Р А С П Р А В А П О - Б Р Я Н С К И
Дикий, нечеловеческий вопль прорезал тишину осенней ночи. Караульный капрал Игнатий Колосьев, сидевший на завалинке со своим закадычным другом, резво подскочил и выбежал на площадь. – Пошли прочь, псы поганые! – закричал он. – Вот ужо на миг отойтить не мочно!
Он вытащил из-за пояса толстую дубину и быстро пошёл вперёд.
Собаки, целая стая, видя приближавшегося к ним стража, неохотно отбежали в сторону и, оскалив зубы, стали яростно лаять.
– Ужо погодите, твари премерзкие! – буркнул Игнатий, снимая с плеча длинноствольное ружье. – Тако слово чоловечие не разумеете!
Однако стрелять не пришлось. Хитрые животные, чуя беду, не стали дожидаться большего: с визгом они помчались вперёд и скоро исчезли в сырой прохладной мгле.
– Ну, что аще? Даже тако тобе неймётся! – сказал со злобой, подойдя к охраняемой преступнице, страж Игнатий. – Даже псов вонющих и тоих зацепила!
Преступница, вернее её голова, торчавшая из земли, не сказала ни слова: её глаза, ещё час тому назад светившиеся нездоровым огнём, потухли, покусанное собаками окровавленное лицо скривилось и лишь опухшие багровые губы всё ещё шевелились, выказывая признаки жизни в теле несчастной женщины.
– Жива покамест, – сплюнул куском пережёванного табака рассерженный Игнатий. – Вот ужо силища каковая: месяц цельный во землице сиживает да горюшка не ведает! Коя ужо бы подавно душу Богу отдала, а оная усё не сбирается!
Охранник, измученный стоянием у позорного места, ошибался: несчастная преступница умирала…Её губы ещё шевелились, произнося какие-то неясные звуки, но по лицу пробегали судороги, свидетельствовавшие об ужасных муках, испытываемых крестьянской жонкой Ефросиньей. Она уже не видела своего охранника: перед её глазами стояли огненные круги и вместе с пульсирующей во всём теле болью она грезила, переживая всю свою прежнюю жизнь.
Вот она, молодая, красивая девица, сидит за столом рядом с женихом – брянским сапожником Семёном. Как ни радоваться молодице: ведь её, крестьянку, взял в жёны в сам город Брянск не кто-нибудь, но зажиточный ремесленник, имевший свой отдельный, большой дом!
Вспомнилось красивое лицо молодого Семёна: густые пшеничные усы, аккуратная, остриженная бородка, синие, как небо ранней осенью, глаза. – Не обижу тобя, голубица сладкая, – шепчет жених в уши смущённой, раскрасневшейся девице, – тако вовек тобя на руках носить стану!
– Где тама носить! – мелькнула мысль, и яркие краски померкли. Перед лицом умиравшей промелькнуло злое, пьяное лицо Семёна. Не прошло и двух лет их совместной жизни, как он стал беспробудно пить, довольно быстро забыл свои клятвы и обещания, данные им невесте на свадьбе и, в конце концов, дошёл до рукоприкладства. Бедная женщина не знала, как от него спасаться. Она не раз убегала из брянского дома молодого мужа к себе в деревню. Однако оттуда её неизменно возвращали назад. – Нетути пути у тобя нынче никуды, окромя дома мужа свово! – говорил Ефросинье разгневанный её поведением отец.
В ту ночь в начале августа 1730 года Семён был особенно жесток. Ворвавшись в избу, он крушил на своём пути всё. – Аще тута ты, сука постылая! – орал он, разбрасывая по всей светлице глиняные тарелки, кувшины, деревянные ложки. – Вот ужо щаса, яловица премерзкая, за усё тобе задам! Такоже по безочадию твому покараю!
Всё терпела жалкая Ефросинья: и побои, и ругань, и прилюдное унижение. Но вот попрёков за бесплодие не снесла! – Ах, ты, нелюдь! – взвизгнула в отчаянии она. – Тако ты меня во страмоте таковой попрекаешь?! Ужо собя за дрын свой опавший хули!
И она, схватив обеими руками древко ухвата, с силой ударила его железным навершием мужа.
– Ах, ты, сука! – дико заорал тот. – Ну, ужо погоди!
Однако Ефросинья, разъярённая до последней степени, не дала ему возможности придти в себя. – Крак!! – ухват с силой опустился на голову пьяницы Семёна. Ещё удар – и незадачливый муж с хрипом и грохотом рухнул на некрашеный деревянный пол, обливаясь кровью.
– Ох, что же я наделала?! – вздохнула, приходя в себя и бросая ухват на пол, Ефросинья. Она выбежала во двор и громко закричала: – Ох, соседи, соседи милаи, ужо бегите сюды! Я супруга свово нещасного до смерти убила!
Соседи, ранее с радостью вслушивавшиеся в скандальные крики, доносившиеся из дома злополучного сапожника Семёна и даже не пытавшиеся как-то помочь его несчастной жене, теперь сбежались со всех концов, как мухи на кровь.
Никто не сочувствовал невольной убийце. К воеводе немедленно послали вестника со сведениями о случившемся. Из соседнего околотка прибыли мать и отец покойного, его брат и незамужняя сестра. Покойника вымыли, обрядили в погребальные одежды, положили в гроб. Послали за священником.
Окаменевшую, потерянную Ефросинью увели в городскую тюрьму присланные воеводой солдаты.
20 августа в судебном присутствии воеводского управления состоялся суд, продолжавшийся не больше часа. После того как местный судебный писарь зачитал пространный доклад о преступлении «крестьянской жонки Ефросиньи», судья, он же подполковник Василий Камышин, задал ей вопрос: – Пошто зло таковое содеяла, да како рука твоя на сие поднялася?
– Сего не помню, батюшка, – ответила, трясясь от страха, преступница. – Ужо не разумела я, чаго творила! Тако бивал меня супруг день кажный да пияный слова непотребные по мне говаривал! Ужо не стерпела я да собя не помнила! Прости меня, чоловек государев да судия праведный!
В зале суда сидели все соседи убийцы, а также близкие родственники покойного Семёна. Последние слова Ефросиньи вызвали у них ярость. – Смерть тобе, подлая! – кричали одни. – Да псам, псам ея надобно бросить! – вопили другие.
– Эй, вы, тихо, скоты презренные! – ударил кулаком по столу судья. – Тута вам приговор государев, добр да справедлив: «Ужо закопать злодейку сию Ефросинью в землю на площади Красной по главу самую, во окоп со руками повязанными»! Пущай же тако, до смерти самой сиживает!
– Слава! Слава суду государеву праведному! – закричали едва ли не хором все присутствовавшие в зале, искренне радуясь.
…Всё это вспоминала несчастная Ефросинья, мучаясь и обливаясь слезами: вот уже прошёл месяц как она, окаменев, стояла в холодной земляной яме, умоляя Господа дать ей скорей спасительную смерть. Но смерть всё не шла. Лишь с каждым рассветом наступали новые муки: мимо неё проходили брянцы и, осыпая бранью преступницу, плевали ей в лицо, весело смеялись, радуясь её страданиям, и пытались ударить её по голове камнем или палкой. Но стражники, стоявшие у головы осуждённой круглые сутки, не допускали к ней слишком близко горожан. А это было непросто! Приходилось в дневное время выставлять на охрану целый отряд. Лишь ночью убийцу охранял только один стражник. Но и здесь была опасность – бродячие собаки…
Вот почему капрал Игнатий был особенно озлоблен в этот мрачный день 22 сентября: ему просто надоело отгонять от головы преступницы сбежавшихся со всех сторон собак. А когда те, наконец, разошлись по сторонам, ему не удалось спокойно посидеть с приятелем за углом после выпитого стакана сивухи.
– У, сука, – бурчал караульный, отдых которого был так неожиданно прерван, – такоже нетути покою от тобя нисколечки!
Неожиданно Ефросинья подняла голову и что-то прошептала. Тут же её лицо скривилось, дёрнулось и окаменело.
– Никак преставилась?! – с радостью выкрикнул капрал Игнатий. – Господи, слава Тобе, наконец-то!
Наутро в воеводской канцелярии подьячий Степан Лаврентьев писал под диктовку донесение караульного. «Сего 1730 года, августа 21-го дня, в Брянске на площади вкопана была в землю крестьянская жонка Ефросинья за убивство до смерти мужа ея. И сего, сентября 22-го дня, оная жонка, вкопанная в землю, умре…» Подьячий Степан ухмыльнулся, посыпал надпись песком, стряхнул его и, аккуратно держа в руке донесение, вошёл в комнату воеводы. Вскоре оттуда донёсся громкий хохот, а затем подьячий вернулся назад с бумагой, в углу которой было написано: «Отдать к повытью и сообщить к делу, а показанную умершую жонку, вынув из окопу, похоронить и в колодничьем списку под именем ея отметить и в Севск в провинциальную канцелярию о том рапортовать. Подполковник Василий Камышин. Приписал Андрей Богданов».
Так, документ за № 804 от 22 сентября 1730 года отправился в уездный Севск, где был одобрен и похоронен в прочих деловых бумагах.
«Десница», № 30 от 30.07.2008 г.