Глава 304
Когда в начале декабря все допросы были, наконец, завершены, на следующий день было назначено оглашение приговора. Фуке ожидал этого события с чрезвычайным спокойствием.
— Я приятно удивлён вашим спокойствием и вашей стойкостью, монсеньор, — сказал д’Артаньян. — Признаться по чести, я ожидал увидеть вас в волнении или в унынии.
— Уныние – есть грех, воспрещаемый нам Господом и Писанием, — ответил Фуке. — К чему переживать по таким пустякам, как приговор? Так ли уж важно, что именно мне назначат в качестве наказания? Я провёл три года под стражей ещё до того, как мне сообщили, в чём, собственно, состоит моя вина.
— Вы не боитесь, что вас могут приговорить к смертной казни? — спросил капитан.
— Все мы приговорены к смерти в тот самый миг, когда появились на свет, — ответил Фуке. — И никому из нас не дано знать день и час своего отбытия. Всё это решает случай или воля Господня. И то, и другое, предсказать невозможно, понять немыслимо. Повлиять на это нам не дано. Каждый из нас вытянул на свет выигрышный билет уже тем, что родился. И каждый из нас проиграл эту игру уже тем, что умрёт. Судьбу не обманешь. Никому не удалось уйти из жизни живым.
— Вы забываете про Илию-пророка, монсеньор. Но, смотрите-ка, ведь вы стали фаталистом, как я погляжу?! — воскликнул д’Артаньян. — Из вас вышел бы славный мушкетёр! Я полагал, что только солдаты столь пренебрежительно относятся к смертельной опасности!
— Интересно, почему? — спросил Фуке.
— Потому что иначе просто невозможно, — ответил д’Артаньян. — Если вы находитесь каждый день среди тех, кто ежесекундно рискует жизнью, то с какого-то времени начинаете думать, что просто несправедливо, что вы ещё живы, когда многие твои товарищи уже полегли в землю. Стремление к справедливости побеждает страх смерти. Дух товарищества уничтожает эгоизм.
— Судьба финансиста, ворочающего многими миллионами ливров в этом смысле сходна с судьбой солдата, только цена за ошибку – не жизнь, а разорение, но для многих это – одно и то же, — ответил Фуке. — Вы ведь, вероятно, слышали о случаях, когда разорившийся финансист кончал жизнь самоубийством?
— Кое-что я о таком слышал, — согласился д’Артаньян. — Причём, оставшихся денег у бедняги порой хватило бы на десять жизней, таких, какими живёт большинство простых французов.
— Человека порой постигает отчаяние не от того, что он лишился всего, а всего лишь только от того, что он лишился десятой, двадцатой или сотой доли того, чего имел, — ответил Фуке. — Он винит себя за то, что поступил глупо, за то, что не предвидел последствий.
— А с вами такого не бывало? — спросил д’Артаньян. — Не винили вы себя за ошибки?
— Только в ранней молодости, — ответил Фуке. — Один неглупый священник сказал мне, что человек не должен переживать за то, что поступил не лучшим образом. Обвинять себя в этом – равносильно тому, что порицать себя за то, что ты не являешься пророком. Но ведь пророком стать не каждому дано! Их были единицы за всю историю человечества, и, к тому же, никто из них не был счастлив, ведь если дурному пророчеству верят, то принимают меры, чтобы оно не сбылось, и оно не сбывается. Если верят благому пророчеству, не делают ничего, чтобы оно сбылось, и оно тоже может не сбыться. Стало быть, если пророку верят, то он перестаёт быть пророком. Пророком может быть лишь тот, кому не верят, как Кассандре.
— Решено! Не буду пророком! — воскликнул с улыбкой д’Артаньян.
— И не будьте! — подхватил Фуке. — И не жалейте, что вас не ожидает судьба Илии. Каждый из нас понимает про себя, что он не пророк, но каждый старается предсказать будущее, поступить наилучшим образом в неопределённых обстоятельствах, а затем поздравляет себя, если поступил удачно, либо пилит себя за то, что поступил не лучшим образом. Но всё это глупо. Надо жить, действовать, и ничего не бояться. И прощать себе ошибки. Как, впрочем, и своим близким.
— В вас решительно пропал отличный мушкетёр, монсеньор! — вновь восхитился Фуке.
— Я расскажу вам одну басню, которую поведал мне Лафонтен, — сказал Фуке.
— Наверное, он вычитал её у Эзопа, — ответил д’Артаньян.
— Не исключено, — согласился Фуке. — У Эзопа или у кого-то ещё. Так вот один богатый древний грек спросил у прорицателя, что его ждёт. И прорицатель ответил: «Смерть уже идёт за тобой в дом, где ты будешь ночевать!». И тогда этот богач испугался, и тотчас же оставил свой дом в Дельфах и стремглав примчался в Афины. И тут на рыночной площади он повстречал Смерть. «Ну надо же! — воскликнула Смерть. — Мне велено было тебя убить сегодня ночью, но почему-то предписано отправиться за тобой в Афины! А я-то удивлялась: почему в Афины, если ты живёшь в Дельфах?»
— Это – хороший пример того, что не следует пытаться обмануть свою Судьбу! — сказал д’Артаньян.
— А вы когда-нибудь пытались обмануть свою судьбу? — спросил Фуке.
— Зачем же её обманывать? — ответил д’Артаньян. — Судьба – не жена. С ней можно договориться! А если не получается, то можно силой заставить её покориться!
— Вот как? — спросил Фуке. — Не жена, стало быть? А с супругой договориться не получается?
— У меня – нет! Но зато в отличие от Судьбы, жена может подать на развод, — ответил д’Артаньян. — За то время, пока я занимаюсь вами, охраняя то ли вас от толпы, то ли толпу от вас, я стал холостяком. Супруга развелась со мной, да ещё обобрала меня до нитки, не оставив ничего, но зато я приобрёл свободу и намерен воспользоваться ей, как только мои обязанности тюремщика закончатся. Жду не дождусь, когда это случится!
— В таком случае моя казнь будет для вас благом, а если меня приговорят к пожизненному заключению, тогда, боюсь, вы никогда не получите долгожданной свободы, потому что будете моим тюремщиком до самой моей или вашей смерти! — сказал Фуке.
— А знаете, что меня утешает в ваших словах? — спросил д’Артаньян.
— Что же? — спросил Фуке.
— То, что вы только что сами признались, что вы – не пророк! — ответил д’Артаньян, после чего оба они рассмеялись самым непринуждённым образом, позабыв все эти светские обращения вроде «монсеньор» или «господин капитан».
— Я, кажется, знаю того священника, который давал вам советы не корить себя за сделанные ошибки, — сказал д’Артаньян. — Когда-то он был мушкетёром. Да и сейчас в нём осталось что-то мушкетёрское!
— Теперь он уже епископ ваннский, — уточнил Фуке.
— Теперь уже нет, — в свою очередь уточнил д’Артаньян.
(Продолжение следует)