Клетка для подсознания. Глава 7

Мария Райнер-Джотто
Начало http://proza.ru/2024/04/17/249

Я заснула и мне приснился перекинутый с другого края вселенной день, перепаханное весной утро, засеянное мной…

Обнажённые деревья под беззащитным весенним куском неба, талые ручейки грязного снега, бегущие по моим босым ступням, затравленные зимой непокорные камни, покрытые ржавой плесенью, заболевшие ужасы, перевёрнутые кошмары, сдувшиеся страхи – и всё такое яркое, словно кто-то использовал фломастеры.

Я так и поняла, что я делала? Шла к деревьям? Прижималась губами к мокрым ветвям? Слизывала с коры дождь? Мне казалось, что я совершала эти действия, и одновременно стояла неподвижно, приникая к весне.

Небо сложилось гармошкой и затянуло заунывную, горемычную песню, и загробная мелодия потекла мелким дождём по гибким стволам, по моему серому одеянию, по босым ногам и по просыпающейся земле.

Он сидел, прислонившись к стволу старого дуба. Глаза закрыты, руки разбросаны, длинные пряди волос смешались с весенней грязью, весь вид его был готическим и беспредельно жалким.

- О, Дэн… - измученно простонала я, опускаясь на колени в грязь, в рыхлую червивую почву.

Ни перед ним, ни перед кем, ноги не удержали, подкосились. Снова стон – измученный, надрывный, источенный не вечностью. Не слышит, не видит. Молчит, и даже ресницы не дрожат. Поднявшись, я едва доползла до него, шепча о каких-то мирах, о проклятии, о девятом Боге, ворошила прошлое, целовала закрытые веки, изуродованное лицо.

Он открыл глаза и жалко, натянуто улыбнулся, как инвалид, вывалившийся во сне из кресла – качалки. Потом, очень сильно закашлялся, отвернувшись.

- Убью, если ни слова не скажешь, - нежно пообещала я ему.

Он повернулся ко мне и долго рассматривал меня, как на икону. Под его взглядом я притихла на другом конце нашей близости. Мне думалось, насколько же велика она и громадна, если мы только – только подошли к разным её концам и только начали приглядываться друг к другу. Близость – как вселенная, если рождена любовью, и так же, как космос, холодна и непригодна для жизни.

Дэн неожиданно размахнулся и ударил меня по лицу:

- Ты опять мне изменила с первым встречным! Зачем ты это делаешь? Не люби меня! Уходи! Уходи же… - хрипло, невменяемо, с трудом выдавил он. – Не мучь меня! Я устал от тебя, Ирус, устал от твоих фантазий, я давно хочу только одного – выучиться играть на флейте. Ты – Левиафан, и справиться с тобой может только дьявол.

Я обозлилась, потирая щёку.

- Тогда не люби меня тоже! Не смей тогда тревожить меня, не распаляй внутри моей души костёр, грейся возле других дров! - я с трудом сдерживала ругательства.

Дэн отсутствующим взглядом охватил мой серый облик:

- Если бы я только мог… Убей меня! - взмолился он, с такой силой сжав меня своими грубыми руками, что я чуть не задохнулась, ловя ртом воздух.

Когда он меня отпустил, я ткнула ему пальцем в обнажённую грудь.

- Лучше ТЫ убей меня! Не можешь? - скривила я уголки рта.

Омерзительное представление. Мерзкая гримаса.

- Кто из нас больше сумасшедший? - спросил Дэн, глаза его сузились и заблестели, и он вдруг захихикал.

И тотчас же художник в моей голове пятью линиями вывел кистью иероглиф, который можно была принять за собаку: моё недоумение, прозрачный дождик, серо – зелёное небо, набухшие почки, и его хихиканье. Или это лаял сложенный из нашей близости корявый пёс?

- Я безумец, ты это понимаешь? - смеялся он отвратительно. Так отвратительно, что смех был похож на лай.

Но он мог и не признаваться в очевидном, в нормального обывателя я бы никогда не влюбилась.

- А знаешь, почему я стал безумцем? - сквозь хохот спросил он меня.

Я молчала.

- А потому, что имел такую глупость, как встретить и полюбить тебя.

- Нет, всё было как раз наоборот, - стала я спорить. - Ты стал безумцем не потому, что полюбил меня, а потому что ты сам по себе безумец и ПОЭТОМУ влюбился в меня.

- Н-е-е-т, - протянул он мерзким голосом. - Это ты полюбила меня, потому что ты безумна, а я стал безумцем, когда ты полюбила меня, это пророчество, Ирус, странное пророчество, которое странным образом сбылось.

Я промолчала. Он поднял указательный палец, а потом ткнул им в меня:

- А знаешь, какая самая высшая стадия любви?

- Ну, когда двое убивают себя вместе, - предположила я, накручивая на палец прядь его волос.

- Нет, - не согласился Дэн. - Это слишком просто. Это я уже осилил. Я уже убивал и себя, и тебя, и смотрел, как тебе рубят голову. Всё это уже было, ты просто делаешь вид, что забываешь. А выше всего – сидеть друг против друга и безумно хохотать, не прельщаясь более объятиями, поцелуями и прочей любовной хренью.

- А-а, - издевательски произнесла я. - Значит, если верить тебе, мы сейчас находимся в высшей стадии любви?

- Ага, - радостно закивал Дэн головой. – И, если ты ещё перестанешь трогать мои волосы… Тогда любовь поползёт в обратную сторону.

- Пока не дойдёт до стадии ненависти?

- Нет, пока не достигнет точки АНТИ – любви.

- А как ты это понимаешь? - с угрозой спросила я.

- А это когда даже смеяться не надо, чтобы ощущать друг друга единым существом. Это уже – единое существо.

- Мы, ещё, значит, не совсем едины? - честно говоря, эта бредовая философия стала меня сильно доставать. - Разве это любовь? Выверты психопатов какие-то. Так и называй вещи своими именами.

- Это любовь. Мы наполовину стали единым целым, - ласково заворковал Дэн. - Но нам ещё многое надо прожить.

Он вздохнул.

- Я же шутил, - сказал он горько, гладя меня по щеке.

- Пригнись ко мне. Я тебя прощаю. Тебя не исправить, остаётся только примириться с тобой и с твоими Левиафанами.

Я подумала, что он поцелует меня, и, закрыв глаза, приблизилась к нему. Дэн опустил пальцы на мои глаза и больно надавил на глазницы. Я снова ослепла.

- Дэн! Дэн! - со слезами в голосе закричала я, потянувшись к нему всем телом, и вдруг упала вперёд в пустоту, в твёрдую плоть сырого дерева.

- Больно!!! - закричала я и проснулась.

Сплошная тьма и ничего кроме тьмы. Наверное, так и выглядела правда. Ни деревьев, ни весны, ни дождя – ничего, кроме запаха краски и клея. Медленно возвращалась память. Я же уснула в объятиях своего первого министра! А какой дурацкий сон! Меня передёрнуло. Какая гадкая мне приснилась местность с хныкающей весной и плаксивым небом. А какой отвратительный Дэн! Да ещё и по морде заехал. Мне – королеве!!!

- Анатас! Анатас! - позвала я. Но ответа не последовало.

Я ощупала руками диванчик, на котором уснула – мягкий, ворсистый, махровые подушки. И везде этот пластмассовый уксусный запах. Мне очень не понравилось, что первый министр бросил меня в своей мастерской, где-то в лабиринтах этого странного мира, который он едва не назвал совместным.

Мне хотелось завопить во всю мощь своих лёгких, но вопить я не имела возможности: мой голос измельчал, выродился в писк. И я, в попытке что-то изменить, нелогично развалилась на диванчике. Другая Я, ленивая и малоподвижная, сказала спешащей и возбуждённой мне:

- А чего, собственно, ты выдираешься и спешишь куда-то? Здесь приятно и уютно.

Я – неугомонная возмутилась:

- Ты как кошка, продажная на всякие комфортные штучки.

Я – ленивая с достоинством ответила:

- Ты – то сама, как помело, треплешься о пустяках и толку с тебя, как с паршивой овцы.

- А ты… - начала было Я – неугомонная, но Я, такая как я обычно есть, прервала их:

- Да заткнитесь вы обе!

И запустила в них на ходу придуманным башмачком. Башмачок, пока летел до них, выхватил из воображаемого ящичка два воображаемых гвоздика и ловко присобачил к подошве воображаемым молоточком тяжёлый каблук. Обе «я» стихли, башмачок удачно попал в цель и придумался обратно. Ящичек, гвоздики и молоточек исчезли. 

Я помрачнела. Обстоятельства складывались не в мою пользу.

- Дайте мне колокольчик! - потребовала я у пустоты, и потребовала очень даже по-хамски.

С небес раздался глас:

- Какой колокольчик?

- Какой, какой… - передразнила я. - Маленький, с пуговкой и серебряным звоночком.

- С пуговкой нету, - прогремел глас.

- А какие есть? - с неудовольствием поинтересовалась я.

- Есть с апельсиновыми корочками, упитанными колобками, неимоверными сюрпризами… - глас перевёл дыхание. - Есть с кофейными зёрнами, а ещё с умилительными подробностями…

- А что-нибудь поприличнее? - перебила я, торгуясь, как на рынке.

- Нету приличных, - глас обиделся. - Кроме вышеперечисленных могу предложить колокольчики с хлебосольными подковырками и газированными хиханькими. Что брать будете?

- Давайте с хлебосольными подковырками, - рискнула я. - А чем платить?

- С детей и инвалидов денег не берём, - радостно сообщил глас.

Прошло несколько мгновений, и сверху неожиданно посыпались хлебосольные подковырки. Они верещали и кувыркались в воздухе, норовя подковырнуться мне под ладони.

Появился колокольчик. Подковырки стихли и спрятались под звоночек. Колокольчик, звякнув звоночком, малиновым лягушонком прыгнул мне в руки.
«Какая-то лажа косячная», - размышляла я. «Надо было взять с газированными хиханьками. Хоть бы посмеялась».

Я позвонила в колокольчик. Хлебосольные подковырки вылетели сплошной стаей и, как слепни, облепили мне лицо и макушку. И тут произошло нечто совсем из ряда вон выходящее: я почувствовала, что теряю в весе, и становлюсь какой-то маленькой херовинкой с крошечным крючочком – чтобы подковыривать – и едва заметным хлебосольным охвостком.

Орава хлебосольных подковырок легко и лихо подхватила меня, и мы помчались в заковыристом танцевальном мотивишке в непроглядную тьму.

- Полетим к мышам, подковырнём их хлебосольно! - визжали маленькие твари, и я с ужасом обнаружила, что визжу вместе с ними.

И мы понеслись осатанелыми подковырками, пожирая на ходу проходы между стенами, с неимоверной скоростью по неведомому мне пути гигантских размеров паскудным шаром.

Мы влетели в узкий коридор с большими портретами на стенах. Весёлые подковырки подлетали к портрету и смеясь, визжали:

- Ну и харя! Ну и харя! Ну и харя!

вынырнув из шара и оглядевшись, я не особенно удивилась, узнав в портретах себя. Это была уже знакомая мне галерея отвратительных портретов, которые смущались и норовились закрыться. Изображённая Я зловеще хохотала. 

Подковырки, внезапно оставив песнопения, внедрились в невидимую глазу лазейку внизу стены. Мы оказались в захолустном мышином городишке. По политым помоями мышиным дорогам колесили проголодавшиеся скверные мыши, охотники обожраться на бесплатном банкете в честь церемонии повешения за горло их заклятого врага – кота.

Но, к величайшей жалости, так как церемоний, связанных с узурпацией священных животных в ближайшем будущем не предвиделось, то голодная прорва, плотоядно щурясь, озиралась по обглоданным углам своего оскуделого мирка.

Милашки – подковырки разбили шар и мигом створожились в многоэтажный кусок сыра. Сыр, миляга с жёлтой наружностью, плавно осел на воздушное блюдо, размалёванное китайскими кибитками с впряжёнными в них ослами. Я, как и подковырки, влепилась в кусок сыра у одной из многочисленных дырочек – оконец. Оголтелые мыши, пища и зажимая друг другу хвостишки, набросились на неожиданно свалившуюся с неба манну, оплетясь серенькими тупыми головками. 

Дружно заработали челюсти, приговорив подковырок, ну и меня за компанию, к перевариванию в своих сморщенных мышиных желудках. Но не тут – то было: подковырки на цыпочках выбрались из мышиных глоток, оставив после себя запах неискоренимой гари.

Обманутые, ненаевшиеся мыши заплевались отчаянно на китайское блюдо, медленно исчезающее из пространства. Когда блюдо постепенно испарилось в никуда, на мышей сверху пролился дождь с придурью, то есть, с пригарью.   

Мыши, харкаясь и морща облапошенные мордашки, бросились врассыпную. Подковырки, отъявленные мерзавки, шумно радовались, что так подковыристо подгадили несчастным мышиным существам.

Я оставалась чёрствым очевидцем, не сочувствуя одним и не прыгая от радости с другими. Тонкие бестии, напаскудничавшись, совсем заблажили и подбивали друг друга на новую пакость: полететь туда, куда ворон костей не занесёт, в непрошенные гости к пришлому Невозвращенцу, представившись торбой с дустом и нагородить новых безобразий. 

Зрелище несчастных мышей отбило у меня охоту к новому полёту. Я позвонила в колокольчик, и обиженные подковырки разлетелись кто куда. Колокольчик выскочил из моих рук и лягушачьими прыжками побежал за простенок. Ко мне вернулись человеческий облик и незрячесть.

Вокруг меня надувалась важностью пустота с обычным запахом жилого пространства, может быть, чуточку леденцовым.

Продолжение http://proza.ru/2024/04/20/481