Мидинетка.
Ещё совсем недавно на неё засматривались, провожали взглядами. Лена, Ленок, Ленуся. Беломраморная кожа, хорошая фигура, отменный вкус.
Сегодня она перетащила матрас, подушку и жиденькое одеяльце с душной мансарды, где вот уже несколько лет трудилась не покладая рук, в приемную. Фея разрешила! Зашла как-то в Ленин отсек, чтобы проверить не берет ли та левые заказы и, почувствовав жар раскалённой крыши, вспыхнув неожиданным сорокапятилетним приливом, пятнами от шеи, выцедила:
- Лена, ночевать можешь в приемной, но чтобы к открытию все за собой убрала.
Конечно, по лестнице-трапу не набегаешься, как бы не упасть, как некогда их приемщица Вера, но та все на каблучищах бегала, чтобы перед клиентками повыпендриваться, а Лена в тапочках. Но и в тапочках свалиться - нечего делать. Вот она и спускается по ступенькам осторожненько, одной рукой прижав к себе спальные принадлежности, другой, опираясь на стену. Как бы не упасть. Вот Вера так упала, что... нет, только не надо вспоминать. Ни Веру, ни бабушку, ни Егора. Но куда денешься от своей жизни, она все напирает, напирает....
Любимое с детства занятие сидеть подле бабушки и, когда сон роняет голову на стол, на подложенные руки, следить за неспешными бабушкиными движениями. Вот та раскладывает бумагу, отмеряет на ней какие-то точки, соединяет их, накладывает эти похожие на крылья листы, бабушка называет их или выкройками, или лекалами, на ткань, обводит остроносым мелом... Лену завораживает мелодичный стук швейной машинки и
иногда она засыпает под ее скворчащий голос. Временами ей кажется, что она слышит, как челнок переговаривается с бегущей под ним тканью и тогда ей снятся сны.
Лена помнит, как ещё не окончив школу, она дефилировала по подиуму, ощущала восторженные взгляды. Но в манекенщицах не задержалась. Ее подругу, Ирину, отчислили по профнепригодности, та расплакалась. Лена подругу не предала, ушла вместе с ней.
В институте прочили карьеру успешного модельера:
- Будешь не хуже Зайцева или Юдашкина, главное не разменивайся по мелочам.
Не послушалась.
Шила для подруг, для себя. То шиковала, подражая Барби, то надевала скромное от Шанель, прогуливаясь по Горького. Сводила с ума милиционеров, слесарей, летчиков-перелетчиков и всех возможных и невозможных жертв ее невозможной красоты.
Однажды влюбилась и она.
Как он был хорош! Каким мужественным казался его подбородок с высокой ямкой, а синие глаза под ровными бровями, словно из-под пальцев опытного броу-мейкер, сводили с ума не только Ленусю.
Ей нравилось в нем все: как он ел, как ходил, как читал лекции. Время от времени она, прогуливая лекции в своей «шпульке», ездила с ним в универ на Ленинские горы. Они возносились к вершине. За стеклянными стенами галереи открывался вид на Москва-реку, высокие холмы, поросшие деревьями. Потом шли по аллее яблоневого сада. Иногда взявшись за руки. Студентов он не стеснялся, а, может быть, даже кайфовал, молодея на глазах от взглядов на его длинноногую спутницу.
Когда он читал лекции, Ленуся то вслушивалась в мужественные вибрации его голоса, то дремала. Ей являлся то Тацит с его описаниями Геркуланума, охваченного зловещим пламенем Везувия, то Елена, спасающаяся от лукавых воздыхателей. Как-то, увлёкшись историческими штудиями, она решилась. Отбросив ложную скромность, которой прикрывала затянувшуюся девственность, запрыгнула в ванну, где разбрызгивая последнее девичество, то приближала, то отдаляла от себя тайную минуту взросления.
Все сложилось: и дети, и совместная с Егором жизнь, пока она не растеряла цвет молодости, блеск в глазах.
Помощи от него она не ждала, да и какая помощь от историка.
Она часто вспоминала бабушкины слова «Самый наш лучший помощник швейная машинка да руки. И в войну спасала, и позже. Держись за неё».
Лена держалась, держалась изо всех сил. Помогло. Вырастила всех: и Петьку, вечно чумазого, непокорного, и Лиду, скромницу, каких мало. Дети обзавелись детьми, понабрали кредитов. Да, и как без них. Соблазнов много, денег мало. Того гляди бабушкину квартиру то ли продадут, то ли заложат. Одна надежда на Ленины руки. Она и днём, и ночью в ателье. Поспит часок, другой и опять метать, строчить. Нет, ночевать в приемной это плохая идея. Свалишься ещё с их трапа, она лучше у машинки. Положит голову на согнутый локоток, прикроет глаза и подремлет. А в дреме то бабушка, то Егор, то детки...