Ирине Коцив с благодарностью за её «Невидяще глядя…»
Кружевное полотно, ловко облегая стройные бедра невесты, бросает сотни искусно свитых цветочных лепестков к её ногам, обутым в атласные туфельки. Длинный шлейф ниспадающего платья несут за ней две похожие на эльфов девочки, светлые локоны которых тщательно украшены полураскрытыми розовыми бутонами. Невеста подходит к высокому, в пол, зеркалу и, близоруко сощурив сине-зелёные глаза, бросает взгляд в его мерцающую, переменчивую глубину. Худое, с красиво вылепленными скулами и решительно сжатым ртом лицо выныривает ей навстречу из бездонной ртутной глубины. Новобрачная берёт из рук матери утонувшую в россыпи душистой пудры лебяжью пуховку и слегка прикасается ею к изящно выточенному, с лёгкой горбинкой носу.
«Дочка, опомнись, - шепчет женщина, поправляя складки невесомой вуали, падающей лёгким облаком на хрупкие плечи невесты. – Ты же его не любишь…»
- А что есть любовь, мама? Страдания и слёзы? Выгоревшая изнутри душа? Нет, с меня довольно… Я больше не хочу любить. Пусть обожают и боготворят меня, понимаешь – меня! А я буду принимать заботу с благодарностью. Главное – это знать, что тебя не предадут, с этим можно жить…
Новобрачная снова бросает взгляд в зеркало, в котором уже не отражается ни её лицо, ни виртуозно составленный из бледно-розовых орхидей, белых подснежников и полупрозрачных нарциссов свадебный букет. Вместо этого она видит в зазеркалье очередь, идущую к витрине недавно открытого на Market Street кафе Репина, откуда выплывает упоительный, ни с чем не сравнимый аромат размолотых в шоколадную пыль кофейных зёрен. И себя, юную и счастливую, окружённую такими же молодыми, как и она, людьми, по большей части – продавцами или начинающими бизнесменами, арендующими офисы в зданиях по соседству с торговым центром «David Jones» …
Витрина кафе «Repin’s coffee inn» сияла и переливалась, словно гранёный флакон для духов в стиле Art Deco. Сквозь её многослойную глубину были видны посетители, сидящие за мраморными столиками. Внимание Жаклин привлёк молодой мужчина, который, отложив в сторону газету, пристально смотрел на неё. В глазах незнакомца был виден откровенный интерес, и прежде, чем очередь отнесла её ближе ко входу, девушка успела улыбнуться ему. Сверкающий прилавок больше походил на стойку бара, вот только за спиной у официантов, обслуживающих посетителей, красовались ловко встроенные в полки стеклянные сферы, наполненные разными сортами молотого кофе. Каждая из сфер имела металлический носик, нажимая на который, можно было наполнять медные кофейные турки. Тут же красовались большая кофемолка и сверкающая хромированными боками печь для обжарки зёрен.
- Доброе утро, мисс! Слушаю Вас, - приветствовал её стоящий за прилавком голубоглазый паренёк.
- Я бы хотела килограмм вашего знаменитого «American Blend» на вынос и чашечку экспрессо, - ответила Жаклин, доставая кошелёк из сумочки.
- Джордж, заказ уже оплачен, - остановил её стремительно подошедший темноволосый официант. – Мисс, Вас приглашает за свой столик один из наших гостей. Не согласитесь ли Вы составить ему компанию?
- Соглашусь, - ответила после короткой паузы Жаклин, увидев, как тот самый, до этого наблюдавший за ней через стекло мужчина, приветливо махнул рукой.
- Прекрасно! Следуйте за мной, мисс, я Вас провожу…
- Благодарю за то, что приняли моё приглашение! Я только несколько дней назад приехал в Сидней из Мельбурна и чувствую себя здесь одиноко, - молодой мужчина, склонив голову в поклоне благодарности, бережно прикасается губами к руке девушки.
– Позвольте представиться: Серж Моро, адвокат.
- Немного удивлена, но рада нашему знакомству. Я - Жаклин Робертс.
- Устраивайтесь поудобнее, Жаклин! Мне показалось, что Вы навряд ли захотите их знаменитый трехслойный сэндвич «Canberra» на завтрак, и я взял на себя смелость заказать для Вас кусочек торта «Mikado». Здесь его до сих пор пекут по рецепту жены владельца кафе Александры Михайловны: с творожным кремом и грецкими орехами. Попробуйте, а если не понравится, выберем для Вас что-нибудь другое из меню.
- Очень вкусно, спасибо! Я никогда раньше о таком торте и не слышала… Насколько я поняла, Вы знакомы с владельцем кафе, не так ли?
- Да, раньше был знаком. К сожалению, Ивана Дмитриевича не стало в 1949 году… Теперь семейным бизнесом управляют его брат Пётр и сын Георгий. Наши семьи когда-то вместе прибыли в Австралию из Шанхая на борту японского судна «Tango Maru». Правда, потом мы в Мельбурн переехали, а вот Репины так в Сиднее и остались.
Запивая кусочки нежного, тающего во рту торта ароматным кофе, Жаклин от души наслаждалась атмосферой праздника, царившей в многолюдном кафе, и обществом собеседника. Стараясь не разглядывать Сержа в упор, она время от времени бросала на него взгляды из-под полуопущенных ресниц. И с каждым разом ей становилось всё труднее отводить глаза от его лица: уж слишком притягательным оно было. Глаза цвета тёмного янтаря со слегка опущенными уголками, смотрели на мир с ироничным прищуром. Угольно-чёрные, красиво изогнутые брови жили собственной жизнью и, меняя форму, подчеркивали смысл сказанного их владельцем. Словно вылепленные рукою скульптора чувственные губы плавно двигались в ритме разговора, который тёк рекой. Девушке хотелось, чтобы так необычно начавшееся утро не заканчивалось никогда…
- Получается, что Вы русский, Серж?
- Только по матери, Жаклин. Мой отец – француз, так что фамилия «Моро» - не псевдоним. Расскажите мне теперь немного о себе, хорошо? Очень хочется узнать побольше об очаровательной девушке, с которой меня свела судьба.
- В моей жизни ничего необычного нет. Всё заурядно, как и у большинства людей. Закончила школу и захотела стать независимой. Снимаю маленькую квартиру неподалеку, работаю в универмаге «David Jones» в отделе дамских аксессуаров. Вчера получила повышение: меня назначили старшим продавцом. Больше рассказать особо и нечего…
- Это уже само по себе достижение, особенно для молоденькой девушки! Такое событие просто необходимо отпраздновать! Хотите поужинать вместе?
- Я сегодня буду работать до позднего вечера, а вот завтра, пожалуй, смогу. Завтра у меня выходной, и мы с девочками запланировали поход в кино, но я могу его отменить.
- Благодарю, Жаклин… - мужчина слегка прикоснулся губами к руке девушки. – Тогда я приглашаю Вас в «Romano’s Restaurant». Но там существует дресс-код: фраки для мужчин и вечерние платья для дам. У Вас есть вечернее платье? Если нет, то мы незамедлительно отправимся с Вами в «David Jones» и купим любое по Вашему выбору.
- У меня есть вечернее платье, Серж. Родители мне подарили его на совершеннолетие, и я надевала его только раз. С тех пор так и висит в шкафу…
- Прекрасно, мисс, не сомневаюсь, что Вы будете самой очаровательной гостьей в ресторане знаменитого итальянца, которому, как говорят, довелось обслуживать всех королей Европы. Соблаговолите записать свой адрес, и я заеду за Вами завтра в шесть вечера.
Окутывая Жаклин тёплым взглядом, собеседник протянул ей изящную записную книжку, где девушка, старательно выводя слова, записала адрес своей скромной квартиры на Market Street. Взглянув на циферблат часиков на запястье, она, распрощавшись с новым знакомым, поспешила на работу, где целый день обслуживала богатых сиднейских дам, желающих приобрести дорогие сумочки, перчатки и шейные платки в гламурном «David Jones».
Сверкающее глянцевыми боками такси бесшумно подкатило к громаде Prudential Assurance Building в Martin Place. Служащий, одетый в униформу с эмблемой ресторана, услужливо распахнул дверцу машины, помогая вновь прибывшим выйти наружу. Передав гостей с рук на руки ливрейному швейцару с генеральской внешностью, он, развернувшись, снова устремился на парковку, к которой уже подъезжала череда дорогих автомобилей. Поздоровавшись, Серж назвал своё имя, и молодая пара вошла в вестибюль «Romano’s Restaurant». Словно зачарованная, Жаклин смотрела на высокие колонны и потолки, украшенные лепниной, где из изящных розеток ниспадали в пространство хрустальные гроздья светильников. Вделанные в стены высокие зеркала зрительно увеличивали пространство, окружая Жаклин и Сержа их бесчисленными двойниками. Куда бы девушка ни бросила взгляд, ей отовсюду улыбалась она сама, одетая в белое, вышитое золотыми колосьями платье от знаменитого брисбенского дизайнера. А многократно отражённый, полный восхищения взгляд её спутника плыл в воздухе, и не было на земле места, где бы Жаклин могла от него укрыться. Девушка чувствовала, что теряет себя в жаркой янтарной глубине его глаз без надежды вернуться назад…
Встретивший их у входа в зал метрдотель подвёл элегантную пару к искусно сервированному столику, где на вишнёвой скатерти из дорогого тяжёлого шёлка, помимо приборов и букета причудливо изогнутых орхидей, нашлось место и телефонному аппарату. Подав гостям карту меню и попросив сделать заказ по телефону, он с достоинством удалился. Жаклин растерянно полистала объёмный буклет и отложила в сторону.
- Да, - с улыбкой сказал Серж, - это непростая задача. В меню ресторана, если я не ошибаюсь, больше трехсот семидесяти блюд и десертов. Может быть, доверите выбор мне? Просто скажите мне о том, что Вы предпочитаете, и я предложу Вам несколько блюд на выбор.
- Мне бы хотелось что-нибудь лёгкое… рыбу, например. Фрукты я разные люблю, за исключением Dragon fruit: они почти безвкусные и выглядят как-то зловеще…
- Отлично! Получается, что наши вкусы совпадают! Тогда, если не возражаете, мы закажем фрукты, устрицы, и запечённую с овощами форель по средиземноморскому рецепту. К этому, я думаю, подойдёт охлаждённое Sauvignon Blanc.
- Не возражаю, - улыбнулась Жаклин. Мешающая ей скованность пропала, она чувствовала себя свободно и уже без смущения смотрела на Сержа. Её спутник, бесспорно, был самым привлекательным мужчиной из всех посетителей фешенебельного ресторана. Фрачная пара с ослепительно-белой манишкой, стянутой у ворота белым же галстуком, шла ему необыкновенно. «Ты пропала…», - прошептал, удаляясь, чей-то едва слышный голос. Возможно, это был голос её исчезающего благоразумия…
Через пять минут на столе уже красовалось блюдо устриц во льду, корзинка с нарезанным французским багетом и серебряные раковины-жемчужницы, в прохладной глубине которых прятались кремовые завитки сливочного масла. По обе стороны от фарфоровой вазы с полупрозрачным розовым виноградом расположились серебряные ведерки с шампанским «Dom Perignon» и белым вином. Официант в белом смокинге наполнил бокалы и с поклоном удалился, растворившись в перенасыщенном электричеством флирта воздухе ресторана.
- Дорогая Жаклин, - обратился к спутнице Серж, поднимая высокий запотевший бокал, давайте выпьем за Ваш успех!
- Нет, лучше за наше знакомство, - с улыбкой ответила девушка, - мне не хочется даже думать о работе в такой волшебный вечер…
- Тогда - за наше знакомство, которое, я надеюсь, будет иметь продолжение!
- Мне бы очень этого хотелось, - произнесла Жаклин, пригубив ледяное шампанское.
- Да, совсем забыл сказать Вам о том, что сегодня в ресторане особая программа. Обычно они приглашают Дамский Симфонический Оркестр, который исполняет исключительно классическую музыку. Но для сегодняшнего вечера Романо выписал цыганский хор из кабаре «Troyka» в Мельбурне. Я всегда подозревал, что у него в роду были цыгане или румыны, хотя все считают его итальянцем. Родился-то он в Падуе, но вот имя Романо Орландо Аззалин звучит не совсем по-итальянски.
- Цыгане? Как интересно! А на каком языке они петь будут?
- На Romany и на русском, Жаклин. Я это точно знаю, не раз бывал на их выступлениях.
- А как же я пойму, о чем они поют?
- Сердцем, дорогая… Почти все цыганские песни – о любви, по большей части горькой и безответной, а подчас – роковой. Слушайте сердцем, ему перевод не нужен, но если понадобится, я помогу. Я ведь тут, рядом… - с этими словами Серж взял ладонь девушки в свои горячие, сильные руки.
От этого прикосновения у Жаклин закружилась голова, и ей на минуту пришлось смежить веки, чтобы прийти в себя. А когда девушка снова открыла глаза, то увидела, что подиум в центре зала словно расцвёл яркими красками цыганских нарядов. Страстный, ломкий мужской голос бросил в пространство россыпь звонких слов «Ай, мэ мато, мато, мато…», отражённую стенами зала. Цыганки подхватили песню глубокими грудными голосами. Вихрь разноцветных юбок пронесся по сцене, гоня хмельное веселье вниз, к столикам зрителей. Мужчины-танцоры сошлись в неистовом поединке, остановить который смогли только цыганки, которые, бросаясь на пол подиума, укутывали его в широкие оборки своих немыслимо ярких платьев. Гламурная публика роскошного ресторана разразилась неистовыми аплодисментами. Зал наполнился звуком хлопков виртуозно открываемых официантами бутылок шампанского…
Песни сменяли одна другую. «Очи чёрные, очи страстные…, - шептал девушке на ухо Серж, обдавая его жарким дыханием, а затем целовал её в висок. Сладкий яд любви проникал через кожу в кровь, разливаясь по венам, чтобы остаться там навсегда. «Навсегда…», - стонала низким голосом цыганка, которая пела так, словно отдавалась своему невидимому возлюбленному. «Навсегда…», - вторило певице сердце Жаклин. «Навсегда…», - читалось в глазах невозмутимых официантов, с поклоном убиравших нетронутые блюда с их стола. Когда цыганский хор завёл «В час роковой», Серж встал и властно взяв девушку за руку, увёл её в ночь, где кипели, сливаясь, страсть и обожание, превращаясь в Любовь. Одну-единственную на всю жизнь, без которой невозможно ни дышать, ни видеть…
Их ночь продлилась два месяца. Нет, были, конечно и дни, но они проходили незаметной серой чередой, прелюдией к наступавшей ночи, где было только неистовое сплетение их тел и радость полёта, который они дарили друг другу. За ночью пришло утро, когда Жаклин, уже полностью готовая к выходу, наблюдала за возлюбленным, сидя на пуфике в спальне роскошного гостиничного номера. Любуясь точными, ловкими движениями его рук, завязывающих галстук, она подумала, что отдала бы всё на свете за возможность встречать каждый новый день вместе с ним. «Так и будет», - уверила себя девушка, поправляя выбившийся из прически завиток волос. «Ошибаешься…», - прошелестел, словно сухой лист, чей-то голос у неё за спиной. Жаклин испуганно вздрогнула и невольно оглянулась, но в комнате всё было по-прежнему: наполнившее её предчувствие несчастья не имело очертаний.
Убедившись, что галстук завязан безукоризненным углом, Серж, глядя в глаза отражению возлюбленной, которую он так неистово целовал прошлой ночью, буднично произнёс: «Судебный процесс завершён, мой подзащитный был признан невиновным. Мне необходимо срочно вернуться в Мельбурн, дорогая. Я не зову тебя с собой, ты – женщина для любви, а не для тусклых буден. Да и навряд ли я когда-нибудь женюсь, семейная жизнь не для таких, как мы, Жаклин. Это равносильно тому, что посадить вольную птицу в клетку, а затем наблюдать, как она будет биться, ломая крылья…»
Жаклин застыла в эпицентре пришедшего в движение пространства. Мир рушился, разбиваясь на мириады колючих осколков, острые грани которых разрывали ей сердце и впивались в глаза. Душа корчилась, сгорая в пламени страдания. А над руинами горькой любви парила посланная ей кем-то во спасение надменная улыбка. Девушка поймала её, словно бабочку, и посадила на лицо. Бабочка развернула свои траурные, в зелёных переливах крылья. Гордо выпрямившись, Жаклин легко поднялась с пуфика и подошла к любимому, всё ещё стоящему у зеркальной двери гардероба.
- Ты прав, дорогой… Я тоже считаю, что страстный любовник не может быть верным мужем, а мне нужен только преданный спутник. Поэтому нам следует расстаться прямо сейчас.
- Как ты изменилась, Жаклин! Из девочки ты превратилась в удивительную женщину…Не хочу тебя отпускать, будет больно, если ты уйдёшь из моей жизни. Мы можем продолжать видеться, я точно знаю, что буду приезжать в Сидней по делам.
- Ты сделал мне царский подарок – два месяца незабываемых встреч. Как после этого я могу принять жалкую подачку? Прощай, Серж! Провожать меня не надо…
Жаклин вышла из комнаты и, отдышавшись, стала спускаться по лестнице, ведущей на первый этаж. Ступенек не видела, приходилось переставлять ноги наощупь. Перед глазами всё плыло, и больше всего на свете хотелось промыть их холодной водой. Девушка ещё не знала, что ей не суждено избавиться от этой внезапно опустившийся пелены. С тех пор краски окружающего мира стали блёкнуть, пока не погасли совсем…
Пожилая женщина отбрасывает в сторону казённое хлопковое одеяло и садится на край кровати. Её худое лицо изрезано ударами, нанесёнными безжалостным клинком времени. Каждая рана, заживая, оставила на некогда нежной коже глубокую морщину-шрам. Один глаз старухи спрятан за веками-ставнями, которые уже не откроются никогда, на месте другого зияет пустая глазница. Но её густые, с проседью, слегка волнистые волосы тщательно уложены, а высохшее, но всё ещё сохраняющее гордую осанку тело, облачено в дорогой тёмно-синий пеньюар. Незрячая женщина проводит чуткими пальцами по лицу, словно исследуя его. Затем пальцы перемещаются вниз, красиво укладывая складки пеньюара на коленях. Убедившись в том, что выглядит достойно, женщина набирает в лёгкие воздуха, чтобы потом выпустить его наружу вместе с отчаянным криком своей истосковавшейся по свету души: «П-о-м-о-г-и-т-е!».
Я стою в дверном проёме, совсем недалеко от слепой женщины, стараясь не выдать своего присутствия. А зачем? Ведь я не могу вернуть ей зрение, а в моей заботе она в данный момент не нуждается. Да и зовёт она не меня. Тот, кого она ждёт, уже спешит к ней. Маленький, сгорбленный старичок почти бежит по коридору, толкая перед собой высокие ходунки на колёсиках. Он явно не ложился спать этой ночью, готовый в любой момент прийти на помощь ей, своей единственной. Я захожу в комнату Жаклин и прячусь за полуоткрытой дверью. Пожилой мужчина оставляет ходунки в коридоре и на трясущихся ногах устремляется к кровати, на которой сидит его жена. Присев с любимой рядом, он бережно берёт её красивую, с длинными пальцами руку, нежно прикасаясь губами к тонкой коже запястья.
- Что случилось, дорогая? Ты ведь звала на помощь, правда?
- Будто ты не знаешь, что случилось! – сердится Жаклин, с раздражением выдергивая свою руку из некогда сильных ладоней мужа.
- Я здесь, словно в клетке! Не могу даже с кровати встать, всё вокруг незнакомое… Да разве ты можешь представить каково это – жить в полной тьме? Нам надо срочно отсюда выбираться, любым способом! Я домой хочу, не могу здесь больше оставаться, понимаешь ты это?!
- Успокойся, Сердечко! Послушай, нам некуда отсюда идти. Дом пришлось продать, чтобы внести залог за наши комнаты здесь, в доме престарелых. Мы с тобой будем жить в дорогом крыле, здесь просторно и уютно. Прошу тебя, не плачь, Сердечко… Пойми: ты – незрячая, я – старый и больной. За нами круглосуточный пригляд нужен. Детям работать надо, так уж жизнь устроена, дорогая. Они нас завтра навестить придут, а в субботу кое-что из мебели привезут: кресло твоё любимое, комод, туалетный столик. Ты обязательно освоишься, всё устроится, любимая, надо только немного потерпеть.
- Если ты знал, что не можешь мне помочь, то зачем пришёл? А впрочем, тебе ведь особо-то и заняться нечем, не так ли? Всегда бесполезным был, а теперь ты меня просто невероятно, до тошноты раздражаешь! Не приходи больше, я не то, что видеть, а слышать тебя больше не могу!
Под градом колючих, обидных слов голова Джона низко поникает. Но уже через минуту, проглотив горький комок обиды, он поправляет крест несчастной любви, возложенный на его плечи судьбой, чтобы безропотно нести его дальше. Я наблюдаю за ним из своего укрытия, испытывая уважение к этому пожилому человеку за невероятную силу его любви. Бесшумно ступая, ко мне подходит молодой парень из Непала, с которым мы работаем в паре этой ночью.
- Как Жаклин? – любопытствует он.
- Уже лучше, муж её сумел все-таки успокоить.
- Ты не знаешь, почему их в разных комнатах поселили? – спрашивает мой напарник.
- По просьбе детей, - отвечаю я. – Джону ведь уже за девяносто, ему надо хоть иногда отдыхать, пусть даже и урывками. А если они в одной комнате жить будут, то она его до смерти своими придирками изведёт.
- Похоже на то, что она никогда его не любила, а просто всю жизнь пользовалась бедным мужиком, - говорит наблюдательный парень.
- Да, - соглашаюсь я, - ему досталась горькая любовь… А знаешь, у неё, оказывается, были сине-зелёные глаза.
- Откуда ты знаешь?
- Она мне сама сегодня рассказала…