В деревне он появился на следующий день после неожиданного события: через деревню прошел цыганский табор. Мужики схватились за вилы и встревожено поглядывали из-за заборов на замученные вечными переездами потрепанные кибитки. В крытых телегах сидели женщины. Они кутались в одеяла, прятали там детей и были какие-то тусклые и несчастные. Цыганы-возчики кто на козлах, кто пешком рядом с лошадью были угрюмо сосредоточены и не смотрели по сторонам. Колеса скрипели, ветер раздувал парусами кое-как закрепленные, местами порванные полотнища навесов, которые плохо предохраняли от осадков и совсем не годились для применения в условиях наступающей зимы. Потому, наверное, табор стремился уйти дальше на юг. И сам табор казался унылым и болезненным.
Отощавшие лошади едва тащили кибитки – развалюхи. Размокшая колея обреченно чавкала и хлюпала под колесами телег и конскими копытами. Деревенские женщины смотрели на проезжающих одновременно с опаской и жалостью. А баба Нюра увидела на телеге молодую черноволосую цыганку, плюнула ей вслед и произнесла проклятие. Та резко подняла голову, увидела обидчицу. Искрами блеснули черные глаза, что-то громко на цыганском бросила в ответ, резко махнула рукой в сторону деревни.
Вечерний сумрак вместе с сырым седым туманом накрыли уходящий табор, спрятали – будто его и не было.
Ночью разразилась гроза. Грохотало как в преисподней. Молнии полосовали небо, озаряя на мгновение дворовые постройки, покосившиеся от старости заборы. Отдельные деревья, стоящие вдоль расхлябанной дороги, высвечивались устрашающими очертаниями и тут же исчезали во мраке. Светопреставление сопровождалось резкими порывами ветра и проливным дождем. Все попрятались под крышами домов, и дела никому не было до загоревшегося от удара молнии старого особняка, брошенного хозяином.
Утром селяне обнаружили еще дымящиеся останки барского дома, остался лишь отдельно стоящий флигелек.
А на дороге со стороны ушедшего табора появилась фигура усталого путника с узелком в руках. По всему видно, что больной: он горбился, опирался на палку, часто останавливался, чтобы передохнуть.
Первой его увидела дочь бабы Нюры Марфа. Хотела было помочь, выскочила на двор, да сама-то на раскисшей после дождя дорожке и упала.
Мужики, кто это видел, сразу вывод сделали:
- Колдун это! Вишь, девку уронил, дом сжег. И еще – цыган.
Пару каменьев в него кинули, чтобы не шел в деревню, да и разбрелись по своим делам. На Марфу и внимания не обратили, не помогли подняться:
- Колченогая сама справится
Марфу в деревне считали ущербной: в детстве ногу повредила, так и ходила прихрамывая. Кому в дом такая хозяйка нужна? Парни в ее сторону не глядели, не то что замуж звать. Марфа и фигурой ладная и характером добрая. Да кто ж знал, одно видели – людей чурается, под платком, на лоб спущенном, взгляд скрывает, и вид неприглядный - всё в одном: юбка самотканая длинная до пят, кофта из холста, а в холода поверх -душегрея. Да и из девичьего возраста вышла – уже 25 лет. Чем жила? Перебивались, с матерью шили, вязали: чулки, тапочки. Под заказ и сарафан праздничный нарядный с шитьем пошить могли – это уж по другим ценам. Скотина опять же, хозяйство.
Цыган поселился во флигеле на окраине деревни. Больной был, слабый. Марфа ему помогала: и травяного чая заварит, и какой-никакой снеди принесет, да и в доме приберется. Быстро поправился цыган. Михэй его звали, по нашему - Миша. Никогда он не рассказывал, почему от табора отбился.
- Видимо так надо было, – отвечал уклончиво на вопросы.
Баба Нюра сначала с басурманом, как она называла Михэя, и разговаривать не хотела. Она и с дочерью поругалась, что та у него в услужении. А потом вдруг увидела, что девка-то расцвела. Мало того – у нее еще и хромота пропала, подволакивает слегка ногу, но почти совсем незаметно. Ну, правда это уже когда сошлись они с Мишей окончательно. Да, в соседнее село съездили, крестился он и венчались по христианскому обычаю.
Миша-цыган при делах: лучший специалист на всю округ по ремонту телег, по лошадям, живности всякой. Приведут, бывало взбесившуюся животину, а он ладонь на голову ей положит и в глаза смотрит. Как он с ними общается, что говорит, а только одними прикосновениями вылечивал-успокаивал. За лечение людей не брался, только обозначал:
- Бабка Груня тебе врачу надо показаться, по женской линии…
У молодух определял беременность. Еще только вчера с Ванькой на сеновале баловались, а он уже мог определить срок рождения сына. Кто верил, кто нет, а только и злые и завистливые всегда были и будут.
Так по злому навету следователь приехал. Девочка девяти лет пропала. Говорили, будто цыгане утащили. Вот к нему с обвинением. А ему зачем? У самого дети – погодки: дочке три годика, сыну – четыре, и жена на сносях. Нет, забрали. Вернулся Михэй только через неделю. Молчал. Сумрачный был. Вечером, на конюшню зашел, с конюхом о чем-то поговорил. Тот на утро народ собрал девочку искать. Нашли, только неживая уже. Как и кто узнал, что цыган место поиска указал, только опять на него наговор. Пошел народ разбираться к флигелю на конец деревни. Нет его - пропал Миша-цыган. На следующий день в соседней деревне, откуда девочка, на центральной улице обнаружили труп недавно присланного агронома. На коленях возле дома девочки лбом в землю, будто прощения просил, а на шее насильника ленточка, что из косички девичьей им выдернута.
Цыгана никто больше не видел. Может, кто и знал куда делся, да не говорил. Только Марфа одного за другим еще трех детишек народила. Чай не от святого духа.
Объявился Михэй перед самой войной в начале июня сорок первого. Совсем старик, седая длинная борода, морщинистое лицо. Его и признали лишь потому, что к дому Марфы направился. Там только дочь Анна оставалась с детьми. Марфа недавно померла, а баба Нюра - та еще раньше. Посидели – погоревали. Дед с внуками понянькался, особо Шурочку привечал – очень на Марфу она похожа. Анне наказ дал – собраться и к родственникам на Урал уезжать. Еще сказал, чтобы не беспокоилась – муж-военный вернется, живой.
Перед уходом к председателю колхоза зашел. О чем говорили неизвестно, только через окно крик слышен был про вредительство и паникерство. Выскочил председатель, сел в автомобиль и уехал в райцентр. А цыган пропал окончательно.