Ничего не было из того, что должно было быть, но в свой час «Петр» ощутил сначала ночной холод, а раскрыв глаза понемногу стал различать бывшее вокруг.
Он лежал на чем-то мягком. Над ним тихо светился туманными хлопьями млечный путь, скрытый отчасти лапами сосны, и вырисовывался темный силуэт чьей-то угловатой башки с короткими ушами и маленькими внимательными глазками.
— Ми-иша…, — слабо улыбнулся «Петр».
Он попытался встать, но был еще слаб, и снова повалился, в мягкое, тихо шуршащее.
— Ну, ну, будет, — отвечал медведь, - лежи уж, герой.
— Да какой там..., - обессиленно усмехнулся человек в плаще, чувствуя помимо слабости и радость, и облегчение, и дружеское после ледяного холода остаповых колец тепло, от которого хотелось счастливо плакать. - Чуть не обделался от страха...
Легкий ветерок прошумел в кронах сосен, и снова стало тихо.
— Герой - не тот, кто не боится, — сказал медведь. – А все-таки, ты молодец.
Пока «Петр» бы без чувств, медведь соорудил для него лежак из травы и прикрыл своей рубахой, чтобы было не так колко. Плащ человека он свернул и подложил ему под голову; сам же сидел, ежась от болотной сырости и отгоняя от «Петра» комаров сосновой лапой. Рядом лежал кривой ятаган с украшенной драгоценными каменьями рукоятью, а чуть поодаль... но «Петр» не решился взглянуть, и тогда медведь сказал: «Да ничего. Я его плашмя, по темечку... Очухается».
Остап лежал у ямы с покойным Панасом, разбросав руки, будто спал.
— Это-ж надо, какие люди, — покачал головой медведь. - Ничего святого.
— Он говорит, только такие и достойны царствования, — ответил «Петр» и всхлипнул.
— Это не они достойны, - вздохнул медведь. — Это мы заслужили таких, как он. Царь — он ведь что? Зеркало народного самосознания. Выражение нашей всеобщей самооценки. Так что, прежде чем на зеркало-то пенять...
— Неужто правда? – спросил «Петр»,
— Конечно, - подтвердил медведь. - Сами изменимся — и цари у нас пойдут другие. А кстати, - медведь повернулся к человеку в плаще, - неужто ты и вправду «Петр»?
Человек в плаще заколебался, медля с ответом, и снова соврал: «Правда».
— Ну - ну... - медведь укоризненно посмотрел на него. - Впрочем, Бог с тобой.
— А как же ты все-таки нашел меня? - поинтересовался человек в плаще, избегая неловкого разговора.
— Шел-шел, да и нашел, — уклончиво ответил медведь. - Дай-ка, думаю, посмотрю, как там наш гость поживает. Ты ведь как нас покинул, МарьИванна горючими слезами весь снег в лесу растопила, - искала тебя.
— Неужто ты, Миша, по ее просьбе отыскал меня? - испугался «Петр».
— Стал бы я... – буркнул медведь.
Он замолчал, улыбаясь чему-то далекому, потом вздохнул: «Нет, Петро. У меня теперь дела поважнее. У меня теперь семья; детишки по лавкам, трое уже: Лизонька, Илюша да Марьюшка».
— Скажи пожалуйста?! - удивился «Петр», и сердце его сжалось.
Медведь достал из-за пазухи стопку заботливо перевязанных тесемкой фотокарточек и стал показывать.
С первой же из них на «Петра» глянули большие, темные глаза на чуть бледном, с тонкими чертами лице. Подвенечное кружево взметнулось метелью и застило поляну искрящимся снегом. Вновь стало заиндевевшее на ночном морозе крыльцо, протянулась горячая полоска света из-за приоткрытой двери и дым поплыл слоями под абажуром
«Как близка, — думал человек, — как близка ты была тогда. Как много, как непоправимо много может изменить один не сделанный шаг...»
— Много... — отвечали глаза.
Несчетные звезды сверкали над снежной целиной, и вели в лес две стежки. Сгоревшая спичка, забытая на перилах, указывала туда, где они терялись среди заснеженных сосен.
…Рядом с женщиной на фотокарточке стоял медведь в черном свадебном костюме. Одной лапой он бережно обнимал свою невесту за талию, другой вместе с нею поддерживал свадебный букетик.
— А это уже детки, — гудел медведь. - Лизонька первая родилась. Назвали как мамочку... - и перед «Петром» проходили, сменяя друг друга, ясноглазые, улыбающиеся детские лица, кружавчики, куклы, лошадки-качалки...
Искрился снег, заметая следы у опушки, и глаза, вглядываясь растерянно и тревожно, тонули в белой круговерти, становились уже почти неразличимыми.
—...Так и живем, - заканчивая свой рассказ, вздохнул медведь. - Избушку продали; открыли ипотеку, купили дом в соседнем поселке. Просторный дом, с участком; детишкам раздолье. Одна беда, - он снова вздохнул. — В нашем царстве, сам понимаешь, такое хозяйство не потянуть. Вот, иду за синие леса да высокие горы, к турецкому паше наниматься ратником.
— И много ли предлагают? – Спросил «Петр», обрубая, гоня от себя, не давая прорасти кровоточащим, извивающимся в болезненных корчах корням ревности, зависти, досады; единственное, что он мог сделать; единственное, что нужно было сделать.
— Не знаю, — ответил медведь. - Просто так золотые горы никто не насыплет, это-ж понятно. Но - думаю, всяко больше, чем дома. А главное, — медведь сник, говоря это, — самое главное, «Петя», - детушек теперь не скоро увижу. Как они там без меня? Машенька вот-вот болтать начнет. У Илюши в саду утренник. А Лизоньке в первый класс осенью, - и все без меня. Эх, жизнь наша...
— Что поделать, - ответил «Петр». - Се-ля-ви...
Они помолчали.
— Ну, а как там козел? Ворон? - снова спросил человек.
— А что козел? - пожал плечами медведь. - Козел - он и есть козел. Все скачет; от одной юбке к другой. К тому же, пить много стал.
Ворон построил себе тоже дом, по соседству; обзавелся хозяйством. Иногда прилетает на чай.
— Жениться не собирается?
— Вряд ли. Он же у нас перфекционист. Чуть что не по его — и до свидания. Хотя, в принципе, он птица-то неплохая; может, просто не встретил еще свою ворониху.
Тут медведь повернулся к «Петру» и лукаво сощурился: «А давай вот тебя лучше женим? А? На МарьИванне? А?» - И захохотал, хлопнув себя по коленке.
— Типун тебе, Миша... Даже и не смешно, — обиделся «Петр».
— Да ладно, шучу, — сказал медведь, все еще смеясь, — тем более что МарьИванна-то наша теперь в столицу перебралась. Салон для новобрачных открыла. Известная особа, говорят, стала; в лучших салонах бывает, с иностранными туристами шампанское на брудершафт пьет; так что, думаю, ты можешь считать себя в безопасности, да и...
Медведь оборвал себя на полуслове: «Эка незадача. - Неужто догнали? Скоро же они...»
— Кто догнал? - вздрогнул «Петр».
Лес был неподвижен и тих, но где-то в глубине его чувствовалась невидимая, но скоро приближающаяся погибель.
— Как есть, охрана царская, — понизив голос, сказал медведь. - По следам идут, погибель нам готовят. Скорей! Схоронимся, пока нас самих не схоронили.
Он подхватил товарища одной лапой, в другую взял ятаган, свою рубаху и плащ «Петра», разметал травяной лежак и побежал к опушке.
В эту минуту Остап, который доселе не подавал признаков жизни, тихонько застонал и шевельнул рукой.
— Погоди, — прошептал «Петр», трясясь в медвежьей лапе, — а как же он? Неужто здесь оставим?
— Он свою судьбу сам выбрал, - ответил медведь. - Знал, на что идет. Не нам за таких, как он, голову складывать.
— Но позволь, Миша, это же против правил..., - запротестовал было «Петр».
— Чьих правил? Твоих? — посуровел медведь. — Тогда иди, и сам будь вместо него.
«Петр» хотел было сказать что-то еще, но медведь уже углубился в густой подлесок у опушки, и вовремя: в ту же секунду с другой стороны поляны земля загудела под тяжестью множества копыт, затрещали ветви, раздались грубые голоса, и из бурелома вывалился всадник на черном коне.
Закованный в латы, с мечом до земли в тяжелых ножнах, в стальных сапогах с длинными, как сабли, шпорами, он несся к столетней сосне.
За спиною всадника был массивный дубовый щит в медных заклепках, колчан со стрелами и огромный, изогнутый лук, а на голове – черный островерхий шлем с рогами, на котором белела эмблема: солнце с острыми каплями разбегающихся лучей, под которым, раскинув руки, парил человек в пиджаке.
За всадником с гиканьем и визгом неслись другие, числом же, не считая первого, — тридцать и три чертовых дюжины.
Остап, который успел прийти в себя, сидел теперь на земле и ошалело озирался. Заметив всадников, он вскрикнул и хотел было подняться, но ноги еще не слушались его, и он пополз, пятясь, к опушке.
Поздно: всадник в латах, - очевидно, воевода, - уже был над ним на своей лошади.
— Кто таков? - спросил всадник глухим голосом, невидимый под забралом своего шлема.
Неожиданная перемена произошла здесь с Остапом.
Заискивающе, счастливо улыбаясь, он встал на колени, сложил руки на груди и кланяясь как-то набок стал креститься, подбираясь на коленях к всаднику, норовя поцеловать стремя.
— Отцы родимые! Спасители! - причитал он, и слезы умиления катились по щекам его. - Бог вас послал! Не чаял в живых остаться. На волосок от смерти был! Чуть не сгубил меня Петька-лиходей, изменник царский! Не дайте уйти душегубцу! Это он, он меня сюда притащил! Панаса зарезал! Меня против власти подстрекал... но не поддался я..!
— Постой, — говорил воевода. - Что за Петька-лиходей? Откуда? С кем? Когда? Отвечай, собака! - и замахнулся мечом.
— Петька, отец! Петька! Из санатория. Главный преступник и изменник, – пояснил Остап, боязливо косясь на меч.
— А ну, пробей по базе, — приказал воевода одному из дружинников, который подскакал первым и встал по правую его руку.
Тот достал ноутбук и с минуту нажимал кнопки.
— Нет такого, — сказал он, отрываясь от экрана.
— Ну вот, видишь, — укоризненно покачал головой воевода. — Нет такого. Выходит, ты не только самозванец, а и лжец?!
— Не лжец я! Не лжец! - восклицал Остап, протягивая руки. — Вот же он только что был здесь, и ушел, ну... Петр же!
«Ложь во спасение была», — чуть слышно шепнул в кустах медведь.
На поляне же продолжался допрос.
— Ну, а сам-то ты кто будешь, добрый человек? - интересовался воевода.
— Я-то..? - улыбался Остап, глядя остановившимися глазами. — А... Гришка я! Гришка из Комиссаровки! Лесника сын.
— Гришка, говоришь? – сомневался воевода.
— Гришка, Гришка, — кивал Остап, прижимая кулачки к груди. - Пошел за грибами, да заблудился. Стал на помощь звать, а пришел Петька-лиходей, и с ним — старик. Петька старика порешил и скрылся, а меня крайним сделал. А так я мирный. Лесника сын.
— А что это у тебя, лесника сын, в кармане? - спросил вдруг воевода, и указал на карман Остаповой футболки, предательски оттянутый увесистым наконечником.
— Это? - Остап достал наконечник, счастливо улыбаясь подполз на коленях к воеводе, и на раскрытой ладони протянул ему артефакт. - Так ведь... Смотрю - лежит что-то... Дай, думаю, возьму. Вдруг кто искать будет, - так я и верну! – И добавил с чувством: «Нам чужого не надо!».
— Вернешь, говоришь? - сказал воевода. - Он взял наконечник и поднес к глазам: «А ну-ка…», - кивнул он через плечо тому, кто был с ноутбуком.
IT-дружинник снова склонился над экраном и через минуту ответил: «Он. Все данные совпадают».
Воевода упер подбородок в кулак.
— Скажи, какой везучий, - задумчиво произнес он, разглядывая Остапа. — А знаешь ли ты, лесника сын, что это, к примеру, такое? - и издали показал ему наконечник.
— Откуда-ж мне знать? - удивился Остап. — Мы люди темные, университетов не кончали, в чужие дела не лезем. Как Бог Свят, не ведаю.
Тем временем другой дружинник отделился от отряда, спешился, достал из подседельной сумки ящик с антенной, стрелкой и лампочкой и подключил к нему наушники.
— Согласно данным со спутника — где-то здесь, — сказал он и стал петлять по поляне, не отрывая взгляд от стрелки, пока не остановился над мертвым Панасом.
Нагнувшись, он обыскал его и достал из кармана панасовых штанов сотовый телефон.
Остап, увидев это, побледнел, как полотно, но быстро взял себя в руки.
— Все верно, - сказал дружинник с ящиком, - то самое устройство. И серийный номер совпадает.
— Разберитесь, — приказал воевода, и дружинники склонились над телефоном.
— Не ведаешь, значит, — повторил он, поглядывая то а Остапа, то на наконечник. - И ведь скажи; какая малая вещь, а сколько шуму из-за нее; все царство стоит на ушах с тех самых пор как узнали, что она объявилась. Неужто и вправду скрыта в ней силища великая?
Остап стоял перед воеводой, синими как весеннее небо глазами глядя в глаза его. Расхристанная домотканая рубаха, светлые как лен волосы, котомка и лапти Остапа словно вышли из чудного сна. И воевода видел перед собою поле на холме и деревушку у речки, июльские травы и купальские огни; да и мог ли этот простой парень, Гришка из Комиссаровки, лесника сын, быть действительно государевым изменником, покусившимся на трон? Видать, есть еще на свете Правда. Видать, в самом деле не виноват он. Отпустить бы... Ведь все - только сон: и наконечник; и Гришка; и дружинник; да и само царство — сон. И когда мы засыпаем здесь, кто-то просыпается «там», и так до тех пор, пока все станет неважно, и тогда каждый сможет идти, куда захочет. А потому: «Иди, Гришка. Ступай себе с Богом...», - грезил воевода, теряя себя в бездонной синеве Гришкиных глаз.
— …Лжет, собака! - раздался в темноте грубый голос, и чудный сон распался. – Лжет. — Повторил дружинник с ноутбуком.
Он подошел к начальнику.
— Не Гришка это, а Остап — рецидивист, - доложил дружинник. – Вот на него досье по базе, а вот и он сам. - Дружинник нажал на кнопки, и на экране появилось лицо Остапа. - А этот — дружинник кивнул на труп в яме, — Панас, также известный как «Черный сторож»: убийство родного брата; подготовка госпереворота; подстрекательство. - Стало быть, их мы и ищем.
— Не при чем я, отец родной! - раздался крик, и Остап на коленях снова пополз к воеводе.
Слезы стояли в голубых глазах его вместе с февральской лазурью и колокольным звоном.
— Век буду Бога молить! Истинный крест! Всем, что ни есть... не при чем..!
— …Номер телефона зарегистрирован на имя Остапа-рецидивиста, — добавил дружинник с ящиком.
Несколько секунд на поляне стояла мертвая тишина. В тишине этой воевода медленно повернулся к Остапу.
— Так вот что ты за гусь, — задумчиво сказал он. - И что же это ты нас, Остап-сучий сын, за нос водишь? Сказками путаешь, кот-баюн хренов? Или думаешь, что ты умнее системы?!
Он помолчал и добавил, будто жалуясь: «Мы тут за тобой ходим, хотим... До исподнего в болоте вымокли, коней уморили, сами выдохлись… А ты тут байки травишь. - И потемнев лицом, крикнул грозно: «Предать госизменника лютой смерти!»
— С-су-уки..., - выдохнул Панас.
Он понял, что дело пропало, и терять нечего.
Белыми от бешенства глазами обвел он всадников, и закричал в злобном отчаянии своих последних минут: «Погубил меня старый хрыч! Говорил же — по телефону отыщут! Говорил — не бери! Все равно сеть не ловит! Падла! Гори в аду!»
И оборотившись к дружинникам оскалился, поднялся с колен и затравленным зверем бросился на них: «Волки позорные!»
Ночь стояла над миром; черная, как грех, скрываемый ею. Тускло тлел серп умирающего месяца, благословляя всякую неправду и злодейство своим предсмертным светом, заваливаясь уже на сторону тьмы, чтобы скрыться в ней.
Тихо было. И только вдали, над туманами болот и забытыми погостами поднялся, и долго висел в неподвижном воздухе многоголосый волчий вой, навевая неизбывную тоску и ужас, погребальной песней тому, кто призвал его в свой последний час.
***
Когда все было кончено, Лжепетр осторожно поднял голову. Боясь увидеть то, что было перед ним, но не в силах сдержаться, приоткрыл он один глаз и тут же снова зажмурил: у столетней сосны неплотным кольцом стояли государевы слуги, а в центре его лежало в чудовищно-неестественной позе, каменно-неподвижное, то, что еще недавно было Остапом.
Всеми силами подавляя рвотный рефлекс, Лжепетр уткнулся в траву.
— Как и всегда за последние тридцать лет и три года, победила действующая власть, — констатировал воевода.
Он еще раз оглядел наконечник и спрятал его в футляр, который положил в подседельную сумку с эмблемой парящего человека.
— По коням! - скомандовал воевода, но пошатнулся, уставившись в одну точку, харкнул кровью и упал.
Из тонкой, незащищенной полоски шеи его между шлемом и латами торчал длинный кинжал. Рядом стоял, поигрывая пустыми ножнами, дружинник с ноутбуком.
Отбросив ноутбук, он поставил ногу на труп начальника и извлек из подседельной сумки наконечник.
— Это что же получается? - начал он, обращаясь к своим спутникам. — За какие такие заслуги? Не бывать тому! Теперь я - Царь! - И поднял над головой наконечник. - А ты, - он повернулся к дружиннику с ящиком, - пойдешь ко мне в Первые Советники.
— Пойду, пойду, - ответил тот, достал лук, натянул тетиву и запустил стрелу своему товарищу в глаз.
Завладев в свою очередь наконечником, он воскликнул торжественно: «Друзья..!» - но упал с раскроенным булавой черепом.
На поляне началась свалка. Ратники объявляли себя царями и назначали Первых Советников, рубили друг друга мечами, разили стрелами, стреляли из пушек, нанизывали на копья, жгли, давили конницей. Испуганные лошади метались среди облаков порохового дыма, воя ядер, посвиста каленых стрел, гибли и падали, давя под собою всадников.
***
Когда все кончилось, оставшиеся в живых лошади с испуганным ржанием скрылись в лесу и вновь стало тихо. Человек в плаще и медведь вышли из своего укрытия.
Ночь подходила к концу, и мрак ее таял в мутном свете грядущего утра, являя миру весь бессмысленный ужас кровопролития.
В дымке тумана, наползавшего с болот, высились темные груды трупов, щетинились сломанные копья и древки флагов, дымились остатки пожарищ, слышались стоны умирающих.
Друзья двинулись к сосне. Лжепетр старался не смотреть по сторонам, но все же на глаза ему то и дело попадались то отрубленная рука, то мозг, вытекший из размозжённого черепа и еще парящий, то гирлянда кишок, намотанная на копье, то россыпь пальцев в траве.
На сосне, на нижней, толстой ветви ее, которая была, однако, довольно высоко над землей, сидел понуро, свесив босые ноги с длинными тонкими ступнями некто, похожий на серую тень и вздыхал.
— Все похитили, окаянные. И свои души загубили, и меня без спасения оставили, ироды. Даже могилы у меня теперь нет. А кто я без могилы-то? Так, и не усопший даже, а — стыдно сказать, - привидение; слазь, Иван, с сосны, и дуй огоньком по болотам, пугать добрых людей.
Туманные слезы падали на увлажненную утренней росой землю: «И брат туда-же, новопреставленный..., - причитала тень. - Куда ж ему еще? Без покаяния-то?»
— Не горюй, — сказал медведь, - справим мы тебе новоселье. А придет время — и часовню поставим.
— Правда? - обрадовалась тень. — Вот спасибо! - И зачастила: вот хорошо-то было бы! Вы не представляете себе, что это такое - сидеть тут безвылазно и знать, что лучшей доли не будет! Уж что только я не пробовал, - тень стала загибать пальцы, — и гимнастику, и аутотренинг, и медитации, и даже нумерологию, — но ничего не помогает, если нет надежды!
Вдруг тень умолкла и оглянулась боязливо: «Светает. Скоро Господь явит свой лик миру. Нельзя мне пред ним теперь быть, недостоин бо. Прощайте, друзья! И - помните о своем обещании!».
С этими словами тень заклубилась облаком, свернулась жгутом и втянулась в землю.
Медведь, проводив ее взглядом, пошел по поляне, вглядываясь в полумрак, еще царивший на ней, пока не остановился у свежеразрытой могилы. Там, у края ее, между сцепившихся в посмертной схватке ратников, лежал наконечник стрелы венвелопской культуры: бронзовый лепесток с зазубренными краями.
— Так вот ты какой, — сказал медведь задумчиво. - Нашелся-таки. Уж Не думал, что свидимся. - Он вздохнул. - Нет, венвелопский царь. Не во благо нам твоя магия. Уж лучше мы как-нибудь сами. А потому...
Осторожно, стараясь даже и не глядеть более на наконечник, медведь поднял с земли веточку и столкнул ею артефакт на дно ямы. Потом собрал почерневшие кости Ивана и сложил там же. Рядом устроил тело Панаса, накрыв его попоной, снятой с убитой лошади, и засыпал землей.
Над восстановленной могилой, теперь получившей еще одного постояльца, вырос холмик болотной земли. На холмике утвердился крест из сосновых веток.
— Помяни, Господи, души усопших рабов твоих, — тихо сказал медведь и перекрестился.
«Петр» встал рядом.
— Жалко их, — тихо добавил он. — Убиенных-то...
Послышался шум крыльев, поднялся ветер, и над поляной, раскинув крылья, закружила широкая тень. Вскоре большой черный ворон опустился на обломок копья, торчавший из груды мертвых тел: черная скала в предрассветном тумане.
— Идем, — сказал медведь. - То по нашу душу.
Ворон сидел на древке копья и оглядывал место побоища.
— Одного не пойму, — сказал он задумчиво. — Чего им не живется...?
— А ты скор, – ответил медведь, подходя к товарищу, и усмехнулся: «Что? Тянет на мертвечинку-то?»
— Да как сказать..., — ворон пожал плечами, — кажется, за столько лет уж и отвык, но случись криминал какой, или сражение — срабатывает генетическая память, будто что щелкает внутри; снимаюсь и лечу.
Ворон подставил друзьям крыло. «Петр» и медведь взобрались на его широкую, плотную спину.
— Все готовы? — спросил Ворон. - Предупреждаю заранее: начнет тошнить – сброшу. Время в пути — три часа, три минуты.
— Стойте! - закричал «Петр». — Подождите!
Он соскользнул с вороновой спины и побежал к опушке. Там, зацепившись полой за куст орешника, висел его плащ, забытый в перипетиях последних событий. Зияющий прорехами и полный лесного сора, он все же мог еще послужить защитой от холода и ветра в полете.
— Ну? – ворчливо спросил Ворон, когда человек вернулся. - Теперь все?
— Можем лететь, - подтвердил медведь. - Прощай, поляна! Не поминай лихом!
Взмахнули мощные крылья, поднялся ветер, пригнувший до земли столетнюю сосну, и поляна, словно провалившись сквозь землю вместе со своими покойниками, призраками и туманами, в одно мгновение осталась далеко позади.