькать в чайнике, а не на Камчатке в виде бесполезных гейзеров. Инструкция – вроде чайника. Чем больше чайников, тем мощней и разумней производственный процесс.
    Те, кто не в курсе, утверждают, что инструкции носят запретительный характер. Вздор! Они, наоборот, много чего разрешают. Их цель: устанавливать границы разрешенного. Для каждого случая нужен свой чайник – это я твердо уяснил.
    Но когда неоправданно возрастает количество служащих, они нарабатывают столько инструкций, что производственный хаос, вместо того чтобы полностью быть уловленным и усмиренным, вырывается на простор. И тогда возникает ситуация: хаос существует сам по себе, инструкции – сами по себе. От отчаяния служащие продолжают множить свои ряды и сочиняют еще больше инструкций и тем самым усугубляют ситуацию. Складывается мнение, что они совсем не работают, и над ними немедленно учреждают органы контроля. И тогда служащие плюют на производство и принимаются доказывать контролерам, что они не только работают, но и делают все правильно. Производство, оставшись без внимания, совершает рывок, растут показатели, что подтверждает слова служащих и ненужность органов контроля. Но контролирующие органы доказывают, что именно благодаря их усилиям произошел такой рывок, и теперь уже все вместе наваливаются на производство, чем только усугубляют хаос, и все окончательно запутывается…

    Машзаводское табло высвечивает время: 9.49 и температуру: 0. Красная замкнутая ниточка «нолика» смахивает на контур округленных губ. Снег прекратился.
    Дорога к Дому Советов хорошо накатана. Все, что ни есть в городе, стремится попасть туда. Одним действительно нужен совет, другим необходима справка. В Доме Советов разрешаются любые вопросы.
    Проезжую часть наискосок перебежал Василий Доминикович Ружицкий. Перебежав, он на мгновение остановился, повернул голову, и я обратил внимание на его взгляд – взгляд человека, который пытается сам выстроить свою судьбу.
    Разбрызгивая лужи, мимо проехал двухэтажный автобус. Надстроенный над железной крышей новый сруб из еловых бревен блестел маслянистой свежестью, из трубы вылетал и таял позади жидковатый дымок. Дерзкий пассажир курил у окошка с наличником и сплевывал на сырой асфальт.
    На Диспетчерской, где желающие разъехаться по разным районам Асинска ожидают своих автобусов, возле свежеокрашенной скамейки стоял задумчивый Степа Побокин.
    - Проверяю опытным путем, - сказал он.
    - Что именно? – не понял я.
    - Что не человек красит место.
    И повернулся спиной. 


        Вот и Дом Советов

    Вот и Дом Советов.
    Я поднимаюсь по широкой парадной лестнице. Неизвестный мне архитектор, что когда-то замыслил это здание, проявил изрядную прозорливость – уже сама лестница задает соответственный настрой. Она высокая, а перед входной дверью обширная площадка – чтобы, взобравшись по ступенькам, человек еще постоял и подумал: а надо ли ему сюда, настолько ли важен его вопрос, чтобы отвлекать от прочих дел занятых чиновников? Даже вот такими неброскими деталями власть создает определенное отношение к себе.
    На первом этаже, сразу за входной дверью, нет охраны. Это неправильно. Что это за власть, если она не охраняет себя? Власть должна себя ценить, должна подчеркивать, что на нее могут покушаться. Не нужно выставлять дюжину охранников, достаточно двух-трех в форме и с оружием. Я думаю, этот непростительный изъян скоро будет ликвидирован.
    Возле киоска, который торгует газетами и канцелярскими штучками: штрих-корректорами, карандашами, блокнотами и прочим, я здороваюсь с Николаем Демидко – инструктором по связям с миролюбивой общественностью.
    Инструктору некогда, он спешит.
    - У нас сегодня запарка, ожидаем комиссию оттуда - притормозив, сообщает он и поднимает глаза к потолку. – А я планы не успел скорректировать!
    - Неужели это отразится на связях с общественностью?
    - Еще как! Не скорректируешь планы – миролюбивая общественность может и зубы показать!
    Демидко запускает пальцы в густую волнистую шевелюру, кивает головой и убегает. Его деловитость дает мне нужный настрой.
    Спешу на второй этаж и жму руку еще одному знакомцу, астроному горизонтального наблюдения с редкой фамилией: Коридорный. С лица этого человека не сходит улыбка. Он изучает отражения звезд в лабиринтах власти и всегда в курсе, кому звезды благоволят в настоящий момент. Коридорный вежливо интересуется, как я себя чувствую.
    - Чувствую я себя неплохо. Камни в почках еще в прошлом году удалил. А почему вы спрашиваете?
    - Нам, ответственным за судьбу города, необходимо здоровое население.
    - Да, я согласен. А с больными что делать?
    - Как – что? Переводить в разряд здоровых. Другого пути нет.
    Он вкрадчивыми шагами уходит прочь и как будто растворяется в воздухе.
    Я оглядываюсь. Вокруг глубокая тишина. Я не понимаю, в чем дело. Где люди, где посетители? Куда они подевались? Возможно, жители города получили от градоначальника указание: всем оставаться на своих местах и не беспокоить власть? Или это указание было передано через работников гражданской обороны, вроде меня, для дальнейшего распространения? Но мне такого указания не поступало!
    В сердце нарастает тревога. Я бегу вперед – вдоль ста сорока трех кабинетов, ноги скользят по начищенному паркету. На стенах справа и слева портреты депутатов прошлых созывов. Коридору нет конца!
    И вдруг меня окружают студенты химического колледжа. Человек пять. Ну, хоть кто-то! И хорошо, что студенты. Молодежь – это наше будущее. Особенно  понравился один: коротко стриженный, невысокого роста, лицо примечательное – взгляд упрямый, густые брови сходятся к переносице, нос с горбинкой, губы тонкие, плотно сжатые. Из него наверняка выйдет лидер какого-нибудь общественного движения.
    У студентов озабоченный вид. Они собирают материалы для реферата «Сравнительные характеристики трех последних градоначальников». С материалами плохо, графики не хотят выстраиваться по нарастающей.
    - А от меня что хотите?
    - Вы – человек немало поживший, вы помните старые времена. Расскажите о прежних градоначальниках.
    Я чуть не падаю. Мне нет и сорока! Хотя они, возможно, и правы. События последних лет уплотнились для всех нас в целую эпоху, и то, что происходило совсем недавно, представляется, как будто, вдалеке.
    - Ребятки, поищите кого-нибудь другого, я сейчас занят.
    Я убегаю от них, оставляя за спиной умоляющие крики.
    В одном из углов, зажатый репортерами, разговаривает в микрофоны депутат Балтис:
    - Культура – это хорошо! – зычно роняет он. – Но я надеюсь дожить до тех дней, когда в Асинске культурой начнут заправлять вовсе не случайные люди из самодеятельности, разные там спецы по песням и пляскам…
    - А кто? Кто? – гомонят репортеры.
    -…а милицейские подполковники в отставке! Польза двойная: и человек окультурится, и среди тех, кто ногами дрыгает, порядка больше будет.
    - Но это идет вразрез с общим развитием культуры!
    - Отнюдь, - возражает Балтис. – В основе культуры должны быть сила и нравственность. Иначе развития духовной составляющей нам не увидеть.
    Я чуть-чуть притормаживаю. Новая власть делает первые шаги. Мы ее недавно избрали и пока не успели понять: чего ожидать от нее? Да и сама она только определяется, и с культурой – тоже.
    Дальше депутатские комнаты. Первая, вторая…
    Городу, как живому организму, положено меняться. Хотя раньше он оставался неизменным, и за этим следили депутаты. Считалось, что перемены опасны, что они могут привести к необратимым последствиям. Никто не знал, что это могут быть за последствия, но мнение было одно: лучше ничего не трогать. С этой целью и выбирали депутатов.
    А депутаты из своих рядов назначали комиссии. Комиссия по образованию ничего не трогала в образовании, комиссия по медицине ничего не трогала в поликлиниках и больницах. И так далее. Если кто-то пытался изменить установленный порядок, ему, что называется, били по рукам. Да и редко находились такие безумцы.
    Сейчас не то. Нет таких устоев, которые бы не шатались. Асинцы требуют изменений. Правда, они не понимают – каких. Но назрело у всех. А за изменения несут ответственность депутаты. Им надо не просто улавливать настроения людей – они, в первую очередь, обязаны способствовать созданию нужных настроений. А нужные настроения возникают при определенных условиях. Депутаты, самая продвинутая часть населения, и формируют эти условия. Кто, как не депутаты, близки к народу и кому, как не им, понимать, чего хотят асинцы.
    Перед депутатами стоит небывалая задача: им предстоит сформировать новый народ, побороть в нем отчаянье и неверие. Чтобы из нынешнего упадка он вышел сильным и могучим, и краше прежнего. По плечу ли депутатам такое? Кто сегодня сможет на это ответить…
    Я знаю многих депутатов, они все разные, иные производят неприятное впечатление, но других нет, и взять их неоткуда. Остается только положиться на тех, которые есть, а если они попросят о какой-нибудь услуге – эту услугу оказать.
    И еще: местные депутаты отличаются от областных.
    Те, кто в области и выше, выстраивают иной порядок действий. У них на уме задачи другого плана. Они, может, намечают достроить Крапивинскую ГРЭС. А зачем асинцам Крапивинская ГРЭС? Им наплевать на ГРЭС. А вот что котельные тепла не дают и в квартирах трубы холодные им не наплевать. И потом: местные депутаты живут в таких же квартирах, что и население. И проблемы первых и вторых стягиваются в один узел.
    Бездна отделяет местных депутатов от тех, что заседают в области.
    Но даже среди местных депутатов – депутат депутату рознь. Если депутат женщина – такой депутат гораздо чувствительней. Она хлопочет, чтобы отремонтировали детский сад, дали денег приюту для животных, провели освещение на темной улице. И хлопоты ее не зря. В результате для животных купят что-нибудь такое, что псы перестают чесаться. А вот депутат мужчина более толстокож. Его интересует, прежде всего, восстановление разбитых дорог и низкое качество бензина на бензоколонках.
    Внезапно коридор наполнился движением. Из разных кабинетов, как по команде, начали выбегать работники исполкома, одновременно и молодые, и почтенного возраста. Все они сжимали в руках папки с бумагами, а то и по нескольку. Некоторые работники мчались по коридору, некоторые вбегали в кабинеты напротив и вскоре появлялись обратно. Руки у них по-прежнему были заняты, но я заметил: папки в руках были уже другие.
    Я оставляю позади первые две депутатские комнаты и заглядываю в третью. Четверо депутатов сидят вокруг стола и, склонив головы, сосредоточенно читают газету «Вперед, к свершениям!». Они набирают из ее статей вопросы для повестки дня. Под рукой у каждого шариковая ручка и листы бумаги. Несколько листов валяется на полу. На иных грязные следы подошв.
    Я впервые так близко вижу деятельность депутатов и тихонько замираю возле порога.
    - Можем поднять вопрос о замене старых автобусных павильонов, - предлагает дама с пучком волос на затылке.
    - Старо, - отклоняет другой депутат, поправляя очки в черной оправе. – Было уже, поднимали.
    - Тем более есть повод вернуться.
    - Зачем? Стояли они тридцать лет, пусть еще постоят.
    - Я не согласна, - упорствует дама. – Внутреннее изменение каждого из нас начинается с внешних изменений окружающего пространства. Мы поменяем остановочные павильоны, а в итоге получим нового человека.
    Один из четверых, видимо, знает меня и бросается навстречу:
    - Скажите: что сейчас самое актуальное для города?
    Я теряюсь. Я не могу ответить сразу, можно подумать – я семи пядей во лбу. А брякнуть какую-нибудь глупость не хочется. На выручку приходит дама с пучком волос.
    - Давайте серьезнее. Не хватало еще у каждого встречного спрашивать, о чем нам говорить на депутатских заседаниях!
    - Я возражаю, Алевтина Митрофановна. Мне непонятно ваше высокомерие. Нам следует прислушиваться к голосу населения. К любому голосу. И не только к голосу – к шепоткам надо прислушиваться! А то упустим, повторим ошибки конца восьмидесятых.
    - Голос населения – это мы. Поэтому нам и определять, чего оно хочет.
    - Давайте обратимся к положительному опыту, - высказывает мнение седой депутат. – У нас на обогатительной фабрике практиковался такой подход: людей надо вовлекать в процесс.
    - Не надо никого вовлекать, людям надо просто прививать другое мировоззрение, вот что я вам скажу!
    - Каким образом?
    Губы Алевтины Митрофановны раздвигаются в усмешке:
    - А вот для этого нас и выбрали.
    Я понимаю, что нахожусь в плавильном котле, где возникает новая бюрократия. В муках и судорогах она идет на смену старой. Эта новая бюрократия, меняясь сама, возможно, приведет к появлению нового народа. Все сейчас происходит на моих глазах!
    И тут в кабинет ворвались два исполкомовца с папками. У каждого их насчитывалось от десяти до двенадцати. Они запыхались, лица у обоих были красными.
    - Давайте сюда! – закричали депутаты.
    Исполкомовцы бросили папки на стол, схватили те, что были отработаны раньше, и стремительно исчезли. И сейчас же депутаты начали возню, пытаясь завладеть большим числом папок. Газеты полетели в сторону.
    - Дайте сюда, - шипел депутат в очках.
    - Не смейте трогать! – верещала дама с пучком на голове.
    Двое других молча выдирали папки из рук друг у друга.
    Доставленные документы, надо полагать, имели огромную важность, так как, пытаясь завладеть папками, депутаты старались их не повредить. Удивительно, но это им удавалось: ни одни тесемки не были вырваны с корнем, а ведь борьба велась отчаянная, и папки в большинстве оказались не новые, изрядно потрепанные, ими пользовались многократно, и порвать их не составило бы труда. На каждой имелась надпись о документах внутри. К моей досаде, папки так быстро переходили из рук в руки, что я не успевал ничего прочесть.
    - Это для меня! - кричала дама. – Как вам не стыдно. Посторонний человек на нас смотрит!
    Я тихо покинул депутатскую комнату.
    Ажиотаж в коридоре спадал. Несколько исполкомовцев возвращались с уже отработанными папками в свои кабинеты.
    Помедлив, я направился к выходу.
    Сегодня я не буду подниматься на третий этаж. Не буду заходить в Управление гражданской обороны. Я осознал, что недостаточно серьезно отнесся к инструкции для сторожей водозабора, что мои суждения поверхностны и не выдерживают критики. Что мне надо посидеть с ней еще неделю и тщательно взвесить каждое слово.
    Многие беды происходят именно от непродуманности наших решений.


        Мир меняется

    Мир меняется у нас на глазах и совсем не в лучшую сторону. Что нас держит на плаву в быстро меняющемся мире? Только вера, наивная вера, что усилия каждого не пропадут даром, что если они сольются, то позволят преодолеть любые препятствия.
    Даже самая большая река собирается из крохотных ручейков. А когда она становится полноводной, ей по силам добраться до океана.
               
               
                2003 г.