Заслуга одних состоит в том, что они хорошо пишут.
Заслуга других в том, что они не пишут совсем.
Жан де Лабрюйер
_________________________
Говорят, что Вольтер когда-то изрек мудрую мысль о том, что человек, всегда остающийся неизменным, попросту человек глупый.
– Да... Похоже, Вольтер был прав и я пошлый дурак! – горько сетовал Петр Ильич припомнив это далеко не лестное для себя выражение. Однако побиться об заклад, что эта мысль принадлежит именно Вольтеру, он бы не рискнул. Вольтера Петр Ильич не читал. Так, случайно где-то фразка встретилась.
– Вот ведь каждый день сажусь за стол и в поте лица пытаюсь сваять что-нибудь эдакое. Шедевральное. Каждый день! А оно не ваяется, хоть умри! – в сердцах вымарав очередной абзац, горестно воскликнул Петр Ильич. – Ну хоть умри!
– Умирать он собрался! Писааатель! Ты вот лучше выйди да на живой мир посмотри, подыши воздухом свежим. Авось тогда мыслишку какую ветерком и надует, – внезапно прозвучал невесть откуда довольно-таки противный голосишко.
– Кто это здесь? – испуганно дёрнулся Петр Ильич, оглянувшись вокруг. Но кроме него в комнате, конечно же, никого не было, лишь из кухни доносилось громкое звяканье посуды, бурно лилась вода, слышалось невнятное бормотание.
– Ну вот... Снова «зая» моя бесчинствует... – нахмурился писатель, – всегда она мной недовольна. Бездельником обзывает! Романы мои, видите ли, хлам! Ох, как бы сюда сейчас не заявилась, совсем собьёт с мысли!
– С мысли? А она у тебя есть? – мерзко хихикнул всё тот же, как он теперь понял, его же собственный внутренний голос.
– Нету! Нету у меня мысли! – злобно прошипел Петр Ильич ему в ответ. – Откуда?! Одно и то же каждый день. Надо бежать! Бежать от этой пошлой семейной жизни! Как Толстой! – Он резко вскочил из-за стола, с грохотом опрокинув стул. – Только куда...
– В игорный дом! – тут же услужливо выдал цитатку из «Пиковой дамы» всё тот же зловредный голосок.
– Эй! А ты это куда? – внезапно преградила путь Петру Ильичу выскочившая из кухни на звук упавшего стула супруга. – Вот же бездельник! Стулья он тут ещё ломать вздумал! Ты на них заработал?!
– Куда-куда... В игорный дом! Прощай! – злобно просипел супруг, едва не поперхнувшись от собственной непривычной наглости. Решительно отодвинув супругу, ошеломлённую его нестандартным поведением, он сдернул с вешалки куртку и опрометью вылетел из квартиры.
– Давай-давай! – вослед неожиданно восставшему против домашней тирании супругу полетела шапка, следом, хлестнув его по уху, теплый клетчатый шарф. – Захвораешь, оглоед*, а я тебя лечи! Писааатель! Работать, так нет его! Одна я должна!
Послышался сдавленный всхлип, громко захлопнулась дверь квартиры и всё стихло.
Выбравшись из подъезда, Петр Ильич поёжился – на улице было холодно, завывал ветер, швыряла в лицо колючий снег буйная метелица.
Он поглубже натянул шапку на голову, обмотал шею шарфом и неожиданно для себя подумал о своей «зае» с тёплой благодарностью – ведь заботится же! Любит, значит. Жалеет...
– Нет, всё-таки не напрасно я женился 20 лет тому назад, а то бы замёрз сейчас, подхватил бы воспаление легких, как Толстой... Слёг... А потом помер... Один!
Испугавшись столь жуткого завершения первоначальной мысли о благодарности, Петр Ильич пугливо тряхнул головой, пытаясь отогнать неприятную мысль.
Не понимая как быть дальше, он растерянно огляделся вокруг. Неба совсем не было видно. Сквозь плотную пелену снежной заверти едва-едва проглядывал какой-то бледный светлячок. «Луна что ли?» – подумал он и неожиданно для самого себя счастливо рассмеялся.
– Да нет... Луна? В такую-то метель? Когда же это я последний раз в небо глядел? Когда в метель такую гулял? – наморщил он лоб, вспоминая. И не вспомнил.
Приглядевшись, он увидел, что это всего лишь тусклый фонарь у входа в маленькое кафе.
– Ха! Игорный дом! Кафешка занюханная! Ай, да Александр Сергеевич, ай да сукин сын! Наставил на путь истинный! Вывел на свободу! – хихикнул Петр Ильич и ни с того, ни с сего вдруг запел дребезжащим тенорком:
«Если б милые девицы так могли летать, как птицы и садились на сучки, я хотел бы быть сучочком, чтобы тысячам девОчкам на моих сидеть ветвях!» **
– Ах! – закружился он вместе с вихрем снежинок, широко разбросав руки в стороны и с наслаждением вбирая в себя чистый морозный воздух.
Неизведанный прежде восторг наполнил до краев его душу. – Свободен!!! Не нужно больше вымучивать какие-то слова, выдумывать сюжеты, которые бы понравились издателям... Угождать им! Какой шедевр?! А изданные романы все мои... Они чудовищны! – воскликнул он подобно небезызвестному булгаковскому персонажу.*** Всё! Ничего этого больше не нужно!
– Свободен!!! – заорал он во всю глотку, благо улица по случаю непогоды была совершенно пустой. – Как же хорошо!
Он брезгливо поморщился, вспомнив свой грязный подъезд исписанный ругательствами, пропахший котами и алкоголиками.
– Вот она, настоящая жизнь! Надо позвать «заю». Бедная... Что она видит! Днём на работе, да и дома – то убирает, то готовит...
Петр Ильич попытался вспомнить, давно ли говорил своей «зае» ласковые слова. А вспомнилось лишь то, что с утра до вечера он сидел за компьютером, пытаясь сотворить шедевр, а его «зая» работала, готовила, убирала.
– И всё для того, чтобы я мог творить! Значит, верила она в мой талант. Ждала, что напишу, в конце концов, свой шедевр. Ругала, но верила! – шептал покаянно Петр Ильич.
Внезапно его прошиб холодный пот.
– «Зая, зая»... А она ведь Любочка! Когда же я в последний раз называл её по имени?
И этого Петр Ильич не помнил. Дрожащей ладонью вытер он мокрое лицо. И не понял, что это – влага от растаявших на разгоряченном лице снежинок, или невольные слёзы.
– А ведь это я виноват, – убивался он плюхнувшись на заснеженную скамейку и пряча мокрое от снега и слёз лицо в ладони, – это я сделал её такой! Да и сам... Во что я сам превратился... На что потратил свою жизнь? На что?!
Он порывисто вскочил и почти бегом двинулся обратно к своему дому.
– Можно ещё всё исправить. – бормотал он. – Любочка моя, Любочка! Я всё исправлю! Непременно исправлю!
Сквозь завесу густых снежных хлопьев, он вдруг увидел впереди какую-то неясную фигуру внезапно бросившуюся ему навстречу. И уже через минуту ощутил себя в тесных объятиях.
– Ах ты дурачок, несмышленыш ты мой, – в голос зарыдала крепко прижимая его к груди Любочка. Ушел... А я?! Я как же? Без тебя... Как? И шапку где-то посеял, и шарф. Простудишься ведь! Голова вся в снегу, – прижимая к себе супруга и бережно отряхивая снег с его волос, шептала она сквозь слёзы.
– Я... Любочка... Ах, я дурак... Ты прости меня...
– Любочка... Лет десять ты не называл меня так, Петя. Лет десять...
Тесно обнявшись, они долго стояли, не замечая ни снега, ни ледяного ветра, что-то шепча и утирая слезы друг другу. А потом пошли домой. Они снова были вместе. Снова были вдвоём. Как когда-то давно. В жизни ведь самое важное, когда есть родная душа рядом. А заблуждения, ссоры, ошибки... Да кто же их не совершал? Главное – вовремя остановиться, осознать и всё исправить.
Или хотя бы попытаться.
_________________
Петр Ильич - http://proza.ru/2023/09/18/1003
* Оглоед (бранное) – живущий на чужой счёт, дармоед.
** Песенка Томского из оперы Чайковского «Пиковая дама».
*** Иван Бездомный. (Булгаков. Мастер и Маргарита).