Нет, наши родители не были набожными или верующими, правда и в тех, и в других текла еврейская кровь, и жили мы, прямо скажем, в городе, где каждый второй был еврей. Жили на соседних улицах, не зная друг друга, но ходили на общий привоз, смешно сказать, там и познакомились. Моей маме было двадцать шесть лет, она была пианистка, мне, наверное, слух и профессия, как говорится, были на роду написаны, а мама Суламифь была стоматологом и Соломке не было на роду написано стать балериной.
Познакомившись, обе заметили друг у друга будущее пополнение…, так и получилось, что родились мы вдвоём в августе… В Одессе эти имена распространённые, так что неудивительно, что наши родители назвали нас древнееврейскими именами, меня Евой, а мою самую близкую, единственную подругу Саломея. Выбирая это древнееврейское имя для дочери, родители, наверное, надеялись, что ребёнок приобретёт семью, благополучие и радость. Но жизнь всегда вносит свои неожиданные повороты… А вот что думали мои родители, назвав меня Евой…
- Да, уж… спасибо, что не назвали Лилит…
Говорят же, как корабль назовёшь, так он и поплывёт по воле волн житейских…
Саломея была светленькая, как соломка, так её впоследствии все и звали, с синими вопросительными глазками и вся в веснушках, я же была статная, с крутыми бёдрами и с зелёными томными глазами.
Хоть и были мы такими непохожими, но на диву всем, сдружились крепко, особенно тесно соприкасались наши души, они-то и находили то общее, что было скрыто от зеркальной поверхности бытия.
Саломея ещё с детского сада мечтала стать балериной, с пяти лет её водили во все мыслимые и немыслимые танцевальные кружки и в конце концов она закончила Одесскую Хореографическую школу #1, но на выходе что-то перегорело в её душе, очевидно других высот желала, но факт в том, что на подмостки сцены она не пошла, а вышла замуж, скорее за красавчика, чем за мужа, родила двойняшек, очаровательных девочек и погрузилась в их детский мир.
Я же, с того же детского сада, занималась скрипкой, потом игрой на фортепьяно и всё шло, как положено – детская музыкальная школа, потом музыкальное училище, но до консерватории дело не дошло, а дошло тоже до замужества, только не за красавчика, как Соломка, а за солидного адвоката со стажем.
Я тоже родила, только не девочек, а одного мальчика, но не погрузилась в его мир, а на радость родителям отдала им ребёнка на правильное дошкольное воспитание. Мы с мужем навещали их и выходные дни весело проводили вместе. Моё музыкальное образование закончилось в тесных компаниях романсами под гитару. Нас часто приглашали в гости и настойчиво просили меня исполнить забытые старинные романсы. Надо сказать, что мой грудной голос в соединении с томностью зелёных глаз, имел чарующий успех. Муж снисходительно улыбался, гордясь и не ревнуя, нет не от самоуверенности, скорее от воспитания.
Пару раз в неделю я непременно забегала к Соломке, конечно, реже ходили в кафе, она с неохотой выбиралась из дому. Выглядела по-прежнему стройной, с прямой, как жердочка спиной, веснушки светлели зимой и рыжели летом, её светлые кудри чаще были замотаны на макушке незамысловатой заколкой, чтобы не мешали; то ли это неухоженность, то ли глаз перестал удивляться, но только к тридцати годам она как-то потеряла свою смешную, трогательную привлекательность.
И в нашей душевной привязанности появился ветер перемен, всё меньше тем мы общих находили, повзрослели и рассеялись интересы; девичьи секреты остались только в памяти, длину юбок и фасоны ей было не интересно со мной обсуждать, она днём и ночью носила джинсы, тогда как в моём женственном стиле не было ничего спортивного, и я не любила джинсы. Косметикой Соломка не пользовалась, поэтому все новинки кремов и румян с ней тоже не обсуждались. Ей хотелось поговорить о детях, рассказать, что Оля и Аля уже начали танцевать, мне это тоже было интересно, но в отличие от неё, в меру.
Марк, так звали её мужа, хорошо зарабатывал и они недавно приобрели старинную загородную усадьбу с садом, о котором Соломка тоже могла говорить часами, я же предпочитала держать садовника, а живые цветы мне постоянно дарил Лёнчик, так ласково я называла своего мужа. По-прежнему, конечно, я любила Соломку, только точки соприкосновения выцвели что-то…
Марк был привлекательным, ухоженным и одевался изысканно, друзья нашего круга на итальянский манер называли его Марчелло. Он был высокий, с гладко зализанными чёрными блестящими волосами и густо синими глазами, было в нём что-то маняще-влекомое. Со стороны мамы в нём текла итальянская кровь и это чувствовалось.
Лёгкая смесь еврейского парня с итальянской беспечностью, где последнее значительно перевешивало, а хорошее образование и связи сделали его одним из учредителей крупнейшего банка. Для тридцатипятилетнего парня, должность завидная.
Осень – прекрасная пора, она дарит нам ковёр волшебных красок, волнение уходящего дня и бесспорное изобилие фруктов, а сочный август, что не говорите, он со своим особым ароматом горячего солнца, с нежным касанием и с немыслимой отдачей благоухания сада…, для меня несравненна красота вечернего августа с осенней прелой листвой.
Нам посчастливилось обеим родиться в августе, совпала эта дата и с нашим юбилеем. В саду, в открытой полукруглой ротонде, было решено большой, весёлой компанией отметить разом всё, и свадьбы, и рождения, тем более что Марчелло пригласил итальянскую компанию с едой, выпивкой и полным декором безумной красоты, где шикарный стол, задрапированный вуалью, уже дышал свежестью и ожиданием.
Послеобеденное солнце дарило потрясающую, поистине царскую красоту, но как только начало смеркаться, небо завернулось в перванш, а сад, словно накинув на себя мантию волшебно-золотистого света, проснулся таинственно-прекрасным и казалось, что даже шиповник в изумлении расцвёл. В перерыве, перед десертом, под звон аплодисментов, переходящих в овации, сюрпризом для всех было наше представление…
Мгновенно погас весь сад, и яркая луна осветила круг специально сделанного помоста, где Саломея в бледно-голубой пачке под музыку Сен-Санса исполнила танец умирающего лебедя, с потрясающими трепетными руками… Классическая миниатюра, когда-то созданная Михаилом Фокиным для балерины Анны Павловой по-прежнему волнует зрителей и вызывает признательность вечно живой “Умирающий лебедь”.
И тот же стемневший сад, утопающий в цветах, только опаловую луну, медленно уплывшую за горизонт, заменили высокие тонкие свечи в хрустальных жирандолях, которые восторженно осветили изысканный десерт.
И в двух шагах от стола, у подножья ротонды на низкой каменной ступеньке, в сандалях, в полупрозрачной чёрной тунике я прижалась голой спиной к нагретой солнцем мраморной колонне, увитой белыми розами и в полной тишине таинственного-притихшего сада, словно из-под сердца, медленно затянула:
Есть два креста — то два креста печали,
Из семигранных горных хрусталей.
Один из них и ярче, и аллей,
А на другом лучи гореть устали.
Один из них в оправе тёмной стали,
И в серебре — другой. О, если можешь, слей
Два голоса в душе твоей смелей,
Пока еще они не отзвучали.
Пусть бледные лучи приимут страсть,
И алый блеск коснётся белых лилий,
Пусть на твоем пути не будет вех,
Когда берём, как тяжкий подвиг, грех,
Мы от него отымем этим власть, -
Мы два креста в один чудесно слили…
Черубина де Габриак.
Слушали все затаив дыхание и вдруг я в толике воскового луча перехватила взгляд и губы Марка, он их кусал, облизывал, как будто боролся с ними и не мог удержать… и глаза, они больше, чем говорили, они любили, да, они любили с такою силою, что у меня упали руки и не могли держать гитару…
Между нами носились бешеные молнии, словно мы только что чудесно слили эти два креста, но страсть осталась, не иссякла, и искра светилась, и пробирала мена всю насквозь до дрожи, и судорога сводила изнывающее тело, разорвав все нити сопротивления, и тогда, я уже не голосом своим, а хриплой страстью, скорее предрекла роман, рассудку вопреки, переступая точку невозврата…
Мне страшно думать о разлуке,
В лиловый сумрак жизнь уйдёт,
Не разомкнуть мне наши руки,
Лишь монастырь меня спасёт.
Душа во власти вожделений,
Мой ум, словно блудницу предал,
Приму постриг без сожалений,
Ту ночь любви он не изведал.
Не зная сладости греха,
Я не стремилась к искушению,
Была и сдержанна, порой суха,
Но тут сдалась особому влечению.
И потянуло в горький омут ада,
И закружился вихрь с головой,
И я была, казалось, рада,
Нектар смоковницы испить с тобой.
В раскрытом небе звёзды улыбались,
Кружилась голова в неведомом видении,
Наши сердца грехопадения не боялись,
Дозволенное перейдя сомненье.
Но час судьи пробьёт непобедимо,
И предсказуемость конца извечна,
Мне в монастырь необходимо,
Смывать грехи там буду вечно.
P.S.
В кромешной темноте её нашёл,
В углу пророческого сада
И красный мак в сердцах расцвёл,
Сдалась последняя преграда…
Рассвет, неслышно розовея,
На цыпочках прошёл вдоль сада,
Покой нарушить их не смея,
Исчезнул из второго круга Ада.
Наташа Петербужская. @2024. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США.