- Ты не возражаешь, если с нами поедет мой знакомый Николай Иванович? – спросил Женя, когда мы с ним договаривались ехать на охоту.
- Не возражаю. А кто он такой?
- Наш начальник техотдела, мой хороший приятель. У него недавно погиб его единственный сын, и он очень это переживает. Надо его от этого как-то отвлечь.
- А как его сын погиб?
- Разбился в горах. Он был альпинистом. Теперь они с женой остались одни. Не бери свою палатку – они слишком большая и тяжелая. Николай Иванович возьмет свою.
В том 1990 году спиртного в магазинах было уже не найти, разве что случайно, и отстояв сумасшедшую очередь. На вокзале выясилось, что никто ничего не смог достать. У меня, правда, дома нашлась бутылка сухого вина.
Когда мы приехали на место, крапал дождик. Мы разбили лагерь. Утки не было ни на воде ни в воздухе. Дождь усиливался, дул сильный ветер, заметно похолодало. Николай Иванович, сильно пожилой, худощавый мужик, большей частью молчал, уйдя в
себя.
Ночью на меня стала капать вода. Палатка, намокнув, стала протекать во многих местах. Я почувствовал сырость в ногах, и понял, что спальник уже мокрый. Но вскоре капать перестало. Когда я проснулся, то потолок палатки почти касался лица. Я выглянул наружу: все вокруг было бело, везде лежал снег. Под его тяжестью палатка провисла, грозя обрушением. С неба сыпалась мокрая крупка. На ветру было пронизывающе холодно.
На зорьке не показалось ни единой утки. Когда стало ясно, что ее и не будет, мы вернулись в лагерь. Женя и Николай Иванович промокли точно так же как и я. Мокрыми были наши спальники, часть вещей. Главное, что надежды просушить все это, не было никакой. Ледяной дождь сеялся с неба, льдинки секли лицо и руки.
Мы кое-как развели скудный костер и пили чай. Что делать дальше? Утки нет, все вещи мокрые. Как мы перенесем ночь?
- Не пришлось бы нам возвращаться, - сказал осторожно я.
- Если возвращаться, то часа в четыре надо будет начать сборы, чтобы успеть на поезд, - сказал Женя.
Мы так ничего и не решили, отложив это на потом.
После завтрака я ушел побродить. В прибрежных камышах никого не было, и я побрел в дальние барханы, в надежде на встречу с куропаткой или зайцем. Вдруг я заметил сухие стволы тамариска, отвалившиеся от куста, и лежавшие на песке. Вот ведь же топливо для хорошего костра. На нем можно подсушить вещи. Отсюда, правда, далековато тащить дрова до лагеря, не меньше километра, но какой у нас выбор?
Я увязал несколько стволов ремнем, и поволок их по песку в лагерь. Там мы развели хороший костер, и построили из веток каркас, на котором развесили мокрые спальники. Все это время кто-то из нас непрерывно подтаскивал новые стволы. Тамариск горел жарким пламенем. Мокрые вещи дымились.
Хотя попрежнему с неба сыпалась мокрая крупка, спальники заметно просыхали: с одной стороны тепло костра, с другой – ветер. Он сушит не хуже огня. На палатку мы накинули пленку, обезопасив ее от протекания. Если бы сделать это вчера, все наши вещи остались бы сухими.
Не часто мне приходилось на охоте пить ледяное сухое вино, держа кружку стынущими пальцами, стоя у костра. Сесть было не на что, да и не хотелось. Возвращение домой уже не обсуждалось, хотя утки пока попрежнему не было. Ночевали мы уже во всем достаточно сухом. Что-то, с легким шорохом, сыпалось на пленку всю ночь.
Под утро забухали наши редкие выстрелы. Чуть потеплело, ветер умерился, ледяной дождь прекратился. А там, в разрывах туч, стало появляться солнце. Снег начал понемногу куда-то исчезать.
Я не помню уже кого и как я добыл. Помню только одинокую утку, летящую на запредельной для меня высоте. Я даже не стал поднимать ружье. Вдруг из скрадка Николая Ивановича хлопнул один только выстрел, и утка, клюнув носом, полетела, кувыркаясь, вниз. Вот это рука, – восхитился я.
Я не помню, о чем говорил с нами Николай Иванович, и говорил ли он что-то вообще, кроме односложных ответов на вопросы. Он был где-то не с нами. Не сильно-то он отвлекся от своего горя, тогда подумал я.
Худо-бедно, какая-то утка все-таки начала летать, мы что-то наколотили, и теперь возвращались домой. В нашем общем вагоне напротив нас играла со своей матерью трех-четырехлетняя девочка-казашка. Она была очаровательна своим веселым круглым личиком с, то ли румяными, то ли замурзаными щечками. Мы с Женей глядели на нее, любуясь, и я сказал:
- Скоро и у меня будет что-то похожее.
- Да ну? – Женя живо и вопросительно глянул на меня.
- Лена беременна.
- А откуда ты знаешь, что это будет девочка?
- Мы этого не знаем.
- Тогда почему ты так говоришь?
Я тогда не стал ему объяснять, что Ленин отец казах, и я вообще-то имел в виду фенотип будущего ребенка.
- Надо вас познакомить. Приходи ко мне в гости на утку, - вместо этого сказал я.
Это было последняя в моей жизни поездка на Балхаш. Следующую осень я пропустил. В семье появилось маленькое требовательное существо. Подгузники, пеленки, стирка, глажка, молочная кухня, ежедневное мытье полов. К этому времени из магазинов почти все исчезло. Стало не до охоты. К концу года развалился Советский Союз. Это почему-то, совсем не обрадовало.
Но по сравнению с последующими годами все это оказалось еще чепухой