Однажды Жан Вальжан проснулся и обнаружил, что превратился в куколку. Точнее в жирную гусеницу с жидким телом, запертым в тесном коконе. Поднявшееся по пищеводу оливье из ужаса и тоски застряло комком в охрипшем от крика горле. Достигнув наивысшего пика в порыве отчаянного, но бесполезного сопротивления, захлестнувшая волна паники на время отступила, чтобы как следует разогнаться для второго удара и разорвать несчастного изнутри. Пользуясь передышкой, Жан Вальжан попытался успокоиться и вспомнить, каким образом он здесь оказался, чтобы решить задачу по своему извлечению.
Перед глазами закружились зелёные листья, вызывая чувство горечи от осознания, что больше их не осталось. Причина катастрофы якобы объяснялась вторжением вредителей, которые принялись уничтожать всё зелёное на своём пути, во что слабо верилось. Вроде как «реагенты» они же «багряные мимики» искусно замаскированы под рядовых обывателей, которые только тем и занимаются, что тайком перекрашивают всю зелень в багряный цвет. Но чувство ненависти к фантомным паразитам не шло ни в какое сравнение с парализующим страхом перед теми, кто должен от них защищать – «дезинфекторами», или «краснопёрыми санитарами». Бездушным сотрудникам биологической безопасности присущ осатанелый взгляд рептильных зрачков; обычно у санитара чёрно-белая мантия и красная фуражка. Но самое неприятное – это его длинный клюв. Он стучится в дома днём и ночью, может пробить стену в любой момент, и тогда липкий язык устраивает обыск в квартире, переворачивая всё с ног на голову, доставая в самые дальние уголки и щели, чтобы оформить того, кто ему подвернулся, как вредителя и утащить за собой в санитарную зону, откуда обратной дороги нет.
Понятно, что кроме создания угнетающей атмосферы нескончаемого ужаса, дезинфекторы так ничего и не добились. Листья упорно продолжали краснеть.
И в какой-то момент власти запретили упоминать о зелёных листьях под страхом смерти. Вот почему у рядовых граждан не выдерживали нервы и они неосознанно погружались в состояние анабиоза. Жан Вальжан вспомнил Козетту, и обещание, которое они дали друг другу – не окукливаться ни при каких обстоятельствах, но постараться найти иной путь к спасению. Окукливание, как пассивное сопротивление инертной массы – это обывательский способ перезимовать проблему. Но что если вместо воскрешения, мирно спящего в коконе гражданина ждёт заочное судилище с последующим истреблением? Многие пережили вторжение санитаров, которые изымали удачно подвернувшегося коматозного родственника. Найденную куколку дезинфекторы автоматом признавали спящими реагентом, потенциальным вредителем, обагряющим листья. И как же мерзко это стыдное чувство радости и облегчения, что забрали не тебя, смешанное с чувством жалости и непонимания – а его то за что?
Самое не понятное для Жана Вальжана и Козетты было то, что кроме них никто из близких не осознал реальной опасности, но каждый предпочёл поверить, что с ним точно ничего не произойдет, ведь он не вредитель, а значит обязательно раскуклится весной. Ну что ж, как говорится, удачи.
Вальжан понимал, что сопротивление окукливанию это его осознанный выбор, а значит он должен быть готов к неуправляемой бессознательной реакции организма на беззаконие со стороны силовиков. Он просто обязан был держать под рукой острый предмет, чтобы однажды вспороть кокон, если придётся. Жан медленно прощупал себя, насколько позволяло его стеснённое положение. По крайней мере поэтапное восстановление памяти и действия по своему извлечению избавили его от повторного приступа паники. Но мягкое тело, из которого он состоял оставляло всё меньше шансов на спасение и это начинало беспокоить. Неужели ни одного орудия под рукой? Видимо придётся побыть в состоянии куколки ещё какое-то время, чтобы как следует вспомнить всю свою жизнь, иначе не выбраться.
С самого детства Жан никогда не играл со сверстниками. Вместо этого малыш любил забираться высоко в кроны зелёных листьев, где подолгу сидел в одиночестве. Там, в бесконечных философских размышлениях, уже подростком, Вальжан решил, что всё вокруг бессмысленно, а сам он жалкая мохнатая гусеница, которая никому не нужна, и от этой мысли стало настолько невыносимо, что мальчик задумал уйти из жизни.
Вальжан выбрал момент, когда остался в доме один, опустился в тёплую ванну, и аккуратно провёл по запястью острым лезвием. Оказалось совсем не больно, тогда он порезал себя ещё несколько раз.
Мальчик долго лежал и смотрел на расплывающееся алое облако вокруг себя. И в какой-то момент ему показалось, что он похож на лохматую кисточку художника, которую отмывают от старой краски, для того, чтобы обмакнуть в какую-то новую, ему не знакомую. Он сразу улыбнулся этой мысли, словно протянутой кем-то в помощь, и тогда для смерти не осталось места. Превозмогая оцепенение, Вальжан кое-как выпал из багряной ванны на сколотый бежевый кафель, и снова напомнил себе лохматую кисточку, которую только что окунули в краску, чтобы провести ею по шершавой поверхности мироздания и оставить на ней яркий след.
В больнице Вальжан пролежал несколько дней, и под конец успел заскучать. Прохаживаясь по коридору отделения, однажды вечером поднялся по ступенькам лестницы на последний пролёт, где начинался технический этаж. Здесь его будто специально дожидалась ополовиненная банка с красной эмалевой краской, а рядом в углу стояла белая засохшая кисть в паутине, с прилипшим фантиком от барбариски.
Вальжан решил устроить всем сюрприз и ночью, на ощупь, покрасил стену над своей кроватью. Утром в палату вошла заспанная медсестра и включила свет. Визг раздался такой, что прибежали остальные сёстры и больные из других палат. Вальжан вскочил вместе со всеми, будто не в курсе, что стена покрашена, хотя совсем не такой реакции он ожидал от сестрички. И тогда сам увидел, что натворил - на стене застыли, совсем как живые, краснопёрые длинноклювые дезинфекторы, которые как будто кричали со стены раздирающим криком, но не красными ртами в клювах, а рептильными голодными глазами, подавляя волю и подчиняя сознание.
После этого Вальжан решил больше никогда ничего не красить и вообще не рисовать, и долго ещё боялся брать в руки даже простой карандаш. Но однажды ему приснился вислоухий круглолицый пухляш с тележкой, вроде арабоподобного торговца из вселенной Звёздных войн. Он что-то предлагал купить, но в тоже время, будто опасаясь чего-то, постоянно оглядывался и нашёптывал какие-то удивительные важные слова, которые Вальжан после пробуждения не смог вспомнить, но от которых стало легко и радостно, словно уже случилось или скоро случится что-то очень хорошее. Жан вскочил с кровати, и в приступе вдохновения, деловито щёлкая языком, разрисовал все чистые листы бумаги, которые попались под руку. Потому что больше не было страхаи больше не стояли над ним зловещие тени дезинфекторов. Теперь у начинающего художника получались изображения милых животных и пасторальные пейзажи в багряно-позолоченных тонах.
Вскоре Вальжан поступил в художественную школу, и получил каштановую, как его волосы, и такую же лохматую как он сам, кисточку. Юный Жан сразу полюбил её, как родную, и с тех пор всегда держал под рукой - во внутреннем кармане заляпанной кожанной куртки. В новой школе Вальжан познакомился с Козеттой, забавной худенькой девочкой с непомерно большой головой. Козетта тоже держалась особняком и тоже рисовала всё подряд - непрерывно, как одержимая. Мальчик и девочка быстро подружились, и каждый день после уроков приходили рисовать на любимое место к обрыву. Причём оба никогда не задумывались, что и как они сейчас нарисуют. Они любили представлять себя кисточками, которыми управляет невидимый художник. И да – у Козетты запястья тоже были в шрамах, так что даже в жару ей приходилось носить длинные рукава.
С обрыва взору открывался замечательный вид с золотыми и багряными холмами, голубой лентой реки и густыми облаками серого тумана. Если друзья успевали к месту рано утром, им доставался удивительно чистый прохладный воздух, искрящийся в нитях ожерелий с каплями росы, наполненный небесной высью и речной свежестью. В полдень это был воздух, замешанный душистыми травами, с ароматом спелого боярышника. Но особенно сладко было вдыхать по вечерам горький дым костра от остывающего поля. В тихом уютном месте друзья часами просиживали в молчании и наслаждались последними мгновениями увядающего мира. Однажды Козетта повернулась к другу и спросила:
– Жан, ты же в курсе, что мы скоро останемся сиротками, а потом тоже окуклимся?
Вальжан отложил кисточку и деловито плюнул себе на ладони, оттирая краску.
– Тааак! – протянул он, будто закипая, – и кто же тебе это сказал?
– Перестань. Да все об этом говорят. Активистов почти не осталось...
– Вот же чушь!
Вальжан снял бордовый берет и принялся зачесывать на бок густые каштановые волосы. Козетта дружески хлопнула его по плечу.
– Что ты так занервничал? Просто, я хочу тебе помочь!
– Ха! Ты - мне? А себе для начала? И как ты себе это представляешь - помочь? – хмыкнул Вальжан и нацепил берет обратно. Он вырвал из альбома подсохший красно-жёлтый лист. Затем присел, вытянув ноги вперёд, и принялся складывать бумагу, нервно растирая линии на сгибах дрожащими пальцами. Между тем, Козетта подсела поближе к другу и зашептала ему на ухо, торопясь и проглатывая слоги:
– Вальжан, в нашей семье хранят обрывки из запрещённой Зелёной Книги. Читать их очень трудно, но делать это можно бесконечно. И каждый раз находить что-то новое и важное на каждый конкретный момент. Вот что я недавно вычитала из фрагмента на случайной странице: когда внезапно для всех исчезаешь в неизвестном для самого себя направлении, тогда ещё долго ни смерть ни болезнь тебя не найдут, – Козетта громко вздохнула, словно из воды вынырнула и подытожила:
– Тебе надо бежать как можно дальше отсюда! И сейчас это сделать проще, пока нас не забрали в приют!
– Мне? А сама что? Трусишь?
– Я не могу оставить малышей без присмотра, я старшая. И да, ещё я трушу… А ты вернёшься и обязательно меня спасёшь!
Вальжан со злостью запустил красно-жёлтый самолётик в серое небо.
Он картинно полетел с обрыва и показался ребятам спасательным шаттлом, который чудом вырвался из погибающего звездолета. И словно летучий корабль из сказки, он долго кружился, во влажной дымке старательно лавируя между парящими листьями, плавно опускался в густой молочный туман…
Вдруг самолётик вздрогнул и начал подниматься, будто до этого парил на холостом ходу, а теперь, наконец, завёлся. Ребята замерли, не смея от него оторваться, и не находя слов, перешли на восклицания. Между тем воздушный корабль поравнялся с друзьями и сделав перед ними круг, продолжил подниматься в небо, превращаясь в красную точку высоко над головами. И там, за белыми барашками облаков, в которых он растворился, появилось жёлтое лицо с печальными глазами, смотрящими прямо на детей, глазами настолько знакомыми, будто родными.
Когда лицо растворилось в багряных предзакатных облаках, ребята всё равно продолжили смотреть в условную красную точку, не в силах разорвать невидимую связь с желтоликим божеством.
Наконец, раздался тоскливый журавлиный крик, выводя друзей из ступора.
Вальжан посмотрел в левый, загнувшийся уголок грязного неба, куда уплывал журавлиный клин и щёлкнул языком, что обычно служило знаком – больше никаких разговоров, время для вдохновенной работы.
Весь оставшийся день Вальжан рисовал как одержимый. Козетта иногда отрывалась от собственной работы и подсматривала за другом, удивлённо покачивая большой головой. С альбомного листа Вальжана смотрел вислоухий пухляш с голым пузом. За спиной виднелась двухколёсная повозка, накрытая пёстрым клеточным покрывалом. Широкая улыбка до ушей приподнимала увесистые щёки и ещё сильнее сужала без того узкие прорези, в которых сияли добрые глаза.
Козетта тоже попробовала нарисовать то, чего никогда не видела. Получилось не очень, и она вернулась к осеннему пейзажу, плывущему под обрывом.
Когда солнце уже наполовину скрылось за цветными верхушками деревьев, поднялся ветер, и стало заметно холодать. Вальжан повернулся к Козетте, которая, в ожидании друга, склонила тяжёлую голову и отрешённо разглядывала подступающие к ногам волны тумана. Мальчик показал рисунок.
– Я никому ещё не говорил – это странствующий торговец. И он мне иногда снится…
Ребята отправились вниз по тропинке, уводящей с обрыва сквозь рощицу обратно в город.
– А почему ты раньше его не рисовал?
– Не знаю. Значит раньше не нужно было.
– Жан! – Козетта вскрикнула так, что Вальжан подскочил на месте.
Впереди на тропинке стоял тот самый вислоухий толстяк с белым пузом – точь-в-точь как на рисунке. Он так же широко улыбался, хитро прищуриваясь.
– Вечер добрый, путники! Не желаете посмотреть сувениры из других миров? – ласково пропел тонкий голосок, принадлежавший скорее худенькой барышне, чем толстяку. Вислоухий шагнул в сторону, приглашая к разноцветному холмику на тележке, которую он сам и тащил, держась за оглобли.
Друзья шагнули к повозке, хотя тропинка была одна и у них всё равно не было выбора. А торговец тут же ловко откинул блестящее атласное покрывало, сшитое из множества мелких цветных ромбиков.
На удивление под покрывалом всё было чинно и аккуратно – на полочках стояли разноцветные фигурки из самых разных материалов - от дорогих металлов до драгоценных камней.
Козетта ахала и восхищалась, а Вальжан наоборот, становился всё задумчивее, вспоминая что-то и шевеля губами.
– Вальжан, но ведь у нас нет денег, – шепнула Козетта, отворачиваясь от застывшего в сладкой улыбке торговца.
— Да знаю, подожди ты ...
Но толстяк видно услышал.
— Ну нет денег, извините, в другой раз тогда.
И он набросил покрывало обратно. Сразу стало сумрачно и неуютно.
Козетта покорно обошла телегу и вроде как собралась идти дальше, но вопросительно обернулась на друга.
Вальжан зажмурил глаза и после небольшой паузы, вспоминая услышанный во сне “пароль” торговца, произнёс:
— Мы с вами уже встречались… На воскресной ярмарке… И вы обещали мне помочь…
Пухляш высоко вздернул брови, комично изображая удивление, заохал, зацокал языком, хлопая по карманам:
— Да что ж вы сразу то... не сказали то...
Он задвигал руками как настоящий фокусник. Вдруг застыл, хитро прищурившись и показал в ладони крохотную голубую сферу. В широко распахнутых глазах Вальжана вместо зрачков закружилось по красному кленовому листу.
Над головами громко захлопали гигантские крылья. Пухляш нагнулся и закряхтел, поднимая оглобли. Телега скрипнула и медленно поползла за хозяином.
Козетта подскочила к другу и стала осматривать его с ног до головы, он же сразу её отстранил.
- Прекрати, я в порядке.
- Точно?
Вальжану вдруг показалось, как будто в зарослях промелькнуло нечто краснопёрое.
– Да, мне правда не по себе. Пойдём побыстрее!
Козетта постоянно задавала вопросы, а Вальжан вначале пытался отвечать, но потом закричал, что мол сам ничего не понимает. Они были уже на мостике через речку, где начинались первые частные дома. Вальжан не выдержал и побежал, чувствуя нарастающую тревогу.
Перед своим домом он застыл как вкопанный.
Из ворот медленно выносили его окукленную маму. В маленьком открытом гробике большую половину занимало блестящее морщинистое лицо покойной, такое же коричневое и деревянное, как и весь футляр. Вальжан застыл на обочине с опущенной головой, комкая в руках бордовый берет. Наконец, когда процессия осталась позади, Жан прошмыгнул к входной двери и по привычке постарался как можно быстрее проскочить в свою комнату на чердаке. Но поспешность была совершенно излишней. Потому что Козетта оказалась права. Огромный дом его многодетной семьи совершенно опустел.
Вальжан ощутил слабость в ногах и сползая по стенке, повалился на бок…
Он проснулся в своей постели. Чувствуя себя оплетённым липкой паутиной страха, с трудом открыл глаза. Козетта сидела рядом, задумчивая, глубоко озадаченная, но когда заметила пробуждение друга, радостно подпрыгнула, захлопав в ладоши. Как оказалось, Вальжан метался в лихорадке всю ночь. Но он хотя бы пришёл в себя, в отличае от остальных членов семьи.
Вальжану, родившемуся последним, предстояло разделить участь родственников. А случившаяся лихорадка, скорее всего была первым звоночком. Помимо этого начались и провалы в памяти, словно кто-то специально стирал отдельные её эпизоды. Он совершенно забыл о вислоухом торговце, как будтоего никогда не видел. Ни во сне ни на яву. Когда Козетта заново всё рассказала, Вальжан вымучено посмотрел на подругу, и видимо, чтобы её успокоить, промямлил, что как будто что-то вспомнил. Козетта недоверчиво скривила губы и кинулась перелистывать рабочие альбомы Вальжана. Копалась она и в папке со старыми рисунками глубоко в столе. В итоге всё перевернула, но так и не нашла изображения вислоухого пухляша. Вальжан отвернулся к стене, и флегматично отковыривая кусочек бежевой штукатурки под ранкой обоев, признался, что снова чувствует себя жалкой гусеницей и хочет умереть. В ответ Козетта затараторила, что всё пройдёт и наладится. И обещала, что постарается всегда быть рядом и обязательно поможет Вальжану сбежать. Нужно только перетерпеть и продержаться.
А потом он наконец пришёл, тот самый новый день…
Во время урока в класс заглянуло неприятное существо, с маленькой плешивой головой на тонкой длинной шее, и чёрными колючими глазками. Но самой противной деталью были его тараканьи шевелящиеся усики. Глазки сканировали помещение, а усики, казалось, отзывались вибрацией от увиденного и подрагивали, отчего Вальжана чуть не стошнило. Жан сразу понял, что это пришли за ним. После уроков учительница попросила его задержаться.
– Вальжан, скажу сразу как есть, - женщина глубоко вздохнула, спрятав голову в классный журнал, – у тебя больше нет родителей, и тебя забирают в интернат… Но если вдруг обнаружатся другие родственники, они смогут тебя забрать! Так что держись. И надейся на лучшее!
Жан подумал, что остался последней гусеницей на дереве, потому, что вылупился позднее других, а все остальные уже окуклились. Теперь ему предстояло просидеть остаток тёплых октябрьских дней в запертой клетке приюта, пока однажды он не свернётся в куколку. Вот и вся жизнь.
Вечером того же дня Вальжану выдали комплект пережжённого белья с угнетающим запахом прачечной, и привели в общую спальню с шестью кроватями, с пяти из которых что-то всё время беспокойно стрекотало и хлопало, пытаясь вывести новенького из себя.
Вальжан постарался как можно быстрее уснуть, завернувшись с головой в колючее покрывало.
На другой день за ним конечно никто не приехал. Как и на следующий.
От приступа тягостной тоски, чтобы снова не думать о смерти, Вальжан попытался отвлечься в рисовании. Но краски ему упорно не выдавали, хотя он был уверен, что в интернате они есть. Тогда Жан достал свою кисточку и медленно провёл по листу, чтобы хоть что-то ощутить и вспомнить. И действительно, после сухой кисточки на чистом листе он ясно увидел чёткий воображаемый след. Чтобы понять насколько далеко его может завести бесконтрольное активное воображение, Вальжан решил что-нибудь нарисовать. Для этого попытался воспроизвести сильнейшее переживание, вспоминая как лежал в окровавленной ванной. В какой-то момент он начал быстро водить сухой кистью по белому листу, щёлкая языком, и периодически макая своё орудие в воображаемую баночку. Наигравшись, он спрятал получившийся рисунок под подушку и с наслаждением закрыл глаза. Багряный лист клёна получился как настоящий - с бордовыми прожилками, тёмными крапинками и острыми загнутыми краями. Вальжан блаженно улыбнулся от мысли, что для рисования ему больше не нужны краски.
Этой ночью во сне к нему несколько раз приходилибагряные паразиты. Они беспрерывно что-то шептали. Убеждали больше не рисовать, забыть обо всём, что уже нарисовано и больше никогда не вспоминать о творчестве. Шептали и бегали по телу, незаметно оплетая в красную мясистую паутину.
Вальжан не раз вскакивал в холодном поту и осматривал своё мокрое тело. Больше всего на свете он боялся проснуться в коконе. В такие минуты он сильно жалел, что не остался умирать в ванной. Почему он просто не уснул тогда в тёплой воде? Неужели для того, чтобы теперь медленно задыхаться в тесном гробике, испытывая невыносимые страдания?
Нет уж! Он ни за что не окуклится! Точнее, если и проснётся в коконе, то распорет его, выбравшись наружу! Для этого ему всего лишь нужен острый предмет… Вальжан сунул руку под подушку, но листика не нащупал. Кисточка тоже пропала. Он кинулся к одежде (заодно быстро оделся), перевернул постельное бельё, протёр вековую пыль под кроватью… Кисточки нигде не было.
Вальжан почувствовал, что погружается в глубочайшее отчаяние. Тогда он вспомнил Козетту, а заодно и то, что он сам чья-то кисточка, точнее её лохматое завершение. Там же где у кисти начало, там её держит рука Художника. В этой короткой мысли Вальжан ощутил больше глубины и смысла чем во всей своей жизни, успокоился и с облегчением снова закрыл глаза. В лунной тишине глубокой ночи, ему почудилось, что он лежит за рощей на краю обрыва. Вернулись тоскливые крики журавлей, шорох жухлой травы под ногами, ласковый шелест листьев. Вальжан ощутил ветер в густых волосах, и по телу пробежал озноб. Он вскочил с кровати, оглядываясь по сторонам. На полу в лунном свете бесшумно прыгала тень от чёрной ветки за стеклом. Вальжан почувствовал тот особенный вольный ветер, что ударяет над обрывом, и вместе с ним в комнату ворвался запах душистого разнотравья, вернулся едкий дым от костра, а рот наполнил сладкий вкус спелого боярышника – снаружи что-то явно пыталось привлечь его внимание. Вальжан подбежал к окну. Город мирно спал. За высоким забором интерната по дороге бесшумно ползли жёлтые фары, на мгновение осветив стену из деревьев. Фары скрылись за поворотом и снова вернулась чёрная пустота ночи и лишь горделивая полная луна осталась безраздельно править миром, как единственный источник света.
Вальжан успел увидеть что-то очень важное, при этом столь мимолётное, что оно осталось не подвластным осознанию, но сильно отозвалось в самой глубине его естества. Жан крепко зажмурился и постарался вспомнить... Ну конечно! Багряный лист клёна! Такой же точно, что он нарисовал сухой кисточкой. А ещё раньше именно этот лист показал ему торговец, который наконец-то поднялся из глубины оплетённого паутиной разума. Красный лист клёна - вот путь к спасению!
Осталось попасть в тот парк, что лежит через дорогу, где, наверное, всё закончится. Вальжан вернулся в кровать, но глаз больше не смыкал. Морок, наброшенный на разум красными призраками, отпустил и вернулись все воспоминания. Кто они эти чудовищные создания с тысячей глаз? Возможно, пришельцы из другого мира. Или, наоборот, его древние хозяева, хранители порядка. Это не важно, потому что теперь он больше не жалкая гусеница, чья цель в этой жизни - набить живот и окуклиться. Он Вальжан – настоящий художник и кисточка Большого Художника, поэтому ему уготован особенный путь. Где-то там, в тёмном парке, его ждёт красный кленовый лист! Осталось совсем немного! Главное теперь не уснуть! Чтобы во сне нечаянно не окуклиться. Он дождётся утренней прогулки, перепрыгнет через шлагбаум и сразу окажется в скверике через дорогу, где ждёт его спасительный билет в лучший мир, как это понял Вальжан. Главное не уснуть…
…Судя по тому, что Вальжан находился в коконе, он всё таки не выдержал и уснул, а в бессознательном состоянии окуклился. Вальжан пробыл в коконе довольно долгое время, поэтому передумал о стольких вещах, что должен был уже поседеть. Медленно подкрадывалась безысходная тоска. Вальжан снова увидел себя в тёплой ванне… Такой же багровой, как и весь окружающий его мир. А что если он и правда кисточка и стал той самой истинной причиной, из-за которой весь мир погрузился в Багрянец? Вальжан потрогал шевелюру на голове. И правда, кисточка. Он представил, что его макают головой в краску и ведут им по белоснежному холсту. Тонкая линия начинается сверху, идёт до самого низа и разделяет шершавую поверхность мироздания надвое, так что оно распадается на половинки, а из образованной щели бьёт яркий свет…
Вальжан выбрался из рассечённого им кокона и обнаружил себя на чердаке, посреди сотни таких же куколок, сложенных штабелями. В окне промелькнула тень и почти сразу же в стену ударило с такой силой, что посыпалась стружка с тёсаных балок потолка. Вальжан застыл, соображая, как лучше поступить – застыть на месте, притворившись мёртвым или забиться в дальнюю щель. А что если попробовать новую стратегию и попытаться покинуть опасное место? Удар повторился, в этот раз сопровождаясь оглушительным треском. Пол заходил ходуном, а куколки с воспитанниками покатились в разные стороны. Вальжан решился и рванул к лестнице, ведущей на крышу. Едва успел до неё добежать, как очередной удар сбил его с ног. Над ним застыл острый клюв. Вальжан схватил лежащую слева куколку и прикрылся ею от липкого языка. В блестящей маске, смотрящей на него в упор, Вальжан узнал недавнего работника опеки, забравшего его прямо из школы – даже длинные усики сохранились в застывшей заливке, приглаженные вдоль щёк и уходящие за уши. Куколка вырвалась из рук и пропала в клюве, который в свою очередь исчез в пробитой стене, а через оставленное отверстие проник закатный луч солнца. Вальжан знал, что дезинфектор ещё вернётся и, пользуясь передышкой, кинулся по лестнице на крышу.
Над головой показалось низкое серое небо, в котором кружились чёрно-белые крылья краснопёрого санитара с яркой фуражкой.
Внизу, прямо под стеной трёхэтажного интерната он заметил большеголовую Козетту и окликнул её. Она обернулась, поднимая мокрые глаза, увидела друга и радостно запрыгала, размахивая кисточкой, будто пытаясь ему подсказать, что можно рисовать без бумаги и краски. Вальжан улыбнулся. Он понял, что ушёл в изобразительном искусстве далеко вперёд. Ведь можно рисовать ещё и без кисточки. Только с помощью активного воображения. Жан зажмурился и макнул себя в густое акварельное облако, багряно-золотое в отцветах закатного солнца. Потом вынул из облака голову-кисточку и провёл собой по влажному небу. Снова мелькнула крылатая тень, чтобы тут же исчезнуть. Видимо пятничный план по вредителям - реагентам был наконец выполнен. Но радоваться было ещё рано.
Тяжёлая рука охранника интерната опустилась Жану на плечо.
– Попался, гадёныш!
"Нет уж! Только не сейчас!" – Вальжан завертелся, выдёргивая руки из куртки, выскочил из неё и снова кинулся к самому краю крыши.
— Куда ж ты, паразит! Разобьёшься!
Вальжан зажмурился и прыгнул…
…Он лежал, раскачиваясь на ветру, и смотрел на серое мокрое небо, в котором громко кричала чёрная туча каркающих ворон.
Вальжан приподнялся. Через пропасть, над которой он парил, обратно на крышу вёл мостик тоненькой красной ножки, у её основания стоял удивленный охранник. Козетта восторженно закричала снизу:
— Прощай, Жан! Ты настоящий герой! Не забывай меня! И обязательно возвращайся! Я буду тебя ждать!
Вальжан поднял руку, но ощутил комок в горле и еле сдержался, чтобы не зарыдать.
Козетта тоже застыла в молчании и ждала от него ответа. Большая голова девочки отсюда с высоты выглядела настоящим жёлудем, и от этой мысли мальчишке стало немного смешно, при этом плакать захотелось ещё больше. Когда, наконец, Вальжан собрался с силами, и набрал в лёгкие воздуха, чтобы крикнуть "прощай", ударил такой сильный порыв ветра, что Жан отлетел к самому краю и еле удержался, чтобы не сорваться. Наконец, он удобно зафиксировал в углублении между прожилками своё мягкое тело и снова поднял голову. Но больше не увидел ни охранника, ни Козетты, ни здания интерната. Мелькали только ветки с листьями, а потом и они слились в сплошной красно-жёлтый вихрь.
Вальжан закрыл глаза и стиснул зубы, пытаясь успокоиться. Смертная тоска с такой силой стеснила грудь, что стало совсем невмоготу. По щекам хлынули слёзы. Он решил про себя, что просто обязан вернуться, что покидает свой мир на время и только для того, чтобы найти путь к спасению.
Красный лист клёна с мохнатой каштановой гусеницей на борту покинул родное дерево…
…Вальжан долго парил над жёлтым морщинистым лицом печального бога, опускаясь к нему всё ниже и ниже. Наконец он различил и жёлтую ладонь, затем почувствовал лёгкий толчок, и понял, что приземлился на руку.
Над Жаном нависло то самое родное лицо из облаков, но теперь оно было так близко, что Вальжан до мелочей разглядел витаминки-зрачки в его желтушных глазах, где смешалось всё – и тоска и печаль и радость. А потом Вальжан увидел, как желтизна зрачков заморгала багрянцем… И сразу в обоих глазах, как на двух экранах, зарябило изображение – воспоминание желтолицего бога.
…Дина всегда садилась за вторую парту у окна. Дима обычно садился за ней, лаская её золотистые волосы. Ему нравилось смотреть на них и тихонько перебирать в течении урока. Когда Дина поворачивалась к окну, Дима видел в нём все то, что видела она – багряные клёны влажного осеннего парка, двух сонных дворников, застывших в обнимку с метлами над кучами листьев, а так же гуляющих по дорожкам прохлаждающихся бездельников. В ногах у прохожих ковыляло несколько серых голубей и ворон, а между ними скакали юркие земляные комочки - воробьи. И тогда Дима представлял, что думает о том же, о чем думает Дина. О том, что прочитал вчера перед сном в «Отверженных» Гюго, и что она прочитала те же самые страницы, потому так загадочен сегодня взгляд её влажных задумчивых глаз. Которые сами как эти окна, только гораздо содержательнее – огромные, блестящие и бесконечно глубокие. С каждым днём всё больше хотелось смотреть в её красивые глаза, и не украдкой, вскользь, а долго и не отрываясь, чтобы запомнить каждую деталь, и чтобы остаться в них навсегда.
В школе они почти не говорили. А после уроков Дима не заметно шёл вслед за ней. Дина заходила в кленовую аллею и долго собирала листья, как будто не замечала его. А он просто стоял не вдалеке и смотрел, как она медленно превращается в красно-жёлтый букет. Между прочим очень похожая на одинокую сиротку Козетту. Мальчик и девочка с удовольствием примеряли на себя образы героев романа и обоим нравилось «встречаться» на расстоянии. С охапкой листьев Дина шла домой. А Дима провожал её до подъезда. Она специально не оборачивалась. Но шла очень медленно. И перед тем как исчезнуть в дверях, оставляла на лавочке кленовый лист, самый красный и самый красивый. Димка забирал своё хрустящее с прожилками любовное письмо и убегал домой, дочитывать «Отверженных», представляя, что в книге написано не про Вальжана и Козетту, а про него с Диной. Он мечтал, что когда-нибудь сядет с ней на одной лавочке и начнёт наконец обсуждать прочитанные страницы. Хотя в молчаливых свиданиях на расстоянии было что-то особенное, трепетное и возвышенное. Они бы встречались так ещё очень долго, если бы не одно роковое событие навсегда изменившее их судьбу, сблизившее на короткий миг и разлучившее на долгие годы.
В тот день было очень много уроков, плюс дополнительные, факультативные, занятия. После школы ребята как обычно, по очереди, зашли в парк.
Уже смеркалось, когда они всё ещё стояли по разные стороны от кленовой аллеи. Неожиданно Дина повернулась к нему с полным букетом и улыбнулась, хотя никогда раньше этого не делала. Дима тоже улыбнулся, ощутив такой же необъяснимый всплеск эмоций, так что немного сдавило внизу живота, будто от стремительного падения в пустоту.
И вдруг, между ними белым сиянием вспыхнул старый клён. Ребята подняли головы. Над кроной висел сияющий диск, звенящий, как миллионы разом запущенных волчков. Диск ярко вспыхнул под вой десятка невидимых синтезаторов и завывания электрогитары, затем от летающей тарелки в небо выстрелил столб белого пламени и она молниеносно взлетела в космос, превращаясь в далёкую мерцающую звёздочку. Стало намного темнее, чем было до вспышки, а перед глазами у обоих запрыгали белые зайчики, как от сварки. Ребята не сговариваясь подбежали друг к другу и взялись за руки.
«Ничего себе», «видела?», «ты как, в порядке?», «ага», «я тоже»…
Послышался скрип, будто от старой телеги. Из-за дерева вышел лопоухий пухляш с голым животом. За его спиной показалась повозка с товаром.
– Вечер добрый, земляне! Не желаете взглянуть на товары из других миров? – он отдёрнул пёстрое покрывало и перед детьми засияли тысячи светящихся сувениров.
– Вы кто? – спросил Дима, хотя пухляш создавал впечатление добряка и свойского парня, как будто бы даже местного. Словно это ребята ступили на его планету, а не наоборот.
– Кандибобер вам о чём нибудь говорит? – засмеялся пухляш, – извините, просто обожаю ваши мемы!
Ребятам было не смешно. Повисла неловкая пауза. Пухляш осёкся.
– Ладно. Я это. Из Кримзона. Слыхали о таком?
– Нет, – ответила Дина.
– А я слышал! Есть такая игра - Террария!
Пухляш как будто обиделся:
– Блин, круто канеш, но мы тут не в игры играем. Давайте посерьёзнее, ок?
Дети молча переглянулись.
– Ну хорошо парень, что там в твоей игре по моему миру?
– Ну в общем так. Кримзон это такой красный биом. Там жить опасно. На ранних стадиях лучше вообще не соваться. И только как следует прокачавшись, можно его исследовать и даже озеленять.
– Всё так! Всё именно так. Кримзона – разумная антиматерия. Она обращает зелёные планеты в красные безжизненные пустыни. И постоянно расширяется. С нами это случилось так давно, что наша раса уже не воспринимает зелёный цвет. И вашу планету ожидает тоже самое. Поэтому с пользой распорядитесь своим временем. Наберитесь необходимого жизненного опыта. Чтобы когда-нибудь снова начать озеленение своего мира. Нашему народу, например, повезло меньше, нас никто не предупредил и память о зелёном мире у нас совершенно стёрлась. Поэтому вся надежда теперь на вашу так сказать молодость - зеленость! Не упустите своего шанса!
– Что же нам делать?
– Начните с создания своей локальной зоны. Она будет вашей и вам всегда будет куда вернуться и с чего начать, а это уже огромное преимущество!
– Что значит «создание»? На компьютере?
– Зачем создавать виртуальную реальность, когда можно сразу творить в настоящем мире?
– Мы так не умеем.
– Вот я и говорю. Учитесь пока. Набирайтесь опыта. И творите. Созидайте как можно чаще, занимайтесь творчеством в любое свободное время! Создавайте свой собственный мир активным воображением! Это не просто красивые слова. Мысли материальны!
Пухляш показал детям маленькую сияющую сферу. В ней трепыхался зелёный лист клёна.
Хрустнула ветка высоко в кроне. Затем раздалось громкое хлопанье крыльев над головой. Пухляш охнул и схватился за оглобли тележки:
– А теперь бегите отсюда, что есть сил! Краснопёрые уже здесь! – и он рванул, запряжённый в двухколёсную повозку, не разбирая дороги, куда-то через кусты, в глубину парка.
Дети послушно кинулись к выходу. За их спиной неотступно хлопали крылья, подгоняя ребят и отгоняя их подальше от красного клёна, заражённого семенем Кримзона. Ребята выскочили из парка на гудящий проспект. Здесь царила совсем другая атмосфера и всё, что с ними случилось в парке показалось полным бредом. Не возможно было поверить, что скоро весь мир окрасится в багряный цвет и превратится в очередную планету Кримзона.
– Странные дела…
– Очень странные…
– Ладно тогда. Я пошла?
Только теперь Дима очнулся и увидел, что стоит у её подъезда. Дина развернулась и скрылась за тяжёлой дверью. Вдруг снова выскочила и кинулась ему на шею, обнимая со всей силы:
– Это было круто!
– Да, очень круто, – Дима стоял и не знал куда ему деть свои руки.
– Но если это всё правда… То ужас как страшно!
– Да, очень страшно!
Дима не мог собраться с мыслями, в тесных объятиях девочки. И после того, как она опять забежала, он долго ещё смотрел на подъездную дверь, не понимая, что с ним происходит…
…Всю ночь, находясь между сном и явью, он видел багряное дерево. И постоянно чувствовал присутствие Дины. Словно она видела всё тоже самое. Ребята даже не поняли, что вместе они создали свой собственный мир в кленовой кроне. Но как бы они не старались, а зелёный цвет у них никак не получался. Всё же их мир начал постепенно оживать. Появились красно-жёлтые леса, чёрные отдыхающие поля, свинцовые озёра и реки, отражающие низкое и пасмурное небо. Не густо конечно, но получалось то, что получалось, ведь они только учились. Утром Дима поднялся совершенно разбитый, как будто всю ночь играл в свою Террарию и заснул за пол часа до будильника. Он действительно не спал эту ночь.
В окне промелькнула тень, послышалось хлопанье. Неожиданно в дверь настойчиво постучали. Неужели краснопёрые санитары?
«Не открывайте»! – подмывало закричать родителям. Сдержался.
Щёлкнул замок открывающейся двери. Раздались резкие гавкающие голоса. Через две минуты весь дом стоял на ушах. Дима услышал рыдание матери и в ужасе забился под стол. Дверь в его комнату распахнулась и мальчика окликнул сотрудник в полицейской форме…
Отца с матерью забрали. По надуманному обвинению в измене. Что там, как и почему, Дима тогда не узнал, его не посвящали.
Однако он сам всё понял. В этот мир вторглась Кримзона и с этим уже ничего не возможно поделать. Скоро всё вокруг покроется багрянцем и застынет в липкой паутине нескончаемого страха в ожидании очередного обыска и ареста.
Через несколько дней Диму отправили в интернат. Своих родителей, как и Дину, он больше никогда не видел…
…С тех пор прошло двадцать пять лет. После очередного освобождения, пока ему не навешали новых дел, Дима поспешил вернуться в маленький городок своего детства. Особенно горячо захотелось в тот самый парк, куда сильно тянуло с дикой тоской на сердце.
Дима сидел на лавочке и всматривался в кленовую крону багрянца над головой. Надо же, сколько лет прошло, он сильно постарел в лагерях, потеряв здоровье на лесоповале, а созданный им маленький мир совсем не изменился. Всё те же милые домики на берегу реки, а вон там его любимый обрыв за рощей, где по его задумке должны встречаться Вальжан с Козеттой и рисовать активным воображением, чтобы учиться и набираться опыта, чтобы однажды исчезнуть… Чтобы однажды вернуться… И что там дальше? Вернуться, чтобы рисовать зелёные листья? Откуда его теперь взять, зелёный, если весь окружающий мир давно стал сплошной Кримзоной, утопая в багровых тонах? Дима посмотрел на парящий лист клёна, настолько прекрасный в закатных солнечных лучах, будто нарисованный, и протянул ему жёлтую ладонь. (На зоне он заработал гепатит и теперь умирал). Дима поднёс к себе «нарисованный» лист и увидел на нём каштановую гусеницу, лохматую словно кисточку. Да, именно так он представлял возвращение в парк своего детства долгие двадцать пять лет, повторяя горькую судьбу Вальжана из романа Гюго. Значит и Козетта должна быть где-то рядом…
Дима услышал за спиной шелест листьев и увидел Дину, узнав её походку до того как на неё обернулся.
Она стояла в порванном грязном пальто, облепленном гнилыми листьями. И беззвучно плакала, закрывая грязными руками бордовое до лиловой синевы, круглое и натянутое как арбуз лицо.
Он подошёл и крепко обнял её. Две отверженные души встретились после долгих мучительных лет, проведённых в бесконечных страданиях и страхе, чтобы однажды вспомнить для чего они через всё это прошли. И вернуться в свой маленький, созданный в детстве мир.
Паровозик на колёсах подъехал почти бесшумно. За машиниста улыбался вислоухий пухляш.
– Ну, с возвращением!
Дима и Дина улыбнулись ему в ответ, утирая слёзы. Пухляш попросил занять свои места и пара поспешила внутрь вместе с крохотным Вальжаном, сидящим на кленовом листе. Как только паровозик тронулся, появились первые хлопья снега. Ветер усилился, над головами нависла чёрная туча и багряный парк погрузился в сумерки, в которых быстро расходилась густая метель. Паровозик ускорялся с каждым мгновением, так что у пассажиров перехватило дыхание. Он мчался по кустам не разбирая дороги, пока не исчез в белоснежном вихре.
Лишь на утро дворники найдут под выросшим за ночь сугробом два безжизненных тела, что застыли, сидя в обнимку на лавочке у багряного клёна.
Над обрывом у реки стоял резной, будто пряничный, домик. Его недавно сотворили юные друзья – Вальжан с Козеттой и, вернувшиеся в детские тела, Дима с Диной. Все четверо прижались к маленькому окошку и с восхищением смотрели на падающий снег, под которым исчезал багрянец. Рядом с ними на столе лежали запрещённые зелёные листья.
Юные художники писали их в стол, чтобы когда-нибудь в будущем запрещённые листья снова вернулись в наш мир.