2.
Перед столом начальника заставы погранвойск тогда советского Азербайджана молодой солдат. Это я. Разговор с глазу на глаз. Обо мне, выходце из рядов сознательных уральских рабочих. Моем патриотическом долге негласно информировать руководство подразделения о настроениях личного состава, тайных намерениях погранцов, чтобы предотвратить возможное предательство, - побег какого-никакого негодяя-служивого на сопредельную сторону.
- Это ваша обязанность солдата грамотного, с десятилеткой, настоящего защитника родины. А мы вас поддержим званиями, наградами, авторитетом...
Но… это же клепать на товарищей! Я не стукач, товарищ майор! Если об чем таком узнаю, челюсть гаду сам разможжу, всю душу вытрясу, заставлю землю жрать, но отречься от иудиного финта ушами.
Короче, пошел в отказ.
И... год жёсткого прессинга - нарядов вне очереди, гаубвахт, угрозы военного трибунала.
Но есть социалистическая законность в погранвойсках. Рискнул посетовать на ситуацию штабному политработнику, а тот возьми и откомандируй меня по причине имеющегося за плечами десятилетки под начало заведующего гарнизонного клуба. Куда под клекот старшины комендантской роты по кличке Кусок (мол, один облом с этими грамотными, им бы только выкрутасы с фортеплясами откалывать, – а кто границу на замке держать будет!?) и был доставлен. Оказалось, для выполнения спецзадания.
Ведут меня в подсобку, а та книгами от пола и до потолка забита. С развенчания культа личности лежат, – поясняют. И приказывают ревизовать книжную свалку на предмет розыска в ней следов культа личности. Буде таковые устранимы, ну, там портреты иль здравницы в честь диктатора не по делу в сказки да в лирику, например, вставленные, листы те нещадно драть, а книги читателям возвертать. Пропитанные же ядом сталинщины насквозь – в самосвал и на сожжение. Срок – неделя.
Сижу в подсобке, жизни радуюсь: толковые все же командиры в погранвойсках. Не кого иного, а меня, книгочея приставили след вождя выкорчевывать.
Только вижу, не на две – на три груды книгозавал делить надо: одну в библиотеку, другую преданию праведному огню, третью – мне, книголюбу-ценителю. Ну, кому надобен, например, бесприютный, одинокий 27-ой том Брокгауза и Эфрона? Только мне. Иль полу-изгрызанная четверть Библии? Или прижизненное издание «Про это» глашатая-горлана Владимира Маяковского с вымаранным словом «говно» во второй строке? Снова и опять исключительно самому
Сделал дело, развел книги по долям. Б-ольшую в библиотеку, поменьше – два самосвала – в балку, да дюжину раритетов себе. Полил бензином приговоренные ко сожжению, закурил самокрутуку, а спичку в балку швырк. Взметнулось пламя ввысь, и полетела с ним на небеса апология товарища Сталина…
Явился в комроту, куда был заселен, драгоценную стопку в тумбочку да – в ночной наряд. Воротился со службы и…
Нет, дайте выдохнуть! В общем, плавали изъятые мной книги в жирной солярной жиже. Коей бетонный пол жаростойких казарм моется. Под бдение и рокот старшины роты по прозвищу Кусок, что, де, облом с этими грамотными, им бы только выкрутасы с фортеплясами откалывать, – а кто устав блюсти будет, приказ насчет предметов личной гигиены помнить, помимо коих в тумбочке ничего прочего держать не положено. И т.д.
Эх, товарищ старшина, товарищ старшина!...
Но не пал я духом, больше того, вступил в компартию, правда, в другом подразделении - редакции окружной газеты пограничников.
Однажды, находясь в дозоре, услышал я пение ехавшего по горной тропе на ослике азербайджанца-крестьянина. Звучавшая – то взлетающая, то ниспадающая – мелодия казалась слепком окружавших нас сопок, гор и ущелий. Не зная языка песни, я уловил ее смысл, красоту, испытал чувство единства со всем, что меня окружало. И человек леса – уралец, сибиряк – полюбил тот горный край, его народ.
О чем и написал в военную газету. После публикации заметки послал ещё одну, потом ещё, ещё. И чудо! Был по вызван в столицу Грузии Тбилиси на слёт военкоров, а затем переведен в редакцию обработчиком-редактором солдатских писем. Увы, в духе раболепной преданности проводимой партийно-политической линии. Жёстко противоречащей армейской реальности. Чего делать не желал.
Конечно, случился конфликт с редакцией. Понятно, не пошел я на попятную. Обратился к руководителю по идеологии, генералу Матросову, в последующем командующему ЗАКВО. Он - чем не коммунистическая черта! - взял мою сторону, благодаря чему я отправился в Москву держать экзамен на журфак МГУ. С окрепшим чувством сопричастности братскому азербайджанскому, а потом и грузинскому народу, благодарность которому за то, что я стал тем, кем стал, выразил от всей души так.
В одной великой стране, которой, правда, уже нет, жила-была свободная, прекрасная Грузия. И служил в погранвойсках той великой страны, о коих помнят лишь зеленопогонники-ветераны, русский солдат.
Следовал он как-то в почтовый переговорный пункт, что возле Тбилисского Дворца спорта с гигантским ажурным баскетболистом перед фасадом и увидел, как опоясывают летящего в прыжке спортсмена лесами. Для покраски, должно быть.
Вошел солдат в ту почту, попросил соединить с вузом, для поступления в который документы отправил, и волнуется, почему нет вызова? Экзамены на носу. Выслали, Москва отвечает, должен быть. Требуйте с почтовиков там, на месте.
- Нэ було, генецвале, – начальник почты солдату, – клянус мамой. Завтра зайди, дарагой, вислали – значит, придет, обязателно!
Но и назавтра та же картина: нет вызова. Лишь с баскетболистом произошла метаморфоза: из летяще-прыгучего стал он вдруг танкообразным чудищем – наварили ему трусы да майку, по чьему-то начальственному наитию, дабы прикрыть каркасную наготу спортсмена.
И в третий день, увы, увы! нет вызова солдату. Вновь теребит он звонком вуз: без ножа режете, за так губите! Да выслан вам вызов, уже как с месяц – ответ. По какому адресу? – Федор уточняет. Диктуйте. Ну, так и есть, переврали номер части, умчал его вызов, неведомо куда… Завтра продублируем, заверяет Москва, сегодня поздно…
Нервничает погранец: нынче нужен документ, сейчас. Или никогда. Иначе не успеет он оформить армейский отпуск, купить билет на поезд, ход его сверхсуточный не ускорит. Опаздает защитник Родины на экзамен. Сорвется вуз. Рухнут планы. Скомкается судьба.
Но подходит к солдату генецвале – начальник почты, кладет ему руку на плечо и указует телеграфистке набрать на форменном бланке вызов русскому солдату. Ставит на нем подпись с печатью и – в руки абитуриенту.
- Езжай, учись, дарагой, неси свет знания, дари его людям, а с ним любов и радост!
Уже через три часа спешил солдат на вокзал и снова мимо Дворца спорта с ажурным баскетболистом, вновь легким, прыгучим, без танкообразных одежд: хватило-таки у кого-то разума и вкуса вернуть скульптуре ее подлинный, каркасно-парящий вид. И вновь сделать ее свободной и прекрасной.
…А солдат тот выучился, стал видным мужем науки, пытливым, упорным. И вседневно помнит ту почту, ее генецвале-начальника и верит, что нынешняя Джорджия, как тот баскетболист, сбросив чуждые танкообразные одежды, вновь станет прекрасной и свободной Грузией.
...Спустя годы, посетил он сию "независимую" страну, выбросившую, вероятно, на свалку, того воздушного баскетболиста, разыскал "свою" почту. Увы, – ушел в лучший мир ее генецвале-начальник, едва ли бы поощренный сегодня за тот свой судьбоносный для русского воина шаг.
Нашел его могилу погранец и оставил букет на мраморе...
.....................
(Продолжение следует)