Начало http://proza.ru/2024/04/12/1151
Я очнулась в подозрительной тишине, и перед моими глазами расстилалась вязкая тьма. Сначала я не поняла, вижу ли я пространство тёмным перед своим внутренним взором или же тьма находилась извне.
Я безуспешно силилась моргнуть веками, дрогнуть ресницами, но у меня ничего не выходило, будто они отсутствовали.
Смелость в этот раз изменила мне, и я не решилась ощупать глаза руками. Вместо этого мои руки плавали по воздуху, натыкаясь на тупики каменных стен.
На полу же мои пальцы ощутили что-то шершавое, и я догадалась, что это самолётики, сложенные из правил поведения, и мне стало немного грустно оттого, что я больше не увижу их падение.
Одновременно с этой мыслью – что я не увижу – я поднесла дрожащие пальцы к глазам, и они провалились в пустоту глазниц. Значит, это не было наваждением – мозги лишили меня зрения.
Я невесело рассмеялась.
По крайней мере, теперь меня не будут заставлять читать дурацкие наставления, и мне не придётся лицезреть свои противные мозги. Теперь мне вообще не придётся лицезреть ничего. Я долго привыкала к этой мысли. Я проговорила миллион раз:
Я не в стране слепых, но слепа.
С этим трудно было свыкнуться. Но я смирилась.
И если мои мозги ожидали, что я буду протестовать криком и бить в стены камеры кулаками, то они глубоко ошиблись.
Я пробыла в одиночной камере длительное время. Мне казалось, что мозги забыли обо мне, но часы раздумья убедили меня, что они замышляют новую каверзу, более чудовищную, чем театральное представление.
Одновременно я с удивлением заметила, что, лишившись глаз, я также лишилась способности чувствовать голод и приобрела невероятный слух.
Я слышала несуществующие шорохи, мне представлялись крысиные семейства с выводками и в отличие от реального мира, в собственном подсознании они меня не страшили.
Не помню, был ли это день или вечер – время вообще перестало существовать для меня. Я дремала, свернувшись в клубок, зажав в ладонях чёрный коробок, подобранный в центре программирования будущего, который присутствовал со мной незримо и был невидим для стражей-левиафанов.
Дрёма моя была грубо нарушена лязганьем железа, словно оно поймало в свои острые зубы беззащитную белую мышь, и меня пнули под рёбра. Когда я подскочила, меня поставили на ноги и вытащили из клетки, заставляя тупыми ударами в спину медленно продвигаться вперёд.
Одновременно с отсутствием боли, я будто набралась решимости и нахальства и дерзко спросила, не ожидает ли меня второй акт кукольно – театральной постановки. Ведь какая экономия времени – не надо привязывать ниточки к глазам и чреслам, достаточно ставить подножки и злорадно наблюдать, как я слепо взмахнув руками, падаю на пол сцены.
Но тому, у кого я спрашивала, словно, как и мне глаза, вырвали язык.
Так двигались мы, пока тишина не сменилась гулом, хлопаньем откидных кресел, топотом ног, шарканьем подошв, гомоном возбуждённых и раздражённых голосов, которые внезапно смолкли, чтобы смог зазвенеть колокольчик.
Грубая сила остановила меня, давая понять, что это конечная цель прибытия.
Я сразу же опустилась на корточки, чтобы руками – которые теперь должны были заменить мне глаза – определить хотя бы предположительно, где я нахожусь. Поверхность подо мной была гладкая, отполированная, как зеркало, что при помощи кисти воображения нарисовало огромную бальную залу с хрустальными люстрами.
Однако оглушительный удар в гонг изменил направление кисти, и она одним взмахом перечеркнула виды танцевальных пируэтов, сменив их на чёрные судейские мантии.
Нелицеприятный и оттого скучный голос ещё больше укрепил меня в мысли, что меня привели в собрание в суде.
Этот голос, всё более возбуждаясь, рассказывал об истинном положении дел и я, наконец, узнала, что случилось в моём подсознании.
Часть моих мозгов из разряда нормальных захватила власть и свергла меня, заточив в одиночную камеру.
Однако в виду того, что я являюсь их жизненосителем, то умертвить они меня, к их неподдельному огорчению, не могут, но собираются перевоспитать.
Так как мне открылась способность слышать невидимые шорохи, в шушуканье присутствующих я уловила возмущение этой части мозгов, и узнала, что, несмотря на моё заключение, они тоже страдают оттого, что им всё труднее удерживаться в границах нормальности и что их гложет страх безумия.
Я не могла понять только одного: как они были одновременно сами по себе и одновременно мной? Размышления мои сделались ужасны: неужели это я сама себе вырвала глаза собственными руками?
В голове моей сложился ответ на этот вопрос: «Ты же всегда мечтала о том, чтобы никого и ничего не видеть. Теперь ты получила то, что хотела. Так чем ты недовольна?».
Я нашла ответ и на этот вопрос: «Я недовольна оттого, что заключена в тёмной клетке, как мышь в мышеловке, а я не мышь, я - кошка».
Между тем в уши мне вклинился голос:
- А сейчас мы хотим подарить нашему носителю скромный подарок!
Меня покоробило, как они меня обозвали и насторожило упоминание о подарке. По залу прокатилась волна одобрения.
Торжественно было произнесено:
- Внесите подарок!
Ликующие звуки постепенно гасли, исчезали и вскоре вокруг меня звенело лишь пустое пространство.
Я и представить не могла, что же это будет за подарок, но когда мои руки нащупали гладкий овальный предмет с меня ростом, с холодной поверхностью, догадка огрела меня будто плетью: неужели мои мозги подарили мне зеркало?
Хорош был подарок, нечего сказать. Даже если бы я не лишилась зрения, что бы предстало моему взору? Униженное создание, зовущееся мной? Весёленькая картинка, ничего не скажешь.
Я села перед стеклом, не зная, что с ним делать и в чём здесь может быть подвох?
Я так же не могла понять, почему меня оставили одну. Слепую, перед громадным зеркалом. Что же лишило мозги любопытства наблюдать, как я силюсь увидеть своё отражение?
А что если…
Если я не могу видеть глазами, и учусь видеть руками, то следует ли, что на стекле надо написать своё имя?
Но хочу ли я видеть себя?
А кого я хочу увидеть?
Ну, конечно же! Моего любимого чёрного кота Кокота.
Я подышала на стекло и вывела имя покойного кота, моего единственного друга.
Продолжение http://proza.ru/2024/04/15/195