Врач подтвердил беременность Жаннет, после чего ее отвели в одну из одиночных камер.
- Посиди здесь, пока точно не решим, что с тобой делать, - сказал Поль, вталкивая девушку в небольшую комнату с мрачными сырыми стенами и маленьким окошком, расположенным под самым потолком, сквозь которое едва брезжил дневной свет. У стены лежал грязный матрац. Больше в камере ничего не было.
- Меня не казнят? – всхлипнула Жаннет.
Поль покачал головой.
- Сейчас – нет. Республика не казнит беременных женщин. Но Консьержери и так переполнена, поэтому тебя, скорее всего, переведут в другую тюрьму, где ты и проведешь время до рождения ребенка. А затем приговор будет приведен в исполнение. Пока у тебя временная отсрочка.
- Спасибо, - Жаннет облизнула пересохшие губы и устало опустилась на матрац. В горле все страшно горело.
- Простите, гражданин! – она умоляюще посмотрела на охранника, - можно хоть глоточек воды? Я ничего не пила с раннего утра.
Губы Поля презрительно искривились, но, когда он взглянул в бледное измученное лицо Жаннет, его взгляд немного смягчился.
- Хорошо, - буркнул он, выходя за дверь и гремя снаружи закрываемым засовом.
Через несколько минут парень вернулся, протягивая Жаннет большую жестяную кружку, до краев наполненную водой.
- На, держи!
- Благодарю, гражданин, - девушка взяла кружку, и заметила, как он слегка улыбнулся ей.
- Оставь ее себе, - совсем добродушно сказал он, - до вечера воды у тебя больше не будет, поэтому не пей все сразу.
Жаннет благодарно кивнула ему и жадно сделала пару глотков.
Поль ушел. Снаружи вновь раздался скрежет закрываемого засова, затем все стихло.
Жаннет сделала еще один небольшой глоток, затем поставила кружку на пол, подальше от матраца, чтобы случайно не опрокинуть ее и легла, отвернувшись лицом к стене и устало закрыв глаза.
Силы, и физические, и душевные, совсем оставили девушку, и все сдерживаемое до этого напряжение внезапно хлынуло наружу вместе со слезами. Жаннет плакала, вцепившись рукой в грязный край матраца. Она оплакивала и себя… и всех, всех их - и несчастного, казненного уже, Доминика Грасси, книгу которого обещала найти… и своего бедного отца, которого обрела и почти сразу же потеряла… и бывшую с ней столь доброй старую Марион… мрачных братьев Сурви, которых едва знала… бедную монашку, в последние свои часы думающую только об исповеди… и несчастную маленькую торговку, с лицом, чем-то напоминающим лисичку… Жаннет плакала о всех них – и о тех людях имен которых не знала, но которые будут сегодня так страшно и несправедливо казнены. И она плакала, думая о Тьерсене и молила Бога, чтобы он оказался в безопасности.
***
После оглашения приговора осужденным, после тех недолгих мгновений, что он видел Жаннет, а потом ее увели, Тьерсен, спотыкаясь, вышел вместе с остальными из зала суда. Все той же обратной дорогой, которой он сюда пришел. Но тогда он еще надеялся на что-то… на что? На то, что эта чертова республика может быть хоть немного справедлива и… его даже передернуло от этого слова – хоть каплю милосердна? Милосердие? Наивный. Он запустил правую ладонь в волосы, провел рукой по голове и расхохотался. Люди, выходившие вместе с ним из здания Дворца правосудия, посмотрели на него с интересом. Как сквозь туман Жан-Анри заметил, что толпа во дворе стала постепенно расходиться.
- Эй, гражданин, - до его плеча дотронулась чья-то рука, и он вздрогнул, резко обернувшись.
На него смотрели светлые, на выкате глаза той самой гражданки в светло-серой шали. На ее губах играла улыбка.
- Хорошо с ними разделались, правда, гражданин? – хрипловатым голосом спросила она, так и продолжая держать руку на его плече, словно предлагая ему более близкое знакомство.
Тьерсен молчал.
- Я Николь, - зачем-то представилась женщина, подбоченившись другой рукой и сделав небольшую паузу. Вероятно, ожидая, что Тьерсен назовет ей свое имя, но он все также молчал.
- Теперь то что? – вдруг спросила она и приблизилась еще ближе, так, что он ощутил у своего лица ее дыхание, от нее пахло кислым дешевым вином.
- Что? – переспросил Тьерсен. Ощущение тумана вокруг не уходило. Он засунул руки в карманы камзола.
- Ты на казнь-то пойдешь смотреть, гражданин? – улыбнулась она, показывая длинные желтые зубы. – Если пойдешь, то это надо туда… - она сделала рукой жест куда-то вбок, - там это, с другой стороны… другие ворота, их оттуда выводят и сразу сажают в тележки. Можно пойти и сразу места занять, а то желающих поглазеть много будет. Так до самой площади и пойдем.
Тьерсен понял, что она говорит о толпе зевак, которые с кровожадным любопытством провожают несчастных осужденных в медленно едущих тележках до самого эшафота. В последний год это стало одним из любимых развлечений толпы.
- Хочешь, пойдем вместе, гражданин? Я тебе все покажу, если ты тут первый раз, – она опять приблизила к нему свои губы, едва ли не лезла целоваться. Руку с его плеча она так и не убирала. Тьерсен резко дернулся в сторону, задев ее худую грудь. Лицо его исказилось.
- Пошла к дьяволу! – крикнул он в ее светлые оловянные глаза.
Гражданка, казалось, слегка опешила, но быстро взяла себя в руки.
- Ой, ой, ой… - по-змеиному прошипела она, отступив все же на пару шагов назад, - ты чего, гражданин, блажной такой, а? А может, ты сам из этих… из подозрительных? – она хрипло рассмеялась, - так ты гляди, тебе и самому, может, давно пора, а?
Она выразительно провела ребром ладони по своей жилистой шее.
Тьерсен обернулся и быстро пошел прочь, все также держа руки в карманах камзола. Начал накрапывать мелкий весенний дождик, но Жан-Анри не замечал этого. Все вокруг опять плыло в каком-то вязком тумане. Он шел обратно по набережной Орлож, перешел Новый мост, механическим движением нащупал в кармане несколько монет, размышляя, взять экипаж или нет. Потом все-таки пошел пешком. Дождь усилился, и он изрядно промок. По пути домой зашел в винный погребок и купил две бутылки бордо. Придя домой, он открыл дверь, закрыл ее изнутри и буквально сполз спиной по стене. Силы закончились. Тьерсен сидел, обхватив руками колени и рыдал. Последний раз так сильно он плакал давно… очень давно. Когда ему было шесть лет и когда ему сказали, что его мать Анжель-Лилиан умерла.
Спустя какое-то время, немного успокоившись, он открыл одну бутылку, выпил ее буквально за десять минут, добрел до постели и, рухнув на нее, погрузился в спасительную черноту сна.
Пробуждение было ужасным… Тьерсен не хотел этого пробуждения, но все же ему пришлось открыть глаза, и с первой осознанностью разума на него беспощадно, как огромная каменная плита, обрушилось страшное. Жаннет больше нет…
Он встал, точнее, кое-как сполз с кровати, подошел к столу и, открыв вторую бутылку, налил себе полный бокал. Выпил почти залпом и, вернувшись в комнату, вспомнил, что забыл сделать что-то очень важное. Он снял со стены рисунок. Ее портрет. Тот самый, который нарисовал тогда сам. Он помнил этот зимний вечер, как сейчас. Жаннет улыбалась ему, лежа на этой постели, подперев голову своей тонкой рукой. Ее длинные темные волосы разметались по груди, а глаза искрились счастьем. Сейчас он стоял и держал этот рисунок в дрожащих руках. Затем поцеловал его, аккуратно свернул в трубочку и спрятал во внутреннем кармане камзола. После он выпил еще бокал, засунул бутыль с остатками вина во второй карман и, закрыв дверь, спустился по лестнице и вышел на улицу.
Он не знал, сколько часов проспал, выходя из дома он даже не посмотрел на часы. Очевидно, было уже довольно поздно. Стемнело. Прохожих на улице встречалось мало, тускло светились фонари-реверберы, рассеивая бледный дрожащий свет в лужицах на каменной мостовой. Тьерсен шел вперед, размышляя о том, сможет ли он… Он был уверен, что сможет. Боль от осознания того, что ЕЁ больше нет, казалась стократ сильнее той боли, которую придется вытерпеть не так долго… от чего? Он задумался о том, где бы раздобыть увесистый булыжник побольше. Веревка дома была. И еще был мост… тот самый мост над черной водой, на котором он уже стоял, размышляя как бы все закончить, если он так и не найдет работу. Тогда он еще не знал Жаннет. Он встал под одним из реверберов, засунув руки в карманы. Сейчас это казалось абсурдным. Ему казалось, что он всегда знал ее…
Так и стоя под фонарем, Жан-Анри вытащил бутылку и сделал пару глотков. Вдали послышались какие-то голоса, которые громко переговаривались. Вот и силуэты идущих навстречу людей приблизились и стали вполне различимы. Тьерсен увидел пару национальных гвардейцев, патрулирующих улицу. Внезапно его сознание пронзила неожиданная, почти счастливая и радостная мысль.
- Идиот, - пробормотал Жан-Анри - как же я не догадался раньше. – И не надо искать никаких камней… или раздумывать, где найти крышу повыше, чтобы, прыгнув с нее можно было точно погибнуть, а не просто покалечиться, оставшись инвалидом, прикованным на всю жизнь к коляске.
- Граждане гвардейцы! – громко выкрикнул Тьерсен. Голос его звучал хрипло, но вполне уверенно. Он покачнулся, и пальцы разжали пустую уже бутылку. Его крик и звон разбитого стекла отвлек обоих гвардейцев от их оживленного разговора, и они уставились на него, замедлив шаг.
- Да здравствует король! – еще громче выкрикнул он, и его крик отчаянно и звучно пронесся по темной улице.
Гвардейцы недоуменно переглянулись, затем, держа наготове ружья, решительно двинулись в его сторону.
- К черту вашу кровавую республику! – проорал Тьерсен ещё громче, закрыв глаза. - Да здравствует король! Слава монархии!
В этот момент он почувствовал, как в его грудь сильно ткнулось дуло ружья.
- А ну заткнись, поганый роялист, – бросил ему один из гвардейцев, совсем молодой еще парень лет двадцати.
- Погляди, Жак, да он же совсем пьяный, едва на ногах стоит, - ухмыльнулся второй гвардеец, на вид постарше и более плотный. – Поди и сам не знает, зачем это орет.
- И что ты предлагаешь, Клод, отпустить его и позволить орать все это и дальше? – Жак посмотрел на товарища с откровенной обидой.
- Покажи документы, гражданин, - обратился к Тьерсену Клод.
Жан-Анри вытащил удостоверение личности, и Клод старательно, по слогам, прочел его имя, фамилию и род деятельности.
- Гражданин Андре Серван? – уточнил он у Тьерсена.
Жан-Анри кивнул.
Гвардеец сунул в карман его документы и вытащил из другого кармана веревку.
- Вы арестованы.
Тьерсен с готовностью повернулся к нему спиной, соединив вместе кисти рук и чувствуя, как его запястья жестко связывают.
Жак тем временем быстро обыскал его, выворачивая карманы.
- Что это? – спросил он, с удивлением разворачивая обнаруженный рисунок.
— Это моя жена… - хрипло выкрикнул Тьерсен, - вы убили… вы убили её сегодня! Не трогайте ее! Верните мне рисунок! Моя Жаннет…
Он заплакал, опустив голову.
- Ладно… - Жак с каким-то испугом свернул рисунок в трубочку и сунул обратно в карман Тьерсена, - насчет всего этого с тобой в тюрьме разберутся, роялист поганый.
- Куда его поведем? – спросил он у Клода, который, судя по всему, был в этой паре главным.
Клод на мгновение смолк, размышляя. Затем решительно произнес:
- Ла Форс переполнена… следующая ближайшая к нам тюрьма, получается, Маделоннет. Придется тащить его туда… эх, не было печали, целых три квартала пешком, да еще на ночь глядя, - он вздохнул и зло дернул Тьерсена за веревку, - давай, иди вперед, роялист!