Я люблю журналистов. Люблю их искренне и довольно сильно, как любят школьники перемену. Или, прибегнув к более изящному сравнению, как почитатель Чайковского — «Времена года». Хотя и сам каким-то боком причастен к этому братству. И, значит, эту любовь в действительности можно, при определенных обстоятельствах, при хорошем настроении, назвать самолюбовью. Люблю их признания, когда они, рассказывая о прошлой жизни, умело вплетают в историческую канву подробности своих взаимоотношений с окружающим миром. Люблю их оценки, что они выставляют описываемым ими героям. И каким бы ни был изображаемый персонаж, отрицательным и последним гадом или паточно положительным, журналисты настолько напористы, убедительны и агрессивны в изложении своего взгляда, что невольно, прочитав публикацию или интервью, становишься сам более напористым, убедительным и агрессивным, хотя подсознательно мечешься перед выбором: верить их словам или нет. И, боже мой, как мне нравятся их высокие голоса, когда они, с головой влезая в будущее, раскладывают по полочкам прелести завтрашних дней.
Проблема в другом. Они их раскладывают так, смакуя подробности, что полочки грозят однажды обрушиться на головы читателей и проломить их.
В интернете — одно. В телевизоре — другое, в газетах, что постепенно теряют привлекательность и тиражность, — всего понемногу, но интонация и новостная направленность везде одинаковы.
Вот я сижу, пью кофе. Скажем, с сухариками, что, по правде говоря, с моими зубами далеко в не тех нежных отношениях, что мне хотелось бы. Молодость-то прошла. Но я их люблю. За чувственную ломкость и ласковый хруст. За неповторимый вкус, что они придают кофе. За нужность в таком щепетильном деле, как завтрак. Я кого-нибудь трогаю? Нет. Но и меня, надо признать, никто никуда не тащит, не теребит, и мне не досаждает. До поры до времени. Мне — хорошо. Потому что — еще утро. Потому что, расставшись четверть часа назад с постелью, мое тело в этом мире, пробуждающемся вместе со мной, помнит еще уютное тепло подушки и одеяла и пока отторгает нахальные попытки внешнего мира вторгнуться в мою жизнь. Потому что спокойствие точно разлито в воздухе за открытым окном. И, главное, пробуждение, медленное, в тишине, не наполненное еще новостями, дарует короткий и такой сладостный вкус одиночества — перед тем, как станешь вскоре частью толпы, окунешься в нее, шумную, крикливую, однообразно слепленную. Но я беру в руки сотовый телефон, тот инструмент воздействия на умы, что ответственен за наши настроение и последующие действия. Звонит Громов. Человеку, труженику отдела новостей науки, не хрен делать, как с утра словесно пакостничать. Как девушка непристойного поведения, которой обязательно нужен партнер и которая работать сама по себе не может, Громов назойлив и приставуч. Его переполняют эмоции. Оказывается, Земля приближается к черной дыре, грозящей поглотить нас с потрохами. Осталось совсем немного времени, чтобы порадоваться жизни, всего несколько миллиардов лет.
— Это все? Вот это следовало мне вываливать на голову в шесть утра? — Спрашиваю я строго, а в душе кляну его, журналистов, журналистику, хотя и сам к ней имею отношение, и тот новостной сайт, к которому он присосался, не имея других талантов, кроме как, передирать и «перерабатывать» чужой материал в свой. Радость Громова математически выверена: чем информация, поданная им, вернее, содранная из интернетовских источников, весомее, ужаснее, тем копеечка жирнее. Не сказать, чтобы он был докой в количественном увеличении знаков, но тем не менее что-то от себя в статейки впихивал. Добавлял драматизма. Правда, слог его, корявый и напрочь лишенный красок, годился, на мой взгляд, для составления некрологов. Что, надо признать, он и делал, постоянно кого-то или что-то хороня. Дошла очередь и до Земли.
— Нет, не все. — Громов неотвязен, как тень. Снаружи я ангельски терпелив и даже пытаюсь в телефон улыбаться, чего мой собеседник не видит, но внутри у меня все кипит. Остывающий кофе с сухариками отставлены в сторону и с обидой на меня глядят. Теперь в свежей интерпретации так обстоят дела. Некоторые ученые дали человечеству на собирание шмоток и поиски нового дома во вселенной еще меньше времени, вовсе не несколько миллиардов лет, а всего лишь сто тысяч лет, аргументируя это доходчиво и прямо тем, что у Земли нет особых шансов выжить в столкновении с другими планетами нашей Солнечной системы. Когда-нибудь они сольются в любовном экстазе: партнеров возможных у нашей планеты достаточно. Юпитер и Сатурн, кажется, только и ждут этого.
— Пошел к черту, — говорю я обозленно. Так уж устроено подсознание человека, что оно закрепляет в памяти угрозу своему существованию сильнее, чем какую-нибудь радостную мелочь. При том, если эта угроза отодвинута во времени на значительный срок и, по логике, она не должна его волновать, все равно — сердце реагирует на тревожный сигнал, а в извилинах прочно обосновывается предстоящая катастрофа.
— Понял, — весело сообщает Громов и прерывает разговор.
Зачем, зачем он мне позвонил, поделился «радостью», от которой стало мгновенно тошно? Ведь он не первый был, кто сообщил эту новость: если быть точным, в пятый раз за последний месяц я вычитываю, выслушиваю научное обоснование конца света. Так что Громов, плагиатор и передёра, только лишь, напомнив о себе, добавил горечи в ухудшающееся настроение.
Меня встречает на пороге редакции Оксана, милая девушка, секретарша нашего главреда. Она большая любительница животных и все-все о них знает. Ее направленность на братьев наших меньших меня порой удивляет. Однажды милая девушка по имени Оксана решила меня просветить.
— Вы знаете, — спросила она вдруг, — сколько времени проводит на дереве ленивец, не слезая на землю?
Я не знал. Или, вернее, слышал краем уха, что обитают ленивцы где-то в Южной Америке и питаются в основном листьями. И что подолгу-таки сидят на ветках. Однако точно сказать сколько не мог. Неполноценность информации, которой я обладал, объяснялась довольно просто: по образованию я все же не зоолог, и вообще все то, что связано с животными, черпаю время от времени из передач о природе, с меня этого довольно. А сидеть перед экраном в поисках «чего-нибудь интересненького», как это делает Оксана, и зачастую — с благословения шефа — в рабочее время, вот уж категорически нет!
— Вообще-то примерно неделю, — торжествующе объявила секретарша, подводя разговор к чему-то для нее важному, которое, сбросив покровы тайны, должно было меня заинтриговать. — Но случается, и две недели ленивец не слезает с дерева.
— Что так? — Довольно глупо спросил я, отчего сразу, недогадливый, упал в глазах Оксаны.
— А потому, что слезает он, чтобы только покакать. — Глаза девушки сияли, натурально они были как два фонаря. Она себя сдерживала, чтобы не рассмеяться. Смех же ее потенциальный был бы направлен не в мой адрес, недотепы, а — слОва, определяющего активность ленивца на земле, которое прозвучало, надо признать, в устах Оксаны с юмором, но как-то особенно нежно; даже послышалась мне игра ветра с серебряным колокольцем. Наверное, она с таким же чувством изъясняется в любви своему мужу.
Теперь у нее другая, более приземленная информация. И голос ее подозрительно дрожит. «Здравствуйте» она произнесла так, что у меня, несмотря на теплынь, мурашки заводят на спине хоровод.
Если честно, Оксана туповата, но вот ведь парадокс: я к ней испытываю симпатию. И все потому, что у нее миловидное личико. А ее тупость того рода, что любит прятаться за наивностью. Хотя в тридцать два года быть наивной, скажем, в вопросах политики для женщины — вовсе не беда, но в жизненных вопросах — это уже проблема.
В один из дней она пришла на работу заплаканной. Все принялись ее утешать, расспрашивать, но Оксана только, как тургеневский Герасим, мычала, перемежая неясные звуки со всхлипываниями. Наконец Галя Петрушенко, работавшая в отделе писем, отведя в сторону, ее разговорила. На день рождения мужа Оксана решила преподнести ему подарок — как она посчитала, оригинальный. Машину. О чем горячо любимому мужу заранее и объявила, прибавив, что пора тому садиться за руль и везти ее к… Под недоговоренным многоточием подразумевался юг. Для меня загадка, чем руководствуется бог, паруя людей. Факт остается фактом: он, если и ошибается, то спешит дело поправить разводом. В целом же, угадывая общие интересы и направленность характеров, соединяет потенциальных единомышленников, связывая их той крепкой веревкой, что принято называть «семейным союзом». Откуда у обычной секретарши могли быть такие огромные деньги, чтобы купить машину, странный муж Оксаны не допетрил. И если до сих пор она отделывалась мужскими духами или фирменными рубашками, то неужели он мог рассчитывать на что-то бОльшее, грандиозное? Муж поверил ее словам. Наверное, решил, что она взяла кредит. Но, получив шикарную сборную модель Ламборджини, расстроенный, запустил ею в жену, тем самым выбросив на ветер и те невеликие деньги, что она потратила на подарок. Я, узнав эту историю, про себя лишь подумал, что два идиота в одной семье — это все-таки перебор.
В другой раз, опять рыдая, она заявилась на работу с таким сюжетом, что впору было хвататься за сердце. Любительница все знать о животных, Оксана надумала простирать в стиральной машине запачкавшегося на улице котенка. Когда ей кто-то сказал, как же она до такого додумалась: ведь заведомо было ясно, что он погибнет — без воздуха, захлебнувшись к тому же водой, Оксана ответила, что в барабане есть дырочки, чтобы дышать, а уровень воды никогда не бывает максимальным. Непредумышленное убийство, замешанное на дикости и скудоумии. Как еще классифицировать действия этой милой женщины?
И все равно я к ней испытываю симпатию. А может, чтобы быть честным перед собой, следует признать, что это не симпатия, а брожение соков при виде ее?
— Что случилось? — Спрашиваю я.
— Вы ничего не слышали? Местные новости не смотрели? — Оксана трагически изламывает брови, при том, что рот ее строго, как у удачливого стрелка, горизонтален, отчего и смятая красота на лице наводит на мысль об оставленном поле сражения.
Естественно, я ничего не слышал — человек, вечно отстающий от событий.
— Наш город в опасности. По вечерам лучше на улицу не выходить.
— Бандиты? — Интересуюсь я. Надо сказать, что криминальная обстановка, несмотря на все заявления ответственных лиц в городе, никак не улучшается. И вечер, этот забулдыга, что всегда был верным помощником пошаливающего люда, своим привычкам не думает изменять, отказываясь довериться фонарям в темных переулках.
— Хуже. — Лицо этой красивой женщины несколько распрямляется. Я, что там скрывать, им любуюсь. — Своры диких собак, соединившись…
Тут Оксана притормаживает речь, явно подбирая слово, должное следовать за военно-казенным «соединившись». Потому что — ей это точно известно, впрочем, как и мне, — когда соединяются двое — это одно, никаких добавок и разъяснений не требуется; а когда ситуацией управляет множественное число — нужна лингвистическая точность.
— В дивизию, — подсказываю я. — А что?
— Это много — собачья дивизия? — Боже, как она все же красива! Но, оказывается, ее мысль была о другом. — Нет, соединившись с набежавшими из леса кабанами, нападают на одиноких прохожих и загрызают их. Уже четыре случая!
Мало нам просто глобального потепления, грозящего выкипятить мозги человечеству, так еще, — получай, неонацист, гранату, — какая-то ужасная мутация наблюдается среди животных. Собаки вошли в сговор с кабанами и, давая пример людям, как надо дружить, расправляются с царем природы — у нас в городе. Пока на окраинах. Там, где много-много кукурузы. В зарослях которой любят прятаться люди с расстройством желудка и влюбленные парочки. Кошмар. Убитое настроение после такого сообщения тем не менее не глушит способность размышлять: все-таки интересно, кто же числится в заводилах? Чешский вариант, например, предполагал бы, что — кабаны; хотя эти животные, за редким исключением, на людей первыми не нападают, там с ними лучше не сталкиваться. Ни утром, ни вечером. Но мы — здесь. Значит, это, следуя логике, — собаки. Одичавшие. И злобные. Подчинившие себе кабанов-слюнтяев.
Дома не лучше.
— Сгорел почти полностью наш лес, куда мы с тобой так любили время от времени выезжать. — Не сказать, чтобы, объявляя эту новость, жена была расстроена. Наоборот. Она мечтательно задумчива. Уверен, ей вспомнились незаметные глазу пятачки полян с упругим травяным покровом, на которых так приятно было лежать, уставившись в небесный колодец.
Мне эта ее романтическая нотка, пережиток веселой молодости, когда беспечность шагала впереди бытовых переживаний, кажется нелепой на фоне трагического события.
— Какие-то негодяи небось бросили непотушенный окурок — и вот тебе и пожар.
Почему, почему я вечно отстаю от факта? В отличие от нее, я чувствую опустошенность. Этот хвойный лес, которым руководили елки, — нашей весны жизни символ, как «Queen» и «Deep Purple», эскимо на палочке и бесконечный треп обо всем на свете в застольях с друзьями. Как будто что-то важное ушло из твоей биографии. Ушло — сгорев.
Я гляжу на свою спутницу жизни и без всякого выражения спрашиваю:
— А есть ли вообще хорошие новости? — Будто продают информацию, как пирожки в булочной, отделяя милую сердцу от плохой непроницаемой перегородкой.
За столько лет мы научились понимать друг друга с полуслова.
Тем не менее проходит четверть часа, пока она, перебрав в уме все мировые и наши известия и соединив их в сплошную новостную ленту, не произносит упавшим голосом:
— Война, голод, наводнения… стрельба в городском клубе… глобальное потепление… падение уровня жизни… А! Вот знаешь, наверное, это хорошая новость — на прошлой неделе количество заболевших вирусом не превысило десяти тысяч.
Этот объявившийся вирус, привет с влажного Востока, выбивает из мозгов память, нормальную стандартную грудь превращает в набор картонных частей, сворачивает нос книзу и, проделав помимо этого еще кучу гадостей, может запросто и жизни лишить.
— И это ты называешь хорошей новостью? — саркастически спрашиваю я.
— Ну, знаешь, — бормочет обескураженно жена, — других нет. Странно…
Странно? Да неужели? Прошлая жизнь ушла, оставив сожаление, что молодость не вернешь. А с нею — и то радостное чувство, согревавшее тебя, когда ты слышал новости о невообразимых рекордах комбайнеров, чудесах родной медицины, самой медицинистой в мире, оживлявшей трупы, и, главное, правильной политической ориентации солнца, никакую другую страну так ласково не одаривавшую теплом, как нашу необъятную.
2020 - 2022 - 2024