Около ванны начинается склон заросшего оврага.
По дну его в марте-апреле , затопляя погреба и подвалы овражных хозяйств, несутся талые воды. Спешат пополнить озеро Кабан.
Я люблю по ночам слушать этот шум, бурленье горной реки и треск лопающихся льдов. Воздух пахнет разрезанным арбузом, и я дышу –дышу , охваченный восторгом. Так хорошо! Так чудесен мир, боже!..и некому рассказать! Люди спят по домам и не знают, не понимают. А я влюблен. Я упоительно влюблен. Но в кого? Не знаю.
А пока я лечу и пьянею…
Такой воздух, наполненный озоном , я не встречал никогда, ни в одной точке нашей планеты, где бы ни был. Будто выжали сок из тысячи арбузов и разлили вокруг меня.
В мае, когда паводок пронесется, и останется журчать ручей, углубляя овраг уже по илу - рухнут от трещин сырые обрывы, оставят качаться на ветру оголившиеся корешки, тонкие и длинные, как нити. Близ этих обвалов сильно запахнет мокрой глиной, будто в избе с новой выложенной печью.
На северном склоне еще в марте прошел человек, отекли и отвердели морозными ночами вдавыши от его следов, серые леденцы-отзимки! Следы спешат к тени забора, как черепаший выводок к морю , страшась крокодила солнца.
Потом на перекрестье двух отрогов, на излучине, куда выходит наш участок, буйно зацветет вишневый кустарник! Та самая низкая владимирская вишня, которая дает крупные и сочные ягоды. В те годы было нашествие владимирки, она сама собой разрослась по склонам– и весной покрывала белым цветеньем окрестья. Да так обильно , что казалось : ночью был снегопад.
Нашествие тли на яблонях по несколько лет подряд, а потом наоборот – сыплющийся на голову ядреный урожай, что невозможно пройти по двору , не подвернув ногу, и соседи в металлических корытах выволакивали на улицу горы аниса . Красный или полосатый, вываливали в колеи неасфальтированных улиц, и бражно и сладко пахло в тенистых переулках, отчего ни любить, ни мечтать о поцелуях было невозможно.
По сараям в бутылях крепло яблочное вино. Его пили обильно - от радости , и от жадности - пока месяца через два оно не превратилось в уксус. По дворам пели песни , беспричинно дрались, визжали, плакали и хохотали. Дядя Леша ,хромой старик, который видел Ленина на броневике, сидел на лавке напротив нашего дома, и дядя Минрахиб, инвалид помоложе, что вешал флаг на втором этаже рейхстага, - оба пели под свою гармонь: один разухабисто про Буденного, другой с акцентом про то, как его «извлекут из под обломков».
Ушло то детство , ушла и та вишня, прошло ее нашествие. Взялась за руки и переплыла ночью Волгу, поселилась в Гребенях и Шеланге, а потом ушла дальше - невесть в какие края. В Гребенях вишню гребли лопатой. Именно «владимирку». Низкую, с бордовыми плодами. Не то что нынешние деревья, что дают красные плоды, - кислые, мелкие, будто недозрелые, где ядрышко крупнее мякоти, и мякоть ту сдирать надо зубом на зубе.
Ягоды возили в Казань в ведрах, бабы стояли на деревянных дебаркадерах с коромыслами на плечах, проваливаясь и всплывая, шли по трапу в бухтящий ОМ . Тот газовал, вскидывая из глубин спиральные пузыри, разворачивался и мурлыкал в сторону города. А кто поленивей и тяжек на подъем, сдавали вишню в сельмаг. Заходил я пионером в сельмаг у склона, в той части, где нынче Нариман, и диву давался, хоть и мал был. Этот Божий дар - владимирская вишня, необъяснимо сладкая ( куда уж там до нее оскоминной мясистой черешне! ) сложена пудами у стены в больших кулях из мешковины! Раздавленная собственной тяжестью, течет соком по некрашеному полу в сторону мышиного лаза.И чудится тут лежащий на боку богатырь-волгарь , с поджатой рукой раненной печенью…
Из рассказа «Кузина»