Не открою Америки, сказав, что в жизни каждого или почти каждого человека (ну и реставраторы тут не стоят особняком) наступает момент, когда кажется, что сам черт тебе не брат. И вообще, пора поставить на место всяких там чиппендейлов и гамбсов. Вот примерно такая история случилась не просто с мастером, а с реставратором со степенью искусствоведа, знавшего толк во влиянии особенностей текстуры карельской березы на тектонику и композиционную целостность восприятия художественной мебели эпохи матерого царизма.
Уже не помню, по какому поводу, но сидели мы в одном полутемном подвальчике: редко в те времена мастерские реставраторов имели яркий свет. Как тогда было принято, «проставлялся» или "накрывал поляну" виновник торжества, получивший гонорар за сделанную работу. Сидели хорошо, душевно, изрядно обмыв сданную работу, и уж не помню, почему зашел разговор о "фуфелях" (подделках на языке реставраторов). Один начал вспоминать, как имитировал следы древоточца дробью, уговорив знакомого охотника пульнуть в задний полик, другой вспомнил, как из одной ножки сотворил целый стул, третий посвятил нас в тонкости старения дерева в духовке. Тогда же была открыта страшная тайна, на сколько глубоко и под какой куст надо зарыть бронзу, чтобы она соответствовала временам наполеоновского похода. Вот если б записать хотя бы половину того, о чем говорили нетрезвые мастера, то легко можно было создать справочник секретов. Но, увы, руки были заняты стаканом и закуской. И только один из молодых сидел с гордым, как у сфинкса, видом и не встревал в разговор "стариков". Сидел тихо, лишь загадочная улыбка мудрого аксакала играла на его лице, и только сторонний наблюдатель смог бы оценить, как ему трудно было сдерживать себя, чтобы не перебивать авторитетов. Сидел он не просто так, а ждал своего звездного часа: сейчас он утрет нос бывалым реставраторам, покажет, что недаром он просиживал вечера в университетской библиотеке.
Тем временем махнули еще по рюмке, притихли, и тут "искусствовед" объявил: " Господа, оцените мою последнюю работу в стиле русского ампира,-" и театрально сдернул драпировку. Скромное сооружение отдаленно напоминало больничную тумбочку времен военного коммунизма или коллективизации. Скромная по пропорциям и убранству вещь поражала великолепием текстуры редкой по красоте карельской березы, наверное, такое роскошное дерево правильнее было сравнить с северным сиянием или мерцанием загадочного перламутра. Все было в этом дереве: и глубокий янтарный цвет, и переливчатость, и наличие тончайшей паутины волосяных трещин. И все это говорило о прошествии двух веков в жизни волшебного дерева. Не менее достоверным было и внутреннее пространство шкафчика. Мастера внимательно осмотрели бока тумбочки и даже погладили их своими шершавыми ладонями, поцокали для приличия языками, закурили, собираясь объявить свой приговор. Но "профессор" не выдержал первым и, слегка заикаясь, произнес: "Тут все до последней доски - XVIII век, спектральный анализ здесь бессилен, да и университет за плечами,"- мастер поправил кудри и приготовился выслушать шквал комплиментов.
А тут вместо похвалы вопрос: "А где столько старой карелки раздобыл? "
"Да тут какие-то детали на помойку выкидывали, просто повезло, да и не все пока распилил, кое-что осталось».
Даже в не совсем трезвых мозгах реставраторов из жалких, но жутко породистых остатков, как из пазла, возникла картина убитого и не подлежащего восстановлению предмета. «Ну, что, парень! Беги за бутылкой - павловский диван хоронить будем, эх восстановил бы - год мог бы валяться на Канарах, а так…!!!»