ПОЭЗИЯ И ФИЛОСФИЯ
Борис Ихлов
… даже у дождя нет таких маленьких рук…
Эдвард Эстлин Каммингс (1894-1962) широко известен в России узкому кругу специалистов по американской поэзии, его много печатали в СССР, его стихи можно был прочитать в сборниках зарубежной поэзии, в том числе на английском. Бакалавр Гарварда, магистр искусств, прозаик, художник - так же сложен, как, например, Хлебников («Крылышкуя золотописьмом Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил Прибрежных много трав и вер. «Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер. О, лебедиво! О, озари!» и т.п.), переводить его на русский крайне трудно. Каммингс экспериментировал: нарушен английский порядок следования слов, заглавные буквы, знаки препинания не нужны, запятые могут быть аляповато расставлены, строки, фразы, отдельные слова часто прерываются как угодно.
Утверждают, что приведенное ниже стихотворения напоминает картину Шагала:
вся в зеленом моя любимая отправилась на прогулку
на большой золотистой лошади
в серебряный рассвет.
четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь
веселый олень бежал впереди.
быстрее были они чем мимолетные грезы
нежный нежданный олень
красный красивый олень.
четыре красных оленя у белой воды
жестокий рожок пел впереди.
повесив рожок у бедра моя любимая отправилась на прогулку
верхом на эхо спускаясь
в серебряный рассвет.
четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь
ровный луг бежал впереди.
легче были они чем ускользающий сон
тонкий гибкий олень
литой летящий олень.
четыре литых оленихи над золотою долиной
голодная пела стрела впереди.
лук заткнувши за пояс моя любимая отправилась на прогулку
верхом по горе спускаясь
в серебряный рассвет.
четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь
вершины бежали светло впереди.
бледнее были они чем лик устрашающей смерти
струящийся стройный олень
высокий веселый олень.
четыре высоких оленя у зеленой горы
счастливый охотник пел впереди.
вся в зеленом моя любимая отправилась на прогулку
на большой золотистой лошади
в серебряный рассвет.
четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь
сердце мое упало мертвое впереди"\
Если бы не повторы, можно было бы подумать о действии наркотиков - современная американская литература вобрала в себя «фольклор», менталитет слоя наркоманов, с 60-х годов это стало модным. Ибо антипрогибиционизм.
В качестве пародии. На заре компьютерной техники полупроводниковую счетную машину RCA-301 научили писать белые стихи. Словарный запас - 130 слов, размер задан. Стихам машина ставит порядковый номер:
Поэма №929
Пока слепо плыл сон по разбитым надеждам,
Космос с болью сочился над разбитой любовью,
Был из скрытных людей свет твой медленно изгнан,
И небо не спало.
RCA-301
По мнению программистов, напоминает стихи Элиота и Каммингса, но оба они не могли бы соревноваться с машиной в производительности, RCA-301 писала 150 четверостиший в минуту.
Еще можно сравнить стихи Каммингса с нарочитым абсурдом Введенского.
Но кто в ту эпоху не экспериментировал: Пикассо, Филонов, Стравинский, Прокофьев, Малевич, Платонов, Вагинов и т.д.
У Северных ворот ветер несет песок,
Один с начала времен до ныне!
Падают деревья, с осенью желтеет трава.
Я взбираюсь на башни и башни
следить за чужою землей…
RCA-301… Простите, Эзра Паунд, «Плач Стражник».
Неожиданно узнаю в глазах очень красивой
Нормандской кокотки
Глаза очень ученого помощника Британского музея.
Это тоже Эзра Паунд. Просто потрясающе!!! У него еще много такого добра. «Сто консервных банок» Энди Уорхола в Лувре, «Писсуар» Дюшана… За душу берёт.
Безусловно, в поэзии Каммингса – идеология «потока сознания», безусловно, эхо фрейдизма. К сожалению, в каждую эпоху на каждом континенте творческие формы диктуются господствующей идеологией. Теоретические схемы, философские установки, причем весьма примитивные, вторгаются в поэзию, живопись, музыку, яркий пример – абсурд «Черного квадрата» Малевича.
Тем не менее, за всей формалистикой Каммингса видна Америка, слышится ее голос, ощущается ее воздух, ее история, нищета и богатство, мощные забастовки 60-х, даже ее уголовщина. Как говорил Гегель, «и кажимость содержательна».
Одно время Каммингс был под влиянием Паунда и Стайн, но отошел от них, когда почувствовал некую искусственность модернистского трюкачества, был автором вполне традиционных и чувственных сонетов:
Я знаю, все растает, как во сне,
Любимых губ твоих другой коснется,
И сердце не мое – его сожмется
В твоих руках, забывших обо мне…
В компании Каммингса и Паунда – поэт Томас Стернз Элиот (1888-1956), драматург, критик. В отличие от Каммингса – богат. К сожалению, слушал в Сорбонне лекции интуитивиста Бергсона и писателя Ален-Фурнье, автора одного-единственного романа. Хуже: изучал индийские верования и санскрит. В результате появился сборник «Четыре квартета», 4 медитации, там даже ссылки на «Бхагават-Гиту». То есть, очевидная чепуха (а бастард Макаревич пытался копировать эту чепуху). Примитивная индуистская схема навязала поэзии содержание.
Еще хуже: Элиот водил компанию с поклонником Гитлера Эзрой Паундом.
Кстати, как раз Стравинский – один и тех. кто писал музыку на стихи Элиота. И я тоже! Но как это возможно – увидим ниже. Вместе с тем Элиот – тоже птенец Гарварда.
В поэзии Элиота надуманной формалистики не меньше, чем у Каммингса.
l(a
le
af
fa
ll
s)
one
l
iness
Как думаете, что это? Это не сбой компьютера и не копирование в Word текста в формате pdf. Это стихи. О чем? Да ни о чем. К чему-то зовут, щемят, волнуют? Нет. Это есть модерн, то есть, примитив.
Вместе с тем, как и у Каммингса, у Элиота есть человеческие стихи, например, «Прелюдия», которые свидетельствуют, что он мастер:
Густеет зимний вечер в ночь,
И запахи чадит жаркое.
Шесть часов.
Сожженье дымных дней такое,
И вот вам ноги обмотал
Дождливый шквал
Листвою, сброшенною в грязь,
Газетами с пустых участков;
И бьет, струясь,
О ставни, трубы ливень частый.
А на углу стоит, дымясь,
Извозчичья худая кляча,
И фонари зажглись, маяча.
Перекликается с «Зачем, зачем ты льнешь ко мне, воспоминанье, Дрозда косой полет в осеннем увяданье, Однообразный свет, бессильное сиянье Над желтою листвой, и ветра бормотанье» Верлена. Душевно, не правда ли. Вот это стихотворение я и положил на музыку.
Еще примеры человеческих стихов:
Вирджиния
Красная, красная речка.
Тягучее зноя теченье
И есть тишина.
Воля недвижна так не бывает,
Как недвижна река. Только ли
По случайной пересмешника нотке
Чувствуешь зноя движенье?
Застыли холмы. Ворота. Деревья,
Белесые и розоватые, ждут, ожидают.
Застой, затуханье. Или жизнь
Без движенья. Но вечно в движенье
Железные мысли - пришли со мной
И уходят со мной -
Красная, красная речка.
Смотри, смотри мастер, вот идут две религиозные гусеницы.
Еврейская Мальта
Полигамные, разумные люди от Бога,
общаются только через оконные стекла.
В начале было только слово. Строго
оплодотворялись во время менструального цикла.
В расслабленном состоянии умбрийский художник,
рисует пустыню в трещинах, раскалённый гранит,
там по воде худой и бледный передвигает ноги,
Отец с красочным нимбом и с ним Параклит.
Священники в чёрном проходят по аллее покаяния мимо.
Молодые, рыжие и прыщавые, ухватившись за поясницу
перед покаянными воротами, смотрят на образ Серафима.
Там преданные души тлеют, образуя тусклую зарницу.
Вдоль стен сада роятся пчелы с волосатыми животами.
Тычинка и пестик облюбовали блестящий офис бесполых.
Суини кушает ветчину, перемешивая воду в ванной.
Эрудиты тонкого искусства ведут полемические споры.
Конечно, это другая ветвь, не от Шелли и Китса («Природа-врач! Пусти мне кровь души! Лишь брось на свой треножник и послушно Пусть хлынут изг руди стихи…», «Ода к Фанни). Это не Уитмен и не Фрост (хотя последнего почему-то тоже относят к модерну, к «исповедальной поэзии»). И даже не Мигель де Унамуно. Но в ту эпоху в подобной манере писали многие поэты, Неруда, Превер, Гарсия Лорка, Джордж Баркер, Поль Элюар, Карл Сэндберг, Мигел Торга, Хайнц Калау, художник Пабло Пикассо и многие другие – переводы текстов зарубежных поэтов разительно отличались от русской и советской поэзии. Визитной карточной зарубежной поэзии во 2-й половине XX века стало отсутствие знаков препинания, устойчивого размера и рифмы. Что-то среднее между бредом и белым стихом. Если бы не направленность у иных стихов, например, у Лорки:
Разбойники с марокканцами и бомбовозами,
разбойники с перстнями и с герцогинями,
разбойники с монахами, благословлявшими убийц,
пришли, и кровь детей текла по мостовой
совсем как кровь детей
Шакалы, от которых отступятся шакалы,
гадюки - их возненавидят гадюки,
камни - их выплюнет репейник.
Элюар в стихотворении «Пикассо» объясняет, как нужно понимать такие стихи:
Клинками сна в ночи проведена
Волшебная черта – и мы опять чужие.
Любой медали фальшь пасует пред алмазом,
Под небом яростным невидима земля.
Лик сердца потерял свои живые краски,
Снега ослеплены и солнце ищет нас,
Но горизонт распахивает крылья,
И пелена спадает с наших глаз.
Цветаева тоже экспериментировала со знаками препинания и с ритмом. Но у нее каждый пропуск знака или лишний знак – значимы. Что до выворачивания слов, словотворчества - ими богата поэзия Северянина, который считал, что Пастернак – не поэт. Однако, скорее, наоборот. Северянин задолго до Элиота обнажил примитив модерна.
Грешил подобными формами и Багрицкий. И разве не эпатировали публику своими новациями Бурлюк, Лившиц и прочие русские футуристы? На счастье, Маяковский вовремя ушел от них и стал поэтом. Но были еще обериуты, имажинисты, символисты, акмеисты и т.д., и т.п. Причем это не завоевание только России, это мировые школы. В 70-е Юнна Мориц порой веселилась в стихах:
«Мальчик шёл, сова летела, / Крыша ехала домой, / Эта крыша не хотела / Спать на улице зимой».
Правда, это другое. Не бурлеск, но… шалила поэтесса, И Пушкин шалил.
Новые формы, новые рифмы появились у советских «восьмидесятников»: Парщикова. Еременко, Прасолова, Кальпиди, Долматова. Пример – сборник «Небовоскресенье» Владислава Дрожащих: «В саду на скамейке сидели сосиски…» в глуши коленчатого вала в коленной чашечке кривой густая ласточка летала по возмутительной кривой» (Еременко).
Ну, вот и доэкспериментировались. Вольница кончилась. За окном эпоха «Кин-дза-дза».
ПРИЛОЖЕНИЕ. Т. С. ЭЛИОТ
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости, они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда.
Вот, я старик, в засушливый месяц слушаю,
Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.
Не осаждал я пылавших ворот,
На приступ не шел под горячим дождем,
По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,
Я, вздымая меч, не сражался.
Пришел в упадок мой дом,
А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,
Что родился в таверне Антверпена,
Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел
и залатал прорехи.
Кашель козы по ночам доносится с луга;
Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.
Женщина, что стряпает мне и чай подает,
Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает
носом.
Таков я, старик,
Застоявшийся разум в продуваемых ветром
пространствах.
Знаменье мы принимаем за чудо. «Яви знаменье
нам!»
Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить
слово,
Окутано мраком. В юное время года
Явился Христос-тигр.
Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае
греховном:
Все поделят, выпьют, пожрут
Под шепоток — мистер Сильверо
Ласковорукий, тот, что в Лиможе
Всю ночь напролет по соседней комнате топал;
Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;
Мадам де Торнквист, что в темной комнате
Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,
Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки
в пустоте
Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,
Старику, в сквозняком продуваемом доме
Под холмом на ветру.
После знанья такого, какое прощенье? Подумай:
У истории много коварных путей, запутанных троп
И безвыходных выходов, шепотком честолюбья
она введет в заблужденье
И уловит тщеславьем. Подумай:
Она отдает лишь когда рассредоточено наше
вниманье,
А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке
искусном.
Что даяния эти лишь разжигают сильней
вожделенье.
Так поздно дарует,
Что в это не верится даже, а если вера осталась,
То в памяти только, в угасших страстях.
Дарует так рано
В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары,
Только боязно им отказаться. Подумай:
Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм
Порождает пороки, каких доселе не знали.
А к добродетели нас
Вынуждают наши чудовищные преступленья.
Эти слезы упали с дерева гнева.
В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.
Подумай же:
Выхода мы не нашли, а я
Коченею в наемном доме. Подумай же, наконец:
Я не без умысла выставляю себя напоказ
И вовсе не по наущенью
Увальней-бесов.
Я хотел обо всем тебе честно поведать,
Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен
назад,
И красота растворилась в страхе, а страх —
в истязаниях самокопанья.
Я утратил и страсть: беречь для чего
То, что должно растлиться в неверности?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание —
Как же теперь мне помогут они почувствовать
близость твою?
Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,
К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они:
Когда чувство застыло, будоражат нутро
Приправами острыми, умножают разнообразие
жизни
В пустыне зеркал. Неужто паук
Тенета плести перестанет, а жук-долгоносик
Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и
Фреска —
Разъятые атомы, что уносятся вихрем из
круговращенья
Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка
В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая —
Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим
призывает,
Старика увлекают ветра
В уголок забвенья и сна.
Обитатели дома —
Думы иссохшего разума в засуху.