Queen Killer

Татьяне Рубцовой и Натали Агеевой посвящается

Mama, just killed a man… (Queen)

Эта история началась с надоевшего телефонного звонка. Безобидный разговор легко щёлкнул по выстроенному карточному домику, и мир упал к моим ногам.

Муж, накручивая на палец провод, битый час обсуждал свои бизнес – дела, которые никогда меня не интересовали. 

Я выполнила свой утренний долг: подала любимому завтрак из двух яиц, состряпанных на сливочном масле, сварила себе кофе, помыла посуду, сняла с верёвок бельё и теперь сидела в гостиной на диване, отставив чашку, подняв колени к подбородку, и при-стально рассматривала висящую на стене картину.

Картину эту я купила на дне города, в «творческой» аллее. Я бы не сказала, что люблю живопись, просто пожалела художницу, нестарую ещё тётку, возле которой задумчиво сидела девочка лет пяти с нетронутым мороженым в руках.

Слишком уж эта серьёзная девочка походила на меня.

Это была некрасивая женщина в простом платье с ножом в правой руке. Позади женщины полыхал огонь, перед ней возвы-шалась на столе ваза с цветами, на столе опрокинутый бокал с раз-битым верхом. И сколько я на неё не смотрела, не могла понять, что она задумала: убить себя или того, кто причинил ей боль? А в том, что ей причинили боль, я не сомневалась.

Полгода назад финансовые дела моего мужа дали течь. Его бросил компаньон по бизнесу некто Шатров, и по документам, которые Слава опрометчиво подписал, он должен был выплачивать чужой кредит. Он продал мою машину, я меньше тратила денег на тряпки и салоны красоты, но не это меня раздражало.

Раздражало другое: редкий день муж не жаловался кому-то в трубку, что его развели, как лоха.

Вот и опять донёсся его хнычущий голос:

- Была бы у меня мелочишка, я бы нанял киллера и грохнул его.

Не отводя глаз от женщины с ножом, я не выдержала и крикнула:

- Найми меня, я его бесплатно завалю! 

Не знаю, почему я ввязалась, но моя реплика была проигнорирована, как и всегда, когда я предлагала эффективный выход из трудной ситуации.

Мой статус домохозяйки являлся барьером между моим мнением и возможностью его высказывания, и я никогда не драла глотку, если знала, что будет не по-моему.

Упрекнуть меня в чём-то было невозможно. В квартире идеальная чистота, ни пылинки даже за холодильником, еда всегда – пожалуйста: первое, второе и даже старомодный компот. Бельё выглажено, окна помыты, шторы простираны.

Я не заметила, как Слава закончил своё телефонное нытьё и заглянул в гостиную.
 
- На что ты там уставилась?

- Смотрю кино, - с вызовом ответила я, намекая на то, что плазме было бы уютнее в гостиной, а не в ломбарде.

- И о чём кино? - продолжал допытываться муж.

- Об одном недоумке, который лишил жены телевизора, - с достоинством ответила я.
 
- И что с ним стало? – ухмыльнулся «недоумок».

- Его убили, - ответила я довольно дерзко.

- Тебе чего-то не хватает в жизни? – «наехал» муж, наклоняясь ко мне и внимательно всматриваясь в мои глаза, чего он не делал с тех пор, как у меня случился выкидыш. – Разбери лучше ящик с фотками!

Настала моя очередь удивляться. Дался ему этот ящик, эти глупые фотографии, которые он снимал, а я должна была распечатывать и вкладывать в альбомы. Но доказывать мужику, что тебе может чего-то не хватать, это пустая трата времени и сил, поэтому я просто кивнула, мол, займусь я твоими пейзажами, главное, вали уже быстрее.

Муж чмокнул меня в лоб, будто прощаясь, вдохнул запах моих волос и быстро вышел из комнаты.

Мы прожили вместе слишком долго и слишком хорошо знали друг друга, страсть плавно переросла в совместное проживание, и нас обоих это устраивало. Он любил уют, а я умела его создавать. И наши отношения я рассматривала как удобный симбиоз. У меня и подруг – то не было, кроме особой дурищи по имени Машка.   

Подруга с первого класса, незамужняя дылда моего возраста, распространительница богемного образа жизни. В её представлении это означало одеваться в бутиках Mango и Savage, посещать спа-салоны, модные клубы и постмодернистские выставки.

Мечтая удачно выйти замуж, чтобы не работать, как я, Мария отчаянно нарывалась на разномастных моральных уродов. Один раз ей едва не открутили платиновую, в кудряшках, башку, но собственный горький опыт ничему её не научил.

Время от времени она таскала по клубам и меня. Муж не опасался, что меня уведут из семьи, главным его аргументом была моя схожесть с  кастильской королевой Хуаной.

Не знаю, о чём думала Машка, когда, разглядывая мой отталкивающий профиль, потягивала через соломинку коктейли? В такие-то мгновения прожигатели жизни обходили нас стороной!

Наверное, даже искушённая женщина иногда уставала от мужской дружбы и ей хотелось выпить в одиночестве, но в привычной атмосфере, за ограждением. 

Мы просидели за одной партой все десять школьных лет. Учительница начальных классов рассадила ораву первоклассников по парам: мальчик – девочка. Но мальчиков катастрофически не хватало.

Стали формироваться пары девочка – девочка: светленькая с косами – тёмненькая с косами.

Класс был рассажен, остались только мы с Машкой, две девочки вне принципа: остриженная под мальчика красивая блондинка с синими глазами и некрасивая шатенка с короткими волосами. Нам досталась вторая парта в среднем ряду.

Пожалуй, волосы – это всё, чем я могла похвастать в своей внешности, но меня это не волновало. Я любила читать и думать, в отличие от двоечницы Машки.

Когда меня обязали подтянуть её по немецкому и математике, я не скажу, что была рада. В то время Машка выглядела года на три старше, и пока я ей объясняла, что такое Plusqamperfekt, она сидела на подоконнике, отогнув задницу в модных джинсах и распустив по плечам кудри.

Великолепные Машкины волосы вились от природы, цвет их напоминал матовый блеск завалявшегося в шкатулке обручального кольца. Мужики от этих колечек млели.
 
Слушала она меня вполуха, я вообще удивлялась, как она не послала меня подальше вместе с тангенсами. Это слово Машка помнит до сих пор. 

Иногда, желая показать одновременно якобы имеющиеся у неё остроумие и ум, она, кося под дурочку, томным голосом произносит:

- Я всегда путаю стринги и тангенс.

Ну, дура. Но шутка «проходит», так как она делится ею с такими же болванками, как и она сама.

Мне до сих пор кажется странным, почему мы стали лучшими подругами. Слишком уж разными мы были, хотя, говорят, противоположности притягиваются.

Машка слыла королевой красоты и нашей школы и нашего двора. Женщиной она стала лет в пятнадцать, по «великой любви», как она утверждала, упорно склоняя меня к тому же. А я так и не смогла ей признаться, что у меня это уже произошло и совсем не по любви.

Окончив школу с «золотой» медалью, я поступила в университет. Машка, с горем пополам сдав четыре выпускных экзамена, кое-как отучилась на швею, хотя руки у неё росли не из того места.

Сколько я помню её взрослую, она всегда зарабатывала себе на жизнь своим красивым телом. Романы у неё случались, развивались и разваливались по одной и той же отлаженной схеме. 

Начиналось с того, что Машка пропадала дней на пять, потом она звонила и телячьим голосом мямлила, что встретила замечательного мужчину своей мечты. Я вздыхала, ругаясь про себя.

Она обязательно знакомила меня со своей «мечтой», после чего я грязно ругалась вслух. Потом она мычала про его исключительность и непохожесть на других, а заканчивалось её мычание тем, что она обиженно жаловалась на то, что все мужики – скоты, и что они созданы лишь для того, чтобы выкачивать из них финансы.

Она должна была позвонить ещё вчера.

Я набрала её номер сразу же, как захлопнулась дверь за мужем. Кино можно будет досмотреть и позже, бедной женщине ещё рано убивать.

Машкин телефон слащаво пропел её голосом: «Здравствуйте! Вы позвонили Марии Алексеевой. Если она не ответила сама, то значит, она пребывает в счастливом поиске. Оставьте ей сообщение после гудка…».

Меня всегда бесил этот телефонный кретинизм. Однако, Машке он нравился. Кто-то обмолвился, будто создаётся впечатление, что она занимается эзотерикой.

Я дождалась гудка и выплеснула свои эмоции:

- Машка, овца тупая, позвони срочно, или я тебя прибью!

Это был наш уникальный стиль общения.

В редкие случаи, когда ей не нужен был мужик, она любила прикинуться «розовой» девочкой и сказать мне прилюдно, допустим, следующее:

- Танька, ты как корова. Шевели быстрее копытами, а то у меня от нетерпения бюстик сейчас лопнет!

По комплекции мы с Машкой почти одинаковые. Она выше меня на полголовы и худее, потому что истязает себя сомнительными диетами. У меня грудь больше на целый размер, у неё шире бёдра. Она носит кудряшки до плеч, а у меня длинные тёмные во-лосы ниже спины. В целом мы составляем поэтичную пару.
 
Что ж ты не звонишь, зараза?

Чтобы не пухнуть от ожидания, я вытаскиваю ящик с фотографиями, располагаюсь с ним на диване, перебираю… как мне велели. Трезвонит телефон. Я вскакиваю и бегу в прихожую. Если это не Мария Алексеева, я разобью тарелку.

- Танечка, - слышу я мычание в трубке. - Танечка…. Ы-ы-ы-ы-ы….

Это Машка так рыдает. Невероятно. Видимо, первая встреча оказалась последней.

- Чё воешь? – притворно грозно спрашиваю я.

- Танечка, - прерывающимся голосом сипит Машка. - Ты можешь приехать прямо сейчас? У тебя же нет важных дел?

Её голос прерывается и прыгает из тональности в тональность. Я мрачнею. Не припомню, чтобы хоть раз слышала вопиющую о помощи Машку.

Она неисправимая оптимистка и порхалка, как чертыхается мой муж. Отношения у них не сложились. Слава считает, что Мария Алексеева рано или поздно плохо кончит и потащит на дно и меня. Но я не люблю, когда люди что-то считают насчёт меня вме-сто меня.

Интересно, а что же мне помешало стать плохой девочкой раньше? Нам с Машкой по тридцать лет, и у меня такое впечатление, что для разврата я несколько старовата. Но, попробуй, объясни это тупому мужику.

Конечно, я могу приехать. На фитнесс у меня закончился абонемент, в бассейн ходить я брезгую, на даче я была вчера.

- Только прямо сейчас! - ревёт Машка.

Можно подумать, что она капризничает, но интонации в её голосе заставляют меня насторожиться. Она наверняка опять влипла в какую-то нехорошую историю.

Наверное, её новый возлюбленный оказался вором и стащил все её бриллиантовые побрякушки.

Бросив трубку, я быстро переоделась. Обычно я ношу простые, удобные вещи. Платья, мини – юбки – это для ночных клубов и гостей, а в повседневной жизни – косичка, чёрные джинсы, чёрная футболка с принтом моей любимой группы Queen и кожаные мокасины.

Я скидываю в сумочку «хиппи» ключи, кошелёк с деньгами, влажные салфетки и косметичку.

Машка любит рыться в моих сумочках, и если она не находит помаду, тональник, тушь, подводку, тени и румяна, то меня ожидает долгая лекция о якобы важной роли макияжа в жизни женщины.

И если я возмущаюсь, то подруга напоминает мне, что в своё время она героически терпела Plusqamperfekt.

У меня такое чувство, что предпрошедшее время и угол треугольника – это всё, что она помнит со школьной скамьи. Но слова эти весомые, их мало кто знает, поэтому в определённых кругах Мария считается умной.

Я повесила сумку на плечо, захватила тёмные очки и съехала на лифте вниз. У подъезда засохло большое кровавое пятно.

«Опять, наверное, кошку прибили», - тревожно подумала я, оглядывая залитый солнцем двор.

Я люблю лето, люблю конец июля, солнце, жару, запах асфальта, запах пыльной травы… Отсутствие ненужных свидетелей я тоже люблю.

А Машка всё это терпеть не может. Гламурные издержки, как выражается Слава. Мои ультрамодные очки с тонированными стёклами, которые я купила в модном бутике, Слава тоже считает издержками, но я скрываю под ними свой взгляд.

Машка говорит, что мои глаза выражают «предвкушение змеи от предстоящего завтрака». Глупо, но верно.

Хотя внутри я человек спокойный, уравновешенный и даже добрый, но доброта, как медаль, имеет две стороны. У любого доброго дела есть неприятные последствия, но мне нравится наблюдать за этим процессом.

Я подкармливаю бродячих котов. Коты собираются под балконами, гадят, плодятся, орут по ночам. Кого-то калечат, кого-то травят, кого-то сбивает тачка, какой-то ребёнок рыдает, кому-то становится плохо при виде крови, кто-то начинает ругать тех, кто бросает животных. Люди выражают эмоции, и они должны быть мне благодарны.

Но на меня никто не обращает внимания. И меня это устраивает. А вот Мария Алексеева безумно страдает, если особь мужского пола вдруг посмотрела мимо неё в стенку.

Наверное, поэтому она и дружит со мной. Меня мужчины стараются не замечать.

Вернее, не замечают те отморозки, которых Машка, как микробов, цепляет в клубах и на стоянках. Мы взаимно неинтересны друг другу. 

Автобус подошёл довольно быстро. Я села на свободное сиденье, с миной Терминатора обозревая окружающее пространство.

Мне нравится смотреть на людей, на их выражения глаз, на складки губ, на морщины.

Люди привлекают меня, но, к счастью, не до такой степени, чтобы с ними сближаться. В принципе, я одинока, как утерянное сокровище инков. То есть, я от этого не страдаю и мне не улыбается перспектива быть найденной.

Напротив меня сидела молодая женщина с девочкой лет трёх. На девочке красное платьице, красные босоножки, красная резинка в куцых волосиках.
 
Опять красный цвет.

Девочка с любопытством изучала меня, видимо, пытаясь отыскать в моём лице что-то общее со своей любящей мамашей, но ей это не удалось. Она прижалась к материнской груди и поглядывала на меня с испугом, как смотрит щенок, которого часто бьют ни за что.

У разных людей свои знаки. На чёрных кошек я не реагирую, для меня знаком беды всегда был красный цвет.

Когда я была ребёнком, однажды, играя на лестнице, я увидела, как дверь нашей квартиры отворилась, и на зелёный наличник медленно выползла рука в красной перчатке. Дождь загнал меня в подъезд, и я болталась этажом выше, развлекаясь шоколадным мороженым. Я заворожено смотрела, как рука увеличивается до размеров изящной женщины в красном пальто.

Она поспешно выскочила из моей квартиры и засеменила вниз по лестнице. Вскоре от нас ушёл отец.

Возможно, поэтому появилось «предвкушение змеи»? С тех пор я не ем мороженое.

Кстати, Машка никогда не разбивает чужие семьи. Я сразу её предупредила, что это условие моего к ней уважения.

Как странно…

Кто бы мог подумать, что я так привяжусь к тупой гламурной блондинке. Да так, что не смогу прожить ни дня без её ужимок, наигранных движений и глупых рассуждений.

Да, Машка пытается рассуждать, но у неё всегда получается наивно.

От меня до подруги несколько остановок. Я часто хожу к ней пешком, но не сегодня.

Родная пятиэтажка расположена вглубь от проезжей части. Я срезаю путь, и иду по тропе, на которую брезгуют ступать светские львицы.

Вот дом, в котором я жила в детстве. Когда умерла мать, мы со Славой продали эту квартиру и купили первый его магазин.

В одном из дворов я вижу миниатюру: подросток с обнажённым торсом поливает из шланга красный ковёр. Шланг теряется в окне первого этажа. Возле Машкиного подъезда ещё одна картинка: на скамейке забытое берестяное лукошко с клубками кораллового цвета.
 
Выходит, всё очень, очень плохо.

Я никогда не надеюсь на лучшее. Если вокруг полно красноты, то значит мне надо мобилизовать силы. После ухода отца, я орала на мать, когда она пила, орала до хрипоты.

Однажды я не выдержала и вылила всю её водку в раковину. Мать била меня резиновым шлангом от стиральной машины, но я молча терпела, понимая, что, когда из неё выйдет злость, она будет плакать и целовать меня.

Отец пытался со мной дружить, но при встречах с ним я замирала и смотрела в землю. Он дарил мне на праздники и дни рождения дорогие подарки, одежду, золото – начиная с шестнадцати лет, но я не смогла перебороть отвращение к нему.

В одежде, подаренной им, я чувствовала себя сообщницей его предательства. Золото возненавидела. Книги не читала. Я даже не сообщила ему о смерти матери. А «красную перчатку» он тоже бросил.

Машка обитала на пятом этаже. Если кто-то не помнил номера её квартиры, то игривый резиновый коврик возле дверей подсказывал. Только тупая блондинка могла положить розовый коврик на площадке возле двери. 

Я позвонила нашим условным, школьным ещё звонком: один короткий, два длинных. Она долго не открывала, а моё воображение рисовало картины одну страшнее другой. У меня ведь кроме мужа и Машки больше никого не было.

Когда я увидела её, то не испытала ни удивления, ни шока. Причина считывалась с Машкиного лица, как цена со штрихкода. Машкин внешний вид был всего лишь логической развязкой её сумасбродного поведения и слишком доверчивого отношения к противоположному полу. Как её розовый коврик. Только она всё время забывала, что о коврик вытирают ноги.

Её лицо являло собой правильную асимметрию: правая половина превалировала над левой. Огромный синяк под глазом выглядел как баклажан – такой же большой и фиолетовый. Глаз из-за синяка заплыл; нос смотрелся скошенным в сторону, под ним блестела ярко-красная рана, смешивавшаяся с верхней губой и превращающая Машкин рот в безобразную яму.

Волосы её висели, как высохшие плетни вьюнка. Её любимый атласный халатик – райские птички среди розовых и фисташковых цветов - сидел на неё так, словно её одевал ребёнок: неумело, но старательно. При моём появлении Машка задёргалась, целая поло-вина её лица искривилась, она завыла и рухнула на меня, бороздя длинными красными ногтями по спине:

- Танечка… Танечка…- Она повторяла моё имя нараспев, как трудное немецкое слово.
 
Я и отличницей стала только потому, чтобы никто из учителей не посмел вякнуть, что у матери – пьяницы дочь может быть только троечницей, прогульщицей и шалавой.
 
Слёзы лились на невозмутимую четвёрку Queen, принт на моей чёрной майке с их второго альбома. Я оторвала Машку от себя:

- Мэри, ты мне кожу сдерёшь своими когтями. Допрыгалась?

Мой голос звучал угрожающее. А по-другому с ней нельзя. Покажешь слабинку, сядешь возле порога и начнёшь подвывать ей, оплакивая горькую женскую участь – это всё, считай, чердак съедет, мозги свихнутся, а руки сами потянутся не туда, куда надо.

Машка же она, в принципе, была как моя мать – слабая женщина. И вот почему-то именно мне приходилось быть сильной. И никто никогда не спросил, нравится ли мне быть сильной, или нет. И выбора мне не давали.

Машка прервала свою элегию и захныкала:

- У меня горе, а ты, как всегда, издеваешься.

Ну вот, уже что-то похожее на человека. Я встряхнула её:
 
- Машка, ты как бегемот тяжёлая, я тебя сейчас, блин, уроню, если ты сама не протопаешь к диванчику.

Она набралась сил и отстранилась. Я разулась, подняла сумку и легонько стукнула её между лопаток, чтобы двигалась быстрее. Она возмутилась:

- Меня и так били, ты ещё!

- Давай топай, - прикрикнула я. - Вот ты мне сейчас и расскажешь про «били».
 
Машка доплелась до дивана и упала на него, как кукла с деревянным туловищем.
Кудряшки болтались вокруг её правильного овального лица, как неприкаянные.

Мне вспомнилось, как Машка зачитывала мне «Дневник её волос» из журнала Elle, и я подумала, что Машкины волосы, если бы умели думать и писать, начали бы описание сегодняшнего дня со следующей фразы: «Сегодня хозяйка забыла нас помыть, нет, даже расчесать. Мы уже молчим о бигуди…».

Я села в кресло напротив, огляделась: прибрано, следов драки не заметно, стёкла в шкафах целы. Значит, били Машку не в собственной квартире. Нас разделял журнальный столик со стеклян-ной поверхностью.

Поверх валялся июльский Cosmopolitan, начатая бутылка водки, стакан и пепельница с горой окурков. Машка потянулась к бутылке, но я перехватила эту гадость и ушла с ней на кухню. Одновременно со звуком утекающей жидкости раздались Машкины рыдания. Я поставила чайник, сыпанула себе побольше кофе, дождалась кипятка и вернулась в гостиную.

- Кофе будешь? - буднично поинтересовалась я.

Машка посмотрела на меня, как на врага:

- Ну почему ты всегда такая непробиваемая? Мне так плохо, а ты… даже мне… напиться мне не даёшь...

Длинные предложения давались ей с трудом. Машка икала и проглатывала концы слов.

Я молча села перед ней:

- Ладно, сама кофе выпью.

Машка обиженно засопела.

В ожидании, пока кофе остынет, я вытащила из пачки сигарету.  Выкурив, начала вторую. Как редко мне удавалось так долго и с таким удовольствием курить!

Муж за курение меня гонял, да и подлые соседи при встречах с ним жаловались, что видели на нашей лоджии сигаретный дым, так что отрывалась я у Мэри. 

- Ты знаешь, как я отношусь к спиртному, - угрюмо произнесла я в виде извинения.

Машка знала.

- А теперь давай выкладывай: кто, где, когда, зачем?

Машка, не слыша вопроса, продолжала всхлипывать. Я ждала, пока она успокоится. Это всё равно бы случилось: рано или поздно. Машка давно напрашивалась на экзотическую раскраску лица.

Я покачала головой и стала запивать сигаретный дым кофе. Райское наслаждение. Машка, трясущимися руками тоже достала сигарету из пачки. Я щёлкнула зажигалкой и случайно обожгла её палец, а она даже не заметила.   

Сигарета успокоила Машку настолько, что она заговорила. Речь её была бессвязной, без соблюдения логических этапов произошедшего с ней кошмара.

Говорила Машка нехотя, с трудом. Я знала, что она никому не рассказала бы об этом происшествии, кроме меня. И ещё я знала, что нельзя оставлять такие вещи в себе.

Из сбивчивого, алогичного рассказа, прерывающегося всхлипами, я узнала, что вчера в ночном клубе «Сафари», где Машка постоянно зажигала, она познакомилась с харизматичным парнем по имени Сергей.

Он имел респектабельную внешность банковского служащего, культурно разговаривал, не лапал Машку в первом же танце; в общем, вёл себя, как джентльмен – опять же, по утверждению Машки.

Сергей ей понравился, и она с удовольствием приняла его приглашение закончить столь приятный вечер на его даче. В клубе Машка напилась сверх обычного, а в машине Сергея она хлестала виски прямо из горла. Короче, на дачу Машка приехала пьяная в хлам.

Дальше в её короткой памяти случился провал. Но и в этом провале происходили светлые проблески. Машка помнила, что не могла пошевелить руками. Наверное, ей связали руки. Я осмотрела её запястья и не нашла характерных вмятин, которые оставляет верёвка. Конечно, я не криминалист, но мне показалось, что могли быть использованы наручники.

Больше всего ей запомнился запах несвежих простынь и мужского пота. Рассказывая это, Машка невольно прижимала руки к носу и морщилась так, будто сейчас её вырвет. Как я поняла, её трахали всю ночь несколько подонков. Количество Машкина девичья память не удержала в своих глупых клетках.

Проснувшись, она попыталась встать, но не смогла, на ней лежало здоровое, в смысле тяжёлое тело мужика, который вонял, как скунс и храпел, как БТР.

Машка осторожно выбралась из-под мужика, и обнаружила, что колготки на ней разорваны, платье тоже, лифчик съехал куда-то на живот и ужасно болят кости в области промежности. Она увидела свою сумочку на полу, взяла её и тихо выскользнула из спальни. Спустившись по лестнице, она наткнулась на сидящего за столом Сергея в опрятном костюме и ещё одного, тоже в костюме, только бритого, с проколотым ухом.

Они встретили Машкино появление довольно равнодушно. На её глупый вопрос, где здесь ванная, никто не ответил. Они пили кофе с бутербродами. На ломтиках батона, как тело на проснувшейся Машке, лежали толстые ломти колбасы с копеечными вкраплениями сала.

Сергей цинично предложил ей чашку кофе, но Машка отказалась и попросила, чтобы её отвезли домой. Бритый осмотрел её, как поцарапанную иномарку, поднялся из-за стола и вызвался проводить даму.

Машка, как ягнёнок, пошла за ним. В соседней комнате Бритый приказал встать ей на коленки и в грубых выражениях предложил заняться оральным сексом. Машка заартачилась.

Сергей спокойно доел бутерброд и, не смахнув с толстых губ налипших крошек, встал, приблизился к Машке и врезал ей в глаз…

Но рано или поздно кошмары всегда заканчиваются.

Пока Машка валялась, дрожа от новой боли, обиды и унижения, Сергей вытряс её сумочку, открыл в паспорте страницу с адресом. В это время откуда-то перед ней возник ещё один тип, одетый для работы не иначе как в офисе или банке. Он рывком поднял валяющуюся на полу Машку и потащил её из дома. Машка решила, что её повезут убивать и тонким голосом стала молить, чтобы не убивали.

Подонки заржали, и Бритый бросил ей в лицо, дыша перегаром и куревом, что если она будет хорошей и послушной девочкой, то никто ей ничего не сделает. А если заявит в милицию, то тогда её зацементируют в подвале дачи живьём.

Он на прощание потрепал её по щеке, сказал, что она очень им понравилась, и что, когда Машкино лицо приобретёт прежнюю красоту, они наведаются к ней домой продолжить знакомство.

Сергей довёз её до города, выбросив где-то на окраине. Машка не помнила, как добралась до дома. В этот ранний час главные судьи Машкиного образа жизни – подъездные перечницы - ещё не выползли. Машка долго стояла под душем, ещё дольше чистила зубы. Вернее, набирала в рот зубной пасты, а потом сплёвывала её в раковину.

Всё это я выслушала с болью в сердце, внешне оставаясь бесстрастной. Мне очень хотелось всплакнуть, но при Машке было нельзя. Я с сожалением задавила слёзы в глазах.

Машка перестала, наконец, плакать. Она закурила сигарету и, затягиваясь, как психически неуравновешенная женщина – рывками – смотрела сквозь меня в расстилающееся марево жаркого летнего утра. Когда она замолчала, я спросила:

- Милицию будем вызывать?

- Нет, - Машка моргнула синью испуганных глаз. - Они же сказали, что если я их ментам сдам, то они меня в бетон закатают.

Ну, ясно. Что ещё они могли придумать оригинальнее? А с другой стороны, она уже вымылась. Экспертизу провести будет трудно. И, наверное, дальше наша жизнь не пошла бы под откос, если бы я не спросила:

- Ну ладно. А как будем успокаиваться? Водка, точно, не выход.

Машка посмотрела на меня сумасшедшими глазами и доверительно прошептала:

- Таня, я хочу, чтобы ты нашла их и убила.

Вот так-то. Не больше, не меньше. Съезди, Танечка, на дачку и накажи плохих мальчиков… И вот тогда мне надо было надавать ей по красивой башке и отвести её в поликлинику.

Но я стала развивать тему, потому что, блин, умная, сука. Я поинтересовалась:

- Мэри, а с чего ты взяла, что я способна на убийство?

Она отвела в сторону глаза и произнесла:

- Ну…. Знаешь….

- Нет, не знаю, - металлическим голосом ответила я.

- Ну, знаешь, хозяина «Сафари»?

- Ну, знаю.

Это был такой толстый мужик с вьющимися волосами  по фамилии Айвасед, всегда безупречно одетый, и презирающий таких, как Мария Алексеева, что, впрочем, не мешало ему содействовать их нравственному падению.

- Так он у меня как-то спросил про тебя, не киллер ли ты. Сказал, у тебя взгляд особенный. И, что Слава без твоей помощи не смог бы стать самым влиятельным бизнесменом нашего города.

- Да…

Я и не знала, как реагировать.

Но мне это польстило. По крайней мере, серьёзные мужики не считают меня тупой овцой. А я вот их всех, без исключения, считаю людьми второго сорта.

Слава чуть было не попал под исключение, но в итоге низко упал в моих глазах после того, как я посоветовала ему собрать ребят и набить Шатрову морду. На что он долго и пространно лечил меня сказкой, что у Шатрова в прокуратуре есть связи, что ему, мстителю, года три впаяют, и что Я (!) хочу его посадить, чтобы одной владеть всеми его магазинами.

- Значит, твои дружки обо мне вот какого мнения, - язвительно заметила я, закуривая новую сигарету.

- Ладно, - добавила я со злостью. – Не буду разочаровывать умных людей. Я убью тебе этих подонков, давай адресок дачи.

- А я ничего не запомнила, - начала тупить Машка.

Её обычная песня. Я не помню, я не знаю, или я забыла. Как я её терплю, до сих пор поражаюсь.

- И как я их найду? Мне, что, в «Сафари», дневать и ночевать?

Я сама подсказала решение.

- Вадик их, наверное, знает, - проныла Машка.

Вадик, это владелец клуба «Сафари».

- Ну и, потом, Таня, ты такая умная, я думаю, что ты что-то придумаешь, - начала подлизываться Мария Алексеева.

Прямо как мать после принятия дозы. Я бы лучше убила всех, кто производит спиртное и всех, кто уводит мужиков из семей. Для меня они ещё хуже, чем просто мужики. Это даже не люди, а оболочки с прогнившим мозгом.

- Ладно, - оборвала я её. - Где находится дача?

- Я не помню.

Да, действительно, зачем помнить?

- Она далеко от города?

- Я не знаю точно.

- По какой дороге вы выехали из города?

Насколько я поняла, Сергей увёз Машку, скорее всего, в коттеджный посёлок.

Молчание.

- Вы долго ехали?

- Да.

- Останавливались?

- Да.

- Где?

- Я не знаю.

- Вы мост проезжали?

- Да! - радостно завизжала Машка, видимо, от осознания того, что она не так уж безнадёжна.

Мне всё стало понятно. За мостом находится «Лесной массив», где богатые мышки и норушки возводят себе теремки, и где Слава тоже присмотрел участок под застройку.

- Опиши машину.

- Ну, у него была такая, такая… крутая машина!

Значит, иностранная.

- Цвет?

- Там же темно было!

Отличный ответ!

- Номер?

- Таня, ты издеваешься?

- На даче есть собака?

- Нет.

Уже лучше.

- Ворота какие?

- Ну какие? Обычные ворота, высокие.

- Крыша чем покрыта?

- Мне, что, голову надо было задирать? - Она же, дрянь, ещё и хамит. - Я же приехала не дом смотреть.

- А какого хрена ты туда вообще поехала? - задала я бессмысленный вопрос. - Короче, придётся через твоего Вадика инфу добывать.

Я расслабилась и закурила очередную сигарету. Немного подумала, потом сказала ей:

- Значит, так. Инфу добывать будешь ты. Через недельку придёшь в себя, синяки замажешь и к Вадику.

Машка скривила губы:

- А если они лучшие друзья?

- Так ты мне предлагаешь светиться в «Сафари»? - с уничтожающей улыбкой спросила я.

Машка заткнулась.

- Короче, Мэри, - подбодрила я её. - Всё равно раньше недели мы ничего не узнаем. Давай займёмся более приятными вещами.

- Это какими? - заинтриговалась Машка.

- Мы посмотрим твой гардероб, - я встала и прошла в её спальню.

У меня созрел кое-какой план. Убить троих мужиков всё-таки сложно, поэтому я решила потренироваться на одном.

Ну, на том же Шатрове. В конце концов, из-за этой мрази я лишилась машины, и её лишение несколько ограничило наши с Машкой передвижения.

Мне надо было сменить имидж. Какой-нибудь Машкин парик, макияж, её вульгарная одежда. У меня были крутые тряпки, но они не подходили под тот образ, который нарисовался в моей голове. Они были чересчур элегантными.

Шатров меня видел всего один раз и то мельком. Не думаю, что он запомнил меня. Я не в его вкусе. Машка поплелась за мной в спальню и разлеглась на кровати.

- Машка, - попросила я. - Одолжи мне пару шмоток.

- Зачем?

- На свидание хочу сходить.

- Ты хочешь изменить Славе?

- Нет, я просто хочу сходить на свидание!

Она вглядывалась в моё отчуждённое лицо, пытаясь угадать, что это на меня нашло: правда жизни или чёрный юмор?

- А как же я? - растерянно произнесла она.

- А ты останешься дома, - мой тон был как у мамаши – надзирательницы. - Будешь прикладывать лёд под глаза, чтоб синяки быстрее прошли и морально готовиться к следующей встрече с милыми парнишками.

Последние слова я говорила, раскрывая дверцы её плательного шкафа.

- У тебя юмор, как у Тарантино, - губы у Машки затряслись, и она снова захныкала.

- Если бы у меня юмор был, как у Тарантино, - отозвалась я, - Твои друзья уже бы захлебнулись в луже собственной крови.

Я деловито передвигала Машкину одежду.

Машка расплакалась, но у меня даже мысли не блеснуло её утешить. Я была будто на ответственной работе, и мой испытательный срок ещё не подошёл к концу.

Я нашла в ящике её дурацкие колготки: чёрная и красная полоски. Пятка светилась дырой. Кинула их на живот развалившейся Машке:

- Где у тебя нитки? - задала я трудный вопрос.

- Где-то лежат, - мрачно ответила Машка.

- Встань и найди, - указала я.

Она встала и куда-то вышла. Мой взгляд переместился на Машкин туалетный столик.

Кроме бесчисленных баночек, тюбиков и другой ерунды на пластиковых бутылках с водой – для прочности – болтались три парика.

Один, чтобы почувствовать себя симпатичной блондинкой со стрижкой «каре», второй с полудлинными каштановыми кудрями, третий – с очень длинными чёрными волосами.

Последний я даже не стала примерять – у меня такие же. Каштановые кудряшки сде-лали моё лицо глупым и кроличьим, а вот блондинка с короткими волосами и чёлкой – было что надо. Я примерила его, моё лицо сразу же преобразилось.

Машка зашла в спальню и возмутилась:

- Меня изнасиловали, а она парики примеряет!

- Нитки ищи! - повторила я, крутясь перед зеркалом.

Машка открыла верхний ящик комода, забитый всяким барахлом и отыскала мешочек с нитками.

- Вот, - кинула она его мне через всю комнату.

- А мне это не надо, - сказала я. - Давай, поработай немного, дырку зашей.

- Таня, ну ты же знаешь…, - начала было возмущаться Машка, что она, типа, не любит штопать, но мне было всё равно.

- Мне по фигу, что ты штопать не любишь. Ищи нитки чёрного цвета, а то я найду твоих уродов, и мы ещё позажигаем.

Машка, возмущённо сопя, встала.

Я быстро нашла, что искала: Машкина суперкороткая кожаная юбка, блузка из красного атласа в зелёный горох (кстати, мне она тоже безумно нравилась, но в бутике она продавалась в одном эк-земпляре, и мы носили её по очереди) и её старая, расшитая бисером куртка.

Я переоделась в Машкины шмотки. Спросила:

- Ну, на кого я похожа?

- На шлюху, - честно ответила Машка.

- Значит, я правильно подобрала гардероб, - не обиделась я.

А что, мне похожей на училку быть?

- Таня, правда, куда ты собралась? - робко спросила Машка.

- На свидание, я же тебе сказала, - с вызовом ответила я. - Надо же потренироваться на кошках.

У Машки на мгновение в глазах промелькнул страх. Машка зашила колготки дрожащими руками и спросила, что ей делать дальше.

- У тебя моль по всему шкафу летает. Ты барахло потряси, пока меня не будет.

Машка завыла, как на похоронах. Но это меня не тронуло.

Я снова переоделась в свои чёрные джинсы с бахромой по краю и чёрную футболку с принтом второго альбома группы Queen. Мы вернулись в гостиную и снова закурили. Я обдумывала план своих дальнейших действий. Когда он логично выстроился в моей голове, я сказала:

- Ну вот что, Алексеева, прими чего-нибудь от головы или для головы. Поспи. А я сейчас съезжу домой, потом вернусь. Жди меня к вечеру. На звонки не отвечай, квартиру не открывай, поняла?

Она слушала, раскрыв рот и продолжая стряхивать пепел на тёмно-красный персидский ковёр.

- Запомнила?

- Танечка, я не смогу одна!

- Сможешь, - уверила её я. - Ты мне сейчас будешь только мешаться. Вот сделаю дело, потом отдохнём. В Турцию махнём.

- Правда? - поверила Машка, как глупое дитя, даже слёзы высохли.

- Ну конечно, - повела я плечом.

Лучше соврать красиво, чем пускаться в длинные психологические лабиринты, особенно с Алексеевой.

- Давай, моль гоняй, - напомнила я уже в прихожей, обуваясь.

- А потом что? - на её глазах появились слезинки.

- А потом башку помой. - Мне очень хотелось добавить «тупую». - А то твои волосы заведут дневник и начнут на тебя жаловаться.

Машка впервые за утро улыбнулась. Оставив её наедине с улыбкой, я ушла. Наконец-то, я делала что-то полезное в своей жизни.

Мне надо было всё тщательно обдумать и сосредоточиться.

Внизу я поздоровалась с судьями чужих жизней и пошла через двор к автобусной остановке. Красный ковёр, хорошо промытый, тяжело висел на турнике, как мясная туша на крюке. С него капали на асфальт тяжёлые красные капли. Мне это показалось добрым знаком.

Я села на самый долгий маршрут и пока ехала домой, строила планы своего дальнейшего поведения.

Мне предстояло нелёгкое дело: снова убить.

И чтобы достичь желаемого, мне необходимо было решить самую трудную для меня задачу: остаться со своей жертвой наедине. Странно, но все другие «трудности», к примеру, «убийство, как процесс» казались мне лёгкими и понятными. И оказавшись дома, я не перестала думать.   

Надо было упорядочить план действий, который хаотично плавал у меня в голове. А ни что не помогает так привести в порядок свои мысли, как бессмысленная уборка, где задействованы руки.

Я решила разобраться с ящиком фотографий, и подумать, как мне поступить лучше.

Все фотографии были уложены в пакеты, но их скопилось так много, что давно пора было выкинуть половину.

Я перебрала свадебные фото. Поморщилась. Зачем хранить образцы непрофессионалов, засвеченные наполовину? Свадебный конверт полетел в мусорную корзину. Дальше.

Вот мы ездили на Мультинские озёра. Классно, конечно, но слишком много природы. Не люблю природу саму по себе, без людей. Слава любил. Скрепя сердце, я вложила фото в пакет и кинула его в ящик.

О, что-то интересное. Совсем забыла! Это же поездка Славы с Шатровым к устью Катуни. Вот как… Вообще не помню эти фотографии. Я судорожно высыпала снимки на диван.

Опять природа, одни сплошные сосны, овцы и мутная река. Как можно это любить до такой степени, чтобы снимать, а потом класть снимки мёртвым грузом в ящик?

Я пересмотрела все фотографии. Человеческих снимков было всего два.

На одном Слава стоял возле своей машины. На другом – Шатров и ещё два урода на фоне шатровской Субару. Рожи бандитские, отмороженные вконец. В этих идиотских облегающих чёрных шапочках. Не понимаю, зачем снимать незнакомых людей и хранить их у себя дома?

Я взяла эти два снимка, на всякий случай. Остальные быстро пересмотрела и вставила ящик обратно в шкаф.

Потом я полезла в свой тайник. Он у меня расположен под раковиной, в отверстии между полом и полкой, на которой стоит мусорное ведро. Я сама потихоньку отпилила от доски кусок, Слава туда не лазит, и вряд ли кто додумается полезть туда в случае чего.

У меня там в пластиковом пакете лежал охотничий нож, заострённый с двух сторон.

Обычно такие вещи выбрасывают, но я не смогла.

Много лет назад я убила этим ножом сына той женщины в красном, к которой ушёл отец. Мне казалось, что убийство ребёнка будет для неё наилучшим наказанием. Я не ошиблась.

Убийство списали на местных хулиганов. Но это случилось давно, и мне просто повезло тогда. Убить худосочного, подвыпившего подростка, который лапает тебе грудь, совсем другое, чем прикончить здорового мужика, накачанного, как сто гелиевых шаров.

Нож слишком долго пролежал под полкой…

Наверное, если бы я выкинула его, то думала бы иначе. Странно, как кусок металла, вкусивший человеческой плоти, может влиять на формирование мышления. На меня повлиял. Когда я убила Стасика, мне было около 15, ему 14.

Лезвие бездействовало больше пятнадцати лет. И всё это время нож лежал с чёрной энергетикой убийства и отравлял мой мозг. И никто не знал, что лучшая ученица на курсе, пример для подражания – на самом деле заслуживает совсем другого отношения.

Этим отчасти объясняется моя нелюбовь к авторитетам, к героям, и вообще к людям, которых ставят мне в пример.

Если мне есть что скрывать, то почему бы другому «примеру» не скрывать что-то пошлое и скользкое, как кошачий корм в желе?

Слава постоянно упрекает меня в гордыне и заносчивости, считает, что жизнь без авторитетов – это болото. Нет, это хуже, чем болото. Это момент, когда трясина поглотила тебя с головой, но ты ещё не умер. И этот момент растянут во времени.

Вот что такое моя жизнь.

И Алексеева – единственное живое существо, рядом с которым я забываю о грязной жиже над головой.

Почему мне на роду написан такой путь? «Око за око». Но не вырывать же глаза…

Я приходила из школы и наблюдала, как мать бессмысленно напивается, а потом валится на пол и мочится под себя.

Я неумело чищу картошку и ем хлеб с зелёным налётом плесени.

Я не пытаюсь вызвать жалость к себе, ни в коей мере. Мне было жалко не себя, а мать, хотелось сделать для неё что-то хорошее. Я наливала ведро ледяной воды и в злости окатывала её с головы до ног. И получала за это. У меня на спине остался шрам – полоска от ремня, неудачно сдёрнувшего мне кожу…

Я переоделась в неброское летнее платье с рукавами, серого цвета с небольшими розовыми цветами. Машка говорила, что в этом платье я похожа на серую мышку с розовым бантиком на хвосте.

В рюкзак я уложила старые джинсы, свои любимые мокасины, и чёрную водолазку с высоким горлом и длинными рукавами. Ночи у нас холодные. Чёрный платок на голову, чтобы волосы не мешали. Вроде бы всё.

Нож в пакетике я положила на самое дно рюкзака. Это на случай, если Машка начнёт рыться в рюкзаке, а у неё нервы, как у героини мексиканского сериала.

Рюкзак я упаковала в большую хозяйственную сумку, с которой ходила на рынок.

Надела мокасины, а волосы собрала в старушечий узел на затылке. Чёрные очки. Так оно неприметнее.

Если спросят соседи, скажу, поехала на дачу. Вот, кстати, не хватает панамки. Я нахлобучила дурацкую панамку с вислыми полями под тон платью и сразу стала похожа на огородницу.

Перевалило за полдень. С гулко бьющимся сердцем я купила в киоске телефонную карточку. Визитку с телефоном Шатрова я нашла в коробке для бумаг возле телефона.

Села на первый попавшийся автобус и проехала ближе к окраине города. Я вышла на остановке, когда в торце какой-то линялой пятиэтажки мелькнул телефонный аппарат.
Я сунула карточку в отверстие, набрала негнущимися пальцами номер его офиса и сладким голосом спросила Юрия Михайловича.

Женский голос высокомерно ответил, что Шатров отдыхает. Ну да, как же я не догадалась с первого раза! Я на этот понт не повелась, и, добавив своему голосу «железа», спонтанно соврала:

- Я думаю, Юрий Михайлович захочет поговорить со мной, так как под угрозой находится весь его бизнес.

Девица поперхнулась и облезлым голосом доложила, что «Юрий Михайлович сейчас подойдёт». Ждала я довольно долго. Наконец раздался шатровский баритон:

- И кто там угрожает моему бизнесу?

Он разговаривал, как последний хам. Даже не поздоровался. Его интонация успокоила меня, и я продолжала самозабвенно врать:

- Наши общие враги.

Я сказала это растянуто, медово, словно пчёлка, запускающая свой хоботок в недра цветка.

- А вы кто такая?

Он продолжал разговаривать со мной грубо.

- Мы можем встретиться, - развязно предложила я. - И обсудить все детали в более интимной обстановке.

- А с чего вы взяли, что я буду с вами встречаться?

Шатров насмехался.

- Можете не встречаться, - сказала я как можно равнодушнее. - Но мне кажется, что лучше встретиться с безоружной дамой, чем с парочкой подонков. Или я не права?

Шатров засопел в трубку. Поймался…

- Сегодня возле моста на пересечении Горького и Калинина, - задушевно продолжала я. - В девять часов вечера. Я сама вас найду. И, пожалуйста, без глупостей и без секьюрити.

Я отключилась. У меня покалывало в ступнях, как от массажа. Я отошла от таксофона с подкосившимися коленями. Какой же у нас дурацкий город – ни скверов, ни лавочек, и так мало уличных кафе!

Я снова села на автобус и поехала к Машке. Но сначала я зашла в супермаркет купить еды. Я подумала, что когда вернусь, то буду очень голодная, и Алексеевские гренки не будут мне желанной кормовой поддержкой.

Я взяла тележку и очень медленно пошла по проходу с продуктами. Я взяла колбасы, кетчуп, макароны, пачку пельменей, пиццу, упаковку йогурта для Машки и упаковку сигарет Vogue.

Выйдя из магазина, я встала в тень и набрала Славин номер. Сказала, что Машку избили, и что я останусь ночевать у неё, а если он не верит, пусть приедет к Алексеевой и убедится в моей правоте.

Слава пробурчал что-то вроде, что «наконец-то она получила то, что заслуживает», но я мужественно сдержалась. Так хотелось ответить, что раз тебя развели, как лоха, значит, ты тоже это заслужил.

Машка открыла сразу же. Увидев меня, она облегчённо опустила плечи и её лицо как-то стекло, освободившись от напряжения.

- Спала? - поинтересовалась я.

- Дремала, - коротко ответила Машка.

- Сумки возьми, - сказала я и присела на стул, чтобы развязать шнурки.

- Что это? - спросила она, недоумевая.

Я сунула ей тяжёлые пакеты и скомандовала:

- Вали на кухню, лично я хочу есть.

Машка ушла и тут же раздался её возмущённый вопль:

- Таня, но я же не ем макароны! И колбасу я тоже не ем.

- Зато я ем, - отозвалась я уже из гостиной, беря пачку сигарет и плюхаясь в кресло.

Пусть попрыгает на кухне, отвлечётся.

Алексеева умела, но не любила готовить. Ещё она всегда красиво сервировала стол, даже если мы просто курили и пили кофе. Пока она суетилась на кухне, я вытащила рюкзак из хозяйственной сумки и пересмотрела его содержимое. Вроде бы я взяла всё, что хотела.

Было три часа дня.

В голове дремала пустота, я совершенно не представляла, о чём буду говорить с Шатровым. Наверное, придётся упомянуть имя мужа, и наврать, что он задумал против умного Шатрова «аферу века», а потом предложить обсудить детали. И ждать, когда он расслабится, чтобы всадить ему в шею подарок, а потом переодеться и незаметно уйти.

Мост возле Калинина и Горького довольно безлюдное место. И, тем не менее, общий план меня не удовлетворял.

Сев за кухонный стол, я оценила Машкин труд, её салфетки с вышитыми анютиными глазками, и стала думать, что убийство Шатрова – не совсем умная идея. Я же не профессионал.

Я вообще никто.

Машка с ужасом наблюдала, как я уплетаю макароны и колбасу, политые кетчупом. Она слегка пригубила кусочек пиццы и заварила бурду для похудения.

Нет, Машке этого никогда не понять.

Голод въелся в меня с детства.

Впервые я стала хорошо питаться, только когда вышла замуж, и долгое время мне было дико осознавать, что в моём холодильнике лежат мясо, сыр и молоко. И даже фрукты!

Вот, кстати, я забыла купить груши, ну да ничего. Я обойдусь, а Машке не до еды.

Мы ели молча. Только один раз Машка подняла на меня свои васильковые глаза и тихо спросила:

- Таня, а с кем ты собираешься встретиться?

- Ты его не знаешь, - с набитым ртом ответила я. - Но если тебе так интересно, я фото покажу, только после еды, а то от его рожи кусок в горло не полезет.

Мы опять замолчали, вернее, замолчала Машка. Я иногда что-то говорила, типа «Налей мне ещё кофе» или «Что там сегодня в программе?»

Когда я попросила газетку, лежащую позади Машки на подоконнике, чтобы убить муху, Машка подпрыгнула. Её глаза снова стали испуганными и грустными одновременно. Она встала с табуретки и, заплетая ногами о половик, ушла в ванную плакать.

После обеда я заварила ещё одну огромную чашку кофе, и с наслаждением ушла в гостиную. Я люблю пить кофе с сигаретами, положив ноги на Машкин стеклянный столик. Этому я научилась у неё.

Вскоре приплелась Машка. Тоже с чашкой кофе. Я обрадовалась. Почти человек. Машка села напротив меня и поинтересовалась, будто речь шла о маникюре:

- И кого ты собралась убить?

- Да так, отморозка одного, - нехотя отозвалась я.

Мне казалось, что даже лучшая подруга не должна знать детали этой грязной работы.

- Он твой знакомый? - разговорилась она.

- Нет, - я не стала открывать ей всю правду. - Это тот козёл, из-за которого я лишилась машины.

Машка состроила презрительную гримасу на лице:

- Таких убить мало.

Она говорила об убийстве как о ценах на солярий.

- А как он выглядит? - взыграло в ней женское начало.

Я вытащила из рюкзака фото Шатрова и двух придурков в чёрных шапочках.

- Не в твоём вкусе, - сказала я и бросила фото ей на колени.

Следующую минуту я ничего не понимала. Машка вцепилась в фото, опрокинув кофе на персидский ковёр, и даже не заметила этого. Глаза у неё расширились, а остатки губ мелко затряслись. До того, как она сказала, я уже знала ответ.

- Таня, - трагическим, умирающим голосом провозгласила она. - Вот это Бритый, а это Сергей.

Я взяла у неё фото и внимательно вгляделась в лица.

- Где ты это взяла? - она смотрела на меня с неподдельным ужасом.

- Неважно, - отмахнулась я.

В моей голове выстроилась чёткая линия поведения. Лишь бы ничего не помешало.

- Это они, - продолжала твердить Машка.

- Значит, мне повезло, - уныло ответила я.

Я не была готова к такому повороту событий. Но отступать было поздно. Можно было, конечно, но что-то, что было сильнее меня, не дало мне свернуть с этого пути.

- Машка, - спросила я, чтобы хоть что-то спросить. - У тебя есть любимый герой?

- Это как? - не поняла она.

Иногда она бесила меня своей тупостью. Мне всегда казалось, что она прикидывается дурой, чтобы многое сходило ей с рук.

- Не придуряйся, - нажала я. - Ты всё прекрасно поняла. Герой, или авторитет, как сейчас выражаются.

Она стояла возле софы, как изваяние.

- Тань, я димедрола много выпила, я не могу сейчас нормально соображать… И у меня перед глазами только те трое…

- Ладно, извини, конечно, на героев они не похожи, - я всегда пропускаю тот момент, когда уже пора перестать перегибать палку.

- Я просто пытаюсь тебя отвлечь, но у меня это плохо получается, - сказала я почти нежно.

Нежность подействовала на Машку, как жар духовки на мороженое. Она обмякла и села рядом со мной, привалившись к моему плечу. Слава Богу, она не плакала, а то я бы тоже разревелась, а мне это было пока рано делать, да и не зачем.

- Мне надо отдохнуть, - я сбросила её с плеча и ушла на балкон. - Ты тоже поспи.

Назвать отдыхом томительные часы ожидания я могла с трудом. Я курила сигарету за сигаретой и смотрела на солнце, опускающееся за горизонт за ветками тополей и не могла ни о чём думать.

В половине восьмого я растолкала Машку, чтобы она сделала мне макияж, по части которого она была большой профессионалкой.

Машка накрасила меня в стиле какого-то «смоуки», и я машинально отметила про себя, что надо взять с собой салфетки для снятия макияжа.

Она укрепила невидимками парик, чтобы не съезжал, сама застегнула мне все пуговицы на блузке. Мать этого никогда не делала.

Я ещё раз проверила содержимое рюкзака. Нож я положила сверху. Салфетки. Вроде бы всё. Вышла в прихожую. У меня бешено колотилось сердце. Я уже потянулась к двери, как Машка остановила меня и протянула мне литровый флакон, каким травят комаров.

- А это зачем? - мрачно поинтересовалась я.

- Не знаю, - она глупо улыбнулась. - Вдруг пригодится.

Я видела, что она вот-вот расплачется и взяла эту лишнюю тяжесть с собой.

Алексеева всегда оставалась собой, в любых условиях.

- Маша, - сказала я проникновенно. - Давай прощаться.

- Как? - выдохнула она.

- Как? Обычно… Вдруг со мной что-то случится. Меня тоже могут убить.

- Может, я с тобой поеду? - мужественно предложила она.

- Давай ещё бабу Зину пригласим для полного счастья. На шухер поставим.

Я обняла её, прижала к себе и поцеловала. Когда умерла мать я так и не смогла себя заставить поцеловать её холодный, мёртвый лоб.

- Таня… - выдохнула она.

Я знала, что она хотела сказать, она могла передать свои чувства одним словом, только чтобы эти чувства проявились, надо было идти кого-то убивать…

Я отстранила её и резко вышла из квартиры. Смеркалось. Меня никто не видел. Я прошла до остановки и голоснула такси. Не доехав до моста, вышла. У меня было ещё 15 минут.

15 минут – длинный срок, за это время можно было бросить всё и вернуться, но я решила идти до конца. Ещё днём я поняла, что мне не выйти живой из этой переделки, и теперь я просто спокойно шла навстречу своей смерти.

Не знаю, зачем меня занесло в аптеку. Конечно, продавщица рассматривала меня, как заморского попугая. Я купила леденцы от кашля и вышла. Возле аптечного входа хорошо просматривался мост.

На обочине стояла тёмная машина…

Я вдохнула в себя побольше воздуха и пошла. Гад Шатров приделал своей Субару тонированные стёкла. А, может, и не гад. Я развязной походкой приблизилась к стороне шофёра и легонько постучала в окно. Оно опустилось, и я увидела шатровскую наглую харю. В его глазах не было ни тени страха.

- Это вы мне звонили? - вальяжно спросил он.

- Я, - он кивнул головой в сторону свободного места.

Я обошла и села в машину.

- Ну, - сказал он.

- Что «ну»? - повелась я.

Шатров засмеялся:

- Выкладывайте, кто там рыпается на мой бизнес.

- Я вам покажу, - сказала я хриплым голосом, доставая из рюкзака фото.

- Вот эти двое, - я показала на Сергея и его бритого дружка.

- Эти? - недоверчиво произнёс Шатров, возвращая мне фотографию. - Как-то не верится…

- Мне тоже сначала он совсем другое говорил, - я ткнула Сергею в морду. - А вышло всё иначе.

Шатров молчал, и я поняла, что сейчас от моего вранья зависит моя судьба.

- Мы собирались пожениться, - ностальгическим голосом сказала я, доставая сигарету.

Шатров механически щёлкнул зажигалкой.

- А потом, как в дешёвой мелодраме – завёл себе бабу, блондинку длинноногую, вляпался в долги… И решил, что вы поможете ему расплатиться.

Я перевела дух. Мне самой было противно от этого вранья.

- Я? - Шатров рассмеялся. - Да я твоего Сергея два раза в жизни видел.

- Может быть, - согласилась я. - Они с Колесниковым под вас копают, ну, с тем, кого вы, как лоха развели.

При упоминании фамилии моего мужа Шатров стал серьёзным. Он стукнул кулаком по рулю и выругался. Пока он соображал, что к чему, я продолжала своё враньё:

- Я случайно слышала разговор Серёги и Колеса, они, вроде как заказать вас собираются.

- И почему я должен верить? - вдруг спросил Шатров.

- Можете не верить, - мгновенно отреагировала я. - Тогда я скажу вам «до свидания» и буду искать помощи у кого-нибудь другого.

- Зачем? - не понял Шатров.

- А что тут непонятного? - я закинула ногу на ногу, стараясь, чтобы юбка задралась повыше.

Шатров заметил мой жест.

- Я одинокая слабая женщина, покровителей у меня нет. А, знаете, как хочется отомстить за погубленную молодость?

Шатров хмыкнул и задумался.

- И что ты предлагаешь? - он перешёл на «ты», и я поняла, что у меня всё получится.

- Давайте прокатимся на их дачку, они в последнее время там тусуются, припугнём… Надеюсь, оружие у вас с собой есть?

Шатров кивнул и глазами показал на бардачок.

- Адресок сами знаете или подсказать? - это был просто ужасный, ни с чем не сравнимый блеф.

- Да я помню, мы с Колесом как-то заезжали.

И тут удивилась я. Интересно, что может быть общего у моего мужа с этими отморозками?

- Давайте не будем терять время, - мягко сказала я, тронув его за колено.

Шатров посмотрел на меня масляными глазами и в ответ сжал моё бедро. Я стерпела. Представила, что он Фредди Меркюри, мой кумир. У меня развитое воображение. Мы сорвались с места и поехали в «Лесной массив».

По дороге я рассказывала, вернее, с упоением сочиняла историю доверчивой молодой девочки, которая поверила подлецу, и чьё сердце он жестоко растоптал.

Когда показались дачи, я попросила Шатрова притормозить за два дома от нужного теремка. Мы договорились, что зайдём вместе, возьмём их на пушку и заставим выложить всё начистоту.

То ли Шатров был дурак, то ли ещё как, но у меня вдруг появилась мысль, что он верит моему бреду, как ребёнок, и даже как-то расхотелось его убивать.

Я сказала, что мне надо подкрасить губы и открыла рюкзачок, чтобы вытащить оружие. Шатров навалился на меня, протягивая руку к бардачку, и в это время я что есть силы всадила в его толстую бычью шею свой нож.

Шатров охнул, обмяк и придавил меня своей массой. Кровь забрызгала мне лицо и блузку.

Хорошо, что я взяла влажные салфетки. Я наклонила сиденье назад, выползла из-под тела и перебралась на заднее сиденье. Шатров упал на моё сиденье. Он был мёртв.

Я быстро переоделась во всё чёрное, сняла залитый кровью парик и заплела косичку. Вытащив нож из раны, я завернула его в Машкину блузку, сложила вещи в рюкзак, забрала пистолет и тихо выскользнула из машины.

В магазине было шесть патронов. Мне должно было хватить. Стреляла я хорошо, Слава научил. На моё счастье, было безлюдно, безлунно и безсобачно. Впрочем, этот массив только-только начал застраиваться.

Прикрыв дверь Субару я, пригибаясь к стальной, точёной ограде, побежала вперёд.

Соседский дом пустовал. На даче Сергея красовался забор чуть ниже меня ростом. Я поднатужилась и перелезла через него. Если Машка соврала насчёт собаки, то потом я убью и её тоже.

Я быстро перебежала к освещённому окну, сжимая в руках пистолет. Надо было сделать небольшую передышку. И подумать, как их убивать. Не всех же сразу. У них, наверное, тоже «пушки» есть.

Освоившись и примирившись со своим положением, я осторожно заглянула в окно. Все трое голубчиков на месте, размахивают стаканами, слава Богу, без девочек.

Я решила просто ждать.

Ведь рано или поздно они напьются и уснут. И я быстро и легко перебью их по одному. Я была бесконечно благодарна Шатрову за пистолет с глушителем.

Я удобно устроилась под окном, впялившись в созвездие, похожее на бабочку.

Скрипнувшая дверь была для меня как атомный взрыв. Я поменяла позу и выкинула руку с оружием на правое колено. Кто-то из них вышел во двор и направился к кустам. Я не поняла, кто это был, но, явно, этот человек ничего не боялся и не чувствовал опасности. Не привык, что ли.

Я бесшумно приблизилась к нему метра на два, потом обогнула и кашлянула. Он не спеша повернулся ко мне всем телом и в рваном свете фонаря я узнала Бритого.

Он даже не понял ничего, я вскочила и сразу всадила ему пулю в районе сердца.

Рубашка при падении задралась и обнажила кобуру с оружием. Я вытащила его пистолет и сделала им контрольный выстрел в голову. На всякий случай. Не могу же я всё делать идеально. Перевела дыхание. Вернулась к окну. Мне плохо было слышно, о чём они говорили.

Иногда я не понимаю человеческую речь.

Однажды пьяная мать била меня кулаком по голове, я уворачивалась, и больше всего досталось уху. С тех пор я не дослышу. Но, по моим умозаключениям, за Бритым кто-то должен был выйти.

Я подкралась к входной двери. Шаги не замедлили прошаркать, дверь скрипнула и на пороге возникла могучая фигура. Наверное, это был третий тип, который на фотографиях отсутствовал. Я приготовила пистолет Бритого.

Он громко выругался матом и стал звать «Валеру херова». Он спустился с крыльца чуть ли не в мои объятия.

Я приставила дуло к его виску и спустила курок. Он упал в траву, не охнув, и мне показалось, что даже не надо делать контрольный выстрел.

Оставался Сергей.

И с этого момента я вошла во вкус и потеряла страх. Распахнув дверь, я ворвалась в кухню – гостиную и без всяких разговоров всадила пулю в ошеломлённого Сергея. Попала ему в грудь. Он осел, я подбежала и, не теряя времени, выстрелила ему в висок.

После я отбросила пистолет Валеры в сторону. Можно было перевести дух, и даже выпить кофе, но у меня вдруг появилось странное, нехорошее предчувствие…

Наверху кто-то ходил. Я подумала, что всё-таки они сняли девочку типа Машки, и я не знала, как мне поступить. Я спряталась за столиком с напитками рядом с тахтой и приготовилась ждать.

Если это девчонка, то я оглушу её чем-нибудь по голове и быстренько смотаюсь. Я зацепила взглядом квадратную бутылку виски. Подойдёт. Главное, не переборщить и не увлечься.

Но на всякий случай приготовила пистолет Шатрова. Я совсем успокоилась. Самое страшное было позади, и я удивлялась, что прожила эти мгновения быстро и как будто во сне. Всё это происходило не со мной. Не с Таней Колесниковой.

Я подтянулась. Кто-то спускался вниз. Этот человек открыл рот и сказал одну невинную фразу:

- Куда вы все, мать вашу, подевались?

И эта фраза, и этот голос были самым большим потрясением в моей жизни.

По лестнице спускался Слава.

Он оторопел, увидев лежащего Сергея, подбежал к нему, наклонился, пощупал венку на шее. Мы оба знали, что это бесполезно. Он выхватил из кобуры какой-то мудрёный кольт и юлой завертелся по комнате. Лицо у него было хищное, лишённое всякой человеческой одухотворённости.

Я поднялась и вышла из-за столика. Я подозревала, что, увидев меня, он опешит и не сразу спустит курок. Я успею. Надо было видеть его изумлённый взгляд.

Он и после смерти остался таким…

Чтобы больше не создавать себе сюрпризов, я сбегала на второй этаж, но там было пусто. В смысле, на даче не было ни одной живой души, а на широкой кровати в спальне лежали пачки американских долларов.

Я давно так не офигевала.

Но надо было действовать быстро, очень быстро. Не очень касаясь морального аспекта ситуации, я сказала сама себе: «А это мне за работу», и запихала все до одной пачки в рюкзак.

Я спустилась вниз и сделала мужу контрольный выстрел в голову из его кольта, после чего вложила ему в руку оружие Шатрова. Пистолет мужа я решила оставить себе на память о чудесной ночи с четырьмя мужчинами.

Я тихо выскользнула за дверь, рюкзак оттягивал мне плечи. Во дворе стояли две машины. Возле гаража блеснула канистра. Полная. Я вернулась в дом, побрызгала обильно тела и чиркнула зажигалкой.

Всё, моя работа закончилась.

Я выбежала из этого проклятого дома и так же перелезла через забор. Мне хотелось воспользоваться Субару, чтобы быстрее убраться отсюда, но Шатров мешком лежал на двух сиденьях, и я даже не пыталась его сдвинуть.

Что ж…

Не раздумывая, пока не занялся большой пожар, я - где кустами, где заборами пробиралась до моста.

Мне не описать это напряжение, которое я испытала, пока пробежала от массива до моста. Вроде километра два, но я так давно не бегала, и ноги у меня подгибались, и рюкзак оттягивал плечи. И когда зачернела спасительная лесополоса, я запорхнула внутрь, как беглая птица в спасительную клетку.

Я шла быстрым шагом, не видя дороги, пока не споткнулась о какой-то корень и не упала. Я лежала и, не смотря на холод, знала, что уже не встану.

Вокруг меня зажужжали довольные комары. Жертва сама пришла к ним на ужин. Я вспомнила про Машкин аэрозоль, и, не жалея отравы, брызгала её вокруг себя, пока меня не затошнило от этого запаха. А потом я просто отрубилась.

Меня разбудило пение птиц. Всё тело ломило, на ноге вздулся синяк, оказывается, я больно ударилась о корень. Я растрясла содержимое рюкзачка, оставив только доллары.

Туфли, Машкину блузку, парик, нож, пистолет и аэрозоль я закопала. Это оказалось делом трудоёмким. Я рыла землю палками, руками, флаконом от комаров, ножом. Часа через два я вырыла ямку нормальной глубины, где похоронила вещи.

Мне безумно жаль было расставаться с блузкой в яркий горох, вот и первый прокол: кто же надевает любимую вещь, когда идёт выполнять грязную работу?

Потом я встала и, не выходя из лесополосы, двинулась в сторону города. Здесь где-то должна была быть остановка. Я напустила волосы на лицо и села в один из ранних автобусов. На меня никто не обратил внимания. Я ехала к Машке на каком-то автостопе, и только у двери её квартиры я поняла, что устала.

Смертельно устала…

Машка открыла сразу. Её невыспавшийся вид меня обрадовал. Хоть кто-то в этой жизни переживал за меня. В её глазах застыл немой вопрос.

- Ванну и поесть, - хриплым голосом выдавила я.

Без лишних слов она убежала в ванную, а я поплелась следом.

- Прости, Маша, - сказала я. - Мне пришлось выбросить твой парик. И блузку в горох тоже.

Машка согласно закивала.

- Спи спокойно, - сжалилась я. - Их больше нет. И свари мне пельмени. Я умираю с голоду.

Машка заплакала и бросилась мне на шею. Я тоже её обняла, похлопала по спине, а потом ушла в ванную, чтобы смыть с себя преступление. Я немного полежала в горячей воде, тщательно вымылась, извела на волосы почти весь Машкин дорогой бальзам для волос.

На кухне я вяло поковырялась в тарелке, доела пиццу, потом попросила кофе, большую кружку, две ложки и без сахара. Машка молча поставила передо мной кружку, так, словно дикарь ставил подношение перед грозным божеством. Я взяла сигареты, кофе и ушла в комнату, где с большим удовольствием положила ноги на стеклянный столик.

Машка приплелась следом. Она жадно смотрела на меня.

Я знала, что она хочет подробного рассказа.

И я впервые изменила себе: в деталях описала произошедшие убийства, вплоть до того, в какой последовательности я их убивала.

Машка слушала с широко раскрытыми глазами. Про Славу я умолчала. Мне надо было самой подумать об этом.

Закончив, я вывалила из рюкзака доллары. У Машки окосели глаза.

- Можно собираться в Турцию, - подбодрила я её. - Шмоток купим, парик тебе новый.

Машка смотрела на деньги, как на чью-то рвоту, которую ей надо убрать.

- Таня, - прошептала она. - Откуда у тебя столько денег?

Я посмотрела на неё, а она на меня. Я сказала правду. Машка поёжилась:

- А вдруг эти деньги будут искать?

- А кто будет? - иронически заметила я.

- Ну, не знаю, - Машка сказала свою самую любимую фразу. – Бандиты.

- Маша, - внятно произнесла я. - Это бабло я у бандитов и взяла. Ты не рада?

- Я рада, - безрадостным голосом ответила она, запахивая свой райский халатик, хотя в этом не было необходимости. - Просто мне немного страшно.

- Не думай ты об этом, - вот не ожидала от попрыгуньи – стрекозы Мэри испуганного отношения к деньгам. - Представь лучше, как мы их будем тратить. Купим тебе то платье на бретельках, блестящее такое, коричневое, которое мы в «Эскаде» видели, помнишь?

- Да, - безжизненно согласилась она. - Я плохо так ночь спала. Я беспокоилась.

- Маш, - мне не хотелось нежностей. - Я вернулась, я в порядке.

- Ты какая-то другая, - она отстранилась от меня.

- Наверное, - я не стала спорить. - Маша, я убила пять человек!

- Пять? – быстро переспросила Машка, которую я всегда считала тупой. - Ты же говорила, что тех троих и этого, который тебя на дачу привёз… А там, что, ещё кто-то был, да?

- Да, - ответила я просто. - Кофе закончился.  Давай горячего вскипятим?

Я по-идиотски улыбнулась.

- Таня, - она трагически заломила руки. - Почему ты от меня что-то скрываешь?

- Это страшная правда, Мэри! - серьёзно сказала я. - Мне бы не хотелось говорить об этом… сейчас.

- Ты мне не доверяешь? - истерически насела на меня Алексеева.

- Так, по тормозам, - осадила я её. - Мне сейчас только истерик твоих не хватало. Ты просила их замочить. Я замочила. Бабло взяла себе за работу. Но ещё не поздно. Мы можем туда поехать и положить баксы обратно.

Меня понесло, что бывает со мной крайне редко.

Машка заплакала. Она не выносила, когда кто-то кричал на неё. И мы обе это знали.

- Таня, - она припала к моей груди. - Я тебя очень люблю, я беспокоюсь, вдруг тебя будут искать?

Я тоже думала об этом.

- Ну, кто меня будет искать? - спросила я со смехом. – Нож и  пистолет я закопала. Свидетелей не было. И почему вообще должны подумать на меня? Какой у меня повод?

- Таня, скажи, кто там ещё был? - настаивала Машка.

- Кофе сначала принеси, потом скажу, - отшутилась я, закуривая сигарету.

- Хорошо, - робко согласилась Машка и убежала на кухню.

И вот тогда я сильно удивилась.

Она должна была сказать например, что «у нищих слуг нет» или «катись сама, Колесникова, у тебя задница толстая, тебе худеть надо». Конечно, она бы после этого всё сделала сама, но я впервые слышала от неё одно слово согласия! Это была будто не Машка.

Я дождалась, пока она вернётся. Закурила ещё одну сигарету, с запоздалым удовольствием отметив про себя, что уж теперь - то я могу курить столько, сколько мне влезёт.

Ладно, решила я про себя, я расскажу ей про Славу. Ведь рано или поздно мне придётся иметь дело с милицией и о его смерти так и так она узнает.

Машка поставила передо мной кружку, села напротив.  Наказание насильников пошло ей на пользу. Было видно, что она выкинула это изнасилование из своей овечьей башки. Ну, на то она и была Мария Алексеева. Она смотрела на меня и ждала, что я скажу. Я отхлебнула глоток, и, поставив кружку на колени, сказала:

- Там был ещё и Слава. И я его тоже убила.

Я наблюдала за Машкой. Она – напряжённая, как натянутая бельевая верёвка, расслабилась и затянула глаза глупой пеленой.

- А ты что думала? - поинтересовалась я.

Это дело перестало казаться таким простым. Ну, мне уже стало понятно, что Слава занимался каким-то криминалом, и вдруг выяснилось, что Шатров вроде как и ни при чём, а те отморозки были его хорошими друзьями.

- Я ничего не думала, - испуганно ответила Машка.

Но это было неправдой. Я не стала её мучить расспросами, я подожду подходящего момента, когда она сама мне всё расскажет.

Остаток дня я провела у неё. Мы болтали о разной ерунде, строили планы про Турцию, в мечтах мы уже обошли все наши бутики и скупили всю мало – мальски приличную одежду.

Вечером я включила телевизор. Я догадывалась, что если сгоревшую дачу с трупами обнаружили, то, наверняка, покажут этот сюжет в новостях.

Сюжет назывался «Криминальная разборка». Там сообщалось о том, что прошлой ночью были убиты члены некой преступной группировки, занимавшейся рэкетом и вооружёнными грабежами, про одного сказали сказали, что он был ранее судимым, а ещё один привлекался за мошенничество.

Кто-то из них давно был взят под наблюдение, но доказательств у следствия не было. Про меня сказали, что «действовал профессиональный киллер, скорее всего, не из местных».

Мне польстило то, что кто-то оценил меня по-настоящему, назвав профессионалом.

Это согрело мою опустевшую душу.

Известие о том, что мой муж – сволочь и бандит, меня немного опечалило, но гораздо больше меня заботило, чтобы об этом узнало как можно меньше людей. Это несколько другое, чем мать – алкоголичка.

Машка не стала смотреть новости. Едва в телевизоре замелькали кадры обгоревшего дачного участка, она тихо встала с дивана и ушла в спальню. Как только заиграла мелодия Поля Мориа, предвещающая прогноз погоды, я выключила ТВ.

Не смотря на мою к нему любовь, я не позволяла этому потоку вливаться в мою личную жизнь тогда, когда мне этого не хотелось.

Машка вышла из спальни с флаконом жидкости для снятия лака и принялась оттирать кричаще малиновые ногти. Стало немного скучновато.

Я обдумывала, что мне надо будет заявить в милицию об исчезновении мужа через пару дней; но если там сидят не совсем законченные идиоты, то они наверняка сложат два и два. Ещё я решала, какую мне сыграть роль: безутешной жены или про-сто обеспокоенной женщины.

Искоса я наблюдала за Машкой. Лицо её приобретало оттенок того самого незабываемого ****ского выражения, которое толкало Марию Алексееву в объятия разных подонков.

Она явно тяготилась своей вынужденной отключкой от общественной жизни.

Я готова была поклясться, что она сейчас представляет себе интерьер «Сафари»: полумрак, монотонную дебильность музыки, кисельную тяжесть коктейлей, блеск обнажённой коричневой кожи. Прийти в «Сафари» без автозагара значило опозорить себя навек.

Молчание становилось невыносимым.

- Прогуляться, что ли, - запустила я пробный шар. - В «Сафари», может, сходить?

Я сказала это без всякого умысла. Просто, чтобы немного пошутить и разрядить обстановку, но шутка не прошла. Машка дёрнулась и посмотрела на меня с обидой.

Раньше она бы засмеялась и ответила:

- Прогуляйся, может, тебя там кто-нибудь, наконец, трахнет!

Но сегодня она в силу непонятных мне причин не хотела понимать шутки.

- Я от тебя этого не ожидала! - выдала она мне с раздражением.

У меня возникло чувство, что я показала обезьяне финик и, не угостив, сунула его обратно в пакет.

- А чего ты от меня ожидала? - мой тон остался дружелюбным.

Обидеть меня сложно. И, к тому же, она всё-таки моя подруга.

- Я ожидала от тебя сочувствия, - надула Алексеева губы, точь-в-точь как в первом классе на уроке природоведения, когда её спросили не тот параграф и поставили двойку.

- Я тебе уже посочувствовала, - сказала я настороженно, опустив ноги на пол.

Машка отвела глаза и промолчала.

У Машки много вредных привычек. Но самая противная - это её неумение попросить что-то по-человечески. Сказала бы просто, что хочет побыть одна. Я бы ушла. Но она чувствует себя обязанной мне, а это чувство всегда напрягает.

- Расслабься, Алексеева, - сказала я грубо.

Она не шевельнулась. Я вздохнула. Вечно я неудачно шучу и раню тонкую душу Марии.

Я взяла рюкзак с долларами, бросила его в хозяйственную сумку, переоделась и ушла, не попрощавшись. Где-то я читала, что истинный самаритянин не ждёт благо-дарности за сделанное добро. Опять я допустила ошибку.

Дом встретил меня тишиной, чистотой и неожиданным гостеприимством, в чём, несомненно, было больше моих заслуг, чем Славиных.  Чтобы не разрушать милый сердцу уют, я отключила телефон. Вдруг у Алексеевой проснётся совесть, и она решит попросить прощения. Пусть тогда помучается.

Потом передо мной встала самая трудная задача: спрятать деньги. Их было около полумиллиона долларов. Достаточно, чтобы скромно прожить небольшую часть жизни.

Подумав, куда обычно мужики не любят совать нос, я уложила деньги в пакете на самое дно корзины с грязным бельём.

Потом я легла спать, радуясь одиночеству и тому, что Cлава больше не придёт домой и не ляжет в мою чистую постель с большими синими цветами на голубом фоне. К тому же, мне бы пришлось вставать, греть ему в микроволновке ужин и, борясь со сном, выслушивать его дневной отчёт, а потом, забыв о сне, предоставлять ему лживый отчёт о моей жизни.

Рано утром я решила уехать на дачу.

Ну её на фиг, эту Машку. Буду загорать и купаться в озере. Может, ещё не всю землянику оборвали. Дача досталась нам от Славиной тётки. На участке мы ничего не выращивали.

Слава редко приезжал на дачу. И Машке тоже там скучала. А я любила денёк – другой отдохнуть там в одиночестве. Можно было сидеть в кресле – качалке на веранде второго этажа, дышать сосно-выми досками и, отвлекаясь на небо поверх крыш, слушать Меркюри.

Особенное наслаждение получалось, когда шёл дождь.

Дождь приносил с собой удовлетворение от чувства, которое Меркюри обозначил как “living on my own”.

День обещал быть солнечным. Я быстро собрала продукты и уехала. Только в электричке вспомнила, что забыла купить сигареты и подключить телефон. Да всё равно. Пусть Алексеева пробесится.

Электричка катила вдоль сосен, и я неотрывно на них смотрела. Вагон радовал пустотой. Я любила вот так бесцельно мчаться в никуда и без свидетелей.

Мне повезло, что в киоске на моей станции нашлась пачка Vogue. Добравшись до своего домика, я прежде всего выкурила две сигареты, потом начала приготовления для своего досуга: помыла полы, начистила посуду, выбила все коврики и даже постирала половик, который лежал на крыльце.

Днём я ходила купаться.

Несколько дачников мне совсем не мешали. Я с удовольствием поплавала, хотя после ночной пробежки у меня болели все мышцы. Я долго загорала на песке, хотя сильно проголодалась, но уходить мне не хотелось.

На меня нахлынула тоска, от которой спастись можно было только одним способом: находиться в общественном месте и под солнцем.

Я думала о своей судьбе: могла ли я что-то изменить? Могла ли сделать так, чтобы всё сложилось по-другому? Или любые мои попытки приводили бы только к плачевным результатам?

Никто не знал ответа.

Разглядывая песок, я чувствовала себя ужасно одинокой. Мне было жаль, что я не научилась как следует расслабляться. Но, наверное, когда убиваешь так много, можно сразу забыть о покое и чистой совести. Потому что, если, убив, вы не мучите себя угрызениями совести, то рано или поздно, вместо совести вас будет грызть тоска.

Больше всего мне не нравилось, что я допустила в свой мозг мысль о том, что всё произошедшее было неизбежностью и дала этому чувству пустить во мне корни и разрастись буйным цветом.

Я бы заплакала, но, как я ни пыталась выжать слезу, у меня ничего не получилось.

Я легла щекой на песок и закрыла глаза. Подумала: а на фиг мне эта Турция? Что я там забыла? Так хорошо на даче… Вода, солнце, спокойствие. А в Турции, как в «Сафари» - одни понты и оцифрованные придурки особой культуры поведения.

В моей голове зазвучал голос моего кумира: “How can I go on from day to day? Who can make me strong?…’’ Вот именно, кто?

Моя возвышенная любовь к этому человеку была сильнее любых привязанностей, которые мне случалось иметь в жизни. Он был для меня чудом, он был той мудрой черепахой, на которой покоились киты моей человечности.

Он был всегда… Он был началом моей тоски.

Машку тоска гнала из постели в постель. А меня? От трупа к трупу?

Песок грел мне кожу, я даже придремала.

Днём на озере отдыхают нормальные люди, которых я уважаю, и которые уважают меня.

Середина недели – две немолодые тётки, мамаша с ребёнком лет четырёх, серьёзный пацан с книжкой, пенсионер. В любом случае, эти люди лучше, чем завсегдатаи «Сафари», но и те мне чужие, и эти. Мы знаем друга, и мы друг другу не мешаем.

Когда я поступила в ВУЗ, мать уже больше года раздражала меня. Каждый день дикие сцены с порчей имущества, истерики с обвинениями в адрес граждан, устроивших свою жизнь более благополучно, жалобы на отсутствие денег и недовольство жадной и неразговорчивой дочерью, которая совсем не жалеет мать, раз не хочет дать ей на бутылку и ответить, почему к матери, такой привлекательной женщине, цепляются одни скоты и алкоголики?

Она привыкла, что я отбираю у неё бутылки. Наверное, в такие моменты у неё ещё теплилась надежда, что она бросит пить в любой момент и станет нормальным человеком. Скандалы начались, когда мне стало всё равно.

Я устала бороться с её пьянством. Я махнула на неё рукой и почти всё время молчала, нечеловеческим усилием воли заставляя себя выслушивать её бесконечные монологи о неустроенной жизни.

Однажды она напилась с какими-то опустившимися собутыльницами. И вздумалось ей продемонстрировать мои наряды, которых-то и было в количестве двух платьев.

Возможно, в другой раз я бы разогнала их всех и кинулась спасать свои единственные два платья, наорала бы на мать как следует и целую неделю она бы тихо сидела дома, вспоминая о том, что она когда-то была хорошей хозяйкой.

Но в тот вечер Машка отдала мне свой старый кассетный магнитофон с наушниками. У меня уже тогда были почти все альбомы Queen. Отец всегда платил щедрые алименты, и мать иногда давала мне деньги на «мороженое».

Я не любила мороженое, потому что моё сердце уже было занято Freddie. Скажи я отцу, что хочу магнитофон, он бы подарил мне дорогую технику с колонками, но я у него никогда ничего не просила.

Мать, надев на себя моё любимое платье из чёрного шифона, повисла на мне, чтобы её «подруги» уверились в нашем фамильном сходстве.

Как меня это унижало…

Я стряхнула её с себя, открыто показав, что мне плевать на её тёплые материнские чувства. Наверное, мне тогда недоставало мудрости.

Мать, конечно же, назвала меня «неблагодарной дрянью», сравнив с отцом, но я молча ушла в свою комнату, потому что FM был мне дороже. Я закрылась на замок и, чтобы не слушать, как мать колотит кулаками в дверь, ругаясь от ярости и бессилия, воткнула в уши наушники и отдалась своей музыке.

Я даже помню, что он тогда пел: “I don’t want my freedom, there’s no reason for living with a broken heart”…

Впервые мне было наплевать на мать.

Я устала воевать с её алкоголизмом.

Я отступила, но она поняла это как мой отказ от неё, а не от её пагубной привычки. В её глазах я сняла с себя ответственность за её пьянство и оставила её одну плескаться в зловонной луже её одиночества.

Будь она умнее, мы бы не плохо ладили и теперь.

Но мать возненавидела меня до такой степени, что пропила магнитофон и кассеты. Я ожидала, что так случится, но всё же надеялась на чудо.

Конечно, я понимала, что в моей жизни будут другие магнитофоны, лучше и качественнее, чем самый первый, что будет совсем другая жизнь.

Это случилось в конце лета.

Я не могла постоянно торчать у Машки и кончилось тем, что пару месяцев я прожила на заброшенной железнодорожной станции, в холодном вагоне с сиденьями, с которых была содрана обивка.

Весь свой страх перед людьми, которые делали мне больно, я оставила в этом неуютном вагоне, где ночами я тряслась от холода и мысли, что меня здесь обнаружат.

Я перешла на второй курс, появилась возможность просиживать допоздна в библиотеках. Иногда мне удавалось помыться в туалете поздно вечером, когда здание института становилось пустым.

Ударили морозы, и я вернулась домой.

Меня хватило до декабря.

В то время у меня уже были отморожены все человеческие чувства, но их видимость ещё сохранилась.

Однажды я вернулась домой и нашла её лежащей в прихожей, как всегда, пьяной в дым. Я растолкала её, не знаю даже, почему, хотя обычно я просто перешагивала через неё. Мать очнулась и промычала, что хочет освежиться. И тогда я очень сильно разозлилась. Вытолкала её на балкон, где она упала лицом в снег, а сама ушла ночевать к Алексеевой.

После – я вызывала одно сплошное сочувствие…

В моей жизни начался новый период. Училась я на «отлично», получала повышенную стипендию, потом встретила Славу.

Он покорил меня тем, что вместо цветов приносил еду – пельмени, сыр, море фруктов, как будто я была животным. А разве можно сказать про меня обратное?

Я вздохнула и встала с покрывала.

Меня затошнило, видимо, перегрелась на солнце. Собрав вещи, я медленно поплелась к своему домику. Все визитёры пляжа сказали мне «до свидания». Я тоже попрощалась.

Я люблю всё формальное: вежливость, любовь, уважение, а что там на самом деле – мне всё равно.

Мне плевать, что думает обо мне встречная девчонка – подросток. У неё проколот пупок, три дырки в ухе, малиновая чёлка и бикини с черепами. Она презрительно оглядывает мой закрытый пуританский купальник и хихикает. Как укоренить в её пустой голове мысль, что хороший загар получается в солярии, а в бикини неудобно плавать?

Я не понимаю, почему ей на меня не плевать? Почему нет взаимного обмена «культурными мыслями»? На её хихиканье я отвечаю равнодушным молчанием. Пусть хихикает, и ей будет когда-нибудь тридцать, но едва ли у неё будет полмиллиона долларов. Я оборачиваюсь и смотрю вслед на её вихляющуюся задницу. Нет, думаю я, с такой нервной задницей много не заработаешь.

- Здравствуйте, тётя Таня! - окликает меня звонкий мальчишеский голосок.

Это Дынчик, мальчик лет двенадцати с большой ярко – рыжей головой. В руках у него детское ведёрко с земляникой.

- Пахнет как! - говорю я вместо приветствия.

Я всегда что-нибудь покупаю у него: ягоду, грибы или рыбу, которую терпеть не могу.

Рыбу я обычно отдаю матушке Ирине – она молодая и весёлая, и всегда очень красиво повязывает платок вокруг головы. Матушка Ирина подкармливает брошенных животных и людей.

Дынчик из очень бедной семьи.

Я как-то видела его мать: издёрганная, запуганная женщина, которая постоянно носит чёрную юбку с ужасными красными маками.

Дынчик – гордый и просто так денег не возьмёт. У нас хорошие отношения и строятся они по принципу «продавец - покупатель».

Мне нравится, что мальчик при виде меня не начинает ныть и умолять, чтобы я купила у него то, что, в принципе, мне не надо.

Он уважает себя и меня.

Дынчик угощает меня земляникой.

Чтобы не обидеть его, я зачёрпываю из ведёрка горстку: не большую, чтобы не уронить своего достоинства, но и не маленькую, чтобы не обидеть его достоинство.

- Вкусно, - хвалю я. - Ты домой набрал?

Дынчик очень любит формальности, и поэтому он никогда не подсунет мне тухлую рыбу или червивые лисички.

- Я себе ещё наберу! - великодушно говорит он, протягивая мне ведёрко.

- Спасибо, - благодарю я его. - Пойдём, я пересыплю.

Я киваю в сторону своего домика. Мы никогда не говорим о деньгах. Дынчик знает, что я заплачу за товар не много и не мало.

Он единственный, с кем у нас идеальные отношения.

Оставшись одна, я загрустила.

Тишина стен действовала на меня как время в ожидании смерти.

Не прошло и получаса, как я ехала на электричке обратно в город.

Напротив меня сидела пожилая женщина, вязавшая крючком что-то нежно – розовое. Я, видимо, так откровенно разглядывала её работу, что она заговорила со мной первая.

Мне было совершенно всё равно, что у неё трое внуков, и что она вяжет старшей внучке красивое платье на 16-летие.

Я вежливо выразила восхищение быстротой её пальцев, и она вдруг предложила мне свои услуги. Я записала её телефон. Я захотела белое платье до пола с длинными рукавами.

Я представила, как приду в нём в «Сафари». Как настоящее привидение.

Прощаясь, женщина призналась, что очень редко берёт заказы; она вяжет только достойным людям.

Мне оставалось лишь удивляться, как плохо знает она людей.

Дом встретил меня странной неподвижностью. В комнатах будто замерло время, даже настенные часы остановились – села батарейка.

Я подключила телефон и разогрела блины с творогом. Надо бы было позвонить Машке, но я не могла. У меня внутри всё ещё оставалось чувство, что я ей сейчас не нужна. Шок у неё прошёл. Облегчение принесло с собой равнодушие и нежелание видеть меня, свидетеля её трагедии.

Я справедливо подумала, что если она и страдала, то исключительно оттого, что повреждения на лице не пускали её из дома.

Когда я мыла посуду, раздался телефонный звонок. Я обрадовано уронила тарелку в раковину, и та разбилась.

Я с волнением схватила телефонную трубку, но это была не Машка.

- Татьяна Анатольевна?

Мной интересовался приятный мужской бас; в нём было в меру сахара и в меру корицы. Это Алексеевский тип голосов, а у меня на корицу аллергия.

- Добрый вечер, - мрачно отозвалась я.

- И я очень рад вас слышать, - голос заметил мою мрачность и решил, что это замечание даёт ему повод говорить со мной издевательским тоном.

- А как я рада! Вы даже себе не представляете! - с тихой угрозой я подхватила его игру.

Голос помолчал и сменил тему:

- Вы меня, надеюсь, помните.

Ох, как я устала от людской самоуверенности.

- Что-то едва знакомое, - когда Алексеева слышит, как я говорю с мужиками по телефону, она всегда театрально смотрит в потолок и удивляется вслух, на что «повёлся» мой покойный муж.

Теперь-то я поняла, что нас всегда сближало.

Но для того, чтобы это понять, мне пришлось его убить. О чём я, впрочем, пока ещё не пожалела.

- Вадим Петрович, владелец «Сафари».

Эти четыре слова должны были сбить меня с толку и вызвать поток извинений, но как конь о четырёх ногах, они споткнулись о моё тараканье спокойствие.

Объясню, почему – тараканье.

В моём детстве не было домашних животных классического типа, но представителей авангарда хватало в избытке. Меня всегда удивляло, с какой невозмутимостью тараканы вновь и вновь обследуют кухонный стол. Они выживают потому, что очень умно играют в страх, позволяя человеку чувствовать себя главным.

Знаю я этого козла: сначала он напустит туману, чтобы ты в нём расслабился и не дозрел, кто есть кто. А потом Вадик появится, как джинн из медной лампы, и ты должен будешь притворно испугаться, а потом пасть на колени и благодарить небо за чудо. Со мной такой понт не проходит.

- Вы проводите социологический опрос? - поинтересовалась я.

- Не понял, - опешил Вадим Петрович.

Я повторилась.

- Нет, - он сбился с толку. - Я Вадим Петрович Айвасед, владелец ночного клуба «Сафари», - представился он.

- То есть, вас интересует, какой процент населения у вас охотится? - ехидно спросила я его.

- Меня интересуете вы, - Вадим Петрович совладал со смущением и пересадил пальму первенства в свой сад. Вернее, это ему показалось.

- А вы меня – нет, - голосом нашего терапевта по фамилии Стальная ответила я ему.

- Жаль, - ответил Вадик. - Жаль, что вы не хотите прийти к нам, расслабиться, выпить ваш любимый коктейль…

- А вы меня не приглашали! - холодно перебила я его.

- Я приглашаю! - подсуетился Вадик.

- Я вынуждена ваше предложение отклонить, - хорошо, что Машка меня не слышала.

Сходить на халяву в «Сафари» - это предел её глупых мечтаний.

- Боюсь, что вам всё-таки придётся его принять, - нажал Вадик, но я не сломалась.

Вот оно и началось.

Наивно полагать, что я осталась бы в тени до конца моих дней…

Но если я догадаюсь, каким образом Айвасед пронюхал о моей прямой причастности к «криминальной разборке», мне просто будет спокойнее.

Или меня кто-то видел, или кто-то сказал про меня Вадику. Видеть меня мог кто угодно, а сказать мог только очень близкий мне человек, но я отбросила эту версию.

- А чего вы боитесь? - спросила я.

- Не понял, - тупо ответил Вадик.

- Ну, вы сказали, что боитесь того, что мне придётся принять ваше предложение. Так в чём страх?

- Знаете, Татьяна Анатольевна, - начал подлизываться Вадик. - Я слышал о вашем превосходном уме… Но, так сказать, столкнуться с ним в действительности…

- Это не ум, - огорчила я его. - Это всего лишь игра слов.

Мне так хотелось добавить: «придурок», но я сдержалась. Он решил, что зацепил меня, вот и измывается.

Я хмыкнула.

Он всё выдумал.

Он просто подумал, а почему бы мне не быть киллером.

Домохозяйки часто сходят с ума. А если бы он был уверен в своей правоте, то не заигрывал бы со мной.

- Я думал, вам нравятся комплименты, - обиженно засопел Вадик.

- Я рада, что вы об этом думали, - язвительно сказала я. - Но – нет.

- Татьяна Анатольевна, вы только подумайте, от чего вы отказываетесь! - не унимался Айвасед.

- От чего? Только не читайте мне из вашего глупого рекламного проспекта!

- Ну, если вам не нравится, так сказать, клубная атмосфера, - вздохнул Айвасед. - Мы можем пообщаться с вами в моём кабинете. Там… тихо.

- А разве приглашают на разговоры? - вкрадчиво спросила я, намереваясь его добить.

- Ну… да, - неопределённо ответил он.

- А вы в курсе, что я – порядочная женщина? - задала я провокационный вопрос.

- Конечно, - слишком поспешно ответил он.

Сейчас он был готов согласиться с чем угодно.

- А вы в курсе, что приличные, порядочные женщины никуда не ходят без сопровождения? - подколола я его.

Вадим Петрович Айвасед молчал. Я ждала, что он упомянёт Машку. Алексеева являлась своего рода живой рекламой «Сафари».

- Вы можете прийти с подругой, - мужественно разрешил Айвасед.

Я едва не рассмеялась в трубку. Вадик ненавидел халявщиков даже больше, чем я.

- С какой именно?

Я тянула время. А пока я это делала, мой мозг искал варианты моего будущего поведения, но модель выходила одна и та же: я не куплюсь на его блеф, а если он предъявит мне доказательства и потребует за молчание честно заработанные деньги, то я его убью. Жаль только, что я избавилась от оружия.

Придётся ехать в эту лесополосу и выкапывать его обратно. Между тем Вадик внушал мне, что у меня есть только одна подруга – единственная и незабвенная Мария Алексеева – самая знаменитая ****ь нашего города.

- Едва ли Мария сможет прийти, - сообщила я таким голосом, как будто бы меня очень эта тема волновала, но я пыталась её скрыть.

- А что так? - развязно спросил Айвасед.

Говорить, что Машка заболела – не прокатит. Все знают, что в «Сафари», да ещё и на халяву Алексеева приползёт в полумёртвом состоянии. Сказать, что у неё роман? Смысл? Она не из тех, кто предаётся ****ству за кулисами. Сама фигея от своего вранья, я вдохновенно сказала:

- А мы поссорились!

Мы никогда не ссорились.

- Да-а-а? - в голосе Вадима Петровича сквозило справедливое недоверие.

- Да, - веско и коротко сообщила я.

- А можно полюбопытствовать, из-за чего? - любопытствовал Вадим Петрович вкрадчивым, надувательским голосом.

- А она мужа моего соблазнила, - сказала я с удовольствием.

- Что-то не верится… - усомнился Айвасед.

Действительно, верить в это было опасно. Слава представлял собой редкий экземпляр, устойчивый к женским прелестям и слишком ценил заработанные деньги, чтобы тратить их на шлюх.

- Мне тоже не верилось, - я вовремя вспомнила, что являюсь обманутой женой и униженной подругой и вложила в эту фразу максимум плаксивости и минимум равнодушия.

- А откуда вы это узнали? - продолжал любопытствовать Айвасед.

Он будто вёл не светский разговор, а допрос.

- А мне Слава признался, - дерзко соврала я.

Хорошо, что теперь можно валить на него всё, что угодно. Вадик похрюкал. Он тоже понял, что правды теперь не узнать. Я поняла, что он знает о его смерти. Иначе зачем бы он стал со мной разговаривать?

- И вы это так оставили? - прямо спросил он.

Я чуть не села. Какой откровенный намёк!

- Нет, - сказала я сладким голосом. - Я этого ТАК не оставила.

- И что? - он сгорал от любопытства.

- Что – что?

- Что вы предприняли? - он изнывал от неизвестности.

Я усмехнулась и сказала одним ёмким предложением:

- Подруге надавала по морде, а мужа выгнала.

- И где он теперь?

- Да я откуда знаю? - заорала я дурным голосом.

Это было огромным удовольствием – орать на этого жирного борова. Мне давно хотелось это сделать.

- Но могу сказать, что делает моя бывшая подруга – она сидит дома с разбитым монитором и горько сожалеет о своей судьбе!

Я продолжала кричать:

- А вы, Вадим Петрович Айвасед, владелец «Сафари», нагло врываетесь в мою частную жизнь и задаёте мне идиотские вопросы! Думаете, вам это так просто сойдёт с рук?

- Я… - Вадик робко пытался объясниться, но я не дала ему шанса:

- Что вы треплетесь, как базарная баба? Эта ваша хохма с приглашением… Что вам от меня надо?

- Я… от души, - заикнулся было Айвасед и замолчал.

На него ещё никто никогда не орал. Перед ним заискивали и лебезили. А он пользовался этим как туалетной бумагой или одноразовым бритвенным станком.

- Вы хотите пойти туда, куда и мой муж? - наехала я.

- Нет, - испугался Вадик.

Всё, он выдал себя.

- А, так вы в курсе, где этот кобель вторые сутки пропадает? - развивала я дальше мучительную для него тему.

- Я его не видел, - скомкано ответил Айвасед.

- А на хрен вы мне тогда вечер портите? - Снова заорала я и кинула трубку, чтобы отдышаться.

Я хотела было набрать Машку, но вовремя одумалась. Айвасед может перезвонить, а если я буду занята, он может сделать неправильные выводы. Надо было срочно ехать к Алексеевой.

Я собралась. Всё, как обычно: джинсы, футболка с принтом группы Queen, косичка, походный рюкзак и ведёрко с земляникой.

А что? Еду навестить больную, избитую мной подругу, везу ей гостинец из леса от зайчика с серыми ушками, мириться собираюсь. Всё-таки подруга. Ну, согрешила, с кем не бывает. Со мной, правда, не случалось, но не могла же я испытать на себе все прелести этого мира?

Но в целом созданный мной образ мне не нравился. В этой картине были недостаток и излишек. Недостаток в том, что я еду к поколоченной подруге с ягодами, а по идее надо было бы прикупить иод и лёд. 

А излишек скрывался в косичке: из-за неё я выглядела, как послушная мамина дочка, а вот чего я в жизни ненавидела, так это быть маминой дочкой. Я и теперь жалею, что не сирота. Ладно, это был хорошо продуманный имидж, но только не сегодня!

Я расплела волосы, запихнула землянику в холодильник – отдам соседке, у неё какая-то малолетняя ребятня живёт. С распущенными волосами я стала похожа на женщину с картины, которая собралась кого-то убить.

Я больше не собиралась, хотя это соответствовало воздуху, который пропитался моими мыслями в моё отсутствие.

В квартале от дома я поймала машину. Лицо водителя показалось мне приличным, и я села. Какой-то пенсионер, дачник. Пять дорожных минут он рассказывал мне про то, как плохо у него растут огурцы, а я охала и кивала.

Вышла я за два дома от Машки. Не к подъезду же подкатывать. Первое, что скажет: «Ну всё, мы уже и пешком ходить разучились!».

Заявляя о своём прибытии условным звонком в дверь, я с досадой подумала, что, скажи ей сейчас, чтоб сменила свой розовый коврик хотя бы на зелёный, то эта грёбаная Барби захлопает длинными ресницами, точно как идиот хлопает в ладоши, повторяя чужое движение и спросит: «А как я в нетрезвом виде узнаю свою квартиру?» Номера ей плохо давались ещё со школы.

Она открыла не сразу, но и не немедля. Выглядела Машка получше. Синяк уже не вызывал того острого сострадания, какое я испытала пару дней назад. Машка оделась в розовый спортивный костюм, подстать коврику. Я заметила, что она сделала маникюр в домашних условиях.

- Таня, - Её голос дрожал от обиды. – Я тебе вчера звонила.

- Я на дачу уезжала, отдохнуть немного, - ответила я, закрывая дверь на все возможные задвижки и разуваясь. 

- От чего?

Она просто убила меня своим вопросом.

Я даже сделала на шнурке петлю – плохой знак.

- Да так, от города, от суеты, - сказала я равнодушным голосом, откидывая волосы за спину.

- Я думала, что ты меня бросила, - звонким голосом обвинила она, упираясь в меру упитанной задницей в давно не ремонтированный косяк.

- Удивительно, - процедила я сквозь зубы. – Ты, вроде как дура, а тут такое грандиозное состояние: думала!

Машка в возмущении схватила самую большую расчёску – брашинг, просто, чтобы повертеть её в тонких пальцах и с силой швырнуть в зеркало. Расчёска шлёпнулась в визитницу и учинила беспорядок.

Визитки разноцветным вальсом легли у моих ног.

Машинально я прочитала: Бобров Сергей Владимирович, консультант. Имя показалось мне знакомым, но мало ли кто побывал у Машки в поклонниках? 

- А на счёт чего он консультирует? – задала я невинный вопрос, чтобы разрядить нервозные обстоятельства встречи.

- Я.. не помню, - заявила Машка высокомерно.

Обычно в таких случаях она долго вертела кусок картона в руках и мучительно вспоминала, кто же это такой, уж не арабский ли шейх? Она могла не помнить две средние цифры своего шестизначного номера или зачем простые обыватели пять дней в неделю ходят работать строго по утрам, но только не имена и поло-жение мужиков, которые зачем-то отдавали ей свои визитные карточки.

- Тебя вроде по мозгам не били, - миролюбиво заметила я, оценивающе оглядывая её причёску: волосы собраны на макушке, на затылке пара локонов – такие нежные, беззащитные, как цыплятки, засыпающие под горячим светом лампы, заменяющим мать.

- Зачем тебе знать, кто он? – досадливо повела она плечом, изогнув затем талию «восьмёркой».   

Безотказный жест для самцов.

- Хочу проконсультироваться, - заявила я, прибирая визитку в карман.

Пригодится.

- Он уже не консультирует. Он уехал, - выдавила она.

- А говоришь, что не знаешь, - подколола я её. 

Машка запыхтела и ушла в гостиную, где тотчас же послышался звук «буль – буль». Я прошла следом в гостиную и села в кресло. Там ничего не изменилось. Пепельница, полная окурков, бутылка водки, опустошённая вдвое, чистый стакан.

- Вылей, - сказала я, закуривая. – Сэкономь мои силы. Мне напрягаться лень.

- Это дорогая водка, - упрямо возразила Машка и налила себе целых полстакана.

- Я плохо сплю, - оправдывалась она.

Но я ещё ни разу не услышала ни одного оправдания пьянству, которое бы меня удовлетворило, а то я бы сама сбегала в ближайший супермаркет и не поскупилась бы на эту мерзость.

- Как знаешь. 

Чуть привстав, я ногой столкнула «Вечернюю зарю» на Машкин потёртый персидский ковёр, о котором она с гордостью гово-рила, что это – наследство небедной бабушки.

– Переживёшь.

Я имела в виду её сон.

- Да что ты себе позволяешь! – заорала на меня лучшая подруга, спасая остатки бесовского напитка.

- Из лужицы попей, - напомнила я. – Козлёночком станешь, и тогда гордость свою не уронишь.

- Какая же ты жестокая… - прошептала Машка сквозь слёзы, стоя на коленках перед растёкшимся пятном на красно – коричневой вязи. – То, что ты меня спасла, ещё не позволяет тебе…

Я прервала её:

- Ещё как позволяет, пряник ты мой медовый! И ни от чего я тебя не спасла, потому что ты проспишься, морду подлечишь и  снова присядешь и согнёшься на своих стареньких делишках.

- Зачем ты так… - всхлипнула она. 

Глазами она на меня смотрела отчаянными, ярко – голубыми. В целом она выглядела, как раскаявшаяся грешница, которая чутким ухом слышала, как перекатываются тяжёлые камни в карманах недоверчивых праведников.

- Грубо, не спорю. Давай оставим эти сопли на потом, - предложила я, закуривая новую сигарету и вытаскивая визитку Боброва Сергея Владимировича.

– А ты мне лучше про этого хмыря поведай. Кто такой, чем дышит.

Машка молчала, согнувшись над лужей на ковре.

- Ну, где речь твоя впечатляющая? – подбодрила я.

- Оставь его в покое, - хмуро ответила Машка.

- Он, что, порядочный семьянин? 

Мне самой с трудом верилось в то, что я говорю.

- Нет, он бандит…

- Не тот ли, с которым ты на Bentley каталась?

- Я не разбираюсь в машинах, ты же знаешь.

Я знала.

У Сергея, которого я застрелила на даче, во дворе стоял серебристо – серый Bentley. От этого открытия мне стало тоскливо, как будто бы я была ангелом и за то, что стащила с божеского стола кусок коврижки, меня лишили крыльев.

- Ладно, оставим твоего Сергея в покое. – Машка облегчённо вздохнула. – Я сейчас расскажу тебе, что случилось. Ты всё внимательно выслушаешь, запомнишь слово – в – слово, и будешь это всем желающим рассказывать. Понимаешь? 

Она нехотя кивнула, прижимая бутылку к груди, как куклу с оторванной головой. Но выбора у неё не было.

- Значит, два дня назад мы с тобой поссорились. Я узнала, что ты изменяешь мне с мужем и приехала к тебе на разборки. Побила я тебя основательно, а подлеца – мужа из дома выгнала. Потом я, мучимая угрызениями совести – разве муж – козёл и изменщик – может быть дороже любимой подруги? - приехала к тебе мириться. И вот мы с тобой забыли прошлое, сидим тихо – мирно, кофе пьём из зерён перемолотое, тему смакуем, что «все мужики – сволочи», собираемся в какой-нибудь сраный Мармарис.

Решаем, как билеты закажем: как все нормальные люди через турагентство, или через Интернет, и музыку какую-нибудь душевную слушаем: например, альбом Queen 1975 года. Если не нравится, можем поставить 1984-го…

Что-то понесло меня вовсе не туда. И голос стал жёстким, как волоски синтетической метлы и не было жалости к поруганной добродетели подруги, потому что в руках я вертела визитку с име-нем Сергей Владимирович Бобров, который был владельцем красивого серебристо-серого Bentley. Мысли определённой частоты посещали мою умную голову, но мне не хотелось думать, что я права.

Машка встала с ковра и села напротив меня, и смотрела она на меня как на большого, немытого и волосатого дровосека, который сейчас одним ударом сломит её хрупкое, кукольное будущее.

- Кто тебе это сказал? Об этом НИКТО не знал.

- О чём? – я улыбнулась как королева  из песни – «улыбкой слёз», потому что догадалась обо всём.

- У нас со Славой были отношения, - слабым голосом полузадушенной птички прошелестела Мария. – Мы хотели уехать вдвоём, как муж и жена…

- И что вам помешало? – осведомилась я почти что ласково.

В самом деле, не с Меркюри же она собиралась сбежать, а всего лишь с бандитом – недоумком по прозвищу «Колесо». – Ну, облегчи душу, скажи. Теперь – то вы всё равно уже никуда не уедете.

- Ты… - выдохнула она.

- Что – Я? – я задавала вопросы, оттягивая страшную для меня правду.

- Ты мешала…

Она смотрела мимо меня в стену на идиотскую картинку в стиле «Фэнтези», изображающую субтильную накачанную героином девицу в лучшем смысле этого слова. У девицы были длинные прямые волосы красивой блондинки, спущенный красно – белый чулок, зелёная юбка – макси и бордовый полушалок, которым она прикрывала то ли свою растерянность, то ли свою готовность отдаться воде безо всякой мысли о суициде.

Машка говорила про эту картину, что это её – душа: светлая, чистая, балансирующая на грани греха и добродетели.

Наверное, находились те, кто ей верил.

Наверное, и мне надо было сейчас встать, обнять её за плечи, прижать к себе материнским жестом и сказать, что девушка на картине – вылитая Мария Алексеева.

Позволить ей проплакаться на моей футболке с принтом группы Queen, и всё бы у нас стало хорошо, но эта проклятая визитка сковала меня по рукам и ногам.

- Я всё ещё не понимаю, в чём проблема, - сказала я сдавленным голосом, как будто мне случайно наступили на грудь и забыли убрать ногу. – Я, что, похожа на розовую гиену? Я бы дала Славе развод и – живите себе на широкую ногу. Я бы поняла. В конце концов, у меня есть то, чего нет у вас – Меркюри…

- Слава изначально переводил деньги в столичный банк на счёт на твоё имя, - не слыша меня, монотонно затвердила Машка, как заезженная пластинка. – Чтобы его никто не заподозрил. Он застраховал твою жизнь на большую сумму. Он подставил Шатрова и шантажировал его весь этот год. Он готовил твою смерть.

- Вот это да! – восхитилась я. – Ну-ка, весь сценарий подробнее!

- Слава всегда говорил про тебя, что ты способна убить.

Я чуть не расплакалась. А она будто читала учебник по биологии.

– Слава придумал это изнасилование. Конечно, мне изувечили лицо…

Изувечили лицо! Слова – то какие!

- И дальше он сделал ставку на то, что ты поведёшься и приедешь на дачу. И там они тебя бы убили – но не как тебя, а как меня. То есть, мы бы поменялись местами.

Я быстро сообразила что к чему:

- Мэри, неужели ты бы перекрасилась в умную брюнетку и выпрямляла бы стайлером волосы каждое утро?

Машка промолчала.

- А Сергей Владимирович Бобров, это тот мальчик в костюмчике, который якобы привёз тебя на дачку?

Она едва кивнула головой. Зря я не интересовалась всерьёз всеми Машкиными кавалерами, зря.

- Крутой, конечно, план вы смастерили, - Что ещё мне остава-лось сказать? – Ну, а что же ты мне мямлила про дачу, что не помнишь, где находится? Задачу мне усложняла? А я мозги чуть не сломала.

- Слава сказал, что я должна «вспомнить» про дачу в крайнем случае. Он сказал, ты додумаешься.

- Ясно, почему он фото Шатрова оставил. Жалко его, неплохой человек, оказывается, был…

- Он про Шатрова вообще ничего не говорил, - затараторила Машка. – А этих бандитов Слава мне в «Сафари» показал, а с Сергеем я и раньше была знакома. Мы как-то на озеро ездили отдыхать.

- Это после которого ты все тесты на беременность в аптеке скупила?

Она кивнула.

- А на даче я никогда не была. Слава оставил бандитов ждать тебя. Когда ты уехала, я позвонила ему. Я только не понимаю, зачем он тоже поехал на дачу.

- Спасибо, Маша, - искренне поблагодарила я. – Наверняка он хотел сказать мне последнее «прощай». Даже не знаю, жаль мне или не жаль, что всё так вышло?

- Я не понимаю, почему у тебя всё получилось, - тихо сказала Алексеева без приевшегося кокетства в голосе. – Тебе очень сильно повезло.

- Маш, - позвала я её, как в старые добрые времена, - Скажи честно: ты согласилась из-за денег?

Она не стала отвечать.

- Хорошо, я спрошу по-другому: это ты сказала Айваседу, что я киллер?

Опять молчание.

- Ладно, - я заводилась. – Наверное, тебе будет интересно узнать, что это Вадик рассказал мне про вас со Славой.

- Значит, это Слава ему проговорился, - равнодушно отозвалась она. – Теперь ты меня тоже убьёшь?

- Даже не знаю, - я стала размышлять вслух. - Наверное, для начала, скажи мне, что сделает эта девушка на картине?

- В смысле? – не поняла Мария.

- Ну чего ты бестолковая такая! – рассердилась я. – Она уйдёт в свой ветхий домик и будет жить дальше, или шагнёт вперед, чтобы утонуть?

- Я никогда не думала об этом. – Она сидела, как побитое дождём дерево. – Так ты убьёшь меня?

- Ты много знаешь, конечно. И можешь заложить меня ментам. Но мне почему-то хочется верить, что ты этого не сделаешь.

- Почему?

- Наверное, мне больше некому верить… Пойду, кофе сварю.

Машка кивнула. Я мельком оглядела её, когда проходила мимо: что-то не была она похожа на размазню, какой обычно представлялась. Сидела собранная, опрятная, жалкая и чуть напряжён-ная, как в очереди к гинекологу за анализами на беременность.

Я долго молола кофейные зёрна, будто собиралась превратить их в бесполезную труху. Залила кипятком, дождалась пены. Налила себе полную чашку.

И только тогда до меня дошло, что раз они со Славой готовились уехать, то бывший супруг должен был позаботиться о такой вещи, как документы. Такой простой вещи, как паспорт на моё имя с фотографией Марии.

По которому она получит в банке всю сумму.

И что ей мешает стать Татьяной Анатольевной Колесниковой без меня и без Славы?

Наверное, лишь одна вещь – она не знает, где Слава хранил этот фальшивый паспорт.

В этом весь Слава: он никогда не доверял бумаг женщинам. Иначе Маша сама приготовила бы мне кофе с димедролом. Оружие – это гламур не её свойства, не для её нежных пальчиков.

Шаги в дверях заставили меня обернуться. Мария целилась в меня из пистолета.

Чёрное дуло было самым красивым зрелищем, какое я видела в своей жизни. Даже красивее, чем чёрные пятна на шкуре далматинца.

- Хороший пистолетик, - заметила я. - На Славин похож. Точно, Славин.

Я отхлебнула кофе. Мария взвела курок.

- Мне повезло, - иронически заметила я. – Не каждого убьёт такая красивая Барби в розовом костюмчике.

После чего я выплеснула кофе Маше в лицо и резко бросилась ей в ноги.

Прогремел выстрел.

Пуля пробила кухонное стекло, и оно с жалобным стоном посыпалось с пятого этажа в палисадник, который бабки каждую весну засаживали мальвами.

Выронив пистолет, Машка каталась по линолеуму и выла от боли. Она то прижимала ладони к лицу, то отстраняла их – наверное, ей было очень больно. Я не знала, что мне делать. Пока я соображала, в дверь забарабанили соседи.

Я всё-таки нашла силы, чтобы пожалеть её.

Ведь она была самым близким моим человеком в течение всей моей бессмысленной жизни.

Машке, конечно, досталось. И от Славы, и от меня.

Её ярко – красное лицо уже не хранило следы былой привлекательности, розовый костюм украсился коричневыми пятнами от кофе.

Я опустилась рядом с ней на колени, обняла её глупую голову и прижала к груди. Я перебирала её самые красивые в мире шелковистые локоны, пока в квартиру не ворвался наряд милиции.

И дальше всё происходило, как дешёвом детективе. Машку оторвали от меня, грубо оборвав пуповину и забыв обработать её спиртовым раствором. Кто-то намочил полотенце и обвязал Машке лицо.

Пистолет упаковали в целлофан и нас обеих увезли в отделение. Я пыталась врать, что выстрел произошёл случайно, мы, вроде как баловались пистолетом моего супруга…

Но Мария не захотела игр с совестью.

Нас разлучили, я долго мучилась в кабинете с казённой мебелью, пока не пришёл дотошный следователь в квадратных очках по фамилии Брусникин и не начал говорить ужасные вещи.

Он рассказал мне о бойне на даче, о готовящемся на меня покушении Марии Алексеевой и Станислава Колесникова, он принёс мне воды и угостил сигаретой.

Алексеева призналась, что убила отморозков с дачи, как ненужных свидетелей, и Славу убила. Хотела свалить всё на меня и уехать под моим именем. Паспорт нашли в её квартире под ворохом дорогого белья.

Я уехала из милиции под утро совершенно разбитая. Я очень устала и хотела только спать. Дом показался мне раем Господним. Деньги были на месте. Но, возможно, в квартире ещё будет произведён обыск. Полночи я зашивала пузо огромного серого бегемота, подаренного мне Славой на какой-то незначительный праздник, спрятав в него доллары. Может, и глупое прибежище для денег, но в ту ночь фантазия моя работала отвратительно.

Впрочем, обыск, который чуть позже был произведён в моей квартире, был скорее формальностью. Робкий милиционер в моём присутствии, всякий раз спрашивая у меня разрешения, можно ли осмотреть этот ящик или тот, скучал, разглядывая моё имущество.

Представляю, сколько он его насмотрелся. Я готовила ему кофе и кормила блинчиками с изюмом. Все документы Слава хранил в сейфе на работе.

Ко мне часто приезжал следователь Брусникин, которому поручили вести это дело. В основном, для составления психологического портрета преступницы, как он утверждал. Я не помогала ему, но и не опровергала его идеи. Счёт на моё имя «заморозили».

Я проводила дни, занимаясь Славиными магазинами, проверяя какие-то накладные, счета, ездила в банки, и всё это было очень утомительно для меня, пока я не оформила доверенность на финансового директора.

От следователя я узнала, что рассказ Алексеевой об убийствах не оставил сомнений в её правоте.

Ещё бы!

Я сама ведь рассказала ей об этом в мельчайших подробностях. Чтобы никому не усложнять жизнь, ей поверили. В очередной раз в глазах общества я выглядела невинной жертвой, этакой овцой.

И я понимала, что этот образ мне порядком надоел. Но я не пришла в милицию и не сказала: «Алексеева всё врёт. Это сделала я».

О Машке я думала постоянно.

Без ненависти.

С тоской, когда получаешь извещение, что твой самый близкий человек пропал без вести.

Сидя в кресле – качалке на даче и созерцая августовское небо в ярких, холодных звёздах, я задавала себе один и тот же вопрос: почему она призналась во всём?

Могла бы оставить всё, как есть. Слава и свидетели мертвы. И никто бы не узнал о готовящемся побеге.

Я бы сняла со счёта деньги, и мы бы с Машкой жили безбедно, съездили бы в эту её чёртову Турцию, хотя я бы отвела душу в Праге. Купили бы шмоток. Что ей не хватало? Я не верила в то, что она безумно влюбилась в моего мужа. Если это и так, то я сама бы благословила этот брак. У меня бы только дачу не забирали…

Я качалась и думала, думала, думала… И чувствовала, что

I cannot ride
I cannot hide…

Но кто думал, что я смогу и то, и другое.

Убийства не терзали мою совесть. Я не считала, да и сейчас не считаю, что я поступила безнравственно или как-то беззаконно, или некультурно. Это произошло потому, что должно было произойти. И кто-то должен был стать убийцей.

Но убийцей я себя не чувствовала.

Мне было очень одиноко и, чтобы не впасть в полную бездну отчаяния, я внушала себе, что состояние одиночества – это высшее благо, какое только человек может себе представить. Частично мне это удалось.

Я никого не приглашала в свою жизнь, но, оказывается, до меня было кому-то дело.

Дынчик приносил мне грибы и не брал за услуги деньги; матушка Ирина взяла себе в обязанность навещать меня до обеда. Почти каждый день она приносила мне пирожки с капустой или сдобные булочки, посыпанные маком, и я себя чувствовала так, как будто у меня руки росли не из того места.

Я жарила грибы, накрывала себе на террасе второго этажа, не брезгуя ни изысканностью, ни хрустальной посудой, наливая себе самогону и предаваясь чревоугодию.

Да, я – всю жизнь презиравшая тех, кто выпивает, начала пить.

Я не топила в алкоголе свои печали.

Он нужен мне был, чтобы острее ощущать Меркюри – единственного человека, который меня никогда не предавал. Тот факт, что мы не были знакомы даже случайно, никак не влиял на эту любовь.

Я пила, а он пел.

Пел о любви, о которой я в общем-то не имела никакого понятия.

Он пел о том, что душа раскрашена как крылья бабочки и о том, что капля воды в пустыне - это чудо.

Я слушала его и соглашалась со всем, что он мне внушал.

Но потом меня обуревал страх: мне казалось, что созданные им образы возвращаются к нему, а я остаюсь в темноте, чтобы бродить в ней до скончания века. Протрезвев, я теряла связь с этой музыкой, и это было очень больно…

Два раза ко мне приезжал Айвасед.

Шокированный тем, что безвредная на вид Алексеева оказалась убийцей, а не тупой блондинкой, как он её воспринимал, владелец «Сафари» топтался возле крыльца, как большой и глупый слон.

Сзади топтались такие же два головореза, только не такие умные, как Вадим Петрович.

Я слушала его с накипающей злостью, едва не скрипя зубами. Мне было неприятно слушать, как восхищение умом и профессионализмом достаётся не мне, а моей лучшей подруге.

Слушала я его не долго. Мне не понравились его охранники, которые курили и плевали на моём участке. Я послала их к чёртовой матери.

В другой раз Айвасед прибыл один.

Привёз шампанское, шашлык, фрукты и в задушевной беседе предложил мне стать его женой! Признаюсь, он не просто удивил меня. Он заставил меня на несколько минут потерять дар речи.

Пока в одном огромном котле я переваривала спиртное, мясо и его предложение, он говорил мне уж совсем бессмысленный бред о том, что он якобы давно и безнадёжно любит меня, и что я могу ничего сейчас не отвечать. Он великодушен и даёт время на раздумье, а так, скажем, через недельку, он приедет за моим положительным решением.

Когда он явился в третий раз, чтобы начать приготовления к свадьбе, я посмотрела на него совсем другими глазами. Даже его полнота показалась мне симпатичной.

Видимо, чтобы сразить меня окончательно, он с видом знатока, повторяя мелодию музыки пальцем, спросил:

- Если не ошибаюсь, это Play The Game?

Я должна была, по-видимому, округлить до невозможности глаза, схватиться за сердце и признаться, что он сразил меня своим знанием Меркюри, но сверху на магнитофоне лежала коробка от диска с названием этого альбома.

Прочитать название и рискнуть – в этом был он весь.

Но мне понравилось.

Я не ответила на его вопрос, а задала другой: где это он так красиво научился говорить по-английски? Айвасед, не смутившись, соврал, что английский язык он начал изучать, чтобы произвести на меня впечатление.

Конечно, он врал; но я делала вид, что верю каждому его слову.

Однако выйти за него замуж так скоротечно я отказалась. Что не помешало мне провести с ним ночь. В постели Вадим Петрович пыхтел и кряхтел, как Винни-Пух, взбирающийся на дерево за мёдом, и у меня чуть не случилась истерика от смеха, когда он предложил сыграть в «паровозик».

Мы стали встречаться.

Раза два в неделю я приезжала в город и зависала в его клубе, точь-в-точь как сигаретный дым зависает в непроветриваемой комнате.

Когда я напивалась достаточно, но всё ещё могла стоять на ногах, Вадик отвозил меня ко мне на квартиру и дальше всё было так скучно, что я всегда жалела, что плохо напилась.

У той случайной попутчицы, с которой я познакомилась в электричке, я заказала длинное белое платье, и добрая женщина быстро связала мне его крючком.

Я рисовала под глазами чёрные тени, отдалённо напоминающие синяки, красила губы чёрной помадой и, как призрак, являлась в таком виде в ночной клуб к любимому.

Айвасед, сочтя, что в изучении чужеродного языка он достаточно продвинулся, стал называть меня «мой любимый кошмарик».

Обращение мне нравилось, но оно не пробудило во мне ответной нежности.

Хорошо развитым чувством я понимала, что Айвасед – это не очень искусная «подстава», ведь денежки с дачи пропали. Может, они сгорели. А, может, и не сгорели. Всякое с денежками приключиться может. Хотя, сумма не была огромной. Но, может, это были деньги Айваседа?

Я захотела, чтобы мы перестали упоминать в наших чувственных беседах Алексееву.

Часто в клубе ко мне подходили незнакомые, бандитского вида «мальчики», гнули почему-то пальцы, хотя я их об этом не просила, или перекидывали брелок слева направо и спрашивали, где моя подруга.

Если я молча не игнорировала этот больной вопрос, то с большим облегчением срывалась и орала громче ди-джея. Вскоре меня стали обходить стороной.

Я предполагала прожить на даче до конца сентября. Ночью и особенно по утрам я сильно мёрзла, и камин не выключался даже днём. Я перепутала день и ночь. Или они перепутали меня? После полудня, когда осеннее тепло становилось особенно томительным, я наконец-то расслаблялась и засыпала в своей постели под двумя толстыми одеялами, не снимая тёплых брюк и свитера.

Кровать я расположила таким образом, чтобы она купалась в луже солнечного света.

На закате, когда тепло уходило, я просыпалась и с тоской думала о том, что впереди меня ждёт бессловесная ночь на пару с холодом.

Я съехала раньше, чем планировала.

Тот день вообще был неудачным. Накануне, чтобы немного встряхнуться, городским автобусом я посетила место, где зарыла нож, пистолет и одежду. Я раскопала вещи, удивляясь, что в пистолете оставались патроны, а от Машкиной кофточки всё ещё неуловимо пахло её любимыми духами.

Наверное, мне надо было зарыть всё это обратно, я так и сделала, но вот пистолет оставила себе в качестве сувенира, а то жизнь моя проходит, а у меня ничего нет, кроме воспоминаний, да и те не лучшего качества.

Что скрывать, меня тянуло к оружию.

Тянуло сильнее, чем к Айваседу и деньгам. Оно знало, что такое жизнь и что такое смерть, а Айвасед трясся за свою толстую задницу и никуда не ездил без телохранителей.

Вернувшись на дачу, я весь вечер просидела в кресле качалке, слушая Меркюри и целясь в воображаемых противников. Конечно, я приставляла дуло к виску, но это выглядело как-то буднично, как если бы я мазала лицо кремом.

Приставлять пистолет к затылку было неудобно, но приятно, и требовало присутствия постороннего. Много бы я отдала за то, чтобы кто-то приставил мне холодное дуло к затылку и, дав мне пять минут на удовольствие, затем спустил бы курок.

Ближе к закату я вышла, чтобы купить хлеба и колбасы к завтраку. Отоварившись, по возвращении домой я встретила Дынчика. Мальчик, не здороваясь, пронзительно посмотрел в мои отупевшие глаза и прямо спросил:

- Тётя Таня, это правда, что ваш муж – бандит?

Я не стала ему врать.

Хотя бы в память о наших прошлых культурных отношениях.

Он развернулся и убежал от меня, как от чумы.

На следующее утро я собрала вещи и уехала навсегда в город.

Наискосок от меня сидели две молодые женщины с детьми. Девочкам было лет пять и восемь. Они играли в смешную игру. Загадывали слово, называли его «оно» и описывали его, чуть касаясь его прямого значения.

Меня позабавило такое «оно»: туда ходят все люди. Они часто приносят с собой еду, но эту еду никто не ест. Это оказалось кладбище. Я подглядела небольшой кусок чужой жизни. В ней присутствовали дети, болезни, обиды, амбиции и упущенные возможности.

Рассматривая эту четвёрку, я подумала, а что будет, если я сейчас расстреляю их из пистолета: этих толстых мамаш и их дочек. Наверняка, меня снимут с электрички и будут долго бить в «ментовке», и будут дознаваться, зачем я убила этих людей. А я буду думать наравне с психологами. Может быть, потому что мне нечего терять?

Всё дорогое, что могло случиться в моей жизни, потеряло свою ценность, когда из квартиры моего детства высунулась кокетливая женская рука в красной перчатке, а затем шляпка, надвинутая на лицо.

Эта женщина невольно оказалась причиной излома всей моей жизни. Интересно, где она теперь? Попросить, что ли, Брусникина, чтобы он её разыскал? У него лицо человеческое. И сразу видно, что бандитов он недолюбливает.

Вечером, надев кружевное призрачное одеяние и щедро умаслив кожу под глазами чёрными тенями, я появилась в «Сафари».

Вадик занимался важным делом, как мне сказал администратор, но мне было наплевать, чем он там занимается. Пистолет я прихватила с собой. Он лежал в моей сумочке вместо косметички и просил жизни.

Нет, я не собиралась расстреливать бездельников, упивающихся дорогими коктейлями и не пропускающими ни одной стройной красотки. Для этого в магазине имелось слишком мало патронов.

Да и убивать просто так, без всякой цели – всё-таки это не моё. Я опять напилась до того, что перестала различать подробности лиц, и мне это нравилось. Реальность сгладилась и оказалась даже привлекательной, потому что замедлилась. Вот тогда-то я решилась рассказать Брусникину всю правду о себе.

Со служебного телефона я позвонила в прокуратуру и настояла на встрече.

Брусникин сказал, что сам приедет в этот притон. Я нервно ждала его в кабинете Айваседа, попивая виски со льдом.

И вот он вошёл: аккуратный, при галстуке и очках, с обручальным кольцом. Я подняла ему навстречу бокал и сказала:

- Выпустите Алексееву. Это я убила Славу, Шатрова и тех троих дебилов с дачи.

Брусникин кашлянул и не поверил. Тогда я стала кричать на него, что он тупой, и что Алексеева тоже тупая, и что это Я (!) была тем киллером, про которого сказали, что он «профессионал».

Следователь слушал меня отстранённо, как будто я пересказывала увлёкший меня триллер.

Когда я перестала себя расхваливать, Брусникин снял очки, протёр их тряпочкой с зазубренными краями и выдал:

- Я прекрасно понимаю ваше состояние, Татьяна Анатольевна, но, может быть, вам лучше обратиться к психиатру?

Я задохнулась от возмущения работой наших правоохранительных органов. Кинув на стол свою сумочку, я закричала:

- Здесь лежит пистолет, из которого я стреляла! Можете в этом убедиться!

- Я не привык рыться в женских сумочках, - прикинулся кавалером Брусникин.

Голос его звучал безлико. Он щурил глаза и выглядел устало.

Я вскочила и вытряхнула содержимое сумочки на стол. Из неё вылетели ключи, салфетки, дисконтные карты, зеркальце, две помады и блокнот. Брусникин смотрел на меня с сочувствием…

- Но здесь лежал пистолет! – упавшим голосом сообщила я. – Его вытащили! Здесь же одно ворьё работает!

Вошёл Айвасед, и через пару минут он уже был в курсе происходящего.

Он что-то задушевно шептал оперу в ухо, и оба косились на меня, как два подонка, замышляющих недоброе. Брусникин пожелал мне спокойной ночи и уехал. Айвасед присел ко мне на диван и, перебирая мои длинные русалочьи, как он выражался, волосы, начал меня утешать:

- Танюша, кошмарик мой нежный, ну нельзя на весь свет кричать об убийствах и о пистолетах. Ты же такая впечатлительная! Ты это придумала, и я ценю твоё самопожертвование, но кому от этого будет легче?

- В твоём клубе работает одно ворьё, - жёстко сказала я, подавляя в себе желание ударить эту жирную скотину под яйца.

- Ворьё, ворьё, - согласился Вадик. – Что поделаешь!

Он отвёз меня к себе и полночи убеждал в моей уникальности, в перерывах между засидками возле его голубого унитаза…

Прошла и эта ночь, и следующая.

Были ещё ночи…

У меня началась депрессия. Вадик пичкал меня антидепрессантами и уговаривал уехать на Юг, к морю. Следствие по делу Алексеевой шло как-то вяло.

В середине декабря ко мне приехал Брусникин с новостью: Мария жаждет видеть меня.

Я попросила передать, что видеть Марию я не желаю.

На этот момент я практически переехала к Вадику. Он, наконец, подал заявление в ЗАГС, я не протестовала. Пистолет исчез бесследно… Этот злосчастный пистолет стал для меня роковым сочетанием карт, который планомерно и с чувством сводил меня с ума.

Айвасед не уставал убеждать меня в том, что у меня паранойя, что я выдумала пистолет, чтобы спасти подругу, что я несчастная девочка, которой не повезло в жизни, и что он присмотрел мне пушистую шубку из енота, и что от меня требуется самая малость: прийти в себя и проехаться в салон, а не то шубку съест моль…

- Где пистолет, сволочь? – спрашивала я, едва переводя дыхание, так сильно билось у меня сердце, воображая, что застала его врасплох.

Вадик прикладывал свою потную ладонь к моему лбу и участливо интересовался гадким голосом:

- Танечка, ну где ты опять видишь сволочь, где?

Он ждал, когда же я наконец ткну пальцем в угол и скажу, что именно там прикорнула сволочь, которая украла у меня пистолет.

Когда разморозили мой столичный счёт, я начала готовить последний акт пьесы, в которую я, если честно, наигралась по самые уши.

Я устала играть в этот безумный театр, изображая, как я скатываюсь в пропасть пьянства и безумия. Это было нетрудно: изображать выходки пьяной женщины, чему-то я должна была научиться у своей матери.

«Напивалась» я всегда на полу. Одну стопку я выпивала реально, после чего начинала ползать по ковру и материться. Ползая, я сплёвывала спиртное в недоступные взору простого смертного углы. В «Сафари» было намного легче.

Барменша – «моя девочка» - наливала мне вместо коктейлей воду или сок.

Я своими ушами слышала, как мой будущий супруг хвалился по телефону своим гениально разработанным планом: после женитьбы он объявит меня шизофреничкой и оформит надо мной опекунство. Дальше я буду носить грязный и не по размеру боль-шой халат в нашем местном ПНИ №5, а Вадим Петрович станет владельцем моего нескромного имущества.

Я играла.

Большое удовольствие доставляло мне видеть, как будущий супруг расцветает от моей нестандартной выходки, обязательно зафиксированной на видео. Я посоветовалась с адвокатом, и мы тщательно отработали ту предельную допустимость, которая отгородила бы меня от неприятного диагноза.

Мне очень повезло с адвокатом.

Я не скупилась, и поэтому могла полностью доверить ему продажу квартиры, дачи, бизнеса и оформление загранпаспорта.

Я собиралась провести новогодние праздники в этой чёртовой Турции. Мне захотелось посмотреть, как цветут гранаты.

17-го декабря мне позвонил адвокат и сообщил, что 21-го я могу улететь. Вот я и взялась за упаковку вещей. Но аккуратно упакованные чемоданы так и остались стоять в моей спальне.

Я подумала, что некоторые вещи вызовут у меня ностальгию и отказалась от всего, взяв полный минимум: пару белья, зубную щётку, крем для загара, две футболки, платье и блокнот с ручкой. Всё это я купила в дешёвом супермаркете.

Вадику я наврала, что хочу побыть одна и что мне надо сделать генеральную уборку в моей квартире. Он сказал, что заедет за мной завтра в два. Я согласилась. Мой самолёт вылетал в шесть часов утра.

Когда я стояла в очереди, чтобы оформить билет и багаж, и уже видела себя едущей на автобусе по сиренево – серой дороге, обсаженной гранатовыми деревьями, ко мне подошёл следователь Брусникин и тронул меня за локоть.

Я не удивилась. Не было та-кого случая, чтобы прошлое отпустило легко, без прощального удара по почкам.

- Что вы хотите? – спросила я, подавая свой билет и паспорт пожилой регистраторше.

Брусникин потёр усталые глаза:

- Собственно, я хочу спать. - Он улыбнулся. – Ваша подруга хотела вас видеть, чтобы сказать что-то важное.

- Настолько важное, что вы посреди ночи приехали в аэропорт?

- Наверное, - ответил он, протирая очки. – Я подожду вас в кафе наверху.

Брусникин пил эспрессо.

- Вам тоже? – он похлопал свой стаканчик поверху.

Я кивнула. Он принёс мне кофе и, усевшись напротив меня, спросил:

- Так вы поедете на встречу?

- Я улетаю через два часа.

Я сделала глоток.

- Но вы вернётесь… когда-нибудь.

- Тогда и поговорю.

- Но на самом деле, вы не собираетесь возвращаться, ведь так, Татьяна Анатольевна?

- Не собираюсь, - согласилась я.

- Маша очень хотела сказать вам…

- Поймите, я не могу сейчас её видеть. Просто не могу, - перебила я его. – Потом, когда-нибудь, может быть. А сейчас я хочу побыть одна.

- Но, возможно, для неё ваш разговор имеет значение? Представьте, что она чувствует, - продолжал добивать меня Брусникин.

- А что вы об этом так печётесь? Мария Алексеева вскружила вам голову? - насторожилась я.

- Мне жаль её по-человечески.

Я поморщилась. Иногда так удобно быть тупой и привлекательной блондинкой: их всегда жалеют и какой-то особенной жалостью. Окажись я на её месте, едва ли посторонний человек помчался бы ради меня ночью в неизвестность.

- Ничем не могу помочь, - отрезала я. – Я всё вам сказала, даже то, что не хотела. Что я могу от неё услышать? Слёзы, сопли и прощение? А оно мне надо? Я её простила, слёзы её не раз видела, соскучиться не успела.

- Жестоко, - констатировал следователь.

- Согласна, - кивнула я. – Вы Маше передайте, что я её люблю по-прежнему и что она была для меня лучшей подругой. И всегда будет.

- К сожалению, передать не получится, - безразличным голосом отозвался Брусникин.

- Не хотите?

- Не кому передавать, - он снял очки и потёр переносицу. – Вчера вечером Мария Алексеева повесилась в своей камере.

Я забыла про эспрессо:

- Вы врёте!

- Зачем мне врать?

Он впился в меня глазами.

- Эмоции хотите из меня выжать, - низким и злым голосом ответила я.

- Ничего я не хотел. Просто… люблю маленькие психологические эксперименты.

- И как?

- Я думал, что вы не улетите. Ошибся.

- Мы все ошибаемся, - поддержала я его. – А вообще это на Марию совсем не похоже. Никто бы не поверил, что она способна покончить с собой.

Разговор исчерпался. Объявили мой рейс. Я сухо сказала Брусникину «прощайте».

Когда я поднималась по трапу, то почувствовала, как моё сердце перестало биться, и кровь внутри меня свернулась в твёрдые, тяжёлые шарики. Что не помешало мне за-нять место возле иллюминатора.

В самолёте мне приснился сон: будто мы терпим крушение.

Самолёт объят огнём, слышны визги, крики, паника всеобщая.

И в этот хаос в форме стюардессы входит Мария Алексеева с букетом цветов в руках и, кокетливо поправив золотистые волосы, падающие на её нежную шею, глупым и счастливым голосом сообщает:

- Уважаемые пассажиры. Всего этого нет. Нет пожара. Нет цветов. Нет падения. Нет смерти. И вас всех тоже нет.

Но Машку никто не слышит.

А она идёт сквозь кишащий беснующимися пассажирами салон, берёт меня за руку и говорит только мне:

- Если ты любила меня, тогда почему произошла эта катастрофа?

Я хотела ей ответить, но сон оборвался.

Вокруг меня тщательно прожёвывался завтрак. Мне тоже принесли «континентальный» набор. И я даже его съела.

В тот день, когда я в подъезде облизывала мороженое, я мечтала о том, что когда-нибудь я рожу ребёнка.

Дочь.

И мы будем вместе шить платья её куклам и клеить из бумаги картонный до-
мик.

Эта мечта осталась на лестничной площадке, когда рука в красной перчатке появилась в проёме дверей моей квартиры.

Я не ожидала, что убийство окажется таким невыносимым действием.

Я почувствовала, что только что убила человека.

Я не нажимала на курок, не подсыпала отраву в чай.

Я просто убила человека бездействием…

А ведь первое, что я услышала у Меркюри, было:

Mama, just killed a man.
Put a gun against his head,
Pulled my trigger, now he’s dead…

(Мама, я только что убил человека.
Приставил пистолет к его голове,
Нажал на курок, и теперь он мёртв…)

2005 - 2009 - 2012 - 2015 - 2023