ЗАГЛАДА
Неисповедимы пути Господни и непредсказуемы судьбы людские. И не всегда человек волен сам распоряжаться своей судьбой — чаще судьба им распоряжается. Или, как говорят, «играет им».
Бывают такие повороты, такие взлеты и падения, что ни сам человек, ни окружающие его люди не могут объяснить, ни сразу, ни после, почему что-то так случилось.
Люди, как живые существа стадного типа, в принципе, легко управляемы и направляемы. Они имеют тенденцию молиться на идолов, независимо от их происхождения, на кого-то равняться и с кем-то сравниваться. При этом одни равняются, а других равняют...
Были у нас люди, на кого хотелось равняться и на кого равняли. Парадоксом жизни тех времен как раз и было то, что в большинстве случаев равняли на тех, на кого не хотелось равняться. Их обычно выпячивали и «раскручивали», причем это не политика была такая, а ее искаженное исполнение. «Выколупают» где-то в глубинке какого-нибудь «феномена-идола» и начинают его выставлять на съездах-конференциях до тех пор, пока какая-нибудь другая приближенная особа, где-нибудь во время застолья, охоты или рыбалки, не выставит на показ уже своего «феномена», и так далее. Причем все это, как правило, делалось не ради дела, даже не ради самого идола, а лишь для того, чтобы укрепить позиции того или иного уездного «властелина-колупателя» и хоть на ступеньку или на короткое время приблизить его к кормилу власти.
Вообще-то, и сами «идолы» тоже бывали разные. Одни, попав в такое течение, старались еще лучше работать и показать себя, стесняясь свалившегося на них внимания, другие, а их было, к сожалению, большинство, с огромным удовольствием купались в лучах славы, считая, что они избранные, а остальной люд просто обязан их боготворить даже за сам факт их появления на свет. Часто они так зарывались, что забывали своих хозяев- конъюнктурщиков и пытались по их головам их же и обойти. Как правило, на этом их карьеры обрывались, но наиболее нахальные, работая локтями,
достигали очень больших высот.
Мне довелось в жизни слышать и видеть таких людей, с одним из них, вернее одной из них, я познакомился поближе. Причем при довольно странных обстоятельствах ,— в начале шестидесятых годов. Это была Надежда Григорьевна Заглада, семидесятичетырехлетняя звеньевая одного из колхозов Черняховского района Житомирской области.
В последние годы правления Н.С. Хрущева ее фамилия не сходила со страниц газет, лент хроники. Эта сухонькая женщина с крепкими руками и железной волей, которую, как и миллионы других крестьянок, никто не замечал, может быть, так и осталась бы неизвестной, если бы кто-то ее не вытолкнул на политическую поверхность. Она взяла не красотой и даже не производственными показателями, хотя у ее звена они были довольно высокие среди свекловодов. Она в основном взяла... возрастом. Попала как раз в струю пенсионной реформы. Руководство страны прямо умилялось, когда Заглада, выступая с трибун съездов и совещаний, говорила: «Робыть надо! Гляньтэ на мэнэ. Семьдесят чотыри роки, а я роблю ланковою (звеньевой) ще з вийны, и ничого. А сыдять дома молодыци, нэ хотять робыть у поли, що ж цэ такэ?»
Опираясь на поддержку таких «энтузиастов», Хрущев узаконил идею повышения пенсионного возраста на 5 лет, мужчин — с 65 лет, женщин — с 60. Тут же заработала пропагандистская машина.
Помню, в шестьдесят третьем, в Харьковском цирке, перед началом представления на арену вышли шесть молодых ребят в ливреях работников арены, принесли большой канат — и давай тянуть его три на три. Никак. Тут выходит один седой плотный мужчина и говорит: «Ото давайтэ, вы вси на той кинэць, а я тут сам потягну». Взялись шестеро за один конец, а он за второй их всех опрокинул. Ребята подошли к нему, хлопают по плечам, спрашивают: «Вы шо борец, чи штангист?» А он улыбается: «Ни, я пенсионер».
Общими усилиями таки заставили многих пенсионеров снова выйти на работу, хотя пенсионер пенсионеру рознь. А те, первые пенсионеры, после всех войн, репрессий и разрух, в большинстве своем еле дожили до пенсии. А Заглада в свои годы, ну, что сделаешь, такой ее природа создала, играла своей сапой в поле, как нынешний киношный ниньзя фехтовальным мечом.
Я тогда работал в комсомоле и, конечно, слышал про эту женщину и ее работу. В городе Черняхове, расположенном к северу от Жи-
томира, прямо в центре было смонтировано огромное нарисованное панно, где в кулуарах Кремлевского Дворца съездов Никита Сергеевич стоял рядом с Надеждой Григорьевной в окружении цэковской свиты. Панно это висело несколько лет, пока Хрущева «не ушли».
Часто, проезжая мимо, я в принципе равнодушно смотрел на панно, оно было написано не особо чисто, как картина, но всем было ясно, что раз в центре маленький, толстый и лысый — значит, Хрущев, а раз старенькая женщина рядом с ним, тем более в Черняхове, значит, Заглада.
Я к чему это веду? К тому, что в лицо ее до нашего знакомства, практически не знал. Как-то раз зашел в Житомире в аптеку, недалеко от центральной площади. В те времена друг против друга там стояли два обкома партии — промышленный и сельскохозяйственный. Поэтому аптека была довольно приличная для тех времен. Мне нужна была какая-то мелочь. По аптекам я тогда ходил редко. Обилие лекарств в той аптеке просто привлекло внимание. Заходит какая-то старушка, осматривается, достает из хозяйственной сумки довольно большую бумагу и что-то в ней рассматривает. Через пару минут поворачивается ко мне: «Слухай, сынок, пидийды сюда, тут наш фершал щось напысав, нэ пийму дэ начало, а дэ кинэць?» Я подошел, посмотрел длинный список лекарств , сказал женщине, где, что и как, и посоветовал обратиться к аптекарю.
По ту сторону прилавка возвышалась в единственном числе мощная, с орлиным носом и высокомерно-брезгливым видом, вся увешанная золотом, аптекарша. Осторожно, двумя пальцами она взяла протянутую старушкой бумагу-заявку и мгновенно, не читая, выдала: «У нас ничего этого нет!»
«Дочка, та нэ можэ буты, глянь, скильки у вас тут усего, — пыталась убедить та хозяйку аптеки, — а в нас даже иоду чи бинта нэ знайдэш». «Слушай, бабка, иди отсюда, я тебе сказала, что ничего этого нет! — горой нависла над старушкой аптекарша, — ты хочешь, чтоб я милицию вызвала?»
На шум вышел заведующий, с такими же габаритами и таким же внешним видом. Узнав в чем дело, он вмешался в диалог и не очень торжественно выпроводил посетительницу на улицу. Та упиралась, а когда поняла, что бесполезно на такую публику тратить силы, вышла из аптеки, напоследок бросив: «Ну, трутни, я вам покажу!» «Да-
вай, давай, проваливай, потом покажешь», — подтолкнул ее аптекарь.
Помните, как в той песне: «Мгновенья раздают, кому позор, кому — бессмертье...» Если бы тот отъевшийся на государственных лекарствах аптекарь знал, на кого он кричал, он бы проглотил язык и задушил бы аптекаршу, скорее всего — родственницу, ибо посторонние в таких местах не работали. Но он этого не знал, величественно закрыв дверь, вернулся в аптеку и ушел в ее глубины.
Однако события начали развиваться совсем неожиданно и в очень ускоренном темпе. Я только вышел из аптеки, как увидел опять ту же женщину, возвращающуюся в аптеку в сопровождении двух крепких молодых ребят. Надо было видеть белые, искаженные от страха и одновременно угодливо-масленые лица аптечных работников. Они буквально стелились перед бабушкой, как-то незаметно выхватили у нее тот злополучный список, через каких-то полчаса сами вынесли и по-грузили два больших ящика на стоявшую у входа грузовую машину.
Растерянно смотрю и ничего не понимаю. За 30—40 минут такие перемены. Пока грузили лекарства, я подошел к водителю и спросил, кто эта женщина. «Так тож Заглада Надежда Григорьевна, из нашего колхоза. Люди попросили ее, как депутата, помочь получить лекарства для нашей аптеки, а то наш аптекарь уже два раза со мной приезжал, и ничего не дали, все только обещали». Заглада поехала сама, а когда и ее выпроводили, она зашла в обком партии, он в минуте ходьбы, оттуда позвонили в аптеку, дали двух ребят, а дальше все пошло уже по другому сценарию.
Воспользовавшись случаем, я подошел к этой суперизвестной в то время женщине, сказал, что работаю в армейском комсомоле, и попросил ее приехать к нам в часть, встретиться с комсомольцами. Она тут же отреагировала по-своему: «А ты вызы их сюда, до мэнэ на полэ. Хай побачуть, як буряк солодким сахаром становыться. Можэ на кого из моих дивчат прыдывляться, а то я их тильки гоняю и ничого воны, бидни, нэ бачуть, однэ сонцэ, сапу, та длиннэ-длиннэ, як собачя писня, полэ».
В конце концов, я ее уговорил, и в один из выходных вечеров привез ее в часть на встречу. Думаю, что и мне, и всем присутствующим эта встреча запомнилась навсегда. Это не было шоу или встреча с суперзвездой. Это была встреча с простым Человеком. Пусть даже малограмотным в общем плане, но высокообразованным в жизненном, главный девиз которого: «Робить, диты, робить добрэ, и всэ у вас будэ
и за душою, и на столи, и в кармани».
Да, она, конечно, была не простой женщиной, жесткой, даже амбициозной, но она РАБОТАЛА, созидала, не по обязанности, а по состоянию души. И за это можно простить то, что, возможно, и было наносным. Поэтому на таких людей хотелось равняться, они хоть и попадали в лучи навязанной славы, но были того достойны.
Потом я еще несколько раз встречался с Надеждой Григорьевной, но уже на каких-то общих мероприятиях. А в дальнейшем случилось, как всегда в те времена: ушел Хрущев, и нам запретили общаться со всеми, кто был при нем в фаворе. Такие люди сразу стали вне политики, а все контакты с ними расценивались как аполитичные.
Так у нас было всегда. Уходит вождь — все его друзья мгновенно переводятся (не переходят!) в разряд врагов нового вождя. Это одно из основных отличий любого тоталитарного режима. При этом любой хороший человек преподносится обществу совсем в другом цвете. Не избежала этого и Заглада. А потом ее просто забыли.