Россия после смерти Сталина, как бешеная собака, заложила крюк в целых семьдесят лет. А теперь все мы силимся понять, зачем мы себя обманывали и все эти годы жили в свете погасшей западной звезды, в мертвом свете, который нам выдавали за единственно верный путь.
Чтобы это окончательно осознать, достаточно почитать статьи и эссе «искусствоведа» Поля Валери. Это ведь откровенная графомания, здесь нет ни одной чистой мысли уровня Аристотеля или Платона, зато нам это чтиво «Азбука-классика» предлагает в качестве чуть ли не квинтэссенции западного искусствоведения.
Книга «Эстетическая бесконечность» сдобрена обширным предисловием Михаила Эпштейна, который, похоже, сам не определился восхищаться ему наследием Валери или начать его отрицать, потому что истина дороже.
Тут вам и «танец мысли», «безрассудное упорство разума», и оценка Поля как «рупора европейской интеллигенции, чтящей свои ценности и наследие и бросающей вызов варварству фашизма и коммунизма». Эпштейн пишет о том, что Валери может считаться одним из «духовных отцов той объединенной Европы, которая стала обретать политическое и экономическое очертание уже после его смерти».
Валери лучше назвать бездуховным отцом, точнее, Хароном, отплывающим в неведомую даль со всем этим европейским багажом, который он не знает, куда пристроить. Очень хочет отдать в хорошие руки и в случае, если будут уничтожены музеи, памятники и университеты, "то в Новом Свете найдутся умы, в которых обретут вторую жизнь некоторые замечательные создания несчастной Европы".
Лично я в этом не сомневаюсь, именно поэтому в США сейчас и перевозят немецкие заводы.
Эссеистика Валери хорошо доказывает мысль Александра Дюриса, который мне однажды написал о том, что слишком сгущенное рациональное начинает действовать как мутное стекло, сквозь которое ничего не разглядеть. Все это относится к очкам Поля.
При этом он, отрицатель иррационализма, экспрессионизма, футуризма, дадаизма и всей этой чертовни со своим перегретым рацио приходит ровно к таким же результатам, как и те, кого он так яростно отрицает. Пытается делать разворот к Декарту, становясь нео-Декартом или гипер-Декартом (М. Э). «Все, чего касается Валери, превращается в акт мысли». При этом Поль недолюбливает Паскаля, за то, что по его мнению, разум должен уметь себя ограничивать, принять какие-то интуиции, постулаты веры как данность.
Эта псевдоискусствоведческая логорея Поля - самая настоящая истерика.
При этом Поль в своей бабочке в горошек, сохраняя образ блестящего интеллектуального буржуа, расчленяя лобстера в своей тарелке, из жалости к нам не называет к какому классу или отряду он принадлежит, и не сообщает нам анатомических подробностей о его клешне.
Их он вываливает в таком избытке на читателя, рационализируя искусство: каждый жест, каждый поворот головы балерины Дега становится актом его напряженной мысли, «предельной рационализацией всего живого, текучего, «расплывчатого». Зачем? Почему? Течет оно мимо тебя, ну и пусть его, но Поль на своей сетчатке глаза зафиксирует все, как акын, авось пригодится.
Впрочем, после всех этих пассажей в адрес великого европейского мыслителя Поля, Эпштейн наконец-то ломается и признает, что весь это пресловутый рационализм начинает сближаться с магией. Короче говоря, кризис перепроизводства Валери приводит его именно туда, откуда бежало Просвещение – в направление магии.
1930е годы, Европа приходит к фашизму, а Поля посещают причудливые видения об искусстве будущего. Эссе «Завоевание вездесущего» должен разбирать психиатр, потому что искусство у него становится чем-то вроде воды, газа, электрического тока и включается там, где находится человек. Точнее, потребитель искусства. «Произведения станут вездесущими. Станет возможным либо направлять куда угодно, либо воссоздавать систему ощущений, а точнее, систему возбуждения». Свести искусство к инстинктам или сделать его частью потребления – Валери это вполне устраивает.
«Музыкальное произведение, исполняемое в любой точке земного шара, в то же мгновение должно быть услышано во всех его уголках.
Эти проблемы решены. И с каждым днем результаты все совершенствуются». Оно и видно. Убить сам дух искусства ради того, чтобы заход солнца на Тихом океане, как и полотно Тициана в Мадриде, могли быть воссозданы на стене вашей комнаты с той же достоверностью иллюзии.
И этот эрзац искусствоведения и ему подобное нам выдают в качестве образца для подражания и духовной пищи.