Отрывок из романа Олух Царя Небесного
Олух Царя Небесного 2. Новая редакция
http://www.proza.ru/2019/12/05/597
©
19. Меня нет, и не предвидится
Повторю вопрос: зачем мне-то такой «андрюша», когда я сам недалеко ушёл от него? Наверное, для этого и понадобился, чтобы дербанил меня каждый день, чтобы мучился я, и решал проблему, как же с ним быть? Чтобы постоянно провоцировал меня на смертный грех, а я, чтоб решал, что с этим делать? Ведь истина, она только в мечтах кажется светлой и чистой. На самом деле она страшна, нелепа и обыденна. В общем вот такая – как Андрюша. Он мне и сказал как-то (так в проброс, сильно не акцентируя):
-У тебя – совесть?? Да откуда она у тебя может быть? У тебя самость… ну, дух…
Признаться, я слегка поперхнулся и опешил от такого высказывания. Особенно поразила его убеждённость в том, что я и совесть – вещи несовместные. Выяснять, что он конкретно имел в виду – бессмысленно, хотя я было начал. В ответ получил такой поток всяких и прочих слов, что вспомнил (в который раз), что Андрюша хорош только тезисами. Объяснять он рад стараться, но толку от этого не будет. Он, как всякий божий человек, выступает проводником истины. Раз – и квас, прямо в яблочко! Когда же берётся объяснять то, что ему самому неведомо, получается фонтан бессмысленных слов.
Чем же поразило меня это высказывание? Тем и поразило, что нет у меня совести – только и всего. Думал, что есть, а её нет, и не было никогда. А то, что есть – не совесть.
Я уже писал об этом, что нет у меня НИЧЕГО – только дух, который и правит мной. И я как бы при нём. Нет, и, по большому счёту, не было никогда ничего: ни желаний, ни грёз, ни любви, да и жизни самой не было! И Бога не было, а, стало быть, и совести. Совесть, быть может, и была в проекции. Меня самого не было, вот тут в чём дело. Мне так и говорили с самого детства: ты какой-то никакой. Ни рыба ни мясо. Будто и нет тебя вовсе. Я страдал от этого, хотел БЫТЬ, но тогда уже почувствовал – нет меня, и не предвидится. Такой вот феномен.
А когда ты физически существуешь, а твоё истинное «я» в постоянном улёте – это сильно напрягает не только окружающий мир, но и тебя напрягает не по-детски. В постоянном улёте было бы шикарно жить, если бы не физическое ощущение жизни, если бы не постоянное соприкосновение с жизнью. Если бы, если бы…
Если бы я коллекционировал высказывания о себе всю сознательную жизнь, то все они свелись бы к одному слову: «странный». Во взгляде, в отношении к себе, я читал всегда одно: «Какой-то ты странный парень, нездешний, с какой планеты?». Я и сам себя всю жизнь пытался постичь и… до сих пор так и не понял главного: существую ли я в данном конкретном месте? И что это за дух такой, что водит меня по жизни?
Конечно, здесь возникает масса вопросов. Что это за жизнь такая, если живое существо не ощущает себя живущим? И что это за дух такой, что без совести и бога? И если такое возможно, допустимо, то, что это за жизнь, и жизнь ли это вообще? И что это за всеядный, всепоглощающий дух? И главный вопрос: возможно ли такое в принципе? Это же всё похоже на муть и бред. Воспалённое воображение. Мрак. Морок. Так не бывает! Во всяком случае – не должно быть! За всей этой фантазией только смерть и пустота.
Но я всё-таки попробую объясниться. Ведь это и есть истинная природа духа – он ВНЕ всего, что-то вроде параллельного мира. Он, прежде всего, вне самой природы. А дальше уже вне всего вообще: вне мысли, чувства, морали, милосердия, любви; вне зла и добра. Потому что, если он будет во зле и добре, в любви, милосердии, морали, то, какой же это дух? Сама его природа – вне жизни! Он всё приемлет, и всё переварит. А на выходе – только протяжный вечный гул. Он – никакой и всякий. Он всё и ничто. Короче, нечто страшненькое, но подлинное. Как истина.
Хотелось бы заметить в скобках, так сказать, – в том духе жить невозможно. Его надо достигать, постигать, но жить в нём изо дня в день – не получится. Поэтому в обычной жизни у меня всего есть понемножку: и мысли, и чувства, и любови, и надежды. И даже совесть.
Парадокс заключается в том, что обычной жизнью я не живу (ну, как-то там всё не так, будто несерьёзно), чисто духовной – жить невозможно. Обычная жизнь меня раздражает, причём в той степени, в какой я стремлюсь к духовной. Она меня достаёт просто тем, что она есть. Вот такое я чудовище…
Совместить эти две жизни так и не получилось – точек соприкосновения не нашёл. Реальная жизнь, как бы она не доставала, всё равно оказывалась где-то на периферии, там, где-то сбоку. Будто кино мне прокручивали. Увлекательное кино, с драмами, любовью, смыслом, но понимаешь каждый раз, (даже после настоящих любовных и прочих драм) – не то это. То есть трогает, но как-то по-шекспировски: жизнь театр, а люди все актёры. Посмотрел – поплакал, пожалел главного героя – и забыл! Это-то мне и не нравилось никогда. Я человек подлинности. Меня театр не устраивает. Поэтому другое пространство – истинное – принимало в себя, увлекало, диктовало условия, но… всё это не было собственно жизнью.
Вот и оказывался я нигде. Опять, как всегда, нигде и ни с кем. В астрале, будь он… славен во веки веков!
Ладно. Тема эта шаткая. Как бы и нет её вовсе. Как у Булгакова, чего не хватишься – ничего у вас нет. Правда, это дьявол говорит людям. А здесь я сам себя тормошу. Куда-то ты, парень, не туда гребёшь. Как-то всё это нереально, воля ваша, и философически шатко. Или как раз туда?
Как хотите, так и называйте ЭТО. В том языке, где всё это случается – слов вообще нет. Даже язык Канта и Гегеля здесь не проходит. Да и не владею я им. Читал я Канта, пытался читать Гегеля и… не вдохновился. Так, что-то мудрёное, громоздкое и нудное. Что немцу хорошо, русскому – смерть. Мне объяснили потом умные люди, что есть понятия, которые невозможно выразить обычным человеческим языком – только птичьим, потусторонним. Вот и выводят немецкие философы свои многотрудные рулады, которые и понять, не всем дано.
Может и мне так попробовать? Впрочем, где уж, нам уж… (неуч и всё такое…). А тема, чую, не слабее «чистого разума» Канта. Но как объясниться, когда этих слов не знаешь? Птичьему языку не обучен, пардон, а поведать тянет. Да так тянет, что жизнь кажется несостоявшейся, если не объясню этот феномен.
Остаётся только моя интуиция. Палочка-выручалочка на все времена. И это как раз для такой мутной темы – единственный выход. Интуиция, она ведь чем хороша – ничего доказывать не надо. Как истина, раз – и квас, сказал, как отрезал. Как говорили древние: «Знающий не доказывает, а доказывающий – не знает». Вот нравятся мне эти ребята! «Простецы, не ведающие философии», как назвал их кто-то очень точно. Ничего никому они не доказывали, просто являли знания – и жили по ним.
Ладно, будем считать, что экивоки сделаны. Шаткость темы обозначена. Также обозначена её необходимость, (хотя бы для моего спокойствия) и ещё обозначен путь, по которому, запутавшись окончательно, я смогу выбраться на свет божий. Ничего доказывать не буду, а просто объявлю в конце свою позицию.
Теперь непосредственно к вопросу. Что это за дух такой? Название-то условное. Дух тем и прекрасен, что трактовать его можно как кому заблагорассудится. Но и объяснения он не даёт никакого. Существует, к примеру, святой дух, а есть вот такой – мой. Страшненький и непонятный. Можно назвать его просто моей малой родиной. Или же назовём это пространством в пространстве. Или параллельным миром. А можно ещё туманней: некое Поле. Хоть Чёрной Дырой назовите, всё одно – ни о чём это.
Я же, впрочем, не знаю доподлинно, а может такое ощущение жизни у всех людей? Просто молчат умные люди в тряпочку, а я на рожон лезу. Потому как – типа писатель. По национальности, кстати, русский. Или некстати, потому что русский писатель, известное дело, жить не может без вот таких прибабахов. Потому как сам он – химера.
А может и у птиц, и у дерев так? Сидит мудрый филин на мудром древе и слушает высокомудрую музыку мироздания, и гордый дух ощущает во всём. А на мышей обращает внимание постольку поскольку. Жизнь-то временна, быстротечна, проходит быстро, почти мгновенно, а мощь крыла остаётся. Мироздание вечно, и всё такое.
Ещё можно пойти по такой наезженной дорожке: тело временно, дух – вечен. Я ощущаю то пространство как родной дом, а это – временное жилище – почти и не ощущаю. Так и оставим пока. Доказывать ничего не будем, а объявим чистые знания.
Истинно, истинно говорю вам: нет меня! И не предвидится.
20. «Видишь – не видишь»
Я теперь не пишу – играю. Называется игра «Видишь – не видишь». В эту игру многие играли. Леонардо да Винчи, например. Он говорил, что существует 3 вида людей: «Кто видит. Кто видит, когда им показывают. Кто не видит». Сальвадор Дали также отметился: «Я всегда видел то, что другие не видели; а того, что видели другие, я не видел».
Я тоже хочу высказаться, потому что не вижу ни черта. Потом вдруг пробьёт – и увижу! «Видишь – не видишь» – интересная игра. Видишь? Не видишь? – очень сильный вопрос. Вопрос, делящий твою жизнь напополам! Вопрос, который я задаю себе всегда, когда измученный переделкой одного и того же куска, я в отчаянии, в ступоре вспоминаю, что первое прикосновение к холсту, самое начало, сделанное «на мах», было убедительно, таило в себе всё. Где теперь оно, в каком пространстве искать?
А вот ещё одно высказывание ещё одного гения. Пикассо, очевидно, также играл в эту игру, и однажды обронил: «Нет ничего хуже, чем великолепное начало». И как это понимать? Что «великолепное начало» ни о чём. Что всё равно всё испортишь, а чтобы сделать вещь нужно время и титанические усилия? А главное – увидеть!
Да уж…– уж чего-чего, а с «великолепным началом» я знаком не понаслышке. Это первое девственное видение – неосознанное и уникальное! Однако на этом спонтанном видение многие художники и основывали своё творчество. Знал я несколько таких лично – отчаянные ребята! И талантливые. Без таланта и отваги «на мах» ничего не выдашь. Когда пишешь вот так, – проявляется твоя суть, а это дорогого стоит.
Так что высказывание Пикассо к этим ребятам не относится. Вообще, на этих цитатах далеко не уедешь, поэтому и зацикливаться на них не стоит. Я, кстати, помню своё обещание, сделанное в начале записок – никого, кроме себя, не цитировать. Потому как, что эти мумии из прошлого имели в виду? – ещё вопрос.
Под это «великолепное начало», которого по Пикассо «нет ничего хуже», древние даосы даже философию подвели. Они-то как раз так не считали. Первое впечатление – самое сильное и правильное. Когда ты приобщаешься к Дао – Великому Ничто, тогда всё происходит спонтанно, естественно, по воле Неба. Я уже писал об этом. У-вэй – это действие вне ума, вне рассуждений, действия в медитативном состоянии тишины ума, когда поступки текут естественным образом, без трактовки их, без объяснений.
Но нужно ещё обрести это состояние. Свести на нет своё Я? или его культивировать? – вот вопрос вопросов. Вот – тайна Востока и загадка Запада. Спонтанный взгляд или осмысленный? Остановиться на «вдохе-выдохе» или продолжать, уточнять, «делать вещь»?
В истории искусства и тот и иной взгляд оставляли свои шедевры. И работы сделанные «на мах» и выверенные с математической точностью – всё было, и всё поражало воображение. Леонардо свою «Мону Лизу» писал всю жизнь. И вообще, что в нём было больше, художника или математика – ещё вопрос. Спонтанных, сиюминутных шедевров, особенно в двадцатом веке, тоже хватало. ХХ век раскрепостил мозг, поэтому такое обилие шедевров и оставил. Хотя был и в пятнадцатом веке Феофан Грек, писавший «на мах» по сырой штукатурке свои гениальные фрески.
А вот ещё чьё-то наблюдение. Есть два принципиально различных взгляда на произведение. Есть художник-архитектор, который «что задумал, то и воплотил». А есть художник-садовник, который «сажает семя, и смотрит, что из него вырастет».
Правда, я и здесь не подпадаю ни под одно определение. «Что задумал, то и воплотил» – это точно не про меня. Ну, а садовник? Сеял, культивировал, ждал, урожай собирал – разве это про меня? Разве бывают бешеные садовники? Да и сажаю я репу, а вырастает чертополох. Я, скорее, – военный самолёт. Вот-вот. Если взглянуть вглубь и в суть проблемы. Истребитель и бомбометатель одновременно. И ещё ракета «земля – воздух», сбивающая тот самолёт.
Вообще, когда я задумываюсь о своём творчестве – военные термины возникают сами собой. Я не пишу – беру свою высоту. Как морская пехота. Я иду в атаку, бываю убит, и никогда не сдаюсь. Поэтому я бы дополнил список художников с «принципиально различным взглядом» – морской пехотой.
Сколько я перепортил спонтанных находок – никому теперь неизвестно. Сейчас, вооружившись фотоаппаратом и ноутбуком, я фиксирую каждый плевок. И, надо сказать, «великолепных начал» оказалось не так много…
Начало же начал было положено в те далёкие времена, когда я – слепой и без поводыря – бродил по пустыне. Я тогда только вернулся из армии, заперся у отца в мастерской и… истязал себя. Занимался своеобразной гимнастикой: стирал кисти, дырявил холсты и краску превращал в грязь. А себя в рефлексирующего неврастеника. Потому как такая «гимнастика» ничего кроме рефлексирующего мерцающего сознания мне не дала.
А вот что дала мне та «гимнастика» в плане общечеловеческих ценностей – загадка. Это, правда, подтверждает только одно – художник соткан из такого клубка противоречий, а проще говоря, из такого мусора и дерьма, что лучше этого и не знать.
Был у меня там сосед живописец, который тоже «ходил в атаку». Он был возраста отца, ветеран Войны, заключал договор к выставке и «шёл в атаку». Он изображал солдата с гранатой перед броском под танк или моряка, берущего высотку (может оттуда и возникла моя терминология?). Так вот, он приходил ко мне попить чайку и поболтать. И, естественно, видел мои работы. И высказывался, и взрывал мозг.
-Что это? Зачем? Что? Куда ты залез? Что получил?!
-?? – я ничего не понимал…
Он так возмущался, будто я испортил его картину. В следующий заход «попить чайку» он пел мне дифирамбы. А я опять ничего не понимал.
Кстати, пару таких этюдов «на мах» он у меня отобрал. То есть заставил отставить в угол. Поэтому они сохранились. Теперь и я вижу, чем они хороши. Так что, возражая Пикассо, я так скажу: «Нет ничего лучше, чем великолепное начало». Остаётся только разглядеть его и сохранить.
А «видишь-не видишь» не просто игра – это высочайший профессионализм. Поэтому работать надо с утра и до утра. Тогда рука сама начнёт видеть…