08. 03. 42

               

                ЯКОРЬ
          
     Иловайская электричка, поскрипывая старенькими вагонами, вырвалась из тесных объятий Таганрога и,словно обрадовавшись этому обстоятельству, взревела и наддала ходу. На одной из скамеек возле окна сидели два мальчугана и, болтая ногами, беспечно разглядывали пассажиров. Взъерошенные волосы пацанов намекали на то, что их обладатели имели счастье искупаться в Таганрогском заливе.
     - Мы пойдем сегодня к Якорю? – спросил своего спутника тот, который помладше, лет девяти-десяти.
     - Якорь, Якорь…,- недовольно проворчал старший, - моря тебе мало? А у меня, между прочим, школьная практика и завтра рано вставать! За меня пойдёшь тяпать, да?…
     - Ты обещал! – насупился младший.
     - Дядя Паша тоже обещал, вот с ним и иди…,- глубокомысленно произнёс старший, умолчав о том, что не далее, как вчера, дядя Паша с удовольствием переложил  эту миссию на его плечи…
     - А ещё "брат" называется! – недовольно буркнул младший и отвернулся к окну…
      Словно в калейдоскопе сменяли друг друга знакомые станции: Кошкино, 1262 км, Покровское, Рясное…
      На одной из высот Миусской гряды, сквозь байрачные перелески замелькал огромный, сверкающий серебром, памятник в форме якоря.
     Дрожа и дробясь в июльском зное,он цепко вёл электричку и словно здоровался с ребятами на правах старого знакомого.
     - Ну, залюбовался, - хмыкнул старший брат, перехватив взгляд младшего, устремлённый в окно,- хорошо,сходим…
     И уже в тамбуре, повернувшись к своему повеселевшему спутнику, снисходительно добавил:
     - Сходим, но только послезавтра… Я постараюсь с практики смыться… Идёт?
     - Идёт!
     Удар ладони об ладонь стал подтверждением договора, и довольные собой, пацаны спрыгнули на матвеево-курганскую платформу.
     Тогда, в далёком 1985-м я впервые посетил Якорь…
     Каждое лето, приезжая к тётке в Матвеев-Курган, я видел его -  таинственный памятник, в детском «одуванчиковом» сознании, поставленный неизвестно кем, неизвестно кому, неизвестно зачем.
     Любой, находящийся в посёлке (или «Кургане», как его называют), обращал внимание  на стальной колосс, горделиво оседлавший  Волкову гору, – одну из вершин Миусской гряды.
     Несмотря на свои размеры, он не подавлял, но настойчиво напоминал о чём-то, о чём-то таинственном и страшном…
     Расспросы ни к чему не привели. Взрослые и сами ничего толком не знали, да и лишний раз говорить об этом, тогда, в середине 80-х, было не принято …
     Лишь однажды мама передала мне воспоминания наших курганских родственников о моряках, сложивших здесь головы…
     Само повествование,  смутно походило на пересказ эпизода каппелевской  атаки из культового «Чапаева»… Оно было сумбурным и нескладным, но крепко врезалось в мою память, и особенно, фраза: «Он их косит, а они идут…»
     Меня поразили тогда эти слова, и больше всего слово: «идут». Не ползут под плотным огнём, не перебегают, пригнувшись, от укрытия к укрытию, а  именно, идут…
     Под впечатлением услышанного, воображение  рисовало моряков холодной, космической силой, равнодушной ко всему, даже к собственной гибели.
     Представлялось: бесстрастные, исполинского роста, автоматы с застывшими надменными лицами, стройными рядами идут на пулемёт… Скошенный ряд сменяется новым, новым и новым рядом…
     Тогда, сознание не могло постигнуть суть произошедшего, его смысл… Сознание протестовало и просило пощады…
     И только спустя годы, после многочисленных расспросов земляков, – очевидцев событий, мне  окончательно стало ясно, что здесь произошло, стало ясно, кто это ОНИ и кто это,ОН.
 
                ОН ИХ КОСИТ, А ОНИ ИДУТ

       Восьмое марта 1942 года. 6.30. утра. Посёлок Матвеев – Курган.
       Разрывы мин и снарядов, крики «ура» и «полундра», вопли раненых, стоны умирающих и отборный матросский мат: развернувшись в штурмовые цепи в атаку идут 68-я и 76-я отдельные морские бригады, – курсанты Севастопольского и Бакинского Военно-Морских училищ.
       Идут, проваливаясь по колено в мартовскую снежно-земляную жижу, навстречу кинжальному огню и ледяному ветру, не пригибаясь, во весь рост…
       Бушлаты сброшены, на теле, - тельняшки, закоченевшие  пальцы сжимают  винтовки…
       Ревущие МГ выкашивают взводы, но место истребленного, занимает новый взвод, а позади хмурый Миус выплёскивает чернобушлатные волны резервов…
       В ноздри бьёт запах тола, смешанный с запахом взрытой земли, крови и снега. И каждый метр для идущих на пулемёты, каждый из пяти тысяч, отделивших Миус от высоты, - это  смерть десятков товарищей…
       Далеко впереди, - зарывшаяся в Волкову гору, дивизия «Викинг», - нацистская «солянка» из Северной Европы…
       10.30. утра. На колючке, -  покоробленные ветром, бушлаты… Она виснет от тел погибших  моряков… Но живым, она не помеха… Через неё и вперёд! К передовой немецкой траншее, похожей на волос, унизанный гнидами, из-за белых шлемов эсэсовцев...
       Ещё сто метров, устилаемых павшими, и словно мощный паводок, ряды тельняшек захлёстывают немецкие окопы.
       Обрываются пулемётные трели, по всему переднему краю бело-голубой пеной вскипает рукопашная. Остервенелое избиение, уничтожение, истребление врага…      
       По ходам сообщения, белыми ручьями потекли вереницы бегущих в тыл, «викингов»… Настигая их, страшный морской таран, устремляется вверх, рвёт и кромсает паутину немецких окопов…
       Полдень… На высоте 105,7 хлещет полотнищем красное знамя…
       Морпехи на западных скатах Миусских высот…
       Позиции миномётной батареи… Посеревшие от ужаса, изумлённые лица немцев, судорожно расхватывающих карабины… Не ждали здесь моряков, их последующего  штыкового удара…       
       Всё кончено за несколько минут… Тела миномётчиков напитывают кровью снежный наст… Смерть для них не была «чёрной». Она надела тельняшку.
       Высота, взята, но немецкое командование  вводит последние резервы, - двенадцать танков и роту автоматчиков, - последняя горсть соли, брошенная в кровавую кашу.
       Обречённый огонь  со стороны моряков. Высекая искры, пули с цинковым звоном отскакивают от крупповской стали…
       Танки  расстреливают отступающие матросские цепи, настигают, давят одиночек... 
       Назад, вниз по склону, через миусскую пойму, мимо товарищей, погибших и умирающих…   
       Вечер, слабеет огонь, лишь изредка трассеры лениво прошивают сумерки…
       Уставшая смерть берёт передышку…
       За железнодорожным полотном испуганной мышью жмётся посёлок, в чёрном небе, - осветительные ракеты…

                РЕКВИЕМ
      
       08.03., - что это за день? Для тебя, для меня? Цветы и конфеты, поздравленья, банкеты? Ужин и свечи, шелест шёлка, бархатный блюз?
       Всё зависит от места, всё зависит от времени…
       Для мальчишек в тельняшках, здесь в Примеусье, 08.03.42., - первый бой, ставший последним, навсегда погасший солнечный свет.
       Гора, наречённая «Волковой», как тяжёл был подъем на неё тогда, как лёгок сейчас. Десять минут неспешного шага, сквозь тягучий травяной настой знойной степи, и ты стоишь наверху.
       Внизу, утонув в вишнёвых садах, в синеватой дымке млеет Матвеев-Курган, между ним и тобой пять километров, ставших однажды, километрами смерти…
       Ты стоишь наверху,и исчезает с миусской гряды послевоенная лесная щетина, ты видишь речную пойму и серые пятна тельняшек… Скорбный ковёр обрамляет Миус, на севере и юге уходя за горизонт.
       Ты стоишь наверху, ты видишь сотни раненых молодых ребят в покоробленных от крови, тельняшках. Они умирают среди своих погибших товарищей. Некоторые, собрав последние силы пытаются ползти друг к другу, ведь умирать вместе не так  тяжело,не так тоскливо, как умирать одному.      
       Ты стоишь наверху, спазмы  тискают  горло, тебе нечем дышать, тебе хочется плакать…