ГЛАВА VIII
1
— Шарлотта с Кристианом недавно купили здесь квартиру, — пояснил Хорст, осматриваясь. Флори держала его за руку и с любопытством ребенка рассматривала дома вокруг.
— Богенхаузен! — с придыханием сказала она. — Как витрина с кукольными домиками.
— Типичный райончик богатеев, — зевнул Хорст. — А дом... Дом как дом. Видали и лучше.
Он вилял. Угловой дом, как и другие дома по Зиберт-штрассе, был хорош — высокий, строгий, элегантный. Флори верно заметила — казалось, с боку есть ручка, чтобы открыть фасад, как книжную обложку, увидеть срез комнат и игрушечных обитателей. Сам воздух в Богенхаузене был особенный. Воспоминание о Хорнштайнштрассе и родном доме с каменными львами царапнуло сердце...
— Ну что, пойдем? — спросил Хорст. — Уже семь. Я чертовски хочу есть!
— Идите, я догоню.
Я посмотрел на часы, сверил их с уличными — ровно семь. Посмотрел по сторонам и прислонился к фонарному столбу.
Ее не было. Ее снова не было. А ведь договорились, что без четверти семь встречаемся здесь, на углу Зиберт-штрассе...
Алеся спокойно согласилась сопровождать меня на ужин. Правда, при условии, что обратно пойдем пешком — Алеся настаивала, что мне следует больше бывать на свежем воздухе, двигаться, "меньше курить" и "сократить ежедневную дозу морфина". Я не собирался делать ни того, ни другого, но мне нравилось внимание, которым Алеся окружила меня после моего случайного признания той ночью. Своей заботой она напоминала мне мать. Мягкой улыбкой — Еву. Раньше не замечал этого сходства, наверное, потому что Алеся почти не улыбалась…
При этой мысли я невольно улыбнулся сам. Но быстро вернулся с небес на землю. Десять минут восьмого. Шумели тополя, смешиваясь с щебетом птиц и уличным гулом... Девочки прыгали по расчерченному асфальту и весело напевали: «Маленький Ганс отправился один…» [1] Прогуливались с колясками молодые фрау, сновали собачники, в парке бил фонтан. Алеси не было. Это переходило все границы.
Я выбросил окурок в урну и собрался уходить, когда услышал свое имя и звонок.
Велосипедист едва не въехал в припаркованный автомобиль. Алеся сидела позади, придерживая юбку и слегка вытянув ноги. В элегантном светлом платье, кружевных перчатках и шляпке она смотрелась на багажнике велосипеда как принцесса Сиси[2] на деревенской телеге.
Алеся грациозно спрыгнула, поцеловала старичка-велосипедиста, хихикнула, торопливо вытерев ему смуглую морщинистую щеку от помады и поспешила ко мне.
— Ты опоздала на шестнадцать минут, — сказал я. — Зачем?
— Леонхард, прости, пожалуйста. Не поверишь! День задался с утра. Собираюсь, смотрю на часы, а время словно не движется. Часы остановились, представляешь?! Потом замок. Не закрывается… Я его и так, и сяк. Чуть ключ не сломала! Так и ушла, квартира открыта осталась. Думаю, кто знает? Хорошие люди не войдут, а от плохих — закрывайся-не закрывайся... Да и брать у нас чего? Так и на автобус опоздала, хорошо герр Ульрих, сосед, подбросил… Пассажиром на велосипеде не ездила со школы! Вцепилась в юбку, как в знамя! Думаю, не дай Бог попадет в спицы, стыда не оберешься!..
От горячего дыхания, веселого ласкового взгляда и особенно улыбки мое недовольство таяло, как сахар, брошенный в горячую воду.
— Я не спрашивал, почему ты опоздала. Я спросил: зачем? – строго сказал я, чтобы не выглядеть всепрощающим ослом. – Предположу, затем, что подпортить мне вечер. Так? Неужели за полгода в Германии ты не поняла, как важно быть пунктуальным. Это как визитная карточка. Показатель порядочности человека, воспитания, уважения к тому, с кем ты договариваешься. За полгода можно было научиться приходить вовремя?
Алеся опустила плечи:
— Извини, я правда не хотела…
— Не хотела — не опоздала бы, — ответил я. – Больше собранности, и не пришлось бы ехать через весь город на велосипедном багажника, сверкая голыми бедрами! Кстати, что это за поцелуи? Монетки не нашлось, или так привычнее расплачиваться?.. Ладно. Надеюсь, ты все поняла, — я перешел на более снисходительный тон. — Пойдем, нас уже ждут.
Алеся с укором посмотрела на меня и прошла мимо, больше не сказав в свое оправдание ни слова.
***
Чарли встретила нас одна — в брючном костюме и с короткой стрижкой. Рыжие пружинки, которые когда-то мне так нравилось трогать, исчезли. Хосси не оставил без внимания бокал вина в руке и кинул мне недвусмысленный взгляд.
Чарли тепло поприветствовала Алесю, при виде Флори раскинула руки. Зазвенели многочисленные браслеты на запястьях.
— Какая милашка! Не бойся, дорогая, не бойся. Я не кусаюсь. М-м-м... Нравится "Китти Фойль"? — спросила она, оглядев темное платье Флори с белыми "морскими" полосками на рукавах, воротнике и крупным белым бантом на груди.
— Да. Я сшила его сама.
— Сама? Неплохо-неплохо. Мода, навеянная этой мелодрамой второй год не теряет позиций! О, Леонхард!.. Сколько лет!..
Чарли подала мне руку и подставила щеку для поцелуя.
— А что, барон опять опаздывает? — спросил Хосси, оглядывая вестибюль.
— Барон фон Клесгейм никогда не опаздывает, — послышался звучный голос Алекса. Потом появился он сам.
Хорст рассмеялся и, передразнивая манеру и голос Чарли, тоже раскинул объятия. Я с Алексом обменялся скупой улыбкой и рукопожатием. Откровенно говоря, это был не самый приятный сюрприз. Впрочем, это впечатление было взаимным. Но, увидев Алесю, Алекс приосанился. Посторонил меня, взял ее руки, поцеловал сначала одну, потом другую.
— Боже мой… вы? Jesuis content de vous voir, monange. Comment ;a va?
— Merci, tout va bien, — ответила Алеся.
— Знаете, а ведь у меня к вам дело поистине государственной важности!.. — начал было барон, но покосился на меня и поправился: — Впрочем, об этом позже.
***
За столом болтали о всякой ерунде. Чарли гладила огромного белого кота, похожего на пуховку с рекламного плаката. И интерьер всей квартиры был под стать, словно с обложки.
—...Квартира нам досталась уже с обстановкой, — рассказывала она. - Предыдущий владелец, американец, был без ума от эпохи джаза. Отсюда геометрия, золото, стекло, зеркала, дуб, палисандр, черное дерево... Что ж, арт-деко? Я не против роскоши, если роскошь со вкусом...
— Шарлотта, у вас потрясающий дом! — Флори с восторгом смотрела на Чарли. Та цвела и сияла, как на сцене.
— Спасибо, дорогая. Когда-то я поставила себе цель, что у меня будет все, что захочу. Когда я совсем девочкой приехала в Мюнхен, один мудрый человек сказал мне: "Если тебе плохо — работай, чтобы стало лучше. Если тебе хорошо — работай, чтобы не стало хуже"... И вот, — Чарли сделала красивый жест рукой. — Мои наряды печатают в журналах, на моих показах яблоку негде упасть. Я довольна собой, своей жизнью. А на днях один из моих клиентов сделал предложение переехать в Берлин. Заманчиво, но надо все взвесить. Не люблю поспешных решений.
— Берлин… — выдохнула Флори. — Шарлотта, вы — потрясающая женщина!..
— Милая, будь осторожнее в оценке, — как бы промежду прочим заметил ей Хорст. — Пафос позы не служит признаком величия. Тот, кто нуждается в позах, обманчив.[3]
Чарли замечание явно не понравилось.
— Хосси, что с тобой? Не думала, что ты так болезненно относишься к женским победам.
— Ничего страшного. Аналитика никогда не была сильной стороной слабого пола, — Хорст как ни в чем не бывало продолжил уплетать паштет. Но судя по глазам Чарли, отступать она не собиралась. Назревал очередной спор.
Со мной рядом сидел Кристиан. Время от времени он легко толкал меня плечом, чтобы что-то сказать. Говорил тихо, словно боялся быть услышанным. Со стороны мы выглядели как школьники за партой, перешептывающиеся втайне от строгого учителя.
— Хосси говорил, ты ездил в Берлин на операцию? Я молился за тебя как за брата, — прошептал Кристиан, мягко и искренне.
— Спасибо, Кристиан, — отвечал я.
— А знаешь, чем я увлекся, пока лежал в больнице? Не поверишь. Шахматами! Помнишь, сколько времени потратил твой отец, пока мы наконец поняли, что есть "взятие на проходе"?
— Скорее нервов и крови, по его собственным словам, — сказал я.
— Сейчас теплые вечера, мы играем в парке. Очень интересные люди, достойные соперники... Я теперь покупаю любую газету или журнал, если там на последней странице печатают интересные шахматные задачи. А недавно один стоматолог, он тоже любитель игры в парке, показал мне книгу Эммануила Шифферса — это русский шахматист. Жил в конце прошлого века. Так вот, у него есть одна интересная задача! Мучаюсь с ней неделю. Но не сдаюсь.
— Ты, с русской задачей, и неделю? Что же там за головоломка? — удивился я. Когда-то любил посидеть с отцом за шахматной доской, правда это было едва ли не в детстве.
Кристиан бросил "сейчас-сейчас" и, ссутулившись, вышел из-за стола, как будто сбегал из зрительного зала посреди представления. Чарли заметила бегство и проводила мужа долгим, недовольным взглядом.
Я тоже смотрел на открытые стеклянные двери, за которыми исчез Кристиан.
Там, в зале у винтовой лестницы стояла огромная пальма и граммофон. Рядом под маскировкой остролистой зелени, уединившись, разговаривали Алекс и Алеся. Они первыми вышли из-за стола и уже как пятнадцать минут выбирали пластинку. К чести, унтерменшен надо сказать, что собеседник явно ей надоел. Если за ужином она как-то пыталась улыбаться ему, кивала, шевелила губами, то теперь, под пальмой, Алеся была напряжена и бросала на меня тоскующие взгляды.
Вмешиваться я не собирался — в конце концов она сама села на стул, который галантно отодвинул для нее Алекс. Но тем не менее краем глаза наблюдал за происходящим в зале. Что-то внутри неприятно скреблось при виде, как барон любезничает с Алесей, пускает слюни и целует ей руки...
И вот, когда Кристиан убежал за шахматной задачей, Алекс привлек Алесю к себе и, обняв за талию, что-то прошептал на ухо. Алеся отшагнула от него, как от прокаженного, отрицательно покачала головой и скрылась.
Алекс стоял, как ошарашенный. Придя в себя, он взглянул в сторону гостиной, но вряд ли кто-то, кроме меня, видел любовное фиаско барона Александра фон Клесгейма. Чарли и Хорст были заняты спором о "поправке Энтони" к американской Конституции, а бедная Флори пыталась найти хоть какой-то компромисс в вопросе избирательного права американок.
Мне было плевать на Энтони, Америку и ее Конституцию... Я смотрел на остролистую пальму, так и не заигравший граммофон... А ведь зная о нашей ссоре, Алеся могла применить иную тактику — например, кокетничать, чтобы досадить мне, обратить на себя внимание, заставить ревновать. Избитый женский прием. Но она этого не сделала. Я решил, что сам выберу какую-нибудь пластинку и приглашу ее потанцевать. Но позже, после ужина.
2
— ...Хорст, от тебя голова кругом! Флорентина, вы святая, если решились связать с ним жизнь. Кем вы работаете? Сестрой милосердия? — спросила Чарли, прикусывая мундштук.
— Нет, в обувной мастерской, — ответила Флори с улыбкой.
— М-м-м... Поверьте, это повод для гордости. Этого негодяя пытались укротить такие… богини. Да, кстати, Хосси, — Чарли обратилась к нему как ни в чем не бывало. – Недавно встретила Лауру. Она теперь первая танцовщица в "Доме оперетты". Просила передать тебе привет, и что телефон у нее не поменялся.
— Вот и отлично. Будешь звонить ей, блузки-юбки обсуждать, — Хорст и обнял сникшую Флори. Чарли притворно забеспокоилась.
— Ой, дорогая, надеюсь я не задела вас? Понимаете, там бурлил такой роман, можно книжки писать! Неудивительно, Лаура — очень талантлива! Но вы тоже не без способностей. Знаете, мне понравилось ваше платье. Я могла бы взять вас к себе. Ателье Линд, четверг, в двенадцать. Знаете, где это? Или запишете адрес?
Флори засуетилась, ища в сумочке блокнот, но Хорст перехватил ее запястье:
— Шарлотта, ты слишком щедра на предложения. Работать в "ателье Линд" - не только честь, но и ответственность. А в нашем положении волнения ни к чему. Да, моя дорогая?
Чарли посмотрела на живот Флори:
— Дело ваше. Подумайте. Я хорошо плачу. Поверьте, Флори, мужчинам нужно только одно – посадить женщину дома с сопливыми детьми, к горшкам с кашей… Их послушать, женщина счастлива только невыспавшаяся и с геморроем после пятых родов. Наш карлик-министр пропаганды, Геббельс. Жена, пятеро детей… А из-за кого он по слухам едва не покончил с собой? Из-за актрисы с ухоженной кожей. Так что на руках носят тех женщин, которые чего-то стоят.
— Носят, — согласился Хорст, — до первых морщин и поясничного прострела. А потом: ау! Кому нужна стареющая бабенка, когда на пятки наступают свеженькие козочки? И заканчивают эти бывшие примадонны, превратившиеся в размалеванные мумии, довольно жалко. Ни семьи, ни детей, ни стаи любовников.
— Красота не вечна, да. Поэтому пока женщина молода, зачем замыкаться. Даже в отношениях с мужчинами. Это же как… ходить в одном наряде. С новым мужчиной ты каждый раз чувствуешь себя по-новому. Чувствуешь себя желанной, а не варишь тефтели изо дня в день. Ты обновляешься, обновляешь себя, свою жизнь.
— Как вы можете так говорить? У вас же муж, — спросила Флори и посмотрела правее меня. Минуту назад здесь сидел Кристиан.
Чарли так же оглядела пустой стул:
— Знаешь, милочка, у итальянцев есть поговорка: женщине положены муж по закону, офицер для переписки и кучер для удовольствия… Так что, пока молода, делай себя и наслаждайся плодами славы. А выводок еще успеешь нарожать.
Хорст рассмеялся. Сел удобнее:
— Шарлотта, — сказал он, — а ведь ты классическая эгоистка, знаешь?
— Не вижу в этом ничего дурного, — бравировала Чарли.
— Ну это как посмотреть… Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто...[4] Проще говоря, свинья тоже не видит ничего плохо в корыте, вонючем дерьме. Люди кормят, щетинку чешут, хвалят, похлопывая по бочкам. Свинья, наверное, жрет и думает: "Какая же я! Как меня любят!" Потом настает праздник, и хозяин приходит с ножом. Так вот, дорогая, тех, кто не любит сам, не любит никто. Видишь ли, есть определенные духовные законы. Получает тот, кто отдает. Чем больше отдаешь, тем больше получаешь. Любовь в том числе. Любовь супружеская, к родителям, к детям, стране, Богу… Вот где настоящее обновление. А когда человек зациклен на себе, он гниет, воняет, как стоячая вода. Видела болото? Вот. А те, кто прыгает из койки в койку, со временем вообще теряют эту способность. Застревают на ступени плотского удовольствия и не могут подняться выше. Сначала не хотят — потом не могут. Не могут любить. Не способны… А ведь наша жизнь непредсказуема. Сегодня ты банкир, завтра банкрот. Сегодня здоров, как бык. Завтра – тебя разбил паралич. Сегодня красив, как Аполлон — завтра… Теперь внимание, вопрос: кому нужны такие духовные калеки в качестве тыла, стены, костыля повседневности? Ну, кому?
Чарли выслушала внимательно, многозначительно усмехнулась.
— Не убедил, философ. Человек — худшая опора. Я больше доверяю банковским счетам. Они-то не подведут в трудную минуту. Так что сегодня я наслаждаюсь жизнью, а орошением болот и спасением души займусь в старости.
— Нет, не займешься.
— Почему же?
Хорст поднял глаза и мрачно улыбнулся:
— Потому что ты до нее не доживешь.
Сказал он это с таким мистическим холодом в голосе и взгляде, что наступила тишина. Чарли смотрела на Хорста, как обреченный Бальтазар на огненное пророчество на стене[5]. Честно говоря, я сам удивился выходке Хорста и реакцией Чарли. Она была толстокожей циничной стервой. Порой злой, беспринципной. Сейчас же в ее глазах стоял страх.
— Хорст, — тихо прорычал я. Флори тоже почувствовала неловкость ситуации и толкнула жениха локтем в бок.
— Шутка! — Хорст сбросил личину Мефистофеля: — Шарлотта, душа моя, с каких пор ты стала такой чувствительной? Проживешь мафусаилов век, клянусь, а то и ветхозаветного патриарха переплюнешь. Не переживай!.. Что-то я засиделся. Дорогая, потанцуем? Приглашаю, — и, подмигнув Чарли, вышел из гостиной под руку с Флори.
— Идиот... Еще и простушку свою притащил, — Чарли сделала глоток вина. Судя по хриплому голосу, у нее пересохло в горле. Пробовала закурить, но пальцы с алыми коготками дрожали.
Я помог ей, поднес зажигалку к ее сигарете.
— Выкинь из головы. Простушка… Хе! Ты тоже родилась не в королевском дворце. Забыла, как носила пиво морякам в своем Гамбурге?
Чарли отмахнулась и предложила пересесть на широкий итальянский диван с множеством подушек, под большое стеклянное солнце на стене.
— Лео, ты ничего не ел. Почему? — спросила она. К ней понемногу возвращалось самообладание. — Мой повар с такими высокими рекомендациями, что не стыдно подать его самого главным блюдом. С яблоком в зубах.
— Не голоден, извини, - ответил я. Аппетита в самом деле не было.
— А я было подумала, что ты злишься из-за того, что случилось на квартире у твоего друга. Фердинанд, кажется?
— Хельмут.
— Да, точно. Хельмут... Тогда все так получилось... Но это не значит, что мы с тобой...
— Чарли, пожалуйста, — перебил я. — Было и было. Тебе надо оправдываться не передо мной.
Она придвинулась ближе, положила мне подбородок на плечо, вздохнула:
— Рада, что ты пришел, Лео. Я стала забывать, как ты пахнешь. Купила такой же одеколон Кики, так он от него чихает! Олух.
— Бывает. Слушай, а что здесь делает барон? Думал, он уже в Вене.
— Так, добивает дела в Мюнхене перед переездом... Знаешь, он рассказывал про какую-то твою берлинскую подружку. Думала ты с ней придешь, хотела познакомиться. Как она в постели? Лучше меня?
— Нет. Не переживай.
Чарли довольно сощурила лисьи глаза и губами "укусила" за шею.
— Лео, скажи, а если бы... Ну так, чисто фантазия!.. Как думаешь, мы могли бы начать все сначала?.. — спросила она.
— Что ты имеешь ввиду?
— Конечно же не встречи на заднем сиденье! Свадьбу, семью...
— Свадьбу? Нет.
— Почему?
— Потому что я католик, я не могу жениться на разведенной.
— М-м-м, — выдохнула Чарли, — венчание, пузатый священник, и быть вместе в радости и в горе, пока смерть не разлучит нас... Помню-помню.. А если бы Кристиана... не стало?
Усмехнулся уже я и покачал головой.
— Куда же ты его дела? Спрятала в коробку из-под шляпки?
— Отравила, удушила, не важно, — улыбалась Чарли. — Женился бы? Ведь жениться на вдове не противоречит католику. На очень богатой вдове.
— Не неси чушь. И потом, однажды я предложил тебе быть моей женой. Ты отказалась.
— Отказалась? Я была согласна выйти за тебя, но не согласна была рожать в шестнадцать! А ты меня бросил. Ты хоть представляешь, как мне было тяжело?! Если бы не Кристиан, не знаю, как преодолела бы такой удар в спину...
Чарли фыркнула, отодвинулась от меня. Потянулась за сигаретами.
— Ты убила в себе моего ребенка, — ответил я. — После такого я должен был носить тебя на руках?
— Я убила?! – вскочила Чарли и заметалась по комнате, как по клетке. – Я… убила!.. А что я должна была делать? Хорошо, я была готова стать женой военного. Болтаться по стране, жить на чемоданах. Но утонуть в пеленках и отказаться от мечты? О том, о чем я мечтала с детства! Что выберусь из этой чертовой нищеты! Что смогу купить то, что захочу! Что не надо будет перешивать платье, которое до тебя носили пять сестер!.. Что смогу наесться, просто наесться!..
Я молчал. Не думал, что старые скелеты вылезут из шкафа именно сейчас, и что это окажется настолько... мерзко. Но она снова села рядом, положила ладонь мне на руку.
— Лео, послушай. Я много думала в последнее время и поняла, что вот теперь я могу... нет, я хочу попробоваться себя в роли жены, матери семейства. Я рожу тебе детей. Только представь обложку, где мы на фоне нашего загородного домика в Альпах!.. В Берлине я могу получить не просто контракт, а контракт на пошив военной формы! Это огромные деньги!
Чарли села рядом, положила ладонь мне на руку, потом спустилась ниже:
— Милый, ну… — шептала она, поглаживая мой член через брюки, — Кто в прошлом не ошибался? Мы оба наделали много ошибок. Но я готова простить тебя...
— А я нет, — ответил я, сбросил ее руку. Сделал это вовремя, так как в дверях появилась прислуга.
— Фрау Линд, вам звонили из ателье. Там... — растерянно пролепетала девушка, покраснев. Чарли все еще полулежала на мне.
— Выйди! Не видишь, мы разговариваем? Идиотка!.. — вскипела она и запустила в прислугу турецким валиком. Но попала не в нее, а в проявившего Алекса.
— Хорошие дела, — опешив, он смотрел на подушку, которую чудом поймал. — Слушайте, кто-нибудь видел Алис? Или Кристиана? Оба как сквозь землю провалились.
— Кристиан ищет какую-то шахматную задачу, — ответил я. — Хотя прошло уже минут пятнадцать, не меньше.
— Хозяин и фройляйн в кабинете, — проблеяла прислуга. – Просили не беспокоить.
— В кабинете? — удивилась Чарли. — Что они там делают?
Девушка не смогла ответить и снова напомнила о звонке из ателье.
— Вот и мне интересно, что там происходит, — сказал Алекс. — Предлагаю подняться и узнать это. Харди, ты со мной?
***
Мы поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. В паре метров от кабинета Алекс остановился и обратил внимание на медную египетскую цаплю, стоявшую рядом со стулом.
— Какая безвкусица, — сказал он, — как в отеле. Хорошо, что в Мюнхене у меня есть квартира. Ненавижу отели.
— Бывает. Надолго приехал?
— До следующей недели точно. В субботу аукцион. Да, решил пустить Вассерозе с молотка... Впрочем, буду откровенен. Я приехал не столько из-за дел, сколько из-за твоей кузины. Алис – мое важное дело в Мюнхене. Знаешь, когда она без каких-либо внятных объяснений отказалась от должности моего секретаря, я был разочарован. Не терплю такого легкомыслия: то согласилась, то отказалась. Но потом узнал, что незадолго то того, как отказать, Алис видели с тобой. Вы о чем-то говорили у озера. Мне показалось это странным, но не более того. И вот, приехав в Мюнхен я узнаю, что теперь Алис у тебя вроде прислуги. Стирает, готовит, выгуливает собаку.
— И что? — спросил я.
Алекс шагнул ближе, присмотрелся. Такой серьезный взгляд обычно предварял не менее серьезный вопрос. И он последовал.
— Вы с ней любовники? — спросил Алекс.
— Да, — солгал я, не задумавшись ни на секунду.
Алекс заиграл желваками. Посмотрел по сторонам, что-то обдумывая:
— Я подозревал… Хорошо. Тогда так... Я хочу, чтобы ты дал ей расчет. И готов заплатить. Тебе все еще нужны деньги?
— Деньги всегда нужны. Но не проще ли тебе договориться с Алис? Или опять не получилось? Ай-яй-яй! Кузину не заинтересовало даже предложение государственной важности! – уколол я. Но Алекс сохранял внешнее спокойствие.
— О, нет. Это другое. Я всего лишь предложил ей выступить на одном благотворительном вечере. Но Алис постоянно смотрела на тебя… Я понял, она себе не принадлежит, и сама ничего не решает. В том числе, когда ложится с тобой в постель. Так что… В прошлый раз, кажется, речь шла о пяти тысячах? Теперь я готов предложить, скажем... сотню.
Я подумал, что ослышался. Алекс повторил, выделяя каждое слово:
— Сто тысяч, и ты забываешь о своей кузине навсегда.
— Ты дерьмово блефуешь. Не играй в вист, — сказал я. Не верил, что Алекс настроен серьезно.
— Банковский чек, наличные — на твое усмотрение. Жду ответа до конца недели. Надеюсь, он будет правильным.
В гестапо мое жалованье выходило около восьмисот рейхсмарок в месяц. А теперь, если Алекс правда рехнулся, я получил бы сто тысяч в одно мгновение, не прилагая никаких усилий. Конечно, Алеся готовила вкусно. Я привык к ее стряпне, у меня не было претензий к начищенному паркету и выглаженным рубашкам, но, имея деньги, я мог бы обратиться в агентство и найти более достойную замену...
Да, подумать было о чем. Что я терял? Ничего. Разве ее саму...
Тем временем Алекс зашагал к кабинету, чуть толкнул дверь, прислушался, жестом показал подойти к нему. Вероятно, там происходило что-то интересное.
3
Сквозь тонкую щель двери мало что можно было разглядеть — полки книжного шкафа от потолка до пола, бюро, возле которого в кресле сидела Алеся. Но слышно было каждое слово, даже шум улицы за открытым окном. Кристиан расхаживал по кабинету, исчезая из виду то в одном углу, то в другом. Иногда он останавливался в центре перед большой старинной географической картой, замолкал, вздыхал и говорил снова.
В очередной раз пропав из поля зрения, он появился с книгой:
— …А это привез ваш брат из России. Александр Пушкин, полное собрание сочинений. К сожалению, только третий том. Вам наверняка это имя ни о чем не говорит, но для русских Пушкин — поэт первой величины…
Алеся приняла книгу из его рук, как золотой слиток. Перелистывала страницы благоговейно, поглаживая подушечками пальцев текст, как слепая. Она молчала и не задавала вопросов. Но ей явно не было скучно, как недавно с Алексом.
— «Евгений Онегин» — роман в стихах, — продолжал Кристиан. — Сюжет тривиален. Сначала она любит его, потом они меняются местами. И на первый план выходит нравственный выбор: идти за сердцем или моралью. Татьяна выбирает второе… Знаете, чуть позже, когда Чайковский работал над оперой, «Евгений Онегин» его буквально вынудили изменить финал, чтобы Татьяна, недолго собирая чемоданы, сбежала с Онегиным. Поклонницы ликовали. Но зато обрушилась волна критики с другой стороны. Что он превратил Татьяну в вертихвостку! Чайковский разозлился, вернул финал романа и больше не менял. Забавно, не правда ли?
— Вы так много знаете. Вам нравится русское искусство? — робко спросила Алеся.
Кристиан неловко улыбнулся, снял очки и прикусил дужку:
— Понимаете, я долгое время занимался переводами с русского. Блока на немецкий, Гейне на русский. Переписывался с русскоговорящими профессорами, писателями, публицистами, философами со всех уголков мира. Видел себя в авангарде западно-восточного примирения… А когда ты настолько погружен во что-то, ты не можешь делать это механически, без симпатии… Фальшиво получится. Ремесленничество.
— Получается, вы симпатизируете России?
— Получается, — ответил Кристиан с грустью. — Зато в университете я читаю курс германского фольклора. В следующем году, возможно, добавится девятнадцатый век, романтизм. Впрочем, как о нем говорить, когда сожжены книги Гете, и сам он вычеркнут из великого германского наследия? А ведь для тех же иенских романтиков, Гете — это константа, неизменная величина... Хотите, я вам прочитаю свои переводы из Гете?
— Очень...
Кристиан улыбнулся, закрыл глаза и что-то упоенно продекламировал на русском.
Чего-то подобного я ожидал. Дед Кристиана долгое время жил в Санкт-Петербурге, кажется, был инженером. Когда вернулся, все вокруг заметили, насколько он изменился, «обрусел». Невероятно, но он чистокровный немец, рейхсдойче, скучал по этой холодной дикой стране и собирался перевезти туда свою семью! Хорошо, что до этого не дошло — старик сыграл в ящик, однако ему удалось запудрить мозги внуку.
Семья Кристиана не одобряла этих увлечений. Мать часто просила меня повлиять на него, встряхнуть и заставить заниматься делом. Но здесь Кристиан проявлял поразительное, несвойственное для него упрямство. Он тратил время на бодания с редакцией из-за очередной непринятой статьи о каком-нибудь русском писателе, и тратил деньги — печатать Кристиана соглашались разве мелкие частные издательства русской эмиграции, но на средства автора и крошечным тиражом.
Свадьба тоже ничего не изменила. Все изменилось после одной дружеской вечеринки. Что Кристиан наболтал, не знаю. Кто его сдал — тоже. Но после суток в гестапо он больше не сказал ни слова о русских писателях, не написал одной статьи, не сделал ни одного щелчка на пишущей машинке. Даже те русские книжки, которые я привез в качестве трофея, принял с подозрением. Не подкалываю ли я его, не проверяю ли? Не остались ли в нем прежние симпатии к врагу?
Я был уверен, Кристиан повзрослел, протрезвел, в конце концов испугался, а навязанные сбрендившим дедулей идеи о "таинственно-прекрасной России" остались в прошлом. Но, как говорится, ворону купание не поможет...
—…Мои каникулы в Швейцарии ее не захватили, а здесь сидит не шелохнется, — шепнул мне Алекс.
— Слушает из вежливости. Или из жалости, — предположил я и хотел было прикрыл дверь, давая понять Алексу, что дальше его "уши" здесь лишние. Но у него были другие планы. Он толкнул дверь и громко проговорил:
— Так-так! Вот и беглянка! О чем же мы говорим в такой интимной обстановке?
Кристиан засуетился, как бы незаметно сдвинул какие-то книги к краю стола, прикрыл газетой.
— Собственно ни о чем… Так, о всяком…
— Отлично. Значит, я могу помешать? Дело в том, что у меня запланирован кое-какой сюрприз для несравненной фройляйн Алис. Прошу вас спуститься в зал.
— Я бы хотела остаться здесь, — Алеся в ответ не подала руки, смотрела с пренебрежением с того момента, как Алекс распахнул двери кабинета. Барона это не смущало, и он улыбался широко и уверенно. Не знал, что он задумал, но мне это не нравилось.
— Хорошо. Мы останемся здесь. Кики, тогда зови, пожалуйста, всех наверх.
Кристиан вернулся скоро. За ним Хорст с Флори, недовольная Чарли.
Как когда-то на моей вечеринке Алекс вышел в центр библиотеки. Правда на этот раз он вывел за руку Алесю.
— Друзья, дело в том, что сегодня — необычный день, — сказал Алекс. — Честно говоря, когда я получил приглашения от моих друзей, Шарлотты и Кристиана, и узнал, что среди гостей будет Алис, сомнений не осталось, что ужин будет праздничным. Но я ошибся. Никто из вас ничего не подозревает, а ведь сегодня у фройляйн Алис… день рождения! Да-да! Конечно, ничему иному, как скромности и воспитанию, я это молчание приписать не могу.
Все удивленно зашумели вокруг Алеси — кажется, она больше всех удивилась напоминанию о собственном дне рождения. Хорст свистнул и громко запел поздравительную песнь.
— Тише! Я не закончил! — повысил голос Алекс. — Так вот, барон фон Клесгейм не мог явиться без подарка. Поэтому, по традиции, прошу вас закрыть глаза... Это не страшно, Лео подтвердит. А я, с вашего позволения, побуду немного бессовестным…
Алекс что-то достал из кармана и приколол к платью Алеси небольшую сверкающую брошь в виде павлиньего пера.
— Прошу. Маленький сувенир на долгую память с самыми чистыми пожеланиями.
Алеся открыла глаза и с каким-то глупым детским восхищением смотрела на пошлую безделушку. Так радоваться какой-то стекляшке! Интересно, как барон узнал про ее день рождения?
Тем временем Чарли пригляделась к броши повнимательнее, то же сделал Кристиан, надев очки, и бросил удивленный взгляд на жену. Чарли уверенно кивнула в ответ.
— Знаешь, сколько сейчас приколото на груди твоей сестренки? В переводе на рейхсмарки, — шепнула Чарли мне на ухо.
Я не поверил, услышав сумму. Но Чарли настаивала:
— Мы с Кики были на этом аукционе. Брошь из драгоценностей семьи Романовых, русских царей. Покупатель пожелал остаться неизвестным.
— Бывает, — ответил я. Алеся благодарила барона, в ее глазах, жестах больше не было враждебности. Конечно, она говорила, "что это лишнее", " не стоило", но подарок ей явно нравился. Возможно, она не представляла его реальной ценности. А может... представляла?
Черт возьми! Это "перо", со слов Чарли, стоило больше, чем квартира, которую я снимал. Пышные жесты были в стиле барона, крупные проигрыши в игорных домах, дорогие покупки. Но дарить что-то настолько дорогое девушке, которую видел пару раз в жизни? Нет. Исключено. Разве чтобы досадить мне, продемонстрировать свое превосходство.
Я говорю, что Алеся моя любовница. Он предлагает сделку и неделю на обдумывание, но не проходит десяти минут, как он лапает ее, у всех на глазах дарит брошь, будто сделка — вопрос формальный. Будто я приперт к стенке, и все решено. Ведь он мог подарить эту брошь Алесе наедине, но нет. Ему нужна была публика. Реванш.
— Барон, вы очень щедры и внимательны, — я шагнул вперед. – Но вряд ли Алис может принять такой подарок.
— Почему? — спросил Алекс.
— Хотя бы из-за его стоимости, — небрежно заметила Чарли, разглядывая ногти. — Это ведь брошь с аукциона, так? Кстати, а Лина знает?
— Как?.. Это... это что, настоящее? — Алеся с испугом посмотрела на подаренную брошь.
Барон впился взглядом в Чарли. Алесю взял за руку:
— Прошу вас. Если в ваших глазах я достоин хотя бы капли уважения, примите этот маленький символ моей дружбы. Я хотел бы надеяться, что она будет такой же настоящей и крепкой, как алмазы. А не как разноцветные стекляшки. Это вас ни к чему не обяжет, клянусь.
— Хм... — Хорст сделал умное лицо, — оправдание засчитано. Алис, забирай! Потом продашь, будет на что вызвать слесаря. Он замок новый поставит.
— Не думаю, что это хорошая мысль, — ответил я. — Милая, сними, пожалуйста. Это слишком дорогая вещь.
— Дорогая для кого? Для тебя? — Алекс остановил руку Алеси. — Лео, кажется, ваша с Алис родственная связь настолько далека, что об этом говорить смешно. Тогда на каком основании ты командуешь? Я сделал красивой девушке красивый подарок в день ее рождения. Если она решит отказаться от него, я приму ее выбор. Но я не хочу, чтобы ее принуждали.
Я должен был что-то сказать. Ответить так, чтобы снять вопросы. В то же время не выставить себя дураком или тираном.
— Алекс, во-первых, ты женат, — сказал я. — Подарки от женатого мужчины...
— Пока женат. Но разве я подарил обручальное кольцо?
— Во-вторых! Не думаю, что тебе понравилось бы, если бы кто-то дарил твоей жене дорогие подарки, пусть и не обручальные кольца. Так вот, Алис моя невеста. Это достаточный повод, чтобы мы поняли друг друга?
Улыбки исчезли, стало слышно, как ходят часы.
Выражение лица Алекса изменилось. Алеся тоже стояла, словно ошеломленная. И, пока она не сказала лишнего, заодно, чтобы добавить веса своим словам, я подошел к ней, обнял за талию и поцеловал.
...Поцелуй получился долгим и, наверное, убедительным. Вокруг раздались хлопки, поздравления. Чарли крикнула, чтобы принесли в кабинет шампанского и фруктов. Хорст набрал воздуха и запел еще громче:
— Светлый союз ваших сердец, нежным покровом любовь осенит! Цвет красоты, славы венец. Всё вам отныне блаженство сулит! [6]
Я был удивительно спокоен и удовлетворен, что все сделал правильно. Барона надо было проучить. Тем более, все получилось так легко. Поцеловать ее, ответить на вопросы, посыпавшиеся со всех сторон. То, что мы скрывали помолвку из-за смерти моей матери, поняли все. Хорст пожал мне руку, предложил вместе спланировать медовый месяц. Флори сказала, что мы очень красивая пара, на эмоциях расплакалась. Заблестели глаза и у Чарли. Она долго стояла в стороне, когда шум утих подошла ко мне и тронула за плечо.
— Даже не знаю, поздравить тебя или... — проговорила она, натянуто улыбаясь и пряча глаза. — Надеюсь... ты знаешь, что делаешь? Как ты там говоришь, бывает...
Чарли совершенно глупо рассмеялась и пожала мне руку. Затем развернулась и вышла едва не бегом.
Чуть позже она сообщила, что вынуждена покинуть гостей — того требовали срочные дела в ателье. Барон вызвался подвести ее — Чарли согласилась.
Как только за супругой закрылась дверь, Кристиан воодушевился и на правах хозяина предложил продолжить вечер на свежем воздухе — прислуга получила распоряжение приготовить стол в саду, принести кофе и мороженое.
Это была отличная идея. Я и сам как раз собирался выйти на улицу. Надо было покурить и как-то проветрить мысли после поцелуя, который обошелся мне в сто тысяч рейхсмарок.
4
Вечер был тихий. Если бы не мошкара, на таком свежем воздухе можно было бы хорошо выспаться. В тени дома, возле скульптуры, оплетенной желтыми розами, стояла беседка – внутри небольшой садовым столик, за которым Хорст и Кристиан играли в шахматы. Флори сидела неподалеку около небольшого декоративного прудика и болтала рукой в воде и протирала лоб и шею. На самом деле, для восьми часов вечера было еще слишком жарко и душно.
Я спросил Флори, где Алис – оказалось, Чарли попросила ее собрать букет для чайного стола. «Значит, придет сама», — решил я и направился к беседке.
— … А потом мы купим домик где-нибудь в пригороде, где потише. Займусь выращиванием клубники. У меня будет много клубники! Четверть моргена точно, – рассказывал Хорст. Увидев меня, он развернулся на стуле: — Вот и жених! Я же говорил, что папашин портсигар принесет тебе удачу, старина! А ты не верил, рожу кривил.
— Хорст строит планы, — сказал Кристиан. — Сына назовет Вильгельмом. Он будет адвокатом.
— …Или судьей! — перебил Хорст. — Я еще не решил.
— …А издательство меняет на четверть моргена клубники. Слышал, — сел я рядом, угостил друзей сигаретами. — Значит, тебя рассекретили? Ты больше не "рабочий" Краус Маффей?
Хорст как бы смахнул пот со лба.
— Признался и был прощен. Фух! Я так не дрожал, даже когда в прошлом году в фамилии фюрера буквы перепутали и пустили в тираж. Итак, Рубикон преодолен. Впереди другая жизнь. Не городская. Я решил. Большая семья требует большого дома, простора… Нет, она опять! Ведь простудится, – Хорст погрозил пальцем Флори, которая сняла кофточку и принялась обмахиваться маленьким веерком.
— Хосси, сейчас градусов двадцать пять, - заметил Кристиан.
— А сквозняки? Вечернее тепло коварно. Однажды летом я здорово простудился. А тогда тоже все говорили тепло, тепло!
— Случайно не когда мы ездили в Австрию к Алексу? – вспомнил я. — Ты тогда напился и заснул в винном погребе.
— Меня просто сморило на жаре. Австрийский климат не для моей прусской крови, — начал оправдываться Хорст, но мы с Кристианом рассмеялись и не дали ему договорить. Хорст передразнил наш смех, скрючив рожу. – Идиоты!..
— Без обид, Хосси, — сказал Кристиан. — Мы не со зла. Просто ты в очередной раз нас удивил! С твоими-то… вкусами и кругом общения, и вдруг такая девушка? Милая, простая, искренняя…
— В самом деле, Хосси, — поддержал я. — Еще месяц назад ты призывал такой тип женщин едва ли не колесовать. Помнишь, в бильярдной, какой-то докторишка дочку нахваливал?
— Все течет, все меняется. Я что не человек? Не могу влюбиться? Выбор его удивляет… Хе! А к выбору Харди у тебя вопросов нет? У меня вот есть.
— Хосси, у тебя ко всем есть вопросы, — сказал Кристиан. — Александр женился. У тебя вопросы. Я — вопросы. Харди — опять вопросы.
— Ну, к твоему браку я отношусь со скептицизмом, но допускаю. Ты, — Хорс оглядел Кристиана, — мягкий, весь в науке, литературе. Беспомощный, как ребенок. Тебе нужна сильная рука и женщина, которая крепко стоит на ногах, а не витает в облаках. Другой вопрос, что эта женщина... Кхе.. Мда... Так вот. Вс;, абсолютно вс;, включая брак, в Германии должно способствовать созданию расово и идеологически однородного общества. Так что тебе, Харди, нужна какая-нибудь белокурая голубоглазая дочь Рейха. Понятная, простая и надежная, как табурет. А Алис, она такая, с секретом. Мутная река с подводными камнями. Мне почему-то кажется, ей ближе Libert;, ;galit;, Fraternit;, чем идеалы Рейха, за которые Харди проливал кровь. А разные взгляды в отношениях, тем более в супружестве – это бомба замедленного действия.
— Мало ли что тебе кажется, — усмехнулся я. — Если она долго жила во Франции, это не значит, что она приняла идеалы Великой французской революции.
— Возможно, Алис более традиционна в оценках немецкой действительности. Разве это плохо? — вступился Кристиан. — Наоборот, они дополняют друг друга: прошлое и настоящее, традиции и современность. В конце концов, именно единство и борьба противоположностей в диалектике являются источником развития. Эти два начала борются друг с другом, отрицая друг друга, но в то же время обусловливают существование друг друга.
Хорст как маятником закачал головой и пальцем. Отчеканил, как приговор:
— Мы говорим о двух принципиальных людях с принципиально разными политическими убеждениями. И не рассказывайте мне сказки о любви, как о великой соединяющей, всепрощающей силе! Чепуха! Согласен, на какое-то время чувства, страсть притупляют взгляды. В постели не до идеологий. Но когда страсти перекипят, пена сойдет, что потом? Харди, ну... ведь она не сторонница фюрера. Флори как-то обмолвилась, что Алис ни пфеннига не пожертвовала на помощь нашим солдатам. На мой "Хайль" она обычно отвечает: "Здравствуйте, Хорст". Не веришь, проведи эксперимент, спроси, верит ли она, что коммунисты подожгли Рейхстаг в тридцать третьем. И что она думает о последовавших за этим декретах.
— Не думаю, что она о них слышала вообще, — отвечал я. — Моя мать, светлая память, была абсолютно аполитична. Ей это не помешало прожить с моим отцом тридцать лет. Когда женщина разделяет твои убеждения — это хорошо. Но когда она не вдается в подробности, еще лучше.
— Аполитична? — Хорст задумался. — Хорошо, если так. Потому что в противном случае одному из вас двоих придется либо уступить, либо сломаться.
— Ты много болтаешь и сейчас лишишься ферзя.
Кристиан подтвердил мои слова на шахматном поле и поставил шах. Хорст махнул рукой, поднял глаза на Флори и сделал грозное лицо:
— Флорентина, не сиди на камне!..
Флори в ответ показала язык. Хорст скакнул ладьей по диагонали в конец доски, бросил мне: "Доиграй!" и поспешил к возлюбленной.
Кристиан проводил его мягкой улыбкой.
— Не слушай его, Харди. Работа сказывается на нем. Когда человек пишет под диктовку то, что ему говорят, со временем он теряет себя, перестает иметь собственное мнение. Вот и крутится, как флюгер. Скажет одно, потом другое. Мне он тоже намекал на разные гадости про мою жену. Будто я слепой и не знаю, что делает Шарлотта... А Алис хорошая девушка. Думаю, ты будешь с ней счастлив.
Кристиан говорил искренно. Но я посчитал лишним развивать эту тему и вернул белую ладью на место, оценил оставленную партию. Если в карамболе Хосту не было равных, то в шахматах он начинал ерзать на половине партии. Более того, до сих пор путал, как какая фигура ходит.
— Думаешь спасти партию? — спросил Кристиан.
— Черт знает. В карты бы посоветовал, а здесь… По-моему, она обречена, — ответил я и сделал ничего не значащий ход пешкой. — Кристиан, а как твои дела в университете на поприще науки?
— Ничего интересного.
— Разве? А я слышал в ваших стенах появились поклонники епископа Галлена...
— А-а-а, ты об этом, — Кристиан вздохнул. Подпер подбородок рукой. — Да, на прошлой неделе я дважды имел удовольствие общаться с твоими коллегами. Извини, но если ты прощупываешь меня про эти листовки, мне нечего сказать сверх того, что сказал им.
— Неужели? Не верю, что ты рассказал все слухи, все странности, свои подозрения.
— Откуда они должны у меня появиться?
— Ты, как и я, ты ходишь по улицам и тебе тоже попадаются разные «крамольные» надписи и призывы. Как думаешь, этим занимаются взрослые люди? Нет. Скорее мелкие ублюдки, вроде твоих студентов. Которые, к слову, тебя ценят и доверяют, сам же говорил. А значит, готовы поделиться информацией.
— Предлагаешь, собрать их в аудитории и устроить допрос? — спросил Кристиан. Его голос потерял прежнюю доброжелательность.
— Разумеется, нет! Не надо никого допрашивать. Так, если что-то вдруг услышишь, дойдет слух, скажи мне. Я могу на тебя рассчитывать, как на друга?
Кристиан долго смотрел на доску, потом куда-то в бок, поверх кустов и деревьев, на розовое закатное небо и белесые облака.
— Как на друга — да. Сотрудничать с гестапо и писать доносы на своих учеников я не буду. Извини, Харди. Тебе шах и мат.
Я не смотрел на доску. Обычно мягче ваты, совершенно ручной Кристиан теперь как никогда говорил уверенно и твердо. Я не сомневался, одного намека на сотрудничество будет достаточно, чтобы Кристиан заверил меня в своей дружбе и поклялся достать зубами даже угли из костра. Минуту назад, когда он говорил, что "знает о проделках своей жены", в его голосе слышался упрек, но он даже не осмелился поднять глаза. Откуда теперь в робком ягненке проснулся лев, я не понимал, но это насторожило.
— Перенесем наш разговор, скажем, на понедельник? — предложил я, потому что показалась прислуга с вазой и букетом цветов. Рядом шла Алеся.
— Конечно! Около шести я буду свободен, — повеселел Кристиан. — А где встретимся? Около стадиона открылось хорошее кафе. Хорошее пиво, вкусные обеды, приветливые официантки. Там в клетке живет огромный попугай и приглашает посетителей!
— Нет-нет, — ответил я. — Дитлинденштрассе, тридцать два — сорок три. Серое здание. Поговорим там.
Я достал записную книжку. Адрес писать не стал — уверен, Кристиан его помнил еще с прошлого визита в гестапо. Написал только номер своего кабинета и время — десять утра.
Кристиан поменялся в лице.
— О, милая, ты как раз вовремя, — сказал я подошедшей Алесе, поцеловал ее руку. — Чудесный букет! Твои пальчики теперь пахнут цветами. Садись.
Алеся отказалась и выжидающе посмотрела на Кристиана. Он схватил со стола лист бумаги, внезапно вспомнил, что ни мороженое, ни кофе еще не подали, и побежал разбираться.
— Леонхард, я пожалуй пойду, — сказала она, поправляя кружевные перчатки. В голосе, лице, чувствовалось напряжение.
— Почему? Что-то случилось? — спросил я. Завтра выходной, а на часах не было и девяти.
— Все хорошо. Просто поздно. Флори ночует у Хорста. А там квартира открыта. Домовладелица заметит — мало не покажется. Надо идти.
— Если все хорошо, почему ты не улыбаешься? — спросил я и отогнал от волос Алеси бабочку, по-видимому, привлеченной заколкой в виде цветка. — Улыбнись. Разве нет повода? Меня уже поздравили со свадьбой не единожды.
Алеся улыбнулась, но взгляд ее оставался холодным, колючим.
— С чем поздравлять? — спросила она. — С лишней головной болью? Флори уже прожужжала уши: «Какое платье хочешь?», «будешь ли венчаться?». Не беременна ли я? В самом деле, отличный повод улыбнуться. Правда, зачем тебе это было надо?
— Я решил, так будет удобнее. Любая немка счастлива стать невестой офицера СС. Можешь рассматривать это как мой подарок на твой день рождения.
Я не кривил душой. Я хорошо помню, как в Галиции, рейхскомиссариате Украина, жили в доме одной милой вдовы. Ее красавицы-дочери начищали до блеска мои сапоги, стирали вещи, танцевали для нас и пели песни, и даже целовали мне руки, когда я угощал их леденцами... А за год до того жена одного крупного пражского чиновника вовсе покончила с собой после того, как получила мое прощальное письмо. Те же славянки, и тоже красивы…
Я хотел обнять Алесю, но она отвернулась:
— Спасибо за подарок. Кузина — так кузина, невеста — так невеста. Как у нас говорят, хоть горшком назови, только в печь не ставь.
– Не понимаю, чем ты недовольна? — сказал я. Мне не нравился ее сердитый тон. — Я избавил тебя от назойливого внимания барона и сохранил твое доброе имя. Может ты не знаешь, но подарками покупают только шлюх? Они обязывают. Или в России принято принимать драгоценности от женатых мужчин?
— В России принято держать слово. Тем более мужчинам. Сказал — сделал. В России никто не гордится тем, что выставил кого-то дураком, что солгал и подбил на ложь другого, потому что этот другой связан по рукам и ногам и ничего не может сделать… В России за это не благодарят, а морду бьют, — Алеся говорила тихо, даже немного устало, но за каждым словом слышалась злость и раздражение.
— Почему солгал?
— Согласно Закону об охране немецкой крови и чести от тридцать пятого года ты не можешь на мне жениться. Я не немка. Я русская, — это слово Алеся сказала твердо и не скрываясь. Я осмотрелся. К счастью, лишних ушей не было.
— Или ты не согласен с Законами своего Рейха? Не согласен с политикой фюрера?
— Нет... — ответил я. Был немного сбит с толку этим аргументом.
— Что нет? Не согласен?
— Согласен, разумеется… Но паспорт у тебя рейхсдойче. Так что ничто не мешает мне назвать тебя своей невестой. Только невестой. О настоящей свадьбе речи не идет, разумеется.
— Даже так?! Какая прелесть! — засмеялась Алеся и плеснула руками. — Послушайте, герр офицер, а вы не боитесь?
— Боюсь? — удивился я. — Чего?
— Меня. Вдруг я тайком залезу в твой кабинет за какими-нибудь документами. Ты ценный источник информации. Или раскроется моя фальшивая биография? У тебя возникнут проблемы. В конце концов я могу убить тебя. Имею полное моральное право, поверь. Хотя бы то, что такие как ты пытали и повесили моего брата.
— Я не вешал твоего брата. Это раз, — ответил я. — Два – рабочие документы я дома не храню и обсуждать свои служебные дела не намерен. Что касается остального, ты все это можешь сделать. Но сама же призналась, что связана по рукам и ногам. Это ведь о нашем соглашении, так? Зачем тебе убивать меня, если от меня зависит твое возвращение домой?
Алеся молчала. Сжимала скулы, пальцы в кулак и напряженно смотрела по сторонам. Я подошел ближе, погладил ее плечи, пригладил волосы.
— Я ответил на твой вопрос? Тогда успокойся. Ты слишком взволнованна и не можешь правильно оценивать произошедшее. Попробуем десерт, попрощаемся, и я провожу тебя. Таков был первоначальный план действий на вечер, и я не вижу причин его менять. Да, вот еще, — добавил я. — зови меня Харди. Выглядит нелепо, что ты до сих пор называешь меня полным именем.
Алеся не ответила. Ни к мороженому с шоколадной крошкой, ни к клубнике со сливками, ни к обожаемым конфетам из молочного шоколада она так и не притронулась.
5
Около десяти вечера мы стояли на пустой остановке. Автобус только что ушел, и Алеся, вздохнув, побрела по улице. Становилось прохладно, и она потирала голые предплечья. Я снял с шеи легкий джемпер, который предусмотрительно захватил с собой, полагаясь на позднюю прогулку, и накинул ей на плечи. Алеся поблагодарила — это «спасибо», было единственным словом, которое она произнесла за последние четверть часа.
Я пытался начать с пустяков, веселых историй, но разговор не клеился.
Улицы были малолюдны. Магазины и лавка закрыты, горели только фонари и луна. Пели птицы, где-то за деревьями, в парке мелькали разноцветные огоньки гирлянд, слышалась музыка. Я искал глазами хоть одну запоздалую цветочницу, но этих обычно вездесущих бабенок с корзинками цветов, как назло, нигде не было. Хотел подарить Алесе цветы. В конце концов, у нее был день рождения.
— … Кстати, сколько тебе сегодня исполнилось? Двадцать пять? – спросил я.
— Не знаю, наверное.
— Как же это? У тебя же сегодня день рождения.
— Не у меня. У Алис Штерн. Александр запомнил дату, когда смотрел паспорт. А ей да, сегодня двадцать пять.
Алеся отвечала так, словно случайный прохожий спросил, который час. Вдруг остановилась, как будто кого-то заметила.
— Линда?.. Линда! – крикнула Алеся и поспешила на другой конец улицы. Возле круглосуточной аптеки стояла женщина и качала коляску. Ребенок кричал, Линда, невысокая блондинка, нервничала и не на шутку волновалась.
Как выяснилось, ее старшая дочь лежит с температурой. Доктор выписал рецепт, и пришлось срочно бежать в аптеку.
— … А ее как оставлю? — восклицала женщина. – У Клерхен и без того болит голова. Алис, девочка моя, присмотри за Анной! Я всего на минутку, не больше! Она ведь не даст спокойно купить… Только отойду – кричит!..
Алеся заверила, что все будет в порядке. Обрадованная Линда исчезла за стеклянной дверью с аптечным крестом.
— Знакомая? — спросил я.
— Тоже портниха из ателье, — ответила Алеся.
Ее прежнюю мрачность как ветром сдуло. Она пряталась за ладони, напевала что-то веселое, трясла погремушкой будто в коляске кричал ее собственный ребенок. Ничего не помогло, и Алеся взяла его на руки.
— Добилась своего? Посмотри, как помидорка, — ласково говорила Алеся, убирая с лица девочки пушистые волосики. - Приучила тебя мама к рукам, а теперь не знает, что делать. Да? Кто у нас шумел? Кто кричал?
Алеся щурилась и щекотала носом грудь девочки. Даже не заметила, как с плеч слетел мой джемпер, и я едва успех подхватить его. Девочка перестала плакать, только булькала губами. Потом заметила меня и протянула мне ручку.
— К дяде хочешь? Иди к дяде, — сказала Алеся. — Подержи пока. Да не бойся! Не мина, не взорвется.
Не успел я возразить, как ребенок оказался на моих руках. Сама Алеся ловко поправила пеленки в коляске. Я разглядывал девочку — она меня. Не хотел, чтобы она снова начала визжать, но она вдруг схватила меня за нос и заулыбалась слюнявым беззубым ртом. Я невольно улыбнулся в ответ.
— Как ее зовут? – прогнусавил я.
— Анна, — ответила Алеся и, достав платок, вытерла ребенку рот от слюней.
В этот момент с нами поравнялась пара, гуляющая с таксой. Пожилая фрау заметила: «Какая красивая семья... Крошка — вылитый отец!» Ее супруг пошевелил пышными бисмарковскими усами, пробормотал: «Да-да».
Алеся с недоумением усмехнулась. Я пожелал пожилой паре хорошего вечера. Девочка тем временем начала тыкаться носом мне в грудь.
— …А вот кусать дядю не надо, у него нет того, что ты хочешь. Давай, а то сейчас всю рубашку тебе ослюнявит.
Алеся забрала ребенка у меня из рук также внезапно, как и вручила. Девочке это не понравилось, и она снова расплакалась, царапая воздух ручками. Но из аптеки выбежала мать. Рассыпалась в благодарностях, доложила о покупках и, уложив ребенка в коляску, поспешила домой.
...Алеся проводила ее долгим, печальным взглядом. И только когда темная фигура исчезла, мы снова пошли по дороге.
— Ты любишь детей? — спросил я. После увиденного был уверен, что нашел нужную нить разговора.
— Как их можно не любить? Особенно таких крох. Беззащитные, маленькие...
— Просто любить мало. Ты держалась так уверенно, как настоящая мать! Нет, правда. Даже прохожие обманулись.
— Это опыт, — ответила Алеся. Мои слова ей явно польстили. Даже глаза оживились. — В Минске на каникулах я подрабатывала в детском садике. Лето, чем заняться? Да и деньги нужны. У меня таких было двадцать пять грудничков.
— Двадцать пять?!
— Двадцать пять. Справлялась, ничего.
— Если ты так любишь детей, почему не родила сама? — спросил я.
Алеся снова стала серьезной. Ответила тихо, без эмоций.
— Да как-то… не сложилось.
— Карьера пианистки? Успех, поклонники?
– Карьера? Карьера женщины – это дети, семья, дом. Это самая важная и счастливая карьера. Разве это вот, — Алеся с тоской оглянулась, словно там, у аптеки снова видела коляску: — разве это карьера заменит? Или успех... Нет. Глупости.
— Ты права. Тем не менее, в России у тебя был мужчина?
— Был.
— Муж? Любовник?
— Жених. Мы хотели пожениться. Подали заявление...
— Почему не поженились?
Алеся не ответила. Только повела плечом. Вспомнилась болтовня Флори об изменах. Возможно, этим и объяснялось напряженное молчание.
Наконец мы вошли в тихий темный двор. Алеся остановилась под единственным грязно-желтым фонарем, нашла глазами свое окно.
— Пришли, — сказала она. — Спасибо, что проводил.
— Пустяки. Какие планы на завтра? — спросил я.
Было уже поздно, но что-то как будто не отпускало от нее ни на шаг. Топтался на месте, придумывал на ходу вопросы, чтобы хоть как-то оттянуть расставание.
— Закончить то, что должна была сделать сегодня. Квартиру убрать, постирать, собраться на работу. Найду чем, заняться. Вон, клумба под окнами заросла совсем.
— Много дел, — ответил я. — Завтра утром я иду в церковь. С матерью ты всегда по воскресеньям посещала мессу. Это хорошая традиция. Я мог бы взять тебя с собой.
Алеся покачала головой.
— Спасибо, но завтра я буду искать мастера. Надо наконец разобраться с этим замком. Он мне надоел.
— Как же сегодня? Будешь ночевать с открытой дверью? Не страшно?
— Нет. Придвину комод к двери.
— Это тяжело. Ты такая хрупкая... А если пожар? Как ты его сдвинешь? Нет, это очень опасно. Это неправильно.
— Что делать? Если у тебя есть на примете мастер, который примчится сейчас чинить замок, давай. Я позвоню.
— Мастера нет, но вообще… я мог бы посмотреть, что там за волшебство. Не думаю, что что-то серьезное.
Алеся отнеслась к моим словам с недоверием, но пригласила в дом.
***
…Я снял сувальдный замок, вскрыл корпус и осмотрел его внутренности. Думал, что замок достаточно почистить или смазать, но пластинки были нормальные, пружина на месте, ржавчины нет, так, совсем немного грязи, не критично для работы.
Вставил замок обратно. Прислушался. Щелчки легкие, свободные, ключ поворачивался плавно. Закрыл дверь — ключ застрял. Как будто что-то не давало ригелям войти в пазы. Появилась мысль ослабить болты — если они перетянуты, неудивительно, что механизм клинило.
Я почесал отвёрткой затылок, посмотрел на всю дверь, постучал, надавил плечом, попробовал закрыть. Позвал Алесю.
— Так вот, - заключил я, — замена замка здесь ничего бы не решила. Замок исправен. Думаю, это дверь.
— Дверь? — удивилась Алеся.
— Да. Дожди были, может, сырость. Дерево разбухло. Потом зимой топили, дверь подсохла, и снова все работало... Иди, поищи напильник.
— Зачем? — спросила она, но поняв, что вопрос лишний, ушла. Вернулась с инструментом. Я сточил отверстие в опорной планке, и замок открылся-закрылся как по маслу. Проблема в самом деле была в дверном полотне.
— Надо же, открывается… — Алеся защелкала ключом, что-то вроде признательной улыбки коснулось ее губ. Но на мгновение. Алеся снова вскинула подбородок, ушла в комнату, вернулась обратно с деньгами.
— Вот, возьми. Это за замок.
— Значит, старика ты отблагодарила поцелуем, а меня — деньгами? — спросил я.
— Учла критику. Бери. Я очень устала и хочу спать.
Я взял чуть больше половины — посчитал, это достаточной оплатой и ушел.
Вышел на улицу, закурил. Надо было сориентироваться, что быстрее, дождаться автобуса или дойти пешком. Если так, то как срезать путь…
Я шел не спеша, ни о чем не думая. По пути меня остановил патруль — рядовая проверка заняла еще пару минут.
Вдруг позади послышались быстрые шаги. Я обернулся.
Ко мне бежала Алеся. Она буквально врезалась в меня:
— Что случилось?! — спросил я.
— Ничего... Спасибо за замок. Еще раз. Если бы у меня сегодня на самом деле был день рождения, лучшего подарка я бы не пожелала... — она тяжело дышала. Выглядела взволнованно. — И еще прости, что наговорила сколько ерунды там, в саду. И за прогулку, и за вечер... И что в кино не пошла тогда.
— Я не обижен. Все хорошо.
— Просто день какой-то. Ты со своими замечаниями, потом Александр с разговорами про Париж, в котором я и не была никогда. Кристиан рассказывает мне про Пушкина, а я делаю вид, что не знаю кто это. А у самой слова, слезы — все здесь… — Алеся указала на свою горло. — Поздравления, помолвка, поцелуй при всех…
— Да, пожалуй, это было лишним.
— Нет. Но... мне очень сложно здесь, понимаешь? — Алеся с трудом подбирала слова, как на исповеди: — Я иногда даже спать боюсь: вдруг заговорю во сне по-русски?.. Флори обижается, что я скрытная, гордая, дикая, потому что не болтаю, не хожу на вечеринки к ее друзьям… Ну, я этого и раньше не любила, а здесь это невыносимо! А еще я боюсь. Боюсь запутаться во вранье.
— Понимаю. Но со мной тебе нечего бояться, — успокоил ее я. До конца не понимал, зачем она прибежала сейчас, даже не сняв домашних туфель, говорит какими-то обрывками и ходит кругами.
Наконец Алеся подняла голову и посмотрела мне в глаза:
— В этом и дело. Это какое-то безумие, но... ближе тебя у меня здесь никого нет. Ты единственный, с кем мне не надо притворяться. Не надо играть роль Алис Штерн и бояться что-нибудь не то сказать из своей вымышленной биографии… Даже когда ты говоришь мне неприятные вещи, это все равно лучше, чем когда с тобой разговаривают, как с кем-то другим... Если бы все не открылось тогда ночью, я, наверное, сошла с ума, жить чужой жизнью... Я хочу, чтобы ты это знал сейчас, потому что будет завтра я не знаю. Будет ли оно вообще... Ты только не забывай меня, пожалуйста...
Алеся говорила на эмоциях, но это не была истерика. Скорее какая-то обреченность, желание выговориться.
Я улыбнулся, взял ее лицо в ладони. Любовался им.
— Завтра будет. Я зайду за тобой утром, и мы пойдем в церковь. А потом погуляем по городу. Позавтракаем в кафе около стадиона: там есть говорящий попугай. Все будет хорошо. Со мной тебе нечего бояться. Яволь?
Она улыбнулась и по-детски доверчиво закивала.
Я поцеловал ее, и почувствовал, как ее руки обвили мою шею.
— Поедем ко мне... Сейчас... — прошептал я. Не хотел отпускать ее от себя.
— Не надо... Завтра увидимся, в церкви, – сквозь поцелуй прошептала Алеся.
Она еще раз сильно, даже с болью прижалась губами к моим губам, затем оттолкнулась от меня и быстрым шагом, не оглядываясь, исчезла в темноте летнего вечера.
***
Вернулся домой поздно. Разделся и лег в постель, но долго не мог уснуть. Лежал в кровати, дергал ногой в такт вертевшейся в голове песенки. Шел третий час ночи, а мне хотелось смеяться и пританцовывать.
...Только не забывай...
Господи! Да я только о ней и думал! Перебирал день, вычленяя только те события, сцены, моменты, где была Алеся. Рисовал ее в своей памяти, вспоминал разговор: каждое слово, интонацию, взгляд, находил что-то особенно волнующее и прокручивал это в голове, как понравившуюся пластинку.
К сердцу подкатывала теплая волна, когда, раз за разом слышал ее признание, что "я близок ей, как никто другой".
Что скрывать, я тоже привязался к ней. Когда нас приняли за семью — анекдот, глупая нелепость! — я лишь посмеялся, но мне хотелось, чтобы это было правдой.
Красивая девушка, хорошая хозяйка, честная, трудолюбивая, она тряслась от счастья, прижимая к груди чужого ребенка, и едва не покрутила пальцем у виска, когда я предположил, что карьера могла бы ей заменить семью... Такую девушку я бы хотел видеть рядом с собой не только в постели.
Да, с ней было сложно, но и легко одновременно. Меня тянуло к ней, только наедине с этой русской я не чувствовал холодной ноющей пустоты, которая появилась после похорон Евы.
Почему? Наверное, потому что я влюбился. И сам не заметил этого.
— ...Счастье я свое нашел, то волос ее волшебный шелк, Эрика... — напевал я. Чувствовал себя совершенным мальчишкой.
Никогда прежде не ждал воскресной мессы с таким нетерпением...
[1] «H;nschen klein» — «Маленький Ханшен» — немецкая детская песенка
[2] Елизавета Баварская (Елизавета Австрийская) — баварская принцесса, супруга императора Франца Иосифа I.
[3] Стефан Цвейг
[4] Первое послание св. Ап. Павла к Коринфянам, Гл.13
[5] Бальтазар - последний вавилонский царь, увидевший, по преданию, огненную надпись на стене, предрекавшую ему гибель.
[6] Р. Вагнер, Свадебный хор из оперы "Лоэнгрин", пер. В. Коломийцова.