«Смотрю сквозь дверной глазок битый час, битый кирпич, избитый пёс, побритый лес или утёс», — течёт безостановочный бред. С трудом сглатываю подкатывающий комок. Влажными ладонями перебираю пакеты с мусором. Пять мешков. Снова смотрю в глазок: окромя желчно-жёлтых стен да двери, ведущей к лифтовому холлу — НИЧЕГО… Очередной раз выдыхаю и, как Леонов, выхожу в открытый коридор. Звонкое эхо бьёт по перепонкам. Четыре поворота ключа — бегу по лестнице, отсчитываю этажи, пролёты, ступени, шаги... Перед последним пролётом притормаживаю, натягиваю снуд, что помогает мне ещё со времён полномасштабного ОРВИ. Тугой капюшон надвигаю на глаза. Опять парюсь с пакетами. И, опустив голову, прохожу так, чтобы минимизировать контакт со злосчастной камерой наблюдения. Остановившись перед выходом, отсчитываю три секунды. Даю судьбе шанс намекнуть, в случае чего... На промёрзшей улице два кота, вжавшись в себя, переминаются с лапы на лапу. Даже пролетающая птица не вызывает у них инстинктивных чувств. «Один, поехали!» — стукнуло в голове. И в это мгновение во двор въезжает полицейская газель. Попятившись, отпускаю тяжёлую дверь и бегу обратно, обратно, обратно...
Закрываюсь в квартире. На всякий случай смотрю в глазок... Сегодня путь закрыт. Придётся вынести потом. «Ну почему мусоропровод
заварен?» — шёпотом произношу несколько раз. В последнее время только шёпотом и говорю. Дико хочется курить, но квартира не моя — внутри курить запрещено. Приходится выкручиваться. Достаю айкос, выхожу на балкон. Сквозь плотные вертикальные жалюзи пробивается вымораживающий воздух. Откуда-то доносится выученная наизусть музыкальная композиция: «Пусть ярость благородная вскипает как волна…» Осторожно отодвигаю жалюзи. Полицейских нет, видимо, транзитом проехали через двор. Вдыхаю отвратительный дымок айкоса — медленно, размеренно и рассредоточенно выдыхаю. На тепло прилетела синица: «Кыш». Песня проиграла трижды, началась фронтовая сводка, завершившаяся предложением сплотиться вокруг... Убираю вонючую «дудку», возвращаюсь в комнату, надеваю наушники, сажусь за синтезатор. В закрытых глазах проскакивает прошлая жизнь, стрёмная, но беззаботная. Пальцы медленно выводят из-за кулис прошлого те позабытые образы, что не вычеркнешь ничем, кроме последней доски. В музыкальном потоке удаётся забыться, унестись за пределы своего страха, своего жалкого существования, прикоснуться к тому незыблемому, что окружает нас всех, но чего не замечает никто, чего я раньше тоже не замечал. Долго играть не буду, не то провалюсь в ностальгию, а надо держаться, надо держаться...
Интернета у меня нет, посему по старинке читаю бумажные книги. Читаю, пока глаза не устанут от тусклого бра и вялого шрифта. На кухне сквозь занавешенное окно едва пробивается свет. Открываю холодильник. Чем порадовать себя сегодня? Интересно, как я мог когда-то любить пельмени? Этот дешёвый фарш, завёрнутый в тесто бумажного вкуса, приобретающий теперь, благодаря слабенькой лампочке холодильника, оттенок цвета хаки. Глянул на календарь: сколько же я их съел за последнее время? Наверно, больше, чем стиков скурил за всю жизнь. На улице снова провякала сводка, потом какой-то мудак прочёл стишок в хреновенькую рифму. Ввиду отсутствия связи с внешним миром этот говновыдавливатель — мой единственный источник информации.
Послевкусие от поэзии прервал стук в дверь — изнасилованное сознание вспыхивает спектром разнонаправленных лучей, бьющих во все углы квартиры и выдающих меня в этих помещениях. Скукожившись, словно кот перед самой важной, возможно, смертельной, схваткой, подкрадываюсь ко входной двери. Прислоняюсь к ней, слушаю, как там кто-то, переминаясь с ноги на ногу, ожидает меня. И, словно вышеупомянутое животное, бесшумно, почти инстинктивно приоткрываю глазок.
Посреди ночи разлепляю глаза и пару мгновений смотрю в потолок. Странный сон, перестав напрягать, страшной картиной провалился куда-то в глубины сознания. Я встал, глянул на себя в зеркало. Спать в одежде не по мне — затруднительно сказать, как так вышло, видимо, что-то потустороннее двигало мной. Я взял ключи, отпер дверь и вышел, не проделывая ставшие для меня обычными ритуалы безопасности. Однако, спустившись вниз, выждал несколько секунд и только потом вышел. Лёгкие снежинки падали на плечи. Сладко вдохнул холодный воздух, выбросил мусор и направился в продолжение своего сна. Нет, я не глупец, который бросился на амбразуру, я соблюдал все правила. Моё лицо скрывал снуд, а камеры, установленные на фасаде моего дома, могли видеть лишь скорченное тело в мешковатых одеждах. Скрип снега раздавался по округе, но меня это не пугало, скорее наоборот. В нескольких сотнях метров от меня медленно проехала «Гранта» не то полиции, не то жандармерии. Пятый час утра, но они не дремлют. Присматривают за нами.
Сколько же я прошёл? По меркам своей прошлой жизни не так уж много, но частота, с которой я это делал последнее время, снижалась неумолимо, поэтому, когда передо мной возник Он, я уже чувствовал сильное напряжение в икрах. Замок, зиккурат, колизей… Нет, не так. Конструктивистский дворец с модными стеклянными окнами в пол вздымался высоко вверх, его завершал триколор с огромным навершием в виде двуглавого орла. Рядом с дверью висела новёхонькая золотая табличка с черепом в анфас. Пустые глазницы смотрели на меня, а растекающиеся вниз зубы, полные крови, доходили до надписи: «Ленинградский филиал». За строением, у перекрёстка заприметил постового, стоявшего ко мне спиной. Я подошёл ближе к фасаду, вне видимости, подпрыгнул и, ухватившись за решётку, заглянул в окно.
Дорогой стол из карельской берёзы, покрытый зелёным сукном, нёс на себе тело абсолютно голого мужчины с синевато-бордовой кожей. Как только тело меня заметило, начался отток: кожа сначала покрылась багряными пигментными пятнами, а затем стала желтовато-жёлчной, как стены моего подъезда. Глаза открылись не сразу. Зрачки задвигались из стороны в сторону, затем голова повернулась ко мне. Абсолютно красные белки, как бывают у новорождённых малышей при тяжёлых родах, малюсенькие чёрные зрачки глядели прямо на меня. Потом тело поднялось и запрыгнуло то ли в полицейский, то ли в ещё какой-то мундир. Портупея с тяжёлым пистолетом повисла на узких бёдрах. Он подошёл к выключателю — кабинет озарился мертвецким люминесцентным светом. Я увидел на столе чёрное пятно, будто стол был покрыт плесенью, как гнилая луковица. Донеслись шаги постового. Я спрыгнул на снег и побежал. Бежалось медленно, ноги ныли. Скорчив гримасу и пританцовывая, стал отбивать чечётку, бить в воображаемый бубен. Постовой, видимо, приняв меня за дурачка, вернулся на место.
Так с бубном хорошо шлось мне до самого дома. Уже в квартире заметил, что был босиком. Ноги бордового цвета... Открыл чуть початую бутылку водки и, поскольку пить — не моё, прошёл в ванную и начал заливать ноги. Ступни отходили болезненно. Я добрёл до дивана, забрался под одеяло и сразу вырубился.
Над туманом мирно спящего города возвышается скала, выше которой нет. На этой скале стою то ли я, то ли кто-то из моей головы. Отравленное страхом существо, навершием оканчивает скалу, головой пробивая самую высокую точку на планете, смотрит за горизонт, с оцепенением ждёт. Падающая тень неспешно движется по облакам, поддаётся поднимающемуся солнцу. Синева ночи отступает. Розовое свечение заполняет всё вокруг. Теплота разжижает мрак, рассеиваются в небытие мои страхи. Побег от себя внезапно прерывается вырванными из чужого диалога словами:
— Понимаешь, нельзя было по-другому. Иначе они бы первые начали…
— По-другому надо было, — мой сосед хлопнул муху, усевшуюся было
на его колено, — вот так.
Два копчёно-загорелых, не по годам старо выглядящих парня обсуждали текущее. Автобусный оповещатель пробубнил: «следующая остановка – онкодиспансер». Я выпрыгнул из автобуса. Со мной вылетела муха и устремилась куда-то ввысь. Я посмотрел вверх и увидел ту самую скалу, расположенную где-то там, за облаками. А, опустив взгляд, увидал то самое неприметное здание желтоватого оттенка с полицейским на входе. Здание не отличалось от тысяч таких же, но красная табличка с облезлой золотой краской заставила меня остановиться и с минуту подумать. «..о..нкомат». Ещё раз глянул в сторону уходящему автобусу, выдохнул и зашёл внутрь. Бравурные штампованные лозунги, взятые ещё с советских времён, давили на меня, как, пожалуй, стены лифта давят на страдающего клаустрофобией.
— Подскажите, кому тут бронь надо показать? — неуверенно начал я.
— Какую ещё бронь?
— Которую на предприятии выдали, — продолжил я уже увереннее.
— А вон в ту дверь зайди.
В коридоре было пустынно. Все двери, кроме нужной мне, — плотно закрыты. В богато освещённом солнечным светом кабинете над кучей бумаг сидел человек в форме.
— Надеюсь, не по ошибке?.. — не поднимая на меня глаз, спросил он.
— Нет, бронь принёс.
Он угрожающе-медленно положил лист и посмотрел на меня.
— Документы.
Я подал ему паспорт и бронь. На удивление ему хватило нескольких секунд.
— И сколько такая стоит, товарищ Верхоланцев?
— Не понял.
— Профанация нынче почём? Палыч, зайди! — буркнул он в телефон.
Сзади меня открылась дверь. Эхо громких шагов, создаваемое ламинатом, отсчитывало последние секунды. В голове крутилась чернышевщина «что делать?». Мелькнул кадр из фильма «ДМБ», то единственное, что я смотрел о таких местах. Подкатила тошнота, я быстро и максимально глубоко засадил два пальца в рот — поток полился живительной силой моей последней возможности на стол сотрудника. Палыч, подумав, что я просто пьяный, оттащил меня от стола. Я в суматохе схватил свои обрыганные документы и выбежал в коридор. Мельком глянул на возрастного охранника. Широкими шагами добежал до турникета, перемахнул через него, словно бегун с препятствиями, отодвинул щеколду и, под протяжный «Эй!» перебежав через дорогу, скрылся в соседнем микрорайоне. Голова кружилась, в зрачках летали мошки, я закрыл глаза, растирая вонючими пальцами. А когда открыл — снова стоял на вершине мира, смотрел на уходящее солнце и плавно поднимающийся липкий туман.
По мрачной улице прошли два не менее мрачных типа. Не сказать, что они подозрительно выглядят. Скорее наоборот, подозрительно здесь выгляжу только я. Мысленно прокручиваю одну и ту же мелодию: почему не уехал, почему не уехал, почему… Вспоминаются книжки про гражданскую войну, которые читал в школе, романтизм, с которым воспевались перемены и подвиги. Однако надлом жизни оказался не по мне. Может, возраст уже не тот? А может, так всегда?.. Всегда прошлое выглядит притягательнее, сочнее, монолитнее. Оно и понятно. Вот стою на тротуаре, под потухшим в прошлом году фонарём, и не знаю, что произойдёт буквально через минуту. Мрачные типы остановились у некогда подземного пешеходного перехода. Один чуть спустился, достал несколько досок, повертел в руках и положил обратно. Закурили. Стали что-то обсуждать. Мне не видно, что за повязки у них на руках, но, по-моему, это солдаты. Или как их там теперь называют? Даже не в курсе. Какого сброда теперь в городе не встретишь. Нынче и милиционера можно встретить, и жандарма. Лучше, конечно, никого не встречать, сидеть где-нибудь далеко, пить грузинское вино на террасе с видом на Куру, периодически улыбаясь бронзовой и величественной царице Тамаре. Но тут «мрачные типы» окликнули меня и попросили помочь освободить этот вход под землю. Я, предусмотрительно стоявший у ворот во двор, быстро сиганул туда, вышел с другой стороны через арку. Где-то послышались выстрелы, как некогда залпы салюта. Дома спокойнее, в центре можно и схлопотать чего-нибудь. В нужном мне окне приоткрывается форточка и раздаётся свист. Я аккуратно захожу обратно в арку, дёргаю ручку парадной.
Несколько неприятных секунд на тёмной лестнице. Внутри квартиры спокойнее. Хозяин небрежно протягивает руку и спрашивает шёпотом:
— На чём добрался?
— Пешком. Как же ещё?
— Ну, мало ли... на самокате.
Хозяин был в приподнятом настроении, в руках вертел стакан с какой-то разноцветной жидкостью. Но даже при тусклом освещении я заметил, что седых волос у него стало больше. Впрочем, мы не виделись давно.
— Я не хотел бы задерживать вас и себя.
— Ха, тебе никто и не предлагает здесь задерживаться, это, знаешь ли, привилегия.
— Пусть зайдёт, ты чего, — донёсся из глубин квартиры женский голос.
На улице снова что-то крикнули, может, мои «мрачные друзья». Я решил послушаться женского голоса, глянул на Хозяина и кивком, как бы приняв предложение, протянул ему наспех собранные разномастные купюры. Никогда ещё так легко не расставался с такой внушительной суммой. Хозяин поковырял бумаги, параллельно морщась, отхлёбывая цветную жидкость. Потом ушёл в глубину квартиры под потусторонний женский смех. А когда вернулся, протянул мне заветную бумагу с гербовой печатью.
— Ай-яй-яй, — с укором произнесла эффектная, но слегка пьяная, девушка приятным голосом, — боишься? Теперь точно всё будет у тебя хорошо.
Хозяин показал ей скрыться. Но я не смог смолчать.
— А как же! Боюсь.
— Оно и видно, — ответила она, уже повернувшись спиной.
— Всю жизнь не боялся. Не думал головой, в общем. Теперь всё. Выхожу из системы.
Они оба громко засмеялись. Я почувствовал себя нищим мальчонкой из сказки, попавшим в до безобразия безвкусный дворец с карикатурно глупыми королём и королевой. Такое ощущение, что Чикатило убивает каждый день и не по одному разу, и любого в любой момент может убить, а все вокруг почему-то стали считать это нормой. Ты говоришь, что, мол, это ненормально, такого не должно быть… Но окружающие в ответ цинично и как-то даже туповато улыбаются, как улыбаются родители, когда слышат, что их ребёнок сказал что-то неразумно-наивное. Словно говорят: «ну-ну-ну, это пройдёт, израстёшь, поймёшь с годами». Какой-то серьёзный, непоправимый откат в развитии, когда разгуливающий маньяк с кровавым ножом, тупым таким, с деревянной советской ручкой, становится обыденным. Вспоминаются давно забытые слова из детского стишка: «принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!» На улице продышался. Глянул наверх в надежде увидеть воробья, который прилетит и съест таракана. Но не прилетает. Постреляли, наверное. Воробьёв-то постреляли всех.
По дороге домой встречаю бомжа, ковыряющегося в помойке. Он оборачивается, отрывается от своего важного дела, смотрит в мою сторону, пока я окончательно не скрываюсь за поворотом. Уже в своём дворе неожиданно замечаю троицу. Один — в казацкой бурке, с автоматом наперевес; другой — в пожарной каске, с натянутой тканью цвета хаки; третий — с повязкой на руке и пистолетом. Останавливаюсь у мусорки и начинаю активно рыскать в ней. Троица на мгновение замедлилась, видимо, глядя в мою сторону. Сердце замирает, закрываю глаза, руки продолжают искать что-то неведомое. Извлекаю чёрствую заплесневелую булку хлеба, обнюхиваю. Говорят, хлеб нельзя выбрасывать. А он мне, возможно, жизнь спас. Потому что троица отвернулась и вышла со двора.
Солнечный свет отражается от пыльного лобового стекла. Пот разъедает глаза, протираю их рукой в грязной перчатке. Вооружившись болтовым ключом, меняю последнее колесо. Вздрагиваю, когда проходящий сзади бросает: «пора уже менять что ли? Тепло же».
Проверяю ещё раз натяжение всех болтов, кидаю инструмент в багажник, заношу летние колёса в гараж, забегаю в квартиру — принимаю душ, смывая не только колёсную грязь и пот от работы, но и нервяк от предстоящей поездки. Потом одеваюсь, закрываю дверь на ключ, спускаюсь вниз. Через мгновение от моей машины во дворе остаётся лишь лёгкий маслянистый запах.
ОНА встречает меня в халате. Улыбается, скидывает халат, оставшись в кружевном белье.
— Ты чего?!
— Что? — искренне удивляется она.
— Не понимаешь, что происходит? Чего не собралась?! Уезжать надо! Я же говорил.
— Я подумала, ты шутишь.
— Ты серьёзно... не понимаешь, что происходит?
— А что происходит?
Матерясь, выхожу на улицу. Поеду один. Резко останавливаюсь на одной из заправок. Пока бензин льётся по шлангу, решаю заговорить с мужиком на такой же, как у меня, машине. Он рассказывает, что все границы закрыты и можно очень серьёзно влипнуть, встретив по пути патруль. Но я, заправив полный бак, полон решимости ехать в сторону границы.
За окном — сумерки. Розовые отблески заката через пару минут скроются за чёрными соснами на вершинах холмов. Горькое чувство одиночества разрывает тело на куски. Тысячи людей... нет, миллионы... да какой там, миллиарды людей далеко, на другой планете. Не руль Поло у меня в руках, а штурвал космолёта. Впереди — не красные стоп-огни и фары, проезжающих по встречке автомобилей, а далёкие звёзды соседних галактик. А что, если я один? Как чёртов маленький принц. Гляжу в окошко, точнее, в иллюминатор. Далёкие звёзды и космический мусор. Мусор, который достанет тебя даже там. Куда же летит мой корабль, если нет ничего вокруг, только пустота? Жизни не хватит, добраться до ближайших планет, где есть другие люди. Выходит, остался только Я в своей голове. Приоткрываю иллюминатор и запускаю немного космического мертвецкого холода.
Передо мной плавно остановилась машина. Я чуть в неё не врезался. От впрыска страха чуточку пришёл в себя. Медленно катимся дальше. Замечаю наспех сколоченный щит, на котором указан список документов, дающий право пересечения границы. Эх, что же я не позаботился о документах заранее?.. Звоню знакомому, который может решить такие вопросы. Взгляд падает на пограничный пункт впереди. К шлагбауму подходит дюжина полицейских. Без долгих разговоров они упаковывают в наручники нескольких парней. Машина передо мной включает левый поворотник и уезжает в обратном направлении. Освободившееся впереди пространство в несколько метров вдруг становится для меня непреодолимо большим расстоянием. Сзади посигналили, как бы поторапливая с решением. Если я один в галактике, есть ли разница в какую сторону лететь? Включаю первую космическую и несусь во вселенской пустоте обратно.
Уже перед самым въездом во двор замечаю, что машину ведёт вправо. Припарковавшись, подхожу к правому переднему колесу. Из него воздух выходит быстро и шумно. Матюгаюсь, достаю ключ, перчатки, домкрат…
Замусоленная кровать. Капли февральского дождя на сером окне. Ветви деревьев колышутся рядом с приоткрытой форточкой. Холодная постель и натянутое до подбородка одеяло. С кухни едва доносится горение газовой плиты. Во тьме виднеются тусклые часы. Третий час ночи. На потолке серыми полосами проходят фары проезжающего во дворе автомобиля. Она подходит и несколько секунд смотрит в окно. Затем приподнимает одеяло, ложится рядом. Я чувствую её мертвецки-холодное тело. Ещё пару часов назад это тело дико возбуждало меня, но всё изменилось. Не выношу долгого, тянущегося, словно патока, молчания.
— Слушай, а может, больше не стоит видеться?
— Тоже так думаешь?
— Тоже?!
Она тянется за сигаретами, берёт старую банку из-под оливок и залезает на подоконник. Комната наполняется табачным дымом. Меня потрясывает, но, тем не менее, встаю и начинаю одеваться.
— Давно хотела тебе сказать, что пора заканчивать, — не смотря в мою сторону, говорит ОНА.
Из коридора замечаю включённую конфорку и бросаю ей последнюю фразу:
— Выключи газ, а то больше точно никогда не увидимся.
Спускаюсь по лестнице, обходя пьянчуг, задремавших этажом ниже. Стараюсь не шуметь, чтобы не нарваться на неприятный разговор. Душевную пустоту не хочется заполнять руганью. На улице тихо. Иду не торопясь. А куда мне, собственно говоря, торопиться? Дома такая же пустота. Вдалеке виднеется магазин «24 часа». То, что нужно! Захожу. Внутри довольно уютно, куча продуктов, муляжи жвачек и шоколадных конфет, что появились здесь, наверное, ещё в девяностые. Заспанный продавец выдавливает из себя слова. Выхожу с двумя бутылками крепкого пива. Через полчаса становится легче. Пустоту желудка я точно устранил. Однако мысли, которые гонялись по кругу, ни на секунду не изменили своей траектории. Шатаюсь по дворам, как тень. Как приведение, которое вышло к людям, когда они спят, дабы остаться незамеченным.
— Молодой человек, — окликнул меня неприятный женский голос.
Я испуганно повернулся. Не ожидал, что кто-то стоит у входа в подъезд. Немолодая уже женщина, в длинном платье, с волосами, собранными в пучок и повязанными чёрной лентой. В руках её — кошка с яркими зелёными глазами. А у ног — большая коробка.
— Напугали, — говорю я.
— Простите, вы мне не поможете? — она указала на коробку, — А то у меня живность, вот.
— А чем, собственно, помочь?
В такие минуты я выдавливаю из себя улыбку, хотя она совершенно не к месту. Долго потом анализирую, чего я, собственно, останавливаюсь, заговариваю, улыбаюсь. Корю себя, но ничего не могу поделать.
— Занести коробку в квартиру, вот и всё. Либо кошку подержите, я сама занесу.
— Не-не, я донесу.
Действительно, коробка оказалась нелёгкой. Вблизи рассмотрев лицо женщины, подумал, что она значительно старше, чем пытается выглядеть. Кошка, вытянув нос, обнюхала меня и, успокоившись, вжалась обратно в хозяйку.
— Здесь сразу за поворотом, второй этаж.
— Почему дома кошку не оставили?
— А я отхожу от неё только во время её сна. Она у меня очень беспокойная. Многое пережила за свою жизнь. Не хочу подвергать лишнему стрессу. Моя лучшая подруга и помощница. Только благодаря ей я могу работать.
— А кем вы работаете?
— Сейчас узнаешь.
Когда она отворяет дверь, лёгкий алкогольный налёт улетучивается. Заглядываю в квартиру и почему-то покрываюсь мурашками. Перед глазами мелькают сюжеты «Криминальной России». Ещё раз пристально смотрю на странную женщину. Что она делала так поздно со своей кошкой и коробкой какой-то на улице? Ждала, пока появлюсь я? А если бы я не появился?
— Всё равно бы ты прошёл здесь, не переживай, — впервые улыбается хозяйка.
— Вы о чём?
— Ты сомневаешься, входить или нет.
— Нет, не сомневаюсь.
— Правильно, не сомневаешься, а боишься. Просто пожалела твоё эго.
Я шагаю внутрь, она включает свет, я ставлю коробку у входа. Квартира необычная, можно догадаться, что хозяйка если и работает, то колдуньей или ведуньей (чёрт разберёт разницу). В глубине большой комнаты горит лампадка, лежат на столе карты, на стене — картины гадалок, ведьм и рогатых существ.
— Я пошёл, мне нужно...
— Не спеши, молодой человек, ты очень помог мне. Давай я тебя отблагодарю.
— Каким же это образом?
— На, подержи.
Ведьма протягивает кошку, которая сразу запрыгивает мне на руки. А сама тем временем тянется к своему подолу. Сначала мне показалось, что она пытается что-то достать, но потом слышу, она что-то шепчет. Не отвлекаясь от своих причитаний, захлопывает дверь и закрывает замок. Мы стоим так несколько секунд. Она щёлкает пальцами, и кошка покорно возвращается к хозяйке.
— Нет, мне ничего не нужно, я просто помог от чистого сердца, позвольте...
Я отворяю замок и собираюсь выйти в коридор.
— Ты ей не нужен, равно, как и она тебе.
— Кто она?
— Та, у которой сегодня ночевал. Ты по обыкновению думаешь, что получил желаемое и вернёшься к ней. Но я бы на твоём месте не была таким легкомысленным. Скоро ты сам всё поймёшь.
— Что пойму?
— Твоя судьба, — она почему-то закрывается ладонью и, обождав, смотрит на меня покрасневшими глазами, — решается прямо сейчас, ещё не до конца ясно, чем всё закончится, но прогнозы у меня не самые радостные. Пройди в комнату.
Её тон резко меняется, это уже не та женщина с коробкой. Это ментор. С каждым её шагом к лампадке тень становится всё гуще, всё темнее, как и её авторитет. Я снимаю обувь и покорно иду за ней. Мы садимся. Оставив кошку на коленях, она упирает нос в ладони и смотрит на меня. Я не выдерживаю взгляд, отворачиваюсь на интерьер. Увядшие розы на окошке, маленькая иконка на стене. На столе перед нами — упомянутые карты, все рубашками вверх, кроме двух — дамы пик и валета червей.
— Отец, который недавно покинул тебя, отчаянно за тебя сражается, не оставляет попытки отстоять.
— Чего?
— На кухне есть стаканы, набери себе воды, выпей.
— Как вы это поняли? Я ведь молчал?
— Ты охрип.
— Да я не об этом…
На кухне наливаю воду из-под крана.
— Фильтрованная есть.
— И так сойдёт. Перед кем отстоять?
— Перед тем, кто решил, что ты должен перейти к отцу. Но силы твоего отца не бесконечны. Я сейчас…
Женщина, вооружившись длинной зажигалкой, запаливает ароматические палочки и выходит из комнаты. Пахнет не то ладаном, не то восточными пряностями — с обонянием у меня большие проблемы. Окончательно протрезвев, начинаю замерзать. Сквозь приоткрытую чёрную штору вижу, как поднимается ветер, и ветви деревьев начинают двигаться из стороны в сторону.
— Кто такой валет червей? — указываю на стол, когда она вернулась, — Это типа крутой парень? Обольститель?
— Нет, в моей раскладке — отщепенец.
Она зажигает старую скрюченную свечу, принесённую из другой комнаты, и подзывает меня. Подсаживаюсь ближе. Она смотрит куда-то сквозь, отчего становится жутко.
— Скоро всё начнётся, скоро всё закрутится. Спираль смерти. Спираль, словно удавка маньяка, будет медленно затягиваться на шее. С каждым вдохом в лёгкие попадает всё меньше воздуха. Глаза всё более вытаращены, рот всё шире, пока воздух не иссякнет.
— О, Боже!
— Ты совершишь сначала одну ошибку, потому что не сможешь усмирить гнев, затем другую, потому что страх овладеет тобой и каменные ноги твои, не слушаясь разума, пойдут туда, откуда не будет тебе возврата. Но не зря я говорю тебе про отца твоего. Он даст тебе, — она складывает указательный и средний палец, подносит к моему лбу, — третий шанс. Так не ошибись, Тимур Верхоланцев.
Медленно пячусь, она продолжает смотреть куда-то туда, где я сидел. Шепчет и причитает. Уже в дверях окликает меня.
— Смотрю в глазок. Троих вижу. Два полицейских. Но не они главные. Кто-то третий…
— Кто? — спрашиваю я, когда она молчит больше минуты.
Она начинает рыдать, топать ногами. Кошка, зашипев, отпрыгивает в сторону.
— А-а-а! Вижу её! Вот она стоит между ними! Не открывай ей! Ненасытная, сука, стольких получит! Но ты ей не открывай!
— Кому не открывай?! Кто постучит?
— Смерть.
Останавливаюсь и перевожу взгляд на дверной глазок. Нескончаемым потоком льётся бред… «Побрился лес — взлетел фугас... Быть может, сглаз? А может, бес мне не указ? Отцом с небес мне отдан…»