Mein Kampf***
Мне выпало испытание там, где я его меньше всего ожидал… Мой локомотив въехал в заражённую зону.
Моя первая любовь как радиация – без цвета и запаха – убивала не сразу…
Да, что и говорить, влип я тогда капитально. Мой гений чистой красоты, оказывается, кое-что скрывал за вуалью. Мощь и расчёт было её оружие. Спокойна была как луна. Через лунное то спокойствие всё и поимела потом. Ребенок – один; муж на поводке и крупногабаритная недвижимость. (Необходимый, впрочем, наборчик женской благоустроенности.)
Она и меня держала на поводке…
Шесть суровых лет борьбы с прошлым и настоящим.
Так случилось, но чувство вины тогда было основным моим комплексом. Достоевские комплексы непросто было изжить. Слишком много чернухи скопилось в прошлой жизни. Я и получил то наследство…
Мне поставили миску с несъедобной похлёбкой и сказали: «Вот. Другого ничего не будет».
И начал я самостоятельную жизнь с двух величин: страх и боль. Страх унижал, запирал в тюрьму… Боль очищала, давала надежду.
Я бы выкарабкался…
Но тут любовь обрушилась и спутала все карты.
Ой, ли? Любовь ли то?
Она была ангел и ручеёк… Порхала и журчала… Я не прислушивался… а когда прислушался, – было уже поздно.
И через 15 и 20 лет она всё также журчит и порхает. Отяжелела, правда, но прикид всё тот же: имитация максимальной искренности.
Во мне же зарождался обыкновенный фашизм.
Zum 20. April – дата моего рождения. Verstehen?* Что-то настораживает в таких намёках судьбы… На что ты, паскуда, намекаешь?!
Да, молодости свойственна «бритоголовость». Но фашизм – всегда организован. Я же был раздёрган и всегда – полярен. Меня кидало от одной крайности к другой. К тому же – вы будете смеяться – во мне была совесть. Был, был в моём море благословенный островок, где скорбел я и плакал…
Так что фашизм не прошел. Но фюрер зародился. Он и комиссарил в моём подземелье.
(Достойная могла получиться парочка: амур и фюрер).
…я спал, безмятежный, посапывал... и сны мне снились великие!.. сладкие, но грандиозные…
И в это время Господь во гневе вырвал ребро моё. И создал из него плотоядную самку по подобию моему.
И бес подскочил и ударил копытом оземь. И оборотилась та самка в ангелоподобную деву, журчащую как ручеёк…
И сказали мне оба: иди и владей.
И послал я их всех спросонья: и Бога, и беса и ангелоподобную самку.
И тогда началось светопреставление и бесовщина. И узрел я ярость Господнюю. И его тяжелую длань ощутил я на затылке своём. Затрещины сыпались отовсюду: «Ты кого посылаешь, раб! Я тебе устрою небо в алмазах!». И бес хихикал и потирал ручонки…
Они жарили меня на огне, и опускали в омуты сладкие, и морозили холодом запредельным, и кидали в пустыню бескрайнюю.
Я сопротивлялся, как мог. Пока мой зажаренный, замороженный фюрер не заверещал: «Nein! Nein! Das genugt mir!»**
И возжелал я её безумно и страстно.
И началась шестилетняя казнь моя…
Mein Kampf***
Зона строгого режима.
Дважды я совершал побег… Через колючую проволоку, «запретку», в леса… Я гнался за собой с собаками… я нагонял… я рвал себя на части…
Но и разорванный я сопротивлялся… я уползал в леса зализывать раны… Я жил там по году…
Но другой мир – цивильный, фартовый – к себе не пускал. Я был опасным преступником. Бунтовщиком. Такой ему был не нужен.
И я возвращался в зону. Добровольно. И мне накидывали новый срок. А там вновь и вновь, как о манне небесной, я мечтал о свободе…
Да, власть её была абсолютной. Но власть та была миражом. Помотай головой, вдохни побольше свежего воздуха, открой пошире окна-глаза… и всё исчезнет! Или съезди в какой-нибудь Ленинград… смени обстановку… заведи любовницу…
Я всё время куда-то убегал… Всё где-то прятался! Какая-то рефлекторно-паникерская жизнь. То пить начнешь, то курить бросишь и спортом займёшься… то под холодный душ залезешь, то возьмёшь, да полоснёшь себе руку ножом…
Но луна забралась мне в подкорку и светила холодным сиянием, отражая чей-то свет…
Всем светила и никого не согревала…
Ха!
Ха-ха-ха…
Я умираю от смеха.
Тебе наступили на яйца и спрашивают как бы невзначай: «Как самочувствие, дружок? Ох… что это у нас с глазками?.. Какие у нас печальные глазки…». Тебе медленно, по кусочку отрезают душу тупым ножом и смотрят удивленно: «Тебе неприятно? Неприятно?.. Да?..»
И ты, дурак, терпишь. Корчишься – и терпишь. Надуваешься – и терпишь.
«Ничего, ничего – говоришь – в этом что-то есть…»
Ты – безумец – копаешься в своём чувстве с таким живым интересом, так искренне думаешь, что где-то ошибся… Ты пытаешься начать всё сначала… Ты выбираешь тактику: «Чем меньше женщину мы любим…» и всё такое… Ты не звонишь ей неделями, месяцами… а потом вдруг позвонишь… и вслушиваешься в оттенки ёе интонации… ты ищешь подтекст… ты начинаешь верить в Судьбу, магию чисел… ты всё что-то подсчитываешь… Ты озвучиваешь её голос… Как это она сказала: «Ты куда пропал?» Что бы это могло значить?
О, ненормальный! Ты ничего никогда не услышишь! И не поймёшь! Потому что она – на свободе, а ты в зоне! От тебя прёт, как от порохового склада, опасностью… Ты накачан, как тротилом – фенилэтиламином. Это чувствуется за километр! Ты в электрическом облаке… за тобой тянется шлейф отверженности… Ты болен, товарищ! Смирись…
Возьми себе двенадцать проституток и ящик водки… Устрой показательный суд над неверной любовью! Над ускользающим призраком… Пусть ускользает! Ходи римским цезарем… твердой походкой… грудь колесом… Гусём! И шипи… шипи… и пощипывай их за задницы… Ходи и безумствуй! Ходи и развратничай!
Интересную закономерность я вывел лет через двадцать. К каждой моей единственной предполагался довесок в виде тайного воздыхателя. Я его тут же обнаруживал, но молчал, как партизан на допросе. А когда они уходили к ним, я успокаивался: вот и всё, вот и закончились мои пытки.
В первый раз, в Ялте… она сама мне дала свой паспорт, позабыв об осторожности.
Несмотря на все свои прикиды и амбиции, в ней, как и в большинстве баб, жила курица.
Хотя, скорее всего, ей было просто плевать на меня...
Она пропала на три дня. Просто взяла и исчезла. Куда? Догадаться было несложно.
Только я не догадывался…
Я заглянул в паспорт – и захохотал, поверженный, и онемел, возрождаясь – там был прописан один загорелый фраерок…
Потом как бы всё выяснилось: брак был фиктивный. Ему, – парню из Ялты, учившемуся в престижном московском вузе, – смерть как нужна была прописка в Москве. Обычные дела. Она, после одной из ссор, даже пыталась спихнуть его с прописки, но он упирался и развода не давал.
Но я-то всё понял мгновенно. Тот, который во мне сидел, пробуравил ситуацию, как рентгеном. Он мне и объяснил всё. Он сказал: «Беги, ненормальный! Беги и хохочи всю дорогу!» И я побежал…
Вернее остался. Я решил досмотреть фильму.
Я на неё даже не злился. Я догадывался: не моё ребро, видать, было вырвано из груди.
Мне слегка померещилось.
В нашем треугольнике они были равнобедренными сторонами, устремленными ввысь. Я же замыкал оставшееся пространство, располагаясь горизонтально.
(Как вам такая тригонометрия?)
Не мог я себе позволить такого горизонтального положения… Я всегда помнил о царстве! На троне надо возвышаться, а не замыкать чьё-то пространство…
Я бы свалил тотчас! Но уйти ТАК, унося эти унижения шестилетней выдержки… Это же на всю жизнь! Во мне что-то ломалось и перемалывалось…
-Ты представляешь, – журчала она уже в Москве, – он хотел заразить меня сифилисом...
-Он что, больной?
-Больной… головой! Он хотел заразиться сам… специально, понимаешь? А потом меня… Ну… чтоб мы повязаны были…
-Ну и…
-Был скандал… Я подала на развод. Всё это так ужасно!
Ничего ужасного, думал я. Временами туман влюбленности сносило ветром и во мне, как кинжал торчал здравый смысл. Этим кинжалом я и отрезал себя от неё. Здравый смысл мне говорил: «У них всё наладится. Этот мифический сифилис её и успокоит. Он всё расставит по местам…»
Однако!
Её загорелый фраерок оказался мужиком, способным на ТАКОЙ поступок. Ради неё. (Ведь ей это, – я чувствовал, – нравилось!) Он взял её как нормальный самец за загривок и поимел. Они были одной крови, из одного прайда…
Я – нет. Увольте… Мне такие поступки и в кошмарном сне не приснятся…
Я, собственно, и мужиком-то не был. Мне этого было мало… Мои задачи были изысканней и масштабней. Я хотел всего разом! Однако мой завоевательный пыл не соответствовал реальности. Его зашкаливало на подступах к бастионам. Тамерлан и Македонский ярились во мне, требуя выступления, битвы! Требуя завоевания народов, земель… всей вселенной!
Взамен я получил маленькую, пошлую, тривиальную ложь.
Меня вывели как козла на поводке на прогулку, дали морковку и приказали ждать. Когда до меня дошёл, наконец, весь цинизм ситуации, (КУДА она уехала! и ЗАЧЕМ!) в каком обычном, житейском, старом как мир, дерьме я оказался… я протрезвел.
Я замкнулся и замолчал.
Я возжелал мести.
Я стал партизаном, лазутчиком, секретным агентом. Она – объектом исследования.
Задача была проста. Я должен был сыграть в их игру. Я должен был прикинуться их поля ягодкой.
Я должен был овладеть объектом и вернуться на базу…
Отрывок из романа «Зона любви»
*Zum 20. April – 20 апреля (День рождения Гитлера).
**Nein! Nein! Das genugt mir! – Нет! Нет! Достаточно!
*** Mein Kampf – «Моя борьба», главный труд Гитлера.