Гражданин Марино, начальник тюрьмы Маделоннет был, в сущности, неплохим человеком. Хороший семьянин, отец двух дочерей-подростков, до революции он работал мастером по изготовлению фарфора и фаянса. Сострадание к простому народу и неприятие вопиющей социальной несправедливости в стране сподвигло его принять и поддержать революцию. Как и многие после 14-го июля 1789-го он принял активное участие в общественной революционной жизни, вступил в Якобинский клуб и старался не пропускать ни одного его заседания. Назначение на должность начальника недавно открывшейся тюрьмы Маделоннет гражданин Марино принял без особого энтузиазма, возможно потому, что роль тюремщика несколько претила ему, но и отказаться он не мог. И он добросовестно выполнял свои обязанности, засиживаясь иногда в Маделоннет до поздна. Что, конечно, не могло не вызывать недовольства у его любимой жены, огорченной, что из-за нового назначения мужа она почти его не видит.
Вот и сегодня он все еще сидел в своем кабинете, пересматривая важные бумаги, когда в дверь постучали.
- Войдите! – бросил Марино, складывая бумаги в коричневую кожаную папку и аккуратно кладя ее в ящик стола. Он бросил взгляд на циферблат часов. Без десяти одиннадцать. Опять он сегодня сильно задержался, и еще с каким-то делом к нему пожаловали. Искренне надеясь, что это не что-то сверхординарное и не займет много времени, он уставился на вошедшего в кабинет Ворбертрана, одного из охранников тюрьмы.
- В чем дело? Что-то срочное? – осведомился он.
- Как сказать… - нерешительно начал охранник, - только что гвардейцы доставили арестованного. Орал на улице роялистские лозунги, к тому же не трезв. Спрашивают, есть ли у нас для него местечко. Время-то уже позднее, а почти все тюрьмы Парижа переполнены.
- И что же… - Марино слегка сощурил глаза, - они полагают, что здесь, в Маделоннет есть места? Мы – не исключение. Ты и сам знаешь, три дня назад к нам поступило сразу двадцать человек, а тюрьма маленькая. Где мне прикажешь всех их размещать? И кроватей с матрацами на всех давно уже не хватает. Люди вповалку спят на грязной соломе.
- Но… гражданин Марино, - Вобертран погладил подбородок, - тут ведь всего один арестованный.
- Кто он? Возраст, социальное положение?
- Да черт его знает… гвардейцы с ним у ворот остались пока. Я сказал им подождать. На вид лет тридцать ему, может, чуть больше. Выглядит обычно… хотя, там темновато, я особо не рассмотрел. Сразу к вам пошел.
- Ладно, - Марино тяжело вздохнул, перебирая всевозможные варианты, куда можно было бы пристроить вновь прибывшего.
Все камеры были давно переполнены. Впрочем, оставались еще несколько одиночных. Он вспомнил про одного из заключенных там… эбертиста.
- Что там у нас с этим… - Марино открыл ящик стола, вновь извлек папку и открыл ее, пролистнул несколько бумаг, - что с этим эбертистом… Рейналем? Он ведь в одиночной?
- Да, - кивнул Вобертран, - с самого начала там. Но на днях его уже должны перевести в Консьержери. Все его допросы завершены и все обстоятельства его дела выяснены. Остался трибунал.
- Отлично, - ответил Марино, — значит, его камера скоро освободится. В таком случае, после оформления в канцелярии, отведи этого вновь прибывшего туда. Заодно, прихвати для него матрац.
- Будет сделано, - отозвался охранник.
Дверь закрылась. Гражданин Марино устало поднялся из-за стола. Вновь посмотрев на часы, он тихо выругался. Одиннадцать вечера. И до дома ехать на экипаже без малого двадцать минут, пешком и того дольше. Опять его любимая Аннет будет недовольна.
- На, держи! – в руки Тьерсену сунули свернутый в рулон матрац, из прорех в котором торчала солома. – Кроватей здесь нет.
Дверь с противным скрежетом открылась, и охранник толкнул его в спину:
- Заходи!
Он зашел и обернулся, но дверь за ним уже закрылась. В маленькой камере царил полумрак. Зарешеченное окно было совсем маленьким, а поздний вечер пасмурным, поэтому света сюда почти не попадало. Тьерсен кинул матрац у стены и лег на него, отвернувшись к стене. Внутри была пустота… он добился, чего хотел. Прошло несколько минут, он так и лежал, сжав зубы и закрыв глаза. В соседнем углу кто-то кашлянул, и Тьерсен понял, что он в камере не один. Он сел на матрац и всмотрелся в сумрак. Глаза постепенно привыкали к темноте. Вот, он разглядел очертания стола, стоявшего у противоположной стены. Рядом различил табурет. Чуть поодаль, на таком же матраце лежал человек. Похоже, он спал. Тьерсен, поднявшись, подошел к столу, провел ладонью по шероховатой деревянной поверхности. Рука наткнулась на какой-то круглый гладкий предмет. Он понял, что это чернильница, накрытая крышечкой. Рядом лежало и перо. Бумаги на столе не было.
«Забавно - подумал Жан-Анри, - кроватей нет, зато стол с пером и чернилами – пожалуйста».
Возможно, он даже пробормотал это, а не подумал, так как человек, лежавший на матраце лицом к стене, что-то хрипло сказал во сне.
Не желая будить его, Тьерсен вернулся на свой матрац и лег, закинув руки за голову.
«Что принесет утро? – подумал он, - скорее бы все это закончилось».
Мысли опять вернулись к Жаннет, он закусил губы и закрыл глаза, стараясь успокоиться и заснуть.
Проснулся Тьерсен внезапно, как от удара. В камере было уже гораздо светлее, из чего он сделал вывод, что уже, наверное, часов 8 утра. Стряхнув с лица острые соломинки, постоянно вылезавшие из матраца, он приподнялся на локте и увидел, что его сосед уже проснулся и сидит в пол-оборота к нему за столом. Он что-то быстро писал на листе бумаги.
«А ведь бумаги раньше на столе не было, - подумал Жан-Анри, поднимаясь на матраце, - вероятно, на ночь он ее куда-то прячет»
Он потянулся, чувствуя, как болит тело от ночевки в подобных условиях.
- Доброе утро, - произнес он своему сокамернику, растирая затекшее во время сна плечо.
Человек за столом вздрогнул, оборачиваясь к нему и в упор посмотрел на Тьерсена. На этот раз от неожиданности вздрогнул и сам Тьерсен, а его рука непроизвольно вцепилась в матрац. Человек, обернувшийся к нему, был исхудавшим и небритым. Но даже его многодневная щетина и заострившиеся черты лица не обманули Тьерсена. На него смотрел Пьер Рейналь.
Похоже, Пьер тоже узнал его, потому что обычная вежливость на лице Рейналя внезапно сменилась недоумением, а затем искренним удивлением и сочувствием. Он порывисто встал и подошел к Тьерсену, протягивая ему руку:
- Черт побери, Серван! – и вас сюда упекли! Я-то надеялся, что кроме меня из «наших» никто не пострадает.
Жан-Анри понял, что под «нашими» он имел в виду маленький коллектив его типографии. Он поднялся, стряхивая с камзола солому и пожал Рейналю руку.
- Тоже не ожидал, что встретимся, - тихо ответил он, - пути Господни неисповедимы. Что вы пишете? – он подошел к столу, на котором лежали листки, исписанные нервным почерком Рейналя.
- А..! – махнул рукой тот, - свою защитную речь. Ведь я скоро предстану перед трибуналом, со дня на день жду перевода в Консьержери. Начальник тюрьмы, гражданин Марино, оказался неплохим человеком и даже предоставил мне в камеру бумагу, перо и чернила, как видите.
- Вижу, - ответил Тьерсен. - Вы надеетесь на свою защитную речь?
- Не особо... но чем-то ведь надо занимать то время, которое торчишь здесь, - Рейналь горько усмехнулся. – А как ваша жена, Серван? Помню, что она пропала и вы ее искали. Она нашлась?
Жан-Анри изо всех сил сжал рукой край стола и посмотрел в темные глаза Пьера:
- Её гильотинировали вчера, по ложному обвинению, - с усилием ответил он.