Матвей Почешуйкин проснулся в прекрасном расположении духа.
Он повернулся к лежащему рядом Модесту Георгиевичу, у которого слюна трогательно капала через приоткрытый рот и осторожно поцеловал того в плечико.
Модест Георгиевич сладостно потянулся и доброжелательно пукнул в ответ.
Почешуйкина начало безудержно тошнить. Он заблевал покрывало, одеяло, наволочки, занавеску, скатерть на прикроватной тумбочке, всего Модеста Георгиевича, он блевал с наслаждением, безостановочно, как водопад Ниагара, блевал, блевал, блевал, как в единственный и последний раз в жизни.
Проблевавшись вдоволь, Почешуйкин заварил чай с мятой и пил его по-купечески из фаянсового блюдечка с розочками, с особенным залихватским присвистом, отдуваясь и причмокивая. Модест Георгиевич слизывал с себя блевотину, как кот сметану и проникновенно матерился.
Начинался новый, необыкновенно погожий весенний денёк.