Повешенный. Часть 4
Повешенный. Часть 4
Лейтенант прошел по коридору вперёд, открывал все двери, искал всюду своего солдата. Пора было уж выезжать из города, день клонился к вечеру, ехать по неспокойной территории, да ещё ночью, казалось безрассудным. Тогда уж лучше, переждать ночь в городе, отправится хоть в тюрьму. Камеры у полковника найдутся, в том он был уверен.
Лейтенант открыл маленькую, бывшую в стене и полуотворенную дверь, совсем не такую, как остальные, низкую, крашенную под цвет стен, точно скрыть ее хотели от постороннего взгляда. Так скрывают двери черного хода, где день и ночь суетится неугомонная прислуга. В маленьком помещении, размером с телефонную будку, в полумраке, помещался с трудом один стул, на котором сидела старуха. То, что это была старуха, понял он только по запаху, исходившие у от нее и заполнившего всю будку. Запах увядающего тела, даже не увядающего, увядшего уже, ставшего одним тленом. Так ему показалось. Из открытой лейтенантом двери, с теплым воздухом скопившийся дух стал подниматься кверху, мимо лица лейтенанта и наконец поплыл под потолком. Старуха пошевелилась, глянула искоса на него, достала из -за спины платок, стала вытирать им морщинистое лицо и беззубый рот. Сбоку от нее, в стене, белело проходящим сквозь него светом, небольшое отверстие в другое помещение, видно в туалет, который лейтенант только что покинул. Рука старухи, державшая платок, была маленькая, темная, почти детская.
Лейтенант закрыл дверь, старуха затихла там, за дверью, будто была механизм, ожидающий, что его включат, а пока замерший в положенной ему тесноте.
Он пошел дальше, открывая одну за другой двери, уже высокие и более опрятного вида. Везде на встречу ему оживали, поднимались со стульев или лежанок, с выбеленными лицами, фигуры в ярких красных и жёлтых балахонах. Они оживали, но он закрывал дверь. Солдата нигде не обнаружилось, лишь в последней комнате, когда он хотел уже позвать солдата громким, командным голосом, что казалось ему прежде не вовсе уместным здесь, обнаружил он
двух существ прижавшихся друг к другу под накидкой и смотревших на лейтенанта с некоторым укором.
Он узнал в одной из фигур своего солдата и попросил того немного поторопиться. На стуле скомканная висела форма, а балахон лежал на полу. Видно было, что они и так торопились...
Затем он спустился вниз, в самую преисподнюю. Лестница казалась неудобной и узской, под сапогами постоянно шуршал мусор. Он наклонил голову под низкий свод и вошёл. То был настоящий подвал, стены краснели первозданным, темно- красным кирпичным цветом, местами пыль пристала к стене несмываемым пятном. В царившем здесь полумраке, ибо свету тут делать было нечего, кучками хлама лежали несколько фигур, располагались они прямо на полу, но находились каждая в чем то, наподобии стойл. Неясно с первого взгляда было, живы ли они или уже или отправлены в мир своей мечты, в котором одним им и место есть. Переступая через, иной раз, иссушенные до нельзя, тела, пытался лейтенант отыскать своего подчинённого, наконец увидел его, опознав лишь по гимнастёрке. Он стал тормошить, неподвижное тело, и наконец, тот открыл один глаз, открыл медленно, как отворяют весной заржавлнную за зиму дверь.
-Идем, пора- сказал он кратко, поскольку понимал, лишние слова неуместны. Солдат приподнялся на локте, с видимым усилием скинул в сторону пыльную, будто половую тряпку и глядел по сторонам мутным взглядом.
-Можешь ты сейчас идти?
-Да, господин лейтенант, дайте только приду в себя. Проклятый самосвад, крепок черт. Умеют же китайцы... он не закончил мысли, но может её и не было, а говорил он автоматически, чтобы не казаться невежливым.
- Помрёшь ты, от своего табачищи.
-Помру, лейтенант, непременно помру...
- Так бросай курить.
-Эхх,- солдат поднялся и пошел к выходу на лестницу, держась за стену. К лейтенанту, будто паук подбежал толстый, низенький человек с трубкой, лейтенант отвёл в сторону трубку, отрицательно замотав головой. Только теперь ощутил он нестерпимый чад, стоявший здесь столбом. Для пущего эффекта, поставлен был на два кирпича в углу раскалённый ковш с дымящейся в нем ядовитой травой. Хотелось скорее выйти на свежий воздух, ощутить себя все еще живым, умеющим радоваться дневному свету.