ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1668-1670)
Глава 33.438. ШТОБЫ РУКИ МОЕЙ НЕ ПРИЗНАЛ НИХТО…
Конечно, детей у царя много. И подростки есть. Нужна царица на царстве. Да, ведь, не молод уж Алексей. И взял бы себе такую степенную, знатного рода, немолодую даже подругу, которая не заводила бы новшеств в царицыных теремах, во всем царстве.
А Матвеев — известный охальник. Сколько времени по чужим краям ездил, в послах и по своим делам. Жена у него — совсем из басурманок, хоть и приняла православие для приличий… Конечно, и Наталья Нарышкина тем же духом пропитана, новым, ненавистным для большинства людей, окружающих трон.
А пустить на трон какую-то неведомую Дуньку Беляеву, племянницу нищего однодворца Ивашки Шихирева, сироту со сворой жадной, безземельной родни! И того нельзя. Сколько им кусков надо проглотить раньше, чем насытиться подобно остальным знатным родам? И скольким из знати эта голытьба дорогу перейдет, пользуясь своим положением царицыной родни…
Как гнездо ос, встревоженное рукой прохожего, зашевелились дворцовые похлебники, и большие и малые…
Боярин и дворецкий царский Богдан Матвеевич Хитрово, отстояв вечерню в домовой церкви царя, не велел подавать своей колымаги, а прошел знакомыми переходами на половину царевен, где помещались покои старухи боярыни Анны Петровны Хитрово.
Рис. А.С. Янов, В приказе, 1880-е гг.
Исторической личностью и удивительным человеком был Богдан Матвеевич Хитрово, оставивший яркий след в истории Русского государства (Московского государства – Л.С.). Происходил он из старинного руского дворянского рода. Его основатель, знатный татарин Эду-хан по прозвищу «Сильно-Хитр», в 1371 году поступил на службу к рязанскому князю Олегу Ивановичу. Там крестился, приняв имя Андрей, и окончательно обрусел, взяв в жены рускую. Закончил свою жизнь Эду-хан в православном монастыре.
Его потомки, называвшиеся первоначально «Хитровы», но со временем изменившие фамилию на ХитровО, 150 лет служили рязанским князьям, находясь в ближайшем княжеском окружении. После вхождения Рязанского княжества в Московское государство многочисленный род Хитрово перешел на службу к великому князю Василию III, влившись в ряды служилого московского дворянства.
Следует отметить, что служили государям российским (московским – Л.С.) они честно и преданно, за что были неоднократно пожалованы поместьями, находящимися в разных концах Московского государства. Сохранились весьма важные исторические документы, важные для государства Российского (Московского государства – Л.С.), подписанные представителями рода Хитрово. Так, «приговорная» грамота об объявлении войны польскому королю в 1566 году была подписана по поручению руского царя боярином Никитой Прокофьевичем Хитрово.
Трагически сложилось для рода Хитрово Смутное время. Из пяти сыновей Елиазара Хитрово в живых остался лишь один, самый младший — Матвей. За отказ присягнуть «вору и расстриге» Лжедмитрию I=Сигизмунду III Ваза=Дмитрию Ивановичу был казнен Дементий, в боях под Москвой с интервентами погибли Михаил и Семён, а позднее во время осады поляками Москвы был убит Василий. Матвею удалось уцелеть, а «за верную службу за царя Василия (Шуйского – Л.С.)» он был пожалован поместьем — селом Григоровским, до сих пор существующим в Калужской области.
В этом поместье 6 мая 1615 года появился на свет его сын Богдан. Получивший прекрасное образование и овладевший польским языком и латынью, что не часто встречалось среди московских дворян, Богдан в восемнадцатилетнем возрасте поступил на службу при дворе. Первый руский царь из династии Романовых Михаил Федорович пожаловал его в комнатные стряпчие.
Это был младший придворный чин, в обязанности которого входило содержать в порядке и охранять царскую «стряпню», так назывались в те времена личные вещи — одежда, обувь, полотенца и прочее. Комнатный стряпчий была привилегированная должность, поскольку её владелец имел право «быть в комнате», то есть заходить во внутренние покои дворца. Этим Богдан был обязан воспитателю царского сына Алексея боярину Борису Ивановичу Морозову, который ходатайствовал за сына своей бывшей няньки — матери Богдана.
Через три года Богдан был повышен в должности, ему пожаловали звание стольника. Теперь он должен был прислуживать царю и его гостям за столом, а также служить в покоях государя с государыней и при их выездах.
Это была серьёзная придворная должность. Ведь если стряпчим изредка доверяли мелкие поручения, то стольники зачастую назначались воеводами в городах и полках, судьями в приказах, а также особыми порученцами и посланцами. Для начала Богдан был назначен «стольником у крюка». Это тоже была привилегированная должность, ведь он должен был в буквальном смысле стоять у дверного крючка, то есть у двери в комнате, где вёл приём царь, допуская посетителей по утвержденному списку или вызывая кого-либо по указанию царя.
Таких служилых при дворе было много, только из рода Хитрово значилось около 30 человек, причем не менее десятка значились стольниками или окольничими. Именно поэтому на их родовом гербе изображены две перекрещённые татарские сабли, что указывало на происхождение Хитрово, с рукой на первом плане, держащей меч, символизирующей верную и преданную службу рода у Московских государей.
Конечно, должность стольника не могла выделить Богдана из сонма придворных, однако в его судьбу вмешался его Величество Случай.
В 1645 году, когда Богдану исполнилось тридцать лет, а по тем временам это был достаточно серьёзный возраст, скончался царь Михаил Фёдорович и на российский престол вступил его сын Алексей Михайлович «Тишайший», прозванный так народом за христианское смирение в поведении, добродушный нрав и умение слушать приближенных. В период тридцатилетнего правления Алексея Михайловича Россия (Московское государство – Л.С.) превратилась в мощную державу, с которой начали считаться за рубежом. Произошло воссоединение (лукавое присоединение – Л.С.) Украины с Россией (Московским государством – Л.С.), территория государства значительно расширилась на восток, где были основаны такие города, как Иркутск, Нерчинск и Селенгинск. При Алексее Михайловиче удалось вернуть Смоленск с Черниговым и Стародубом, а также Северские земли.
Но все это произошло значительно позднее, а в 1645 году только что вступившему на руский престол Алексею Михайловичу исполнилось всего лишь 16 лет. Молодой царь был не готов к управлению государством, и помощь ему в этом тяжком бремени оказывал ближний боярин, бывший его воспитатель Борис Иванович Морозов. Вероятней всего, именно благодаря Морозову Богдана Хитрово неожиданно назначают воеводой в Темников, который был в те времена важным опорным пунктом в мордовских землях. Края эти были мало населены и плохо освоены, чем и пользовались степняки — ногайцы, крымские татары, а также башкиры и калмыки, регулярно совершавшие кровавые набеги на Русь...
Плотная, среднего роста, с румяным полным лицом, с живым взглядом темных проницательных буравчиков-глаз, с постоянной ласковой улыбкой на крупных губах, боярыня казалась много моложе своих семидесяти лет.
Обычно она держала немного сгорбленной свою полную фигуру и голова клонилась к правому плечу, словно старуха выглядывала кого-то или хотела заранее разгадать, что скажет собеседник?
Тогда вокруг ее еще довольно светлых, очевидно, зорких глаз собиралось множество мелких морщинок, так же как и вокруг губ, которые боярыня сжимала сердечком и втягивала, как будто стесняясь, что у нее, старухи, такие молодые, полные, красные губы.
Подчиняясь дворцовому обычаю, Хитрово до сих пор белилась, но очень слабо. А румянец проступал свой, природный.
И не будь этой маски белил, боярыня казалась бы еще моложе, особенно когда что-нибудь заставляло властную, гордую женщину распрямить полный стан, согнать привычную улыбку с лица… Когда глаза загорались каким-то хищным, недобрым огоньком и сеть морщинок куда-то исчезала от глаз, оставляя только легкие тонкие малозаметные следы, — в такие минуты словно другая женщина выглядывала из-под обычной мягкой, вкрадчивой личины важной дворовой боярыни.
— Здорово, здорово, племянничек, свет Богдан Матвеевич болярин… Што не видать давненько было… Зачем пожаловать изволил? — приветливо встречая гостя, тут же спросила старуха, заметив его расстроенный, озабоченный вид. — Али незадача какая? Говори… Вместе погадаем на бобах, авось беду и разведем.
Степенно отдав установленные поклоны старшей родственнице, боярин, не откликаясь на веселый запрос словоохотливой старухи, стал оглядываться исподлобья, быком, ожидая, пока уйдет из горницы девушка, ставившая на стол мед, брагу, квас, коврижки и фрукты — обычное угощенье.
— Вертись поживей, Домнушка, поменей оглядывайся… Ставь и ступай! — распорядилась старуха, заметив нетерпение родича.
Девушка поспешно все уставила на столе и, отдав обоим низкие поклоны, ушла.
— Ну вот, и чисто в горнице. Говори теперя, за чем пришел? Видать, штой-то неспроста, — совсем иным, деловым, сухим тоном переспросила боярыня.
— За тем и пришел, что нашему роду канун приходит, вот что! — так же сумрачно, не распрямляя бровей, ответил боярин.
— Неужто? С чево же так? Што Алешинька себе у Матвеева девку облюбовал в невесты?.. Али Беляевской Дуньки болярин напужался? Ну, не думала я, что малодух ты стал бояться, племянничек, на старости лет. За эстольки годы… Я, вон, на верху, почитай, полвека мычуся. Ты же близь таких годов здеся… Всего мы с тобою навидалися: и свету, и страху, горя и радости… А тута, на, гляди: старый блазень, Алеша удумал вдругое женитися… Уж и канун нам да ладан… Рано, рано, свет Богданушка, роду нашему стал ты отходную пети. Мы еще с Божией помощью и «аллилуйю» взыграем… Пожди…
И рука старухи даже невольно потянулась к седым волосам племянника, словно бы желая погладить и успокоить взволнованного Богдашу, как она это делала в годы его детства.
— Так, все уж тебе ведомо, боярыня?
— Все не все, а с пол всево. Все — Богу единому ведомо… Што ты толковать собирался? Сказывай.
— А што с пути стал сбивать меня Артемошка проклятой. Ранней — видимое дело было: Наташку свою в Царицы подсаживает… А ноне, как Дунька Беляева царю в очи кинулась, он первый просить стал Алексея: пустил бы Наталью с верху домой. Жена-де по ей скучилась. Надо-де будет, так ее на повторны смотрины привозить станут… А про Дуньку Беляеву одно и ладит: хороша девка и, видать, здорова. Годна царицей быти… Вот каку песню змея лукавая Артамоныч завел. Энто одное. Другое — тово лучче. Ведомые приятели они со Стефанком с Гадиным да с Гутменчем, с лекарями. Вместях колдовство да ведовство творят да нечисть всякую. Словцо бы единое Артемошке молвить, и обое, нехристи, забракуют Беляеву. Хвори в ей найдут. А я анамеднись пытаю Гадина: «Што за девка Дунька? Царицей гожа ль быти?»
— «Ништо, — говорит… — И тебе скажу, што дяде ее сказывал: всем взяла».
— «Руки малость тонки», — сказываю я ему. А он мне: «Ништо! — в терему в царском попухлявеет, пооткушается…».
— «А где, — пытаю, — видел ты Беляевой дядю? Ай у тебя был, со слезами забегал?».
— «Нет, — бает хитрый немчин, — на перекрестке стрелись… У мучного ряду, на Тверской…». Поезд, вишь, боярина Матвеева путь загородил. А из свиты бояриновой к ему, к Гадину и подьехал Беляев. Поклон отдал, назвал себя. Говорит Ивашка Беляев Гадину: «Слышь, господине, бают, ты невест царских глядишь. Мою племянную не похай. Сирота она беззаступная…».
- Лекарь ему бает: «Нешто я знаю, хто твоя племянница. Нам девок кажут, а имен не выкликают, сорому девкам не было бы…».
- А Ивашка Беляев сызнова: «Моя Дунька тебя знае. Станешь ее глядеть, она середним перстом тобе ладонь нажмет… То она и есть…». Вот што мне Гадин сказал. Вишь, каки петли вороги стали метать… Хоть и нам бы с тобой впору, старым воробьям ловленным, боярыня…
— Так, так, так… А далей што?..
— Далей… Али мало тебе, боярыня? Видимо дело: петли мечет проклятый еретик, заморская птица… Ровно угорь, склизкой. И не ухватить ево никак. Наладит все по-своему: буде ево Наташка царицей Московской, а он первым и в Думе и на Москве… Да ничем мне до тово дожить, — внезапно багровея от ярости, вдруг хрипло заговорил Хитрово, — лучче я душу задам диаволу, лучче…
— Ну, коли так Матвеев тебе не люб, боярин, Шихиреву не чини помех. Пущай ево Овдотья до доброго дела дойдет, — словно не замечая ярости племянника, спокойным голосом заметила старуха.
Спокойное замечание, словно холодной водой обдало честолюбца. Сдержавшись всей силой воли, он передохнул немного, чтобы сгоряча не сказать чего-нибудь слишком обидного для старухи-тетки, но все-таки не вытерпел и через несколько мгновений заговорил с холодной злобой:
— Кабы не знал я, сколь умна ты, матушка Анна Петровна, так бы подумать можно: либонь тебе голову заметило, либонь ворогов наших сторону держать сбираешься… Да нешто неведомо тобе, сколь много тех недругов у всево роду у нашево? Еще коли хто из своих, из боляр родовитых, верх заберет, хоша и буде поруха чести, да жить можно тода. Свой своему глаз не клюет. Вон, нас, бояр думных с окольничими да с печатниками, с дьяками с думными, кои все дела государские вершат, все Приказы московские ведают, таких наберется десятка три с небольшим. Четырех десятков не буде. Каждый, как может, живет и другим не мешает. Похлебников у каждого, друзей да родни немалое число. Потому, сама знаешь: без людей дела не сделать. Они и в послугу идут, и вести дают, какие надобны… А со стороны хто втешется в наш обиход, все порушит. Своих людей наведет-натащит… Места очищать почнет, волей-неволей старых повысадит. И между своими свара пойдет, всякому уцелеть захочется, другова за порог пихнуть… Вины друг на дружке искать станут, поклепы возводить почнут. Чево и не было — приберут… Да и правдивых вин немало найти можно. Вестимо: един Бог без греха… Не то, гляди, почета, власти и худобы последней решиться можно да и жисти с тем заодно. Либонь в опале где, в избе курной наместо дворца царского издыхать доведется. Как же тут чужака пущать? Неужто, боярыня-матушка, изволила забыть про то все, что сказываю тебе?!
— Я-то не забыла, племянничек! Да ты, видать, овсе позабыл, хто тея тем азам учивал, коли мне свои азы пересказывать стал, — также невозмутимо сказала старуха, укоризненно покачивая головой. — Али от опаски и не ведаешь, што творишь, што говоришь? А? Слышь-ко, Богдаша!
Хитрово смутился. Действительно, самой главной, если не единственной его наставницей в придворных делах и затеях была эта самая тетка, к которой и сейчас он явился за добрым советом.
Только привычка к верховенству, к наставлениям, которые он, в качестве царского дворецкого и влиятельного вельможи, рассыпал всегда и всюду, эта властная привычка завела боярина впросак, и он прочел ненужное наставление собственной наставнице.
— Ну, што уж… Ничево я не забыл, — собирая всю бороду в руку и покусывая ее пушистые концы, отозвался, хмурясь, боярин. — Кинем все… Ты, мать Анна Петровна, дело скажи! Как мыслишь? Чем бы тута беде помочь? И Беляеву Овдотью застенить… И Артемошку с рук посбыть, проклятова! Нет ли пути-выходу? Вот. Немало выручала ты, государыня-матушка, и меня, и весь род наш. Може и теперя што порадишь? Челом тебе бью…
— Не труди, не гни шею свою толстую боярскую, Богдаша… Для племянника и без челобитья, што умею — сделаю… А, гляди, и самому тебе придется умом пораскинуть, помогать делу как-никак…
— Да я што… Да ты… Слышь, родная, глазком наметай лих… А уж я… В щепу расшибусь, а сделаю, коли што надо… Надумай лих…
— Думой тута никак не помочь. Надо тут по-старому, как по-бывалому… Гляди, не впервой таки грозы и над нами, и над иными родами заходили-собиралися. Да Господь относил. О-хо-хо… Чево-чево я в энтих стенах за энти полвека, что здесь прожила, навидалася… Да… Помнится мне, вот так же, еще при покойнике, при отце Алешином… Ну, да про то не время и поминать. Вишь, тебе как лик-то свело! Ровно три дни не спал — пировал али оцту [О;ЦЕТ, оцта, муж. (ритор. устар.). Уксус (из евангельского выражения: напоять оцтом и желчью). «- О литература! …ты, напояющая оцтом и желчью сердца своих деятелей» Салтыков-Щедрин] заместо вина хватил… И сед, а молод ты духом, Богдаша. Покою, да ровноты в тебе нет… Ну-ну, не стану журить… Скажу, что тебе надобно… Пока я жива, послужу роду нашему. Вот, как умру, к кому за советом пойдешь ты?.. и все наши… Ну, да не о том речь… Вот, скажу я тебе, что раз у батюшки было у мово, у Петра Данилыча, помяни, Господи, душеньку ево во царствии Своем… Собака была данская… Псище матерой, злющий. Не то свою скотину — и псарей рвал! На цепи на толстой держали ево. Ни на охоту, никуды… Зверь бешеный, а не пес был. Думали-гадали, што с им учинить? И надумали. Слышишь ли меня, племянничек?..
— Слышу, слышу, — запасаясь терпением, ответил Хитрово. Он знал, что старуха, начав какой-нибудь рассказ из прошлого, хотя бы и не идущий к делу, не любила, если ее прерывали или не слушали.
— Вот, сказываю тобе, и надумали. Волки зимой завелися под усадьбой… Не то овец али бо мелку скотину норовят зарезать, — на табун кидаются, коли на водопой поведут… И надумал батюшко-покойник… Ночью спустил с цепи пса. И приманку за усадьбой раскидал. Целу тушу конску разрубил. Пал конь один. Што ж бы ты думал? Поутру, глядят: волков штук шесть либонь семь загрызено лежит. И пса волки так искусали, што до полудни не выжил. Только волки с той поры уже так не налетывали. Подале от усадьбы держалися. Задал им страху пес тот. Вот и подумай…
— Гм… Думаю и то… Хто же тут волк выходит, хто — пес. Артемошка али дворянчик оголтелый, бездомный, што со своей племянницей, с Овдотьей подсунулси, энтот Жихарев, Ванька… Э, да все едино… Главно дело: как стравить их, штобы погрызли они скореича друг дружку… Вот энто-тово… Энто — поразмыслить надобе.
— Немного и думать тут. С девками, с невестами, обое пролезть хотят. На том и стравить их… Не на чем ином… Вот баял ты: своих людей у тея много. Во дворце такие есть ли… На ково бы как на себя положите веру можно?
— Как не быть? Есть. А для какого дела? Разные люди на разное пригодны. Где искать?
— Из челяди из дворцовой отрока бы надобе. Штоб дело сделал, а посля не выдал, страху али корысти ради. Какое дело — сейчас ти поведаю, боярин.
— Найдется и такой… Подложить ежели што кому «на верху» али повызнать што… Парубок шустрой и мой уж, такой — с головою… Испытан был, и не раз… Подсобил я ему в пустяшном деле: женку по душе дал… Не сосватал бы я, за него бы девку не отдали… Вот и мой стал парубок… Што делать, скажи?
— Догадлив боярин. Подкинуть надо. А што — сам поразумеешь в сей час. Вот, бери, садись сюда… Пиши, што скажу. Только так пиши… — Штобы руки твоей не признал нихто.
- Уж нам это дело ведомое. Пишу, и то, гляди…
И, половчее уложив перед собой отрезанную полосу синеватой хартии, толстой бумаги, вроде той, на какой писались дела в Приказах московских, Хитрово приготовился писать.