Я сунулся к окну. Темно, но все одно различил в апрельской ночи скамейку, а на ней человеческую фигуру. Хохотун нашёлся… Замолкнет на миг и опять ха-ха!
Хотел уже выйти на балкон и приструнить, как следует, но передумал: криком лишь остатки соседей разбужу.
И потому быстро оделся и вышагнул из подъезда. На скамейке сидел пьяный молодой мужик:
- Чего спать не даешь?!
И сказал бы ещё многое другое, да ночной сиделец потерянно уронил кудрявую голову и укоризненно молвил:
- Э-эх... И ты не понимаешь!
- Чего тут понимать? – уселся рядом с ним. – Люди спят, а он - хохочет…
- А батька не людь? – спросил сиделец. Но голоса всё-таки поубавил. – Он же семь раз женился, понял?! – И хохотнул бы ещё, да спохватился: - Молчу, молчу…
Лёхой его зовут. Лёхой Молодкиным. А батька Ёхой кличет. За провинность. В чем она заключалась, не сказал, но батьку и семь его жен опять вспомнил. …Лёхина мамаша третьей у него была. Бог ведь троицу любит! Батька потому и вернулся к ней на старости лет. В соседнем доме они живут. Но там такой скамейки нет…
А выпил - с горя. Но суть горя тоже рассказывать не стал. Ведь Лёха мужик. …А сейчас он домой пойдет.
Проводил я Лёху до соседней пятиэтажки и тоже спать пошел. Но не сразу: уж больно ночь сегодня чудная выдалась! Воздух густой – прегустой. Я таким в деревне по самое горло надышался! Пашешь, бывало, ночью, встанешь на гусеницу и чуть с трактора не падаешь: до того башка кружится.
* * *
Где-то перед обедом другого дня я собирался в гараж за «жигуленком» и вдруг услышал за окном бабий крик:
- Спасите! Помогите…
Кинулся на балкон и увидел на асфальтовой дорожке дородную тетку:
- Чего случилось?
- Чего-чего... – задрала голову крикунья. - Сумку вырвали, вот чего! – И сунулась в карман пальто, выискивая мобильник: - Всё ведь, доченька, украли! – зачастила в него. - И твои деньги, и папкины! …Ладно, что телефон в кармане был.
- Так в милицию позвоните! – подсказал. – Дочка-то чем вам не поможет…
Тётка вплеснула руками, ткнула нос в телефон, да передумала набирать номер:
- А может, вы позвоните? Я и сказать-то не знаю чего…
И пока я звонил, пока обрисовывал милицейскому дежурному с теткиных слов суть происшедшего, откуда-то из-за домов раздалось гулкое:
- Поймали, гада! Лёха Молодкин подсек… Где эта ворона?!
«Ворона» сломя голову припустила в сторону живительного крика, а минут через пяток я услышал вой милицейской сирены.
Лёха Молодкин… Так это же Ёха и есть! Ночной хохотун. Ну и герой!
Теперь уже Лёха окончательно заинтересовал меня. …И что за беда у него вчера случилась, если такой удалец взял и напился до хохота?!
* * *
Я увидел его через пару дней. Лёха сидел на той же скамейке и покуривал. И смотрел на небо. …Большое оно у нас, есть на что посмотреть. Во дворах, где сплошной частокол девятиэтажек небо намного меньше.
Не обидел Господь обличьем Лёху. Каждая кудря стоит рубля! Да и ростом не обидел:
- Здорово, герой!
Лёха почтительно оторвался от скамейки:
- Здравия желаем...
Но не узнал он меня: ночью ведь прошлая встреча была, а в темноте все кошки серые.
Но когда я уселся рядом и напомнил о батьке да о множестве его жён, Лёха не оплошал. Напряг память и выискал-таки в ней всё, что было нужно.
А насчет геройства - это, мол, зря! Это любой может. …А ведь Лёха еще и в десантных войсках в армии служил. И показал мне, как подсек грабителя с бабьей сумкой:
- Вот как было! – и ткнул ладонью в воздух. - Бежит, понимаешь, а баба - орет…
- Интересный ты парень! Как мы раньше не встречались? Ни с тобой, ни с твоим батькой…
Тут уже и Лёха удивился:
- Х-хо! Как же ты его встретишь? Он же слепой…
Но руками, мол, всё чувствует. Даже баяны ремонтирует. …А как осерчает, так сына материт. За дело, конечно…
Он ведь, Лёха-то Молодкин, жениться собрался лет десять назад. Пришел из армии и собрался. И невеста была. Купил батька шампанского, самогонки нагнал, а молодые взяли и разругались.
А с чего такое случилось, Лёха мне не сказал: забыл, якобы, но порозовел при упоминании давней баталии. И я сразу подумал, что бес попутал именно его, а не невесту.
Но больше всех пострадал от той катавасии Молодкин-старший. Обозвал сына сгоряча Ёхой и запил. А выпив все самогонные запасы, ослеп.
- Нет, не от самогонки это! – отмёл мою догадку Лёха. – Возил я потом её остатки в больницу на анализ… С горя ослеп! – И опустошенно бросил руки на колени: - Я во всём виноватый…
Потом Лёха всё-таки женился. На той же самой девчонке… Только зренье батьке всё одно не вернешь.
А сейчас Лёха не работает. В кулак свистит… Из-за главного инженера.
Тот без году неделю на автобазе работает, а Лёха – с давних пор! Токарь высшего разряда. Директор всем лишь: «Здорово, Гошка, или, Петька!» скажет, а Лёхе и руку пожмет и тряхнет её для бодрости духа. А в прошлом году именные часы вручил. Только те часы Лёха не носит: бережет!
- Не веришь? – И тень моего собеседника возмущенно выпрямилась. - Пойдем покажу!
Еле удержал Лёху от того порыва:
- Лучше скажи, чего случилась?
- На работу опоздал…
На прошлой неделе ему надо было в ночную смену заступать. Два токаря в гараже, а станок - один.
А до базы он всегда пешком ходит: полезное дело, пеший ход. И думается в это время хорошо. …И когда он топал, да увидел, что рядом с ним невесёлая гражданка идёт, в руке - две розы. На похороны, видать, собралась. И решил её взбодрить:
- Ладно вам, – сказал Лёха, приноравливаясь к вялому ходу гражданки, – все умрем… - И, совсем уже размякнув от жалости, рубанул: - Может, я ещё раньше вас свернусь!
Гражданка посмотрела на него испуганно и кинулась в стоявшую неподалёку милицейскую будку. Выскочил оттуда прапорщик: Лёху за рукав и в будку.
- Этот что ли маньяк-то? – спрашивает у гражданки.
- Этот!
Ладно, что прапорщик тоже раньше в десантуре служил, да еще и в Лёхином полку! А то пришлось бы в милицию ехать: разбираться.
Та особа, видать, на день рождения ехала, да одну из роз в автобусной давке и сломала. …Простил ее Лёха, он такой! А вот инженер - не такой… Не поверил в причину опоздания на работу. Лёха тогда психанул и бросил заявление на стол!
- К директору бы зашел! – не согласился я со столь простым раскладом гаражных дел. – Рассказал бы ему всё: не за кудри ведь тебе именные часы вручал.
- Х-ха! – горько усмехнулся Леха. – В отпуске Ефимыч, в Барнаул уехал.
А с инженером он по душам говорить не будет. Тоже не без гордости!
И зачем он теперь живет – сам не знает. Как кобыла без узды. Привык, однако, к гаражу! И каждое утро туда топает. Дойдет до сквера у ворот, посчитает воробьев и назад плетется. Потом начинает по улицам слоняться. А то в автомобильный магазин зайдет. В тот день, когда грабителя подсек, из магазина и плелся.
- А как фамилия того инженера?
Вот фамилию-то его Леха как раз и забыл. А зовут Сергеем Семеновичем…
- Погоди! - перебил. - Коли тот Сергей Семёнович, то я его знаю. Руку ещё всегда в кармане держит. Болит она у него.
Работали мы в давние времена с ним вместе. Должности были примерно одного уровня, вот и сдружились. А когда попросил он однажды помочь ремонтировать крышу на даче, то я его даже и ругнул: «Чего, друг ситный, раньше молчал?! Мы бы эту крышу сто раз перекрыли!»
* * *
Узнал меня Серега, узнал… Бросил кому-то: «Зайди попозже!» и опять послышался в телефонной трубке:
- Чего в гости не заезжаешь? – И тут же передразнил: - «Дела!» …Все не бездельники! Выкладывай свои дела! Зря ведь не будешь звонить.
Пришлось сознаться, что звоню я и вправду не ради разговоров, а по великой беде. …Нет, не со мной она случилась, с Лёхой Молодкиным. На кулаке теперь человек спит, бедствует:
- Да и Бог с ним, что уволился! Погорячился… Кто не бежит, тот и не спотыкается!
И всё Сергею о Лёхе выложил. И не только с его слов, но и с личного видения. …Ловко он грабителя-то подсек!
А Сергей лишь в трубку покашливал. И терпеливо слушал. Лишь однажды буркнул: «Орел – вороньи перья!», и, наконец, не выдержал:
- Силен ты на жалость давить, Алексеич! Раньше пожёстче был… Пусть твой Лёха ко мне заходит, решим!
…А ночью мне приснился Шукшин. Был он почему-то в солдатской шинели, но при полковничьих погонах. Стоял посредине комнаты и смущённо улыбался. Откуда-то из-за его спины ярко било солнце, так ярко, что я понял Шукшинское смущение: наделал, мол, переполоху!
- А ты молодец, - сказал Шукшин, - что за Лёху вступился! Молодец… Соль земли они, эти Лёхи! Потеряют силу – всё, конец земельке.
- Понятно, - отвечаю, - только хитринки бы им побольше! А то чуть чего и в пузырь лезут. Поперек горла встают!
- Э-э, милый мой, - снисходительно протянул Шукшин. Крепко, знать, умалил я себя только что сказанными словами. - Тогда из Лёхи уже не Лёха получится, а Алексей Петрович! Живот отрастит! До сумок ли ворованных будет? – и оборвал себя. - Нельзя без Лёх!
И свет за его спиной вдруг стал редеть. Вот-вот погаснет. И не будет больше рядом со мной Шукшина!
- Василий Макарыч, - вскочил с постели и кинулся в маленькую комнатку, - я ведь книжку написал! Про шоферов. Сейчас покажу!
Но сколько ни рылся в книжном развале на полу, сколько ни тыкался в полки - не мог выискать нужное. Всё словари да учебники попадались.
А Шукшин стоял в дверном проеме и улыбался. И таял свет за его спиной. Все… Лишь пустота была передо мною. И понял, что просыпаюсь.
Как же так?! Были же «Записки таксиста»! Вскочил уже наяву и сунулся в другую комнату. Схватив одну из стоявших на полке заветных книжек, вернулся к дивану. А вдруг опять увижу Шукшина!
И проснулся окончательно. Чудак я, однако… Навроде мужика, что увидел во сне кисель, а ложки - не оказалось. Так он, шельмец, сунул ее под подушку и всю ночь потом старался кисель увидеть.
Вышел на балкон. Тихо на улице. Только рекламные светлячки подмигивают где-то между домами и никакой иной живинки не видно. Даже слышно, как трава растёт. Самая пора для нее. …Вот тебе и Лёха! Лёха-то важнее всех для Шукшина оказался. …Человек, потому что! Тайна Божия. И ладно, что суть бытия его от нас скрыта. Ладно… Жизнь без тайности - забава.