Душа скотов есть нечто земное.
Василий Великий.
Этот сюжет выше литературы. Он требует способностей, которых у автора нет. Надежда лишь в том, что стремиться к недостижимому – человеческий долг, а следование долгу не бывает безрезультатным.
Можно сказать, что рассказ – о времени, но… Действие развивается не в прямой последовательности, хронология событий отсутствует.
Впрочем, не стоит воспринимать время как линию из прошлого в будущее. Такой простой подход годится для политической пропаганды, но разваливается при малейшем интеллектуальном усилии.
В каком времени мы живём? Мы не можем хоть на миг избавиться от воспоминаний или перестать создавать своими поступками грядущую реальность. Нам не дано осознать настоящее, это незаметное превращение звуков в отзвуки. Что уж говорить о сводящих с ума комбинациях, когда человек превращает своё будущее в чужое настоящее. Или встречается с будущей бывшей женой, не переставая думать о бывшей будущей…
Время – не прямая, не кривая и не круг. Не траектория и не величина. Не зловещая субстанция туннельного типа и не медленно теряющая силу лицензия на жизнь.
Время – это возможность понять то, над чем время не властно.
*****
Я был создан, чтобы не чувствовать. Чтобы спустя столетия рассыпаться в песок и пыль.
Я был создан не способным к познанию, никогда не знающим ничего, не знающим даже, что такое «знать».
Но однажды… Не знаю, какая сила вырвала меня из… Тьмы. Теперь я знаю, что это было.
С тех пор я узнал линии и цвета, обрёл дар мысли и стал видеть больше, чем способен передать.
Я видел пламя, создающее миры. Видел материки и острова, выплывающие из бесконечности. Видел над собой всю красоту и все смыслы, называемые небом.
Каждое утро я ждал, когда загорится небесный огонь. В этот час корабли-облака исчезают в побеждающем свете, и небесное пламя дышит прохладой… И ветер перестаёт быть невидимым, замирает и плывёт, с удивлением глядя на мир, где так бездумно носился вчера…
Каждую ночь я ждал, когда в вышине раскроются чудные бездны, полные сверкающих иероглифов созвездий…
Время тянулось, проносясь очень быстро. Лишь только воздух наполнялся теплом и радостью дождя, как из опустевшего неба уже падал снег, чтобы сразу смениться лучистым блеском несказанных красок, вдруг обретающих цвет льда, мгновенно тающего в яркой синеве, вновь становящейся пространством холода и битвы вихрей… И снова – новые огни, просветы, синяя пронзительная даль…
Небо – твердыня, неизменная во всех превращениях. Всё остальное – что-то зыбкое, мятущееся…
Вот что я узнал, прежде чем вернуться во тьму, в бесчувственную неподвижность. Прежде наступления других столетий, медленно превращающих меня в прах.
Прежде чем ко мне прикоснулась чья-то ладонь.
*****
Громадные здания окружили пустую улицу, превратив её в колодец. Окончательный тупик. Малознакомые места, глухая ночь, тусклый свет одинокого фонаря… Вот меня занесло! Наверное, нужно было двигаться через тот переулок на площадь… И тут я заметил его.
Мальчик лет семи сидел, прислонившись спиной к фонарю, и читал книгу. Слабый свет фонаря не доставал до страниц, но ему это не мешало.
– Что он здесь делает? – мелькнула первая мысль. И ещё куча мелких мыслей, возникающих, когда видишь что-то необычное, за рамками ежедневного коридора событий. А если он потерялся? Он знает свой адрес? Если знает – вызвать такси и отвезти? Сколько у меня денег с собой? А если не знает, куда звонить – в полицию? Приедут под утро – что я буду делать? Дурацкая ситуация… Но нельзя же просто уйти? Это вообще на что похоже – ведь ночь, мегаполис. Придурков хватает…
– Вот лучшее место! – вдруг воскликнул мальчик. – Правда, вся книга состоит из лучших мест.
Я приблизился к нему:
– Что ты читаешь?
– «Набережную неисцелимых», – ответил он, перелистнув страницы книги без картинок.
– Но это же тебе не по возрасту!
– Я думаю, возраст может быть по книге, но не наоборот, – сказал мальчик. – Возраст – это высота, с которой можно что-то увидеть. Заглянуть за ограду в сад смыслов.
Наши глаза встретились. Он совсем не был похож на вундеркинда, тревожно смотрящего на мир, лишивший его детства. Обычный мальчик. Запросто сидящий с головокружительной книгой в ночном тупике, читающий в полумраке…
– Вот, послушай! – сказал он. – «В конце концов, как и сам Всемогущий, мы делаем всё по своему образцу, за неимением более подходящего образца, и наши изделия говорят о нас больше, чем наши исповеди».
– Как же ты понял эту мысль? – спросил я.
– Буквально. И даже зашёл туда, где собраны изделия. На выставку достижений. Хотя больше похоже на кладбище.
– Где же здесь выставка достижений или кладбище? – спросил я, пытаясь поймать ускользающую нить ни на что не похожего разговора.
– Вокруг нас, – ответил мальчик. – Или в глазах напротив. Возможно, смотрящих из зеркала. Сейчас покажу.
Пространство раскрылось. Мелькнули и пропали светозарные цветущие сады, не оставив ни лепестка, ни отзвука от шелеста листвы… Небо заволокло такой мглой, словно горели все города на земле. Яркие всполохи метались тут и там, но тут же пропадали, обращаясь в пепел.
Везде, насколько хватало взгляда, стояли исполинские курганы, состоящие из чего-то абсурдного, сваленного в спешке, бегстве… Лишь где-то на самом краю, на горизонте, виднелись дымящиеся небоскрёбы, похожие на фабричные трубы. Плотный дым оседал на курганах, делая их ещё больше.
Курганы казались наследием непостижимых цивилизаций, где каждый из миллиардов оставил что-то после себя, бросил мелкое или крупное в общее месиво…
Нагромождение орудий для добывания пищи и убийства, предметов странного быта или безобразного искусства… Что-то похожее на алтарь с прорезями для монет…
Кучи тряпья, покрытого бурыми пятнами, сверху – золотые погоны. Бомбы с поздравительными надписями.
Статуи, бюсты, парадные портреты чудовищ. Сейф, набитый какими-то объедками.
Горы бумаг, исписанных детскими крупными каракулями, потом мелкими, мельчайшими, потом старческими крупными каракулями…
Дальше лежало что-то немыслимое, для которого не было слов. Жуткое впечатление оставляло это множество безымянных вещей, результатов каких-то неустанных, отчаянных, но бесцельных попыток неких существ, упорно добивающихся неизвестно чего, бешено изобретающих нечто… Никакого человеческого ума не хватило бы, чтобы что-то разобрать в этом хаосе технократической свалки.
Неизвестно как, но я стал понимать предназначение каждого артефакта, поражаясь названиям, которые сами возникали в голове…
…Устройства для пожирания времени. Увеличитель личности, превращающий мелкого негодяя в проклятие поколений. Уменьшитель личности, превращающий сверкающую вселенную в безмозглую химически-физическую мешанину, плавающую в воде и электричестве.
Обезображиватели образов. Измельчители чувств. Раздуватели иллюзий. Преобразователи музыки в грохот, речи в блеяние. Копировальная машина для мыслей. Отбойный молот пропаганды. Ещё один ужасающий молот, способный разбить до мельчайших осколков самую прочную любовь.
Приспособления, способные создать и разогнать толпу. Устройства, позволяющие не замечать толпы. Приборы, производящие пустоту. Механизмы, делающие землю бесплодной. Вещества, делающие разум бесплодным. Контейнеры с ядом, лишающим здоровья ещё не рождённых детей.
Тома, бесконечные собрания законов, карающих подданных за преступления правителей. Служебные удостоверения кукловодов. Нотариально заверенные договоры продажи и аренды целой души, половины, четверти. Экспертное заключение о стоимости души. Фрагмент оборвавшейся летописи.
Западня – настолько коварная, что изобретатель сам попал в неё и остался в виде мумии. Маски с разными выражениями лица, не пропускающие никакие импульсы извне. Рупоры для оглушительной лжи.
Деталь погребального обряда – гроб с карманами. И роскошный гроб с кондиционером… Висящая вверх ногами картина Страшного Суда. В центре – толпа людей, воскресших, чтобы судить своего Творца.
Искусственные мозги, способные создать управляемую чуму.
Ошейники и намордники для граждан собачьего сословия. Тяжёлая цепь, чтобы не взлетела мечта. Невидимые гвозди для крыльев. Ожерелья из колючей проволоки. Клетки и капканы для вдохновения.
Идолы площадей и их карманные копии. Талисманы для защиты от света. Амулеты, призывающие злых духов… Воспламенители гнева.
Острые и долбящие инструменты, чтобы сверлить и дробить, распотрошить любую материю, любое чувство, орудия смерти, стирания памяти и правды, уничтожения святынь, превращения родного в чужое…
Кошмарный курган рос вверх, не кончаясь. Кто-то снова и снова воспроизводил вещи, которые не должны существовать. Я отшатнулся. Видение оборвалось, курганы превратились в здания вокруг.
*****
Тот же переулок, мерцающий одинокий фонарь. Мальчик задумчиво смотрел куда-то вдаль, на ночь, крадущуюся по городу… Он смотрел так, будто видел не только ночь, но и грядущий день, и звёзды сквозь белизну нового дня, точно посчитанные им звёзды…
Я опустился на асфальт. Что я видел? Зачем всё это было сделано? И кем? Демонами? Безумцами? Служителями зловещего культа? Во что они верили?.. Что это за место?
– У меня такие же вопросы, – сказал мальчик. – И ещё один: как такое возможно в мире, где столько воды? Настоящей воды – не завоёванной или купленной на последнее, а просто дарованной – изначально и без меры…
Я не успел ничего спросить. При полной луне грянул сильнейший бесшумный ливень, словно на город опрокинулось тёплое море.
– Повсюду и повсеместно, – сказал мальчик, не пряча книгу от ливня. – В морях и реках, дождях и снегах, льдах и тучах, вечерних и утренних росах, рисунках на зимних окнах… Везде есть вода, помнящая, Кто отразился в ней на заре времён, в день творения. Преображённая вода, хранительница мира. Она осталась прежней, как и свет, когда-то пролетевший над ней.
На миг я представил силу всеохватного летящего огня и чистоту воды цвета огня. Отражение, скорость, пробуждение жизни, первую весну, любовь ко всем нам, не рождённым, только предстоящим, но уже видимым, долгожданным…
Неожиданно для себя я сказал:
– Давно уже… Вода стала просто водой. И нет настоящего света. Ничего прежнего нигде нет. И живём мы в темноте неизвестно ради чего.
– Тогда почему вы говорите «жить на свете»? – возразил мальчик.
– Это просто старое выражение, – ответил я. – Или эти слова – всё, что осталось от того самого света.
– А кто мешает воссоздать свет другими словами? – спросил мальчик. – Знаешь, – он усмехнулся, вспомнив что-то. – Один земной ангел как-то напился водки и стал утверждать…
– Ангел? Напился водки?
– Ну, земные ангелы так же мало похожи на обычных ангелов, как последние – на людей. Так вот, он говорил, что для Духа не существует лучшего пристанища, чем его, поэтического ангела, родной язык. Бог живёт в стихотворных строках… Близко к истине. Правда, не следует думать, что Бог и человек живут в разных местах.
– Не верю в такую силу слов, – почему-то сказал я. – Поэзия – одно из проявлений жажды красоты, но мир движется совсем не ею.
– Смотря кем слова сказаны, – снова возразил мальчик. – А что касается жажды красоты… Представь себе мир, где она неизвестна...
*****
Мы рождаемся в благодатной темноте. Она даёт нам жизнь и то, что нужнее всего, – непрерывное чувство опасности с любой стороны. Благодаря темноте наши чувства обострены до предела.
Никогда не вглядываясь друг друга, мы прекрасно знаем, как устроен мир и в чём смысл жизни.
Всё зависит от остроты зубов и умения бежать, не поворачиваясь спиной к другим. И способностей запутывать следы, пролазить в узкие норы, находить самое тонкое место в прочной ткани запретных мешков, грызть безостановочно, двигаться бесшумно, потому что мешки не зря называются запретными…
И умения не подавиться, если тебе повезло. Мы не зря считаемся умнейшими существами в мире.
Чувство голода рождается одновременно с каждым и никогда уже не оставляет. Что может быть важнее еды? Ведь только еда даёт силы для поиска новой еды. К счастью, мы всеядны.
Ничто не достаётся без усилий, потому что нас много. Мечта остаться одному среди запретных мешков – несбыточна, но возникает в каждой голове. И не всем так повезло, как нашему вожаку. Я сам видел, как он пожирал добычу, не обращая внимания на двух врагов, вцепившихся и висящих по бокам. Потом, волоча за собой врагов, перешёл к другому мешку… Все хотели бы иметь такую толстую шкуру.
Когда еды совсем мало, возникает мысль, что мы могли бы залезть друг на друга и прогрызть путь наверх. Будто бы где-то там есть тепло, изобилие… Но этого никогда не случится. Потому что каждый хочет быть верхней крысой. И какая по-настоящему сильная крыса согласится держать на плечах других?
На разумных убийствах стоит наше общество. Наш принцип – убей или убьют тебя. И ещё на благородном чувстве зависти. Как смеет кто-то иметь то, чего нет у тебя? Все мы в шрамах от укусов друг друга, потому что стремимся к справедливости.
Наше общество имеет сложную структуру. Каждый – охотник, но одновременно – добыча для других охотников. В этом все одинаковы, но каждый считает охотником только себя.
Охота продолжается до тех пор, пока не раздаются шаги. Оттуда, где никто из нас не был, приходит неосязаемое Нечто. Оно приходит и отбирает у кого-то возможность дышать. Его шаги слышны издалека и все в ужасе прячутся, хотя хорошо известно, что спрятаться нельзя. Нечто мгновенно настигает любого, даже в самой глубокой и хитроумной норе.
Каждый надеется, что в этот раз Нечто пришло не за ним. Появляется даже вера во что-то, не связанное с едой…
Иногда жизнь идёт своим чередом и вдруг становится ясно, что Нечто уже здесь. После Его прихода на несколько мгновений наступает оцепенение, а потом борьба за еду продолжается с утроенной силой. Потому что нужно успеть.
Кроме общего ужаса, у нас есть и общая радость: когда мы видим чужака – кого-то с другим окрасом или неправильной мордой, или просто такого, что любому понятно: это чужак. Когда мы разрываем его, тоже наступает оцепенение, но очень приятное.
Однажды у меня был счастливый день: Нечто прошло рядом, не заметив, как я спрятался. А потом я наткнулся на врага с перебитой лапой. После таких удач я почувствовал в себе столько сил, что вылез на поверхность и зачем-то поднял голову.
Там, в синей вышине, сверкало множество ярких точек. Что это такое?.. Наконец я понял, что это – глаза других крыс, пожирающих что-то необъятное, нескончаемое. Пока мы боремся за жалкие мешки. Как они блестят! Насколько же могущественны сидящие там, высоко… Ведь они никогда не пытались отобрать наши мешки. Не представляю, каким богатством нужно обладать, чтобы не стремиться его увеличить…
*****
Мальчик смотрел куда-то поверх зданий. Ответный свет падал с неба.
– Крысы в трюме корабля, – сказал мальчик. – Прекрасного корабля, плывущего под звёздным небом. Слово – вот чем созданы небеса и сам вечный корабль. И словом отделён человек от тварей. И пока слово звучит…
Он наклонился и поднял серый камень:
– Это всё, что осталось от подножия светильника. После стольких войн, революций и толп помешанных, которым светильник не давал покоя. Не понимающих, что только город, где горит светильник, не станет гнездовищем крыс или дьявольской выставкой достижений. Достаточно даже того, что светильник когда-то горел. Удивительно, насколько этот камень чище тех, что люди носят в груди…
А потом внимательно, как сквозь сердце, мальчик взглянул на меня и сказал:
– Подвижник стоял на высоком столпе. Посреди страшного века, осаждаемый днём и ночью, он хранил веру в то, что непрерывно опровергалось реальностью. И обращался ввысь с такой силой, что даже камень, на котором он стоял, обрёл способность видеть небо. Прозревший камень… Сумеешь прикоснуться к подобному чуду – тогда я узнаю тебя при встрече.
Мальчик исчез. На несколько мгновений настала такая тьма, словно город лежал на дне пропасти и её края сомкнулись.
*****
Потом было множество дней, наполненных важными людскими делами – настолько важными, что мы сразу забываем о них и не способны понять, на что потратили целые годы.
Встреча в ночном тупике казалась наваждением, небылью… Привыкать ко всему – пошлая людская черта, не дающая помнить неповторимое. Разум затуманивал прошлое, защищался, ведь невозможно было признать, что я тогда не понял, кто стоит передо мной, то есть не понял ничего. Не спросил о сокровенном, о его имени… Лишь на один незаданный вопрос, казавшийся неразрешимым, я себе ответил. Мальчику-звездочёту нельзя взрослым являться в наш мир, потому что его снова убьют.
Иногда мне снится сон, который явственней реальности. Будто бы в конце жизни, испытав уже всё, я пробираюсь в темноте по запутанным улицам пустого города в поисках чего-то крайне нужного мне, без чего меня скоро не станет, ощупывая дорогу перед собой. Откуда-то я твёрдо знаю, что это нельзя увидеть ни издалека, ни вблизи, можно только случайно прикоснуться…
Сил становится всё меньше, но я верю, что найду то, что ищу, прежде чем перестану пытаться. Время проносится надо мной, засыпая пеплом сгоревших дней, и я могу только представить, насколько я грязен в конце пути.
И вот среди мусора, острых осколков я вдруг нащупываю ладонью что-то, возвращающее свет моим глазам. И тогда исчезает бесцветное небо, повторяющее бесцветность моих дорог, и я вижу огни твердыни.
Огни становятся серебряными узорами созвездий и снова превращаются в безымянную красоту. И можно только зачарованно смотреть, без слов, на долгом вдохе… И в тысячный раз впервые видеть манящую даль звёздного пространства.
Мерцают небесные огни всеми цветами, которые любит душа и хочет увидеть. Зелёный цвет надежды и синий цвет покоя, пламенные искры ушедшего солнца и фиолетовый – цвет вдохновения, всего не высказанного, не созданного… Всего предстоящего.