Дальность и состояние дороги мало волновали выехавшего за час до полудня Исмиева. Его сопровождало грустное настроение, идущий от сердца порыв отнимал привычную бодрость, расстояние до любимой сокращалось значительно медленнее, чем хотелось бы. На пункте автозаправки мужчина был с босым мальчиком лет двенадцати, хоть тепло на улице стояло относительным. Наполнив бак горючим, водитель навел справку о наличии живого мяса в селении, и с подсказки мальчика за несколько минут решил задачу. Уместить в машине приобретенного с заметным курдюком животного оказалось тоже нелегко. По дороге только что остриженный баран белого вперемешку с черным цветом с короткими рожками изредка блеял, но вел себя спокойно. Немногочисленные жители села Яргал в полном составе вышли встречать машину и дружно принялись ее освобождать. Баран послушно последовал за старым мужчиной до хлева, будто бы понял и принял, для чего привезли.
Исмиеву оказывали почести, пока пил чай с дороги, успели для него и лапшу сварить, и салат приготовить, и кусок печени пожарить. Поев во дворике дома, который принадлежал Зарбалиевым, он лег отдохнуть. Индиру довелось увидеть мелком, и кашу из дробленной кукурузы на ужин ему принесла одна из постоянных обитателей села.
На другой день он вышел из дома и неторопливо направился к лесополосе, откуда на горы открывался хороший вид поверх деревьев. Он присел, затем и прилег, обратив взор на белые вершины, и создавалось впечатление, что на фоне движущихся облаков они шли на него. В мыслях плавно спустился к жителям, с рождения любовавшимися ими; вызывавшими их в свидетели по тому или иному событию. Позже двое из них присоединились к нему, и он принял сидячее положение. Исмиев испытывал неудобство от их внешнего вида: настолько истрепанное облачение ему еще не доводилось видеть. Но те уделили ему достаточно времени и поочередно рассказали о похороненном накануне человека. Выслушав их повествование, у него сложилась подробная картина последних лет жизни Зербалиева. По их словам, в недавнем прошлом ветеринарный врач больше всех переживал распад родного хозяйства, несколько недель ранней весны провел на опустевшей ферме, пока случайно не обнаружили. Жалкий вид и устойчивое хмельное состояние выдавали его страдания. Нежелание побыть с семьей из-за нового уклада жизни, оправдываемое отсутствием дома, день за днем отталкивало его назад. При этом был неусидчив, всю весну собирал целебные травы, сушил, упаковывал и большую часть раздавал соседям. Фитотерапия была не единственным его увлечением, толк знал он и в том числе в изготовлении спиртосодержащих напитков. Порок его находился в стадии чередования: несколько дней полузабытья и какое-то время на восстановление. Многие селяне читали ему нотации, но он уже не был в силах изменить что-либо.
Численность жителей стремительно уменьшалась, задержавшиеся трое бывших работников фермы, наконец, покинули горы. Из всех оставшихся один Зербалиев был подвержен пагубной привычке. О семье все реже вспоминал и в свой мир никого не впускал, в полуразрушенном строении фермы заблаговременно пополнял запасы. В период восстановления занимался домашними делами. Сыну был рад, но уехать с ним категорически не допускал, твердо зная, что его участь предрешена.
С приездом молодого человека другие жители почувствовали облегчение. Касум и отца не оставлял без внимания, и работать не то что не отказывался на едином огороде – проделывал значительно больше, чем остальные вместе взятые. Разочарование свое ему было не скрыть, и понимали, как ему тяжело. В некотором смысле это помогло ему перелопатить все поле до выпадения снега. К весне он уже стал строг к нему: несколько раз силой отнимал емкости с прозрачной жидкостью с резким запахом, бывало, и закрывал в комнате. Все было тщетно, проблема не имела путей разрешения.
Такое положение вещей продолжалось больше года. Очередная, самая громкая ссора переполнила чашу терпения Касума, он ушел и пропал на два дня. Искать его было некому, как потом выяснилось, нашел запасы отца и познал, что значит пребывать во власти алкоголя. Вернувшись, клялся, что видел в старых домах призраков. Дед Шабан запретил говорить о них и даже думать, но выпивать не прекратил и быстро пристрастился. Касум пил и лежал, пил и стремительно угасал. День путал с ночью, дом – с улицей, и отец не знал, как им быть. Последний уход стал критическим: его обнаружили на второй день у опушки леса в беспомощном состоянии. Мергес непрестанно занимался им, и становилось понятно, что здесь его не спасти. Ухаживать за ним как следует, кроме обстановки, и здоровье не позволяло.
Из разговоров оставшихся жителей Исмиев сделал вывод, что Гульфию приняли нерадушно. Болезнь сына, конечно же, несколько усмиряла характер женщины, но и сама смотрела на остальных косо. Ей удалось за короткое время заметно улучшить его состояние, было понятно, что без Касума она не уедет и каждый день ждала неизвестно кого, чтобы отослать дочери весточку. Вопрос питания оставался на первом месте, вопреки совету Мергеса, она взяла сына и вышла за фруктами. После собиралась отправляться в ближайшее село за помощью с транспортом. Но возле одного из домов, где якобы Касуму пригрезились призраки, ему стало плохо. Матери стоило немалых усилий вернуть его обратно, и он целую неделю балансировал на грани жизни и смерти, но не сдался.
То, чем все закончилось, Исмиеву показалось не худшим исходом, к своим годом он успел увидеть и более ранние уходы людей из жизни.
Как и заранее планировал, он обошел село, которое было расположено на двух склонах. По размежеванию наделов оно больше походило на равнинные села. Дома были как одно-, так и двухэтажные. Исмиев заметил, что некоторые каменные строения возведены без использования цемента – раствор между камнями был глиняным. Большинство строений держалось без серьезных повреждений, были и наглухо закрытые дома с заколоченными окнами. Местами непросто было узнавать места, где проходили дороги, встречались прогнившие и севшие деревянные заборы, редко – и из поржавевших стальных прутьев. Кустарники и другие высокие растения охватили половину земель, всюду были видны немолодые грушевые деревья. Оглядывая опустевшие дома, он старался представить себе, как люди жили, где сидели по вечерам. В заброшенном селе он ощущал себя будто бы вне реальности.
Прогулявшись вдоволь, Исмиев вернулся домой. Он был построен из речного камня, состоял из двух комнат и большой прихожей на первом этаже, и еще двух спален – на мансардном. Во всех помещениях стоял относительный порядок. В одной комнате была печка, а также посуда, стол, деревянная кровать и шкаф. Уставший Исмиев прилег. Плохо представляя себе жизни без благ цивилизации, он закрыл глаза, но уснуть не получилось: в стоявшей тишине до него донеслось непонятное шуршание. Наслышанный о призраках молодой человек насторожился. Скрип ступенек лестницы вынудил его привстать. Через несколько мгновений Исмиев заметил фигуру в дверном проеме комнаты и вздрогнул. Вздрогнула и фигура, которой оказалась Индира.
– Предупреждать надо! – сказала она и положила руку на сердце.
– Прости, я не хотел. – Он принял сидячее положение. – Я и сам испугался. Познал, что это такое. В поселке две семьи враждуют из-за шалости юношей, один из которых после шуток стал заикаться.
– Это ты извини меня… В тишине часто таиться страх. Я пришла, чтобы побыть, сидела наверху и вздремнула.
– В чем ты так тихо ходила? – спросил он и посмотрел на ее ноги.
– Обувку мне подарили, – сказала она, подняла ступню и опустила голову. – Еще до недавних пор здесь коз держали, на зиму оставляли трех штук для молока, но однажды волки разорили их – двух стащили прямо из закрытого хлева, а оставшуюся зарезали. Из ее кожи сами и сшили три пары, беленькие вот такие, одна, которая им не подошла, досталась мне. Удобными их не назовешь, скоро разнесутся.
– Я бы не стал надевать их на босу ногу. Где-то натрешь, их выбросишь, а след останется на годы. Это тебе надо?
– Ты так думаешь? – сказала он и сняла легкую обувь вроде галош. – Что ты обедать не зашел?
Исмиев показал на подоконник, на котором находились груши с желто-зеленой кожицей и с неярким румянцем сбоку; кроме них стояли несколько яблок и грецкие орехи. За желанием попробовать отойти от привычной еды стояло экономия продуктов, предназначенных для горцев.
– Погрыз, что попало, а на ужин набрал себе груш, – ответил он. – И назавтра есть, чем разнообразить свой рацион. Ты как, проплакаться заходила, или обследовать?
Индира присела на табуретку. Про себя бы она осталась в этом доме в своей комнате, пока скорбь не отпустит. Она надеялась увидеть его в лучшем состоянии. К горлу вновь подкатил ком, и с трудом ответила:
– Я еще вчера провела здесь не один час, еле оторвали. Как я поняла, папа с лета был готов уснуть и не проснуться. Оттого, как вышло, вдвойне грустно. Дом тоже вызывал эмоции до слез. Он отложился в памяти не таким сиротливым. Сегодня побоялась заходить сюда и позвала с собой женщину. Потом попросила оставить меня одну. Я не все помню, где что было.
– Кем ты меня представила людям? Мне надо знать, как они ко мне относятся.
Вопрос Исмиева вывел ее из уныния и сделал как бы обязанной – благодаря привезенных им продуктов, вся ее семья заслужила признание у местных жителей, и часто добрым словом вспоминали Мергеса.
– Хорошо относятся, – ответила она и слегка улыбнулась. – Столько всего… конфеты были очень вкусными, и те не скрывали свое восхищение. Я только одну взяла, чтобы им больше доставалось.
– Что они обычно едят?
О том, как готовить фарш при отсутствии мясорубки Индира имела представления, но впервые самой довелось. Вначале поскоблила поверхность пенька для чистоты и справилась за несколько минут.
– В их возрасте, наверное, готовят бесхитростные кушанья, но понятно, что в ближайшие несколько дней в рационе будут мясные блюда. В первый вечер сварили кашу из мучных комочек. – От непонимания в его глазах уточнила, изображая пальцами рук процесс. – В муку брызгают воду, эту массу пропускают через сито и варят недолго. Мама делала по-простому, но здесь добавляют немного картошки, зелень и лук, жареный с добавлением томатной пасты. Мне понравилось. На завтрак была манная каша, а сейчас бабка Сара принялась готовить на ужин плов. Приходи. Сама бы принесла, но понимаешь, что нам нельзя оставаться наедине. Не поймут.
– Они в своем мире, им нет дело до посторонних, особенно до молодежи.
– Не согласна – мы не знаем, каким образом повлияло на них отчужденность и всевозможные ограничения. Я пойду, а то начнут искать меня. – Она встала и оглянулась, чтобы найти другую обувь, но не нашла.
– На, мои. – Исмиев снял свои полуботинки. – Потом занесешь.
– Недалеко же! Босиком пойду, как в детстве. Правда, у стариков неуютно мне. – Они пресеклись глазами. – Ты наш сосед, если что. Семейный, с ребенком. Пришлось сочинять, отчего попала еще в неловкое положение: не знала имен твоих родителей.
– Ты больше времени проводи там, где и обязана, глядишь, обогатишься дополнительными сведениями. Пора вернуться в реальность и слушать зов своего сердца. Если не ощущаешь, то пробуди.
– Мы его слышим по-разному. Походить по знакомым местам хочется, но я должна следовать своему внутреннему голосу. Боже, сколько же раз он мне снился, как мне не терпелось побывать здесь, но все перегорело.
– Придется вынудить тебя прийти в себя, – сказал он и обулся. – Схожу в одно место, там полно сладких груш. Попозже принесешь сахар, и мы с тобой сварим варенья. А завтра здесь, или во дворе, с поминками подадим и чаю.
– Очень кстати будет, и запомнится надолго. Но ты еще не отдохнул?!
– Вперед, молодость не должна признавать усталости.
Он ушел, а она вышла во дворик и присела. Очутившийся возле нее неприглядного вида пес, который обычно находился у стариков, тоже прибавил положительных эмоций.