ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1668-1670)
Глава 33.442. ОТВЕДИ ОТ УРАЗУ, ОТ ЗЛОВА, НАВЕДИ НА ВОРОГА, НА ЛИХОВА…
Раным-рано, часу в шестом утра, по обычаю, собрались на совет царский в кремлевский дворец все главнейшие бояре.
Вершники провожают колымаги, в которых сидят бояре более пожилые, или к верховой езде не привычные.
Кто помоложе — те верхами, тоже с большой свитой подъезжают к внешним воротам нового кремлевского дворца. Здесь все выходят из колымаг, слазят с коней, оставляют челядь на дворцовых дворах и идут полуосвещенными дворами и внутренними переходами к Грановитой палате, где совет собраться должен.
Тишина царит во всем Кремле. Только стражники на стенах время от времени перекликаются. Во дворце тоже тишина. Еще спят все почти, кроме царя, который раньше обычного поднялся, отстоял раннюю службу и в совет сбирается. Низенькие покои еще слабо озарены светом восковых свечей и сиянием больших, неугасимых лампад, зажженных перед киотами почти в каждой горнице.
Тишину здесь нарушает только веселое потрескивание дров в печах-голландках, помещенных по углам небольших покоев. Изразцы печей, цветные и глянцево-белые, покрыты разными узорами, аллегорическими рисунками или причудливыми разводами.
В самой опочивальне царя Алексея тоже огонек потрескивает. Готовый к выходу царь стоит в раздумье, поглядывая на огонь. Любитель охоты, особенно смолоду, он и зной и холод легко выносил в поле. А у себя в опочивальне больше всего любит, чтобы тихо и тепло было. Заглядится на пламя, и что-то далекое, полупозабытое, как юность, видится ему в переливчатых струйках веселого огня.
Отпустив и постельничего и оружничего своего, которые помогали одеваться Алексею для выхода в совет, он стоит, опираясь на небольшой царский посох, и слушает, что говорит Богдан Матвеич Хитрово, обязанный, как дворецкий, сопровождать государя во время выхода.
— Так, баешь ты, Матвеич, от Ганзы да от дуки Голстинского добрые вести дошли до Нащокина… Может, дело, кое при царе покойном, при нашем родителе доброго конца не имело, теперя наладится… Торг персицкой через наши земли вести-таки немцы хотят. Ладно. А от английского короля тоже, слышь, присыл есть?
— Есть, государь! Нынче и будет тебе сдоложено… И о торге беломорском, архангельском. И о людях разных, кои твоему царскому величеству и в ратном деле и в обиходе царском надобны. Обещают помехи не чинить, прислать, ково надобе…
Гордонов полк и макдунальдов, гляди, пополнится...
— В час добрый. Лихие воины англичане да шотландцы. Верный, надежный люд… А, слышь, Артамону знать дадено? Будет ли? Ему-то про дело знать ведомо. Он первый нам все дело налаживал.
— Дадено… знает, будет, — с трудом скрывая недовольство, ответил Хитрово и, словно желая поторопить царя или обратить его мысли в другую сторону, сказал:
— Как же прикажешь? Поспрошать пойти, сьехались ли бояре, али погодить малость? Кабыть, и время, пора всем быть.
— Ин и то, узнай поди, боярин. Спосылай ково из моих.
— Слушаю, осударь! Мигом узнаю…
Хитрово вышел из опочивальни в соседний покой, а царь опустился в ленивом раздумье в кресло, стоящее против огня.
Хотя и привык богомольный государь рано вставать на молитву зимою и летом, все-таки хотелось порою отдохнуть, лишний час полежать на ложе, подумать так, ни о чем, не о делах, таких тяжелых и важных, которые неразрывно связаны с царством…
Вот и сейчас такое же настроение нашло на Алексея. Он призакрыл было глаза, уставился в огонь, стараясь там отыскать те же фантастичные картины и образы, какие порой видел ребенком, даже юношей.
Но неожиданно дверь быстро распахнулась, и поспешно вернулся в покой Хитрово. Его лицо и все движения явно выражали какую-то тревогу.
— О, Господи! Што так скоро повернул? Неуж про все разведал? Да, не беда ли какая… Лица на тебе нет, боя… Стой… Што в руке за харатейки у тея? Покажь! Не мне ли несешь… Кажи скорее… Ух, даже в пот кинуло… Смерть не любы мне таки дела нежданны-негаданны. Да што молчишь? Скажи, боярин! Аль не мне цидулы?.. Што с тобой? Не томи, пожалуй…
— Прости, осударь! И в уме нет тово… Тебе, видать, писемца энти. Хоша, и не знаю, давать ли?.. Подвоху нет ли?.. Ишь, надпись больно мудрено поставлена… Подметные письма то, воровские… Вот што, осударь, — наконец, словно овладевая собой, решительно и твердо произнес боярин.
— Письма… воровские… мне?.. Ну, раскрой, читай… огляди, што тамо… Али нет… Пожди… Дай сюды… Сам я… Може, и вправду, што такое… Лих, погляди наперед: зелья какова в них не сыпано ль?.. Раскрой-таки… Так… Нет ничего… Поди, под иконы положи… Животворным Христом накрой. Вон тем, от Древа Животворяща который… Ежели чары в письме — разрушит их святая сила… Добре, давай сюды…
И, с опаскою взяв письма, он стал читать одно из них, пробегая строки глазами и в то же время бессознательно шепча одними губами не то заклинание, не то молитву:
— Чур меня, чур, от всякова чура, от глазу и лиха… Спаси, Господи, люди твоя… Отведи от уразу*, от злова, наведи на ворога, на лихова…
*) Ураз – удар
Чем дальше читал Алексей, тем медленнее шевелились его губы… Быстрее и внимательнее заскользили глаза по четким строкам безымянного доноса.
В молчании дочел и перечел он первое письмо, начал второе, убедился, что оно тождественно с первым, но все-таки прочел до конца. Вгляделся в подпись, словно она особенно поразила его.
Силен врожденный страх, присущий людям руским, страх порчи, наговора, чар и отравы тайной. Все дрожат, все знакомы с этим темным явлением, в особенности же государи московские…
Но к волне безотчетного страха, овладевшего Алексеем, прибавилось и другое, не менее сильное и болезненное ощущение:
«Враги доведались, что ему, царю, дороже всего на свете. И теперь посягают на это… Очевидно, сильные враги, если…».
Сразу оборвав нить своих дум, царь спросил Хитрово:
— Где письма подыманы? Кем, найдены?
— Сенька Вятич, истопник нашел. А где — поспрошать не поспел. К тебе, осударь-батюшка, заспешил! Да Сенька тута… Сам опросить не изволишь ли?
— Зови, веди скорее, — приказал поспешно Алексей с необычным порывом, с необычной крепостью в голосе. Словно и не он это, такой медлительный, осторожный, размеренный всегда и во всем, даже во время гнева или пиров своих, когда хмель вступал в его уравновешенную голову.
Хитрово поспешно вышел.
Прерванные на миг думы снова связной вереницей задвигались в мозгу.
Первая догадка, значит, была справедлива… Истопник постельничий, Сенька письма нашел. Значит, совсем близко от царя они подброшены… И, конечно, только очень близкие, сильные люди могли их подбросить в такой близости от царской опочивальни. Эти люди на все пойдут.
Они все могут, эти князья и бояре московские… Могли же они погубить умного, хитрого, способного на многое «Годунова» (кавычки мои – Л.С.)… Посадили на трон и смели потом, как щепку, Шуйского… Вызвали «тень Димитрия» (кавычки мои – Л.С.) и убрали ее, когда показался им неудобен Самозванец, этот отважный проходимец с темным прошлым и гордой душой… «Посадили они на царство и Михаила» (кавычки мои – Л.С.)… Связали разными записями да опекой явной и тайной, так что покойник был куклой на троне, а правили они… Жен, невест отымали у царей, если не угодны были эти избранницы влиятельным князьям и боярам…
У него самого, у Алексея, отняли уже одну подругу желанную, Евфимию, дочь Рафа-Федора Всеволожского… Чуть не силком повенчали с кроткой, но не любимой им Марьей Ильинишной…
Привык к ней Алексей. Прожили хорошо они много лет. Умерла царица. Снова манит царя миг счастья испытать, по душе избрать себе подругу. Невыгодно это боярам. Кому только? Многим или одному-двум, которые своих невест прочат Алексею. Вызнать надо. Тогда и поступить, как получше.
Так порешил царь и уже мог спокойнее встретить Хитрово, который вернулся в сопровождении Сеньки-истопника.
Выждав, когда после земного поклона истопник встал на ноги, не распрямляя согбенной спины, не подымая опущенной головы, Алексей, придавая строгость и внушительность своему глухому, хриповатому голосу, спросил:
— Где цидулы нашел? Как дело было? Правду говори! Не сам ли подкинул? Помни, перед царем, как перед Богом ты должен… Как на духу перед попом… Ну, сказывай!
Хитрово недаром поспешил при себе поставить истопника на очи царские. Будь Алексей проницательнее, не была бы так потрясена его собственная душа, он легко мог бы заметить, что не простое смущение мешало прямому, честному парню ответить на вопрос государя.
Несколько раз глотнув воздух совершенно пересохшими, побледнелыми губами, истопник наконец с какой-то отчаянной решимостью поспешно заговорил не своим, задавленным голосом, каждый звук которого приходилось ему выталкивать из перехваченного судорогою горла:
— Сеньми иду, во палату в Грановитую, государь великий… Как совету ноне там быть надобе… Протопить, мол, царь-батюшка… как оно водится… Дровец у печи скинул оберемя… Гляжу, осударь милостивый, белееца на рундуке, ровно бы лоскут какой. Посветил я ближе светцом своим, гляжу: письмецо невелико. Оторопь, жуть меня взяла, царь-осударь. Очам не верю. Зову сторожу, шатерничих, што тута были, в сенцах же. Глядим — вправду харатейка! Прочел один тут, пограмотней. «Царю, — бает, — в руки надоть. Боярину-оружничему, Богдану Матвеичу, гли, передадим». Про меня спросили: звать как? Хто я? Я и сказал… Печь затопил, дале иду. На Постельно, на крыльцо прошел. Оттоль в палату в Шатерную. Печи пора-де закутывать. Гляжу, озираюся. Сердце, ужо не на месте. А в сенцах-то в проходных, гляжу — глазам не верю… К притолоке, воском — вдругорядь хартия прилеплена… И с первой схожая. Я и не тронул. Сызнова сторожей кликнул. Они сами и отлепили граматку от притолоки. Все боярину, слышь, передали. А я уж наготове и то был. Коли, слышь, государь, к расспросу поведут… Вот и я… Как перед тобою, государь великий, так и перед Богом! Хошь пытай, хошь казни. Твоя воля и Божья. А никакова лиха и лукавства, царь великий, нету на мне. По присяге творю. Што нашел, тово не утаил…
С последними словами самообладание или решимость отчаяния, очевидно, вернулись к истопнику. Он снова метнулся в ноги царю, встал и застыл в ожидании дальнейшего, спокойный и неподвижный, какими, должно быть, в старые годы стояли без вины осужденные перед мученьями и казнью.
Внимательно, долго вглядывался ему в лицо Алексей. Опущенных к земле глаз не было видно. Но лицо спокойное, хотя и очень бледное. Молодое такое, не лукавое. Только скорбных две складочки по краям губ пролегли. Так у детей бывает, когда заплакать они хотят, но сдерживаются почему-нибудь.
— Ладно, Семен. Повыйди теперя. Ступай. Да поблизу, слышь, будь. Пока не будет тебе отпуску от нас, — приказал царь.
Еще раз ударил челом парень и, пятясь к дверям, скрылся за ними.
— Ну, што ты скажешь, боярин? — после небольшого молчания обратился к Хитрово Алексей.
— Не ведаю, што и в хартиях писано. А все же скажу: видимо дело, злые составы составлены твоей царской милости на ущерб да на горе как-никак… Разобрать дело надобно.
— И то, боярин, не чел ты еще. Вот, погляди, пораздумай: и слыхом не слыхано было досель порухи такой имени царскому на Руси, во царстве во всем Московском искони бе… И доныне. Много слыхивал, а такова не ведаю, и в записях царских не читывал. Чаю, и никому не доводилося…
Взял Хитрово письма, поданные ему царем, пробегает глазами и чувствует на себе пытливый, упорный взор царя.
Не выдержал боярин, оторвал глаза от бумаги, осторожно поглядел на Алексея. А тот — в огонь вовсе глядит. Обе руки на посох свой положил. И руки вздрагивают, и посох слегка колеблется.
«Эк напугался, — думает боярин. — Энто ладно. Зануздаем дружка…».
И снова быстро заскользил глазами по знакомым строкам, соображая в то же время, как дело дальше повести.
А Алексей, только на мгновение устремивший глаза в огонь, когда заметил, что боярин оглянуться хочет на него, опять не сводит испытующих глаз с Хитрово, осторожно, исподлобья глядит, готовый каждое мгновенье снова отвести взоры.
Все подозрительны царю, а Хитрово особенно. Только слишком силен боярин и сам по себе, по сану, по выслуге своей многолетней. И по тем связям, по родству, которым, как корнями, раскинулся он во всех отраслях московской государственной жизни.
* * *
После завершения строительства «засечной черты», оберегающей Русь от набегов степняков, окольничий Богдан Хитрово вернулся в столицу. Царь почти сразу же назначил его главой Челобитного приказа, бывшего своеобразной государственной канцелярией.
Именно туда поступали все письма на имя царя, называемые в то время челобитными, из него же после рассмотрения государем эти прошения поступали в другие приказы или на места — для исполнения. В обязанности приказа входил также контроль за исполнением царских решений.
Здесь следует разъяснить, что означает «приказ» и как осуществлялось управление государством в тот период истории России (Московском государстве – Л.С.). Привычных министерств не существовало. Их роль выполняли «приказы», именуемые также «избами», «палатами», «четьями» или «четвертями». Разнообразие названий, по-видимому, отразилось и на их деятельности. В отличие от нынешних министерств, выполняющих вполне определенные функции, «приказы» дублировали друг друга, одни приказы закрывались с передачей их функций другим, тут же открывались новые, которые, ища для себя поле деятельности, залезали в чужие сферы влияния.
Приказы одновременно выполняли множество функций, совмещая административную и судебную деятельность. Им приходилось и налоги собирать, и подведомственными территориями управлять, и надзором за чем-нибудь заниматься. Во времена Богдана Хитрово численность приказов доходила до 60, причем менялась она прямо на глазах: крупные поглощали мелких, чтобы вскоре распасться на несколько небольших. Системы как таковой не было вовсе, разобраться в ее хитросплетениях было не просто, однако Богдану Хитрово это удалось быстро, казалось, что именно для этого он был создан.
Приказы, которые он возглавлял, менялись по воле царя, но со всеми поручениями Хитрово успешно справлялся. Челобитный приказ, с которого началась его деятельность, сменился через пару лет Земским. Основной функцией этого ведомства была государственная статистика. Дьяки следили за правильностью проведения переписей жилых дворов и людей их населяющих, чтобы определить суммы взимаемых с них налогов («тягла»). Кроме того Земский приказ собирал пошлины и сборы от сделок с недвижимостью, содержал тюрьмы, следил за состоянием московских улиц, ремонтируя и убирая их, занимался пожарной безопасностью и ночной стражей.
Рис. А.М. Васнецов, «Воскресенский мост, Москва, XVIII век», вид на Воскресенские ворота и здание Земского приказа
Земский приказ Хитрово возглавлял до конца 1655 года, одновременно руководя с 1653 года Новой четью, в обязанности которой входил сбор податей с «кружечных дворов», то есть кабаков, поскольку царь Алексей Михайлович ввел винную монополию и все кабаки стали государственными. Для сведения интересующихся сообщим, что ежегодная сумма взимаемых Новой четью сборов с питейных учреждений составляла астрономическую по тем временам сумму — 100 тысяч рублей серебром. Одновременно это же учреждение занималось и всеми уголовными делами, связанными с табачной и алкогольной торговлей.
В том же 1653 году на плечи Хитрово свалился еще один приказ, на этот раз Ствольный, занимавшийся производством «стволов», то есть мушкетов и карабинов для руской армии.
К этому времени сильно обострилась международная обстановка на западных рубежах страны. Поступила просьба Богдана Хмельницкого о включении Гетманщины, то есть находящейся под его управлением территории Украины, в состав России (Московского государства – Л.С.). На практике сделать это можно было только по итогам войны с Жечью Посполитой, в состав которой входили современные украинские и белорусские земли. Эта война была жизненно необходима для Московского государства, ведь под польско-литовским игом находился Смоленск и еще многие исконно руские города. Царская Россия (Московское государство – Л.С.) успела к этому времени модернизировать армию, создав «полки иноземного строя», сформированные на европейский манер пешие и конные соединения, и к войне была готова.
Однако начать войну в те времена без какого-либо убедительного повода было невозможно, это считалось бесчестным, недостойным такой великой державы, как Россия (Московское государство – Л.С.). Вот и было отправлено в Польшу специальное посольство, задачей которого было найти любой предлог, чтобы начать военные действия. Возглавлял посольство боярин Борис Репнин, «товарищем» которого, то есть заместителем в ранге посла, был Богдан Хитрово. Послы привезли с собой изданное в Польше сочинение, в котором, по мнению России (Московского государства – Л.С.), было нанесено оскорбление рускому царю, и попросили наказать издателя. Поляки ответили отказом. Так был найден формальный повод к объявлению войны, начавшейся в апреле 1654 года, а Земский Собор смог утвердить лукавое присоединение Украины.
Руско-польскую границу пересекли одновременно четыре руские армии. Формально руководство лежало на Алексее Михайловиче. При нем среди других дворян находился и Богдан Хитрово. Основной удар руская армия нанесла по Смоленску. Город был осажден и после ожесточенных сражений, в одном из которых отличился Хитрово, был освобожден. Произошло это 23 сентября 1654 года.
Успешному продолжению военных действий помешала опустошительная эпидемия чумы, начавшаяся осенью 1654 года в Москве. Только в мае 1655 года руская армия смогла продолжить наступление. В это время Богдан Хитрово был назначен «товарищем», то есть заместителем воеводы Большого Полка, главной руской группировки, с приданием ему парадного титула «наместник Ржевский», сохранившегося за ним до конца жизни.
В середине июня царь приказал Хитрово взять крепость Борисов. Имея в своем подчинении отряд из 4150 человек пехоты и 1200 конницы, Хитрово пошел на штурм замка, который завершился успехом: Борисовский замок был сожжен, а мост через Березину, разрушенный поляками при отступлении, восстановлен. Кроме того, Хитрово провел глубокую разведку вплоть до Минска. Сохранилось письмо, отправленное Алексеем Михайловичем в Москву своим родным:
«Богдан посылал под Менеск для языков, и языков многих поимали».
Наступление продолжалось, и 3 июля пал Минск. Пока войска обследовали улицы города, отряд под командованием Хитрово разбил отступающие литовские войска. Один за другим сдавались на милость победителей литовские крепости Вильно, Ковно, Гродно, и во всех сражениях отличались руские отряды, во главе которых стоял Богдан Хитрово. По окончании военной кампании Хитрово получил из рук царя заслуженную награду:
«кафтан атласный золотной на соболях, кубок золочен с кровлею и денежныя придачи 80 рублев».
Следует отметить, что Хитрово совмещал ратную службу со своей основной деятельностью — руководителя Новой чети, снабжая по указанию царя наступающую армию продовольствием, вооружением и деньгами.
Летом 1656 года Россия (Московское государство – Л.С.), заключив мирный договор с Польшей, вступила в новую войну. Опасаясь, что шведы помешают ей вести наступательные действия в Литве, руские войска вторглись на территорию нынешней Латвии, оккупированную в то время шведами. Хитрово вновь принимает участие в боях в качестве «товарища» воеводы Большого Полка. Однако осада Риги не увенчалась успехом и руские войска вынуждены были уйти под Полоцк, а Богдан Хитрово, раненный в боях под Ригой, вернулся в Москву, где царь поручил ему возглавить новый приказ — Оружейную Палату.
В боях под Ригой в 1656 году Богдан Хитров; был ранен, что вынудило его навсегда оставить воинскую службу и вернуться в Москву. За «службы и ту рану пожалован честью оружейничеством» и стал «ближним окольничим», то есть особой, приближенной к государю. Так отметил царь Алексей Михайлович заслуги Хитрово не только на поле брани, но и в государственной службе.
«Ближний окольничий» — это ясно, а вот что за «честь оружейничества», так сразу и не поймёшь. Оказывается, оружейничий — это звание, а по совместительству и должность руского дворянина в те далёкие времена истории России (Московского государства – Л.С.).
Вначале в обязанности оружейничего входило следить за царским вооружением, позже на него возложили ко всему прочему ещё и руководство Оружейным приказом, ведавшим всем вооружением руской армии, кроме артиллерии. В то время это была очень высокая и ответственная должность, в которую Богдан Хитрово смог внести много нового, чем существенно повысил его значимость. При нём устаревшее и в значительной степени изживавшее себя наименование «приказ» было заменено словом «палата», поэтому вскоре ведомство, возглавляемое Хитрово, стало называться так, как оно называется и сейчас — «Оружейная палата». Однако тогда оно ещё не стало знаменитым на весь мир музеем, это постепенно начал осуществлять его основатель Богдан Хитрово.
Когда он принял к руководству Оружейный приказ, там занимались производством и оснащением армии лёгким огнестрельным и холодным оружием, а также всеми защитными средствами, то есть бронями, кольчугами и шлемами. Правда, в 1653 году в состав Оружейного приказа вошли обязанности, ранее выполняемые расформированным Иконным приказом, то есть государственные иконописные мастерские. Когда же Хитрово принимал Оружейный приказ, в него включили и государственные цеха мастеров, изготавливающих изделия из серебра и золота, ранее состоящие в упраздненном Приказе Золотых и Серебряных дел, а попутно и от руководства Новой четью не освободили.
Таким образом, в обязанности Богдана Хитрово, как нового оружейничего, входило производство вооружения, изготовление драгоценных украшений, икон, произведений искусства и всех прочих изделий, производимых художественными мастерскими. При этом в его обязанности, как главы Новой чети, входило снабжение армии оружием, продовольствием и деньгами, не забывая при этом о сборе подати с питейных заведений.
По всей видимости, царь посчитал, что ответственности, возложенной на Богдана Хитрово, недостаточно, поскольку в 1659 году ему добавили руководство Ствольным приказом, который он возглавлял до тех пор, пока тот в 1666 году не влился в Оружейную палату. Но и этого царю показалось мало. В 1663 году Хитрово возглавил только что созданный Мушкетный приказ, который начал производство мушкетов для армии, а в 1664 году ему доверили руководство Приказом Большого Дворца. Все шло как в русских сказках: «Это ещё не служба. Служба будет впереди».
Уже из названия Приказа Большого Дворца ясно, что это одно из наиглавнейших по влиятельности ведомство страны. И действительно, там занимались управлением и финансированием всех царских дворцов, усадьб и резиденций, находящихся в различных уголках огромной страны, в том числе, разумеется, и в Москве с Кремлём. Приказ содержал, в том числе, и Семёновский потешный двор, куда царь часто ездил на излюбленную соколиную охоту. Попутно Хитрово получил и Дворцовый судный приказ, занимающийся придворными судами и тяжбами.
1 сентября 1667 года Богдан Матвеевич Хитрово достиг вершины придворной лестницы — он был пожалован Алексеем Михайловичем в бояре. Боярином он стал не простым, а самым приближённым к царю. Он ездил с государем в царском возке, сопровождал его на богомольях и торжественных выездах, сидел по левую сторону от царя при приеме иностранных послов, лично докладывал царю обо всех делах. Самые важные челобитные попадали, прежде всего, на стол Хитрово. Новоиспеченному боярину приходилось много заниматься и международными делами.
Весь в делах и заботах об управлении государством Богдан Хитрово не забывал о своём главном детище — Оружейной палате. Сейчас уже никто не сможет сказать, задумывал он создать невиданный ранее на Руси музей или это так у него попутно получилось, но Оружейная палата в том виде, в котором она находится в наше время, практически сложилась в XVII веке.
Богдан Матвеевич стоял во главе Оружейной палаты с 1656 по 1680 годы, практически четверть столетия, и всё это время он собирал лучшие образцы оружия и доспехов, а также предметов искусства, создаваемых в многочисленных мастерских подведомственной ему Палаты, целенаправленно отбирал со всей страны лучших мастеров, сманивая их большим жалованьем и льготами.
При Палате существовала знамённая мастерская, где не только изготавливали, но и хранили знамёна для армии. Их выдавали под расписку воеводам, уходившим на войну, а по окончании похода стяги сдавались обратно. В Палату свозились и захваченные у неприятеля знамёна. Таким образом, создавалась знаменитая коллекция знамён Московского Кремля. Попутно накапливались и различные трофеи, захваченные в боях: полководческие жезлы, булавы, брони, да и просто красивые иноземные доспехи.
Исторические документы свидетельствуют, что при Богдане Хитрово в Россию (Московское государство – Л.С.) начали приезжать иноземные умельцы, прельщённые возможностью работать свободно без ограничений, да ещё с большим жалованием. Единственным требованием к иностранным мастерам было вероисповедание, в обязательном порядке они должны были быть христианами, а уж конфессия никого не интересовала. Поэтому в Оружейной палате при Хитрово работали армяне, греки, поляки, голландцы. Именно в то время появились первые «гражданские» портреты (парсуны, искажённое от латинского «persona» — личность, особа). При возглавлявшем с 1664 года иконную мастерскую знаменитом Симоне Ушакове в Палате появилась первая в России (Московском государстве – Л.С.) портретная мастерская, благодаря мастерам которой до нас дошли портреты царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, патриарха Никона и других выдающихся деятелей XVII века. Кроме того, изменилась и древнерусская икона, она стала более реалистичной, как говорилось тогда, «обмиршенной».
В те же времена мастерами Оружейной палаты было осуществлено дошедшее до наших дней «поновление» фресок и росписей Архангельского собора Московского Кремля, собора Василия Блаженного, Донского монастыря и других помещений и церквей не только в Москве, но и в Ярославле, Ростове, Вологде и других городах.
Конечно, ему больше всех неприятно и невыгодно будет, если царь женится не на той, кого подставит этот боярин. Понимает все Алексей. Но с таким противником опасно прямо вступить в борьбу. Да и вызнать дело надо. Вот почему украдкой только наблюдает за боярином царь. И видит: слишком поспешно что-то пробегает глазами ужасные строки Хитрово. Словно вперед знает, что там писано. Правда, четкое письмо. И наторел боярин в чтении всяких челобитных.