ISBN 978-5-0056-5779-4
Джеймс Огастин Алоишес Джойс (1882-1941).
Стихотворения Джойса различны по своему настроению и технике, в них болезненный нигилизм, лирическое томление, стилизация под поэзию Шекспира, модернистский кошмар. Художественный мир Джойса организует главный принцип - соединение, сближение разного, отдалённого, несходного, он сближает разведённых в обыденном сознании языковые явления, различных стилистических пластов, синтаксических конструкций, прозаической и поэтической речи.
Святая миссия
The Holy Office
Я есть катарсис — очищение,
и в этом моё предназначение.
Использую грамматику поэтов,
мне близок Аристотель в этом.
Я переводы в барах и борделях
делаю с одной лишь целью,
дабы барды не зазнавались,
а правду из уст моих черпали.
Мой образ мыслей необычен,
он философский, эпизодичен,
но толковать меня не надо,
я сам излагаю свои взгляды.
Я каждому так предлагаю,
стремиться к аду или раю,
для посрамления сатаны
грехи отпущены должны.
Мистикам полную волю дайте!
Ведь даже сам великий Данте
в доверии от римских пап
порой был в ереси неслаб.
Некто радость ищет за столом,
со здравым смыслом перед сном,
размышляя о неудобствах,
упорно проявляет жлобство.
Меня не равняйте без раздумий
с одной из шатий прошлых мумий
и тем, кто просит его умилить,
другие тешатся, а он скулит.
Ни с тем, кто кинулся в объятия
чудной даме в кельтском платье,
и тем, кто не пьёт ни грамма,
но постоянно пишет драму
да словно любящий супруг,
к ней лезет прямо под каблук.
Ни с тем, кто верит, что на свете,
есть только комильфо и «эти».
Нальют герою двести грамм,
а после пьяный ходит сам.
Ни те, кто, как божество,
глядят на мэтра своего,
а те, кто вьётся каждый вечер
перед богачами в Hazelhatch.
Вовсе не тот, что рыдает в пост
и произносит языческий тост,
или кто ночью торопливо
тайком от всех глотает пиво.
Ни с тем, кто в сумраке ночном
однажды встретился с Христом.
(Отмечу, правда, что — увы! —
он видел Христа без головы.)
Что ни паяц, то корчит гения
читателю Эсхила в удивление.
Для тех людей, которых знаю,
я как сточная труба гнилая,
очищаю каналы в их мирах,
об этом мечтают все во снах.
Уношу их грязные ручьи подальше,
так как я это делаю без фальши.
Из-за этого я потерял корону,
хотя всё делал по закону,
но церковь в этот час невзгод
на помощь быстро не придёт.
Задницы дают вам отпущение,
а я есть катарсиса служение.
Грех подобает всякому дерьму,
ваш грех я на себя опять приму.
Зачем шутов мне обличать,
мой долг — их души облегчать.
Девиц обычно я перевоплощаю
и нежно их тела раскрепощаю.
Мой обязательный удел —
срывать оковы с женских тел,
их «не хочу» я осторожно
довожу до «всё возможно».
Пусть внешне дева холодна,
вид делает на людях, что горда,
когда ночью меж ног моя рука,
она отдастся тебе наверняка.
Друзья, поймите, бой жестокий
ведет с Мамоной дух высокий.
Я очень верю, светлый дух
Мамоновых разгонит слуг,
им никогда не видать свободы
от презрения и всех налогов.
Они за это мне вредят,
ведь мой учитель Аквинат,
что закалён его я школой,
пока они толпой бесполой
мольбу возносят к небесам,
я обречён, я горд, упрям.
Я равнодушен, как селёдка,
заткнувший вам повсюду глотки.
Бесстрашен я и всегда один,
спокойней ледяных вершин.
Мой дух не будет с их единым,
они будут работать до могилы,
для адекватного баланса
и свершения мирового коллапса.
Они закрыли двери для меня,
их отвергнет навек душа моя.
Актёры в полночном зеркале
A Memory of the Players
in a Mirror at Midnight
Они думали о любви без слов
под скрежет тринадцати зубов.
Её худая челюсть ухмылялась.
Зудело тело и обнажалось,
хлестала плеть,
дрожала плоть.
Любовь, еле дыша, смердела,
как из кошачьего рта разила,
была несвежа, будто пропита.
Язык был резкий у этого поэта.
Седина и кости выпирали,
а губы в поцелуях утопали.
Ужасный голод ожиданий грёз,
была соль в крови, это от слёз.
Нельзя выбрать себе миражи,
вырви сердце своё и сожри.
Послесловие к «Призракам» Ибсена
Epilogue to Ibsen’s Ghosts
Дорогие друзья, для понимания:
старый Ибсен уж вне сознания.
Позвольте уделить внимание
призраку Альвинга, капитана.
Я в прошлом про это не писал,
как рыцарь в грязном одеянии,
свой взгляд на пьесу излагал
в обход запрета на молчание.
Тогда не всякий остолоп
путал поминки, или свадьбы,
а пастор Мандерсон бы мог
об этом объявлять однажды.
Жена мне подарила пацана,
горничная — дочь по году.
Радость счастливого отца —
определять свою породу.
Оба клянутся, я тот человек,
чьи дети рождены судьбой.
Скажи, жизнь, почему это рок,
один здоров, а другой гнилой?
Вот Олаф, он честно жил
безгрешен, как Сусанна,
а сифилис в бане подцепил
от какого-то романа.
Зато блудливый Хаакон
был с дамами любезней
и должный не понёс урон
от венерических болезней.
Я сам ухлёстывал не раз,
но бросил это и очень боюсь,
что горничная в какой-то час
разведёт меня на грусть.
Я тем больше сомневался,
что ночью исповедалась жена,
друг пастор часто заявлялся,
чтобы наставить мне рога.
Немудрено, что есть порок
и сладким может быть гарнир.
Священник и стафилококк —
они как будто бы единый мир.
Винить всех, за всё не отвечать,
блудницы — приманки женихам.
Лечитесь, сын, отец и мать,
грех вам воздастся по серьгам.
Сгорел приют, а плут столяр
подставил пастора в пожар.
Храни он влажным порошок,
вот и не случился бы поджог.
Мир за это мне не рукоплескал!
Чёрт побери, я об этом написал.
Баллада о Хухо О'Вьортткке
The Ballad of Persse O’Reilly
Вы конечно слыхали
о Шалтай-Болтае,
как он грохнулся и покатился,
у стены журнала остановился.
В журнале есть место для изгоя,
герб, шлем и всё такое.
Он был королём у нас однажды,
его пинали, как овощ каждый.
С Грин-стрит уехал он на покой
приказом в тюрьму Маунтджой.
В тюрьму Маунтджой!
Заключили изгоя.
Он был возмутителем покоя,
придумал свечи от геморроя,
народу давал презервативы,
больным — молоко, но от кобылы,
убрал алкогольные коллизии,
продвигал реформы религии.
Религиозная реформа
ужасна по форме.
Он в Аррахе сказал,
что не справился, опоздал,
молочник не смог,
пошёл под залог.
Ковбой, натыкаясь на быка,
знает, что опасны его рога.
Бодливость в рогах!
В его врагах!
Надел рубашку и будь готов.
Рифма — королева всех стихов!
Бальбучо, бальбачо,
у нас была курица и харчо,
жевательная резинка и ещё
китайский фарфор,
это нам продал местный вор.
Неудивительно, что он обманул,
парням нашим даром толкнул.
Они бы взяли его на абордаж,
он убежал через первый этаж.
Их апартаменты разгромили
в дорогом отеле, где воры жили.
Скоро хлам его сожгли сдуру,
как шериф провёл процедуру.
Пристав сломал их дверь,
он не ограбит нас теперь.
Сладкие неудачи на волнах
пришвартовались на островах.
Явился чёрный бандитский бот
в заливе Эблана у самых ворот.
Видел его боевой человек
из бара на гавани Пулбег.
Вот и норвежский верблюд,
лучшее из тресковых блюд.
Подними его, Хости, подними,
бедный он, чёрт возьми!
Это было во время откачки
пресной воды из водокачки,
или, согласно Nursing Mirror,
наш тяжеловес Хамхарихор
смело горничную снял себе,
чтобы ухаживать за ней везде.
Ух, что она смогла вытворять!
Он девичник смог потерять.
Ему за себя не надо краснеть,
старый философ будет мудрей,
чтоб засунуть в неё свой конец,
он суть зверинца, наш самец.
Господа, Биллинг и компания,
как Ноев ковчег, очень старая.
У памятника Веллингтону
он сцепился не по закону,
его подставил какой-то мудак,
суд назначил смерть, вот так!
Жалость связали с рвотой
к его невинным сиротам,
семь бед — один ответ,
дали ему шесть лет.
Его законная жена сберегла,
её бодрость слухами обросла.
Самые большие слухи,
которые слыхали вы.
Сеудоданство! Анонимы!
Властвуйте! Замороженные!
Вот торговля будет свободной,
а собрание станет народным,
смеяться над сыном храбрым
поголовно будут скандинавы.
Его похороним в Оксманстауне
рядом с дьяволом и датчанами.
Глухонемых все сторонятся,
даже вся королевская конница
и, конечно, вся датская рать
Шалтая-Болтая хочет прогнать.
Заклинания нет, и потому
в Коннахте или в аду
человека легко умертвить!
Кто может Каина воскресить?
Три кварка для мастера Марка
Three Quarks for Master Mark
«Три кварка для мастера Марка,
у него есть одна только барка».
Об этом в небе кричала чайка,
летая у Палмерстон-парка.
Увидев этот шум и гам,
орал на неё он без рубашки,
охотясь в одних штанах
за этой пёстрой пташкой.
Эй, Марк, ты паранойя,
старый петух. Банзай!
Будто из ковчега Ноя,
вылетел один негодяй.
Дичь улетела, махнула хвостом.
Женись, найди себе любимую,
как деньги заработаешь потом,
тогда и марку сохранишь свою.
Сатира на братьев Фэй
Satire on the Brothers Fay
Два брата Фэй известны всем,
они отличные пьесы ставят
и, конечно, везде без проблем,
нетрадиционно роли играют.
Все зрители были изумлены.
Я очень удивил братьев Фэй,
которые не приемлют новизны.
Я просто лежал в моче своей.
В зале чистые дамы трепетали,
их белые юбки меня восхищали.
Банхофштрассе
Bahnhofstrasse
Глумливых взглядов череда
мой путь сопровождает иногда.
Сквозь катаракту я на день гляжу,
свой путь сверяю на звезду.
Эта звезда боли или зла,
моя молодость уже прошла.
И мудрость, старости оплот,
не защитит и не спасёт.
Выпустил пар
Gas from a Burner
Господа, вы тут в недоумении,
почему идут землетрясения.
Из-за злого служения сатане
ирландского поэта в чужой стране.
Он прислал книгу, лет десять прошло.
Я раз сто читал её или вроде того,
так и сяк, как на языке Эзопа,
и через оба конца телескопа.
Я это издал до последнего слова,
но по благословению Христову
проявился бесовский язык,
гнусный умысел его я постиг.
Я перед Ирландией в долгу,
но её честь держу и берегу.
Этот остров всем в назидание
свои таланты гонит в изгнание.
Ирландским юмором своим
предавал вождей одного за другим.
Да, не остроумное это дело —
кидать известь в очи Парнелла,
и не осушил бы ирландский ум
на барже епископа Рима трюм.
Сам папа в долгу не мог быть больше,
чем он оказался перед Билли Уолшем.
Эх, Ирландия, страсть моя,
здесь Христос и Кесарь — друзья!
Страна, где трилистник в поле растёт.
(Минутку, леди, я вытру свой нос!)
Критика не мешает печатать стихи,
я печатал Маунтени Маттона вирши
и пьесу его, где всякий твердит:
«шлюха и содомит».
И комедию про святого Павла,
не о женских ногах, а просто травля,
сочинённая Муром, он джентльмен,
живёт на свой законный процент.
Я печатал фольклор севера и юга,
собранный Златоверхим Грегором,
печатал писавших важно и глупо,
Патрика и даже чуть не Колумба.
Я издавал мистические книги,
популярные Казинса интриги,
извиняюсь за точность слога,
у него в заднице была изжога.
Великий Джой Синг вышел в тираж,
парящий ангел, плебейский типаж,
с дорожной сумкой от Монселя,
подвожу черту ему, не робея,
парню, несущему итальянские мерзости,
Джон-Уайзу Пауэру и О'Лири Кертису,
о Дублине писал такой позор,
даже негр это бы не взял в набор.
Да, ты отрыжка, я разве трону,
печатая память о Веллингтоне
или о трамвае Сендмаунтанса,
Кексы Даунса и варенье Уильямса.
Да буду я проклят за такое желание
выдать ирландские наши названья!
Удивительно только, что этот нахал
кудрявую лужу нигде не назвал.
Печатный станок не намерен
клеветать на мачеху Эрин!
Мне жалко бедных, вот почему
рыжий шотландец ведёт книгу мою.
Шотландия бедная, нищая даже,
у её нет Стюартов для продажи.
Моя совесть легка,
как китайские шелка.
Колумб свидетель моей уступки,
сто фунтов скинул при покупке.
Клянусь селёдкой, люблю одну
мою Ирландию, мою страну
Я плачу по эмигрантским невзгодам,
наблюдая бедолаг по пароходам,
чтоб умерить людей страдания,
издаю нечитаемые расписания.
Моя полиграфия — место для встреч,
здесь ночами играют в скетч
сомнительного образа девицы,
британцы и чины из полиции.
Приезжий услышит все слухи
от пьяной дублинской шлюхи.
Кто сказал «не противься злу»?
Я книгу его превращу в золу,
прах хранить буду в урне
и каяться ей упрямо и бурно.
Я пишу псалмы в песнопениях,
и всё это стоя на тощих коленях.
В Великий пост покаюсь сам,
свой голый зад являю небесам.
В типографии, слезой умываясь,
в своих грехах я вам признаюсь.
Мой бригадир из Бэннокберна
засунет правую руку в урну
и начертает у всех на виду
Memento homo на голом заду.
Пастух
Tilly
Он кочует за зимнем солнцем,
погоняя скот по тропе холодов.
Покрикивая на своих питомцев,
он гонит стадо горных козлов.
Дом встретит их теплом.
Они блеют и трясут рогами,
он погоняет их прутом,
стелется пар над их головами.
Стадный пастух с козлами
вечером растянется у огня,
задранный в клочья сучками,
истекая кровью у ручья.
То дитя
Ecce Puer
Младенцы взойдут из бездны веков
отрадой и горем на сердце отцов.
Им спокойно в своей колыбели,
милосердие и правда дремлет.
Дыханием нежным теплится пар,
мир был мраком, прозрел и настал.
Уснул ребёнок и крепко спит,
умер отец, не проснётся старик.
Покинул внезапно он его.
Прости сына за это своего!
Дулиспруденция
(на мотив песенки «Мистер Дули»)
Dooleysprudence (Air: «Mr Dooley»)
Кто этот странный господин?
Когда храбрые дерутся нации,
он едет домой обедать один
на первой канатной дистанции.
Он был рад кушать свои дыни,
читая вопиющие бюллетени,
правителей всей земли,
это и был мистер Дули.
Он круче был за деньги,
парня знала страна.
Ему нужны не копейки,
а долларовая цена.
Забавный Дули ценник,
он в церковь ни ногой,
хотя папа и священник
его призывали в бой.
Призывали души спасти
по единственному пути.
Это мистер Дули, Дули,
в тела летели пули, пули.
Он самый добрый человек,
за страну имел заботу
освободить за этот век
от ложного Иисуса патриота.
Как этот человек храбрился,
ему было наплевать,
что раса жёлтая стремилась
весь мир завоевать.
С кем британская звезда
к победе нас вела,
а евангельская немчура
бесстыдно нам врала.
Самый мудрый взгляд,
что знала наша страна.
Моисея проклятий ряд
лежит на его домах.
Дули плачет так невинно,
как весёлый идиот,
зажигает чубук длинный
и при этом всё поёт.
Пандекты и книги, угодные Богу,
хочу у лысых судей спросить:
парик из чужих волос и тогу
почему вы должны носить?
Это мистер Дули, лучший дурак.
В туалете от Пилата Понтия
думает мистер Дули, кто же так
говорит, что я есть свинья.
Не платит налог подоходный
или лицензию на собаку.
Тогда он облизывает охотно,
с улыбкой почтовую марку,
с презрением — лицо короля,
может быть, императора,
морду единорога или льва.
Это мистер Дули, друзья!
Известный шутник и остроум.
Клей ядовитый, Дули-дум,
джентльмен тот, кому не брат
Навуходоносор и пролетариат.
А думает он, что всяк
рождённый среди людей
гребёт по жизни так
на лодочке своей?
Мудрец и властитель дум.
Пожар в Европе раздули,
это видел мистер Дули-дум,
он скептик, нас всех надули.
В Маркса и Энгельса ковчег
немецкий заманили.
Когда затопит новый брег,
тогда морские мили
он преодолеет вплавь,
раздевшись догола,
под своды радужных забав,
Дули-дули, дули-голова.
Сейчас в коричневой стране
Now, o Now in this Brown Land
Здесь, в этом мирном уголке
мы, взявшись за руки, бредём
с музыкой любви и налегке,
тёмной ночью и днём.
Наша дружба продолжалась,
а любовь была задорной,
пока она не развенчалась
внезапно и покорно.
Шут в красно-жёлтом платье
по клёну стучит и стучит,
по стволу, словно дятел,
затем одиноко молчит.
Ветер свистит от невзгод,
листья падают не вздыхая,
листопад идёт каждый год,
заметает и всегда исчезает.
Нам нечего с тобой волноваться,
это розыгрыш демонический!
Дорогая, давай целоваться,
отпуск начнём эротический.
Не воскрешай былых невзгод,
поверь, грядущее придёт.
Наблюдение за лодками в Сан-Саббе
Watching the Needleboats at San Sabba
Слышу, плачут молодые сердца,
с вёсел влюблённых стекает вода,
в прерии шорох, дышит трава,
сюда не вернутся они никогда.
О сердца, скорбящие травы,
зря любовь ушла невзначай.
Безумный ветер не дует лукавый,
нет возврата назад. Прощай!
Я был твоим мучителем
Though I Thy Mithridates Were
Хотя я был как твой Митридат,
всегда терпел твоих укусов яд,
ты опять оставалась со мной,
в сердце страсть кипела тобой.
Только об этом я тебе признаюсь,
ты нежная злоба и ты моя грусть.
Элегантные, античные фразы
мудростью на устах воспеты.
Я не знал, что любовь — зараза,
о ней праздно пишут поэты.
Любовь хоть до небес воспой,
но капля фальши есть в любой.
Ты пропадаешь в ночной тиши
Thou Leanest to the Shell of Night
Ты пропадаешь в ночной тиши.
Милая дама гадает на слух.
В том хороводе восторг не ищи
и пугающий в сердце стук.
Неужели реки текут вперёд
из серых пустынь на север?
Твоё настроение — это залог,
как пронзительный ветер.
Что завещает сказка безумства
в час призраков и колдовства?
Странное имя звучит искусно
из «Хроник» Холиншеда-творца.
Майские ветры
Winds of May
Майские ветры на море дуют,
танцуя по кругу и ликуя,
перелетая с волны на волну,
брызги дождём летят в вышину.
Все ветры мая,
где невеста моя?
Доброго дня и всем привет!
Любовь несчастна, когда её нет!
Мольба
A Prayer
Вот снова приди и давай,
все силы свои ей отдай!
Зовут из тьмы душевные слова,
мозг задевают, дышит мольба.
Жестокий покой осознания,
покорность сменяет страдание.
Умиротворяя трепет души,
создаю покой для неё в тиши.
Любовь безмолвная, отстань,
это гибель, последняя грань!
Ослепи темнотой меня, что ли,
помилуй близостью своей,
любимый враг моей воли!
Не смею я противиться твоей
холодной прыти, что я боюсь.
Рисуй меня, неспешная жизнь!
Головой к тебе наклонюсь.
Я помню и тобой горжусь!
Тот, кто есть, тот, кто и был!
Я тебя не забыл.
Опять и опять
вместе ночью лежат.
Они на земле, я слышу,
как слова дышат.
Свой слух и мозг терзая,
поэтапно я заклинаю.
Наклонись, не покидай старика,
только радость и только тоска.
Мучитель, возьми меня и спаси,
успокой меня и пощади!
В тот час
At that Hour
Всё успокоится в тот час,
когда одинокий звездочёт,
услышав ветра ночной глас,
игрой на арфе к тебе влечёт,
чтобы восход светила не угас.
Очнись, услышь, играют арфы.
Ты один, уже все отдыхают.
Любви этот путь тебя ожидает,
ветер ночной за всё отвечает,
пока эти струны в небе играют.
Невидимые арфы отзвучали
на небе в сверкающей пыли.
В тот час уже огни зажигали,
а музыка слетала с высоты
на тёмный лик синеющей земли.
Трепещет сердце возле меня
This Heart that Flutters Near My Heart
Сердце чьё-то трепещет рядом,
моя надежда и моё богатство.
Расстаёмся обменом взглядов,
меж поцелуев наше счастье.
Всё мое богатство и надежда,
это и есть моё счастье. Да!
В каком-то замшелом гнезде
сокровища, что я обладал,
хранит пернатый на высоте,
чтобы никто не забрал.
Эта мудрость с давних времён,
живи лишь одним только днём!
Все свободны, но не ты
Tutto en Sciolto
Закат на море, небеса без птиц,
лишь одна одинокая звезда.
На ярком западе нет границ,
как там ваши любимые сердца?
Любовь отдаляется и меркнет,
память вызывает только трепет.
Добрый взгляд любви,
молодые, ясные глаза,
откровенные брови твои
да ароматные волоса.
Падать в тишине — это знак,
заполняя воздухом мрак.
Зачем вспоминать о других,
когда дорогая любовь
со стоном и вздохом иных
застенчива и без слов
даёт сладкие приманки нытья?
Все свободны, кроме тебя.
Когда звезда уходит в небеса
When the Shy Star Goes Forth in Heaven
На небе робкая звезда взошла,
слышу, голос чей-то поёт,
песня звучит нежно и не спеша,
менестрель играет у ворот.
Песня выжимает слезу и пот,
он в гости заходит по вечерам.
Его не сгибает тяжесть невзгод,
он поёт влюблённым сердцам.
Музу того певца обожаю,
он песней сердцу дарит хмель.
По этой песне его я узнаю,
он не любовник, а менестрель!
В тени соснового леса
In the Dark Pine-Wood
В тени, в сосновом лесу
я смотрел на росу.
Сладко лежал до тех пор,
пока прохладный был бор
и целовался в сласти,
разжигая страсти.
Поцелуй твой настоящий
становился слаще, слаще.
Твои пряди волос
с мягким шелестом кос,
в сосновом лесу тишь,
в полдень ты мне говоришь.
Пойдем сейчас со мной,
сладкая любовь, домой!
О дорогая, слышу тебя
O Sweetheart, Hear You
Да, дорогая, я слышу тебя.
Рассказ любовника забыть нельзя,
у человека горе, наверно, не зря,
от него отказались все друзья.
Он узнает, может быть, потом,
что друзья его были лживы,
его голову посыпали пеплом,
их слова остались фальшивы.
Вот появится для него она
и ухаживать станет нежно,
чтоб добиться любви сполна,
оставаясь в любви безгрешной.
Его рука на её круглой груди,
не мешают социальные нравы.
У кого есть горе, тому впереди
могут быть и другие забавы.
Иди, добейся её
Go Seek Her Out
Иди, из-под земли её найди,
скажи, что я за ней приду.
Брачный ветер нас объединит,
эпиталаму нам тогда споют.
Торопись, пока ещё темно
через моря лети, плыви, беги.
Земля и море с нами заодно,
любовь нас ожидает впереди.
Меня ветер любезный позвал,
что-то в доме вовсе не спится,
сразу в скверик твой прибежал,
буду под окном веселиться.
Свадебный ветер задул и поёт.
Твой суженый стучится в дверь.
Любовь настоящая идёт.
Встречай его скорей!
Воспоминания в полночь
A Memory of the Players in a Mirror at Midnight
Они говорят на языке богов.
Слышен скрежет их всех зубов.
Ухмыляются их тощие щёки,
насыщается жадность плоти.
Ресницы моргают и дрожат,
у её любви несвежее дыхание.
Резко сказано, злобно, но так
она дышит, как кошка после гуляния.
Этот серый, который смотрит,
костлявый с шершавой кожей,
жирные губы для поцелуя готовит,
некто с лошадиной рожей.
Делает то, что рот её хочет всерьёз.
Ужасный холод, идут дожди.
Кровь солёная, это плод её слез.
Срывай быстрей плоды и жри!
Просто
(О прекрасная блондинка, вы как волна!)
Simples
(O bella bionda, sei come l’onda!)
Прохладная роса на лугу,
Луна плетёт паутину заката,
девочка гуляет в тихом саду
и собирает листья салата.
На волосах лучи мерцают,
целует веки ей луна,
собирает она и напевает,
как прекрасна лунная волна!
Я молюсь за неё со свечой.
Боже, защити её детский покой.
Моё сердце будет с тобой,
собирай траву под луной.
К нам пришла любовь
Love Came to Us
Господь давно любовь нам дал,
когда я в сумерках тебя искал.
Я одиноко в страхе рядышком стоял.
Любви начало, начало всех начал.
Мы так серьёзно были влюблены.
Любовь ушла, остались только сны.
Добро пожаловать, мы опять вдвоём,
грядущие пути мы наконец пройдём.
Кто идёт по зелёному лесу
Who Goes Amid the Green Wood
Кто идёт по зелёному лесу,
как весеннее украшение?
Кто идёт по зелёному лесу,
чтобы быть ещё веселее?
Кто проходит в свете дня
лёгкой поступью наивно?
Кто проходит мимо меня
с таким видом невинным?
Все лесные тропинки в лесу
под золотыми лучами сверкают.
Для кого этот солнечный лес?
Кто этот бравый наряд надевает?
Это всё для моей настоящей любви.
В лесу их богатая одежда.
Да, это для моей настоящей любви.
Это так молодо и честно!
Моя любовь в бикини
My Love Is in a Light Attire
Моя любовь легко одета,
среди яблонь на ветру
она хочет быть раздетой
и веселиться на виду.
Там отрадный ветер дует,
будет лаской он кадрить,
когда молодость уходит,
любовь медленно летит.
Тень её под небом бледным
движется с улыбкой по траве.
Идёт моя любовь легко и верно,
платье несёт в изящной руке.
Она плачет под дождём
She Weeps over Rahoon
Дождь тараторит, мягко падает любя
на моего любовника, мрачного лгуна.
Он печальным голосом зовёт меня,
на сером небе восходит полная луна.
Любовь слышит тебя до рассвета,
так тихо и грустно зовёт его глас.
В темноте стучит дождь, нет ответа,
как тогда, и так же сейчас.
В сердце ложь, холод, исход известен.
Его печальное сердце уныло лежит,
под лунно-серой крапивой плесень,
и вечный дождь шуршит и бурчит.
Путь с вокзала
Bahnhofstrasse
Глаза насмехаются надо мной,
отслеживают траекторию пути,
куда я должен накануне идти.
Серый асфальт подо мной,
двойная звезда, фиолетовые огни.
Скоро будет свидание впереди.
Злая звезда причиняет боль,
я иду, знаки смеются надо мной.
Храбрую молодость не вернуть опять,
мудрость сердца даёт об этом знать.
Струны на земле и воздухе
Strings in the Earth and Air
Есть воздуха струны и на земле,
их музыка сладко льётся везде.
Где бурливые воды игривы,
струны плещут, как листья ивы.
Музыка звучит у бурной реки,
на мантии жёлтой увяли цветы.
Тихо играют все инструменты,
печальная музыка без аплодисментов.
Любовь заблудилась однажды, тоскуя,
пальцы по клавишам блуждают вслепую.
Милое сердце, зачем меня изводишь?
Dear Heart, Why Will You Use Me So?
Милое сердце, не изводи меня,
любимая, не смотри с укором,
так торжествует красота твоя
сквозь зеркало лучистым взором.
От поцелуев наступает дрожь,
в тёмном саду любовь на двоих,
ветер сухой атакует сплошь,
любовь прошла, и ветер затих.
Мне страшен этот буйный пыл,
свирепой бури свист и вой.
Любимая, я так тебя любил!
О, что ты делаешь со мной?
Так сладко заключение моё
Of that So Sweet Imprisonment
Так сладко заключение моё!
Я рад, душа моя родная. Это всё.
Быть скованным по рукам арестом
уговорила ты меня как, неизвестно.
Меня не удержишь, если я отказался.
Я рад, что в твоём плену остался!
Мой дорогой, через связанные руки
с любовью суждено пройти все муки.
В ту ночь мы не сомкнули своих глаз,
никак не может это беспокоить нас.
Я вижу сон, что мы женаты наяву,
когда душа с душой лежат в плену.
Легко приходит и уходит
Lightly Come or Lightly Go
Она легко уходит, ангел мой!
Пусть в её душе озноб ночной,
она на сердце держит горе,
её улыбка светится в задоре.
Сидит на воздухе в предгорье,
благоухая на раздолье.
Непринуждённо, как всегда,
спускаются в долину облака.
В тот звёздный час без друга,
с ней будет скромная обслуга.
Пой любовь, на радость пой,
когда на сердце мрак ночной.
Сейчас прохладно в долине
O Cool Is the Valley Now
В долине было прохладно,
мы там с любимой гуляли.
Для многих пел хор отрадно,
вдвоём любимые были.
И не слышно было, как зовут,
певчие дрозды их зазывали.
В холодной долине был приют.
Мы с любимой там спали.
Голубчик мой прекрасный
My Dove, My Beautiful One
Горлинка моя, проснись, давай,
поднимайся, вставай, вставай!
Обманчива ночная роса,
высохли губы и глаза.
Ветер взмывает ввысь,
вставай, родная, проснись.
Сестра моя, любовь моя,
у кедра утром жду тебя.
Белая грудь твоя приголубит,
она мне постелью будет.
Бледная роса всюду, везде,
вуалью лежит на моей голове.
Прекрасная голубка, давай,
поднимайся, вставай, вставай!
Сумерки
The Twilight Turns
Вечерний сумрак наступил,
от фонарей зелёный дым
стекает сквозь листву,
как аметист уходит в синеву.
Старинный рояль звучит
пианиссимо и легко,
над клавишами склонившись, молчит
её пожелтевшее лицо.
Серьёзная мысль, отрешённый взгляд,
руки по роялю блуждают.
Чистый лист, пауза, нотный ряд,
в сумерках огни аметиста мерцают.
Не унывай
Be Not Sad
Не грусти, ведь все мужчины
любят блеф и очень лживы.
Ты успокойся, милая, сейчас.
Могут ли они позорить вас?
Они всех слёз печальнее на свете.
За их слёзы буду гордо я в ответе.
Их жизнь как непрерывный вздох,
отрицательный, намеренный подвох.
Она расчёсывает молча
Silently She’s Combing
Расчёсывает тихо она
длинные косы свои.
На солнце блестит листва
и на ресницах травы.
Она волос чешет длинный,
глядя томно в зеркало.
Наблюдал за этим милый
даже очень пристально.
Быстро прекрати чесать,
оставь в покое волосы.
Ты и так сможешь очаровать
своим красивым образом.
Любимому будешь дивной,
оставайся сейчас такой,
с честным, красивым видом,
причёской халатной, простой.
Поёшь за окном, Златовласка!
Песня твоя как старая сказка.
Книгу оставил я на половине,
гляжу на танец пламени в камине.
Книгу закрыл, на улицу вышел,
как ты поёшь, ночью услышал.
Песня знакомая, старая сказка,
глядит из окна Златовласка.
Прощай, девственность
Bid Adieu to Maidenhood
Уйдут твои девственные дни,
настанет миг первой любви.
Добейся внимания и нежности,
невинность свою в руках держи.
Дивясь застенчивой красе,
твоя зона чести и страсти
с жёлтой лентой в твоей косе
будет милому ещё прекрасней.
Жениха вдруг грянет имя,
прозвучит рожок херувима,
нежно ленту с косы сними,
это будет знак невинности.
Твой голос был на моей стороне
Because Your Voice Was at My Side
Твой голос был на моей стороне.
Я боль причинил ему,
потому что держал я в своей руке
снова руку твою.
Нет ни слова, ни знака в том,
хочу внести поправки свои.
Он теперь для меня незнаком,
кто всегда был другом моим.
Из свежей мечты
From Dewy Dreams
Воспрянь из ранних снов, душа моя,
от дремоты, любви и смерти.
Ради любви вздыхают и деревья,
роняя листья утром на рассвете.
С востока идёт постепенно свет,
мягко зажигая огни на небе,
заставляя дрожать небесный цвет
в серо-золотистой пелене.
Утренние колокольчики цветов
перемешиваются нежно и тайно.
Волшебный хор, поют мудрые феи.
Начни и будь услышанным всеми.
На берегу у фонтана
On the Beach at Fontana
Ветер завывает и стонет,
всюду грозный гул прибоя,
ветер волны гребнем гонит,
покрывая пеной берег моря.
Я ощущаю холод брызг,
пытаюсь тебя заслонить,
чую, как рука твоя дрожит,
любви сокровенная нить.
На нас надвигается тьма,
мрак и страх вокруг земли.
В душе бесконечная глубина,
там спряталась боль любви!
Я был бы в этом сладком *****
I Would in that Sweet ***** Be
Я был бы в этом сладком вертепе.
Там сказочно и сладко!
Где бы меня ни занёс резкий ветер,
аскетизм — это грустно!
Я был бы в этом сладком вертепе.
Я мог бы в твоём сердце быть.
Я умолял бы в нём мягкий стук!
Где только мог бы в мире жить.
Аскетизм слаще всех твоих подруг.
Значит, я в твоём сердце буду жить!
Ночной миг
Nightpiece
Бледные звёзды сияют во мраке.
Огни от дальнего пробега
тускло светятся в парящей арке
ночного синдаркского ковчега.
Серафима! Вокруг безлунная тьма.
Она продолжает кемарить.
Хозяева пробуждаются после сна,
перед тем как начинают гутарить.
Они поднимаются ретиво
при первом взмахе её кадилом.
Долго и шумно
ночной ковчег собирается.
Сурово и безумно
благовоние ладана поднимается,
облако за облаком, в небесную глушь.
Обожание — пустая трата душ.
Весь день я слышу шум воды
All Day I Hear the Noise of Waters
Весь день я слышу плеск волны
и скрежет ветра о морские валуны,
а также монотонный чаек стон,
когда вперёд я только устремлён.
Ветер серый, холодный всё ближе.
Куда я иду, спускаюсь всё ниже.
Непрерывно слышу водный поток,
туда и обратно, назад и вперёд.
Цветок, подаренный дочери
A Flower Given to My Daughter
Роза хрупкая, белая
в нежных руках у дитя.
Душа её чистая, бледная
в любое время дня.
Чуткая, самая нежная,
чудо, дивная красота.
Смотрят так безмятежно
ребёнка голубые глаза.
В одиночестве
Alone
Минули серые, золотые дни,
ночь в пелене, как в дымке,
в озере мерцают ярко огни,
лабурнум растёт по тропинке.
Ночной камыш, участник оргий,
шепчет имя твоё, чуть дыша.
От стыда он в полном восторге,
в обморок впала его вся душа.
Нежная леди, не пой
Gentle Lady, Do Not Sing
Нежная леди, больше не пой
грустные песни о конце любви.
Отложи печаль и дальше пой
о той, что прошла без любви.
Пой о долгом, глубоком сне,
о влюблённых, которые мертвы,
любовь в могиле спит наедине
и видит новые любви мечты.
Весь день лил дождь
Rain Has Fallen All the Day
Весь день лил дождь.
Кружил осенний листопад.
Я ждал, что ты придёшь
в продрогший сад.
Перед разлукой постоим,
покинем череду воспоминаний,
в последний раз поговорим,
как два сердца на свидании.
Наводнение
Flood
Золотистые пики скальных пород
поднялись со всем размахом,
словно крылья над потоком вод,
день потопа омрачался страхом.
Беспощадно бурлила раздольем
и маневрировала потоком вода.
День угрюмо смотрел на море,
тупо презирая его всегда.
Возвышалась и стелилась власть.
Созревала полная влюблённость.
Обширная, безжалостная страсть
накрывала всю опредёленность!
The flower I gave rejected lies
Цветок, который я тогда принёс,
отвергнул сразу грусть и ложь.
Унижение запомнили глаза,
меня покидала божья слеза.
Альберика покончила с собой,
владея лихорадкой золотой.
Её любовь зависела от металла,
она от этого всегда страдала.
Не радуйтесь ложной браваде
сутенёров в хитром раскладе.
Твой Эльдорадо сгорит в огне!
Я буду мстить и заплачу тебе.
Баллада, исполняемая индейкой
в День благодарения
A come-all-ye, by a thanksgiving Turkey
Приходите, девчонки и лорды,
услышать мои слова и аккорды.
Я спою про свои приключения
вам в этот День благодарения.
Меня выбрала мадам Жола,
чтобы украсить её барбекю.
Мясник меня фаршировал,
я выглядела как новый индюк.
Я вся в перьях и в соусе карри
ехала днём из дворца Потина,
попала в аварию, как в сафари,
на площади Святого Августина.
В столб въехал кабриолет,
я от удара взорвалась,
печёнка выпала в кювет,
к нам подошёл сержант.
Он взял новенький блокнот,
в него наши данные занёс,
употребил свой либер-код,
и нас другой такси увёз.
Мою печёнку не нашли,
но ждать я не хотела,
затем границу перешли,
там пошлина созрела.
В Париж пожалуйте с добром!
Святой Пул, о, что я наблюдаю?
Цесарка полная нутром,
как у Цезаря Нумида стая.
Я на него метнула взгляд,
он перья мои гордо ворошил,
трюфели мой украшали зад,
каштан в начинке был зашит.
Вот пошлина, счёт на оплату,
начинку поищите на дороге.
Вам пятьдесят монет за трату
и благодарность за всё в итоге.
Вот снова в банкетном зале я,
попала к турецкому султану,
уже полон рог изобилия
во славу Священного Корана.
Я руку пожала всем месье,
хозяйка усадила всех гостей,
и лапы дамам всех мастей
я целовала с гордостью своей.
Хозяйка приветствие прочла
в экстазе жарком для гостей.
Бокалов звон, кругом еда,
кричали все: «Ура, Turkey!»
Меня до кости объедать
всю ночь стремились браво,
затем печёнку разыскать
пытались по канавам.
Выпьем за Галлию, друзья,
тостующий зовёт,
пусть в её курятнике житья
хватит на весь год!
Свой соус передай, гусак,
да поскорей, гусыне,
будем веселиться просто так,
про печень позабыв отныне!