Стих 1. Fornicatio in somniis
— Ох, едрить, – проворчал Странник, проснувшись. – Похоже, наша Вселенная – лишь одна из матрёшек. На скорлупе какой-то живем в другой большой скорлупе. Теория Шведа слегка усложняется.
— Во сне увидал? – спросила Марина, зябко ёжась от холода. Хоть солнце уже и взошло, но в лесу все еще было довольно прохладно, а костер еле тлел.
— Лейлах жрице поведала. Сам я видел нечто иное, – не так всеобъемлюще.
— И тебя беспокоит это сейчас, а не то, что твою девушку будут там трахать все, кому только не лень?
— Сейчас ты моя девушка. Что до блуда во снах, то уж лучше пусть будет так, нежели наяву, как со многими.
— То есть, ты все-таки разделяешь?
— Если не разделять, то за психа прокатишь.
— Я так и думала, – Марина фыркнула и отвесила дурню довольно увесистую для худенькой девушки оплеуху. – Реально?
— Вполне себе реально. Покажи пузико.
— Шрама нет. Сам сними с меня свитер и посмотри, – ответила девчонка не то чтоб игриво или капризно, но в её голосе прозвучала готовность, согласие.
— Похоже, мы еще долго никуда не уедем.
— Лёк тай?*
— Все замечательно, – ответил Странник, с удовольствием раздевая Марину. Шрама на её теле действительно не оказалось.
Ну а если бы даже и был? Для фаната стигматы – уже откровение, – триггер к безумию. Для скептика это, – особенности человеческого организма, внушаемость. Они могут спорить хоть до конца своих дней, но все это подобно перекидыванию камнями через высокий плотный забор, с тем, чтобы доказать, чья клумба красивее. Исследователь запредельного сам по сути является и тем, и другим. Да только забор в его разуме давно уж разрушен. Граница условная, – ходи куда хочешь. А посему, Странник только порадовался отсутствию страшной отметины. Его руки скользили по прекрасному юному телу, стараясь запомнить каждый совершенный изгиб. Он любовался и трогал её груди, коленки, словно скульптор ощупывал медленно всё. Запечатлял, обнимал, восхищался. А восхищаясь, шептал о её красоте, о её стройности, гибкости, легкости. Называл её маленькой нимфой и от души наслаждался каждым мигом волшебного дара. Его ощущения передавались Марине, а та, сидя сверху на нем, повторяла: «Прекрасно. Всё прекрасно. Это лучшая осень». Она говорила, что он её первый мужчина, а он верил и не верил ей одновременно. Монетка повисла, вращаясь, и было похоже, что оба они не хотят ничего измерять-проверять.
Где-то там, в отражениях, силой их юных разумов, навсегда та полянка и они у погасшей нодьи. Вокруг хмурые ели, в терпком воздухе запах тайги, а на юго-востоке над ними, подобно софиту, мягко светит осеннее желтое солнце.
*******
— Закидушку проверь, – сказала Марина, надевая широкие джинсы. Стиль «Oversize» тогда еще не вошел в моду, но девушка была настолько миниатюрной, что любая взрослая вещь висела на ней, как на каком-то Гавроше.
— Ты ж говорила, что тут не ловится ничего, – ответил дурень, едва сдерживая довольную улыбку.
— Я ж говорила, а ты же один черт поставил.
— Блин, точно, – буркнул Странник, делая вид, что припомнил.
Сборы в дорогу не заняли часа. Вытянув длинную леску с пустыми крючками, Странник случайно поймал чей-то спиннинг. Был он утянут здоровою рыбиной, выронил кто-то или намеренно бросил, испугавшись речных надзирателей, то бишь рыбнадзора, – можно только гадать. Семгу ловить на Печоре запретили холопам еще в пятидесятые годы, но всем прекрасно известно, что вовсе не местные рыбаки виноваты в обеднении вод.
Долгие годы бессовестно вырубались леса и сплавлялись вниз по реке, которую нещадно копали и перекапывали, углубляя местами многострадальное русло. Природа мстит нам, как может, а вода – страшная сила. Река ответила подлой экспансии новыми мелями на пути нефтеналивных барж и судов, заторами льда, наводнениями, многомиллионными убытками и смертями, о которых упорно замалчивали. Такова уж судьба огромнейшей и богатейшей… автономии, а по сути, – колонии – вместилища бесчисленных концлагерей, диких зон отчуждения, выбритых профилями лесов и смердящих газовыми факелами пиявок, – несчастной Золушки златоглавой Вавилонской Звезды. Когда-нибудь эта рукотворная преисподняя – бывший северный рай – сама восстанет и отомстит за надругательство над собой, а пока… пока, Странник оттолкнулся от берега, махнул пару раз дюралевым легким веслом, качнул бензин, дернул за обмотанный вокруг опасного маховика капроновый шнур и направил лодку вперед, рассекая черные воды суровой реки.
Похожая на катер «Казанка-5» стремительно летела вперед, а на переднем сидении прекрасный житель Нави Лисенок смотрел с улыбкой на Странника и напевал какую-то странную песню о волшебном Острове бабочек, попадая в унисон с заунывным ревом лодочного мотора. Рядом с ней сидел Марсик. Все происходящее отражалось в его больших черных-с-желтым глазах, в его остром слухе и в обонянии, судить о которых человеку вряд ли возможно.
Стих 2. Pulmentum piscis consequat
Неподалеку от острова Марина попросила Странника причалить к песчаному берегу и бросить в воду сачок – железную сетку с бортиками, на дно которой обычно привязывается кусок черствого хлеба. По мере наполнения вещмешка олениной все сухари слопал пёсик, но в бардачке нашлась засохшая старая корка. Как только стая малявок устремилась к ней, чтобы полакомиться, сачок был извлечен из воды.
— Здесь два острова рядом. За первым речушка впадает. Прямо у берега на мялявку здоровые щуки берут. Там сейчас никого, – все сетями серьезную рыбу тягают. Хочешь, – поехали. Или ты к своим знакомым бандитам торопишься на Мадлапэ? – спросила девчонка, отвернувшись и глядя на реку.
— Конечно, поехали! – ответил дурень искренне-радостно. – Картошка есть, ухи сварим. Лука нет, ну и шут с ним. Но ты, как поняла, что мне нужно на остров к бандитам? Начистоту поговорим?
— Говори, – Марина пожала плечами и немного насупилась.
— Ты же знаешь, что это не я тебя оживил, но и русалка? – осторожно спросил Странник, закуривая. – Или случай с зайчищем мне только приглючился?
— Если это был сон, то и я его видела. Страшновато немного, но ведь ты меня спас.
— Это здорово... Что у нас сны так сходятся. Или реальности. В общем, ждать они будут зачем-то. А я должен... Не думаю, что так просто пристрелить четверых ушлых урок, которые там меня поджидают. Айрин сказала, что я должен совершить ритуал.
— И что мне нельзя верить, – усмехнулся Лисенок. – Боишься использовать свой наган?
— А наган я тебе не показывал! Или ты видела? Чертово гонево. Не пойму уже, где сон, а где нет.
— Так я – что, по-твоему, – тоже сон?
— Да нет, ты покруче. Ты – не сон, а самая что ни на есть настоящая... шизофрения. Как это ни жутковато звучит, но диагноз тут напрашивается сам собой, – ответил Странник. – Но сейчас я вижу перед собой обычную девушку, которая мне предлагает свернуть и заняться чем-то совсем не опасным, приятным. Так поехали! Если я марионетка какая-то, то нам дадут о том знать. Если нет, то потом уж решим, что нам делать. Я сейчас хочу именно этого – провести с тобой время вдали от людей.
— Так поехали! – эхом вторил Лисенок. – Только воды набери в котелок. Малявка живая должна быть.
Миновав пару домиков на берегу и обогнув первый остров, Странник направил лодку в приток. Постепенно речушка сужалась, а один берег её становился все круче. Темно-желтый песок с глиноземом, стоящий отвесной стеной, был как-будто изъеден, из него торчали длинные корни. Но фарватер шел именно там, а напротив – одни мели да лужи. Постепенно картина менялась, – за поворотом берег стал ниже, кое-где на нем виднелись верхушки стогов.
— Тут и пристанем, – сказала Марина, – сено только зимой заберут. Никого тут не будет. А ты сможешь своих грибов поискать.
— Ты меня поражаешь. О грибах-то откуда узнала? – спросил странник, заглушив мотор.
— Приезжали как-то туристы из Питера. Прушками их называли. Спрашивали, где еще тут растут.
— А местные знают о них?
— Местным не нужно такое. Ёма-чак* Йогыр-Вась только ест. Каждое утро залезет на дерево, встанет на ветку и солнце встречает. Я молоко носила ему, а он ноги в тазике грел. Плед раз упал, а у него там копыто. Так показал мне.
— Ты испугалась?
— Нет, но силу его не возьму. Давай, наловим сперва, а потом будем щёрнины*. Тут и ерши тоже есть, если что.
— Ерши на уху – самое то!
— Они и в тушохе неплохи, – сказал почти сердито Лисенок.
— Это как?
— Очень просто. Бывало у тебя, что окушей тягаешь по осени на мелководье, а попутно ерши клюют и надоедают до чертиков? Кидаешь их на берег, кидаешь, чтобы снова не попадались, – немало накапливается.
— Бывало такое. На Мадлапэ как раз можно попробовать для развлеченья, – место вполне подходящее, – песочек.
— Так вот, – продолжил Лисенок, – можно и в котелке, и в ведре… в чем угодно. Трехлитровая жестяная банка замечательно подойдет. Кладешь в нее на дно немного камней, потом траву, – щавель, мяту, листья смородины… что растет, немного. Сверху наваливаешь своих несчастных ершей. Солишь, заливаешь водой, а потом укладываешь снова траву и камни. Ставишь банку в угли или рядом с костром, и пусть себе тушится несколько часов.
— И что там получится?
— Увидишь. Вкусней любых шпрот. Ерши в бане.
— А ты, выходит, лиса-кулинар, – усмехнулся Странник, вытягивая нос лодки на берег.
— Лисам многое ведомо. Раньше люди умели жить в мире с духами. Теперь мы для них – нечисть, чурота злая. Глупо все это и грустно.
— Тема неисчерпаемая для беседы, а глупость вся у людей, – у тех, кто готов молиться чему угодно – чуждому, навязанному продавцами, и срать при этом самому себе в душу.
— Ты чего там бормочешь? – спросила Марина со смехом. – Тихо сам с собою я веду беседу?
— Лунною тропою на свиданье еду, – ответил Странник, обнимая её и целуя. – В мыслях своих с тобой разговаривал.
— Но я ведь тут, – тихо ответила девушка, выскальзывая из телогрейки...
Стих 3. Northern Shahеrezadа
За полминуты они устроили для себя уютное гнездышко и предались любовным утехам. Совсем низко над ними, увидав блеск малявки в большом котелке, пролетела огромная чайка. Она крикнула столь ужасно, неожиданно, резко и громко, что у девчонки случился легкий шок и оргазм. Сжав достоинство дурня интимными мышцами так, что у того полезли глаза на лоб, она громко крикнула, а после обмякла, прижавшись щекой к волосатой груди и заразительно захихикала. Бедняге тоже стало смешно, но при этом он почувствовал, что горячая волна возбуждения покидает его, и слегка приуныл. Марина прониклась разочарованием Странника, перестала смеяться, прикрыла слегка свою наготу, – скорей от прохлады, нежели от стыда, – и фыркнула как бы с укором:
— Фыр-фыр-фыр... Давай отдохнем, пару рыбин поймаем. Костер разожгем. Я расскажу тебе сказку, а после продолжим. Только тогда уж не сдерживайся, хорошо?
— Обещаю, – ответил дурень, повеселев, и пошел срезать удочки.
Чтоб ловить щуку, как выяснилось, нужна только дрына недлинная да толстая леска с хорошим крючком и грузилом, – любая гайка пойдет, или картечина, да что угодно. Малявка нанизывается на крючок под хребтом и опускается в воду у самого берега. Щука – хвать, рыбак – дёрг, – и готово. Три штуки вытащили, в котелке с картошкой сварили, – густотища, вкуснотища. Особенно на свежем воздухе, да еще под сто грамм. Без ста грамм, вообще, говорят, не уха, но рыбий суп получается. В общем, поужинали да на лежак пихтовый у костерка прилегли. Красота да и только. Странник трубку забил, закурил, да на Лисенка начал лукаво поглядывать. Тот сначала пофыркал, а потом говорит:
— Ладно-ладно, слушай сказку, раз уж обещала. Йиркап вёлы нимыс. Сыйо вёлом промышляйто…
Странник прислушался к диковиной речи, нахмурив брови, но Лисенок коснулся ладонью его лица, заставив расслабиться, и вскоре ему стало ясно каждое слово. Понял дурень и то, почему милая бестия рассказывала ему сказку на местном наречии, – образы словно были записаны иероглифами-мыслеформами в памяти гения места, в вездесущем мицелии этой земли, и оживали теперь ярко видениями в вечернем пылающем небе, в крадущемся из тайги диком сумраке. Чурота показывала ему те места и события, повествовала так ясно и четко, будто он сам стал парящим в небе орлом и видел все с высоты своего полета в мельчайших подробностях.
Промелькнула у Странника и немного туманная мысль о том, что река не зря каждый год забирает несколько человеческих жизней, – эти жертвы нужны ей, чтобы оставаться живой; чтобы кормить своего темного гения, помогать его духам, русалкам, и поддерживать в нем искру древнего разума, не давая ему сделаться бездумной стихией. Было что-то еще, очень сакральное и объясняющие великие, неподвластные разуму вещи… но эта мысль тихо погасла, не в силах противиться гипнотическому голосу волшебной лисицы.
Стих 4. Fabulae de uno mago
Звали его Йоркапом, – тихо мелодично рассказывала Марина. – Однажды он плыл по реке и увидел, как один охотник возле берега топит другого. Йоркап достал лук и выстрелил убийце в плечо. Тот отпустил жертву, погрозил кулаком, а потом прыгнул в воду и сгинул.
Йоркап удивился такой беде и пристал к берегу, чтобы помочь другому парню согреться. Да это и не парень был, а старик, только с виду молодой, но лохматый и бородатый, а в седой бороде у него брусника росла.
Догадался Йоркап, что эти двое, – водяной Васса и леший Ворса, но виду не показал. Развел костер большой, чтобы старик обсушился, поджарил большую щуку, достал припасенную флягу с медовым суром и угостил Ворсу, не спрашивая ни о чем. Утром леший ушел, а на прощанье собаке что-то на ухо нашептал.
Собрался Йоркап дальше в дорогу, но видит – место хорошее, и решил по лесу прогуляться, первых грибов поискать. На сосновых борах первые грибы рано выходят порой, а первые – самые вкусные. Набрал он грибов, и ягод наелся; собрался назад. А пес, его, как ошпаренный лает на одно дерево, будто там белка, и не уходит. Как ни звал его Йоркап, – ни в какую. Сходил он тогда он к лодке, взял топор и начал рубить это дерево. Ударил раз – будто стонет кто-то; ударил другой – кровь полилась.
Понял тогда Йоркап, что это подарок от Ворсы; срубил дерево и сделал из него лыжи. С тех пор стал он лучшим охотником и рыбаком. Ни усталости не знал, ни неудачи. А если хотел передохнуть, то кидал сверху лыж свою шапку, – иначе не мог остановиться, будто толкает кто-то. От своей избушки он рыбачить ходил за триста верст на озеро Сим. Печку затопит, – уйдет, а вернется, уже с уловом, – и закрывает.
Все считать начали его колдуном, а ведьмы ему завидовали. И вот одна поспорила с Йокапом, что он не сможет голубого оленя поймать. Если поймает, то отдаст ему ведьма всю силу, и станет он бессмертным. Согласился охотник, положил за пазуху горячий хлеб и пошел за оленем; выследил его, а поймать не может никак. Долго гнался, догнал его до Сибирского камня, а когда хотел убить, – превратился олень в красивую девушку, – это дочь Ёмы была.
Просила она не убивать ее, но Йоркап не согласился. Сломал девушке шею, вырезал у нее сердце и вернулся в село. Когда вернулся и положил сердце перед ведьмой на стол, то вспомнил про хлеб. Достал его из-за пазухи, разломил, – а от хлеба пар идет, – не успел остыть хлеб.
Отдала ведьма ему силу, и стал он жить лучше прежнего. Только жены не было у него, а жил он у матери. И вот пустила мать его любовника-рыбака как-то ночью, а тот ей говорит: «Силы у твоего сына слишком много, – погубит он всех и без добычи оставит. И сам останется без потомства. Напои его вином, а в вино добавь ему воду от стирки портянок. Замочи в квасе портянки, а после налей».
Сделала все это глупая женщина, и Йоркап отяжелел. Пошел он на озеро Сим зимой и под лед провалился. Со страху, когда начал тонуть, снял одну лыжу, а другую снять не успел и Лешему взмолился, чтобы тот его спас. Леший Ворса вышел из леса и свистнул. Тогда та лыжа, что на льду была, полетела и пробила сосну, как копье, а другая лыжа вынырнула и оторвала Йоркапу ногу.
Утонул Йоркап. Так отомстил ему водяной. А лыжа та и теперь на месте – она на избушку Ворсы указывает, тем, кто ищет с ним встречи.
— Это все – правда? – спросил Странник Марину, урчащую у него на груди.
— Когда найдешь лыжу – узнаешь. Думаю, что без лешего тебе домик не сыскать все равно.
— Хочешь сказать, что все еще сложней, чем я думал?
— Ну, должна же быть таможня какая-то? – пожала плечами девчонка и тут же уснула.
Странник вздохнул, но долго лежал на спине, боясь пошевелиться. Лишь спустя полчаса он аккуратно поднялся, подкинул дровишек, сходил за плащом и накрыл свою спутницу. Осенняя ночь накрыла речушку внезапно и принесла вместе с собою тревожность. Пес вскочил на ноги и устремился куда-то во тьму. Какое-то время просидев в карабином в руках и прислушиваясь, дурень вдруг понял, насколько нелепо он выглядит. «Глупо сидеть и чего-то бояться, являясь при этом отличной мишенью. Марсик, должно быть, охотится где-то поблизости. Если бы кто-то подкрался, то он тут же б залаял. Место Марина выбрала, знаючи, – наверняка тут когда-то бывала по осени, – возможно, с друзьями или с парнем каким-то. Страх пришел явно извне. А если уж так, то и мне туда нужно. А для пущей острастки приму-ка я малость грибков».
Сказано – сделано. Запив псилоцибы чаем из чаги с ложкой пахучего зелья, дурень расслабился, забрался к Марине под плащ и уснул, размышляя о том, как все может быть просто, если ты сам, не зависимо ни от кого, принимаешь решения. Ну неужели для этого необходимо непременно свихнуться и уйти куда-нибудь прочь от людей?
***WW***
*Fornicatio in somniis – блуд во сне.
*Лёк тай? – Плохо тебе? (Чем ты недоволен?).
*Ёма – что-то вроде Бабки-Ёшки. Чак – гриб. Гут-кулан-чак, например, – мухомор – мух убивающий гриб.
*Щёрнитны – разговаривать.
*Pulmentum piscis consequat – рецепт тушеной рыбы... но забавно эротично звучит)
*Northern Shahеrezadа – Северная Шахерезада.
*Fabulae de uno mago – история одного колдуна.
Следующий стих - http://proza.ru/2024/04/22/886
Предыдущий - http://proza.ru/2024/04/17/884
Начало сериала - http://proza.ru/2024/01/06/822
Сиквел - http://proza.ru/2023/02/03/1819
Начало сезона - http://proza.ru/2023/11/25/456