Влияние антропоморфизма на гуманитарную сферу
Симфоническая поэма
- «Я пришёл к простой мысли: чем дальше человек уходит от Бога, тем жёстче, несправедливей кажется ему окружающий мир; чем ближе человек к Бо-гу, тем более прекрасным кажется мир, каким бы он ни был».
(Сергей Николаевич Лазарев)
-«Не верю, что жизнь – это форма
существованья белковых тел.
В этой формуле – норма корма,
дух из нее давно улетел.
Жизнь. Мудреные и бестолковые
деянья в ожиданьи добра.
Индифферентно тело белковое,
а жизнь – добра.
Белковое тело можно выразить,
найдя буквы, подобрав цифры,
а жизнь – только сердцем на дубе вырезать.
Нет у нее другого шифра.
Когда в начале утра раннего
отлетает душа от раненого,
и он, уже едва дыша,
понимает, что жизнь – хороша,
невычислимо то понимание
даже для первых по вниманию
машин, для лучших по уму.
А я и сдуру его пойму».
(Борис Слуцкий)
Сейчас, оглядываясь на недавнее прошлое, на времена великого противостояния – «нашего» и «Запада» (т.н. холодная война)- я прихожу к выводу, что «железный занавес», отделявший нашу страну от «коллективного Запада» - был правильный занавес.
И очень жаль, что нет такого сейчас.
Вся гниль, рождающаяся там – норовит зародиться и здесь.
Я говорю прежде всего о т.н. трансгендерах, об этом отвратительном тошнотворном явлении.
Ведь определение пола – это Божье дело. Если ты родился мужчиной – соответствуй. Трудись, учись, становись. Будь человеком.
Женщиной – опять же соответствуй. Трудись, учись, из кожи вон лезь, но соответствуй. Будь человеком.
Вся тема «транс» - это несомненно дьявольская тема.
Что происходит с душами этих несчастных, которые оказались втянуты в эту тему – страшно подумать. Впрочем, они могут оказаться и вовсе бездушны… рептилоиды гуманоидного вида.
Понимаете? Человекообразные рептилоиды.
Тут надо разобраться, я серьёзно.
Это очень серьёзная тема.
Библейский текст тут не предполагает никаких вариаций: мужчину и женщину сотворил их.
Всё. Точка.
Но это – не тема. Это – вступление в тему.
По-моему, женская одежда – это платье и юбка. Женская причёска – это обязательно длинные волосы.
По-моему, я говорю, по-моему. Не надо тут это… по-моему – так правильно.
Мужское – всё наоборот. Штаны. Короткая стрижка. Так правильно.
Я к чему… я наконец-то коротко подстригся, почти под ноль.
И тут же – открытие: оказывается, у меня несимметрично построенная черепная коробка. Череп перекошенный, и не как-нибудь, а именно так, что с левой стороны обширная впадина, ну прямо низменность, а справа – выпуклость, тоже обширная…. Целая валдайская возвышенность.
Ну и что?
Это уже начинается тема.
А если принять во внимание, что левое полушарие отвечает за логическое мышление, а правое за эмоциональную жизнь индивидуума – тогда как?
А тогда и расшифровывается вся история с биографией: почему я поступал так, а не иначе, когда надо было выбирать… всюду под давлением эмоций. Никогда не мог просчитать последствия.
Кто от этого страдал?
Мои близкие родные люди… страдали несомненно и непоправимо.
Да. «Что делать, Фауст».
Кто от этого выигрывал?
Я. Получается, это я был единственный бенифициар у всего этого безобразия, когда я чуть ли не кувыркался по жизни… единственный, кто оказывался в выигрыше – при очевидном для постороннего взгляда проигрыше.
В чём выигрыш?
Я не изменял себе.
Я не терял себя.
И я утверждаю, что иначе, при благополучном каком-то раскладе, я бы никогда не смог придти к идее пульсирующей модели физической реальности и принципу КИНО, к идее ШЛМИ, к этой способности стойкой одинокой борьбы в окружении непроницаемой стены молчания несмотря ни на что вопреки всему.
Да, временами мне было плохо, мне было тошно, но я не предавал себя.
Поэтому и идеи мои – пульсирующей модели физической реальности и принципа КИНО – их невозможно опровергнуть, они не НАДУМАННЫЕ, они столь же органичны, сколь органично моё существование. Они – не от ума, они – от чувства… от сердца.
(так же, как и мои тексты… они тоже не от ума, а от чувства, не случайно я их определил как музыку, выраженную словами)
Я подбираюсь к началу.
Зов судьбы.
И я думаю, что это был звук… мощный хриплый гудок буксирной трубы. Младшая группа детского сада гуляла в дворике, а из дворика видна была набережная то ли Пряжки, то ли Мойки… где-то там, где и Пряжка и Мойка… над набережной возвышалась труба, из неё валил дым, и труба быстро перемещалась и это – гудок… призыв… призыв.
Всё исчезло, крики воспитательницы, всё – всё исчезло, я нёсся вслед за буксиром, что было сил… но у буксира сил было больше, и он удалялся, безжалостно оставляя меня, запыхавшегося – на милость разгневанной воспитательнице, тоже изрядно запыхавшейся.
- Негодный мальчишка, всё маме скажу, - а буксир прощально прогудел из-за изгиба реки.
Недолгим было счастье (так будет и потом, счастье никогда не было долгим… но всё-таки было… бывало… есть что вспомнить).
Ну, дальше – по сказанному. Маме было всё сказано, по дороге домой - выдеру как сидорову козу – исполнено, это уж как положено, и я даже не очень и обижался… дома была по-прежнему гражданская война, и я – волей-неволей – был за красных, я не был по натуре предатель.