Есть такое великое искусство – реставрация музыкальных инструментов, вот уж поистине отдельный "орден" реставрационных ремёсел. Наверное, поэтому и люди, постигшие тайны этого ремесла и присягнувшие ему, обязаны быть профессионалами высшего класса. И, становясь таковыми, они несут на себе печать Мастера. И, мне кажется, заглавная буква в слове "Мастер" отнюдь не случайна. Была пара случаев, когда мне приходилось работать с представителями ложи звука. Чтобы доступнее объяснить трудности этой специальности, приведу пример из практики нашей мастерской.
Как-то раз пришлось нам спасать предмет, исполненный в одной из самых сложных техник декора. Всю поверхность заказного кабинета покрывала тончайшая куртуазная живопись в стиле рококо, причём она была выполнена поверх деревянной мозаики (marquetry). Деревянные вставки были сильно покороблены и частично утрачены: зрелище было весьма плачевное. Вылечить мозаичную поверхность, не повредив живопись, было задачей почти невыполнимой, а реставрировать красочный слой, не восстановив мозаику, было делом бесполезным. Но, самое главное, большая часть наработанных приёмов для реставрации мозаичной поверхности были просто непригодны. Победить те жуткие дефекты всё таки удалось, и хозяева раритета остались довольны, тем более что родной "брат" этого кабинета находится в апартаментах Королевы Англии.
Подобного рода задачи реставраторам мебели приходится решать нечасто. Жизнь полна утратами и увечьями более или менее стандартными. У коллег же музыкального цеха борьба за сохранение звука и первоначального образа инструмента присутствует в каждом поединке. Ведь будь то рояль или пианино, или хотя бы клавесин, они зачастую ни в чем не уступают в степени изощренности декоративного убранства своим мебельным собратьям, а бывает, что превосходят. Но я, собственно, хотел обратить ваше внимание на то, что самое главное в спасённом музыкальном инструменте - звук. Ведь какое наслаждение от живого звука, когда подушечка пальца, нажимая клавишу, одетую в слоновую кость, ударяет деревянным молоточком по туго натянутым струнам, и каждая нота отзывается то волшебным колокольчиком, то бархатом басов. И во имя сохранения этой гармонии в музыкальном мастере одномоментно пребывает и краснодеревщик, и полировщик, и настройщик, и музыкант.
Работали мы как-то в одной из московских усадеб. Музей выделил нам под мастерскую прекрасное помещение. Работа наша шла споро и грамотно, и всегда была возможность посоветоваться с местными искусствоведами. А тут вдруг решили местные музейщики проводить вечера классической музыки с виртуозами смычка и клавиш. Дело было за малым: привести в порядок заброшенный старинный "Steinway". Его-то и завезли к нам в мастерскую, благо площадь позволяла. Внесли подетально, разложили, и на следующий день появился человек с потёртым заграничным чемоданчиком, высокого роста, со взглядом слегка рассеянным, но в то же время очень цепким. Он оказался немногословен и держал окружающих на достаточном расстоянии. Самое интересное, что основной его специальностью была реставрация различных скрипок и виолончелей, но, как говорится, гений он на то и гений, тем более, как я узнал впоследствии, начинал он своё обучение с клавишных инструментов.
Пару дней он искоса наблюдал за нашей работой, а потом попросил выпилить из металла потерянные буквы для того самого рояля. Так или иначе, лёд был сломан, и оказалось, что у нас море тем для разговора. И по завершении работ я даже был приглашён на банкет по случаю поднятия рояля "с колен". Праздник удался на славу, и на следующий день фрагменты моего головного мозга приобрели рабочее состояние ближе к часу дня. Потом я несколько раз захаживал в его мастерскую при музее музыкальных инструментов. То мне нужно было заполучить что-то из материалов или красителей, то иногда я мог чем-либо ему помочь. Так незаметно возникли приятельские отношения, несмотря на возраст и разность наших характеров.
Дмитрий Иванович, а именно так звали этого господина, по возрасту был близок к семидесяти, но сохранил осанку прямую и благородную. Забавно было наблюдать, как он своими поистине аристократическими пальцами натирал дольками чеснока верстак вековой давности, подошву деревянного рубанка, а затем и плоскость только что проструганной деревяшки. Может быть, ядрёным запахом чеснока он побеждал зловредные бактерии чумы или холеры, заползшие в старинные инструменты, или просто гонял по мастерской бесов, а может, это и было секретное средство его долголетия и работоспособности.
Не удержусь, сделаю маленькую ремарку, поделюсь секретом, которым владели живописцы итальянского Возрождения. Обычно они начинали писать картину масляными красками, потом шлифовали поверхность в нужных местах пемзой, а затем натирали чесноком для необходимой адгезии, и после этого заканчивали акварельными красками. Тончайшие лессировки создавали эффект "сфумато", передавая необыкновенно глубокую перспективу. А уже после этого покрывали полотно живописным лаком. Вот так, благодаря банальному чесноку, на их полотнах воздух становился обволакивающим, а дали бесконечными.
Случилось это в мае 1996 года, и мне хорошо запомнился этот день, потому что назавтра мы с женой собирались отмечать день рождения нашего сына. А тут вдруг вечером позвонил мне Дмитрий Иванович и попросил помощи в каком-то важном деле. В этот раз он выглядел как никогда серьезным. Войдя в мастерскую, я увидел странную вещь: поперёк мастерской висело на тонких струнах стекло. Ну вроде стекло и стекло, но зайдя с обратной стороны, я увидел, что это был пакет из двухмиллиметровых полированных стёкол, скорее всего происходивших с какого-нибудь "спутникового завода". Просто такого идеального по своей геометрии и чистоте полировки стекла не могло существовать вообще. А вот на "почтовых ящиках" советских времен материалов такого недосягаемого качества для войны и космоса было в изобилии.
Я не хотел докучать Мастеру дурацкими вопросами и пытался понять, для чего понадобилось столь изумительное стекло, и почти уже зашёл в тупик в своих гипотезах, но вдруг взглянул, резко обернувшись, и увидел висящую композицию под другим углом. Неожиданно на стекле показался излучающий как бы электрические искры силуэт скрипки, потом он исчез. Прошло ещё минут пять, и я снова нашёл мерцающий таинственный абрис. «Что это?» ; спросил я полушёпотом, не думая, что получу даже подобие ответа. За время нашей дружбы многие профессиональные разговоры Дмитрий Иванович или переводил в шутку, или начинал говорить на прямо противоположную тему. Даже баночки с химикатами и всевозможные склянки на его полках не имели ни подписей, ни даже малейшего намёка на название содержащегося там вещества. Но в этот раз он совершенно серьёзно, тихо, но ясно сказал: «Здесь записано самое последнее, что исполнялось на нашей музейной скрипке. Да, на той самой, что подарила бельгийская королева Давиду Ойстраху, той самой маленькой скрипке работы Антония Страдивари». Мне стало немного не по себе, вряд ли этот кусок стекла с намеком на силуэт скрипки может что-либо воспроизводить. Хочу напомнить, все это происходило в эпоху кассетных магнитофонов и кроме винила и магнитной ленты других носителей звука не было вовсе.
«Только прошу, не рассказывай никому. Хотя тебе все равно никто не поверит, ; сказал Дмитрий Иванович. ; А если будешь рассказывать, скорее всего, окажешься в дурдоме. Первое, я должен посвятить тебя в своё изобретение, и второе, мне нужна твоя помощь. Ну просто, нет сил держать это в себе, и нельзя показать людям, не доведя процесс до конца, да и для продолжения опытов нужна ещё одна пара рук и зашитый на замок рот.
Ты ведь знаешь, что у нас в коллекции музея есть скрипка Страдивари, и как-то раз я производил работы по очистки её от пыли, забившейся даже под стеклянную витрину. Вот и в этот раз, почистив все внутренности специальным пылесосом с мягкой всепроникающей насадкой, собрался отнести скрипку обратно в экспозицию, как в голову пришла мысль, мысль совершенно дурацкая, и в то же время полностью захватившая всё моё существо. Неведомый голос просил нанести смесь медицинского эфира и некоторых жирных кислот в определённой пропорции и распылить это при помощи обычного пульверизатора, а затем положить сверху полированное стекло. Полированное стекло достать оказалось делом несложным, полстраны у нас работает на оборону. С химией было посложнее, но "жидкая валюта" может открыть двери почти любой химической лаборатории. И вскорости бутылка "эпиплазмы" (антизапотевателя для стёкол космических кораблей) покинула пределы "почтового ящика", а прекрасный армянский коньяк поднял настроение знакомым химикам "оборонки". Оставалось дело за малым, дождаться ухода начальства и провести, помимо профилактических работ со скрипкой, ещё и рискованный эксперимент. Вот этот пакет из стекла получился, когда испаряющийся с поверхности скрипки эфир отпечатался на стекле, а вторым стеклом был законсервирован».
Я не смог проникнуть своим неискушённым умом ни в тонкости, ни в детали процесса вытяжки звука. Единственное, что я понял, так это про тончайшую эфирную плёнку, которая несёт в себе рельеф воздействовавших на неё звуковых волн. Но самое удивительное, что из его слов выходило, что лаковая пленка имеет бесчисленное количество слоёв, которые как годовые кольца деревьев несут в себе звуковую информацию.
Я слушал весь этот бред, осознавая, что даже чеснок не является панацеей от болезни Альцгеймера, вот и у Мастера "прохудилась крыша". Причём тут бедный старик Страдивари? Что за дурацкая "эпиплазма" для протирки космических окон? Причём тут поверхность стекла с виртуальным отпечатком звуковых капилляров? Почему силуэт скрипки неотличим от выдоха на холодном стекле? Дальше все происходило, как в юрте шамана. Первым делом в метре от стекла был закреплён экран ; пластина из тончайшего среза резонансной ели. К пластине была приклеена тончайшая металлическая рамка, а та, в свою очередь, была закреплена между двух камертонов стальными волосками.
Потом началось полное зазеркалье. Дмитрий Иванович достал похожий на эпидиаскоп предмет и включил его. Свет ярко рубинового цвета часто заморгал, проходя через стекло и поставленную за ней наливную линзу, словно от телевизора КВН хрущёвский эпохи. При этом луч окрасил импровизированную деку в неправдоподобно пурпурный цвет. И тут я испытал чувство страха, ведь внутри мастерской кто-то произнёс несколько фраз на непонятном мне языке, затем заиграла скрипка. Нет, звук был негромкий, но не было ни малейшего сомнения, что эти прикосновения принадлежат смычку гениального скрипача. Да и кто мог удостоиться возможности исполнения на такой легендарной скрипке. Потом повисла пауза, мастер сказал, что в местах нарушения лака образуются звуковые дыры, но минуту спустя прозвучали ноты великолепно исполненного финала.
Пару минут мы молчали, и казалось, что Дмитрий Иванович удивлён более меня, как будто не он, а я воспроизвёл это чудо. Потом он пытался объяснить, как действует эта конструкция, как преобразуются цветовые колебания в звук, что-то про какие-то синусоиды, пытаясь совместить в моей голове роль звукозаписывающей иглы для граммофонных пластинок и роль звуковых ударов об шеллачную плёнку лака. "Ну неужели ты не понимаешь, ведь даже первая грампластинка была изготовлена из шеллачного блина, с процарапанными на ней звуковыми бороздками". Убедившись, наконец, что в вопросах физики я даже не троечник, Дмитрий Иванович не выдержал и, понизив голос почти до шёпота, прошипел: «Я так и знал, поэтому покажу, как это работает». Он взял палитру, о которую растирал полировальную губку, затем налил на стекло какую-то жидкость, потом в пяти сантиметрах от стекла расположил лаковую палитру, подержал её в таком положении лаком вниз буквально пять секунд.
Дальше всё происходило как в цирке: палитра в мгновения ока оказалась на столе, и маэстро, словно фокусник, держал над ней "спутниковое" стекло. Ещё через секунду это стекло он припечатал вторым, точно таким же, и только после этого облегченно вздохнул. Потом было всё как в первый раз, только вместо скрипки я услышал нашу беседу, происходившую только что, и затем скрипичное каприччио. Ну не было рядом ни магнитофона ни какого-либо другого устройства, способного воспроизвести наши голоса. Ну конечно, он меня разыграл и всё дело в фонаре. И я бросился разбирать этот чёртов фонарь, предвкушая, как вместе будем смеяться над розыгрышем. Но за линзой действительно была лишь лампа, трансформатор и выключатель. Я посмотрел на Дмитрия Ивановича в надежде, что он достанет из кармана какой-нибудь диктофон, но понял, что мастер взволнован больше меня. Потом мы долго беседовали, я даже начал немного понимать суть метода послойной экстракции звука из лаковой пленки. Похоже, снимая эхо при помощи сильного растворителя, можно получить последний звуковой отпечаток, затем опять воздействовать смесью эфира и "эпиплазмы" и получить предыдущую фонограмму, и так путешествовать сквозь время. Мой разум слегка помутился, ведь если усовершенствовать эту методику, наверное, можно будет услышать и голоса наших царей, да и вообще, похоже, придётся переписывать учебники истории.
Решили не торопиться и больше пока не прикасаться к серьёзным историческим экземплярам, а начать с простых вещей. Нам предстояло узнать, является ли проводником только музыкальные инструменты и их деки. А самое главное, пригодны ли другие виды лаковых покрытий для звуковой экстракции или это свойственно только шеллаку. Просидели почти дотемна, решая эти глобальные задачи, еле успели на метро. Договорились провести следующий опыт послезавтра.
И вот настало 24 мая 1996 года. Включив телек, я приготовился испить привычный утренний кофе. И тут, как гром среди ясного неба, ; кража века ; украдена скрипка Страдивари из музыкального музея. Да-да из того самого, где работал Дмитрий Иванович. Я тут же набрал номер Дмитрия Ивановича ; короткие гудки: занято, занято, занято. Наконец, когда я стёр палец почти до основания, прозвучал долгожданный длинный гудок. "Ну, наконец-то", - подумалось мне, но гудки продолжались и продолжались, а трубку никто не брал. Так прошло ещё минут сорок, я периодически звонил и слушал долгие гудки.
Звонить в музей было неуместно, там итак все стоят "на ушах". Решил дозвониться вечером. Конечно, я рванул бы вечером к нему домой, но никогда у него не был и адреса не знал. Тот вечер не принёс ничего хорошего, вплоть до полуночи телефон был свободен. Наутро набрав раза три до боли знакомые цифры и не получив ответа, я отправился к музею. Прямо гора с плеч упала, за десять минут до открытия музея из переулка показалась стройная не по возрасту фигура мастера. Я направился ему навстречу, заулыбался. Но он смотрел сквозь меня и не один мускул на его благородном лице не дрогнул. "Дмитрий Иванович," ; пытался я достучаться до него ; ноль внимания. "Подите прочь, молодой человек, я вас не знаю," ; брезгливо, сквозь зубы выдавил он. Я опешил, окаменел, и он, как бы отряхиваясь от попытки моего рукопожатия, спокойно прошествовал мимо.
Утренняя встреча ввела меня в ступор, я задавал себе тысячу вопросов и не находил ответа ни на один из них. Пытаясь оправдать его поведение, я выстраивал разные версии происходящего: может, запугали бедного в МУРе, может, что-то в семье, да и была ли семья, ; он этим со мной никогда не делился. Единственно, я не допускал, что он хоть каким-то боком причастен к краже. Может быть, ему нужна помощь. В тот же вечер я снова набрал его номер, после гудка он ответил. Я уж было обрадовался: «Дмитрий Иванович! Дмитрий Иванович!». В ответ я услышал: «Молодой человек, вы ошиблись номером», и он бросил трубку.
Я, конечно, знал, что в бразильских сериалах потеря памяти - явление нередкое, но в жизни столкнулся с этим впервые. Где-то через недельку попытался повторить попытку. Но получил почти матерную отповедь. Через полгода мне уже казалось, всё это вообще произошло не со мной и не было никаких скрипок и никаких Страдивари, а бедного реставратора не пощадила амнезия. Гениальные люди всегда балансируют по лезвию бритвы и зачастую находятся в пограничных состояниях. Так минуло почти полтора года, и тут ; звонок. Я не поверил своим ушам ; тихий интеллигентный голос, как будто мы и не расставались. "Михаил, привет! Сейчас включи телевизор и потом приезжай". Да это был он. Я сразу включил телевизор и услышал, что задержаны воры, укравшие легендарные скрипки. Инструменты в полной сохранности возвращены музею, и эксперт музея, тут назвали Дмитрия Ивановича, оные опознал.
Через час я был в той самой мастерской, и все вроде бы было по-старому, не хватало только стекла с силуэтом скрипки и "гиперболоида". «Садись, разговор будет долгий. Ты уж прости, что я не признал тебя тогда, но у меня не было другого выхода, не хотел создавать тебе проблемы и втягивать тебя во всю эту кутерьму со скрипкой. Сейчас, когда муровцы вернули скрипки, могу спокойно тебе всё рассказать.
Ты же помнишь, что через день мы должны были снять следующее эхо, и я незаметно взял в экспозиции скрипку, чтобы спокойно работать, а на место повесил муляж. Еще давно, когда устроился работать в музей, одолела меня гордыня, и я решил превзойти самого Страдивари, решил сделать инструмент лучше, чем у великого итальянца. Сначала, чтобы понять, куда мне следует двигаться, изо дня в день копировал ту самую. Штук двадцать пришлось просто разбить о верстак. Но года через три скрипка была точь-в-точь, не было только волшебного звука. Ещё через два года мог нарисовать шаблоны для скрипки с завязанными глазами, и скрипка запела довольно близко к оригиналу. Прошло полгода, и пришла идея состарить скрипку до полного смешения, даже возникла идея, что внешнее сходство придаст неотличимость звучания. В ход были пущены все симуляторы искусственного старения, как сущностные, так и внешние, и результат превзошёл все ожидания. Последний штрих ; нанес идентичную подпись, и даже сведущий человек едва ли отличил бы подлинник от оригинала. Представляешь, тут сам дьявол вмешался в наши планы, дёрнуло же меня забрать в тот день подлинник для снятия "голограммы звука". Я и так-то поседел рано, а тут такое. МУР, следователи, собаки, чуть с инфарктом не загремел в больницу. Хорошо, что милиционеры смотрели на скрипки, как мы на китайцев, родимая ведь лежала среди скрипок подменного фонда у меня в мастерской на полке. Ну вот, сейчас всё уляжется, повешу ее на место и всё».
«А как же запись эха?» ; по инерции спросил я. «Нет, всё, с этим я завязал, поклялся Господу, что не моего ума это дело, нельзя нам в историю влезать. Испугался тогда прилично и дал клятву не встревать в исторический процесс и закончить эксперименты. Лет десять мне тогда грозило, ведь не крал, а формально скрипка у меня была. Разбил я тогда стекло, вылил эпиплазму в раковину и вроде отпустило. Но ты знаешь, месяца три назад не выдержал, решил нарушить клятву, ну прямо иссох ... Пошёл к друзьям химикам на космический завод за составом. А они, представляешь, разыграли меня в первый раз. Вместо эпиплазмы слили всё подряд из стоящих в мойке пробирок. Наверное, берегли военную тайну, всё-таки подписку в первом отделе давали».