Портрет незнакомки

Мария Виргинская.
 ПОРТРЕТ НЕЗНАКОМКИ
( заключительная часть трилогии «Операция «Туз пик»)


  Наша с силами тьмы война измотала не только нас, но и эти самые силы. Они притихли. Убрались, думать надо, в подполье, то бишь, в подземелье, чтоб спокойно подготовить новое западло. В свою очередь, мы с Маришей времени не теряли. Памятуя завет дедушки Ленина, что отдых – это смена рода занятий, я изменил карикатуре и вовсю живописал Маришу. Когда же ей надоедало позировать, мы шли на море. Благо, погода наконец-то установилась по-настоящему крымская.
За почти месяц безмятежности, промелькнувший со дня рождения Мариши и последнего моего свидания с Князем Тьмы семейство наше увеличилось. Не на ребенка, вестимо. На такой подвиг мы пока не разгонялись. Третьим членом семьи стала приблудившаяся к нам кошка. Обычная, серенькая в полосочку. Кошка забралась как-то в мое, всегда распахнутое настежь, окно и прочно обосновалась в доме. Звали мы ее просто Киса – ни на какие кошачьи клички и женские имена четверолапая наша не откликалась. Привязались мы к Кисе прямо таки стремительно. «Она – добрый знак! – заявила Мариша, когда Сильва предположила, что мы приютили у себя ведьму, - Кошки оберегают дом от нечистой силы».
- А колдунье только дай превратиться в кошку! – блеснула Сильва знаниями фольклора, - Ваша Киса невесть откуда взялась. Хотите держать животных,  возьмите котеночка у знакомых.
- Она хорошая, - лаская кошку, упорствовала Мариша, - не то бы не ужилась тут, рядышком с Васиной чудотворной иконой.
Этот довод Сильву пронял. Тем паче, что было Сильве несколько не до кошек. Вообще не до мистики – ее одолевали земные сложности. После того, как ведьма Дияна в Сильвином обличье посетила банк и запудрила мозги Игорьку, Сильва твердь ела тоннами, чтоб расставить все по местам.
(На случай, если кто-то не знает или не догадался: Сильва – Маришина мать, моя будущая теща, энергичная и прекрасная, а Игорек – ее юный муженек Южин, на мой взгляд, – хищник в засаде).
Идиллия наша оборвалась внезапно, в одно из воскресений июля. В тот день я отправился на Приморский вернисаж, к театру, с надеждой продать что-либо из своих шедевральных произведений. Слишком уж я большой, чтобы сидеть на хребте у тещи! И хотя Сильва, при всей миниатюрности оной, мной на своей шее не тяготилась, я себя ощущал до крайности дискомфортно. Мариша в моей коммерческой авантюре участвовать отказалась: на обед она пригласила друзей – свою школьную подругу Аделаиду по кличке Богема, в паре с нашим участковым ментом Костей Ерохиным, с недавних пор Богеминым парнем. Обед ожидался роблезианский, так что Марише было не торговли произведениями искусства. Было не до произведений и тем, кому полагалось их покупать. Они либо обнищали вконец, либо не принадлежали к числу Лоренцо Великолепных. Включая приезжих, на которых мы с собратьями рассчитывали всю зиму!
 Обмыв горечь поражения пивком в обществе лучезарного Вика и деревяшечника Сережи Сопова, я пожелал удачи братьям-художникам и поворотил оглобли до хаты. В своей удаче я в тот выходной разуверился. И правильно сделал! Ибо Силы Тьмы трудились без выходных и праздничных дней, а также без перерывов на роблезианский обед.
Уже на подходе к дому я унюхал, что где-то что-то горит. В подъезде смекнул, что горит у нас. Распахнул дверь и вступил в едкую дымовую завесу. Это означало, что Маришин «супер-харч» превратился в кухонный чад и испорченное настроение близких. Мое, во всяком случае. За пять часов прозябания в аллее я сильно оголодал.
- Что у нас происходит? – справился я еще без признаков беспокойства.
Зная Маришу, можно было предположить, что она выскочила на минуту за какой-нибудь приправой и заболталась с подружкой или соседкой. Ведь Мариша – общительная, словоохотливая девчушка, и чересчур сострадательна, чтобы прервать чью-нибудь печальную исповедь. К тому же, не вкусив нищеты, она не переживала из-за пропавших продуктов харчевания. Не удалось рагу? Ну и ладно, обойдемся бутербродами с колбасой! Что до меня, то я сызмальства был приучен – семьей и жизнью – относиться бережно к каждому куску хлеба. Ибо даже в годы моего относительного финансового расцвета мы с мамой не жировали. Да, я позволял себе широкие жесты, пробухивал с друзьями случайные гонорары, но исправно доносил маме – мамино. Она, правда, все равно огорчалась. «Вася! -  укоряла она, - у тебя туфли на ладан дышат! На те деньги, что ты пропил, можно было сдать их в ремонт. Новые можно было купить, приличные!» В воображении бедной мамы прокученные копейки достигали, в конечном счете, таких размеров, что на них я только так приобрел бы звездолет с собольей шапкой впридачу. Но моя мама всю жизнь работала почти задарма, тогда как Мариша, направо и налево швыряя Сильвины гривны, никогда не утруждала себя обязаловкой. Я, правда, тоже месяца два уже питался за Сильвин счет, но я верил, что на роду мне написана не одна только посмертная слава. Бог, люди, Хранитель давали мне возможность дерзать, и если Богу и Ангелу долги я отдавал сразу – творчеством – то,  Бог даст, верну и людям. Раскручусь и верну! Но я отвлекся! Трансформация квартиры в эдакую «республику Чад» вызвала во мне раздражение. Какой бы сердобольной ни была моя прекрасная половина, поступила она безответственно. Розовые сопли некой безответно влюбленной кошки оказались ей дороже и Аделаиды с Костиком и меня, голодного, как удав, заброшенный в Кара-Кумы.
Поэтому я осведомился, уже накаляясь внутренне: «Что здесь, черт возьми, происходит?»
 Из дымовой завесы донеслись шорох, грохот и восклицание.
Итак, в наше отсутствие в дом прокрались чужие! Не иначе, Вера Крошинская, пособница Дьявола. У нее имелся ключ от моей хатынки. Это она, в припадке оскорбленного женского самолюбия, сожгла говядину! А теперь еще и кокнула что-то! Горшок с алоэ, стоявший на подоконнике! Кокнула при попытке к бегству!
- Эй! – громко рявкнул я и ринулся в комнату.
Горшок с алоэ и впрямь валялся разбитый. Перегнувшись через подоконник, я вознамерился настичь мадам Крошинскую взором. Далеко убежать она не могла. Такое и мне оказалось бы не под силу, не то, что крепкого сложения тетке на каблуках.
-Вера! – заорал я, как если б грянул «Сарынь, на кичку!»
Но и покрик мой атаманский не обнаружил в палисадн-ике Скво. Ее искать надо было в доме, в каком-нибудь из темных углов. Обнаружь я Крошинскую, я б, наверное, поступил с ней много хуже, чем Стенька Разин с княжной – под моим окном Волга не протекала, – но тут мой взгляд упал на планшет. И я застыл с разявленным ртом и сжатыми кулаками. Почти готовый шедевр, портрет Мариши, исчез! Верней, с него исчезла Мариша. Ее место на холсте занимала теперь особа с румяным белым лицом, иссине черными волосами и призывным, томным взором темных очей. Эту особу я никогда прежде не видел. У меня отвратная память на цифры и отчества, но лица я запоминаю отлично. Итак, мне подменили картину!
Я едва не уселся мимо тахты. Любой, вложивший душу в свое творение, поймет меня без дополнительных объяснений.  Я готов был рыдать, но и на это меня сейчас не хватало. Перед лицом чудовищного злодейства я позабыл и о шатающейся где-то Марише, и о присутствии чужих в комнате. Во рту у меня пересохло, башка кружилась, а внутри все болело, как после недельного запоя. Я таращился на синеволосую даму до тех пор, пока она не подмигнула мне. Итак, от переутомления у меня едет крыша – смекнул я с облегчением. Не так все, значит, ужасно. И Мариша на месте, и обед не сожжен, просто я, Василий Тимошенко, свихнулся малость  и глючу! А это поправимо.
Портрет прочел мои безумные мысли - он ведь был плодом моего же больного воображения! – и изображенная на нем дама хихикнула, жеманно прикрыв рот веером. Вслед за тем она принялась им обмахиваться. Еще бы! Одета она была явно не по погоде! Дама снова хихикнула, и тут же из платяного шкафа послышался тихий стон. Звук этот, как и нахальство глюка, вернул мне способность соображать. «Замри!» – велел я роковой брюнетке и принялся ее изучать. Не ее саму, а манеру письма. Манера, как ни странно, была моя. Вне всякого сомнения! Подойдя к портрету вплотную, я коснулся пальцем сперва пространства за плечом дамы, а затем  щеки дамы. Брюнетка оскорблено поморщилась. «Сидеть! – скомандовал я, - Тихо сидеть!» – и, отойдя шага на два, стал рассматривать изображенный - мною!- объект. Об этой даме я не мечтал никогда – ни  наяву, ни в сексуальных снах отрочества. Стало быть, моей прекрасной Галатеей она не была и не выскочила на холст из моего подсознания. Дама, что да, то да, собой недурна, но совершенно не в моем вкусе. От рубеновских и рембрантовских натур я не шизею, а красавицам Ренуара предпочел бы балеринок Дега. Изображенная же мной незнакомка отличалась дородностью. Все в ней было крупным: чувственные красные губы, шея, грудь и, наверняка, то, что в поясной портрет не вписалось. Габариты ее, впрочем, ничуть не портили и могли свинтить крышку у множества мужиков. Но не у меня, нет! И хотя в беспутные домаришины времена я не обходил вниманием и плотные шедевры природы, данный шедевр не попадался мне на глаза, в руки и куда-либо еще даже в дни неправильного образа жизни. Притом, что и наряжен шедевр был причудливо театрально: в темное, парчовое, наверное, платье со множеством украшений, а поверх волос покрыт ажурной вуалью.
- Я ее знал в прежней жизни! – завибрировал я серым веществом мозга.
- В прежней жизни ты и написал бы ее иначе, - отмел эту гипотезу голос моего солнечного сплетения.
- Она сюда перешла с другой, тогдашней, картины, - упорствовал я, - а Маришин портрет оказался там!
Это было тем паче нехорошо, что нарушало ход развития живописи, а значит, и мировую гармонию.
- Кто ты? – спросил я у портрета.
Я жаждал ясности, а портрет, умея хихикать,  должен был уметь разговаривать.
 Незнакомка на холсте презрительно усмехнулась.
- Это ведьма! – сообразил я, - Агент 127-го.
 И, вспомнив лишь теперь о притаившейся в шкафу личности, решительно распахнул дверцы шкафа. После этого я снова офонарел.

Признаться, я кого угодно ожидал увидеть в шкафу – Веру, Кравцова, Анну Тарасовну Воронину или всю кодлу мегер из шоу-балета «Гурии» – но не Маришу. Тем не менее, из недр шкафа на меня с ужасом глядела Мариша. Моя Мариша с ее улыбчивыми, уголками вверх, губками и золотисто-каштановыми, по талию, волосами. В данный миг, правда, Мариша не улыбалась. Хуже того. Она не бросилась мне на шею, а, напротив, отшатнулась от меня с такой силой, что едва не опрокинула шкаф. И причиной ее дикого поведения было явно не сгоревшее мясо – не такой я психопат-домостроевец, чтобы устраивать корриду из-за жратвы! Мариша не узнавала меня. Не узнавала, но смертельно боялась!
Я вопросительно взглянул на портрет. Изображенная на нем незнакомка была, конечно, в полном курсе событий, но поведать мне о них не спешила. Зато Мариша, осенив себя крестным знамением, – слева направо, отметил я механически, – рухнула в шкафу на колени и разразилась бурной речью на неизвестном ни ей, ни мне языке. Ошеломленный, я не сразу подключился к Единому Целому, а когда это сделал, понял, что Мариша, то есть Каролина, знать не знает ни где она, ни как попала сюда, ни кто я, на фиг, такой. Она полагает, что угодила в ад. У нее есть все основания подозревать это – несмотря даже на отсутствие у меня таких признаков инфернальности, как хвост, рога и копыта.
- Где Мариша? – прервал я поток ее воплей.
На ее страдания мне сейчас было наплевать, у меня вновь украли жену! Но на сей раз, не иначе, как разнообразия ради, выкрали не тело, а душу. Маришу мне подменили Каролиной. Без ведома и согласия последней. И, судя по чувствам, которые я Каролине внушаю, она не в восторге от моей личности. Не потому, что я плох собой, – я не принадлежу ее миру. В мой шкаф угодила она из другой эпохи, где принято выражаться витиевато и всуе поминать Господа не реже тысячи раз на дню! А Мариша… Мариша находится в Каролининой, Бог весть где обретающейся плоти. При мысли, что Мариша оказалась в средневековье, ладно если не в инквизиции, я покрылся испариной. Мне надо спешить! На край света, в другую данность, в чужую солнечную систему, все равно куда, лишь бы к Марише. Но для этого я должен взять себя в руки, подать руку Каролине и, галантно усадив даму в кресло, выведать, какого она рода-племени. Претворить сей простейший замысел в жизнь оказалось довольно сложно. Едва я протянул Каролине свою надежную мозолистую десницу, как она с визгом ринулась за груду шмоток. Нет-нет, она не хочет в котел с кипящей смолой, и в огненную реку она не хочет!
- Дура! – психанул я.
Как смог доступно, я сообщил Каролине, что я – человек, зовусь Василием Тимошенко, она – моя гостья, пусть и незваная, а на дворе у нас июль 1997 года. Интересно, что сейчас на дворе у леди?
Три первых пункта моего сообщения не вызвали у Каролины протеста. Чего не скажешь о дате нашей встречи в шкафу. Вероятно, Каролина и не мечтала, что человечество протянет так долго. От неожиданности она тотчас лишилась чувств. Воспользовавшись этим, я извлек из гардероба легонькое Маришино тело и удобно расположил его в кресле. Затем я отправился за водой. Дымовая завеса в кухне несколько поредела, и раковину я нашел без труда. Набрал было в кружку хлорки с элементами таблицы Менделеева – Маришиной плоти эта жидкость не могла принести вреда – и обнаружил на полу хозяйственные сумки жены. Итак, вернувшись из магазинов,  Мариша тут же встала к плите, даже не разобрав до конца авоськи. Так она, бедняжка, спешила! И здесь, у плиты, ее заменили на Каролину! Это не Мариша - Каролина сожгла рагу! Но куда делась Киса? – хватился я хвостатой любимицы. Сбежала с перепугу? Последовала за Маришей в Неведомое? Или же права была Сильва, и под видом уютной живности у нас проживала прислужница Сатаны? Она-то и оставила мне на память свое изображение на холсте!
Из Маришиной сумки торчали горлышки бутылок. Я вынул одну – доброго марочного портвейна, – выплеснул воду и наполнил чашку вином: мне нужна была спокойная, контактная Каролина.
Каролина наконец-то зашевелилась, приоткрыла глаза, и они тут же полезли у нее из орбит – она увидела портрет незнакомки! Междометия Каролины, ее выпростанный в сторону холста палец, свидетельствовали о том, что это ее, голубушку, я исхитрился когда-то нарисовать!
- Выпей! – поспешил я привести ее в какой никакой порядок, - После поговорим.
Что бы ни творилось сейчас с Маришей, терпение продвигало меня к ней быстрее натиска.
Я заставил Каролину взять чашку и помог ей сделать пару глотков.
- Что это? – спросила она.
- Вино, - объяснил я, как маленькой, - очень полезное. Крымское.
- Что это? – повторила она, не спуская глаз с дамочки на холсте.
- А ты не знаешь? – ответил я вопросом на вопрос.
Она судорожно кивнула, и я вновь приблизил чашку к ее губам. Слава вам в веках, крымские виноделы! Если мне судьба выжить  и переквалифицироваться в ваятели, то первое, что я сделаю в новом качестве, будет памятник портвейнам родной страны! Установлю я его прямо посередь плантации! На высочайший постамент вознесу беломраморную бутылку величиной со статую Свободы, не меньше! А вокруг нее пущу радостным хороводом колоритные фигуры из драгметаллов – представителей всех рас и эпох! Как без вашей продукции, крымские виноделы, возвернул бы я Каролине способность соображать, а себе – подобие чувства юмора?!
Поминутно крестясь и возводя очи горе, Каролина поведала о своих злоключениях. Ее не оставляют в покое! Особо с тех пор, как она поселилась в доме старого Моисея. Тучи над ее головой так сгустились, что она сочла за благо бежать. Старцев племянник, добрый пан Исаак, взялся за реализацию замысла. Он-то и предложил ехать в Испанию. Сам он также не останется в доме ростовщика – хватит, мол, натерпелись от жадины и зануды! – развернет в Испании свое дело. Там людей иудейской национальности ценят за сноровку и ум! И вот, когда все было готово к побегу, перемкнуло Каролину проститься с Ядвигой, самой лучшей подругой, почти сестрой. Пан Исаак остался на улице, а Каролина вошла в хибарку на окраине и… оказалась в преисподней! Пред белым кубом, источающем синее пламя! На пламени этом в черной сковороде дымились останки грешника, попавшего сюда до нее. Странные предметы теснились вокруг. Один ворчал плотоядно, переваривая добычу, (как я понял, это был холодильник), другой звучал заточенными в нем голосами, а третий лил струю ада в алхимический сосуд, уходящий под землю.
Вне себя от страха Каролина пыталась покинуть ад, но угодила в следующий отсек преисподней – в помещение, отдаленно похожее на человеческое жилье. Там имелись постель, стол и прочая мебель, хоть и весьма на вид странная, и окно, в которое Каролина по недомыслию выглянула. О, лучше бы ей не делать этого!
Она в таком ужасе закрыла лицо руками, что я встал поглядеть, по соседству с каким кошмаром проживаю без малого тридцать три года. Ничего особенного я не увидел: газон, бабки на лавочке да проезжая часть улицы с домами через нее. Неужели это бабки так подействовали на Каролину? Ляпнули что-нибудь неучтивое? Или напомнили о злых днях, что принудили ее к эмиграции? Но бабки были вроде как смирные, затурканные нуждой до однотипных разговоров о хлебе, пенсиях и коммунальных платежах. Я глазел на них, когда по улице промчался троллейбус, и тотчас, спиной, почувствовал панику Каролины. Да, такое длинное рогатое насекомое, толпами пожирающее людишек, являлось атрибутом ада, и только ада!
 - Это всего лишь повозка, - попытался я успокоить гостью, -она ходит по проводам, потому что в 1997 году так положено. А вы, пани Каролина, не соблаговолите ли сказать, из какого года пришли сюда?
 Каролина разверзла уста Мариши, и мои мрачные подозрения подтвердились: на календаре пани значился год 1321! Любимый исторический период демона Вовки! Пару раз транзитом я посещал эту эпоху. Возможно, меня забрасывали туда на экскурсии, чтоб знал теперь, каково придется Марише, если я ее оттуда не выдерну! Что ж, я выдерну. Или сам сложу непутевую буйну голову! Пока разгулявшаяся фантазия живописала мне, мазок за мазком, картины смертей и страданий, Каролина прикемарила в кресле. Я укрыл ее пледом и позвонил Сильве. Скрывать от Сильвы правду было бессмысленно.
Березовская старшая выслушала меня в полном молчании. Будучи женщиной взрывного, громкого темперамента, она, тем не менее, умела властвовать собой.
- Что ты собираешься делать? – спросила она, когда я заткнулся.
- Идти за Маришей, - ответил я.
-И каким образом ты это осуществишь? – не поверила Сильва в мои возможности.
- Через демонов, - объяснил я.
-О ни тебя к ней не пустят! – не совладала-таки Сильва с эмоциями, - Все так и задумано, чтоб ты здесь был, а она – там! Вас истребляют поодиночке! Но ты в своем веке выживешь, а моя дочь пропала, уже пропала!
-Не пропала, - возразил я уверенно, - и не смерти ее они добиваются!
- Да! – подхватила Сильва, - В тебе – корень зла! Добра! Уж не знаю теперь, чего! Тебя поставили перед выбором – Бог или Марина!
- Меня поставили перед выбором – Бог или Ангел Божий, - парировал я, - Так что выбора у меня нет!
- Может быть, и так, - укротила Сильва материнский инстинкт. Он понес ее было, как взбесившийся конь – на меня и далее в пропасть.
- Мы заберем Маришу к себе, - продолжила она по-деловому, - Каролину, то есть. Неважно. В общем, ты понимаешь, о ком я!
Такое решение было бы оптимальным, не дели Сильва кров с Южиным, Игорек был никем без связей и капиталов жены, но был наследником того и другого. При живой и свободной Сильве он бы мирно копошился в ее тени, экстремальность же ситуаций жутко действовала ему на нервы. Он начинал барахтаться и топить всех вокруг. Появление в доме Мариши, напрочь позабывшей родную речь, но приобретшей манеру заламывать мелодраматически руки и креститься по-католически, вносило хаос в респектабельную среду. Хаос, в свою очередь, подрывал репутацию фирмы. В попытке спастись в одиночку, Игорек мог совершить любую гадость и глупость. Например, капнуть в органы. На меня, потому что респектабельную среду я подрывал уже фактом своего в ней присутствия. Широко известный в городе дебошир, я так издевался над Маришей, что, в конце концов, отбил ей кулаками мозги. Ну, а Сильва покрывает меня, потому что мы с ней состоим в любовной связи. Мариша разоблачила нас, угрожала скандалом, вот мы и нейтрализовали ее! Возможно, впрочем, что Игорек ничего такого бы  не придумал и никуда не накапал, а я возвожу на него напраслину из взаимной нашей с ним неприязни, но береженого, как известно, Бог бережет! Посему я отмел разумное Сильвино предложение и внес встречное: препоручить Каролину заботам Аделаиды Шварц. Пусть, как в прошлый раз, она поселится в нашем доме на время моей как бы командировки! Правда, в тот раз Богема опекала саму Маришу в цыганском теле Дияны, а теперь ей поручалась средневековая Каролина, но Богеме такая экзотика очень бы пришлась по душе! Аделаида обожает невероятное! Оставалось одно: дождаться, когда Богема с Ерохиным придут к нам обедать, и, отделив Аделаиду от Костика, ввести ее в курс событий. Вот только дожидаться ребяток с пляжа я не могу – тем более, что Богема, несмотря на немецкую фамилию, отличается крайней не пунктуальностью. Хорошо, если б Сильва сейчас же ко мне приехала.
Сильва тоже считала, что промедление смерти подобно.
Итак, мне предстояло собираться в дорожку. Гостья моя спала, и я очень надеялся, что стресс в союзе с портвейном продлит ее блаженное состояние, а Сильва приедет раньше непунктуальной Аделаиды. Я встал, потянулся и увидел на полу… Кису. Она сидела между мной и портретом и глядела мне призывно прямо в глаза.
- Что? – спросил я.
 - Картина, - ответила она через Единое Целое.
Я подошел к холсту и сунул руку в пространство за его плоскостью. Рука туда свободно прошла и ухватила там за локоть черноволосую даму.
Незнакомка вскочила, дернулась, как касатка на глубину, но я держал ее крепко, и поневоле она втянула в «захолстовье» меня и повисшую на мне Кису. Впрочем, сделать это она могла и намеренно. Потому что из недописанного мной домашнего интерьера переместились мы в данность Владимира Ивановича, в его шикарный кабинет с ковром, баром и мордоворотами.

Не наблюдалось в кабинете только жирного гада лично. То ли 127-ой ушел от огорчений в маленький месячный запойчик, то ли был разжалован из демонов в грешники.
Фурия, что доставила меня в офис, встряхнулась, как собака после купания, и черты Каролины в момент рассеялись. Теперь предо мной была та самая стерва, что когда-то пребольно плюнула мне в лицо не то соляной, не то азотной кислотой. Эту стервь я не видел в составе шоу-балета «Гурии» – у нее имелись дела поважнее дрыганья ножками. Фурия называлась секретарем, или замом, дражайшего Владимира Ивановича. Его отсутствие шло на пользу ее карьере. По-хозяйски устроившись за столом, в непомерных размеров кресле 127-го, ведьма яростно уставилась на меня. Не забыла, наверное, как неласково я шлепнул ее по заднице.
- В чем дело? – притворился я чайником, - Неужели меня не ждали? И, кстати, где Вовка?
- Владимир Иванович в отпуске, - она сверкнула зубами в короткой хищной улыбке, - а вас, Тимошенко, сюда и правда никто не приглашал. Тем более, с Ядвигой, - указала она на Кису.
О Кисе я сдуру совсем забыл. А ведь она и впрямь могла оказаться ведьмой. Разве не Киса указала мне путь в эту данность? Но я же сам сюда рвался! Да и мегере за столом Киса чем-то не глянулась.
- Может быть, вы представитесь? – направил я беседу в светское русло, - Назовете свой порядковый номер? А то вы меня знаете, а я вас – только в лицо. В чужое, по преимуществу.
- Елена Васильевна, - снизошла она до взаимной вежливости.
- Прекрасная? – чуть не подколол я, но Киса вовремя впилась когтями мне в щиколотку. Ведьма, тем не менее, прочла мою мысль и гневно свела брови на переносице. Брови были у нее соболиные, глаза – ярко-синие, в обрамлении длинных черных ресниц, а кожа – кровь с молоком. Не извергай ее очи столько чернухи, она бы вполне тянула на красавицу из фольклора. Даже в строгом, английского покроя, костюме, который шел ей, как кухарке депутатский мандат.
- Какая вы негостеприимная! – укорил я, - Владимир Иванович всегда мне так радовался!..
- Я в курсе, - прервала она резко, - но у меня к вам другое отношение, Тимошенко. Вы не числитесь в моем плане работы, но уж коль скоро Владимир Иванович в отпуске, а я временно его замещаю…. – она улыбнулась мне, как светская львица. Светская волчица, точнее, -... то я вынуждена уделить вам внимание.
Даже если и была она древней, как мир, и помнила живьем самого Кощея Бессмертного, то держалась на удивление хорошо, с претензией на сверхсовременность. Меня так и подмывало отвесить ей комплимент. Что я и сделал вопреки предостережениям Кисы.
- Вы классно выглядите, - польстил я, - Обалденно сохранились, куда лучше Дияны, царствие ей подземное!
- Не ерничать! – рыкнула по-командирски ведьма, но, вспомнив о своем начальственном положении, вернулась на уровень международного этикета. – Вас, конечно, интересует, почему мы Березовскую подменили Козлецкой? – спросила она с учтивостью бывалого дипломата и выпрямилась гордо на своем троне.
Такая – с прямой спиной и вскинутым подбородком, с усмешливым взглядом  из-под полуприкрытых век – она могла бы мне даже понравиться. Не знай я, что плюется она химической дрянью, а язык у нее раздвоенный.
Елена Васильевна держала паузу. Я тоже ее держал, что, видимо, удовлетворяло Кису.
- Такова была последняя воля Дияны, - произнесла, наконец, Елена Васильевна. На придыхе, так прочувствованно, словно и впрямь способна была грустить и горевать по кому-то.
- Чем Дияне так не нравилась Каролина? – разыграл я недоумение, - Или, наоборот, нравилась? Именно Каролина?
- Есть много девушек хороших? – ухмыльнулась она коварно, - Мы полагали, что замена одной девицы на другую будет для вас достаточным наказанием, Тимошенко, и вам вовсе не обязательно знать, почему упор сделан на Каролину.
- Она совершенно не в моем вкусе, - улыбнулся я виновато, - и я, вы знаете, любопытный.
Я, конечно, не ожидал, что ведьма выложит карты на полировку стола. Но ведь и я не хлебаю щи веником!
- Каролину избрали не без участия Ядвиги, - потрудилась Елена Васильевна напустить побольше тумана. И простерла свой начальственный коготь в направлении моей Кисы.
«Мда, - подумал я краем мозга, - вряд ли б кто догадался назвать кошку Ядвигой!»
- Существовали и другие нюансы, не менее существенные, - добавила фурия, бюрократично оскорбив Кису определением «нюанс», - но едва ли вам следует добиваться ясности по данному вопросу.
- Вы не предложите мне присесть? – приготовился я к долгому доверительному разговору.
- Не предложу, - отсекла она, - вы, как я поняла, спешите. Вы не способны обуздать вашу настырность. Ядвига будет вашим Вергилием.
И она указала на дверь нетерпеливым взмахом руки. Она справлялась с ролью функционерки, и в этой роли мне нравилась больше 127-го. При ней, похоже, мне здесь не собирались пересчитать ребра и зубы.
- Постойте! – рявкнула она, когда я уже достиг спасительного порога.
В области солнечного сплетения у меня заныло. Как знать, может быть, выпуская отсюда людей небитыми, она грубо нарушает традиции заведения?
    •  Вы убеждены, Тимошенко, что не хотите все оставить, как есть? – она злокозненно улыбнулась, - Вы не раскаетесь в своей прыти, не испугаетесь?
- Для таких эмоций я слишком туп, - сокрушенно развел я руками.
- Вы вообще чересчур тупы, - безапеляционно заявила она.
И хотя Елена Васильевна была права на все пятьдесят, мне захотелось задрать подол ее аглицкого костюма и врезать ей по седалищу. Чего, конечно же, я делать не стал.
Сопровождаемый по пятам Кисой, я покинул кабинет ведьмы и оказался не в застенках инквизиции, к счастью, а в темноватом и сыром помещении. Над головой моей чернели закопченные балки, а под ногами, в соломе на земляном полу, шуршала всякая нечисть. Помещение было не казенным, а жилым домом: в нем виднелись грубо сколоченные лавки, полки с котелками и мисками, сундуки, покрытые чем-то вроде скатерок, и холодный очаг. Продолговатое, оно делилось надвое перегородкой слева. Там же, подалее от двери, стоял большой деревянный стол. И торчал я в сей квартире один-одинешенек. Если не считать Кисы, неподвижно распростершейся на полу.
- Эй, Ядвига! – забеспокоился я, - Ты это брось! Что с тобой?
Ведьмочка или нет, Ядвига была мне ариадниной нитью.
Беспокоился я не зря: среди живых Киса не числилась. Вдобавок, давненько. Тормошить  ее, как это делают в фильмах, или громко стенать над трупом стал бы только полный кретин. Я полным не был. Поэтому побрел, шаркая соломой, к окну – насладиться видом окрестностей.  Я чувствовал себя одиноким, как баобаб на северном полюсе, и не лучше, чем баобаб соответствовал окружающей обстановке.
До такой степени неприкаянным не ощущал я себя даже в доисторическом прошлом, – оно-то являлось плодом моего воображения! Реальность же этого не подвергалась сомнению. Она была чужда мне и отвратительна. Все в ней – запахи, глиняные тарелки, балки. То, что помнил я о проживаемой мной эпохе – по репродукциям картин, книгам, фильмам - напоминало ее не больше, чем парадный портрет диктатора – оригинал в действии. Я дышал не тем воздухом! Ступал не по той земле! А мир насекомых, в изобилии присущих этому миру, с детских лет вызывал во мне содрогание. Да, и в моем доме водятся рыжие тараканы, шестиногие мои современники, но не раскормленные черные твари, кишащие здесь повсюду! Ведьма-Ядвига заманила меня сюда на верную гибель! А Еленино уверение, что Ядвига станет тут моим гидом – злобная шутка, еще один едкий плевок в лицо! Я одинок! Я умру! Умрет и Мариша! И чем скорее мы умрем,  тем лучше!
В своей болезненной нелюбви к 1321-му году я не счел нужным отметить, что обитатели халупки стараются поддерживать в ней порядок. Все раздражало меня до слез! В том числе их тяга к уюту! Мой инстинкт самосохранения рыдал в голос заблудившимся средь леса ребенком, и за ором его я не слышал ни Ангела, ни солнечное сплетение.
- Подставили тебя, Васька! – простонал я в тон инстинкту. И направился к двери, потому что сквозь мутное оконце пейзаж плохо просматривался.
Пейзаж радовал не больше, чем интерьер. День у них там (вернее, у меня здесь!) стоял серенький. С низкого неба крапало на необихоженную равнину. За домом, на пороге которого я страдал, находился небольшой дворик с парой-тройкой яблоневых деревьев, грядками и внушительных размеров лоханью. Вдоль ограды его тянулась дорога, а за ней - овражистый луг, утыкавшийся в кромку леса. Я рискнул расширить поле зрения и высунул нос наружу. Справа от моего приюта гнездились такие же сараюшки, над крышами коих тянулись дымки, зато слева над рядами неказистых строений громоздилось нечто, потрясающее воображение: стены с торчащими из-за них крышей замка и куполом собора. Я, стало быть, находился в тутошних «черемушках». Город расстраивался, он выбрался из старых границ и теперь расползался вокруг них во все стороны. Судя по дороге, я обретался на периферии застройки – дорога магистральной не выглядела. Покидать дверной проем я пока не решался: мои шмотки выдавали во мне пришельца.  Правда, если верить первому впечатлению, деловая жизнь тут ключом не била. Мой новый мир напоминал мне дистрофика, ползущего по нужде. К счастью, я знал, насколько бывают неверны первые впечатления. К несчастью, дистрофиком – нравственно – чувствовал я себя. Моя решимость восстановить гармонию с миром, воссоединившись с любимой – не в жизни, так в смерти – в данный миг равнялась нулю.
- Стыдись! – приказал мне Ангел, - Ты же мужчина!
Но я не нашел в себе сил стыдиться. Это в нормальной будущей жизни я стану (или – был?) крепким и крутым мужиком, десантником запаса и гениальным художником. Здесь и сейчас я – заплутавший во мраке малыш. Мои прежние визиты в век сей носили характер эпизодический. Да, я успел повисеть на дыбе и помахать палаческим топором, но сегодня глиняные тарелки мне внушали больший ужас, чем дыба. Ибо я знал сегодня, что угодил сюда надолго, если не навсегда. И я матерился глухо, в отчаянии, до тех пор, пока меня не окликнули. Окликнули меня сзади. Так неожиданно, что я подпрыгнул, едва не проломив бестолковкой балку. А обернувшись, увидел девушку. Появилась она из-за перегородки. Заглянуть туда у меня не хватило тямы. У меня вообще так хреново стало с соображалкой, что я не задался вопросом: «А откуда, собственно, она знает, как меня звать?»
Но мой Ангел решительно смахнул мои слезы, и я поглядел в глаза незнакомке. Глаза у нее были светлые, широко расставленные, лоб широкий, а подбородок узкий, с ямочкой посередине. Ее лицо как бы стекалось ото лба к подбородку – плавно и гармонично. Гармоничны были ее нос и рот, а хрупкая шейка оттенялась двумя тяжелыми золотистыми косами. Одета незнакомка была опрятно – в белую блузку и темную, до щиколоток, юбку, из-под подола которой виднелась другая юбка. Короче, мне явилось прекраснейшее дитя, которое, выражаясь языком романов ее эпохи, держалось скромно и с достоинством.
- Здравствуйте, - не уронил я честь сына почти 21-го века, - вы здесь живете?
- В доме не убрано, - смутилась она, - пусть пан меня извинит великодушно за беспорядок, но я мертва была с прошлой ночи.
- Что?! – офонарел я.
- Разве пан меня не узнал? – спросило очаровательное создание, - Я ведь Ядвига.
Если б не Ангел, я рухнул бы, как стоял. Мой взгляд обратился на трупик кошки. Трупик оставался на месте.
- Я все объясню пану, - перехватила мой взгляд Ядвига, - когда пан успокоится и сможет внимать мне.
Она указала мне на скамью у стола, но я все стоял, как оппортунист на пути прогресса, и таращился на останки Кисы. Эти останки и дивное живое дитя мне казались несовместимыми. Ядвиге пришлось вести меня к столу за руку. У нее была мягкая, теплая рука. Извинившись, что вина нет, Ядвига подала мне воды в глиняной кружке.
 - Мне очень жаль, если пан жалеет о намерении найти пани Марину, - произнесла она виновато.
- Пан не жалеет, - заверил я, - но был бы очень тебе признателен, если б ты вправила ему на место мозги.
- Я пришла к вам, когда исчезла Дияна, - вознамерилась она сделать это, - когда вы с пани оказались в опасности. Откуда пришла я? Это место называют по-разному: запредельностью, чистилищем, великой пустотой, домом отдыха. В нем я провела пять веков. Мне не хотелось возвращаться на землю. Я знала, что происходит на ней, и это страшило меня. Когда вы, пан, соединились с панной Мариной, я обрадовалась за вас, ибо вы оба мне полюбились.
- Спасибо, - механически кивнул я.
- Но когда пан уничтожил Дияну, и они вознамерились жестоко за нее отомстить, мы с Никой…
- С Никой? – перебил я, - Ты видела Нику?
- Мы стали с ней неразлучны, - ответила она с легкой грустью, - но Ника опекает своих живых, а мне давно уж некого опекать. Вот мы с ней и решили, что к вам спущусь я.
- Но почему в виде кошки? – не понял я.
- Чтоб успеть, - ответила она терпеливо, - Стать человеком – на это требуются месяцы, годы. Стать человеком – значит встать на новый виток пути, позабыв то, что известно ТАМ. Кошки, пан Василь, много крепче людей связаны с Единым Целым. Да и мировая гармония не страдает от появления на земле столь мелкого и недолговечного существа. – Она вздохнула, будто сокрушаясь о земных кошках, этих загадочных и непостижимых субъектах, коих одни соотносят с Космосом, а другие – с Нечистым, - Я ведь пришла к вам не насовсем, пан Василь. Я пришла, чтоб помочь и уйти.
- Опять туда, к Нике? – хоть что-то уразумел я, - Привет ей от меня.
- Надеюсь, мы не предстанем пред ней вместе, - вновь вздохнула она. Теперь уж о нас.
- Так ты ничего не знаешь доподлинно? – насторожился я, - Не знаешь будущее?
 Мне жаждалось гарантий успеха: земная юдоль мне еще не наскучила.
- Здесь и теперь – не знаю, - не порадовала меня Ядвига, - ни будущего, ни настоящего. Но разве не пан Василь говорил о свободе воли и выбора? Разве не он добивался этих свобод? Пан Василь очень многое может переменить. И в этом, и в своем времени. Равно как и пани Марина. Как и я, жалкая раба Божия. Но такая свобода требует осторожности, ибо налагает ответственность.
 - Это понятно, - кивнул я нетерпеливо, - непонятно другое: как ты умудрилась жить с нами в кошачьей шкуре и, одновременно, лежать здесь мертвой?
 - Пан забывает о веках, что разделяют меня ту и эту, - чуть заметно улыбнулась Ядвига моей воинствующей человечьей дремучести, - я пришла сюда кошкой, чтоб оставить здесь это тело и вернуться в иное, мной покинутое и пять веков и половину суток назад.
- То есть, это – контейнер? - указал я на кошкин трупик, - душепереносчик? А Ядвигу, тебя, то есть, еще не похоронили?
- Никто еще не знает, что я мертва, - подтвердила она мою, поистине шерлок-холмовскую, догадку, - Была мертва, - поправилась тут же и добавила торопливо, - Пусть пан не опасается за себя, я умерла от простуды, а не от заразной болезни.
- А больше ты такого не сделаешь? – пан таки забеспокоился о себе, - Ты вроде бы не кашляешь, не чихаешь…
-Нет-нет, я здорова, - поспешила заверить меня Ядвига, - я уже приняла Ту смерть, и она мне больше не угрожает.
- Дай-то Бог! – жарко понадеялся я. Прожив со мной месячишку под видом Кисы, Ядвига сделалась не только родственной мне душой, но и моей современницей!
К разговору о Каролине мы перейти не успели. Малышка напряглась вдруг, глаза ее широко раскрылись, и я тоже различил, наконец, звуки снаружи: приближающийся топот копыт и позвякивание металла.
Побелевшая Ядвига вскочила, ища, куда бы метнуться.
- Пан Ладислав! – обреченно, в страхе выдохнула она.

Дознаваться, кто он, этот пан Ладислав, и за каким чертом пожаловал, было недосуг. Равно как и подготовиться к встрече высокого гостя: пан был уже тут как тут. Оказался гость и правда высокий – и по тутошнему иерархическому рангу, и ростом. Для того, чтоб внести себя, в пух и прах разнаряженного, в домишко, ему пришлось поклониться Ядвигиной двери. Но он сделал это быстро – прежде, чем Ядвига успела спрятаться, а я – осознать, как неладно экипирован. Мой вид, вероятно, поразил пана больше, чем факт моего присутствия у Ядвиги. По сравнению с ним, я оказался в куда более выгодном положении: хоть и с пятого на десятое, но знал и помнил кое-что о его эпохе. Он же о моей не знал ничего. Так что, даже на его исконной временной территории исторический прогресс играл на руку мне. Посему я учтиво кивнул вельможному и сделал широкий приглашающий жест – милости, мол, прошу до нашего шалаша! Как бы ни боялась его Ядвига, лично мне этот фраер ничего плохого пока не сделал. Пан Ладислав не шелохнулся. Видимо, из-за ступора. Слава Богу, двое его охранников остались снаружи. Их присутствие умаляло мои шансы дожить до свадьбы.
 - Кто ты есть, хлоп, что ты делаешь в доме панны Ядвиги? – очнулся от потрясения Ладислав.
Я понимал, что предо мной отсталый средневековый самодур, но чувство собственного достоинства превозмогло логику.
- Узнаешь, быдло, - в тон ему пообещал я, - Вот как познакомимся покороче...
Я, конечно, погорячился, обозвав ясновельможного быдлом, но в моих генах восстал на панство потомок запорожских сечевиков. Рука пана рванулась к рукоятке меча. Еще немного, и он крикнул бы на подмогу телохранителей, но я прыгнул на него и провел прием, которому научила меня армия-мать, колледж настоящих мужчин. Разоружить рыцаря труда не составило. Я зажал пану рот и, глядя в его выпученные от изумления и спеси глаза, прошипел с яростью потомственного повстанца: «Пикнешь, гнида, - убью!».
Посрамленный пан жить в эти мгновения и не желал. Тем паче, что свидетельницей его позора стала Ядвига. Всем существом своим Ладислав заклинал меня, чтоб я его скорехонько замочил, но я не мочу людей без особой на то нужды. А если честно, то за 32 года жизни еще никого не уничтожил физически. Даже Дияну. Я лишь внедрил заразу в ее родную, нежизнеспособную, плоть. Посему я поднял Ладика на ноги и отконвоировал к столу – от греха, то бишь двери, подальше. Меч его я сжимал в руке – скорее для устрашения холопского шкуродера, чем из намерения блеснуть сталью. Меня не учили владеть мечом.
- Вот теперь можно и познакомиться, - объявил я, с грозным атаманским прищуром обозревая своего пленника, - Лично я…
- Немец! – выплюнул он с гневом и омерзением.
Он отвернулся, не желая видеть гнусного супостата, и слово взяла Ядвига. Ядвига попыталась втолковать Ладику, что я – Анжей, ее молочный братишка, убежавший еще подростком из дома за богатством и славой в иные края. Я много странствовал, побывал в разных землях, в том числе и в далекой Азии, а теперь, вот, стосковался по родине.
Ее старания не привели ни к чему.
- Немец! – повторил упрямец.
Его патриотические чувства заслуживали, конечно же, уважения: вероятно, и ныне, задолго до 1939 года, немецкие орлы пребольно когтили Польшу. Но при чем тут, черт возьми, я?! Куда больше, чем на германца, я смахиваю на эфиопа! Хотя и на эфиопа не смахиваю! Внешне – да и внутренне, наверное, тоже, - я являюсь плодом многоразового совокупления Европы с Востоком,  и в процессе создания меня задействовано множество  народов.
Пан Ладислав мрачно и враждебно меня разглядывал. Узкое лицо пана походило на лезвие боевого топора. Допускаю, что этот Ладик мог быть отличным парнем – ежели отмыть его от кичливости. Трусом он, во всяком случае, не был. Его черные пронзительные глаза пылали ненавистью, брови сошлись над переносицей в одну линию, а ноздри аккуратного, с легкой горбинкой носа так и ходили ходуном. Ладик мне кого-то отдаленно напоминал, но я не мог, да и не хотел вспоминать, кого.
- Я так рада, что Анжей вернулся, - вновь подала голос Ядвига, - в доме не хватает мужчины. А Анжей, хоть он мне и не родной брат, не откажет мне в помощи.
Это она хорошо придумала, что Анжей ей не родной. Ибо «Анжей» был похож на нее, как  кактус на незабудку!
В ответ на ее слова пан Ладислав еще сильней стиснул брови. Я же, чисто по привычке, полез в карман за «Ватрой» и зажигалкой и так же рефлекторно закурил. Ядвига на это не отреагировала, – в роли Кисы она привыкла к моим вредным привычкам. Зато Ладик отреагировал еще как! Ладик едва не грохнулся со скамьи. Он не только утратил свой панский гонор, но – и такое случается с нашим братом! – налил в штаны. Трясущейся рукой он осенил себя крестным знамением раз, другой, пятый, но я так никуда и не изышел. Я даже не потушил сигарету. Пусть пан думает, что угодно, мы с ним, Бог даст, больше не свидимся.
Ладислав уразумел, что я не немец, я пострашнее.
 - Дьявол! – возопил он.
- Если пану угодно, я покажу ему свой зад без хвоста, - отмел я это несправедливое обвинение.
Оголяться перед Ладом я, правда, не собирался – инстинкт самосохранения вкупе с уважением к Ядвиге мне бы этого не позволил - но откуда знать Ладу, на что я горазд!
В свою очередь, и я не знал, на что горазд он. Ладислав сорвался с места так прытко, что я не успел сцапать его. Призывая телохранителей, он ринулся к выходу и точняком бы утек, не споткнись о кошачий трупик. Когда пан растянулся, я был уже подле двери. Не замешкались, однако, и парни Лада. Как я оказался неправ, сравнив мир сей с ковыляющим к унитазу дистрофиком! За такие заблуждения платят кровью. Чего бы мне совсем не хотелось. Поэтому, не вступая с охраной в переговоры, я ногой вышиб меч у переднего, и, увернувшись от удара его приятеля, сбил тяжелого парня наземь. Первый замахнулся кинжалом, но я перехватил его руку. Кинжал отлетел к противоположной стене, а латник – в объятия напарника. Тот как раз приподнимался с соломы с намерением порубать меня в капусту. Так что, грохнулись они оба и заерзали, мешая друг дружке встать. Эта пара в доспехах проворством не отличалась, но и мне, безоружному, добираться до них под их железками было не мед-пиво пить. Дурак я, что приперся сюда в кроссовках, а не в крепеньких десантных ботинках!
Мы сражались с охраной Лада, как в американском вестерне, и в пылу баталийном я упустил из виду самого пана. За что чуть не поплатился. Потому что пану этому следовало немедленно сменить имя: в ладу с мировой гармонией Ладик не пребывал. Что и доказал, подобрав кинжал с пола и прыгнув на меня сзади. На мою беззащитную, не закованную в сталь, спину! Хорошо, мой Хранитель крутанул меня за плечо! Не церемонясь с ясновельможным, я так вывернул ему запястье, что он заорал, и швырнул его вслепую – через себя… прямо на меч охранника, нацеленный в пузо мне. Видит Бог, я не думал убивать Ладислава, – я действовал на автопилоте, в отключке, рассуждая не умом, а телом. Но я бы убил его. Если бы не мой Ангел. На сей раз Хранитель спас Ладислава. Он, не иначе как он, сделал мне подсечку, и я упал, не завершив бросок. Это помогло пану избежать контакта с металлом. «Надо быть добрей к людям, Вася», - понял я намек Ангела.
« И впрямь! – опалило меня, - Что это я себе позволяю?! Мало того, что курю, матерюсь и демонстрирую приемы рукопашного боя, так еще и угрожаю жизни аборигенов?! А вдруг бы я убил дедушку Николая Коперника?! А хоть бы и не Коперника! Любой, кого отправлю я к праотцам, автоматически лишится праправнуков…которые на данный момент уже есть!»
Я представил себе константу причинно-следственных связей, как узорчатое пестрое покрывало, из которого грубо, наобум, рвут куски. И вот оно трещит, морщится, извивается. Разрозненные края стремятся друг к другу, но срастается ткань неровно, с нарушениями орнамента и фактуры.
Пан Ладислав и его люди воспользовались моим замешательством. Не для того, чтобы напасть на меня – они уже поняли, что с Дьяволом шутки плохи, – они выскочили за дверь и впрыгнули в седла. Нам с Ядвигой пора стало делать ноги, но я так ослабел от переживаний, что осел наземь меж двух трофейных мечей, вцепившись в их рукоятки, повис на них и замер в этой картинной позе – эдаким рыцарем безумного образа. К счастью, не замерла Ядвига. Небесное создание так и сновало по дому, собирая нас в дальний путь. А заодно, дабы не терять время, просвещала меня. Пан Ладислав – очень важная птица. К нему благоволит сам король. Но вот оказалось, что этому баловню судьбы, обласканному монаршими милостями, не хватает для полноты счастья бедной горожанки. Не на уровне тела – его бы пан давно взял силой – на уровне души ее ангельской. Возможно, столь оригинальным образом стремится пан поправить свои отношения с Небом, против которого грешил многократно. Бог весть, я не судья ему – я лишь аналитик. Итак, Ладислав зачастил к Ядвиге с весны. Ядвига жила вдвоем с тетушкой, ее прочие родственники умерли в эпидемию еще два лета назад. Многие тогда ушли в лучший мир. В том числе, вся – от мала до велика – семья Каролины, соседки и подружки Ядвигиной. И Ядвига со своей тетей, и Каролина, были умелыми кружевницами и, хотя жили бедненько, голода не терпели. Ядвига и тетушка смиренно довольствовались тем, что имели, но Каролина рвалась изменить быт к лучшему. Ей казалось несправедливым, что она, такая роскошная, увянет за коклюшками в пригороде. И вот Каролина пошла в услужение к богатому жиду, ростовщику Моисею, одному из постоянных своих клиентов. Это только так говорится, что она пошла в услужение. Каролина стала усладой его старческих глаз, он ее прямо-таки боготворил. Потому и ходила она в будни разряженной, как статуя святой в праздник, чем снискала неодобрение христианской общественности. Спохватившись, Каролина сделалась самой щедрой и набожной прихожанкой, но, как говорится, поезд ушел:  зависть и ханжество дали щедрые всходы. Девица сообразительная, Каролина смекнула, что так жить не можно. Да и с Моисеем не можно жить – больно уж дряхлый. То ли дело его племянничек, спокойный, обходительный Исаак с его влюбленным пламенным взором! Каролина, бесспорно, дождалась бы смерти старого благодетеля, если бы не общественность. Общественность роптала все громче. Каролину обзывали не только прелюбодейкой, но и изменщицей делу Христову. Вот до чего губительно стремление к роскоши! Желая обезопасить себя, Каролина стала в церковь ходить с Ядвигой – как бы под заступничеством последней: репутация скромной, богобоязненной девушки должна была повысить и Каролинин рейтинг. Этого не случилось, зато случилось другое: Ядвига попалась на глаза Ладиславу. Не известно, что за грех отмаливал он в костеле, но появление там Ядвиги воспринял, как знамение свыше. И пан Ладислав стал посещать Ядвигу – сперва как заказчик, а после смерти ее тетушки – как воздыхатель. Нет, он и в мыслях не имел жениться на ней – разве мог ясновельможный решиться на такой мезальянс! – он хотел, чтоб она отдалась ему добровольно, с любовью и нежностью. Но он так грубо вымогал нежность! Ядвига, что ни день, боялась его все больше! ... Это счастье, чудо, что пана Ладислава я не убил – ведь он мой прямой пра-пра-пра! …

Счастье и чудо, что не спятил я тут же – прямо меж двух мечей, в образе рыцаре без «крыши» и «капусты»! Да, ведьма Леночка далеко пойдет! Даже если не ей принадлежала идея погубить меня моими собственными руками!
Итак, начало композиции-головоломки выстраивалось: Каролину мне прислали за то, что она дружила с Ядвигой, за которой, в свою очередь, увивался мой предок! Порази я его – и не станет моего рода! И творение богомаза Василия, чудотворная иконка, передававшаяся в семье из поколения в поколение, тоже, глядишь, затеряется в веках…
- Господи! – простонал я надсадно.
Я обязан защищаться, чтобы спастись. Но я не вправе защищаться!
- Поспеши, - неслышно посоветовал мне Хранитель, - Ладислав уже в городе. Он скоро будет обратно.
Чтоб спастись, я должен избегать встреч с пра-пра!
- Поспешим, - вслед за Ангелом сказала Ядвига.
Она успела перерыть сундуки и теперь совала мне какие-то шмотки – одежду, оставшуюся от братьев. Мне она была маловата, но крутить носом не приходилось. Я выбрал нечто, напоминающее смесь рубахи до колен с курткой, и просторный длинный плащ с капюшоном. Обувь, по закону подлости, вовсе не пришлась по ноге, но на дворе стоял не февраль. Похожу пока босиком, а там… будет день – будет хлеб, будут и сапоги! А вот снять джинсы я отказался категорически! В них я чувствовал себя много увереннее, чем в странных средневековых штанах. И на штаны-то не похожих! Мои джинсы надежно скрыл от посторонних глаз плащ.
Пока я примерял обновки, Ядвига увязала в платок какие-то материальные ценности, и мы покинули дом. Дом, но не микрорайон!
Златокудрое чудо запирало калитку, когда ее окликнула грудастая баба с бицепсами молотобойца, без всякого сомненья, соседушка. Стоя у плетня, утыканного горшками, баба явно поджидала Ядвигу. Появление пана Лада со свитой и последующее паническое их бегство не прошло незамеченным. Да и моя загадочная персона возбуждала жгучее любопытство. Напрямую спросить, в чем дело, и ху есть ху, мощнотелая тетушка не решилась. Пани проявила тактичность и пошла окольным путем Красной Шапочки, столь же длинным. То есть, справилась заботливо о здоровье Ядвиги: ведь ее, бедняжку, ну прямо ветром качало все последние дни!
Ядвига заверила, что чувствует себя лучше, и попыталась отойти от плетня. Зыркая на меня жадным оком, пани стала внушать Ядвиге, что ей следует себя поберечь и никуда не ходить. Если что нужно, пани Зося принесет по-добрососедски. А муженек ее наколет Ядвиге дров. Хотя у той, похоже, мужичок появился в доме… Ах, так это родственник из дальних краев! Вот уж радость, так радость! Но когда же это родственник прибыл, что никто его не заметил? Трудно поверить, чтоб такой приметный мужчина серой мышкой проскользнул за порог! Да и огонь в очаге накануне Ядвига не разводила, чем весьма озаботила сердобольную пани Зосю!
Я понимал, что людей надо любить, но любовь к пани Зосе мне давалась все хуже. Дура прямо укоренилась у изгороди! Взглядом она ела и переваривала меня! И это, когда Ладислав во всю колотит в набат, а крестоносцы карабкаются по коням!
Не утерпев, я свирепым неандертальским рычанием прервал пани и дернул Ядвигу за руку. Сюда мы все равно уже не вернемся, пусть же что угодно думает пани Зося про то, как дичают люди вдали от родины!
Пробормотав, что брат спешит по делам, а ей надо сопровождать его, Ядвига оторвалась, наконец, от плетня и засеменила за мной. На пани Зосю я не оглядывался. Я итак знал, что она мчится сейчас под кров, дабы скорей поразить домашних потрясающей новостью: тихоня-соседушка тайком провела к себе мужика. А тут, как на грех, ясновельможный пожаловал! Ох, что было-то! Ох, что будет! Как бы не отыгрался пан за шашни Ядвиги на невинном населении округи! Пани Зося на слишком верила в кровавый финал, но почему бы не пощекотать нервы себе и ближним? Свою «санта-барбару» ей приходилось не потреблять, а творить! Что до меня, то я готов был прозакладывать джинсы, что Ладу не до амурных подвижек. Он рвется исполнить свой христианский долг. Ядвига как предмет вожделения не существует для него с той минуты, как он при ней обоссался. И тут я Ладика понимал. И по-мужски, и по-родственному.
  Мы с Ядвигой быстро шли по дороге – навстречу торговцам и богомольцам, освободившимся от грехов и товаров. Ядвига то и дело с кем-то здоровалась, я же был  сама мрачность. Вернее – самодвигающийся плащ. Если не замечать деталей столь незначительных, как босые ступни да клок бороды.
Приближаясь, стены города делались все внушительнее. Они, конечно, не произвели бы подобного впечатления в ансамбле с современными мне постройками, но здесь, на фоне пустынной местности, выглядели что надо. Залюбовавшись ими, я чуть не потерял бдительность. Пешеходы и повозки враз стремительно скатились к обочинам, а я все пялился на образчик средневекового зодчества. Пока Ядвига что есть силы не дернула меня за полу плаща. По дороге, прямо на нас, во весь опор неслись всадники в броне, шелках и плюмажах. Возглавлял кавалькаду мой доблестный предок. Мы с Ядвигой метнулись за придорожный куст и застыли за ним в низком поклоне, на коленях, уткнувши лбы в глинозем. Пан Ладислав, бесспорно, остался б очень доволен, обнаружь он меня в столь холопской позе, но Ладик по сторонам не глазел. Ему не пришло на ум, что в город мы пойдем по дороге, как пристало нормальным людям, а не как к Чапаеву огородами. А возможно, Ладик предположил, что мы вообще никуда не двинулись, а, выпроводив его, легли в койку и беспечно предаемся в ней любовным утехам! Ревность, как известно, тупой советчик. В сочетании с самодовольством – особенно! Пани Зося, конечно, объяснит Ладу, как он не прав, но мы-то уже близ твердыни. Пани же изберет маршрут Красной шапочки…
Едва топот копыт стал стихать, а пыль – водворяться на твердь, мы возобновили путь. Ангел мой не подавал сигналов опасности, а инстинкт самосохранения лишь тихо ныл, подобно зубу, подточенному кариесом. Наша с Маришей почти месячная идиллия дурно сказалась на моих адаптационных талантах. Я так расслабился в мирной штилевой гавани, что при первых признаках шторма принялся черпать воду бортами. Давно и очертя голову мне следовало включаться в борьбу за живучесть, а я все не мог. Даже теперь, следуя в плаще за Ядвигой, я блаженно думал о том, что каждый шаг приближает меня к дому ростовщика, к заветной двери, из-за которой мне на шею выскочит моя милая! Пусть и в тучном Каролинином теле – плевать! – я ее видел и в худшей форме! Главное, что мы встретимся и воротимся в родной век. Как? Да уж как-нибудь! Бог не выдаст, Ангел поможет, Ядвига не подведет. Кстати, Ядвигу мы на произвол судеб не покинем – блеснул я благородством помыслов – мы ее прихватим с собой. Превращать такую красоту в кошку – преступление против мировой гармонии! Зато появление в нашем мире Ядвиги в нынешнем ее образе – не преступление! В стране, полной беженцев, бомжей и пропавших без вести, девушка без метрики не в диковинку. Вот о чем я грезил, пока Ядвига стучала в заветную дверь.
Заветная дверь приотворилась, но возникла на пороге не Каролина, сиречь, Мариша, а настороженный кособокий субъект в длиннополых темных одеждах. Что, впрочем, не удивляло. Каролина ведь только числится в служанках у Моисея и не обязана бегать к двери!
  Поглощенный предвкушением встречи, я не прислушивался к разговору между привратником и Ядвигой, и лишь когда кособокий мэн, отвесив церемонный поклон Ядвиге, скрылся в недрах дома, побормотал недоуменно: «Не понял!»
- Пан больше не понимает по-польски? – уточнила Ядвига, - Каролина бежала в Толедо с племянником пана Моисея. Они уехали вчера на закате.
- Быть не может! – возроптал я, - Это Каролина собиралась уехать! Но не Мариша же, не Мариша! Мариша знала, что я буду искать ее! Она должна была дождаться меня!
- Но ее считают все Каролиной, - попыталась Ядвига разбудить во мне аналитика, - разве могла она пану Исааку сказать, что она больше не Каролина, что Дьявол злую шутку сыграл с обеими?!
Говорить такие вещи и впрямь не следовало, тем паче, по-русски. Хорошо, если Мариша не наделала глупостей, а предоставила событиям развиваться по написанному прежде сценарию!  Но она ведь была в шоке, в истерике! Ничего сообразить не могла! Итак, ее увезли. Нам с Ядвигой предстоит дорога на Пиренеи. А ведь ни один меняла местного мира гроша ломаного не даст за мои 17 гривен 1996 года выпуска – все, что у меня на данный момент имеется! О богатстве Ядвиги я уже составил себе полное представление. Остается пойти в разбойники, а, чтоб не ходить далеко, взять, да и ограбить старого Моисея! Можно, правда, поклянчить в долг у единственного здесь родича – пана Лада. Или написать портрет какого-нибудь денежного мешка. Но мешку моя манера письма едва ли понравится.
Я прикидывал судорожно, где и как разжиться монетой – благо, этот поисковый процесс был привычен мне, как чувства голода и стеба – когда елейнейший голосок произнес за моей спиной: «С прибытием, Васенька!»
Я дернулся, как от плевка кислотой. Мой инстинкт самосохранения заслуживал взбучки!
- А вам идет этот плащик, - продолжал голос вкрадчиво.
Я обернулся и узрел 127-го. Собственной персоной, в демонических его плоти и крови, или что там у него вместо. Жирный гад облачен был в вонючую, подпоясанную удавкой сутану, и плетеные веревочные сандалии. С сим аскетически простым одеянием не слишком гармонировала его тугая утроба, но его это не смущало. Он в любимой эпохе проводил заслуженный отпуск.
- Удивлены? Огорчились? – глумился гад, поигрывая на пузе четками.
- Наоборот! – обрел я напускную наглость, - Рад тебя видеть, Вовка! Не иначе, сам Нижайший тебя послал! Ты возник, чтоб обменять мне гривны. По курсу! – добавил я со всей возможной суровостью.
- И далеко ты собрался? – не бросился он меня выручать.
- Да вот, в Италию хочу прошвырнуться, - сообщил я с туристическим ражем, - в колыбель Возрождения! Может, с Джотто познакомлюсь, с Дуче, с Пизано. Погуляю по Капитолийским холмам! Сам подумай, когда еще представится такая возможность!
- Очень на тебя похоже, - поморщился он. Мое бодрое настроение всегда его огорчало, - дурака валять, паясничать – на это ты мастер, а вот проникнуться…
- Вовка! – прервал я нотацию, - Сфинансируешь меня, или как?
- Я сейчас крикну стражу! – пообещал он возмущенно, - И тебя упрячут в тюрьму!
- Леночка так бы не поступила, - заявил я не менее возмущенно, - Она последовательней тебя. И раз уж не забросила меня прямо в карцер, то это чтобы я посмотрел мир! Леночка умная, она тебя когда-нибудь подсидит. Но я замолвлю за тебя слово перед Нижайшим, - обнадежил я 127-го, - если ты даешь мне денег. У тебя они точно есть. Ты все толстеешь!
- А вот ты!.. – сипло заорал он.
- Я стану бледным и хилым, когда ты меня упрячешь в тюрягу,- подсказал я, - но ты не сделаешь этого. Ты – неправомочен. Отдыхай сам и не мешай другим. А если ты все-таки крикнешь стражу – пеняй на себя! Отдыхать на нарах мы будем вместе. Я про тебя такого под присягой порасскажу! Еще и святого из тебя сделаю! Великомученика! Так что гони лучше монету. А мои гривны хошь  в ХХ веке пропей, хошь  сдай в тутошний музей инквизиции!
Я вложил ком бумажек в его не натруженную ладонь, и он, вздохнув тяжко, полез-таки в складки своей необъятной рясы. Он долго там копался, кряхтя и почесываясь, пока, наконец, не вытащил на свет божий пять щербатых монет. Наверняка он меня нагрел. Но я решил удовольствоваться достигнутым.
- Отдыхай, Вовка! – благословил я его, - Но смотри, не пей много и не увлекайся свининой! А то не влезешь по возвращении в кресло, и придется тебе бумаги таскать Елене на подпись!
  Я взял Ядвигу под локоток и повлек подалее от колоритной фигуры. Фортуну не следовало дразнить: 127-й был натурой не менее заядлой, чем я, и вполне мог наломать дров для моего погребального эшафота!
Смотались мы вовремя. Обернувшись на углу улицы, я отметил, что 127-ой общается с верховным – судя по стати, моим сиятельным предком. А чего еще мог я ждать? Меня для того и заманили сюда, чтоб сделать добычей пана Ладислава.
За углом я передал Ядвиге добытые методом угрозы и шантажа денежки. По тому, как вздохнула она, их пересчитывая, сделалось ясно: жирный гад воспользовался моей дремучестью. Он так обул меня, что на сапоги мне точно не хватит! Впрочем, - утешил я себя, - мне б и дома не хватило на сапоги! Обувка, однако же, нужна была позарез. Такая, хотя бы, как у нищенствующего монаха Владимира Ивановича. Я сызмальства к чистюлям не относился, но месить ступнями бытовые отходы – увольте! Тем паче, что в этом веке любая царапина для меня чревата гангреной – подсказал струхнувший инстинкт - у меня нет иммунитета против местных бацилл! Нет и привычки подолгу ходить босым. До Пиренеев я босым не дотопаю. Будь я парнем предусмотрительным, то не пил бы с Каролиной портвейн, а провел час в зале библиотеки, расширяя скудные познания о мире сем. Ну да, к чему после драки локти кусать?! Надо срочно обмозговать ситуацию. А для этого осесть в какой-нибудь недорогой корчме, чтоб уж заодно и подкрепиться. Ядвига мое дельное предложение отмела: сопровождать меня в злачное место она не может. Она приличная девушка, ей не след тусоваться среди пьяных буянов. А мне не след ввязываться в кабацкую драку, которая, только дай, вспыхнет из-за Ядвиги. И того довольно, что парочка мы приметная. Нам впору покидать зону риска – смешавшись для камуфляжа с возвращающимися с рынка крестьянами. Будет совсем уж хорошо, - развила свою мысль Ядвига, - если от роскоши человеческого общения я временно откажусь и ограничу свой лексикон нечленораздельными звуками. Смысл моих речей до окружающих, конечно, дойдет, - через Единое Целое, - но мою речь им лучше не слышать. Не так уж много иноземцев в этих краях.
  Против роли бесноватого немого я не возражал, но мне хотелось попасть в Толедо раньше, чем через пару лет. Поэтому я спросил, достанет ли у нас денег на покупку лошадей или мулов. В седле я, бесспорно, держусь хуже Ладика, – я в нем вообще еще никогда не держался, - но сейчас мне не до фамильной гордости! Также не мешало бы сменить имидж. Наши враги разыскивают простолюдинку с иностранцем, а не, скажем, знатную супружескую чету, или надменного рыцаря с дамой сердца. Это не страшно, что наездник я никакой: могу же я оказаться рыцарем-инвалидом, ветераном Крестового похода! Хворый, я совершаю паломничество к святым местам, дабы Господь исцелил меня от недугов, а дама верно сопровождает меня! На основании данного ею обета!
  Слова «обет» вызвало из моей подкорки образ обеда, и образ этот затмил собой все остальные. Я заявил Ядвиге, что без еды недееспособен. Мужик, он не только в Африке мужик, его везде кормить надо прежде, чем от него чего-то хотеть. В том числе, ясной работы мысли.
Ядвига все поняла, и мы поплелись на поиски харча.
Город, по которому мы плелись, был грязен, он был хаотичен архитектурно, а населявший его народ благополучным не выглядел. В массе своей он казался таким же озабоченным, как и тот, плотью от плоти которого я являюсь. Не удивительно, что расфуфыренную Каролину здесь невзлюбили. На месте сограждан крали, я б и сам, возможно, зашвырнул в нее камнем.  И поделом!  Из-за ее спеси дешевой предстоит мне путь в Толедо, а не домой! Путь, едва ли не крестный, - пехом и босиком! Ибо, по Ядвигиным подсчетам, совокупной нашей наличности в аккурат хватает на то, чтобы приобрести один лошадиный хвост да ржавую кирасу! При условии, что мы перейдем на ноль-разовое питание! Такое положение финансовых дел не радовало, хотя обнадеживало. Ведь, если верить индусам, крайней скудностью материальных благ в этой жизни я отмываю роскошь предшествующей. Остается найти себя-прежнего, чтобы у себя же и позаимствовать! Сложность в том, что в предыдущем рождении я мог оказаться императором Китая или верховным жрецом ацтеков, ну да – чем черт не шутит!..
 - Ничем, - услыхал я тут же знакомый голос, - Я крайне ответственно отношусь ко всему, за что бы ни взялся. Как и вы, сударь, - польстил он мне, - Потому я и жду терпеливо, когда вы наберетесь ума-разума и поймете, что Человек – не часть Человечества, а Человечество – не совокупность индивидов. Счастливого странствия, - напутствовал меня Дьявол и отключился от связи прежде, чем я успел с ним поздороваться.
  Что ж, он оставлял мне надежду возвратить ему когда-нибудь пачку «Ватры».
При воспоминании о столь дорогих моим дыхательным путям сигаретах, я возалкал сделать пару затяжек. Немедленно! В ближайшей же подворотне! Но тут Ядвига проявила характер. «Неужели наши жизни ничего не стоят для пана?» – с возмущением спросила она. И я озлился на Колумба за то, что его все еще меж нас нет! Поздновато родились вы, дон Кристобаль, поздновато пустились в странствие! Все вообще на этой земле происходит несвоевременно, а то и вовсе не в ту степь и не ко двору! Ощутив, как я зол и неуправляем, Ядвига шмыгнула в какую-то лавку и выбралась из нее с ломтем пахучего хлеба и куском вареного мяса. Совершенно не ароматного, ибо пряности в данном мире не по карману такой голи, как мы. Но Ядвига, в отличие от Колумба, совершила для меня все возможное, и я душевно поблагодарил ее. Осталось найти скверик и лавочку, чтоб откинуть капюшон и заморить червячка. Скверик и лавочка относились к области далекого будущего… В поисках иного укромного уголка я остановился взглядом на мужике, что-то жевавшем под папертью небольшой базилики. Увлекая Ядвигу за собой, я поспешил туда же, и почти коснулся задом земли, когда на меня налетела толпа убогих. Эти жуткие, как на подбор, ближние – в лишаях, язвах, струпьях, одни с бельмами, другие без ног, носов и ушей, - ломанулись ко мне, чтобы вырвать у меня снедь. На миг я растерялся, так что мускулистому косому детине это почти удалось. Но любовь к продуктам харчевания превозмогла мою любовь к людям в данной точке времени и пространства. Я всегда сопротивляюсь, когда у меня что-нибудь отнимают. Поэтому пнул парня в пресс и стал прорываться из окружения, стараясь никого не задеть и не дать никому себя цапнуть. Не хватало только прихватить какую-нибудь заразу! Из прошлого вообще ничего не надо прихватывать, а зная не понаслышке, как хреново обстоят дела с медицинским обслуживанием народа в средневековой Европе 1997 года, я уж лучше себя что есть мочи поберегу.
Вон из города двинулись мы с Ядвигой не солоно хлебавши. Вот уж не думал, что в малонаселенной этой эпохе так сложно перекусить или спокойно справить нужду. Проблемы сервиса, впрочем, существовали здесь только для одного меня – в силу закоренелой моей привычки к общественным скверам и муниципальным сортирам. Ностальгически вздыхая по ним, брел я за Ядвигой по унылой дороге, по сумрачной равнине, на которую надвигался закат, в группе чуждых мне элементов. Если что и радовало, так это пыль под ногами. Куда приятней городских экскрементов! Радовал и тот факт, что элементы ко мне интереса не проявляли. И впрямь, мало ли на свете рослых бесноватых немых!
  Пока я предавался скорби, Ядвига столковалась с пожилой крестьянской четой о ночлеге для нее и ее болезного братца. Крестьяне косились на меня подозрительно – как-никак, бесноватый! – но Ядвига их заверила, что смирен я, как ягненок, хотя и силен, как бык. Так что, отработаю ночлег сторицей!
Перспектива провести вечер, налегая в поте всего на плуг, меня совсем не прельщала, но, что поделаешь, монеты надо беречь!
Вслед за добрыми тутошними самаритянами мы свернули с грунтовки на широкую тропу в поле овса и направили стопы наши к строениям, сиротливо темнеющим за овсами.

  Подобное тянется к подобному. Из всех, возвращавшихся под родные крыши крестьян, мы выбрали наиболее невезучих. Наши хозяева были немощны, бедны и бездетны, и совсем не отличались деловой хваткой. Странно даже, как они дотянули до лет преклонных! Их хозяйство выглядело под стать им: скособоченная, напоминающая блиндаж, лачуга, покосившиеся изгороди, да огородик, на котором чахли какие-то корнеплоды. Не колосилась, наверняка, и нива бедных пейзан, но их ниву скрыл туман от моего взора. Не слишком, впрочем, и любопытного. Как потомственный горожанин, я не питаю тяги к земле. Хотя на ней-то и предстояло мне с зарей поуродоваться в уплату за хлеб и кров. Ну да, утро вечера мудренее!
  К сожалению, эта мудрость не присуща оказалась здешнему люду. Ему присуща была другая: ковать железо, пока горячо. Не успели мы осмотреться во владениях наших самаритян, как нам с места в карьер доверили залатать крышу и починить изгородь. Ни тем, ни другим не занимался я никогда уже потому, что жил в государственной квартире, а дачей мои родители не обзавелись. К счастью, Ядвиге приходилось возиться с крышами и оградами. Ядвига первой взгромоздилась на ветхую кровлю – проверить, выдержит ли кровля меня – и, пока старушенция доила корову, а ее дедок ревматически стенал во дворе, мы палками и дерном закрыли несколько вопиющих дыр. После чего я взялся за изгородь. Тут работа у меня сразу заладилась. Я вбивал палки, как сваи, а доски вколачивал на века. Моя изгородь, скажу с гордостью, выдержала бы, верно, удар тараном! Так что по лепешке и кружке парного молока мы с Ядвигой вполне заслужили. (Нашу снедь предусмотрительная Ядвига не выложила в общий котел, она умела думать о завтра!). Ощущение сытости сделало меня благодушным и благородным. Располагай мы временем, я б, наверное, взрыхлил и ниву пейзан. Но так как в их эпоху угодил я не для того, чтобы производить в ней земляные работы, то поблагодарил хозяев за молоко и отправился спать – под навес, где положено было храниться сену. Какие-то ошметки от него там еще сохранились. Я сгреб их в кучку и прикрыл половиной своего универсального плащика. Ночевка в блиндаже не устраивала меня по причинам гигиены и безопасности. Ядвига, хоть я и предложил ей разделить со мной плащ и сено – по указанным выше причинам, а не по другим – предпочла спать под залатанным нами кровом. Жаль, однако, что я внушаю ей опасения! Или ей их внушает молва?
Не взирая на привычку к благам цивилизации, заснул я мгновенно. Вместе с инстинктом самосохранения. Так что, если бы не мой Ангел, пробудился б я в корчме у Харона! Ангел так ударил меня лучом в солнечное сплетение, что подорвался я без всяких прелюдий. И тотчас понял, что происходит.
  Пред лачугой селян, попирая копытами коней корнеплоды, красовались пан Лад и двое из его свиты. Не таков был пан Лад, чтобы прохлаждаться за кубком в ожидании, когда третьи лица доколупаются до его обидчика! Как и Дьявол, Ладек предпочитал действовать сам. Полночи пан методично прочесывал окрестные села в поисках прекрасной простолюдинки и амбала в плаще, и вот он угодил в яблочко! Ревматический старик подтвердил, что пара, подходящая под описание, заночевала у него в доме. Обижаться на старика было б грешно. Он не нанимался нас покрывать. Да и как иначе повел бы себя законопослушный старец любой эпохи? Представьте, как среди ночи к вам вламываются менты и оповещают: те, кому вы дали приют, - опаснейшие рецидивисты-мокрушники! И это не важно, что они умеют чинить заборы!
Старик указал пану Ладу в направлении навеса. Латники пана тут же поспешили туда. Но меня-то там уже не было! Воспользовавшись дырой в заборе – благо, весь его я отреставрировать не успел, – я покинул негостеприимный двор и крался теперь вдоль изгороди к воротам. Пану Ладу снова не повезло: я оказался у него в тылу раньше, чем его парни на сеновале. Бедный Ладик пал жертвой своей безрассудной самонадеянной храбрости! (Не исключено, правда, что он опасался, как бы я не раструбил на весь мир о приключившемся с ясновельможным конфузе, и решил посему уничтожить меня собственноручно - прежде, чем я разявлю уста). Как бы то ни было, его гордыня спасала мне жизнь. Одним рывком я сдернул его с коня. К чести Ладика, он, и повернутый в корнеплоды, оставался на высоте. Приказав своим ребяткам, чтоб оставили его и мчались к развилке за подкреплением, Ладек дал волю языку. Его запас проклятий уже истощался, а телохранители все мялись на месте: их долг повелевал им выручать господина, хотя тот их и отсылал! Наконец, предпочтя вассальному долгу религиозный, они пустили коней в галоп. Беднягам до смерти не хотелось сражаться с Дьяволом!
  Ретивость парней подтолкнула и меня к более решительным действиям: я не только обезоружил Лада – я его еще и раздел. Согласен, поступил я с паном не по-потомски. Или, наоборот, слишком уж фамильярно. Но что мне оставалось делать в бедственно-гонимом нынешнем положении? Прихватил я и кошель Ладика. У него, как я понял, денег куры не клюют, а мне надо спасать наш род! Знай он, кто я,  он бы сам меня профинансировал для выполнения этой миссии! Наверняка! И профинансировал бы щедрее, чем я себя!
Умению общаться с конем предстояло мне уже на скаку. Я подал руку Ядвиге, дал ей укрепиться позади себя на крупе животного, и мы полетели в ночь. С надеждой, что конь свое дело знает!

 - В лес… к лесу… - шептала Ядвига в лад с моим пробудившимся, наконец-то, инстинктом.
Но я не послушался – я отдался на волю инстинктам конским. Впереди стояла сплошная тьма, позади же, хоть и вдали, качались огни. Не иначе, удалые конники пана Лада очертя головы неслись к сюзерену! Но и подо мною теперь был конь! И, наверняка, -  добрый! И, хотя держался я в седле так же ловко, как алкаш под куполом цирка, мой Хранитель не давал мне упасть. Если так пойдет дальше, то я исполню мечту раннего детства и стану-таки наездником! Расстояние между нами и преследователями не только не уменьшалось, но стало расти, и очень скоро позади стало так же глухо, как и перед нами. Добрый, добрый конь мне достался от пра-пра-пра! Одно плохо – я понятия не имею, куда мы скачем. Если в сторону Гренландии, то меня это повергнет в тоску!
  Пока я рассуждал о том, как вреден Север для меня, конь перешел на рысь, а затем – на шаг. Он ведь тоже устал, бедняга! Конь заржал вдруг, вскинув голову, и тьма впереди ответила ему ржанием. Мы явно приближались к кому-то или к чему-то. Ладно, если к корчме, а не к казарме! Решив своевременно внести ясность в этот вопрос, я неуклюже сполз с лошади и зигзагами, в раскорячку, пошел в разведку. Внутренне я готов был снимать бесшумно часового за часовым, но приземистое двухэтажное строение с факелами по обе стороны двери, пристройками и большой коновязью посреди утоптанного двора мало напоминало лагерь крестоносцев. В придорожном сем отеле еще не спали. В окнах первого этажа тускнел свет.
Высокородному пану вроде меня – пусть и в латаных джинсах! – не пристало появляться в общественном месте пехом. Посему я припустил туда, где оставил коня с Ядвигой, вскарабкался кое-как в седло – едва не врезав при этом даме в лицо ногой! – и устремился в погоню за информацией.
Встречать нас почему-то никто не вышел. Хотя о появлении нашем я заявил молодецким покриком. Собравшись с духом, я, как мог элегантно, соскочил наземь, снял Ядвигу с седла и повторно проорал: «Эй!». Однако, и этот вопль не вызвал у персонала гостиницы жгучего желания послужить ясновельможному пану.
Я представил, как повел бы себя на моем месте Ладек, и решительно направился к двери. Пнул ее, и она распахнулась. Нас обдало жаром, вонью и настороженностью. В просторном, с низким потолком, помещении бражничало человек восемь путников – вероятно, среднего достатка купцов. Им прислуживала хозяйка – пышнотелая круглолицая молодка с цепкими карими глазами. Свой персонал она, видимо, отпустила спать. Или же, обходилась без персонала.
Молодка поприветствовала меня изучающе-вопросительным взглядом. Придав себе самый чванливый вид, на какой только способен нищий украинский художник, я с презрением оглядел зал. В нем, помимо столов и лавок, имелось две двери. Одна, позади хозяйки, вела на кухню. Вторая – слева от входной – на второй этаж.
  Сузив глаза и выпятив подбородок, я нетерпеливо ждал, когда же круглолицая пани обратит на нас услужливый взор. Она не спешила с этим. В ее простолюдинском облике важности читалось поболее, чем в моем псевдодворянском. Похоже, кровь пана Лада мне досталась в слишком уж разбавленном виде!
  На ленивый вопрос хозяйки, приготовить ли нам комнаты, или же подать ужин, я с досадливой гримасой указал на Ядвигу: с ней, мол, размовляй, с ровней, а пан до общения с быдлом не снизойдет! Девица ухмыльнулась в ответ с недобрым лукавством, а я гневно развернулся к ней задом и прошествовал к свободному столику, – поближе к входной двери. Купцы то и дело на нас поглядывали. Это не удивляло. Человек моего ранга ввалился на постоялый двор без слуги, с красоткой, которая явно не доводится ему внучатой племянницей! Да и служанкой не доводится, ибо ехали они на одном коне. Из этих посылов и выводы следовали преинтересные: девка либо знатного рода, либо монашка, а пан ее, по взаимному согласию, выкрал. Купцов это, впрочем, не слишком трогало, зато воображение пани хозяйки вовсю раскручивало романтико-фантастический сериал. Отказ Ядвиги от комнаты накалил хозяйкино любопытство. Неужели мы продолжим путь ночью, это же так опасно! Не на пожар спешим! А если нет, то можно узнать, куда? Ядвига сообщила, что на юг Франции. Там пан вступает во владение землями своего кузена, почившего в бозе. Не сбились ли мы с пути под покровом тьмы? О, нет, мы движемся в правильном направлении. Но стоит ли нам так рисковать, коль едем мы без соответствующего сопровождения? Почему, кстати? «На то есть причины личного характера», - положила Ядвига конец беседе, и хозяйка удалилась готовить ужин.
Ядвига вернулась ко мне довольная: юг Франции, за которым простиралась Испания, приближался с каждым осиленным километром. Я счел, однако, что информацию лучше перепроверить. С этой целью мы разговорим купцов – кому, как не им знать все о дорогах! Но вступить с ними в контакт мне мешала немота, а Ядвиге скромность.
- Попроси хозяйку, пусть выставит им бухло за мой счет, - посоветовал я Ядвиге, - объясни, что я бы с радостью потрепался с ними, но… я был в плену у неверных, и эти гады отрезали мне язык! (Типун мне на него! Чтоб хоть с типуном, но остался при мне!).
- Да! – осенило меня, - Расспроси их, не поджидают ли нас в пути какие опасности и… Купи у них платье, в котором не стыдно въехать в Париж!
И я вручил ей кошелек Ладика.
Ядвига вопросительно на меня поглядела, покачала головой сокрушенно, но деньги спрятала.
- Пан не должен сорить деньгами, - убежденно заявила она, - пан здесь один, а денег хочется многим.
- Хочется, – перехочется, - буркнул я. Сорить последней монетой пан и не собирался, но за то, чтоб уточнить дорогу и поскорей отсюда отчалить, поневоле приходилось платить.
Хозяйка подала, наконец, похлебку, жареную дичь и вино. Второй кувшин пойла она водрузила перед купцами. Но не убралась на кухню, проделав это, а устроилась за столиком торгашей. С улыбкой, показавшейся мне мегеристой, она пригубила чарку за здравие мое и наследство. (Про наследство Ядвига наболтала, конечно, зря - лучше б сказала, что мы премся поклониться святым мощам! Ну да, курица не птица, а слово не воробей!).
  Улыбка пани хозяйки напрочь отбила у меня охоту к вину. Я ел, делал вид, что пью, и наблюдал за Ядвигой, живописавшей мои мытарства в плену. Аудитория внимала сочувственно, а пани хозяйка то и дело крестилась, ахала и отвешивала челюсть вместе с крепившимися к ней подбородками. Хотелось надеяться, что эти купцы деловитничают лишь в западноевропейских пределах, по Востоку не хаживали и не изобличат нас во лжи. Памятуя о том, что религиозные чувства святы, Ядвига упомянула вскользь о видении, которое побудило ее сопровождать пана в его путешествии в Авиньон. О парадно-выходном платье богобоязненная паломница даже не заикнулась. И правильно сделала. Потому что, глянув в окно, я не узрел за ним своего коня, которого велел держать наготове. Да и сострадательные купцы как-то подозрительно подобрались. Я встал, сделал шаг к двери, и купчины тут же обнажили оружие. Ядвига отшатнулась от них, но пани хозяйка схватила ее в охапку.
- Взять его! – призвала она, - Да полегче, вы! Его камзол и плащ денег стоят!
Рассыпавшись полукругом, псевдоторговцы приближались ко мне, а в дверях, отрезая путь к отступлению, уже маячила квадратная фигура в обносках. И, конечно, зря старалась Ядвига разжалобить малопочтенную эту публику! Мы попали из огня, да в полымя – в самую, что ни на есть малину! Нас ограбят, убьют и погребут средь болот споро и безнаказанно. Если я не позабуду на время, что людей надо любить. Решив, что полюблю их попозже – коли останусь жив – я схватил дубовую скамью и перешел в наступление. Первый удар принял на себя квадратный - из дверного проема он отважно прыгнул на меня сбоку. Прочие попятились, но я устремился на них, вращая над головой лавкой. Единственное, чего я опасался, это как бы мне под скамью не попалась Ядвига, но у хозяюшки-атаманши инстинкт самосохранения работал не в пример моему: с Ядвигой в объятиях она заранее переместилась к кухне. Оттуда она пыталась руководить битвой, но в пылу сражения бойцы не слышали ее и не слушались. Да они и не нуждались в советах. Это были профи  - при оружии и в численном превосходстве. Так что, как бы ловко ни вращал я скамьей, кто-то ткнул меня-таки пикой в бок, а кто-то запустил мне под ноги бочку. Я упал, и урки с воем на меня навалились.
Очнулся я избитым и связанным. Все последнее время, куда чаще, чем нужно, очухиваюсь я именно в таком состоянии. Это настораживает. Рядом со мной на полу лежала Ядвига. Тоже связанная, но, слава тебе, Господи, невредимая. Снизу доносились голоса, шаги и удары кружек о кружки. Стало быть, нам с Ядвигой предоставили номер на втором этаже гранд- отеля. Правда, один на двоих и без удобств, но и на том спасибо. Могли бы попросту порешить. Почему, кстати, не порешили?
- Деньги, - напомнила Ядвига, - наследство.
Да, кабы не почивший в бозе кузен, мы б давно почили в ней сами!  Но мы еще сделаем это – как только выяснится, что в Авиньоне я не знаю ни единой живой души. Этот факт я от бандитов скрывать не стану. Зачем? Ведь ни гроша, ни ломаного гроша нипочем не отдал бы мерзавцам, посягнувшим на мою жизнь и свободу, даже если б и впрямь получил наследство! Войдут – доведу до их сведения, что богатство мне присуще, как рыцарственная немота, и – будь что будет!
Мне вдруг сделалось все равно. Ядвига, по сути, итак мертва, а Мариша… Все мы, черт возьми, смертны! Я вспомнил яблоневый сад, в котором красивые мои молодые родители ждут появления на свет иного меня, и то, как не хотела Ника возвращаться из бара Харона в жизнь. Об этом помнил я подсознательно с тех пор, как побывал там, где мне бывать не положено, и теперь готов был променять земные узы на путешествие в Дальнейшую Неизвестность. Дозрел я, похоже, до путешествия. Потому что очень устал. Мне надоело, что меня то и дело избивают, обворовывают и связывают. Меня, который о ратных подвигах не мечтал, а жаждал жить в согласии с миром, и рисовать, рисовать…
- По пути лжи ты не придешь к благодати ни в одном мгновении Вечности, - сурово заявил Ангел, - Очнись!
Как всегда, Ангел был прав. С детских лет я питал склонность к подвигам. Любил читать о них и стремился их совершать, где надо, и где не просят. В своих фантазиях я только и знал, что стрелять, рубиться, выручать товарищей из беды и спасать красоток, на коих потом еще и женился! Ну, а каждый получает по мечтаньям своим! Не зря сказано: бойся своих желаний. Они сбываются, когда о них забываешь. Я прослыл нарушителем общественного спокойствия, вляпывался в неприятности на каждом шагу, а если собрать вместе всех моих пассий, окажется, что перетрахал я целое общежитие. Конечно, уличные драки мало напоминали рыцарские турниры, а пляжные флирты – куртуазные романы, но реальность мечту всегда превращает в карикатуру. Не даром и сам я – карикатурист, а не мастер лирической акварели. Карма есть карма, так что нечего ныть и рыпаться!… Нет, рыпаться как раз таки надо.
Пристыженный Ангелом, я понял, что пора сушить не весла, а порох. Шум внизу резко усилился. Из ресторанного зала он выкатился на улицу.
Там заржали, зафыркали, затопали кони, забряцал металл и, если я догадался правильно, с постоялого двора слинял отряд вооруженных людей. Пора было и нам следовать их примеру. Посему я повернулся спиной к Ядвиге – при этом чуть не взвыв от боли в боку,  и приказал: «Развяжи!» На прочность моих зубов, наполовину пластмассовых, рассчитывать не приходилось.
Ядвигины оказались лучше не бывает, да и вязали меня, видимо, впопыхах. Так что малышка освободила меня от пут прежде, чем за дверью загрохотали шаги. Я тут же принял исходное положение. С веревкой не на руках, а в руках! Рана мешала мне действовать проворно и четко, но над страданьями плоти приходилось торжествовать.
Самолично атаманша в сопровождении двух амбалов почтила нас своим бандитским вниманием. Как раз на это я и надеялся. Пани внесла себя в номер, как галлон, до отказа набитый золотом, и уселась на лавку прямо над моей головой, широко расставив ноги и уперев кулачища в ляжки. При желании я мог бы вдоволь полюбоваться ее интимнейшими местами, но они мой взор к себе не влекли. Тем паче, что из-под паниных юбок благоухало не гладиолусами. Некоторое время пани шумно, раздумчиво сопела. Бедняга страдала аденоидами.
- Стражники искали двоих, по приметам походящих на вас, - изрекла она, насопевшись, - мы их выпроводили ни с чем. Но еще не поздно сдать вас правосудию. Можно и самим вас прикончить, - добавила она со значением. Связываться с блюстителями закона малина не рисковала, - Но мы можем и столковаться, - обратила атаманша темный взгляд на Ядвигу, - если пан твой не брешет про наследство во Франции.
- Пан брешет, - честно сознался я.
Никогда раньше звуки моего голоса не действовали на людей так! Амбалы подпрыгнули, а пани главариха, наоборот, замерла с разявленным ртом. И пребывала в этой позе столь долго, что я успел сосчитать ее подбородки. Их оказалось четыре с гаком.
- Кто ты? – обрела, в конце концов, она божественный дар речи.
-А вы кто? – уклонился я от ответа, - Неловко, знаете, разговаривать с дамой….
- Честная вдова! – хохотнула она, - У меня известность женщины работящей и богобоязненной. А вот вы кто такие?
- Мирные путники, - сообщил я в тон ей, - богобоязненные и работящие.
- Твоя работенка? – она вынула из-за пазухи кошель пана Лада, взвесила на ладони и сунула обратно, в пространство меж двумя средней величины арбузами.
- Это я попрошу вернуть, - попытался я улыбнуться непринужденно, - нам дорога предстоит…
- В преисподнюю! – грубо оборвала она, - Если как на духу не скажешь, кто ты, куда едешь, и за что тебя ищут.
- Мне пришлось ограбить одного пана, - признался я в вынужденном грехе, - одолжиться конем, одеждой и золотишком.
- Правду говоришь, - кивнула она, - пан своего коня опознал.
- Не увел? – задал я наивный вопрос.
- Второго тебе оставил, такого же! – оценила атаманша мое остроумие, - Так нет у тебя, значит, в Авиньоне родни?
- Весь Авиньон! – усмехнулся я, тоже вроде как по-бандитски, - Ждут- не дождутся, когда я приду туда срезать кошельки!
- Что ты еще умеешь?  - справилась атаманша по-деловому. Похоже, она пробовалась на роль моего работодателя.
- Рисовать, - без смущения сообщил я.  Такого уголовного ремесла атаманша не знала. Она с недоумением уставилась на меня.
- Картины, вывески, - пояснил я, - да что хочешь!
- И подкову мне намалюешь над дверью? – усомнилась главариха.
- Запросто, - пообещал я, - хоть лошадь целиком, хоть хрюшку на вертеле. А могу тебя – в полный рост.
Это предложение чем-то ей не понравилось. Она топнула ногой так, что мне пришлось задержать дыхание, насупилась и вернулась к началу беседы: «Кто ты, пан, такой, ремесленник, или вор?»
- Мастер на все руки, - осклабился я.
- На вопрос отвечай! – не оценила она мое обаяние, - Жизнью ты от меня зависишь. И паненка твоя. Я решу, что мне с вами делать, когда узнаю о тебе все.
- Все не все, а кое-что рассказать могу, - притворился я, что сдаюсь. И глазами указал на ейных телохранителей, - но эти пусть выйдут. То, что скажу, предназначено только для ушей пани.
- Элжбеты, - представилась, наконец, атаманша, - Мои люди умеют держать язык за зубами.
Люди ее осклабились широко и самодовольно, демонстрируя отнюдь не голливудские зубы.
- Чего ты боишься? – с раздражением спросил я Элжбету, -Я ранен, связан, твои парни будут за дверью! Сама подумай, как я и куда сбегу?
- Не сбежишь, - кивнула она. И все-таки, она колебалась: инстинкт самосохранения у этой стервы пахал, как трактор первых пятилеток.
- Удалитесь-ка на пару минут, - решилась все же Элжбета, - И ее прихватите, - указала она на Ядвигу.
- Э, нет, - запротестовал я, - или моя панна будет со мной, или…
- Чем ты можешь мне угрожать? – осведомилась Элжбета презрительно, - Вы в моей власти – и ты, и краля твоя. Да не бойся, они ее не испортят. Пока я не позволю,–И, более не внимая протестам, повторила своим товарищам, - Забирайте!
Бандюги уговаривать себя  не заставили.
- Ну, так? – понукала меня Элжбета, когда ухари ее с Ядвигой скрылись за дверью, - Говори, чего ты хотел сказать.
- Нагнись, - перешел я на опасливый полушепот.
- Здесь крепкие и ставни, и двери, - ухмыльнулась она.
- И у толстых стен уши бывают, можешь мне поверить, - заявил я.
Она вновь заколебалась – ее долбанный инстинкт оставался настороже, но все же она подалась ко мне.
- Ниже, - попросил я интригующе, - тайна, которую я открою, известна только Богу и мне…
Ее женское любопытство оказалось сильней инстинкта. Поелозив по скамье задом, она склонила ко мне щекастую, со вздернутым коротким носиком ряшу, и я не дал маху: что есть силы сдавил веревкой не лебяжью шейку пани. Мне ужасно не хотелось этого делать, но Ядвигой я дорожил сильнее, чем атаманшей и кодексом джентльмена. Жарким айсбергом Элжбета рухнула на меня. Дыхание в моей груди сперло, но, так как отдыхать под Элжбетой мне было решительно некогда, то я выполз из-под нее и, покинув атаманшу на полпути к Харонову бару, подошел на цыпочках к двери. Бандиты ошивались за ней. Я огляделся, прикидывая, куда спрятать Элжбету и, поднатуживщись, водрузил ее на одну из обширных кроватей. К сожалению, без балдахинов. В результате всех этих действий моя рана снова стала кровоточить. Пришлось отвлечься от исполнения замысленного, чтобы перевязать себя. Нанося материальный ущерб гостинице – разрывая, то бишь, простыню на бинты, - я вспомнил о кошельке пана Ладека. Наши с ним деньги лежали меж грудей атаманши. Я полез за ними без зазрения совести и плотских эмоций. Сунул деньги в задний карман джинсов, накрыл простыней Элжбету и, вновь подкравшись к двери, скомандовал : «Заходите!»
Вопросом, – почему зову их я, а не атаманша – бандиты не задались. Послушные зову, они сунулись в комнату, толкая перед собой бедняжку Ядвигу, а я встретил их, как учили меня встречать супостатов. Только теперь, развязав Ядвигу и переведя дух, я поимел возможность сориентироваться в пространстве. Мы находились в просторной квадратной комнате, окна которой выходили во двор с коновязью. Там один бандит щеткой тер свою лошадь, а еще пара ягод того же полюшка била баклуши. За оградой простиралась дорога, по которой мы сюда прибыли, а за ней – до самого горизонта – лес. Мы достигли его! Но не через овсы, напрямик, а цивилизовано!
И хотя блуждать по лесу я не любитель, в нем сейчас ощутил бы себя комфортнее, чем на постоялом дворе. Увы, от леса нас отделяли урки! Пока я глядел на мир, недобитые и недодушенные мной личности стали проявлять признаки жизни. Один из амбалов разевал пасть в немом крике, а Элжбета силилась встать. Пришлось снова утихомирить гаврика, после чего я направился к атаманше. Элжбета оцепенела от ужаса. Привыкшая убивать, она плохо представляла себя в роли жертвы насилия.
- Мы можем столковаться, - прохрипела Элжбета.
- Отпадает, - не пожелал я вербоваться в малину, - теперь ты в моей власти. Хочешь жить – сделаешь все, чтоб мы отсюда мирно уехали. Крикни своим людям в окно, пусть оседлают нам коней.
- А потом… - напрягла атаманша непослушные голосовые связки.
- Мы не видели тебя, а ты нас, - популярно объяснил я.
Мозги у Элжбеты работали неважнецки, но ее строптивый боевой дух нисколько не пострадал. К тому же, она не верила, что я и впрямь оставлю ее в живых – о ближних она судила в меру своего Я. Посему, решившись завершить дни достойно, Элжбета поднатужилась и плюнула мне в лицо. Точней, попыталась плюнуть. Для столь дерзостного поступка она оказалась слишком слаба и обслюнила не меня, а свои подбородки.
- Пани ведет себя глупо и не эстетично, - прокомментировал я фиаско Элжбеты, - Богом клянусь, что не причиню вам зла, если дашь нам убраться подобру-поздорову.
- Сучий потрох, - просипела упертая бестия. Ничьим и никаким клятвам она не верила. На то и существовал институт индульгенции, чтобы не связывать себя дурацкими обещаниями.
- Вы не должны перечить пану, Элжбета, - подала внезапно голос Ядвига.
Слава тебе, Господи, не утратила ни разум, ни дар речи от свалившихся на нас испытаний! – Вы должны молить Бога, чтобы мы благополучно добрались до места. Ведь, если схватят нас, вам, Элжбета, власти отомстят за ваше гостеприимство.
- Да, Элжбета, - подхватил я, - в твоих хоромах есть, чем поживиться, и всегда найдутся люди, готовые сделать это. Мы им поможем, если ты не поможешь нам.
Такого расклада атаманша не ожидала. Она затихла – так, что слышно стало, как скребутся в ее толстом черепе мысли – и засмеялась вдруг. Бархатным  баритоном.
- Так держать, сударь! – поприветствовал меня Дьявол, - Не церемоньтесь ни с кем, ибо никто не будет церемониться с вами. Быть или не быть? – вот в чем вопрос! – процитировал он глумливо сэра Вильяма, - Цивилизация маскируется, создавая целые системы социального камуфляжа – конституции, кодексы, профсоюзы, общественное мнение и тэ дэ, но вы-то попали, в конце концов, в естественную для вас среду и, оставшись с ней один на один, ведете себя естественно! Разве это не замечательно?
- Очень, - подтвердил я с сарказмом.
- Учитесь же самому себе! – провозгласил он назидательно, - Познайте в себе исконное! Только тогда, Тимошенко, вы достигните гармонии с миром!
- На уровне пани Элжбеты? – сыронизировал я, - Уж она-то вряд ли знакома с чувством нравственного дискомфорта! Безмятежность – привилегия лиц без чести и совести!
- Ваша совесть, Тимошенко, мешает не только вам, - сморщил он чело пани Элжбеты, - ваша совесть походит на хронически больной, воспаленный орган, который обременяет собой весь организм. Вы то и дело испытываете приступы боли, вы передаете свою боль окружающим. Уже этим одним, сударь, вы нарушаете гармонию мира!
- А вы? – решил я прервать его лекцию, - Вы, значит, решили раз и навсегда избавить меня от совести? Хирургическим путем, разумеется? Эта цель показалась вам столь значимой, что ради нее вы пренебрегли причинно-следственными связями, сударь?
- Их не существует, - огорошил меня Князь Тьмы. Но тут же уточнил. - В принципе.  Вас не волнует, что изменилось в мире от того, что одна какая-то рыбина заглотила другую, а затем стала добычей третьей. Этот мир, о котором мы так долго и нудно талдычим, не более, чем игрушка. Забава. Ребус.
- А операция «Туз пик»? – напомнил я.
- Казаки-разбойники!  - отмахнулся он Элжбетиной пухлой ручкой, - Все б мы одурели от скуки, если бы не научились играть. Но мы играем. Все. Она, - ткнул он пальцем в Ядвигу, - Вы. Я. Господь Бог. Мы с Господом – вами, а вы – друг  другом.
- Тогда для чего вам моя душа? – не повелся я на его откровения, - Почему вы так упорно стремитесь завладеть мною?
- Потому только, что вы мне не уступаете, - ласково улыбнулся он, - меня это раззадоривает. Я ведь тоже устаю, Тимошенко! От всей этой рутинной вечности такая иной раз тоска берет! И тогда я вспоминаю о вас! Я вспоминаю о вас, мой выдумщик и мечтатель, когда мне хочется поразвлечься. – вознамерился он убить меня как человека-творца. – Вы – одна из моих любимых бирюлек, не сочтите за оскорбление.
- Не сочту, - заверил я искренне, - я вам по-настоящему сочувствую, сударь. Миллионолетия одиночества – это ж свихнуться можно! Что вы и делаете.
- Заткнитесь, - грубо посоветовал он. Похоже, я наступил на его любимейшую мозоль. Фигурально говоря, разумеется, поскольку у больших черных дыр не бывает ни рук, ни ног, ни мозолей, - Вы не с ровней разговариваете, вам ясно?
- Мне ясно, что вам душа моя ни к чему, - свел я концы с концами в его рассуждениях, - Если я вам продамся, вы меня утратите. В качестве любимой бирюльки. Мне ясно также, - предположил я осененно, - что в вашем княжестве происходят какие-то катаклизмы, с которыми вы ничего поделать не можете. Вот вы и послали меня разрубить этот Гордиев узел. Я прав?
- Вы – дурак, - разъяренно выпалил он, - Я наставил вас на путь истинный и намерен смотреть, как вы по нему идете! Нечто вроде компьютерной игры, сударь, - сменил он тон, - Вы – мой компьютерный человечек
-Нестыковка, - опроверг я, - вы не можете отождествить меня с собой и наоборот.
- Пусть так, - сдался он снисходительно, - но я – создатель, автор игры. - И, поглядев через плечо на моего Ангела, произнес тоном утомленного суетой чиновника, - «Играйте, Василий», -  С этим он нас покинул.
- Играем, Василий? – тупо, по инерции, спросил я.
- Живем, Василий, - строго поправил Ангел, - то и ценно, что ты – настоящий среди настоящего.
- Точно? – спросил я с детской надеждой, что, стоит мне закрыть глаза и досчитать до пяти, как я перенесусь в свой век и дом.
- Важен ты, - уничтожил Хранитель мою надежду, - Не время, не место действия - ты.
Я понял, что дальнейшие вопросы мои останутся без ответа, и опустился на край Элжбетиного ложа. Меня трясло. Я исходил потом. И в этот миг, как назло, бандиты в углу снова затрепыхались.
- Василь! - предостерегающе вскричала Ядвига.
-  О, Боже! - взмолился я, - Не могу я так жить больше! Не могу и не хочу, Боже!
Но мой Ангел, которому припоручил меня Бог, уже сказал мне все, что счел нужным, и на вопль души моей отозвалась лишь Ядвига: «Если они закричат – мы пропали».
- Ну и ладно, ну и пропали! – простонал я с горячечной яростью, - Туда, значит, нам и дорога!
Не было у меня сил снова бить и вырубать кого-то. Пусть Элжбета и иже с ней остаются после меня такими, какими были здесь до меня. Нас разделяют столетия. Не затем я пожаловал в их эпоху, чтоб кого-то перевоспитывать. Тем более, кулаками. Я ничего здесь не в праве делать, а вот они – они должны изъять меня, как занозу, из тела своего времени. И тогда… я попаду к Нике! Меня снова будут любить. Мы усядемся рядом на каком-нибудь мягком облачке и начнем разговаривать. Разговаривать и смотреть друг на друга, как встарь, давным-давно, на земле. Как мои родители в их яблоневом саду.
- А Мариша? – спросил голос солнечного сплетения.
- Ты не попадешь туда, куда так стремишься, если предашь Маришу и себя, - предрекла Ядвига Никиным голосом, - Ты отдохнешь. Но потом. Сейчас тебе нельзя отдыхать.
Я и сам знал это – умом, но мое тело надрывалось в истерике, а душа в ней тонула. Ей, ранимой, ужас как не хотелось, чтоб я крушил людям челюсти и пересчитывал ребра. Ведь на самом деле она нежна по-девичьи, моя душа, насилие и жестокость претят ей, как секс игуменье.
- Игра закончена, - сообщил я безмолвно Дьяволу, - компьютерный человечек убит.
- Всего лишь ранен, - отозвался он тут же, пренебрежительно, - Вдобавок, не тяжело. Продолжайте.
- Василий! – в отчаянии взмолилась Ядвига.
И я поднял-таки себя. И повел себя, как танк, на две наши копошащиеся на полу смерти. Правда, вырубать бедолаг в третий раз я не стал. Связал их, заткнув пасти, и аккуратно затолкал под кровать. Именно так следовало поступить сразу, но я-то силен задним умом!
- Стареешь, - укорил я сам себя, - утрачиваешь бойцовские навыки, каналья!
Да, расслабуха сильно на мне сказалась. Вероятно, и она входила в планы Нечистого. Я жил беспечно, общался с добрыми, искренними людьми, которые не держат камень за пазухой, и с которыми, стало быть, не надо держать ухо востро, и вот – ношусь тут с бандюгами, как с писаной торбой!
«Ты хуже, чем стареешь, ты элементарно впадаешь в детство!» – отмел я первое свое допущение. Ибо и впрямь стал похож – внутренне! – на себя в возрасте лет пяти. В этом возрасте я был робок, жалостлив, болезненно впечатлителен, а значит, совершенно беспомощен перед злом. Но тогда в беде я звал маму, теперь же мамы у меня не было. Была, но не для меня. К ней взывать мне давно уж не полагалось. Взывали ко мне. Со всех сторон. Из ниоткуда. Звон в моих ушах состоял из многих слившихся в один звук голосов.
- Слушай, Элжбета! – услыхал я сквозь звон собственный свой, показавшийся мне хриплым и грубым голос, - В тебе был Дьявол. Ты его подружка, Элжбета. Ты – ведьма. Но мы забудем все, что мы видели здесь и слышали, если ты подчинишься мне.
Элжбета была, бесспорно, опытной бандиткой, но ведьмой – нет. Посещение Князем Тьмы бренных ее телес застало атаманшу врасплох. Шок ее сменился отчаянной паникой.
- Я… я…, - лепетала она, - я не…
- Ладно, ладно! – прервал я стенания главарихи, - Действуй! Крикни быстро, чтоб оседлали нам трех коней. Тебе же не хочется, чтоб мы угодили в засаду, и палачи развязали нам языки! – объяснил я намерение не лишаться Элжбетиного общества еще какое-то время.
Она попыталась встать, но вновь села. Ей было хуже, чем мне, и я галантно поддержал ее под пышный, с ямочкой, локоток. Рука об руку мы добрели до окна, Ядвига распахнула его, и атаманша сипло, но четко отдала вниз приказания.
 - Не забудьте о припасах в дорогу, - подсказала предусмотрительная Ядвига. Если б я мог восхищаться, то пал бы в ноги панны и губами отер пыль с ее туфелек. Сам-то я о пище насущной вспомнил бы лишь вдали от человеческого жилья!
Приказания атаманши не обсуждались. Надо отдать пани должное: дисциплина в ее малине была, как в армии самураев, а не каких-нибудь там ландскнехтов. Так что, когда мы втроем сошли вниз, оставалось только вскочить в седла да дать шпоры коням. Что мы и сделали.

  Успокоился я немного лишь когда постоялый двор скрылся из виду. Настойчивые сигналы от Ангела, Ядвиги и Единого Целого растолкали, наконец, мой впавший было в состояние анабиоза инстинкт, и теперь он стал моим кормчим. Он заставил меня забыть о жжении в боку, ломоте в костях, о детских всхлипываниях души, и следить за Элжбетой в оба. За Элжбетой, дорогой и придорожными зарослями.
- Держись, Василий, - подзадоривал я себя, - не опозорь свой век, род и Ладислава лично!
Да, Ладек, возможно, простил бы мне экспроприацию его костюма, коня и золотых, но не простит падения с лошади в грязь.

  Эмоции и чувства опасны. Опасны мысли. Но особенно опасны мечты. Опасно быть собой, как опасно собой не быть. Опасно все, ибо все материально в мире, где материальными становимся мы, – вещал мой несовершенный компьютер – головной мозг. Или нечто вещало через него? Не знаю. Вероятно, лишь уважение к Ладиславу помешало мне вылететь из седла на первом, третьем, пятом часу непрерывной скачки. От подпрыгивания на конской спине во мне все болело, багровая пелена застилала временами глаза, но я и сквозь пелену видел Элжбету. На Ядвигу, каюсь, я не глядел. Я знал, как Ядвиге плохо, но меня не хватало на сострадание. Я всецело сосредоточился на Элжбете. Элжбета была врагом, Ядвига – другом, и потому значила сейчас меньше, чем враг. Баба не промах, атаманша могла выкинуть, что угодно. Наше счастье, что денек у нее выдался неудачный – ей досталось и от меня, и от Дьявола. Но к заре она оклемается, с места в карьер начнет делать пакости.
Элжбета ехала впереди, показывая дорогу. Куда? Об этом известно было лишь ей. Мы, казалось, навсегда погрязли в сыром лесу. И, казалось, движемся на месте. Мы стоим на своих, перебирающих ногами конях, а лес коварно вертится вокруг нас.
  Как часто в детских мечтаниях скакал я по лесам, полям и лугам на добром коне, и у меня дух захватывало от счастья! Но тогда при этом я еще и лежал в теплой кроватке или таращился незряче в учебник физики. Зато сейчас мою несчастную плоть с ее затекшими суставами, пламенеющей в боку дырой и дымящимся компьютером на плечах трясет и качает на ухабах реальности, посреди однообразной природы, и нет в этом ровно ничего упоительного. В реальности сладостного вообще маловато. Она подобна каменной глыбе, в которой скульптор-воображение различает формы прекрасной статуи… которой там еще нет, но может быть. Или не быть.
  Мое воображение не работало. Его забивало видом прямой, широкой атаманшиной спины впереди. Я следил за Элжбетой, а компьютер знай выдавал: «Ты сам себя забросил сюда. Когда был маленьким. Ты мечтал об опасностях, вот и не прохлаждаешься теперь на берегах Женевского озера. Стоя на развилке множества троп, ты сделал неверный выбор, пошел не в том направлении – назад, а не вперед. Но повелся на блеск – попер на огонь, отраженный зеркалом. Да, ты был несмышленыш, а когда ты повзрослел и опамятовался, оказалось, что оглобли поворачивать поздно. За тридцать лет жизни ты вспять углубился на триста лет. За последние два года – еще на двести. Тебе не вернуться. Утешайся тем, что все-таки достиг цели. Какой- никакой. Ты ведь мог и не добраться сюда. Не узнать даже, куда стремился».
- Заткнись, - озлился я на компьютер, - без тебя тошно.
Но он не заткнулся: я ведь был его человечком, и он играл  мной.
- Ах, тебе не хватает подсцветки, сударь! – рассмеялся он с интонацией Дьявола, - Радужного нефа! Ну, так создай себе все, что хочешь. На то ты и художник, чтоб творить не реальность, а свое к ней отношение. Твое восприятие – это и есть реальность, - добавил он голосом теперь уже моего Ангела, - не горбись, ты мешаешь себе дышать. Ты в пути, и не столь важно, откуда начался путь. Главное, ты волен двигаться во всех направлениях. Быть может, детские грезы – это самые верные ориентиры твоей души, а все прочие огни не горят – блестят, и подле них ты не отогреваешься. Всмотрись в образы былого – их писала неопытная рука, но какие же они яркие! Поправь контур, придай форму цветовым пятнам, и твоя жар-птица повлечет тебя дальше. Ты не блуждаешь в лесу, парень, ты пробираешься через лес».
Мы и впрямь пересекали лесной массив – с севера на юг, я надеюсь! – по поросшим травой дорогам и еле приметным тропам. Солнце направлялось к закату. Становилось не прохладно уже, а холодно. Или это меня все пуще знобило?
- Привал! – скомандовал я, когда силы оставили меня окончательно.
 Атаманша послушно тормознула коня. Она спешилась первой и теперь глядела на меня изучающе – здоровенная тетка с сильными руками и цепким, недобрым взглядом. Ее взгляд выражал желание вцепиться мне в глотку. Да, Элжбета находилась в куда лучшей физической форме, чем мы с Ядвигой вместе взятые! Уверенно попирая твердь широко расставленными ножищами, Элжбета сообщила мне, насколько я плох: «Лихорадка из пана жизнь вытрясает». Не знаю уж, какое дыхание открылось у меня после такого диагноза, но с коня я соскочил проворней, чем ожидал, и вынул из седла полуотключившуюся Ядвигу.
  Ядвига так осунулась за время пути, что казалась раза в два тоньше и раз в пять прозрачнее, чем была. «Да ведь она же больна! – дошло до меня, - Позавчера она скончалась от какой-то хворобы, а сегодня у нее рецидив! Она же у меня слабенькая!»
  Нам бы развести костер, выпить по кружке подогретого вина, но… Разводить костер так же опасно, как мечтать, а от вина мы с Ядвигой осоловеем. Тут-то пани Элжбета и передушит нас, как кутят. Да и с боком у меня что-то не то. Правая рука почти перестала двигаться. Элжбета поймет это, едва я попытаюсь наломать хвороста. Мой организм не приспособлен к тому, чтобы его вспарывали средневековыми пиками!
- Ты совсем плохой, пан, - прониклась атаманша моей печалью, - скинь рубаху, я гляну. Не бойся, вреда не сделаю.
Я покачал головой, но она не отстала.
- Мне все равно, помрешь ты или выживешь, - от души призналась Элжбета, - но я баба все-таки, а бабе тошно глядеть, как мужик от раны загибается пустяковой. Паненка твоя тебе не поможет – она сама будто с того света вернулась, - как в воду поглядела пани Элжбета, - а я знахарка. И мать моя, и бабка знахарками были. Вот как в прежнюю войдешь силу, тогда, может, и поквитаюсь с тобой за все, а такого не трону. Меня за то Бог дара врачевательского лишил бы.
Последний ее довод меня сразил. Я позволил ей обследовать коросту повязки. Если в ней Элжбета и узнала свою простыню, то не подала виду. За простыню она помстится со мной попозже – если я оклемаюсь. Пальцы у атаманши и впрямь оказались чуткими.
- Потроха целы, - определила она и принялась вином отмачивать повязку от раны. При этом она говорила, не умолкая - монотонно, словно бы нехотя, на одной низкой шершавой ноте. Это, видимо, входило в обряд оказания первой медицинской помощи, ибо гудение атаманши действовало, как анестезия.
- Ты-то жить будешь, а вот Янека не воротишь, - равнодушно, словно бы за между делом, сообщила она, - Янеку ты, пан, голову скамьей проломил. Он как стоял, так и рухнул замертво. И Войцех не оправится, нет. Ему ты, пан иноземец, половину ребер в щепки разнес. Ты, пан, из каких земель родом? Это где штаны такие смешные носят?
Потому ли, что об убиенных мною бандюгах она вещала так же просто, как о штанах, или из-за того, что все здешние события представлялись мне ирреальными, я никак не отреагировал на признание Элжбеты. Информация о том, что я нарушил заповедь главную, легла в память моего персонального компьютера, но оказалась вне досягаемости для чувств.
- Туда им и дорога, - так же буднично, как Элжбета, произнес я.
- Может, и так, - сразу согласилась она, - у всякого дорога своя, и свой конец у всякой дороги. Я рану твою промою, гниль вытяну, а уж дальше – как Бог решит. Может статься, эта дорога для вас – последняя. – И она указала подбородками на Ядвигу, улегшуюся в изнеможении на землю.
- Смертью твоя паненка помечена, - как бы даже с участием пояснила Элжбета, - я-то знаю, что говорю – я вижу. Ты по земле еще погуляешь, она – нет. Не со зла я это сказала, - добавила она, колдуя над моей раной, - нет у меня зла на тебя. Кабы не стражники, оставила б тебя при себе, но с властями мне ссориться ни к чему. Теперь отдыхай, а я костер запалю. Здесь глухие места, никто не увидит. Меч мне дай только. Не руками ж сучья ломать! – и она показала мне свои руки – ладонями вверх – большие, но без трудовых мозолей, зато с длинными точеными пальцами. Я очень живо себе представил, как пальцы эти стискивают рукоятку меча, клинок взмывает над головой атаманши, а моя голова.… Ну, уж нет! Я не предрасположен к самоубийству.
- Как хочешь, - пожала атаманша плечищами. Зыркнув на меня с презрением и обидой, Элжбета отворотилась, и я, сам не зная почему, протянул ей оружие. Она взяла его и молча двинулась в заросли. Я глядел, как она топает сквозь подлесок – кремень-баба, на которой бы пахать и пахать, но которая сама не прочь припахать всех прочих. Как ни странно, она мне нравилась. Я был ей благодарен за перевязку и откровенность. За добро, потому что о зле не помнил. И то, и другое, к тому же, существовало сугубо в моем воображении. Я пребывал в пустоте, а пустота – во мне. Похоже, я достиг-таки гармонии с миром. Впрочем, была еще и Ядвига…. При мысли о ней ощущение покоя меня покинуло. Свернувшись калачиком, Ядвига лежала на холодной земле и, казалось, вот-вот впитается в нее, как роса. Она, такая погожая, милая в утро моего здесь появления, выглядела сейчас просто ужасно. Ведь если кто и совершал всю дорогу подвиги, так это Ядвига. Для того и спустилась она с небес. Вместе мы или победим, или погибнем. Но всего прежде надо спасать Ядвигу.
Расстелив на траве свой плащ, я перенес на него хрупкое тельце, укутал полами и занялся сбором хвороста. Вернется Элжбета или нет – неизвестно, полагаться я должен лишь на себя. Добыв при помощи зажигалки огонь, я подумал, не подымить ли мне «Ватрой», но подавил это рефлекторное желание. Состояние моего здоровья хорошо было тем, что мне нисколько не хотелось курить. Если меня еще пару разиков ранить, в родной век я возвращусь инвалидом, но без вредных привычек!
В полторы руки я распаковал кладь, развязал бурдюк и плеснул вина в серебряную Ядвигину чашу – фамильное достояние девочки. Чашу я поставил близ костра – так, чтобы не закоптилась, и сел рядом, ждать, когда вино подогреется. Я ни на что не надеялся и ничего не боялся. Кажется, такое состояние духа называется свободой от обстоятельств. Пустота окутывала меня – цветная, сырая, благоухающая дымом и листьями – но и ею я не наслаждался уже. Потому что в ней я теперь жил. Весь. Включая мой отключившийся наплечный компьютер.
Элжбета вернулась, нагруженная дровами, и тут же, ни слова не говоря, принялась хлопотать у костра. Все-то она умела. Когда хотела. Положительно, она мне нравилась все больше и больше. Я ей, кажется, тоже глянулся. И хотя она не похвалила меня за проделанную работу, вид ее выражал одобрение. Пока Элжбета делила на порционные куски снедь, я, глоток за глотком, влил в Ядвигу содержимое кубка, но сам к вину не притронулся. Представляю, как бы поразились этому мои севастопольские друзья! А как обрадовалась бы мама! Мда, мои мама с папой и предположить не могли, что их мальчик будет сидеть в глухом средневековом лесу между бандиткой и девственницей, прячась от собственного пра-пра! Я окликнул Единым Целым родителей – мне захотелось их увидеть в их далеко, поглощенных друг другом и будущим Васильком Тимошенко, но все равно родных мне и близких - но родители не отозвались. Зато Ника, путеводная моя звездочка, меня не оставила. Ника свыше посылала мне потоки любви, она бросала мне спасительный конец, и я с готовностью за него ухватился. Поднимай меня, милая, тяни на облако, я согласен! Выпав из своей эпохи, я отбился от стаи, сделался одинок и, вот, пропадаю теперь!..
- Мариша! – укорил Ангел.
- Не сложилось, - с оттенком грусти ответил я.
Я опять был Никин, а не Маришин, ибо Ника принадлежала Смерти, как и я сам, а Мариша обреталась покуда среди живых. Я устал от земной жизни, земной Любви, себя земного. Устал смертельно. И я рвался к Нике всем, что от меня уцелело – к Нике – жене, Нике – матери, Нике – дочери, Нике – во всех ипостасях женских. Я хотел уткнуться в ее колени лицом и жаловаться, и плакать, стонать и рыдать от боли и досады на все, что пережито мной и другими. Ангел тщетно бился об мою душу своей светлой, лучезарной душой – я не был прежним Василием Тимошенко, разудалым авантюристом и смекалистым парнем,  ибо вляпался в два прошлых сразу: историческое и персональное. Впал в детство, то бишь. Правда, не до конца, так как сохранил мышление взрослого человека вкупе с навыками рукопашного боя. А вот мироощущение изменилось. Я являл собой гибрид пятилетнего пацаненка с громилой-роботом. Надо было срочно что-то делать с собой. Но, что и как?..
- Иди к Марише, - подсказала мне с небес Ника.
Увы, в моем детстве не существовало Мариши! Ее вообще не существовало тогда. Как нет ее и теперь для меня-гибрида.
- А ты рассердись! – осенило Нику, - На себя, на Дьявола! Хорошо, по-настоящему рассердись! Без злобы! Так, чтобы душе стало жарко!
Это был совет дельный, но в пустоте, из которой состоял я, не рождалось никаких волн – ни звуковых, ни цветовых, ни волн гнева. Скоплением холода сидел я у костра, запивая кислым вином безвкусную дичь. ( Я таки стал пить вино, чтоб согреться).
Элжбета косила на меня зорким глазом. Ждала, когда я отрублюсь? Дура! Мы, роботы, так просто не отключаемся!
    - О чем пан задумался? - справилась дура. Ей не терпелось узнать, далеко ли мне до полного отупения.
    - О Любви, - поразил я и себя, и Элжбету.
Атаманша раскрыла рот, посмотрела вопросительно сперва на меня, потом на Ядвигу и спросила с чисто бабским участием: «Тебе не хочется ее потерять?»
    - На хочется, - подтвердил я.
    - Ну, так молись за нее Всевышнему! – посоветовала Элжбета, - Она на полпути к его царствию. Если Он пожелает, вернет ее, а если нет…  - и Элжбета пожала философски плечищами. Затем она вытерла подолом сальные губы и объявила: «Спать ложусь. И пану поспать советую. Если пан хочет осилить дорогу».
Укладывалась она обстоятельно, с предусмотрительностью человека, чей инстинкт самосохранения работает точней Кремлевских курантов. Мой же инстинкт то и дело порывался впасть в дрему. Подобной роскоши я позволить ему не мог, а потому что есть мочи встряхнул его - искру света в вакууме темного прозрачного льда - и приказал: «Бди!»
Сам я тоже вознамерился бдить. Это было высшим проявлением теперешнего моего мужества. Да и оно шло от робота, от заложенной в нем программы, а не от моей жажды жить. Тренированному громиле поручил я себя и Ядвигу.

  Лес был незрим, неподвижен, грозен. Вопреки уверениям астрологов, что я должен тащиться от уединения и природы, всего этого я, в принципе, не люблю. Особенно – в совокупности. Нет, я, конечно, нуждаюсь в уединении, но не более, чем прочие люди, а на природу предпочитаю выбираться с компанией, на день-другой. Лесник из меня ни в жизнь бы не получился. Да и лесной брат - тоже. Хотя, в своих ребячьих фантазиях, бывал я и егерем, и разбойником, и партизаном. Хорошо,  стать подводником не мечтал! Не то б торчал сейчас на дне Мариинской впадины!
Элжбета храпела – ведь она страдала аденоидами, несчастная! Храпела атаманша вполне натурально, и ее храп меня расслаблял. Я снова стал маленьким. Точнее, нас было двое в комнате. Один лежал больной в кроватке за ширмой, а другой наблюдал за ним с высоты своих 32 с гаком лет и метра девяноста семи в длину. В ногах у меньшего сидел отец – молодой, черноглазый, в линялой голубой майке и пижамных штанах - а с кухни долетали вкусные запахи. Там мама делала пюре с аккуратными маленькими котлетками и десерт – яблочные оладьи к чаю. Как же я, оказывается, стосковался по домашней еде! По звяканью посуды и шуму льющейся из крана воды! По матери и отцу!
    - Вот сейчас ты кто? Октябренок, внучок Ильича! А скоро станешь пионером! – оживленно втолковывал мне отец, - А пионеры – ребята сильные, закаленные, в пионеры не берут доходяг! Ты меня понимаешь, Вася?
Я кивал, судорожно сглатывая слюну - у меня ужасно болело горло. Отец улыбался мне нарочито бодро, но глаза его смотрели встревожено.
    - Так что, Вася, ты, как поправишься, сразу начинай закаляться, - приказал он, но мама услышала и одернула его через стену: «Юра, ты не доктор, так что по поводу закалки давайте-ка лучше посоветуемся с врачом!»
    - Посоветуемся, - не стал спорить отец, - но мне, вот, не нравится, что мой сын такой чахлый! Чуть ветром его обдуло,  и он уже слег! – слова его адресовались мне, а не маме: он проводил со мной сеанс психотерапии, хоть и не знал этого, - Мне же обидно! Надо мной уже офицеры на корабле смеются! «Юрий Алексеевич, - говорят, - как вы можете моряками командовать, если сына своего не воспитали настоящим мужчиной?»
    - И ты не командуешь? – устыдился я фурункулярной ангины.
    - Я в тебя верю! – провозгласил отец, - Верю, что ты скоро поправишься и больше не будешь чахнуть! И тогда папа возьмет тебя к себе на кораблик.
    -   Юнгой? – похолодел я и большой и маленький. Для морской службы я годился, как мясник для балета. Одна мысль о том, что меня могут загнать в Нахимовское училище, побуждала меня бежать из дому, куда глаза глядят. А разговоры о моем будущем офицера в семье велись все чаще и чаще: отцу хотелось, чтоб я шел по его стопам. Слава Богу, держала мою сторону мама - она понимала, что вояка из меня никакой. Но и отец не сдавался. И вот он решил сдать меня на флот без училища – просто взять, да и зачислить в экипаж своего кораблика!
    - На юнгу, Вася, тоже учиться надо, - назидательно сообщил отец, - это в старину брали пацанов на корабли юнгами, и они от бывалых матросов живой опыт перенимали, а на современном флоте так не положено.
    - «Хорошо-то как!» – подумал я, и у меня чуток отлегло от сердца.
Морской службы я боялся панически. Хотя совсем не боялся прыгать в море со скалок, заплывать за буйки или купаться в шторм. Зато при мысли о корабле во владениях Посейдона и себя на том корабле мне становилось плохо. До остановки дыхания. Так, будто я стремительно погружаюсь в пучину и ничего не могу с этим поделать. Мои легкие рвутся в клочья, рот, разинутый в немом крике, полон воды, со всех сторон я окружен ею, но мозг все еще работает, по инерции, на холостых оборотах. Поскорей, побыстрее бы умереть! Но я, зараза, живуч! Я так долго, так жутко агонизирую в своей холодной, скользкой могиле!…
 - Вот когда ты окончишь Нахимовское училище… - между тем, вслух мечтал отец.
 - Нет, папа, - перебил я невежливо, - я стану художником, когда вырасту.
 - Как это? – опешил отец. Работу художника он полагал занятием, не достойным мужчины, - А кто же тогда будет Родину защищать, продолжать семейные традиции, Вася? Ты у меня единственный сын!
    - Все равно, я буду художником, - прохрипел я упрямо.
Мне жаль было огорчать отца, но врать ему я не мог - я ведь только что, в очередной раз, погиб в глубинах какого-то океана, и мне совсем не хотелось, чтоб такое приключилось со мной по правде. А со мной именно такое и приключится, стоит мне взойти на корабль! Я это знаю. Мой отец – нет.
Отец уставился на меня, как на строптивого подчиненного – с угрозой во взгляде – он не терпел, когда ему возражали. Но тут из кухни выплыла мама – с подносом и классической фразой: «Кушать подано». Она опустила поднос на стул возле моей кровати, а отца отправила мыть руки и садиться за стол. Отец подчинился. Мама была единственным человеком, которому он всегда безропотно подчинялся. А я подрызгал вилкой пюре с котлеткой – мне совсем не хотелось есть – и полетел. У меня это получалось само собой. Лежа в постели, я как бы приподнимался на цыпочки, прижимал к бокам локти – дабы уменьшить сопротивление среды – и стартовал. Взлетал я медленно, плавно и медленно, с горьким сознанием, что до звезд не достану. Всякий раз, поднимаясь, я утыкался теменем в потолок. Позже, практикуясь, я научился достигать облаков, но вырваться за рамки Вселенной все равно не удавалось. А меня именно туда и тянуло. Мне хотелось увидеть, как она выглядит со стороны, извне, наша Вселенная!..
  Я глядел на себя – напряженного, с втянутым животом и притиснутым к груди подбородком, - на свой дежурный вертикальный взлет к Единому Целому, и недоумевал: ну почему мне неймется, с таких лет неймется?! Может, я сумасшедший?!
Маленький, я встал и протопал босыми пятками к серванту, к синему шару, оставшемуся от бабушки. В принципе, это был не шар, а полусфера из толстого голубого стекла, с цветущей веткой и снежинками в глубине, но я эту штуку называл шаром. Она им становилась, когда я вглядывался в толщи голубизны. Оттуда били токи  другой реальности. Сказочно красивой, загадочной. В глубине шара с веткой обитали и гномы, и доблестные рыцари, и моя принцесса. Все они нуждались во мне. Они посвящали меня в события своей жизни, иногда просили о защите и всегда – о внимании. Они любили меня, а я их, ведь это я их увидел и этим создал.
    - Не обижайся, Зоя, но твой ребенок психически – не совсем…, - распиналась за стеной ярко размалеванная тетка в цветастом платье,  жена одного из сослуживцев отца, - То, о чем ты рассказывала мне,  патология. Это я тебе заявляю авторитетно, как детский психолог.
Она заявляла это всегда, когда приходила к нам в гости вместе со своим скучным бесцветным мужем. С тех пор, как я признался маме в своем умении летать, а мама ляпнула об этом психологу. Рожденный ползать, бегать, прыгать и метать гранату летать не должен!
Родители принимали гостей на кухне, потому что в комнате болел я – патологический урод, подверженный, вдобавок, еще и  простудным хворям. А я летел туда, где Ядвига над синей водой расчесывала пшеничного цвета волосы, летел к принцессе из глубин Шара. Но я не видел Ядвигу, для этого я был слишком мал…
Я проснулся прежде, чем услыхал визг Ядвиги. Кретин, я закемарил таки, и этим не замедлила воспользоваться Элжбета!

  Элжбета тоже голосила вовсю. Ржали, хрипели, метались лошади.
- Это не люди так их всех напугали, - догадался я, - Волки!
Вскочил и увидел два ока по ту сторону полупогасшего костерка. Из литературы я знал, что волки огня не любят, а посему стал быстро раздувать пламя. Процесс давался с трудом, но струхнувшая атаманша не рвалась помогать мне. В конце концов, я вооружился горящей веткой и, готовый вступить в единоборство со стаей хищников, услыхал вопль Элжбеты: «Беги, пан, беги! То оборотень!»
Элжбета и Ядвига, обе в седлах уже, насилу сдерживали обезумевших лошадей. Сдерживала, впрочем, только Ядвига. Элжбета, наоборот, стегнула свою кобылу, и лесная тьма поглотила их. Для нас с Ядвигой, наверное, навсегда.
    - Вася, Вася! – взывала ко мне Ядвига. Конь под ней взбрыкивал, норовя сбросить ее и припустить за лошадью атаманши. Но я все стоял с горящей веткой в руке и пялился заворожено зверю в глаза. Это был вызов. Собакам и волкам не смотрят в глаза, если хотят остаться с ними в дружеских отношениях. Правда, я не был уверен, что передо мной волк – мало ли всяческого зверья в лесах! Но это не оборотень. Ведь об оборотнях я никогда не думал, я в них не верил, никак их не представлял себе, а значит,  не мог вызвать в реальность из шара своего детства.
Судя по диаметру зенок, зверь мне угрожал крупный. Не нашлось на него охотника, вот и заматерел. Ну да ничего, я с ним справлюсь. Дура Элжбета, что одна ломанулась в ночь, но теперь это – ее проблемы.
Неотрывно следя за зверем, я стал обходить костер. Я и сам походил на зверя на страже родного логова. На свободе волков я прежде не видел, те же, которых наблюдал в зоопарке, выглядели куда худосочней этого. От того, не иначе, что зоопарковская обслуга не слишком щедро делилась с ними мясом! Так что, ничего особенного в представшем предо мной хищнике не было. Разве что, улыбка. И злобная, и кокетливая одновременно. А так – хищник как хищник – и сейчас я его… Хищник подпрыгнул, оттолкнувшись от земли всеми четырьмя лапами, перекувырнулся в полете и, приземлившись, оборотился Еленой Васильевной. Кем бы еще мог он обернуться! Я настолько не удивился метаморфозе, что спросил раздраженно: « Вот какого?!..» Заместительница 127-го своими фокусами лишила нас полезного общества атаманши.
    - Можете считать меня ретроградкой, - криво усмехнулась она, - я предпочитаю дедовские методы появления, проверенные веками.
  К нашему костру она подсела так по-хозяйски, словно находилась у себя в кабинете.
    - В отсутствие Владимира Ивановича я отвечаю перед Нижайшим за ваше пребывание здесь, - сообщила она. – У вас есть проблемы?
    - Вот это сервис! – от души восхитился я, - Да у нас одни сплошные проблемы, и ничего кроме!
    - Знаю,  - кивнула Елена, - вы ранены, Ядвига больна, и вы не знаете толком, где вы находитесь. Эти ваши проблемы меня не интересуют. Я хочу знать, есть ли у вас проблемы с совестью, Тимошенко? Полагаю, вы с этой химерой покончили?
Она, видимо, так рвалась к нам, что не успела поужинать, и теперь наверстывала упущенное, с волчьим аппетитом поглощая наши запасы. У меня не хватало совести указать на вульгарность ее манер. Попрекнуть голодного куском мяса - разве такому учили меня семья и школа?! И все-таки я решился: нас с Ядвигой, в отличие от Елены, ждал путь в Неведомое.
    - Извините, конечно, но нам тут еще жить и жить, - заявил я, вклиниваясь между пищей и демоницей, - что до совести, то с ней все в порядке.
    - Болит, - констатировала недовольно Елена Васильевна, - выходит, вы не на пределе пока.
    - Скажите-ка лучше, зачем я здесь вообще? – потребовал я хоть какой-то информации к размышлению, - Да, я сам напросился. Мне надо найти Маришу. Но это все следствия. Поговорим о причинах. Чего такого я должен здесь натворить?
    - Натворите, не сомневайтесь, - обнадежила фурия, - когда дозреете.
    - Или помру! – огрызнулся я.
    - Вам так не хочется помирать, что вы себе едва ли это позволите, - отмахнулась она, - Бывайте!
Исчезла Еленушка без театральных эффектов. Не подпрыгивала и не ударялась о оземь, а тихо-мирно растаяла в воздухе. Наверное, обожралась. По природе своей эта ведьма была тем серым сказочным волком, что принял когда-то облик Елены Прекрасной. Облик ему так понравился, что он решил в нем остаться. Оборотень-трансформер!
    - Ты что-нибудь поняла? – спросил я Ядвигу, когда кони и листья на осинах перестали дрожать. Как бы то ни было, а оборотень-трансформер возвратил мне в какой-то мере меня, взрослого мужика.
    - Мне кажется… - промолвила Ядвига, подумав, - они хотят, чтобы пан здесь убил кого-то.
    - Папу Римского, например? – предположил я сердито, - или всех Медичи? Или самого себя?
    - Ты им нужен живой, - уверенно сказала Ядвига.
    - Беспомощный! – выпалил я в сердцах. И, кажется, попал в точку.
Что ж, надо срочно расти и крепнуть. А для этого чуток оклематься. Я был уверен, что в эту ночь нас не потревожат больше ни четвероногие, ни двуногие визитеры, а потому указал Ядвиге на спартанское ложе возле костра и привел себя в горизонтальное положение. Во сне, как частенько повторяла мне мама, все болезни проходят. Пройдет и болезнь обратного роста.

  Во сне я их разглядел как следует. Они колчезубо мне улыбались, Янек и Войцех, убиенные мной бандиты. Ремесло наложило на них отпечаток столь зримый, что друг на друга походили они, как Ленин и партия. Разве что, Янек был поквадратней, а морду имел, изрытую оспинами. Подавшись ко мне, жмурики лыбились и укоризненно и одобрительно: ведь отправив их в преисподнюю, я нарушил важнейшую из заповедей Христовых! Это меня с ними роднило.
    - А вот и хрен вам! – заспорил я с очевидным, - Превышения самообороны, и того не было!
 Жмурики прыснули.
    - Наш он, - убежденно заявил Войцех.
    - Наш, наш, - как болванчик закивал Янек  проломленной головой, - обождем чуток, да и прихватим в пекло с собой!
    - Не на того напали! - озлился я.
    - Это я тебя поранил копьем, - горделиво сообщил Войцех, - так ранил, чтоб подольше мучился!
Даже смерть не отучила его от привычки врать.
Потирая руки, они отодвинулись от меня. Верней, были отодвинуты, ибо морды их сменил фейс Елены Васильевны.
    - Продай совесть, и к утру ты поправишься, - предложил волк-трансформер шелковым голосом, - сам подумай, что для тебя важней: ты сам, здоровый и сильный, или гниющая рудиментальная часть тебя?
Итак, - смекнул я во сне, - они решили завладеть моей душой по частям.
    - Неравноценный обмен получается, - исхитрился я поймать Елену на противоречии, - кто ж больное отдает за здоровое?
    - Мы – санитары леса! – провозгласила она, - эскулапы Земли! Мы несем людям спасение и благодать, гармонию с миром!
    - В гармонии с адом обрету я райскую жизнь! – отозвался я в тон трансформеру, чем сбил Елену Васильевну и с толку, и с патетической ноты.
    - Ну, так что, по рукам? – взял себя эксволк в лапы.
    - А иди ты! – послал я устало. И тут же заснул вторично – прямо во сне. Леночка с мертвецами рванулись было за мной, но Ангел крылом преградил им путь, и до утра мне уже ничего не снилось.
Пробудившись, я не сразу открыл глаза. Во мне теплилась надежда, что утро застанет меня в родном, престижной сталинской постройки, доме. Но ни шума машин за окнами, ни колокольчика молочницы не услышал. Звенели птицы, фыркали лошади, потрескивал костерок, в который кто-то подбрасывал сучья. Ядвига, конечно же, больше некому! Ведь я так и остался в ее столетии. Но утро, оно и в 14-м веке вечера мудренее. Тем более, что за время мирного сна я мало-мальски восстановился в возрасте и уже не столь трагично воспринимал новые приключения Василия Тимошенко. В конце-то концов, куда более одиноким я себя ощущал бы в здании современного американского небоскреба или в искусственном лесопарке Германии! Мне повезло: я попал в родственную среду! Я потянулся, поглядел в светлеющее летнее небо и скосил глаза на Ядвигу. Ядвига, слава Богу, не умирала. Румянец на ланитах ее не вспыхнул, но не была она так бледна и прозрачна, как накануне.
Примерная хозяюшка, Ядвига делала завтрак. Без кофе в постель, к сожалению, ну да, на нет и претензий нет!
    - Как тебе спалось? – спросил я, - Видения никакие не посещали?
    - Ника, - ответила Ядвига, - она придала мне сил, чувствуешь?
И Ядвига улыбнулась. Да так, что заиграли ямочки на щеках. Она впервые мне улыбнулась, и я нашел, что улыбка очень ей к лицу. Нет, не покину я здесь Ядвигу, когда придет пора возвращаться!

  В путь мы двинулись по росе, готовые к труду и обороне. Мы не гнали коней, не делали привалы и на вечерней заре тихо въехали в городишко на задворках здешней цивилизации. Если кто нас и приветствовал, так только псы на окраине. Ни 127-го, ни Елены, ни Лада, к счастью, не наблюдалось. Как нормальные путники, мы нацелились на поиск ночлега, но тут-то я его и увидел! Коллегу, брата по ремеслу! Он взирал на только что намалеванную им вывеску сапожной лавки, звенел в кулаке монетами и прикидывал, не слишком ли его круто обули. Шмотки на нем были ветхие, как он сам, но у него  были краски! И кисточки! И где-то у него была мастерская!
При виде него я понял, как мне не достает работы! Даже сейчас, раненный и гонимый, я окунулся бы в нее с наслаждением, как в лагуну с живой водой!
    - Пусть пан меня извинит, - свесился я с седла, - но я хотел бы видеть картины пана.
Старик дернулся, подпрыгнул, и оторопело уставился на меня.
    - Пан в восторге от вашей вывески, - поспешила успокоить его Ядвига.
    - Вы хотите что-то мне заказать? – по-немецки, с надеждой спросил старик.
    - Там видно будет, - не прикинулся я вслепую Лоренцо Великолепным, - но само ваше стремление угодить мне будет оплачено.
Обещание это вылетело из меня помимо собственной моей воли. Похоже, я вжился в образ щедрого пана Лада. И, дабы не бросать слов на ветер, сунул бедному рекламисту монету. Бог весть, какой стоимости. Немалой, если судить по тому, как старик оживился, засуетился и заковылял вприпрыжку по улице.
    - Ты опрометчиво поступаешь, Василий, - подал голос мой пробудившийся с опозданием инстинкт, - ты рискуешь вновь стать жертвой грабителей!
    - Перестраховщик! – отмахнулся я от инстинкта, - Этот старец так же безобиден, как беден. И нельзя же, в конце концов, настолько не доверять людям! Надо быть к ним добрее! – процитировал я своего Ангела.
Медленным шагом, верхами плелись мы из проулка в проулок вслед за нашим колченогим проводником. Вид проулков принудил меня прислушаться к ворчанию инстинкта: ни наши красавцы кони, ни мои шмотки в антураж вороньей слободки не вписывались. И хотя городок с немецким, по преимуществу, населением выглядел опрятнее того большого, из которого мы удрали, он не напоминал иллюстрацию к сказкам братьев Гримм. «Не прошло и полгода», как дедок достиг двери, над коей красовался его, с позволения сказать, герб: перекрещенные наподобие рапир кисти. Слетевшиеся со всех сторон пацаны наперебой теребили поводья наших коней – всем хотелось подзаработать. Я выбрал из толпы услужливых мальчишек самого мелкого – он внушал мне больше доверия, чем его ушлые соседи – и препоручил ему средства передвижения.
Пока я разрывался между любовью к людям и бдительностью, мэтр наш успел побывать внутри дома и всех там поставить на уши. Теперь, показавшись из тьмы проема, он беззубо нам улыбался и отвешивал поклон за поклоном. Вероятно, никто доселе не воспринимал его как рекламиста всерьез.
    - -А может, он гений, - смело предположил я, - потому и бедствует, обремененный злобствующими с голодухи домашними!
 Я был дважды не прав. И относительно дедовой гениальности – если судить по двум увиденным мною вывескам, и относительно его домочадцев. Они не злобствовали – эти затурканные тихие люди заискивающе нам улыбались. Правда, было их и впрямь многовато: щуплая старушенция - жена, штук пять или шесть подурневших в девичестве бесприданниц и их более удачливая сестрица – в окружении нечесаной малышни и мрачного субъекта с лошадиной физиономией. Субъект, судя по физиономии, не дурак был выпить, а затем – устроить построение семейному коллективу. Но сейчас он давил из себя улыбку. Рассчитывал, проходимец, что я проникнусь и выставлюсь!
Оставив домашних мэтра благоговеть, мы втроем поднялись в каморку, исполняющую функции мастерской. Да, наш хозяин не был Пирасмани! Его мазня подействовала на меня столь удручающе, что я не сразу совладал с выражением лица, когда мычал что-то вежливое. А что еще надлежало мне промычать? В чужом доме положено быть учтивым – так учила меня моя бесценная мама. Наш хозяин извлекал из углов все новые и новые невостребованные гадости, а я бродил с отрешенным видом по мастерской, позвякивал шпорами и накручивал ус на палец (усы мои в благодатном климате 14-го столетия стремительно пошли в рост, но не торчали щегольски вверх, а свисали вниз, как у запорожца, отчего я выглядел достаточно браво, в собственных, по крайней мере, глазах!).
    - А как насчет станковой живописи? - спросил я, когда смотреть на мазню сделалось невтерпеж, а мычать стало нечего.
От такого вопроса можно было б и воздержаться. Герру Францу не до высокого искусства. У него на руках семейство. Кистей не покладая, сражаются они с зятем за крохотное местечко под солнцем!
Я кивнул понимающе. Зять был еще тот талантище. Ну да, Бог с ними со всеми. Моя задача – купить кисти и краски и удалиться восвояси. Я б давно так и сделал, если б не воспитание вкупе с финансовым кретинизмом. Я воззвал взором к Ядвиге и, больно крутанув ус, признался, что еду в Италию – учиться живописи у тамошних мастеров, а потому куплю у герра необходимые для ученичества причиндалы. Дабы в дороге писать этюды. Герр Франц подпрыгнул и всплеснул ручками.
    - Зачем же вам подвергаться стольким опасностям? – затарахтел он, лыбясь все обольстительней, - Я буду счастлив давать вам уроки!
 Он-то, конечно, был бы счастлив поправить за мой счет свое материальное положение, но я не нуждался в его уроках – я хотел обучаться у лучших мастеров мира.
  О лучших мастерах герр Франц понятия не имел – его мир замыкался пределами его городишка. Поэтому он усилил натиск: герр шкурой чувствовал, что я – ротозей, то есть, добыча, которая сама просится в зубы. И это не важно, что у него нет зубов – хватка-то уцелела! Благодаря ей и тянет герр срок в земной юдоли, вопреки всему, и даже пьянице зятю. Зять, кстати, был тут, как тут. Он помалкивал, как то положено подмастерью, но сопение его звучало красноречивей слов. Этот субчик, дай ему волю, с радостью отоварил бы меня по макушке в темном углу!
 Я вновь призывно поглядел на Ядвигу, и Ядвига не подвела. Тоном, не терпящим возражений, крошка сообщила халтурщику, что пан знает, у кого ему брать уроки, что до герра, то он волен продать или не продать нам краски, и все! Тон Ядвига взяла самый верный, но мне как демократу и гуманисту сделалось неловко от ее холодной надменности. Поэтому я попер на попятную: дал сколько-то денег субчику, чтобы он купил вина обмыть сделку. Ядвига поглядела на меня укоризненно, но смолчала: господа не бранятся в присутствии простых смертных. Даже из-за того, что пан спонсировал субчика на целый погреб спиртного! Мрачного субъекта, как ветром сдуло. Герр Франц погнался за ним в тщетной надежде тоже обогатиться.
    - Ты не должен сорить деньгами, Василь, - воспользовалась отсутствием их Ядвига, - и мы не можем задерживаться здесь дольше, чем того требует надобность. Ты не ровня этим людям, тебе нельзя с ними бражничать.
    - В конце концов, мы с герром Францем – коллеги, - нашел я оправдание своей дурости,  - могут же у меня быть заморочки, раз я художник?
Ядвига полагала, что нет.
Сокрушенный, воротился герр Франц: ублюдка зятя он явно не раскрутил. Я оставил их с Ядвигой бить по рукам и сошел вниз, в жилое помещение дома. Здесь ждал меня стол, уставленный закусью, и принарядившееся семейство мэтра. Семейство робело, стыдясь убогости быта и угощения!
 Как гуманист ХХ века, я от их униженности страдал. Мне кусок не лез в горло, а вино в него не лилось, хотя есть и пить хотелось. Да и блюда казались роскошными – по сравнению с тем, что вкушал я в своей холостяцкой жизни в родной эпохе.
Поэтому я опять сделал глупость: приказал семье мэтра составить мне компанию за обедом!
 Я был уже хорош, когда Ядвига с мэтром и  покупками спустилась из мастерской. Зрелища, которое им открылось, мэтр в своем доме не наблюдал со дня его основания. Я сидел во главе стола пародией на Ребранта – с младшей хозяйской дочерью на коленях – пел песни и распространялся о том, как я служил в десантуре. И, хотя служил я по преимуществу рекламистом, мне было о чем понарассказать! О том, например, как однажды ночью нас подняли по тревоге и загрузили ошизительной работенкой: одни макали клочки бумаги в зеленку и развешивали их вместо листьев  на облетевшие деревья, а другие гуталином мазали плац, дабы под лучами солнца он засверкал, как хрустальный. И все потому, что мимо нашей части должно было проехать правительство! Оно и проехало – на полной скорости, без намерения заглянуть к нам на огонек. Нет бы спросить, как нам удается сохранять деревья зелеными в преддверии среднерусской зимы! Но зато министра своего я сподобился лицезреть фейс к фейсу. Ко взаимному, впрочем, неудовольствию. Мне до дембеля оставалось всего чуть-чуть, и в тот великий день я мирно дрых на дежурстве. Спал вольготно – в спортивных штанах, в тельняшке, со штык-ножом в изголовье. Разбудил меня внезапный грохот сапог. Кое-как нашарив на полу тапочек, я побежал смотреть, что случилось, и угодил в объятия вояки с большими звездами на погонах. Позади него теснились личности рангом не ниже генерал-лейтенанта. Исключение составлял мой отец-командир, «полкан». При виде меня он едва не словил инфаркт.
    - Кто это? – обрел дар речи министр, - Что за партизан?!
    -  Дежурный по части рядовой Тимошенко, - скорее представился, чем отрапортовал я.
    - Десять суток гауптвахты! – заорал он, пламенея лицом, как знамя державы.
    - Есть десять суток, - смирился я и сунул в руки командиру штык-нож с ремнем.
    - Что это значит?! – рявкнул опозоренный командир.
    - Это значит, что я отправляюсь отбывать наказание, - объяснил я, - прямо сейчас. – И пошел. В одном тапочке, с сонной рожей и всклокоченной шевелюрой.
Слушатели внимали мне, раскрыв рты. Я думал, что от восторга. Думал, впрочем, я совсем недолго и плохо.

  Очухался я, по всей видимости, в гостинице. Бог весть как, Ядвига дотащила меня сюда. За окном стоял день, пели птицы, но мне было ни до чего - меня давил депресняк. Я ведь не ведал, какие совершил подвиги! Припомнил смутно, как ломился в костел. Ядвига не пускала меня, но я пер буром, точней, зигзагом, громко топая сапогами. В храме Божьем, близ алтаря, я вырубился. Успев, правда, возвестить: «А вот и я, ребята! Привет!»
    - Мерзавец! - осудил я себя, - Алкаш! Мразь! Богохульник!
Легче от этого не стало. Напротив, я ощутил к себе еще большее отвращение. Господи, как мне стало стыдно перед миром и перед Господом лично! А ведь все так хорошо складывалось! Я разжился деньгой, вошел в образ знатного путешественника, возмечтал заняться любимым делом! И, как всегда, сам себе все испортил! Уж на сей-то раз Бог меня не простит. Он отвернется от меня в гневе и сиятельной своею стопой пнет с презрением к Дьяволу!
  От этой мысли мне сделалось вконец тошно. К тому же, и физически чувствовал я себя прехреново. Моя  печень не справилась с морем средневековой сивухи, и правое подреберье пылало геенной огненной. Меня тошнило, а я не знал, где сортир. Потом  сообразил-таки, что в тутошних номерах удобства не полагаются. За исключением ночной вазы. Нашарил сей предмет под кроватью и блеванул в него желчью. Легче не стало и от этого. Я вполз обратно на ложе и распластался на нем, угрызаясь совестью. В своих страданиях я ни к кому не взывал. Я мог вспоминать лишь тех, кому не причинил зла – Вика, казашку Галию, Веру Крошинскую. Но не Маришу, не Ядвигу. Хотя о Ядвиге мне давно следовало подумать, поскольку она отсутствовала. Конечно, Ядвига могла пойти за кефиром или пивком, но что, если с ней случилась беда? Я не хотел ее видеть, потому что был очень виноват перед ней, но сие не означало, что мне вообще не до крошки. Я сел рывком, подождал, пока уляжется тошнота, и осторожно спустил ноги на пол. Мои худшие подозрения подтвердились: в комнате не было не только Ядвиги, но и моих штанов! Трусов – тоже! Хотелось бы верить, что Ядвига спрятала их, дабы я не натворил новых чудес. Но что, если шмотки выкинула Леночка, 127-ой или самолично Дьявол?..
- А ведь вы верно мыслили, сударь, - услыхал я укоризненный глас Князя Тьмы, - Вы оскорбили Бога и теперь вы – мой, полностью и окончательно.
    - Ну, значит, я вообще ничей! – буркнул я, пригорюнившись, доковылял до окна и тотчас подался назад: на улице, задрав к окнам лицо, возвышался собственной персоной мой предок. Настырный пан взял наш след! Возможно, он выследил и похитил Ядвигу, а теперь приперся за моей жизнью! Именно сейчас, когда я не в состоянии спасать род! Отступив в глубину комнаты, я сдернул простыню с постели и повязал ее вокруг бедер. О том, чтобы купить одежонку, не приходилось и думать, наличность осталась у Ядвиги. В другом состоянии я ударился бы в бега и - не от хорошей жизни, вестимо, - завладел штанами аборигена подходящей комплекции. Но я был с бодуна – болен, слаб, деморализован своей богооставленностью. А раз так, пусть Ладек меня убьет. Мировая гармония не пострадает от этого. Не нужен я ни гармонии, ни Богу, кретин!
 Я успокоился и сел ждать конца.
    - Все поправимо, - проникновенно, в уши мне сказал Дьявол, - мы отлично поладим, сударь. Если же вас убьют, то вы не искупите свои так называемые грехи, но, напротив, усугубите их. Вы, как Вечный Жид, будете болтаться в Космосе, Тимошенко, ибо Свет вас отринул, а Тьму отринули вы.
У меня не достало сил ответить ему. Мне было все равно. Я ведь больше не ощущал присутствие Ангела!
Дверь распахнулась, но на пороге возник не предок, сверкающий оружием и очами, а куда более мрачные персонажи: Владимир Иванович и Елена Васильевна. От их улыбок я стал приходить в себя.
    - Васенька! – всплеснул жирными ручонками гад, - Как ты мог допустить, что мы позволим тебе покинуть юдоль скорби! Именно теперь, когда ты стал нашим трофеем!
    - Не так все просто, - отчеканила его заместительница.
    - Мы будем бороться за тебя с удесятеренной энергией! – глумливо пообещал 127-ой, - Но даже если не преуспеем, ты не уйдешь с Земли так просто и безболезненно, как собрался!
    - И не мечтай, - добавила Серый Волк.
    - Где Ядвига? - спросил я невпопад.
    - В надежных руках, - осклабился Владимир Иванович.
    - А Мариша? – не отстал я.
    - Узнаешь, - зловеще пообещала Елена Васильевна.
Но я не хотел знать то, чего не мог изменить. Мысленно я заклинал пана Лада, чтоб он поскорее взлетел по лестнице и свел, наконец, мои счеты с жизнью.
    - Оформим сейчас договорные обязательства? – деловито предложила Елена, - Без лишней крови, пока это возможно.
    - А идите вы, - послал я без выражения.
    - В таком случае, идти придется тебе, - обрадовался 127-ой. Этот явно не желал бескровной победы. За счастье навредить мне он готов был даже выйти из воли Дьявола.
    - Ладислав! – всей истерзанной душой воззвал я, - Поторопись, черт тебя побери! Я – твой!
    - Ты – наш! – хором отреагировала «сладкая парочка».
Они посторонились, и комната наполнилась вооруженными молодцами. Стражники связали меня и погнали, подталкивая алебардами, вниз. На выход, из которого выхода не имелось. И я пошел послушно, потому что был болен, слаб и деморализован.

Пан Ладислав нервно злился на улице, – стража не пустила его ко мне.
    - Ты опоздал, - укорил я его, - тебя обскакали.
Он гневно фыркнул и отвернулся. Он был вполне мне чета – заядлый, но без царя в голове. И такой же невезучий.
Мы со стражей продефилировали мимо него – по середине авеню – к внушительному зданию местной тюряги. Её, как и ратушу, строили на века! Небогатый впечатлениями народ сбежался поглядеть на наше шествие, и впрямь интересное, поскольку простыня с меня соскользнула. Шагая в застенок, я оскорбил стыдливость многих благочестивых дам, но и порадовал немногих, не столь почтенных. Самому мне, однако, было не до красоток, случается и такое! Владимир Иванович рвался брать быка за рога – то бишь, меня за то ценное, что открылось взорам толпы. К счастью, жирный гад числился в отпуске, а Елена Васильевна не спешила с членовредительством. (Волк по сути,  по полу   все-таки женщина!).
 Обратившись начальником тюрьмы, унылым типом с угреватой физиономией, Елена приказала отвести меня в камеру. Там, во мраке узилища, я снова ощутил присутствие Ангела.
    - Ты вернулся? – спросил я покаянно.
    - Я и не уходил, - ответил Хранитель.
    - Такой милости я не стою! - вздохнул я растроганно.
    - Ты – человек, - возразил он, - ты не можешь быть совершенством. Но твой Отец растит тебя, а не губит.
    - Больно уж я трудновоспитуемый оказался! – ухмыльнулся я горько.
Почему-то мне вдруг понадобилось рассказать Хранителю о князе Владимире. Будучи язычником, он взял Корсунь и, как трофеи, повез в Киев и церковную утварь, и священников. Угрожая огнем и мечом, вынудил императоров выдать за себя их сестру, а потом вдруг преисполнился святости. Дозрел, наверное. А мне, вот, не суждено. По воспитанию я – воинствующий атеист, по нутру – дикарь. Мне всегда недоступно было религиозное трепетное чувство. Я по-хорошему завидую тем, кто способен на молитвенный экстаз, на кого нисходит в Храме блаженство! Я же в дом Господний вхожу, как в казенный дом, как нежелательный посетитель в официальное учреждение! И другим я не стану – мне мало выпало жить. Придется родиться на Земле в третий раз – в семье какого-нибудь святоши!
    - Опять ты спешишь, - огорчился мой Ангел, - ты еще не исчерпал эту жизнь.
    - Если бы! – взвыл я и, помимо воли, спросил с надеждой, - Как мне отсюда выбраться?
    - Старайся, - ответил он и замолк, потому что в камеру вписалась «сладкая парочка».
    - Вы справлялись о Марине с Ядвигой, - начала светским тоном Елена Васильевна, - но ни словом не обмолвились о Каролине. Вам ее судьба безразлична? Вы не сознаете себя ответственным за нее?
Я чуть было не заявил, что ответственны за всю эту фантасмагорию она с ее шефом, но сдержался: о бедняжке Каролине я и впрямь как-то забыл. Счел, наверное, свой век безопасным. И, похоже, ошибся.
 Серый Волк извлек из кармана портативный цветной телевизор, и я узрел на экране лестницу своего подъезда, а за ней – родную дверь. К этой двери поднимались… Не Сильва, не Аделаида с Костиком, а моя экс-теща с бывшей моей Скво Верой Крошинской! Обе дамы были в белых медицинских халатах. В изнеможении я зажмурился, но все равно видел то, что хотели мне показать. Вот, чертовы тетки ворвались в комнату, растолкали Каролину и заломили ей руки. Вот они повлекли ее к выходу, к машине, за баранкой которой ждал их омерзительный тип Кравцов…
Дальнейшую информацию до сведения моего решили не доводить. Связь прекратилась, а дьяволовы приспешники с улыбками уставились на меня.
    - Интересный расклад, да, Васенька? – перешел 127-ой к атаке.
    - А все так легко уладить, если иметь хоть каплю здравого смысла! – подхватила Елена Васильевна, - Или вы полный идиот, Тимошенко, и ваши принципы для вас важнее живых людей?
Не исключено, что в недавнем прошлом она надрывалась на ниве НКВД!
    - Ты к стенке приперт, подонок! – завопил Владимир Иванович. Болезненная эмоциональность была и прежде ведущей чертой его характера. – Молчишь? Нечем крыть, падаль?!
Крыть мне, может, и было чем, да не хотелось: от бессмысленных дебатов с ним я устал. Он устремился на меня с кулаками, но рука Князя Тьмы, не касаясь, оттолкнула его назад, и я увидал Дьявола – такого, каким лично я привык его лицезреть.
    - Будьте любезны, перестаньте изображать великомученика, - мягко попросил он, - истинную сущность свою вы вчера всем продемонстрировали. Я гордился вами, сын мой. А теперь вы так нелепо стараетесь пойти на попятную! Это недостойно мужчины, недостойно вас, Тимошенко.
    - Он издевается! - не утерпел 127-ой, - Но он ответит Тьме за Дияну!
Дьявол бросил на него убийственный взгляд, и Владимир Иванович сжался так, словно враз похудел килограмм на тридцать.
    - Елена Васильевна оторвалась от неотложных дел, - ровным голосом продолжил Князь Тьмы, - Владимир Иванович мог бы укреплять здоровье, получать удовольствия…
    - Он их и получает, - съязвил я, - поэтому-то он здесь.
    - Вы нервируете его, - усмехнулся Дьявол. Состраданья к 127-му он, конечно же, не испытывал, - вы поступаете нечестно, неэтично, несправедливо, вынуждая персон нашего ранга прыгать вокруг себя! Вы сами пришли к нам, Тимошенко, а теперь – что?..
Мое нравственное чувство поразить было несложно. И хотя умом я понимал, что Дьявол со камарилья валят с больной башки на здоровую, вышеназванное чувство заныло. Ведь это я натуральным исчадьем ада вперся в костел! Я рвал причинно-следственные связи, повествуя о десантуре! Неизвестно, что еще я вытворял!
    - Вот именно, - назидательно подтвердил Дьявол, - вы служили мне верой и правдой, сударь, и вдруг.… Откуда столько малодушия, Тимошенко? Чего вы испугались?
 - Всего, - признался я, - Я запутался во всем, не понимаю ничего вообще, но все равно хочу остаться собой.
    - Вы и стали собой, - терпеливо, как чаду неразумному, улыбнулся он, - роль небожителя – не для вас, мой скверный. Вы ее не потянете. Но коль скоро есть желание попробовать еще раз… - он развел руками в черных перчатках, - Попытка – не пытка.
 Я ожидал, что его слова послужат для его подчиненных руководством к действию, и меня немедля вздернут на дыбу, но Волк со 127-м исчезли заодно с шефом - удалились, вероятно, на экстренное оперативное совещание.
    - Господи, - прошептал я во тьму, - помоги трем несчастным женщинам! Ты сам видишь, я уже пас!
И услышал ответ Хранителя: «Не сдавайся».

 Всю ночь я ждал пыток, а потому не ощущал голода, холода и каких-либо похмельных синдромов. Зато курить хотелось до одури. Стресс в купе с отсутствием сигарет то и дело доводил меня до истерики. Каждая клетка моего организма выла. Плоть прощалась с самое собой, душа – с плотью, а в уме царил полнейший хаос. «Карфаген должен быть уничтожен, Рубикон должен быть перейден, коммунизм должен быть построен в отдельно взятой стране! - эти и прочие максимы роились в моем полуживом сознании, как мухи над падалью. - Я должен Богу  душу, Дьяволу  «Ватру», а Вику тридцать рублей!»
    - Ты ничего не должен, - пытался Хранитель достучаться до моего заблокированного разума, - ты постигаешь Любовь, учишься законам Ответственности…
    - Страна должна знать своих героев! – немедленно отчеканил разум, - Мужчина не должен быть трусом!
На заре, когда воздух за окошком камеры посветлел, я вдруг почувствовал, как в области моего солнечного сплетения словно б распустилась красная горячая роза. Она – болела. Но эта боль успокаивала.
    - Все-то с тобой нынче не так, Василий, - сказал я себе, - а надо, чтоб было так!
Тотчас, как по заказу, моим измученным очам предстал волк-трансформер.
Елена Васильевна появилась одна. Напарничек ее либо дрых, либо вовсю укреплял здоровье. А может, его отправили отдыхать подалее от меня? Что было бы весьма кстати. Ибо мне лично за глаза и за уши хватало Серого Волка.
    - Вы – низкий человек! – тоном совдеповского администратора наехала на меня Елена, - Вы подло использовали нас в своих целях! Корыстных! Или это не вы вломились в мой кабинет с требованием доставить вас сюда?!
Я не просил доставлять мне в кутузку, но благоразумно смолчал: инстинкт самосохранения велел мне только молчать и слушать.
    - Вы нас использовали, чтобы расширить свой кругозор, углубить свою личность! Благодаря нам вам удавалось то, что недоступно ни одному смертному! Мы шли навстречу вам! Мы в вас верили! А вы, оказывается, водили нас за нос! И это называется порядочностью?!
Она метила в мое нравственное чувство, но мазала, ибо роза в груди моей становилась все ярче. Роза стала гранью между мнимым и подлинным.
 - Вы намерены исправить свои ошибки? - наступала Елена, - Намерены исполнять свои обязательства перед нами?
 От бешенства она то и дело меняла форму. Превращалась из коменданта в баобаб, затем – в Серого Волка, потом – в шамана. Формы не успевали фиксироваться, они накладывались, наплывали друг на друга, но Лене было не до эстетики: она клеймила меня.
 И тогда я задал вопрос, который ошеломил ее так, что она застыла на стыке президента со Златогривым конем. Получилось презабавное зрелище. Жаль, с чувством юмора наблюдалась у меня напряженка!
    - Можно узнать, чем привлек вас образ Елены Прекрасной? – спросил я с искренним интересом, - Почему именно его вы сделали постоянной, для повседневной носки, личиной?
 О моем природном идиотизме она знала, конечно, и все же предположить не могла, что он проявится так некстати. От удивления она сделалась аморфной полупрозрачной массой - чем-то вроде большой медузы. Вероятно, это и была ее первоначальная форма. Рассудив, однако, что вид колеблющейся субстанции произведет слишком сильное впечатление на охрану - если вдруг кому-то приспичит вбежать с докладом - Ленуся уплотнилась, подравнялась и уже комендантом затопала на меня ногой. Как ни грустно, самообладание ее покинуло. Оно их всех покидает в ходе общения со мной. Такова, значит, моя планида!
    - Я убью тебя! – прорычал волк-трансформер.
    - А все-таки, - не отреагировал я, - насчет Елены Прекрасной! Вы ее, настоящую,  слопали, или?..
    - Я тебя сейчас! Тебя!.. – совсем взбесилась она.
    - Извините, если я затронул больную тему, - перебил я с учтивостью Ладикова потомка, - но с тех пор, как я понял, кто вы…
    - Ты ничего не понял, кретин! – своеобразно повелась она на контакт.
    - Согласен, - тотчас же согласился я, - но с тех пор, как мне показалось, что я понял, кто вы, мне не дает покоя вопрос: почему вы хотите выглядеть Еленой Прекрасной? Для ваших целей вам куда больше подошел бы какой-нибудь другой имидж.
    - Заткнись! – свирепо процедила она.
    - Пути фольклора неисповедимы! – подхватил я, - Но, согласитесь, о каких обязательствах перед вами может заходить речь, если я ничего не знаю о вас?
    - Речь не идет об обязательствах лично передо мной, - вернулась мегера к тону совдеповского функционера.
    - Но я лично вас отрываю от неотложных дел! – напомнил я с сожалением. Таким напускным, что оборотень сжался внутренне и заверил меня зловеще: «Вы пожалеете о вашем зубоскальстве, Василий!».
С этими словами она дематериализовалась, а я задумался. О том, почему вопрос мой так разозлил заместительницу Владимира Ивановича. Может быть, ответ на этот вопрос значит много для мировой гармонии? Хотя возможно, он ничего не значит, а только подтверждает факт моей ненормальности.

  День шел за днем, и силы возвращались ко мне. Не от той дряни, которой меня потчевали раз в сутки и которой делился я со своим опасным окружением – крысами. Мне помогали Ангел и Роза. Изнывая на охапке соломы, я поглаживал Розу пальцами и ощущал, как токи Вечности пронизывают мою плоть. И тогда я стал сомневаться в бренности плоти. Я ведь вновь, как в детстве, начал летать!… Исключая стражника, приносящего жрачку, никто ко мне не входил, никуда не тащил меня, и это обескураживало. Силы зла предоставили мне шанс оклематься. Для чего? Что они замышляют?
    - Я им нужен живой? – спросил я у Ангела, - Им ни к чему ошметки от человека, у них такого добра навалом? Они примутся за меня, когда почувствуют во мне любовь к миру?
Ангел утешающе погладил меня крылом по лицу.
Что ж, отстреливаться, так до последнего патрона! Главное, Мариша, Ядвига и Каролина живы. Они нуждаются во мне. Их молитвами, не иначе, раскрылась в моей груди Роза и теперь тоже помогает мне выживать. О Елене Васильевне я больше не думал. Мало ли, у кого какие заморочки! Примитивное бесполое существо, сгусток протоплазмы, поумнело в ходе мутации и пожелало стать образчиком красоты. Может, влюбилось в того вороватого царевича, что чистил яблоневые сады и конюшни соседей. На пару разбойничали, пока настоящая Елена чахла за прялкой. А теперь мегера бегает к хахалю на свидания в былое непонятное время. Бегает и боится - неровен час, он пронюхает, что с Оборотнем живет, а вовсе не с Еленой Прекрасной! Короче, фигуристую мегерочку я напрочь выкинул из балды и ломал балду лишь над тем, как выбраться из тюряги. Я презрел свою леность и принялся укреплять организм. Каждое утро я делал зарядку, дергая руками и ногами, насколько позволяла это длина цепей. Разбить оковы у меня не хватало сил, а на фокусника я не учился. И зря! Мрачный страж не приближался ко мне на пушечный выстрел. Лишь убедившись, что я валяюсь на своем ложе, он ставил у порога еду. После чего немедленно удалялся. За парашей в камеру охранники вваливались толпой, и двое из них, с мечами на изготовку, замирали в двух шагах от меня. Мимо них к двери  было не проскочить и в наипрекраснейшей физической форме. В окно я б не протиснулся, даже если бы долетел до него и сломал решетку. Не известно, к тому же, куда оно выходило. Но, куда бы ни выходило окно, голый и в железе далеко я все равно бы не убежал. Не находя реальных путей к свободе, я старался сделать невероятное: втянуть себя внутрь Розы, в ее Вселенскую глубину. Увы, материальное тело туда не лезло. Роза служила разуму и душе, но не бедной плоти,… которой предстоит служить мне. Нет, не хочу я больше отдавать себя на растерзание кому ни попадя! Невзирая на аутотренинг, я частенько впадал в отчаяние. Особенно, когда обострялось никотинное голодание. И когда одиночество делалось нестерпимым. Я вообще не могу оставаться один подолгу. Да еще и в состоянии праздности, в коем чувствую себя, как слон в мышиной норке. Бог весть, сколько дней! лет! - веков! – я тону, захлебываюсь в безвременьи. И толку, что я отмечаю дни царапинами на стенке! Время – это нечто совсем иное, чем смена зорь! А уж когда мне однажды пришло на ум, что я погребен здесь заживо, я чуть  не спятил! Я понял, что кара, уготованная мне Дьяволом,  пострашнее, чем пытки или костер – это такое вот псевдосуществование! Никогда я не выйду к солнцу! Не соединюсь с милой! Ни одной женщины вообще больше не поцелую! Да и с мужиком не поговорю ни с одним, ибо робот, приносящий жратву, не собеседник, не собутыльник, даже не враг - приспособление для транспортировки баланды! А главное, я не смогу работать, делать дело, ради которого родился! Гора неосуществленных замыслов раздавит меня!..
Я почувствовал, как Роза уходит вглубь солнечного сплетения, сжимается в бутон, вскочил  и точняком проломил бы о стену лоб, если б Ангел не вцепился в меня.
    - Думай! – приказал Ангел.
 Но я не был философом. И если Творец попытался меня им сделать, засадив для этой цели в тюрьму, то Творец меня с кем-то спутал! Философ бы давно бежал из тела сознанием, с пользой для души распорядился бы Розой, а тюремщикам оставил на соломе бесчувственную ко всему плоть - тряпку, отслужившую срок. Для меня же мое тело многое значило. Оно было слишком сильным и молодым, чтоб заниматься только перевариванием баланды. Я любил его, как самое себя. Да оно и было существенной моей частью! Без него фиг бы я хотел женщин, наслаждался теплом, светом, красками, рисовал.… Ведь я был художником! Художником! Был! Я – был!…

  Попытка суицида – единственная за жизнь – так меня изнурила, что я впал то ли в бред, то ли в кошмарный сон. В нем возникали и исчезали разбойнички Янек с Войцехом. Они скакали, высоко задирая ноги, и грозили мне корявыми пальцами. Огромная медуза в форме ядерного гриба вопрошала тоном чиновника: «Ты хочешь знать, почему я Елена Прекрасная? А больше ты ничего не хочешь? А ключи от сейфа не подогнать?». Каролина билась в машине Демона, но не могла даже креститься, потому что на нее напялили смирительную рубашку. У Крошинской и Ворониной были улыбки Янека с Войцехом. Я же стоял посреди костела, как конкистадор в храме язычников и орал трубно: «Смотрите, кто пришел! Я пришел! Я!» Шпага на бедре моем превратилась в кувалду, и Дьявол по-свойски мне подмигнул: «Круши, милый!». Я и крушил уже. Никольскую церковь, о которой не знаю даже, как она выглядела. Ее разрушили еще до войны, задолго до меня. Лишь со слов бабушки мне известно, что на месте ДОФа стояла когда-то церковь. Ее сносили ударно, день и ночь грохотали.… Но это все, что я о ней помню, потому что и бабушку помню смутно. Только то, что летом она носила теплые шерстяные носки. Бабушка всегда ходила в косынке или в коричневом платке в клетку. Она была набожной, но порог храма не переступала даже по большим праздникам - моих родителей это превратило бы в парий со всеми вытекающими из статуса попадосами. Скончалась бабушка, когда мне было года четыре. И вот, наконец-то я увидел ее лицо: гладкое, молодое, с ясными, серыми, как у мамы, глазами.
    - Ну-ну, внучек! – успокаивающе произнесла бабушка, усаживаясь подле меня на корточки, - Все перемелется – мука будет!
    - МукА или мУка? – немедленно уточнил я.
    - Ты, вот, все сердился, все жаловался, что не по-твоему жизнь идет, - укорила она, - а ты оглядись! И крыша над головой всегда у тебя была, и друзей – полон город, и женщины, каких пожелаешь. А уж твои жены – обе – чистое золото! И делал ты всегда, что хотел! А что платили тебе мало, так ведь, внучек, ты то делал, за что платить не положено. Кабы впрягся в ярмо воловье, исполнял, что начальству надобно, тогда и катался бы, как сыр в масле!
    - Но я художник, - возразил я беспомощно, - Объясни, почему так ценится ширпотреб, почему талант никому не нужен?! Богу так угодно?! Но тогда я вообще ничего не понимаю! Почему процветает серость, а талантливых людей убивают?!
    - Бог, кого любит, того первого к себе призывает, - ничего не объяснила бабушка.
    - Так зачем же нас сюда посылать, если мы ничего здесь не успеваем?! – возроптал я, - Почему Дьявол своих защищает, а Бог – нет?!
    - Не греши! – цыкнула бабушка, - Кабы не Господь, ты бы и на свет не родился! Это чудо Божье, что Зоинька тебя  родила! – и, сменив тон, поразила меня откровением, -  Почитай, месяц целый рожала. Вот уж, вроде, и пошли схватки, да вдруг кто-то, как  рукой снял. А уж как настало время в больницу ехать, ну все наперекосяк пошло! Врач-мужчина день рожденья на работе праздновал, акушерочка – практикантка. Ужас, ужас, что было-то! И шел ты шеей, и вышел задохшийся, да вдобавок акушерочка уронила тебя со страху на кафель. Моими молитвами вы с Зоинькой выжили.
 Теперь я понял, почему на детские мои просьбы родить мне братика или сестренку мама отвечала печальной тихой улыбкой. И почему так мечтал отец сделать из меня моряка.
    - Да и то не все! – не унялась бабушка, - Зоинька-то, как зачала, инфекцию  подхватила. Врачи пугали ее, говорили, на ребенке отразится инфекция.
 Врачи были правы – что да, то да!
    -  Ну, и пошла она аборт делать. И сделала, - вознамерилась бабушка меня доконать, - А там смотрим - растет животик.
    - Как это? – простонал я. Даже зная, что брежу, я не верил, что бред бывает настолько сюрреалистическим.
    - А то, что двое вас у Зоиньки было! – огорошила бабушка, - Одну душу Господь забрал, а тебя послал дела делать.
«Лучше б родился он, - подумалось мне, - наверняка, он был куда лучше меня.»
Но ведь это он, он появится у мамы в запредельном яблоневом саду!
Обожженный этой мыслью, я дернулся и открыл глаза. Бабушка – девушка в старушечьих шмотках – и впрямь сидела возле меня.
    - Моими молитвами… - продолжила она было, но я строптиво прервал: «Это проблематично!»
 Ни я, ни брат мой не должны были войти в мир. Так кому же угодно было, чтоб я все же родился?!
Бабушкино признание сполна объяснило мой природный идиотизм, но все важнейшие вопросы еще сильнее запутало.
    - А ты в душу себе глянь, Вася, - посоветовала бабушка и поднялась. На ее стройных ножках виднелись толстые шерстяные носки, - А что людей даровитых губят в миру, так это от того, что они до срока являются. Не яриться тебе надо, Вася, а радоваться, что и ты на Земле-матушке побывал, хоть малую толику света Божьего да принес на нее в себе.
Она исчезла, а я снова впал в забытье. «Это не бабушка была, а Елена Васильевна», - понял я перед тем, как провалиться во тьму, где не было образов, а были только слова.

«Бабушка не поступила бы с тобой так жестоко, - утверждали слова,  - тем паче, здесь и теперь». И сами же себя опровергали: «Когда, как не перед смертью, проникают люди в тайну рождения?»
Итак, я прожил жизнь человека не от мира сего, потому что в мир сей попал случайно. Благодаря брату-близнецу, что плавает сейчас в материной утробе посреди другой данности. Он заслужил свою благодать, как я – грешник! Пьянь! Сволочь! – свою гнилую солому и кандалы! Ибо он – хороший, а я – дурной! Мы – две стороны медали, две физиономии Януса, плюс и минус! Моя судьба – дерзить, драться, ерничать, его – утверждать гармонию мира. Но ведь и меня не пускали жить! Не зря ж меня роняли на кафель после  месяца передержки! Потому ли, что я слишком плох для Земли?! Или – наоборот? Но какой из меня, к черту, паладин Божий, если я – богохульник, анафема, еретик, что и на смертном одре все задается да задается вопросами о путях Провидения! Неисповедимых! Со мной ведь хлопот вечно не оберешься! А вокруг столько чистых щедрых людей, которые истинно верят! Верят, и все тут! Неужели я и впрямь творение Князя Тьмы, вышедшее из повиновения Нижайшему? Что там вещала бабушка (или не бабушка) о толике света? В чем выразилась она, моя толика, перед тем, как я ее растранжирил? То немногое, что успел я создать, погибнет. Я ведь был одинок. Моя жена тоже здесь, в  четырнадцатом, родных я похоронил, а детьми не обзавелся. Друзья и о своих-то шедеврах не в силах побеспокоиться, а моя теща Сильва…
-У меня есть наследница! – обрадовался я – Сильва! Она знает цену не  только недвижимости!
И тут же с истерическим отчаянием вспомнил, что Сильву подставили: Каролину в Маришином теле куда-то увезли на машине. Ладно, если в психушку. Игорек совершенно не огорчится, став наследником жениного богатства. Мое же творчество в гробу он видал. Он слишком меня не любит, чтобы оценить как художника.
«Настоящие художники уходят в непризнание, потому что являются в мир до срока, - услыхал я вновь голос бабушки, - мир отторгает их, как занозу, и тогда всемилостивейший Бог забирает к себе тех, кто прошел испытание».
    - Неправда! – неисправимый, возроптал я, - Нас в лет бьют, на взлете! Иные и крылья-то не успевают раскрыть! Вся история – тому подтверждение!
    - Идет война, - напомнил мне Ангел.
    - История человечества – это история войн, - доходчиво объяснил Дьявол. История моей победоносной войны.
    - Неправда! – и с ним тоже заспорил я, - История человечества – это не политическая история, это история людей, их поиска Любви и Гармонии! Это живое живописное полотно, на котором каждый из персонажей занимается своим делом, не нарушая при этом ни сюжета, ни композиции! Да! Это картина – история человечества! Групповой портрет в интерьере Вечности! Теперь я в этом уверен!
    - Поэтому-то ты и умрешь, - грустно предрекла бабушка.
Она огласила мне приговор за миг до того, как я прозрел бы внутренним зрением и понял что-то донельзя важное! Что-то такое, что изменило бы мои представления о Жизни, Смерти, Смысле всего вообще! Господи, какое злодейство! А ведь она, выходец с того света, просто обязана была помочь мне дочувствовать! От столь вопиющей несправедливости моя земная суть взяла верх над Розой. В гневе я послал бабушку на три буквы. Сел рывком, распахнул глаза и увидел… Ядвигу.
    - Извини, - пробормотал я, - похоже, я бредил.
    - Да, - коротко подтвердила она.
Ядвига стояла передо мной на коленях, потупившись, и теребила маленький узелок.
    - С тобой все в порядке? – все еще не веря в реальность зримого, спросил я,-  Ты давно здесь?
    - Да, - ответила она, - я принесла тебе поесть.
Я протер глаза, заприметил в дверях фигуру тюремщика и, убедившись, что теперь точно не брежу, потянулся за узелком. В нем оказались яйца, хлеб и горшочек молока. Это в сравнение не шло с той диетой, на которой меня держали, и, впервые за Бог весть сколько времени я ощутил приступ голода. Столь сильного, что потребность в насущной пище превозмогла информационный голод.
    - Я буду есть, - заявил я, наспех очищая яйцо, - а ты рассказывай. Все. С самого начала! – и, не дав ей раскрыть рта, спросил: «Ты где сейчас?»
    - У пана Ладислава.
 Глядела она строго в пол. Не только потому, что я был, в чем мать родила - она себя стыдилась. Ладик, конечно же, вожделенной цели достиг!
    - Пан поверил, что ты – мой молочный брат, - продолжила Ядвига. – это он заплатил тюремщикам, чтоб меня пустили сюда.
    - Ты принесла напильник или что-нибудь острое? – чуть не поверил я в спасение.
    - Я поклялась, что не сделаю этого, - вздохнула виновато Ядвига, - если ты сбежишь, пана Ладислава казнят вместо тебя.
    - Да, - кивнул я, - это бы нарушило гармонию мира! – И содрогнулся душой и телом.
    - Так меня что, казнят? – уточнил я, давясь молоком, - Кроме шуток?
    - Завтра, - еле слышно подтвердила она, - Тебя будут судить, а наутро казнят. Это предрешено, Василь, не избежать этого. Меня потому к тебе и пустили – проститься…
    - Спасибо, - по инерции пробормотал я. Все эти столетия я знал, что смерть рядом, но не верил, что она совсем близко. Ближе Ядвиги.
    - Как же теперь Мариша? - только и спросил я.
    - Она умна и красива, - обнадежила Ядвига, - она сумеет стать Каролиной и устроит здесь свою жизнь.
    - А Каролина? – вспомнил я и о той.
    - В твоем мире у ее тела есть мать, - попыталась успокоить меня Ядвига.
    - А как меня казнят? – догадался на закуску полюбопытствовать я .
    - Тебя сожгут в большом свинцовом кресте, - ответила она через силу.
    - Что?! – ужаснулся я.
    - Так  пожелал отец-инквизитор, - выдавила Ядвига.
    - Оригинал! – умудрился я усмехнуться.
Наверняка отцом-инквизитором трудился 127-ой!
    - Да, этот он, - подтвердила Ядвига, - У тебя есть лишь один способ спасти себя. Ты знаешь, какой.
    - И ты хочешь, чтоб я спасся таким способом? – насторожился я.
    - Я хочу, чтоб ты жил. Ты мне нужен, - прошептала она. И подняла, наконец, глаза. Глаза оборотня Елены Васильевны.
Мне сразу вдруг полегчало, и я рассмеялся Серому Волку в морду.
    - Все было очень вкусно, - поблагодарил я за обед, - Надеюсь, вы не разорены и уж как-нибудь сведете дебет и кредит.
    - Да, - заверила она, - когда закончим дела: сожжем сперва Ядвигу, а затем вас, Василий.
    - Я вам не верю, - заявил я и приложил ладонь к Розе, - А уж если я чему-то не верю…
    - Придется, - оборвала она и была такова.
    - Ну вот, - сказал я своему Ангелу, - скоро я оставлю тебя в покое.

Я впал в прострацию, в глубочайшее внутреннее оцепенение. Все, что происходило затем, происходило как бы не со мной. Стражники напялили на меня рубище и приволокли в зал, где за длинным столом на возвышении восседали граждане-судьи, а на длинных скамьях внизу – прочие граждане захолустья. Было душно, окна были распахнуты, воздух жужжал от мух. Я видел Солнце и не видел его. Слушал свидетелей, но не узнавал их, а лишь догадывался, что это – крестьянин, у которого мы ночевали, вот – соседушка пани Зося, а тот – рекламных дел мастер. Они дружно рассказывали, как я пускал дым из ноздрей, поносил Матку Боску, орал псалмы сатанинские на тарабарском языке и соблазнял умы  россказнями о светильниках без огня, каретах без лошадей и смертоносном оружии, что целые страны поражает на расстоянии. Гостиничная обслуга, церковные прихожане – все были единодушны во мнении, что перед ними – враг рода человеческого. Свидетелей защиты не оказалось, вестимо, ни одного. Я хотел увидеть Ядвигу и Ладислава, высматривал их в толпе, но ни той, ни другого в зале не оказалось. Слава Богу, если они убрались из этого мрачного городка! Но если Елена не наврала, и Ядвигу схватили…. Тогда, ради спасения ее, Мариши и Каролины, мне, глядишь, и придется пожертвовать бессмертной душой!…
Заседание затянулось. Солнце стало садиться, а воздух – остывать. Я дрожал в своем рубище то ли от холода, то ли от нервного напряжения и уже давно б упал со скамьи, не подпирай меня сзади Ангел. Под занавес суду представили вещдоки: мои штаны, трусы, окурки и зажигалку. Зажигалка и окурки присутствующих устрашили, а вот джинсы не произвели впечатления: ведь собравшиеся здесь верили в песьеголовых и птицеголовых людей и в особей с одним оком в пузе. А это покруче портков треклятого варвара!
Приговор свой я знал заранее, а потому с нетерпением ждал окончания спектакля. Мне хотелось остаться наедине с Ангелом и собой. Приговор, как назло, читали до тошноты долго. Сей грубый век был еще и велеречив! Когда, наконец, аудиторию восхитили предстоящим наутро эксклюзивным зрелищем, я, как ни странно, вздохнул с облегчением. И, отказавшись покаяться и вообще что-либо сказать, дал стражникам себя увести. Почтенная публика также принялась расходиться. В убеждении, что еретик я закоренелый и дорога мне одна – в пламя.

Я ошибся, полагая, что ничего в свое оправдание не сказал. Еще как сказал! Пригрозил судьям, что они ответят перед Господом за свои зверства, и даже выразил последнее желание – до зари любоваться звездами. Исполнить сие не составляло труда, так как свинцовый мой гроб лежал во внутреннем дворике тюрьмы. При виде него я чуть было не забился в конвульсиях. И, если не сделал этого, то, наверное, из уважения к Ладу и тем прочим геройским предкам, в чье общество мне предстояло вступить. Следовало отдать должное Владимиру Ивановичу: глаз у него был – алмаз. С таким глазом он принес бы много пользы, пойди 127-ой в портные. Крест отлили в аккурат по моим ста девяносто семи. Меня уложили в нижнюю его половину, прикрыли верхней, с отверстием для лица, и гроб заклепали. Я очень живо себе представил, как он будет медленно нагреваться, прилипать к коже, мышцам, костям и молча возопил ввысь: «Боже! Спаси меня!»
Но ни Бог, ни Ангел не отозвались.
«Тебе недолго будет больно, - постарался я себя подбодрить, - только в самом начале. Потом наступит шок, и ты не будешь ничего чувствовать». Но так как доподлинно я не знал этого - в виду отсутствия практического опыта – то вместо бодрости ощутил дурноту.
Молиться я не смел – ведь я обидел Всевышнего! – и лишь глядел в отчаянии в небо, надеясь определить, какая из звезд  - моя.
Грохот кованых сапог по булыжнику прервал тишину, и на фоне звезд возникли мерзкие рожи – Оборотня в виде коменданта и отца-инквизитора 127-го.
    - Хотим на дорожку кое-что тебе показать, - объявила Елена Васильевна. Она повернула ко мне экран карманного телевизора, и я увидал сперва Ядвигу в застенке – с глазами, полными слез и молитвенно сложенными руками, затем – Каролину - в отделении для буйных и, наконец, Маришу в объятиях Исаака. Мариша стонала от наслаждения, а еврей покрывал поцелуями ее обнаженную - плевать что Каролинину! – плоть! Зрелище их оргазма меня добило. Оно затмило собой даже перспективу скорой и мучительной смерти. «Суки!» - заорал я, силясь разорвать свинцовую упаковку. О,  с каким удовольствием я разбил бы телевизор о сияющую харю 127-го! А Волку глотку бы перегрыз собственными пластмассовыми зубами!
    - Наш человек, эгоист! - хихикнул Владимир Иванович, -Заметь, Ленуся, ему наплевать на Ядвигу и Каролину!
    - Самец, - презрительно констатировала Елена.
    - Что за тон, моя прелесть? - укорил ее голос Дьявола, - С каких это пор вы естественное считаете безобразным?
    - Сударь, если можно, уберите от меня этих ублюдков! – воззвал я к Дьяволу.
    - Охотно, - сразу же согласился он, - мне и самому они надоели.
  Он сел поверх креста мне на грудь и спросил участливо: «Хотите курить?»
    - Еще бы! – простонал я.
Дьявол зажег сигарету и вставил ее мне в рот. Я не курил так давно, что после первой же затяжки голова у меня закружилась. Предупредительный Князь Тьмы изъял из меня шедевр родной табачной промышленности.
    - Поверьте, я не желаю того, что собираются сделать с вами, - заявил он печальным донельзя голосом, - но, Тимошенко, я перестаю контролировать ситуацию! Я расплодил столько мрази, такой ничтожной, что совокупная ее сила почти сравнялась с моей. Мне нужна помощь. Я пришел к вам за помощью и с предложением помощи.
Это прозвучало столь неожиданно, что я обалдел. Я захотел сделать еще затяжку, и Дьявол тут же поднес к моим губам сигарету.
    - Я вытащу вас отсюда, а вы почистите мои Авгиевы конюшни, - сказал он.
    - Не верю, - прохрипел я. Его речь звучала слишком невероятно, - Я не верю вам.
    - И напрасно, - вздохнул Нечистый, - Я не призываю вас служить Тьме - напротив, я намерен воспользоваться вами, как фонарем, дабы оглядеть закоулки своего царства. Необходимо срочно восстановить равновесие.
    - Как давно вы поняли, что это необходимо?, - постарался уточнить я.
    - В ходе процесса над вами, - сообщил он, - 127-ой стал не управляем, а эта допотопная тварь, Елена, вообразила себя пупом Земли! И таких, как эта парочка, Тимошенко, на моей планете хоть пруд пруди! Должен признаться, я переусердствовал и теперь забиваю голы в собственные ворота. Для своих подчиненных я становлюсь лишь символом.
    - Что конкретно я должен делать? – поинтересовался я.
Дьявол не требовал с меня душу, не призывал отречься от совести, а это в корне меняло дело.
    - Ничего такого, чего не делали раньше, - проинформировал он, - вы совершенно свободны.

Он щелкнул пальцами, и моя гробница раскрылась. Плоть ринулась из нее на волю, но душа титаническим усилием швырнула ее обратно.
    - Что с Ядвигой? – потребовал я ответа, - Нам надо спасти Ядвигу.
    - До чего же вы доверчивы, сударь! – поморщился Нижайший, - С вашей приятельницей ничего не случилось. К утру она будет здесь, и вы продолжите путешествие.
    - В таком виде? – я потряс на себе казенное рубище.
    - Сожалею, но джинсы ваши я вернуть не могу, - развел руками Князь Тьмы, - это было бы низменным воровством, вдобавок – небезопасным. Одно дело, когда исчадие ада проваливается в ад, но совсем другое, когда оно бежит в мир. Любой, даже среднего ума, инквизитор мгновенно сообразит, что брюки для поступления в ад не нужны. Но мы прямо здесь подберем для вас что-нибудь подходящее. Как только покончим с этим! – и он указал на покинутую мной упаковку.
Спецэффекты ему удались. Свинцовый крест превратился в бесформенную кучу металла, поверх коей вызывающе валялись окурки; булыжники вокруг креста оплавились, а в воздухе завоняло серой. К сожалению, я не смог оценить его труды по достоинству – меня зашатало, и я рухнул бы на вещдоки своего инфернального происхождения, не подхвати меня Дьявол. Руку помощи принял я с благодарностью. Хоть и знал, что его рука – это моя иллюзия, ибо он – огромное черное пятно. Впрочем, раз для меня он материализовался таким, каким я его выдумал, то, наверное, и он был частью реальности.
    - Вам следует подкрепиться, сударь, - объявила эта часть назидательно, - снять стресс.
Поесть мне, конечно, следовало, а вот насчет вина я засомневался: при моей заядлости оно могло пойти мне на вред.
    - Я берусь контролировать ситуацию, - заверил Князь Тьмы, - вы мне нужны живым, Тимошенко. Живым, свободным и трезвым.
    - А кто платить будет? – справился я не праздно. Иногда я бываю до крайности щепетильным.
    - Одна вам хорошо известная тварь, - злорадно пообещал Дьявол, - Вам, сударь, она причинила столько хлопот, что вы вправе требовать погашения морального ущерба. А поскольку высшая инстанция здесь все еще я, то я и взял на себя защиту ваших интересов.
 И, вынув из-под плаща ком одежды, Дьявол распорядился: «Принарядитесь!»

Подобно двум лепшим корешам, мы двинулись в трактир и достигли его мгновенно. После гадостных тюремных харчей блюда местной кухни показались мне восхитительными, а вино – лучше даже, чем родные таврические портвейны. Пил я, правда, лишь по чуть-чуть, но все равно меня развезло. На сей раз, однако, я не пел «Катюшу» и не рассказывал о встрече с министром. И не только благодаря Дьяволу - я почти не принадлежал прежней своей эпохе. Ее я прожил уже и пережил – с опозданием на пятьсот лет. Или – с опережением на столько же! Не суть важно!
Кое-что из прошлого меня все же интересовало. Бабушка, например. Это она мне являлась или Елена Васильевна? И кто она такая вообще, Елена Васильевна? На вопрос о бабушке Дьявол ответил. Мелкими глотками потягивая амброзию, он подтвердил, что в тюрьме меня навещала бабушка. То, что она мне открыла, правда.
- Но я бы вам посоветовал отнестись к этой  правде проще, реалистичней, - продолжил он доверительно.- Нет ровно ничего сверхъестественного ни в невежестве докторов, ни в состоянии вашей медицины. Все идет по плану, по моему плану. Вот и ваша живучесть — моя заслуга. Ни вы лично, ни ваша бабушка с молитвами здесь не при чем — я не привык разбрасываться своими изделиями.
- Но если я изначально, от зачатия ваш, к чему весь этот сыр-бор? - не поверил я Дьяволу.
- Произошел сбой системы, вы перестроились, а ваш тезка взял вас под крыло, - проинформировал он. - Но все к лучшему, сударь, люди мне нужны разные. Иногда приходится менять тактику, а теперь надо  срочно менять стратегию, иначе наша планетка накроется медным тазом. Мы ведь с вами оба этого не хотим?
-  Я - нет.
- А я так тем более. Эта планетка — моя любимая среда обитания, вот и будем  спасать  окружающую среду.
- От оборотня? - уточнил я. - Что вы можете о ней рассказать?
 Он усмехнулся.  Про Елену  Васильевну я  все скоро узнаю сам. Точней, вспомню. Дьявол на это весьма надеется.
    - Пора заканчивать нашу трапезу, Тимошенко, - объявил он, промокнув губы, - Вы хотите оказаться в Испании тотчас, или предпочитаете отправиться туда своим ходом, посетив по пути прекрасную Францию?
Соблазн посетить Францию был велик. Там нет еще ни Эйфелевой башни, ни Елисейских полей, ни Монмартра, но Нотр Дам уже есть. И есть много других исторических памятников, до бывшего моего века не дотянувших. Но образы Мариши и еврея в постели встали между мной и моим стремлением путешествовать. Я был слишком синий, чтобы сообразить: Леночка с Вовкой меня морочили! Ведь Ядвига-то не в застенке! Если верить Дьяволу, а не Леночке.
    - Как решите, сударь, как скажете, - дал мне Дьявол время подумать, - о вашем решении я узнаю, как только вы его примите. Так что, стряхните-ка с бороды крошки плоти Христовой, допейте кубок крови Его и ждите Ядвигу.
И он покинул меня сводить концы одних мыслей с началом третьих. По себе он оставил на столешнице горсть монет.
    - Слава Богу, - благодарно подумал я, - он спас меня, одел и – он расплатился!
Я почувствовал симпатию к этому печальному парню в сдвинутой на лоб шляпе – моему собутыльнику. Никем другим Дьявол сейчас для меня не был. Уже светало, когда мне взбрело на ум, что я предаю Василия – другого, светоносного парня, приставленного ко мне. Я предал Нику и множество прекрасных прочих людей.
    - Но ведь мог же он измениться, Дьявол! – стал я теребить Ангела, - Ему хреново, я чувствую! Он вляпался! Ты слышал? Он ничего от меня не требовал! Ни душу, ничего вообще!
    - А может, это ты меня спас? – предположил я затем,  с надеждой, - Ты загнал его в угол таким стечением обстоятельств, что ему пришлось выручать меня?
Ангел молчал. Это меня нервировало.

    - Кто я, с кем я, против кого? – заорал я и грохнул по столу кубком. Поймал на себе неодобрительный взгляд трактирщика и пообещал: «Я так больше не буду».
Мой слабый ум не находил ответа ни на один из обуревавших его вопросов. Я представил, как лежу, пялясь в небо в смертоносной своей упаковке, и заново пережил ночной ужас. Куда острей, чем ночью, вдобавок! Ужас побудил меня потребовать еще чарку. Я заслужил ее, черт возьми! Ведь я, считай, заново родился на свет!
Наконец-то я ощутил толчок в спину.
    - Бабушка, - подсказал Ангел.
    - Ну да, - кивнул я бездумно, - бабушка! – И офонарел! Ведь я и правда заново родился на свет! По уверениям бабушки, день рожденья мне полагалось праздновать не 4 августа, а сегодня, 13 июля! Я должен был прийти в мир до срока, чтоб соответствовать судьбе!  В том числе, и на символическом уровне, наиболее очевидном. Но материнский организм не подвел. В двадцатом веке. А в этом не просчитались ни бабушка, ни Миропорядок.    Мне было назначено погибнуть в кресте. Так погибнуть, как никто, наверное, не умирал до меня и, Бог даст, не умрет! Весь год я врал настойчиво – и небесам и себе – что мне тридцать два! До 12.05. четвертого августа мне будет тридцать два и ни секундой больше!  Как многие, я боялся вступать в возраст Христа. Не зря боялся. Закон убийства сработал, но Дьявол меня спас! Парадокс? Или Дьявол – орудие Провидения? А может, он второй мой Ангел-хранитель? От кого-то я слышал, что хранителей у людей два – белый и черный. Лично я знаю лишь одного, но если есть второй, и он – Дьявол?.. Я глядел в утреннее небо, а видел звезду, к которой взывал их тьмы. И звезда сошла ко мне и сделалась Никой. Верней, Маришей. А еще точнее – Ядвигой. Это была двойная звезда: ведь рождался я дважды, под разными звездами! Они обе равно за меня отвечали, вот и пришли вдвоем – Ника и Мариша. Нет, Ника и Ядвига. Потому что в этом мире и в этой жизни я существовал для Ядвиги. Я с ней было разминулся на пятьсот лет – пустяк для Вечности! – но работу над ошибками Мировая гармония сделала!
Ядвига, златокудрое мое божество, всматривалась в меня с жалостью и укором, с тоской и любовью в светло-зеленых очах. Она так вписывалась в рамку зари, Ядвига, так соответствовала Возрождению - и Европы и меня лично! Я потянулся к ней над объедками и поцеловал ей руку.
    - Милая, - прошептал я растроганно.
    - Вася, перестань пить, - ответила Звезда с интонацией моей мамы

    - Вася, вино погубит тебя, - предрекала когда-то мама.
Я с мамой спорил, но в душе понимал, что вину меня погубить дано. В союзе с моим  неугомонным нравом, вино не раз меня подставляло под неприятности. И хотя пил я, в принципе, не больше  сограждан, делал это с размахом и удовольствием. Зная даже в раскаянии, что не завяжу насовсем. Ибо я сын своего Отечества. Мне тесно было в золоченой рамке брежневского абсолютизма, дискомфортно в перекособоченной перестроечной и совсем уж хреново – в постперестроечной, топорно-занозистой. Полотно, на котором я хотел бы писать судьбу, ни в одну из рамок не помещалось. А я не мог ни уменьшить его, ни деформировать, потому что не оно от меня зависело, а я от него. Я писал свою картину с сознанием, что никогда не увижу ее на вернисаже. Пока я жив, она будет пылиться у меня в комнате, а когда умру, новые жильцы ее выбросят вместе с принадлежавшим мне хламом. Дойдя в череде воображаемых сцен до этой, финальной, я летел очертя голову за бутылкой. Я бежал от реальности так прытко, что инстинкт самосохранения не поспевал за мной. А вляпавшись в очередной попадос, утихомиривался на время, чтобы снова писать картину под кодовым названием Жизнь.  Не для музея - для мусоросжигательного завода. Быть может, Ангел мой меня пожалел? Он, а не демоны доставил меня туда, где я смогу раскрутиться? Но и здесь я сходу сел на стакан! Мне и здесь слишком многое не понравилось! Прямо, как  в анекдоте – а другого глобуса у вас нет?..
  - От меня  одни проблемы, - услыхал я свой голос со стороны, - Но ведь это не вина моя, а беда, что человечество хуже, чем должно быть!
От этих – моих ли?! – слов я обалдело замер. Дьявол, что ли, в меня вселился? Или частица его гордыни? Или я всю жизнь доблестно себе врал, называя себя таким же, как все и даже худшим из многих?!
Я оторвал голову от столешницы. Остатки ночного пиршества были убраны, их заменила ваза, полная фруктов. Прекраснейших на вид фруктов, которыми лакомилась Ядвига. Хоть она-то, звезда моя, не закатилась за горизонт данности! Не будучи уверен, что Ядвига слышала мое мерзкое откровение, я все-таки решил извиниться.
    - Мне мало с кем хорошо, - попытался я развить свою – или не свою! – мысль, - я могу общаться накоротке с кем угодно, но мало с кем ощущаю внутреннее родство. С Ладеком – нет, хотя он мой предок. А вот с тобой – да.
Ядвига продолжала есть персик. Усталая и печальная. И… какая-то взрослая. Более холодная и далекая, чем раньше. И все же я знал: это Ядвига, а не фурия в ее облике. Холодная и далекая, она все равно была до боли моей. Это потому, что она – звезда – смекнул я, - Звезда, посланная мне свыше с опозданием на пятьсот с чем-то лет!
    - Ты совсем разлюбил Маришу, - произнесла Звезда, глядя в сторону. - А она  ждет тебя.
    - Видел я, как она меня ждет! – выдохнул я со злостью, - Каролина – вот имя ей для меня! И хватит о ней!
 Я потянулся к Ядвиге – как на заре – и прижался щекой к ее руке с персиком. К моему удивлению, она не отняла руку.
    - Я напишу тебя, - пообещал я, - Напишу и я, наконец, мадонну. Свою мадонну с кучей маленьких ангелочков. Здесь и у меня будут дети. Все будет: мастерская, деньги, признание. И дом у нас будет, и двор с фонтаном! Я верю в это, Ядвига! Я, похоже, попал домой!
    - Ты везде гость и везде хозяин, - ответила она тихо, без выражения, и погладила меня, жалеючи, по вихрам.
    - Ты мне не веришь, - догадался я. И обиделся, потому что был очень искренен, - Я буду работать! Много! Все лучше и лучше! Не обещаю, что вообще не возьму в рот вина – здесь-то, кроме него, и пить нечего! – но таким, как у старого халтурщика, ты меня больше не увидишь, эт точно!
Она вздохнула и отодвинулась. Мне показалось, она хотела сказать, что скоро не увидит меня вообще.
    - Ядвига, я хочу быть счастливым! – воззвал я к ней, как взывал к своей звезде ночью, - Я так  хочу быть удачливым, свободным, веселым! Нужным! Меня устраивает наш век! Это не страшно, что он только четырнадцатый, что в нем  инквизиция, Савонарола, семейство Борджия! Есть или будут – не помню! Но в нем – Веронезе, Дуче, а потом будут Леонардо и Микеланджело! И буду я! Поверь в это! Поверь в меня, милая!
Я вскинул молитвенно глаза на свою  мадонну и сжал ее руку – так, что сок персика брызнул мне на камзол. Ядвига сидела в профиль, скорбно потупившись. Юная и, вместе с тем, зрелая. Многоопытная жрица Вселенной. Такая желанная! Мне вновь показалось, что она хочет мне возразить, но жалеет меня, новорожденного. Неужели для мадонны своей я всего лишь ее младенец?!
Это и заело меня, и напугало, и побудило усилить натиск. Я подсел к ней вплотную и крепко обнял за талию.
    - Хорошо, - произнесла она так, будто решилась на что-то трудное, - попытай счастья, Василь. Но сначала повидайся с Маришей. Поклянись, что встретишься с ней, или я тут же тебя оставлю.
И она взметнула на меня яркие свои очи – холодные сейчас и пронзительные. Всевидящие глаза Вечности.
    - Клянусь! – не колебался я ни секунды, - Как только мы достигнем Кастилии…
    - Мы уже в Толедо, - слабо улыбнулась она. И увидев эффект, произведенный этим неожиданным сообщением, улыбнулась чуть шире, - Да, да, Василь, мы на месте.
Так мы с Нечистым не договаривались! Решение должен был принять я! Но не успел! Князь Тьмы воспользовался моим опьянением и лишил меня круиза по Франции! Пренебрег священными свободами  воли и выбора!
    - Ты принял решение, - спокойно возразила Ядвига, - просто ты об этом забыл.
Что ж, если прекрасной Франции я предпочел Каролину, значит, мессы стоит не только Париж! Я сегодня же с ней увижусь. Рубикон должен быть осилен!
Кто-то, не иначе мой Ангел, побудил меня отвлечься, наконец, от Ядвиги и оглядеться по сторонам. Что я и сделал. Да, мы с Ядвигой были в трактире. Но не в том, где я ужинал с Дьяволом. Тот был деревянный, этот – каменный. На ином расстоянии от пола располагались окна, и свет в них лился совсем другой – куда более насыщенный и веселый. Да и люди, пировавшие вокруг нас, выглядели, на первый взгляд, беззаботней. Смуглые, белозубые, налитые вином, как быки  силушкой, они бросали на нас быстрые взгляды. В этих взглядах, схлестнувшихся на Ядвиге, черным пламенем зрела похоть. Она-то и отрезвила меня. Я тут же вспомнил лжекупцов, которых доверчиво угощал, встал решительно и подал Ядвиге руку. В этот мир прибыл я не затем, чтоб ломать лавки о чьи-то головы. Здесь я родился, чтобы обрести счастье.
Чинно мы направились к двери. Взгляды роем устремились за нами.
    • Не дай метнуть мне нож в спину! – попросил я Хранителя. От простецких этих, охваченных вожделением пареньков можно было ждать и такой подлянки.
К счастью, они не посягнули на жизнь знатного иностранца. Чтили, наверное, международное право и опасались дипломатических осложнений. А может, не нажрались пока до положения риз.
Мы сошли во двор по трем щербатым ступеням, и я довольно ловко вскочил в седло. Нагнулся к Ядвиге и усадил ее на круп своего коня. Её коня, на котором она прискакала ко мне в Польше! Пареньки из трактира все до одного мечтали очутиться на моем месте! Мне это льстило. Оказалось, я отнюдь не самодостаточен. Ну и ладно! Я ведь теперь другой, новенький!
Выпрямившись гордо и вскинув голову, я тронул поводья. Лучший в мире вороной жеребец шагом понес меня в утро Дня Первого.

Вероятно, я впал в эйфорию. Все, что попадалось мне на глаза, вызывало в душе моей шумное ликование. Тусклое небо и выжженная солнцем трава по обочинам грунтовой дороги, низкорослые пыльные деревца на холмистой равнине, что вела к городу, стрекот кузнечиков — все  меня радовало безмерно. Тяжеловесность, мрачность крепостных стен тоже мне нравилась – мир земной облагораживал, украшал ниспадающий с неба свет. А как чирикали в листве птицы! Как благоухал ветерок! Двигались, дышали, лоснились конские бока подо мной, а сердцем – сквозь одежду и бесплотное тело Ангела – я слышал, как стучит сердце Ядвиги, моей звезды и мадонны!
    - Ты клялся не изменять Марише! – оскорбились Ангел и Роза.
Но именно в тот миг мы достигли поворота дороги, и я ответил Мирозданью в лице Хранителя: «Дальше прямо нельзя!». Пути Господни не только неисповедимы, они извилисты. Василий Тимошенко Марише не изменил бы. Но я – не он. И я ничем не связан с Каролиной.
    - Если ты не Василий Тимошенко, то кто ты? – полюбопытствовало усмешливо Мирозданье.
    - Да просто человек! – ответил я с легкомыслием Тимошенко, - Не важно, как я назовусь, важно – каким стану!
    - Но ты не можешь остаться безымянным, - напомнил Ангел.
    - Я был им целых тридцать три года! – подвел я итог Васиной жизни, - Ты привел меня сюда, чтоб я обрел имя.
    - Так назови мне его! – потребовал Ангел.
Я раскрыл было рот, чтоб огласить окрестность звукосочетаниями, но тут же закрыл его. И впрямь, не могу же я в Кастилии четырнадцатого века называться доном Василием де Черти-Кто, например! Тем более, что никакой я не дон!
    - Как меня зовут, радость? – спросил я у Ядвиги, - А тебя как здесь величать?
    - Эудоксия, - ответила она сразу.
Она подготовилась к приезду в эту страну! Я – нет! Ибо угодил сюда пьяный, почти с места казни. Но я терялся недолго. Я вспомнил, что мое самокрещение в Херсонесе не распространяется на нынешнюю жизнь и судьбу. Раз я – новорожденный, то надобно меня окрестить.
    - Как ты себе это представляешь? – встрял некстати инстинкт самосохранения, - Взрослый мужик, по виду – не из бродяг…
    - Так я ж с Украины! В смысле, из Руси! – не изменил я эйфории, - Всю жизнь мечтал стать католиком! Да здешний поп меня на руках потащит в купель!
Я ни в чем не видел проблем. Никаких. И не хотел, чтобы мне их создавали. Тормознул жеребца у окраинной небольшой церкви, но спешиться не успел. Предо мной таки предстала проблема. Причем – сюрпризистая. Под аркой входа, спиной ко мне, застыл в благочестивом оцепенении вездесущий пан Ладислав!
«Карма есть карма!» – прозвучал во мне голос прежнего Тимошенко.
Не я – мой инстинкт послал жеребца в галоп.
Узкая, со множеством ответвлений, улица, в тени домов то сиреневая, то базальтово-синяя, глухие стены старых построек и окна новых – с решетками в дикой розе – все померкло, все съежилось для меня, все стало невзрачным на фоне худой фигуры в дорожном плаще.
      - Он-то как здесь очутился?! – с беспомощной яростью вопрошал я у Ангела, Розы, своей Мадонны, - Что он здесь делает?!
 Присутствие в Кастилии пана Лада ослабило действие моего эйфорического наркоза.
      - Ты как полагаешь, ветром его сюда занесло? – ехидно  осведомился инстинкт.
Для обретения душевного равновесия мне требовалась почва попрочнее конской спины. Мы перешли на рысь, а затем на шаг, и я спросил у тетушки со связкой живых кур в руке, как добраться до ближайшей гостиницы. Спросил, вестимо, на чистейшей российской мове с элементами сленга, но, вестимо, тетушка поняла. Если, не дай Бог, я вернусь в свой безумный век, то смогу издать справочник по отелям средневековой Европы. С пробелом на месте прекрасной Франции!
Успокаивало меня маленько лишь то, что Ладек оказался в Толедо не по собственной воле. Своему здесь появлению он был поражен не меньше, чем я. Потому он и молился так истово, что нас с Ядвигой не заметил в упор. Сие означало, что вместе с Ладеком объявилась в Толедо и какая-нибудь мне знакомая нечисть. Нечисть хочет доколупаться до меня через предка и, в какую бы гостиницу мы ни въехали, она туда же направит Лада.
Отель, который нам указали, был, конечно, не пятизвездочный, но много лучше того, откуда Васька угодил в каталажку. Я слез с коня и снял Ядвигу. Я уже неоднократно это проделывал, но на сей раз чуть не подавился собственным сердцем. Я касался бархата платья, не ощущал, а лишь угадывал плоть под многими юбками, и это было прекрасно! Дрожь прошибла меня от макушки до самых пят – не позыв плоти, но трепет благоговения!
      - Мы займем разные комнаты, - поспешила Ядвига избавить меня от трепета. Своей цели она достигла. Глядя, как она идет через двор, как зеленый ее подол волочится по земле, покрытой соломой и экскрементами, я ощутил в себе ироничного аналитика Тимошенко.
      - Не шибко это гигиенично, - констатировал Тимошенко, - носить такие длинные юбки!
Комнаты нам отвели на втором этаже, одна от другой через уже занятый кем-то номер, и Ядвига сразу же закрылась в своей. Для того, не иначе, чтобы почистить платье. Но проснувшийся во мне аналитик так нервно требовал ясности, что я тарабанил к Ядвиге, пока она не открыла.
      - Ты не находишь, что нам нельзя разлучаться? - агрессивно справился я, - Мы в чужой стране, а еще и не в своей тарелке пока что!
Во мне явно наблюдалось раздвоение личности! Хорошо, я хоть сознавал это!
      - Спать в разных постелях и разлучаться – совсем не одно и то же, - спокойно сообщила Ядвига. Она сидела против окна на жестком стуле с высокой спинкой, и солнечные лучи преломлялись в нимб вокруг ее головы.
      - Мы уже расстались однажды, - непримиримо напомнил я, - причем, тоже в гостинице. Причем, сперва ты куда-то пропала, а уже потом побрали меня.
  Я приблизился и уселся бесцеремонно на край огромной, под балдахином, кровати. Мы с Ядвигой, похоже, сподобились номеров люкс!
      - Расскажи, что с тобой было, - потребовал я правды и только правды, - Что вообще было, пока я, можно сказать, отсутствовал.
      - Это не важно, - выдохнула она, поморщившись, - все, что было со мной, не имеет значения для тебя.
      - Еще как имеет! – вознегодовал упертый хохол Василь. И добавил много мягче: «Все вообще имеет значение. Разве нет?»
      - Были самые обычные, незначительные события, - неохотно уступила Ядвига, - Свое платье ты залил вином и запачкал, когда падал, вот я и пошла купить тебе кое-что из одежды. Я столкнулась с паном Ладиславом на улице. Он меня увез.
      - И – что?.. – спросил я без голоса, - Где же вы были?..
      - Неподалеку, - тускло ответила Ядвига, - В притоне пани Элжбеты. Пани Элжбета и помогла мне бежать. Пани жестока, а потому  сентиментальна…
Не будь я так удручен, то воспринял бы ее слова, как признание в чувствах. Но я нырнул в пучину терзаний. Я понял, почему вдруг изменилась Ядвига. Она стала женщиной! Мой долбаный предок овладел ею! И теперь, возможно, передо мной сидит моя пра-пра-пра! На которой я по-прежнему мечтаю жениться! Да, мечтаю, ибо ни в чем не виню Ядвигу! Да и Ладека почему-то не ненавижу! Просто мне больно. Так больно, словно душа моя не выбралась из дьявольского креста и теперь тлеет, печется в нем…
Оглушенный страданиями, я откинулся на пуховик ложа и замер. На сколько-то миллионов лет комната погрузилась в неподвижность. Не на много, наверное, поскольку активное мое жизненное начало не умело свыкаться с поражениями.
      - Ядвига – не твоя прапрабабка! – подал здравую мысль инстинкт, - Вспомни! До твоего появления здесь ее и в живых-то не было! Тогда как ты  уже был. И весь твой род, стало быть, тоже!
      - Мало ли, - возразил я на всякий случай, -  вдруг я и прежде здесь появлялся?
      - Но ты же должен был откуда-то взяться! – не сдался инстинкт.
      - Ученые до сих пор спорят, что первично,  яйцо или курица, - буркнул я.
      - Спятил! – объявил инстинкт и раздосадовано умолк.
Нужды у меня в нем, впрочем, на сейчас не было: независимо от курицы и яйца я знал уже, что с Ядвигой мы связаны узами лишь духовными. Но я хочу большего – всю Ядвигу! И плевать, что Ладек опередил меня! Я ведь и при феодализме – не феодал, мне чужд культ окровавленной простыни новобрачных. Лад взял Ядвигу силой, оскорбил ее душу, но…  Покинувшая этот мир девственницей, она испытала то, что ей не полагалось испытывать. Причинно-следственные связи переигрались! А значит, их и дальше можно менять. Значит, здесь Ядвига не на побывке, я – не в гостях, и все мои мечты исполнимы!
      - Забудь, - попросил я. И, опустившись перед ней на колени, заглянул снизу в ее удивительные глаза – одновременно и колючие, и ласковые.
      – Не зря же я еще раз родился, - прошептал я, - для тебя…
      - Для искусства! - встрял тут же Вася Тимошенко. Бард и менестрель из него был никакой! – Чтобы заявить о себе!
      - Чтоб воплотиться, - строго, молча поправил я. И вновь обратил взор к Ядвиге. Она встала. Я тоже поднялся, и Звезда положила мне не плечи тонкие свои  руки. Да, она меня любит! И ей на долю выпало, наконец, вкусить это ранящее, изнуряюще-упоительное  чувство! Но она не верит в хэппи-энд!
      - Хоть миг, но наш! – не стал я ничего загадывать наперед. Окружающие нас демоны тоже, гады, не лыком шиты и не лаптем хлебают щи. Толедские, фирменные! Так тем более не должны мы с Ядвигой отрекаться от себя и друг друга. Мы сольемся воедино, как две буквы в слове «да», как два календарных года с двенадцатым ударом часов, как…
Она прочла мои мысли. Вернее, чувства, усиленные эмоциями. И сказала в ответ такое, от чего я зажмурился и заплакал.
      - Я твоя кошка, Вася. - сказала она.
Все прожито здесь без нас - вот что она сказала. Мы – человек ХХ века и кошка – не имеем права на этот мир. Ни на что в нем, кроме хлеба насущного, вина и ночлега, извилистой дороги и воздуха. Мы не участники событий, мы даже не статисты на сцене жизни – компьютерные изображения.
Меня зашатало, как когда я вылезал из креста, и я пошел от Ядвиги в бессмыслицу грядущих столетий. За моей спиной горел и плавился рай: просторная мастерская и двор, где мал-мала ребятни – златокосых, как Ядвига, девчушек, и черноглазых, кудлатых, в мою стать, пацанов. Я все еще их видел – затылком - но уже с ними прощался…
      - Господи! – безмолвно взвыл я, - Ну, почему сейчас, вот сейчас, совершенно никто не хочет меня убить?! Почему опять все некстати?!
Я был не прав. В чем и убедился, поравнявшись с дверью комнаты между моей и Ядвигиной. Слуха достиг неприятно знакомый голос.
      - Какие еще доказательства нужны пану? – чеканила слова Елена Васильевна, - Мало пану чуда, которое я для него свершила? Вы – в Толедо! Там же, где злочинец, умыкнувший по наущению сатаны вашу кралю! Меня послало к вам само Провидение. Вы избраны, Небом избраны для высокой, пусть и архитрудной миссии! Не гневите Бога, пан Ладислав!
Но пан Ладислав все еще гневил. Точнее, наоборот. Похоже, он интуитивно не верил оборотню.
      - Она не ведьма, - убежденно проговорил он, - она мила и нежна.
Оборотень заржал конем златогривым.
      - У пана большой опыт общения с ведьмами? – спросил он затем коварно,  - Весьма любопытно! По каким же, объясните мне, признакам вы отличаете ведьму от обычной женщины?
Тварь покушалась на Ядвигу! Я тотчас забыл о своих страданиях и весь превратился в слух.
      - Ядвига набожна, - снова разрезвил Ладек Еленушку, - Она была девственно чиста до того, как…
Он замялся, и Елена Васильевна вставила цинично: «И что?»
      - Все ведьмы прикидываются добрыми христианками, - понеслась она в атаку на Ладека, - так они маскируются! Но они не веруют, нет, в Господа нашего и Пречистую Деву, в Святую Троицу! Ваш долг – отдать Ядвигу в руки отца Рикардо! Он лучше вас разберется, ведьма она или добрая христианка. Или вы не доверяете Церкви? – взялась нечисть добить бедного Лада, - Если Ядвига не безразлична вам, пан Ладислав, вы все сделаете, чтобы спасти ее душу. Пусть ценой плоти! Но что есть плоть наша, как не греховная оболочка души? - блеснул богословскими познаниями проклятый гибрид атомного взрыва с медузой, - Открою вам истину: в миг смерти своей она превратится в кошку! Вы сами увидите…
      - Я этого не увижу, - опроверг мой достойный предок, - Не увижу этого, даже если… если последую вашим указаниям, пани Гелена.
Я развернулся и побежал к Ядвиге. С отцом Рикардо я уже имел дело, лет пятнадцать назад по тутошнему календарю. За прошедшие с тех пор годы хищный монах едва ли стал гуманистом. Скорее, поднаторел в своем садистическом фанатизме.
      - Бежим! - схватил я Ядвигу за руку, - Я все объясню потом!
И потащил ее под небо Толедо, к конюшням, где вкушал овес вороной. Хоть и знал, что никакой скакун не умчит нас из поля зрения нечисти.
Вик, приятель Василия Тимошенко, прав был, утверждая, что стресс нужен мне, как рыбе – плавательный пузырь. Наше паническое бегство возвратило мне присутствие духа.
      - Черт с ними, с законами причинно-следственных связей! - подумал я бесшабашно, - Они итак нарушены. Как всякие законы вообще. И если я не участник событий, то кто я? Это там, откуда я прибыл, никого еще нет. Здесь же, наоборот, все существуют! Да еще как! В полный рост отрываясь на ближних и дальних! В том числе, и на мне!
Наше бегство из гостиницы увенчалось неожиданным эпизодом. В дверях я чуть не сбил с ног некого дона. Хорошо, реакция у обоих оказалась отменной. Дон отпрыгнул вправо, я – влево, и мы почтительно извинились друг перед другом. На мой вкус, так слишком почтительно, а главное, - длинно. Но, похоже, минута словоизлияний была мне послана свыше. Я узнал стоящего передо мной человека, хотя никогда прежде его не видел. Передо мной извинялся я сам! Я, в образе поджарого, мускулистого, совсем еще молодого парня с длинными, до висков, бровями и угольями больших, глубоко посаженых глаз. Это был я в первой моей земной жизни!
Свое открытие, впрочем, я осмыслил уже сидя в седле. И запутался во всем окончательно. Теперь в данной точке пространства и времени меня пребывало аж три: Василий Тимошенко в двух ипостасях и бессмертная душа Васи в теле тутошнего идальго. Такой абсурд Васин ум никак не усваивал. Как могла одна и та же душа пребывать в двух формах сразу?!
«Спятить – не хрен делать», - прокомментировал я сногсшибательное событие. К счастью, природные идиоты с ума не сходят, это было бы перебором.
      - Мир – объемная фотография, он состоит из наложения плоскостей, - попытался инстинкт пофилософствовать, - Вспомни, сколько раз ты тонул во сне, оставаясь при этом в своей постели! Потому что тонул-то – он! Его тело с твоей душой. Она и в нем была, и в тебе, когда вы тонули! Вы с этим парнем двигались навстречу друг другу параллельными курсами. Считай, что ты видишь сон, смотришь фантастический фильм и отождествляешь себя с героем!
      - Я была твоей кошкой, Вася, - повторила Ядвига свою сакраментальную фразу. Не повторила, впрочем, ведь теперь она сказала «была». А за «была» по законам любого языка следует «есть» и «буду»!
Выезжая из ворот, я обернулся. Идальго глядел на меня с крыльца. Так глядел, словно тоже что-то почувствовал. Но, в отличие от меня, он не мог объяснить свой внезапный интерес к незнакомому чужестранцу: он-то жил первую жизнь! И почему, собственно, он?! Я! Жаль, я – этот себе – тому совершенно ничего не растолкую: мы ведь – разные индивиды, каждый  со своим мироощущением, багажом знаний, опытом бытия. И душа не проделала еще путь от него ко мне, чтобы стать глубже, трепетней, многограннее. Или, наоборот, циничнее, грубее, жестче. Да и Ангелы-Хранители у нас разные!
      - Жизнь становится лучше, жизнь становится веселее! – пожаловался я своему.
Ангел промолчал, и я сам приободрил себя: где наша ни пропадала! В мире то и дело рождаются однояйцовые близнецы, стереотипные копии одного человека. Порой они ничего друг о друге не знают, живут в разных странах и говорят на разных языках, но в брак вступают с носителями одного и того же имени, заводят равное количество детей, а животных – одной породы. Даже даты их смерти, как правило, совпадают. Не означает ли это, что душа вместе с клеткой поделилась на две, три, пять и больше частей? Вот и мы с моим идальго – одно-душевые близнецы. И хватит о нем – себе! Нынешняя моя сверхзадача – спасти Ядвигу. Принять бой и побороть нечисть, ибо бегство нас не спасет. Бегство – лишь маневр, дающий фору во времени, чтобы успеть проникнуть в тайну Большой Медузы. Узнать бы то, что она старается скрыть, и я поступлю с ней, как поступил недавно с ведьмой Дияной. Без малейшего зазрения совести!
      - Развоевался! – ухмыльнулся инстинкт, - У тебя есть какой-то план?
      - У меня никогда не бывает планов, - напомнил я, - Только порывы.
Планы, однако, были у Провидения. Ангел, хоть и молчал, дело свое вел мастерски. Он заставил меня спешиться у трактира.
      - Все же досадно, - подумал я, переступая порог перенасыщенного ближними помещеньица, - кабаки, гостиницы, кабаки! А ни в музее, ни в театре так ни разу не побывал! Ну да, успеется! – обнадеживал я себя и стал искать местечко поукромнее. Ведь мы с Ядвигой стремились соблюдать конспирацию! Ее золотые волосы покрывала темная шаль, я же прятался в тени капюшона. Габариты скрыть было сложней, но я сильно сутулился и старательно припадал то на одну, то на другую ногу! (Во власти стресса я забывал, на какую же из них я хромаю).
Трактир, в который нас привел Ангел, полнился юношеством Толедо. Балбесы с дырявыми кошельками отличались болтливостью, хвастовством и самонадеянностью. Они выделывались друг перед другом, повествуя о подвигах, которых не совершали. Но все же главной темой их трепа являлась прелестная иностранка с ланитами, как мрамор, и черным пламенем взора. Не дурна собой и донья Консепсьон, взявшая иноземку под свое покровительство, но с доньей Рейной никакого сравнения! Выяснилось, что праздные прощелыги дожидаются в кабаке, когда донья Рейна в сопровождении доньи Консепсьон выйдет из церкви, чтобы засвидетельствовать красотке свое почтение, то есть, лишний раз угодить на глаза предмету всетрактирного обсуждения. Глядишь, одарит милостивейшим взглядом, а там и другими милостями! Должна же, черт возьми, красотка уразуметь, что ее жид порхатый в сравнение не идет с лучшими особями Толедо!
Если до этой фразы я воспринимал болтовню балбесов, как белый шум, то теперь мгновенно встал в стойку. Напряглась и Ядвига. Мы поняли, что прощелыги розмовляют о Каролине.
      - Я помню, сделаю, как сказал, - пообещал я Звезде и положил ладонь поверх ее пальцев.
Из всего, что в обозримом настоящем мне предстояло, объяснение с Каролиной казалось делом наипростейшим. Не сравнить с проблемой Большой Медузы!
«Помяни черта», - тут же подосадовал я. Ибо увидел оборотня. Душка Леночка, красавица-горожанка, бражничала через столик от нас в обществе своего начальника. Разнообразия или конспирации ради Владимир Иванович облачился в светское, видавшее виды, платье.
Я настроился на них локатором Розы. Сексуально озабоченные кретины меня больше не волновали.
      - Но Нижайший разгневается!.. – вибрировала под напором Елены гора сала и пота, - Нижайший строго запретил изымать…
      - Не следует придавать значение чьим-либо словам, в том числе, и словам Нижайшего, - заявила мятежница Серый Волк, - Следует знать, чего Нижайший хочет на самом деле! Он никогда не сковывал инициативу сотрудников и теперь дарит вам шанс восстановить в его глазах свою репутацию. Или вы мало натерпелись от Тимошенко?
      - Но не далее, как вчера, Нижайший… - затрепетал 127-й. Ему и хотелось, и кололось, как говорится.
      - Забудьте! – взяла Елена бразды правления в свои лапы, - Он слишком занят, чтобы придавать значение мелочам. Он и не заметит исчезновения Тимошенко. А когда узнает, как виртуозно вы ликвидировали врага… Я уверена, он тут же восстановит вас в номере!
Перспектива сделать карьеру побуждала 127-го к неповиновению Дьяволу, и все же он осторожничал: как-никак, в последнем своем земном воплощении он был совдеповским функционером среднего звена.
      - Я должен проконсультироваться, - повел он себя по-совдеповски, - получить указание сниже…
      - Зачем?! – рявкнула, не выдержав, Серый Волк, - Вы все уже получили! Но поступать вам следует вопреки! Вопреки – если хотите выслужиться!
      - Лично  я в этом не уверен, - обтекаемо просипел Владимир Иванович, - я вам сообщу о своем ре…
      - Некогда! – грубо перебила Медуза, - Все должно решиться сегодня! Или вы устраняете Тимошенко, или он устраняет вас! По крайней мере, из числа демонов!
      - Я в отпуске! – нашелся, наконец, жирный гад, - Я не правомочен!..
      - Отлично! – словно даже обрадовалась Елена Васильевна, - Я беру ответственность на себя! Единственная к вам просьба - не мешайте! – И Елена повторила с нажимом, с угрозой в голосе:»Не мешайте мне! Не пытайтесь за моей спиной связаться с Нижайшим и донести о моих действиях! Не наушничайте! Не порывайтесь сдать меня с потрохами! Этим - будьте уверены - вы навредите себе, а не мне! «
      - Но если Дьявол… - не на шутку перетрухнул 127-й: ему заранее было жарко меж двух огней.
Елена поднялась медленно, оперлась о стол костяшками пальцев и, нависнув над плешью шефа, произнесла простенько, но со вкусом: «Плевать я хотела на вашего недоноска Дьявола! «
Власть развращает! За время отпуска 127-го она прямо-таки охамела!
      - Я в отпуске, - вторично напомнила гора потного жира. Гора умывала руки. Она привыкла, чтоб каштаны из огня для нее таскали другие.
      - Спроси, хотя бы, что она такое затеяла! – Розой заклинал я Владимира Ивановича, - Ты ж ее начальник, тупица!
Но тупица предпочел блаженство неведения. Он присосался с чмоканьем к чарке, Елена выпрямилась, и в ее поле зрения  оказались мы.
      - Вляпались! – предположил мой инстинкт.
Но тут по таверне словно бы промчалось цунами. Франты заегозили, вскакивая. Теснясь и толкаясь, они гуртом ринулись к выходу: это пробил час доньи Рейны! Мы с Ядвигой тоже подорвались, и толпа скрыла нас от Волка. Влекомые Каролиниными фанатами, мы устремились на площадь перед собором.

Они сходили по лестнице – две дамы в черном. Как бывший многоопытный ловелас, я сразу обратил внимание на ту, что слева. Даже глухое доспехоподобное платье не скрывало обалденность ее фигуры. Зато весь прочий мужичий люд тащился от той, что справа. Дородная, но величественная и стройная, она заявляла о себе уверенно, без вызова и кокетства – уже тем, что дышала, шла, глядела на мир. Это была, конечно же, Каролина – каравелла, в трюме которой невольницей томилась Мариша. Не Мариша правила каравеллой - Каролинино тело несло ее по волнам здешней жизни. Она была истинной женщиной,  Каролина, и мужчин притягивала флюидами так же просто, как цветок влечет к себе насекомых. А вот Кончита кавалеров от себя отвращала. Притом, что сложена была, как Мерилин Монро, если не лучше! Я Розой чувствовал вокруг нее ядовито-желтое жужжание злобы. Нечто подобное ощущали, наверняка, и прочие, потому и не таращились на Кончиту. Ведь, как известно всем ловеласам, не бывает женщин красивых и некрасивых, старых и молодых, а бывают женщины и существа женского рода, порой очень яркие, но пустые, как конфетная обертка без конфетки внутри. Кончита, правда, к пустышкам не относилась – под ее блистательной оберткой прятался флакон отравы. Держалась Кончита позади доньи Рейны, в ее тени и кильватере.
Я обернулся к Ядвиге. Пронзительно, в упор она глядела на триумфаторшу. В ее глазах было столько боли, что я наконец-то вспомнил, зачем мы здесь. Не досуг мне разбирать по косточкам Консепсьон, хотя она мне очень кого-то напоминает!
      - Ну, не здесь же с ней говорить! – примирительно шепнул я Ядвиге. И вздрогнул, услыхав голос Лада.
      - Каролина! – закричал пан Ладислав.
Он выступил из безмолвствующей толпы с видом помещика, отыскавшего беглую дворовую девку, и сделал шаг к мужичьему кумиру Толедо. В тот же миг наперерез ему выскочил он – худородный идальго, носитель моей души.
      - Остановитесь, сеньор! - рявкнул он яростно, и глас его был гласом всех толедских мужчин, - Ваш тон оскорбителен для слуха этих достойных дам! Но прежде, чем вы принесете свои извинения донье Рейне, вы объяснитесь со мной. Дон Диего де Коста-и-Родригес к вашим услугам!
Пан Лад объясняться с ним не хотел, но от ответа уйти не мог. Он тоже положил руку на  рукоять меча.
      - Я искал вас нынче в гостинице, где вы остановились, - наступательно продолжил Диего. Он нарочно говорил громко, чтобы все его слышали. Он столбил свои права на красотку. - Утром сего дня вы пытались нанести визит донье Рейне. Вам было отказано, но вы продолжаете докучать сеньоре! Я, дон Диего де Коста-и-Родригес, не намерен терпеть вашу наглость! Донья Рейна одарила меня своим высоким вниманием, и за честь ее я готов постоять немедленно!
Пану Ладу донья Рейна была нужна, как хвост гомо сапиенсу – он лишь пытался выйти через нее на Ядвигу - но дон Диего не знал этого и знать не желал. Выпрямившись и вздернув подбородок, он ждал реакции чужеземца. На его стороне была вся патриотически настроенная толпа.
Будь пан Лад нормальным цивилизованным человеком, он бы запросто объяснил Диего, что не имеет видов на Каролину, они с ней – земляки, не более. Но пан Лад был верным сыном своей эпохи. В нем взыграл ясновельможный гонор.
      -   К вашим услугам, - процедил он.
      - Покажи ему, Диего! – тут же выкрикнул какой-то кретин, - Угости его нашей сталью!
Вот уж этого я допустить не мог! Мой предок и носитель моей души не должны были скрестить оружие, как бы ни хотелось этого Серому Волку. Я-то погибал при любом раскладе! Если Диего поразит Ладека, я исчезну тут же, не успев воззвать ни к Богу, ни к маме! Да и мама  исчезнет вместе с моим, уже однажды не родившимся братом. Если же победит Ладислав, то душа Диего, не отбыв на земле положенный срок, перейдет ко мне грубой и недоразвитой! Идиоткой! Я перестану быть собой и стану жить за Диего! Разучусь рисовать, а дни свои закончу в водной пучине! Но я ужасно этого не хочу! Так что, фиг тебе, Елена Васильевна!
      - Стой! – заорал я и ломанулся сквозь толпу, как слон из пальмового подлеска.
«Это все Мариша! Мариша! – звенело в моих ушах, - Мариша нас перепутала! Она   Диего приняла за меня!»
Боковым зрением я видел донью Рейну. Предмет мужского всетоледского обожания застыл, как в детской игре «Замри-разомри» – ноги на разных ступенях лестницы, рука с веером простерта в сторону дуэлянтов. Донья Конча, само коварство, юлила вокруг нее, блестя недоброй усмешкой, и нашептывала ей: «В вашу честь! Вы достойны этой чести, сеньора!»
Дияна! - сообразил я Розой, - донья Конча – Дияна!
Устраненная мной месяц назад, здесь и сейчас она здравствовала в лице доньи Кончиты.
Наверное, я был страшен, когда встал, стиснув кулаки, меж двух очень дорогих мне особ.
      - Ни с места! – прорычал я, - Проклят будет навеки тот, кто прольет хоть каплю крови другого.
Наверное, во мне прорезалось в этот миг что-то пророческое, что-то пугающе ветхозаветное, потому что дорогие мне особи застыли в растерянности. Как и толпа за моей спиной.
      - Та, кого ты ищешь, со мной! – обратился я к Ладиславу, - Со мной, а не с ним тебе о ней говорить! Что до Каролины, или же доньи Рейны, как ее называют, то она сама укажет своего избранника!
«Ты спятил, идиот, спятил!» – пригвоздил я себя тут же, с лютой яростью Василия Тимошенко. Ибо Мариша уже вышла из ступора и теперь тянулась ко мне. Неудержимо, всей роскошной Каролининой плотью! Изумление, ужас, мука изливались в мир из глаз Каролины. А я… Меня было два в одном! Я разрывался меж полюсами Ядвиги и Мариши, оставаясь единым целым. К Марише стремился Тимошенко, тогда как безымянный новоиспанец рвался к Ядвиге. Ядвига понимала, что происходит, Мариша – нет.  Но она чувствовала, как со мной все неладно, и уже выискивала глазами ту, что посягнула на мою душу. Толпа затихла, ожидая развязки. Лучшая женщина Толедо, прижав одну руку к сердцу и выпростав вторую, с веером, шла, как слепая, к чужеземному громиле, пока не уперлась веером ему в грудь.
      - Васька! – прошептала она, - Ну, наконец-то!
Я взял руки Каролины в свои, прижал к губам и понял, что Ядвига уходит! Не с площади – дальше! Из нашей с ней веселой безбедной жизни! Уводит за собой девчушек и пацанов, уносит белый дом, фонтан, мастерскую...
      - Вернись, Ядвига! – закричал я ей вслед.
Каролина отшатнулась со стоном, а пан Лад снова стиснул оружие. С намерением обрушить его теперь уже на меня.
Но такая расправа надо мной представлялась, похоже, оборотню примитивным финалом действа. Оборотень расписал совершенно другие сцены.
      - Позор тебе, дон Диего! – завопил он, тыча когтем в моего душевного предтечу, - Ты не идальго, если дал запугать себя пришлому негодяю! Ты недостоин доньи Рейны, Диего! Ты и фамилии своей недостоин!
В своем изящном простонародном костюме Елена Васильевна была дьявольски сексуальна. Глаза всей площади сконцентрировались на ней. Ведь дона Диего в трусости обвиняла не согбенная бабка, а красавица, каких поискать!
Ведьма Дияна также не осталась в стороне от событий. Обхватив за талию Каролину, она страстно убеждала ее опомниться. «Дьявол помутил ваш рассудок, моя сеньора! – разорялась сподвижница Князя Тьмы, - Прикажите дону Диего расквитаться с вашим обидчиком! Этот человек прелюдно вас опозорил! Он заслуживает смерти!»
Она как чувствовала, что, оставшись в живых, я положу конец ее мерзопакостям!
У Ладислава не было ни нужды, ни охоты драться с Диего, но он был кичлив и так же дик, как толедец. Диегито же прямо скрючило от нанесенных Леночкой оскорблений. Ощерившись, потемнев лицом, он во всеуслышанье прохрипел, что готов сразиться с нами обоими. Да он с самим Дьяволом сразится за донью Рейну!
Я поймал победоносный взгляд Леночки и чудом подавил потребность свернуть шею смертоносному Ядерному Грибу. Это мне все равно бы не удалось.
      - Потерпи! – послал я импульс Марише, - Я приду за тобой. Потом.
      - Этот сеньор – мой ближайший родственник! – объявил я, прикрывая пана Лада собой, - Он не имел намерений оскорбить донью Рейну. Но если кто-то полагает, что он сделал это, - я метнул на оборотня убийственный взгляд, - то за честь этого сеньора я готов сразиться с доном Диего!
      - Он не дерется с безоружными! – опередила Волк и Диегито и Лада.
      - Хорошо, - согласился я сразу, - Я буду с оружием в условленном месте и в назначенный час! Где и когда, дон Диего?
Отмести мое любезное приглашение идальго не мог.
      - На закате у северных ворот, - назначил он мне свидание.
И, раскланявшись, как то положено благовоспитанным кавалерам, мы расстались до вечера. К вящей досаде оборотня!
Каролина в сопровождении Кончиты и пламенных мужских взоров уже шагала своей дорогой. Хорошо, если Мариша правильно меня поняла! Я увижусь с ней прежде, чем с Диего.
Размышления мои о будущем прервал, конечно же, Ладислав. Белый от бешенства, пан выдохнул мне в лицо: «Бог не допустит, чтоб в преисподнюю тебя отправил не я! В том же месте и тот же час!» И он исчез. Он ведь жаждал соединиться с Ядвигой. Я, кстати, тоже.

Как аналитик, я оказался на высоте, поэтому повезло мне, а не Ладиславу. Из болтовни прощелыг в трактире я знал, что добренькая Кончита за бесценок сдала хахалю Каролины с дюжину меблированных комнат. Так что я двинулся по Каролининым следам и близ домовладения Консепсьон обрел Звезду - я так и думал, что ее перемкнет общнуться с Маришей!
Что ж, значит, мы общнемся с ней вместе! Нам всего-то и надо, что постучать, попросить аудиенции и… получить пинка под зад. Но так как зад у меня не казенный и создан не для пинков, то я не стал домогаться свидания с доньей Рейной - я пожелал увидеть сеньора Исаака. О нем я наслышан как о самом приличном ростовщике мира, вот и решился предложить ему вещь, которой цены нет! Прямо сейчас, ибо деньги мне нужны позарез! Хитрость сработала. Нас провели в кабинет счастливого Васиного соперника. Правда, сеньор Исаак счастливым не выглядел, он был чем-то расстроен и озабочен. В целом же этот мэн производил приятное впечатление – лет тридцати на вид, с проседью в роскошных кудрях и с вежливой дежурной улыбкой. Взгляд его отражал пытливый аналитический ум. Исаак походил на Карла Маркса в молодые годы, а может, и впрямь был его предком? (О том, что он был еще и Маришиным любовником, я сейчас даже не вспоминал - я ведь пришел со своей Звездой, чтобы потребовать от Каролины развода!).
Ростовщик предложил нам присесть и утолить жажду,  ежели мы испытываем ее. Своими манерами он выгодно отличался от обоих дорогих мне мужланов. Мы отказались от угощения, и он приготовился слушать. Тут-то я и обескуражил его.
      - Мое сокровище перед вами,  - заявил я, указывая на Ядвигу.
      - Так, а причем здесь я? – неодобрительно нахмурился Исаак.
      - Ядвига – ближайшая подруга Каролины, - начал я было, но он нетерпеливо прервал:»Вам что, нужны деньги?»
Исаак полез в ящик стола, - он горел желанием поскорее от нас избавиться - но я сообщил, что не нуждаюсь в деньгах.
      - Ядвигу преследуют, - тоном мужской солидарности поведал я, - пан Ладислав выслеживает ее, чтобы сделать своей наложницей. Я же до захода солнца должен уладить кое-какие дела. После чего мы покинем Толедо, и больше вы о нас не услышите. Если пан позволит Ядвиге пробыть несколько часов в его доме, пан совершит богоугодное дело!
Ему ужас как не хотелось совершать что-либо подобное. В его устремленном на мою Звезду взгляде мелькнула усмешка.
      - Да, вы похожи на Ядвигу, - многозначительно произнес он, - Я бы даже поверил вам, если бы сам не видел Ядвигу мертвой.
      - Так вы еще и врач? – восхитился я, - Вы проверяли у нее пульс?
      - В этом не было никакой нужды, - заверил он с прежней ироничной ухмылкой, - Когда Каролина не в себя выскочила из дома Ядвиги, я зашел поглядеть, что ее так напугало. Ядвига была мертвее мертвой, когда я вошел…
       - Ядвига была в глубочайшем обмороке, - терпеливо растолковал я, - Мне пришлось повозиться, чтобы привести ее в чувство. Но теперь она жива-здорова и перед вами. Каролина, я уверен, узнает ее!
      - Едва ли Каролинке захочется воскрешать прошлое, - забарабанил он нервно пальцами по столу, - Не говоря уже о том, что воскрешать его не хочется мне.
      -   Давайте все же поговорим с Каролиной, - не сдался я.
      - Каролинка нездорова, - стал он терять терпение, - Она просила не беспокоить ее. Если пану угодно переговорить с доньей Консепсьон…
Мне было не угодно. Пан Исаак и сам, похоже, не пылал любовью к Кончите. Чуждый какой-либо мистики, он, конечно, не считал ее ведьмой, и все же в ее доме ощущал себя так же классно, как живая рыба на сковородке. Но он находился в чужой стране, где не успел пока угнездиться,  и предпочитал не дразнить гусей.
-Если донья Консепсьон согласится совершить, как вы говорите, богоугодное дело… - решил он, на всякий случай, сплясать и нашим и вашим. Он ведь не знал, что я за фрукт и каковы мои отношения с отцом Рикардо!
- Женщины порой так ревнивы! – напомнил я, - Донья Консепсьон не захочет делить привязанность доньи Рейны с подругой ее юности! Что касается Каролины, то, мне думается, решать ей, встречаться или не встречаться с Ядвигой. Тем более, что эта встреча будет последней для обеих.
- Ну, хорошо! – не рискнул Исаак ссориться с Каролиной, - Подождите здесь. Я вам сообщу о нашем решении.
Он вышел, а я пододвинулся к Ядвиге и положил ей на плечо голову.
- У нас полно времени, - сказал я.
      - До захода солнца, - отозвалась моя кисонька.

Сеньор Исаак отсутствовал вечности полторы. Я так разнервничался, что возненавидел и его и себя. Похоже, я загнал нас в ловушку! Может статься, долбаный ростовщик пошел вовсе не к Каролине, а, скажем, к отцу Рикардо! Или к Кончите на планерку. Вдруг они не разлей-вода? Или же, напротив, донья Консепсьон закрывает грудью дверь в апартаменты доньи Рейны, где бьется в истерике мной преданная Мариша! Не Василием преданная, а мной, новоиспанцем Ядвиги!
Я мотался взад-вперед по мрачноватому кабинету, еле удерживаясь от искушения пнуть что-либо или разбить. Я ждал уже не Исаака, а стражу, но тщился успокоить Ядвигу: «Произошла накладка. Ты же с Каролиной дружила, а не с Маришей! Вот Мариша и не сообразит сходу, кто ты – друг или враг!»
- Да, конечно, - кротко соглашалась Ядвига, - мы поставили ее в трудное положение. Все разрешится, если она выйдет к нам…
«И не врежет мне при этом по морде!» - подумал я.
Мысль о том, что Мариша рядом, приводила пол-меня в трепет и содрогание. Я любил и жалел Маришу. Я ее презирал. Она оказалась слабей телес Каролины и вот прелюбодействует теперь с Исааком! Войдут – головы отвинчу обоим!.. Ежу ясно, не подниму я руку ни на Маришу, ни на хлюпика ее с плечиками подростка. Просто встану, возьму Ядвигу за руку и уйду. А Мариша пусть тешится с Исааком!И с Диего де Коста-и-Родригесом, если Каролине мало ростовщика! Да хоть со всем Старым, а затем  Новым Светом! Лично мне это – до лампочки Ильича!
- Все, хорошего помаленьку! – объявил я на исходе второй вечности ожидания.
Но тут дверь отворилась, и перед нами предстали Исаак с Каролиной – зареванной, кое-как причесанной женщиной в неказистом домашнем платье. Импульс мой не достиг Мариши: он застрял в броне Каролининой плоти!
Я срочно попытал счастья еще раз – уставился полячке в глаза, посылая в них, как в прорези шлема, мыслеобразы в мозг Мариши. «Я пришел за тобой! – внушал я, - Помоги мне! Ядвига – наш человек!» Но, всегда такая сообразительная, Мариша нас попустила. На Каролинином челе прорезалась гримаса боли и отвращения.
- Вели дать им, что осталось от обеда у слуг, и гони взашей! – приказала она Исааку.
«Дура! – чуть не заорал я, - Ревнивая безмозглая самка!»
И тут же сам превратился в ревнивого безмозглого психопата. Ах, так Марише нравится Исаак! Ну, еще бы, он же богатенький! Ей так с ним хорошо, что она не просто гонит меня - она меня унижает!
- Спокойно! – хором скомандовали Ангел и мой инстинкт, но «крышу» мне уже сорвало.
- Мы уйдем сейчас, - хрипло пообещал я, - но пани горько пожалеет об этом. Пани локти будет кусать, когда ей захочется вернуться домой.
Мы были на пороге, когда в Марише воскрес аналитик конца ХХ века.
- Эй, погодите, - по-Каролининому повелела она, - Я беру назад свои слова, Исаак. Грешно быть такой жестокой!
- Поздно пить боржоми! – огрызнулся я по инерции.
У Мариши хватило выдержки пропустить эту фразу мимо души.
- Ядвига! - позвала она соперницу, раскинула руки, но в объятья ей влетела, как кирпич из рогатки, совсем другая особа – взволнованная ведьма Кончита.
- Рейна, сеньора души моей! – запричитала ассиро-вавилонская тварь, - Зачем ты встала?! Зачем так мучаешь себя?! А этот вор, - кивнула она в мою сторону, - этот разбойник с большой дороги что делает в нашем доме, сеньор Исаак?!
Не знай я Кончиту, я бы обиделся. Ростом, физией, речью я, конечно, отличался от окружающих, но на разбойника и вора не походил. Поэтому я улыбнулся Исааку союзнически – мол, какой с этой стервы спрос?! – и любезно поклонился Кончите: «Не имею счастья быть вам представленным, сеньора, хотя премного о вас наслышан!»
- Конча, позволь я познакомлю тебя с подругой моей юности, - попыталась Мариша разомкнуть объятия ведьмы, - Для меня большая радость снова видеть Ядвигу, тем более, в обществе ее… - она запнулась, и я честно подсказал: «Жениха».
- Жениха, - эхом повторила Мариша. Похоже, это слово вконец ее обессилило. Рослая, крупная, налитая соками жизни, Каролина трепыхалась в руках Кончиты, как индюшка в лапах ястреба.
- Что же им нужно от тебя, дорогая? – поинтересовалась Кончита с чрезмерной живостью, - Денег в дорогу? Провизии? Положись на меня, я обо всем позабочусь, а ты вернись в постель, мое сердце, и постарайся заснуть. Сеньор Исаак! – возвысила она голос, - проводите Рейну в ее опочивальню и никого к ней не пускайте больше, вы поняли?
- Нет, Конча, - возроптала Мариша, - я хочу поболтать с Ядвигой! Этот пан… этот сеньор, он покинет ее на время, а мы… Не сердись, Конча, - ласково, но властно попросила она, - мы с Ядвигой теперь Бог весть когда свидимся! Поверь, я сама вправе решать, что для меня хорошо, а что плохо.
- Разумеется, ты сама себе госпожа, - неохотно сдалась Консепсьон, - я далека от намерения навязывать тебе свою волю,  я всего лишь стараюсь быть полезной тебе! – И, обиженно поджав губы, вышла. Может быть, помчалась за подкреплением.
Спешить, значит, следовало и мне. Я поклонился церемонно сеньоре Рейне, ободряюще улыбнулся Ядвиге и поймал на себе насмешливый, горестно-смиренный взгляд Исаака: да, этот умный кур понял, в какой ощип он попал. И в какой попал или попаду я.

В гостиницу я мчался, очертя голову. Не за тем, чтобы вострить сталь! Я и не думал скрещивать ее с доном Диего. Мне предстоял бой с Большой Нечистью, с Термоядерным Грибом, напугавшим самое Князя Тьмы.
Я вывалил на пол краски, выбрал доску подходящего размера – из тех, что приобрели мы у рекламиста, и принялся за работу. Огурцы или ананасы, изображенные герром Францем, ничуть меня не смущали,  я их просто не замечал. Видел не их, а холст в комнате Василия Тимошенко. А на нем – синеволосую даму.
Так писать не доводилось мне еще никогда. Я располагал тремя часами, не больше. За эти считанные часы мне предстояло начать и завершить портрет. Причем, не халтурный, а шедевральный. Так велели Ангел и Роза. Того же требовал мой инстинкт самосохранения.
Кисть, казалось, все решила делать сама. Она, как живая, рвалась из пальцев. Или это Ангел – богомаз Василий при жизни – взялся помогать мне? Помогала и Роза – живой цветок Вечности. Я писал и поражался творению рук своих – движению вглубь людского и Вселенского естества. Вглубь и вверх, во всех направлениях сразу, в середину голубой полусферы, которая на самом-то деле – шар!
Елена Васильевна появилась между мной и окном.
- Мешаешь, - сказал я раздраженно.
      - Время! – сообщила она, - Ты, похоже, наконец-то дозрел. Ты ведь вспомнил правду о нас и принимаешь ее спокойно?
- Естественно, - пожал я плечами.
Я и впрямь вспомнил – и ее, и себя в древней своей, дочеловеческой сущности. Мы высыпались из космического пламени – споры, клетки Единого Организма, который размножается нами. Покорные Коду, мы падали на тела, мимо которых пролетали в хвосте Огненного Вестника, и либо приживались там, либо гибли. Чаще, видимо, гибли. Нас было множество в миг отрыва от Организма, но новорожденного океана периферийной планетки достигли две частицы – я и Елена. Тогда, разумеется, безымянные. Вообще никакие. Микроскопические, мы плюхнулись в теплую солоноватую жижу и стали раскисать, разбухать, расти. Мы десантировались, чтобы колонизировать жижу, чтобы Организм размножался ради самого размножения. Если и была у Организма еще и другая цель, то мы, клетки, ничего не знали о ней, в наш Код не закладывалась лишняя информация. Вокруг мельтешили какие-то существа, как и мы, попавшие сюда из Вестников, одни исчезали вскоре бесследно, другие пожирали подобных и не подобных себе, поглощали их энергию и их коды, изменялись под их воздействием, плодились, вновь изменялись. Нам не было до них дела: покрытые защитными оболочками, мы оставались неуязвимыми для прочих. И мы были огромны. Больше даже, чем те животные, что вскоре защелкали вокруг челюстями. Нам не было до них дела и потому, что мы их не ели. Весь долгий адаптационный период мы питались за счет Организма – родительской информацией. А Организм, в свою очередь, подкармливали своей. Вернее, должны были подкармливать, не окажись прервана связь. Мы вначале не знали этого. Мы спокойно питались, пока не обнаружили, что запасы провианта кончаются, а сигналы посылать некуда. Законы данной Вселенной, куда нас занесла кривая, законам нашего Кода не соответствовали. Оставалось одно: умереть или срочно изменить Код. Организм помочь нам не мог – он оставался снаружи, а о том, каким был Он и все Там, мы не имели ни малейшего представления. Мы ведь не были разумны – мы были только рациональны. Не были мы и телами одушевленными. Из всех необходимых здесь для выживания чувств мы обладали одним – осязанием. Если можно так назвать реакцию клетки на внешние раздражители! Но мы являлись клетками повышенной сложности, а с голодухи все усложнялись и усложнялись, и мысли наши переливались радужно в нас и вокруг наших тел. Наши мысли были и защитной реакцией организма, и его внутренней средой. Они имели форму цвета и воспринимались, как ультразвук. Клеткам-спорам  хватало и этого, самостоятельным организмам – нет.
Мы бы погибли, не произойди в моем генетическом коде сбой. Случилось это при выходе из родной Вселенной или поздней – в кометном хвосте – никому и никогда не узнать. Главное, что это случилось. Я ощутил настойчивую потребность в зрении. Собрал воедино все свои мысли и, сконцентрировав в одной точке, рывком, двумя пучками, послал вперед. Эти пучки стали прообразами глаз. Сперва они плохо видели, но, быстро адаптируясь в прозрачной среде, различили колебания ее субстанции, ее тона и мелькание смутных теней. Для ориентировки на местности мне этого не хватало, и я сотворил себе слух. Пространство наполнилось шорохами и всплесками, повторяющимися через равные интервалы. Сквозь них прорывались порой и другие звуки – резкие, отрывистые, протяжные. Все это возбуждало мой крохотный новорожденный мозг, и он уплотнялся, рос, креп… Звуки и образы делались все отчетливей, пока не сложились, наконец, в единое целое: в прозрачную голубую гладь с сияньем над ней. Меня сразу потянуло к сиянию. Я ощущал, что свет сулит мне спасение. Сольюсь я с новым для меня Организмом или буду им уничтожен,  зависит от моих взаимоотношений со Светом. От дальнейших шагов по лестнице эволюции отвлек меня импульс ужаса. Покрутив окулярами, я увидал рядом нечто, бьющееся в багрово-черных протуберанцах. Это было оно, мне совселенское существо. Местные хищники крутились вокруг него, принимая мысли за куски мяса, пытались их схватить, но тут же в панике удирали, чтоб вновь, с тем же успехом, вернуться к опасной, недоступной добыче. Ужас существа передался мне. Во мне он раздвоился, сделавшись еще и моим отдельным, собственным ужасом – ужасом полнейшего одиночества.
Крохотный мозг заработал на всю катушку. Дождавшись, пока сосущество ужмется до формы шара, я напрыгнул на него, обволок мыслеобразами и приладил ему два органа чувств. Потом я от него отлез и стал наблюдать, что будет. Долгое время сосущество пребывало в шоке. Шок сменился бурной истерикой. Но назад пути не лежало, и родственная мне клетка принялась обустраиваться в среде. Она даже внесла пай в наше развитие. Она начала кормиться подручным материалом. Теми, то есть, кто окружал нас. Я предпочел бы световую подпитку – меня так и тянуло ввысь – но для взаимодействия с высью я пока не годился.
Наша с сосуществом примитивность была простотой особого рода и смахивала со стороны на весьма сложную внутреннюю организацию. Необходимость кого-то жрать привела к возникновению у нас вкуса и нюха. По их сигналу потянулись мы обживать, то бишь, обжирать сушу. На ней и расстались. Из-за неправильного моего генокода. Мне мало было только набивать пузо да греться на солнце. Когда оно садилось, я прямо-таки бесился от недовольства собой. Всем собой – от формы до содержания! Меня физически тяготила незаполненность меня смыслом. А смысл ускользал от шести органов моих чувств. Шести, ибо способность впитывать природу вещей я не утратил. Этой способностью я и воспользовался как-то на зорьке – взял и слился со светом, дабы предстать перед его источником. Свет мне милостиво это позволил. Сосущество осталось храпеть под деревом,  у него с генокодом все было полный ол-райт. Я же стал жить по иным законам, научился умирать и рождаться, меняя формы и состояния, а душа, зачатая Светом в вакууме моего естества, наполнила его колкой, саднящей, невесомой тяжестью. Рудиментальные мыслеобразы воспринимали эту тяжесть то лазурной, то алой, то золотистой. Иногда она темнела, делаясь неровной, будто пупырчатой, а иной раз выступала из меня яркой голубой полусферой. Тысячелетиями слоняясь по данностям, о Сосуществе я не забывал – как-никак, мы были сделаны из одного материала и состояли в куда большем родстве, чем земные одно-яйцевые близнецы. Думал я и о планете, в купели которой зародился из космической споры, о планете, ставшей для меня Матерью. Я хотел к ней вернуться и жить на ней, но меня туда не пускали - ведь я был послушником в храме этой Вселенной! Но когда период ученичества кончился, Свет позволил мне побывать на Земле. К тому времени тревога за нее сделалась для меня нестерпимой. Из-за Сосущества – волка в овчарне!
Сосущество я и впрямь нашел в шкуре волка. За века моего отсутствия оно также по-своему развивалось. Обстоятельства вынудили его уплотнить мыслеобразы в прочную, константную форму, но способность к метаморфозам нисколько на пострадала, и Сосущество принимало облики земных различных зверей, пока не остановилось на самом быстром и хищном – волке. Это был его любимый, если можно так сказать, персонаж. Притом, что  волком Сосущество стало огромным, величиной с быка. Одиноким зверем, убивающим из удовольствия убивать. Иных удовольствий в жизни Сосущества не имелось. Оно не могло размножаться, да и не испытывало в этом потребности. Итак, своего, на клеточном уровне близнеца, я нашел маньяком-убийцей – бессмертным вдобавок, неуязвимым для когтей, клыков и всех типов оружия. Прикончить его мог только я. Но я - не мог! Мог лишь попытаться что-то в нем изменить, дабы сделать его не таким опасным.
Для пяти органов чувств я был неуловим, но шестым Сосущество тут же меня узнало.
- Долгонько же ты отсутствовал! – поприветствовало оно меня, - Ну, и как оно там, вдали?
- Повеселей, чем у тебя тут, - ответил я, выискивая слабое место в его защите.
- Меня все устраивает, - хмыкнул волк, - Мне радостно сознавать, что я не изменил Организму. Как некоторые уроды!
- Того Организма давно нет для нас, - пропустил я его грубость мимо органов восприятия, - Ты, конечно, войдешь в фольклор многих народов, но слава волка тебя когда-нибудь утомит. Куда больше удовольствий ты получил бы в новом обличии. Почему бы тебе не уподобиться человеку?
- Двуногому хлюпику? – презрительно оскалился волк, -  У него и зубы, и когти – тьфу, а объем мозга меньше, чем у меня!
- За людьми – будущее, - возразил я, - их много, их становится все больше, и настанет момент, когда твой мозг треснет от их коллективного мозгового удара. Ты не сумеешь противостоять людям, потому что ты – один-одинешенек, ты бесполое бездетное существо.
Он призадумался. Я таки попал в цель.
- А от кого мне размножаться? - деловито справился он, - Я пытался делать то же, что волки, зебры, кузнечики. У меня не получилось!
- У тебя нет нужных органов, есть только их видимость, - озадачил я его еще больше, - но я помогу тебе, если хочешь.
- А тебе какая в этом корысть? – насторожился суперволчара.
- Нас только двое в этой Вселенной, - тоном заговорщика напомнил я, - все эти тысячелетия я помнил о тебе.
- Я тоже, - признался волк нехотя, - таков уж закон Единства!
      - Да, - подтвердил я, одушевляясь, - я развивался, чтобы мы могли размножаться. Я постиг науку создавать подобных себе! Я это умею. Дело за тобой.
Во взгляде Сосущества недоверие смешалось с восхищением.
- И где они, твои волчата? Скажи мне, чтобы я их не задрал  ненароком, - проявил он бережное отношение к генофонду.
- Я не здесь, не на Земле размножался, - объяснил я, - Там, вдали, я пробовал свои силы, чтоб впредь эта планета стала нашей, твоей и моей. Нашей и нашего потомства. Разве не это велит нам Код?
- Да! – возликовало Сосущество всем Кодом, - Мы будем, как Организм!
- Мы выполним свое назначение, - подыграл я, - Сложность в том, что я – особь мужского пола и не могу стать другим. Значит…
- Понял, - перебил догадливый хищник, - мне все равно. Я-то все равно останусь собой, как ты – собой. Но раз они здесь размножаются так глупо и примитивно, валяй,  делай из меня самку. – И он повалился на спину, задрав конечности.
Я не слишком напрягал свою творческую фантазию - толком я еще не развил ее. Огляделся мысленно на версты вокруг и, поддев мыслеобразом изображение той, что пользовалась наибольшим успехом, с нее, как под копирку, создал новую Елену Прекрасную. Елену Бессмертную, в отличие от бренного прототипа, но бездушную, ибо душу каждый растит в себе сам. Елену Бесплодную, потому что сотворил – нарочно! – видимость человека. Как на грех, я придал Сосуществу весьма эффектную форму. В данном конкретном случае эстетическое чувство меня повело, ибо в образе замухрышки мой вселенский близнец создавал бы меньше проблем. Не учел я и сопротивление материала. Сосущество разгадало мой замысел прежде, чем я намертво зафиксировал бы его в виде Елены. Да мне это все равно бы, вероятно, не удалось: Сосущество прошло свой, отличный от моего, цикл эволюции и во многом превосходило меня по возможностям. Сосущество вскочило с воем на мохнатые лапы, рухнуло Еленой Прекрасной, опять вскочило – на две задние лапы и руки, и Свет стремительно унес меня от него. Свет знал, как опасна иновселенская тварь, но мой час с ней сразиться еще не пробил.
- В форме женщины она не так смертельна, как в форме волка, - постарался я утешить себя, - она будет стравливать между собой мужчин, разжигать войны и затевать интриги, но не истребит все вокруг себя подчистую. Я впихнул в нее стержень, каркас, основу, на которую нанизаны отныне все ее воплощения…
- Узнал!- торжествующе констатировала Елена Васильевна.
- Ну, и чего ты хочешь? – спросил я спокойно, - Мою жизнь?
- Слишком малая плата за твой обман! – взвилась она, - За мои мытарства в этом треклятом теле! – она саданула себя в ярости по груди, - За твою измену Организму и Коду!
- У меня он давно другой, - пожал я плечами. Я продолжал писать Каролину, - Да и у тебя тоже.
- Нет! – опровергла она гордо и с вызовом, - Да и ты дегенерировал не вконец! Ты мутант, ты и в древности был мутантом, но другого, подобного тебе, нет! Так что придется тебе сдержать слово. Сейчас же. Только после этого я позволю тебе отсюда уйти.
- То есть, убьешь, - расшифровал я, - как паучиха паука.
- Тебе не все равно разве? – пренебрежительно усмехнулась она, - Все равно ты то рождаешься, то умираешь! Но я тебя не убью пока что. Я тебя оставлю жить здесь, с твоей Ядвигой или Мариной. Я должна быть уверена, что смогу родить, - объяснила она свое человеколюбивое намерение, - Я должна родить не меньше пяти-шести особей! Лучше – больше!
- Ты не родишь, - разочаровал я ее, - об этом я позаботился в свое время.
- С тех пор его прошло много, - победно улыбнулась она, - и зря я его не теряла. От тебя я рожу, Василий. Ты – единственный, от кого я могу зачать, потому-то ты мне так нужен. Ты подарил мне отличный план организации Земли. Теперь ты поможешь мне осуществить его.
- Кажется, ты пыталась охмурить дона Диего? – предположил я с иронией.
- Не сбивай меня с толку, - ощерилась Елена Ужасная, - в нем твоя дурацкая душа, но у него другой генотип!
- А Ладислав? – забеспокоился я о предке.
       - В нем душонка не та – другая! – топнула Елена ногой, - Если бы сегодня он прикончил Диего, я бы с легкостью тебя окрутила! Душа Диего стала бы твоей душой, а с ней бы у меня проблем не было!
- Ты мне являлась как-то в образе Ники. - напомнил я. - На Нику я бы повелся.
- А я в чужом образе - не могу! – исторгло Сосущество с яростью, - Находиться – могу! Но в состоянии покоя! Ты постарался!
      -  Я рад, - кивнул я, - рад был оказать человечеству такую услугу. Мне одно неясно: почему ты призывала Вовку убить меня, почему хотела зажарить меня в свинцовом кресте, раз я надобен тебе живой и здоровый?
- Я пугала тебя, - вытряхнула Лена карты из рукава, - Ты мне нужен не только живой, но и послушный. Утром я пришла бы к тебе с деловым предложением, и после ночи в кресте ты не отказал бы. Случка в обмен на жизнь! Ни один мужик не отказался бы!
- Кроме, наверное, меня, идиота, - предположил я с усмешкой, - не умею я любить из-под палки.
- Придется, - заверила она, - не то, я и дальше буду мучить тебя. И тебя, и твоих девок. Порешу любую, которая тебе глянется!
- Ты слишком все усложняешь, - вздохнул я, поняв, что Оборотень от меня не отстанет, - Чего б тебе в дни моей бурной юности было не подлезть мне под бок, пока я дрых никакущий? Но я не помню тебя в числе своих пассий, Леночка!
- Ты меня послал! – возопила она не в волчьем на сей раз, а в истинно женском гневе, - Ты меня послал трижды! Повариху в армии помнишь?
- Смутно, - признался я, - наверное, бухой был.
- Жирной сукой обозвал! – совсем уж по-бабьи взвыла иновселенская тварь, - Как пожрать за двоих,  так это пожалуйста, а как приласкать… И это в армии! Солдатик! – пуще прежнего вознегодовала она, - После того, как я ведро водяры в него влила!
- Много влила, наверное, - предположил я.
- Мало! – рявкнула она, - Встал, поблагодарил и – к Янке, к посудомойщице, в подсобку!
Признаюсь, не слишком-то благородно обошелся я в те далекие грядущие времена с Еленой Васильевной!
- А на пляже в Любимовке! – взялся Волк перечислять обиды, - Сколько я к тебе клеилась, а ты казашку Галию снял!
- Галия! – расплылся я, назло ей, в улыбке, - О, Галия!
- А когда тебя Ника бросила, кто тебя синего из кабака домой приволок? – продолжила Елена, воинственно подбоченясь.
- И даже тогда?.. – искренне удивился я, - Что, и тогда разве ничего?
- Вырубился, и все, - пожаловалась она, - До утра лежал туша тушей, а глаза продрал и такое, такое мне сказанул!.. Нечистью обозвал, - хмуро пояснила она, - Изыди, говоришь, нечисть, от тебя помойкой разит!
- А от тебя не разило, - догадался я, - Извини.
- Извинениями не отделаешься, - рыкнула тварь  и скомандовала по-комендантски, - Раздевайся-
- Ты меня сперва возбуди! – не стал я нарываться на неприятности, - Попляши, ногами подрыгай, покажи стриптиз…
- Хватит! Вволю я наплясалась вокруг тебя! – с ненавистью выплюнула она.
 Ангел свидетель, я не желал ей зла. Наш разговор далек был от завершения. Мне хотелось узнать, почему Тварь, довольствуясь так долго скромной должностью секретаря 127-го, вдруг поперла войной на Дьявола.
Мне вообще хотелось проникнуть в ее планы поглубже. Да и наше клеточное родство все настойчивее о себе твердило. Мне жаль было Сосущество. Обреченная веками жить на Земле, мной созданная женщина не стала землянкой. Средь людей она ощущала себя, как мамонт в курятнике. Да и средь демонов – тоже. На ее месте любой превратился бы в сгусток ненависти! В ненависти своей Елена превзошла Дьявола – он-то был частицей мира сего! Круговерть человеческой истории набила Сосуществу оскомину. Одного лишь оно желало – смахнуть человечество с планеты, как пыль, и установить на ней закон Кода. Размножаться ради размножения, пусть и половым путем. Пенелопа не ждала Одиссея с таким упорством, как Елена меня! Она все рассчитала: доставила объект в нужную точку пространства-времени, нейтрализовала Вовку, стравила Диегито и Ладислава. Не учла она лишь мой природный идиотизм – это качество под расчеты не подпадает. И я отмахнулся от нее. Всего лишь  отмахнулся, когда она прыгнула на меня. Но отмахнулся я – кистью! Я, ее творец, тот, кто когда-то нарисовал ее! Теперь я перечеркнул Елену. Случайно, двумя мазками по воздуху. Я  бы очень хотел ее изменить, но я ее уничтожил.

Произошло все так стремительно, что я ничего не успел поделать. Да и не сумел бы, наверное. Краткая череда метаморфоз – и полное исчезновение. Я поймал шлейф ее последнего мыслеобраза: отчаяние и - угроза. Ведь убил я Елену, а не спору иновселенского организма, не вирус в атмосфере Земли. Вирус могла уничтожить лишь атмосфера, Создатель ее или Дьявол…
Дьявола я не интересовал более. Отпала нужда обольщать меня и морочить. Теперь, когда с мятежной тварью было покончено, Князь Тьмы в любой момент мог отдать меня на расправу своим холуям. Но я сейчас на это плевал. Я изнемогал от ощущения бескрайнего одиночества. Боль штопором ввинчивалась в мою (не мою – напрокат взятую) плоть, и скручивала в штопор  меня всего. За исключением Розы. Нечто подобное должен чувствовать человек, который узнал внезапно, что родители, лелеявшие его, обучавшие игре на скрипке и хорошим манерам, ему не родные, а родные – алкаши, ворюги и бандюги! Дотоле неведомая, ностальгия по Организму охватила меня. Что я, собственно, о нем знал в своем доличностном состоянии?! Возможно, Еленина ему преданность зиждилась на фундаменте попрочней моей сыновней любви к Земле. Для которой я, вдобавок, опасен! –  инородное тело, производное от существа-агрессора. Я ведь странен, непредсказуем, и живу я неправильно по единственной причине – природной. С этим, к сожалению, не поборешься, ибо невозможно эволюционировать бесконечно.
      - Человек не приходит на свет готовым, как золото или камень, - увещевал меня Ангел, - Его удел – путь. От атома Целого к духу и разуму Целого.
- Было, - выдохнул я, - проехали! По бездорожью!
Ангел так из-за меня огорчился, что предстал предо мной в своем сиятельном облике, в месте, столь неподходящем для этого.
- Ты принят Творцом! – заявил он  уверенно.
- Усыновлен, - тут же поправил я, - И все равно я чужак, пришелец! Я уже посмотрелся в зеркало, - добавил я, вспомнив гигантскую медузу.
- Не туда ты смотрел, - возразил Хранитель. И указал на картину:»Вот оно, твое зеркало.»
- Твое, - поправил я, - Свое я разбил, но запомнил, что оно отразило.
- Ты меня терзаешь, Василий, - возвысил он голос, - Ты мучаешь Отца своего. Не важно, из какой пыли ты возник - важно, кем  ты стал.
 Его внушения не утишили мою боль. Не червь земной – хуже! Неизвестная науке микрочастица!
- Ну, какая же ты микрочастица, когда Отец твой душу в тебя вложил?!, - поразился Ангел моей прогрессирующей деградации. - Подумай, сколько поколений людей отделяет тебя от той микрочастицы! Людей, Вася, людей! Ты производное от них, ты их продолжение! Очнись! Вспомни мать свою  и отца! Тебя растили они, а не чужая Вселенная, не доисторический океан! Неужели ты предашь их под влиянием минуты?!   Предашь себя самого?
- Уже, - пробормотал я.
Оказалось, и ангелы способны впадать в отчаяние. Мой впал, и его отчаянье равно было моему.
- Опомнись! - закричал он.- Не посягай на Промысел Божий! Не тебе судить, для чего ты рожден и взрощен! Может быть, как раз для этого дня, ибо только ты мог одолеть Тварь!
- Потому что я — такой же! - парировал я с ненавистью к себе.
- Будь ты таким же, ты бы с ней не сразился, - заявил мой Хранитель твердо. - Но ты защищал свой мир, наш общий мир, Вася, свою Землю-матушку, и ты победил. А откуда жизнь взялась, как она здесь завелась, не твоя забота. Твое дело — творить.
 Как, если я в себе теперь не уверен? ! Вдруг да проснутся в моей крови долбаные законы Кода, возьмут верх и над душой, и над разумом?! По синьке, например! Это ужас, чего я наворочу!
- Ты Елену сколько раз отвергал? – улыбнулся Ангел.
 - Меня ты от нее берег, - снял я с себя ответственность за фиаско Сосущества.
- Не пришлось, - скромно заверил Ангел. И потребовал:» Очнись! Ты еще не все сделал!»
Я кивнул. В голове моей мало-помалу яснело. Я отогнал от себя воспоминания о хлябях новорожденной Земли. Чего только ни всыпал Творец в тот супчик! И раз уж не вынул из супчика двух свалившихся туда дрозофил, то, наверное, не потому, что проглядел их. Может быть, Ему любопытно стало узнать, какой вкус  придаст супчику столь экзотическая приправа!
Я почти успокоился и снова взялся за кисть, когда уловил крик о помощи. «Мариша! – донеслось до сознания, - Нет, Ядвига!»
Из гостиницы я выскочил стопроцентным землянином.

Я успел. Ее как раз выводили, когда я достиг толпы, роящейся у дома Кончиты. Мою хрупкую Ядвигу заслоняли фигуры стражников и монахов и, прокладывая путь к ней в людской плотной каше, я видел только плечи ее да склоненную голову. Но при этом замечал и других: бледного Исаака, суетливо заталкивающего Маришу вглубь комнат, Кончиту-Дияну за оконной решеткой, с лицом, полыхающим от торжества злости; жирного гада Вовку и тощего гада Рикардо. Ядвига шла молча навстречу новой своей, все в том же 1321 году, кончине. На помощь меня – мыслеобразами – звала Мариша. Она и сама пыталась помочь: умоляла спокойно разобраться во всем, клялась в Ядвигиной невиновности. Но ни толпа, ни, тем паче, демоны внимать ей не собирались. Равно как и сеньор Исаак. За свою разлюбезную Каролину он, быть может, и схватился бы с парой ратников,  Ядвигой же заплатил Кончите за их с Каролиной безоблачное существование. Трусы, демоны и фанатики ударили по рукам! Я все-таки опоздал! Бежать было и поздно, и некуда. Все, что мог я для Ядвиги сделать, это избавить от мук. И я готов был на это. Но меня опередил Лад. Он спас Ядвигу  одним ударом кинжала. Произошло все так неожиданно, что ведьма Кончита не успела согнать улыбку с коварных уст, а стражники – обнажить оружие. Толпа Божьих агнцев ахнула, попятилась инстинктивно, и тогда я спас Лада. Так же резко и внезапно, как он к Ядвиге, я рванулся к нему, сгреб в охапку и бросил на круп своего коня. «Гони!» - благословил я благородного предка и сунул ему в руки кошель с деньгами. Мне в этом веке они больше не требовались, ему же я все- таки вернул долг. На Ядвигу я не смотрел, не хотел видеть ее мертвой. Через пару минут я к ней присоединюсь. Со свитой кретинов, что попытаются меня повязать. Живым я не дамся. Это я знал совершенно точно. Мой инстинкт самосохранения скончался раньше меня. Теперь лишь Ангел да Мариша тщились убрать меня с места действия. Первый заталкивал в толпу, а вторая, приподнявшись на цыпочки, что-то кричала через плечо Исаака. Что-то вроде: «Я хочу домой!»
Я же был вполне дома. Только, вот, дела мои не завершились пока. Поэтому я все же шагнул в народ, и люди расступились передо мной. Не сыскалось желающих примкнуть ко мне в краях запредельных!
Я вернулся в гостиницу и взял кисть. У меня не было сил работать, но я должен был закончить портрет. И я закончил. Уверенно и спокойно. Ибо никуда уже не спешил. Ядвига и Ладислав разлетелись по своим далеко, а Мариша.… Ах, да, она  хотела домой!..
- Все! – объявил я, услыхав хруст ее юбок.
Она поглядела на портрет, потом – на меня, тревожно и вопросительно. Я кивнул, и тогда она подошла к изображению Каролины. Так плотно к нему придвинулась, что на мгновение слилась с ним и… Она ушла. Я за ней не последовал.
- С возвращеньицем! – поприветствовал я Каролину, - Вы в Толедо, сударыня, пусть вас это не удивляет. Вместе с Исааком. Вы остановились в доме некой доньи Консепсьон. Она – профессиональная ведьма, но не подавайте вида, что вам об этом известно. Здесь вы пользуетесь огромным успехом у мужчин, вас называют доньей Рейной, иначе говоря,  королевой.
Каролина отодвинулась от портрета. Она глядела изумленно то на изображение, то на меня. Она ничего не понимала еще, а время шло, и вместе с ним за нею и за мной шли люди.
- Ваш Исаак сейчас будет здесь, - предупредил я, - вместе с Кончитой, о которой я говорил. Час назад у вас на глазах убили Ядвигу, вы в шоке. Это извинит вашу память и ту околесицу, что вы, не дай Бог, понесете. Но лучше вам этого не делать, сударыня.
- Чего я не должна делать? – дрожащим голосом переспросила она, и я вздохнул с облегчением: малютка приходила в себя.
- Не болтайте! – жестко приказал я, - Ни о чем из того, что вы видели и слышали в конце ХХ века — ни слова!
- Но… я была там?! Я не была больна?! Я не бредила?! Дьявол не помутил мой рассудок?! – затараторила она лихорадочно и закрестилась, как заведенная.
- Вы меня помните, я надеюсь! – прервал я поток ее восклицаний, - Вы оказали мне честь, посетив мою скромную обитель. В облике моей жены.
- Господи! – возопила она, норовя грохнуться в обморок.
Я подхватил ее и передал с рук на руки Исааку - парень как раз влетел в номер, сам не свой от дурных предчувствий.
- Я закончил портрет, - не дал я ему заговорить, - вы вольны забрать его сейчас или прислать за ним. Денег мне за него не нужно. Я свое уже получил.
 Он врубился в интонацию и побледнел еще больше. Совесть у Исаака была, и она не была спокойна, сколько бы арифметизированный рассудок ни внушал ему, что против лома приема нет.
- Да! – остановил я его уже на пороге. Он торопился меня покинуть, пошатываясь под тяжестью своей милой, - Вам придется с ней повозиться. Временное помрачение ума, не иначе…
- Я понимаю, - кивнул он, - я вас понял, пан. Такое уже было однажды. Мне даже  пришлось заново учить ее языку.
И он улыбнулся мне благодарной улыбкой умного робкого человека. Да, на его попечении донья Рейна будет в относительной безопасности. Да и донья Конча поди не дура, чтоб рисковать собой, подставляя свою же протеже.
Донья Конча уже ахала и вопила вокруг Каролины.
- Ах, бедное дитя! - стенала злодейка, - Она так простодушна, так доверчива! Вы должны позаботиться о ней, сеньор Исаак! Я вернусь тотчас же, как завершу одно дело!
Дело у нее имелось ко мне. Я подождал, пока она снимет маску добродетели, и сообщил: «Она не успела передать вам привет».
- Кто? – нахмурилась донья ведьма.
- Ни одна из них не успела, - озадачил я ее пуще прежнего.
Донья Конча остановилась в двух шагах от меня, раздраженно постукивая ребром веера по ладони, и свела сердито брови на переносице.
- Не трудитесь загадывать мне загадки! – выплюнула она.
- Не тружусь, - заверил я, - И без того перетрудился немного. Надеюсь, Нижайший простит мне  сигаретный долг за Елену.
- А что с Еленой? – выказала неосведомленность Кончита, - Она была здесь?  И где  она?
- Я к вам на работу не нанимался и отчитываться перед вами не собираюсь, - усмехнулся я из-под шляпы, которую даже не приподнял при ее появлении, - но раз вы были с ней близки, знайте: ее больше нет.
Донья Конча, похоже, перепугалась. Вероятно, в предчувствии собственного, не скорого покуда, конца.
- Что ты с ней сделал, мерзавец?! – спросила она на придыхе, и рука ее метнулась нашаривать кинжал за корсажем.
- Ничего особенного, - улыбнулся я, как мог вежливо, - просто я хотел нарисовать ей плавники, а она стала такой маленькой… Вы, донья Консепсьон, ее, возможно, сейчас вдохнули в себя, но даже не заметили. И не заметите, если она не начнет расти внутри вас. Чего бы я не пожелал даже вам.
Кончиту затрясло так, что кинжал она уронила.
- Вы… Ты… - простонала она, бросая дикие взгляды по сторонам, - Ты одолел Елену?! – и она отпрыгнула от меня, уронив при этом еще и веер.
- Вероятно, такова была моя миссия, - ответил я безучастно, - для того и затевалось мое небольшое, но веселое путешествие сюда. И подумал яростно: «Нет! Не только для этого!»
- А Нижайший?… - пролепетала Кончита, - Нижайший не велел? Не поручал?.. Не изволил приказать мне?.. – Она заставила себя улыбнуться пообольстительней, но ей это совершенно не удалось, -...не приказал служить вам, сеньор?
Бытовую ведьму Кончиту не посвятили в перипетии битвы гигантов. Ее коронкой были житейские пакости. По преимуществу, на ниве любовной. Для таких пакостей и обхаживала она Каролину. Маришу!
- Полагаю, ему будет приятно, если вы и впредь не откажете донье Рейне в своем  покровительстве, - начал я со значением, но она прервала.
- О, конечно! – возбужденно захлопала Кончита ресницами, - Это мой долг! Это честь! Я берусь...
- Без лишнего усердия! -потребовал я, - Не забывайте, донья Рейна еще и моя землячка, то есть, близкая знакомая человека, оказавшего услугу Нижайшему!
- Вы можете быть во мне уверены совершенно! – с жаром заверила Дияна-Консепсьон, - Верьте мне!
Ей я не верил, но верил ее животному страху: тот, кто уничтожил Тварь, не был, с точки зрения Кончи, обычным смертным, а значит, представлял опасность и для Кончиты. Она тряслась, подобострастно и кокетливо лыбясь, а я устало полулежал на стуле. Меня по-прежнему было два. Разговаривал с Кончитой Василий, а тот, кто родился вчера, чтоб умереть сегодня, ждал свою смерть, как ждут свидания с любимой.
- Надеюсь на твое благоразумие, Дияна, - в свойственной ему язвительно-галантной манере завершил Василий тронную речь.
      - Вы… как вы назвали меня? – почуяла ведьма запах жаренного.
-Так тебя будет звать, когда мы снова увидимся, - пояснил я, - Ну, а сейчас мне пора.
Мне и правда было пора. Комната наполнилась сумраком, и в нем горели по-особому, вызывающе ярко, розы на окне и в волосах у Кончиты, бархат ее алого платья, кружева на нем и веер на полу. Горели, дергаясь, губы на узком  лице.
«Интересно, где та бедняга, в чье тело она залезла?» - подумал я, невольно ею любуясь. Но искать ту беднягу у меня было не больше времени и возможности, чем пахать на ниве польских пейзан. Я встал, кинул прощальный взгляд на свою картину и,  отодвинув с дороги Кончиту, вышел.
К месту дуэли мне предстояло добираться пешком, а солнце рдело уже низко над горизонтом. Я шагал широко, но подмечал все вокруг. И все меня радовало: пара диких голубей на карнизе, и встречная девчурка в чепце поверх всклокоченных кудряшек; рыжеватые, исполненные суровой красоты здания, и сверкающий ручей мостовой под ногами. Он увлекал меня вниз – туда, где он впадал в Стикс. Звонко и весело впадал! Ручей не торопил меня, не заставлял ускорять шаг, ибо время в этом столетии было условной категорией - оно подчинялось движению светил, а не суетной часовой стрелке. Это время подобно было реке, струящейся по равнине, и, хотя изобиловала река и омутами, и крокодилами, ее течение не било о камни и не швыряло на отмели и стремнины. Я брел по эпохе деталей, нюансов, полутонов. Они выступали мне навстречу завитками фронтона, ипохондрией голубоватого мула под золотистым навесом, исцарапанными ногами девчушки в чепчике, ее улыбкой в никуда, во все лицо, во весь мир - Богу за то, что даровал ей путь по Земле. Он и мне – трижды! – даровал этот путь. Ведь он любит троицу!
Дон Диего дожидался меня в обществе двух идальго, чья надменность шла в сравнение только с их бедностью. По случаю, они где-то одолжились конями, и те  живописно пощипывали траву, усеянную улитками.
- Вы один? – прервал дон Диего ход моих восхищений миром. Он нервничал, а потому харахорился. Дон Диего был пацан пацаном и походил сейчас на карликового бойцового петушка. Я сказал карликового не для  того, чтоб обидеть – роста он был приличного – но в сравнении с ним я выглядел Голиафом, а ему предстояло со мной сражаться. И он, конечно, не знал, что я поддамся.
Омрачать его триумф непротивлением не следовало. Поэтому я сделал несколько выпадов и только осознав, что начинаю входить в азарт, скомандовал себе: «Стоп! Сейчас все случится!»
Он поразил меня в самую Розу. Я почувствовал, как сталь вошла в ее сердцевину и углубилась в стебель у меня внутри и далее – в Вечности. Сталь вошла сантиметра на три, но боль была  длинней стали, она доставала до самых звезд, и там, надо мной, выше Солнца, все пришло в судорожное конвульсивное движение. Я рухнул поверх цикад и улиток. Я умирал, и мне было хорошо. Так легко и приятно  мне не бывало даже после любви. Наверное, от того, что любовь к Жизни больше отдельных земных любовей. Дон Диего приблизился. Его непокрытая голова оказалась в середине диска светила, на темном лице со стершимися чертами горели яркие белки глаз. Он был подобен иконе из православной церкви – очень старой, с поблекшими красками, закопченной.
Он видел, что я умираю, и предложил облегчить мои страдания.
      - Благодарю вас, - прошептал я. Моя рука что есть сил сжимала лепестки Розы, - но мне надо поговорить с Богом.
- Так вы не исповедались, сеньор? – удивился он и горделиво выпрямил стан: Диего решил, что я был на все сто уверен в своей победе, - Боюсь, сеньор, мы не успеем привести к вам священника.
- Не утруждайтесь, - ответил я, - ступайте с миром. Я рад, что принял смерть от вашей руки.
Мое признание его удивило. Он не задумывался о глупостях вроде законов причинно-следственных связей.
- Что ж, сеньор, - ответил он с долей сострадательности, даже вины, - я ничего не имею против вас, даже не знаю вашего имени. Нас рассудила сталь так, как угодно было Богу и Пресвятой Матери Его. Прощайте, сеньор! До встречи в аду! – добавил он ухарски, для поджидавших его дружков, и пошагал прочь, в чрево города, навстречу радостям жизни – попойкам, серенадам, схваткам на узких улицах и теплых ложе. Я позавидовал ему, он был так натурален в своей личине балбеса. Прост, как восклицание. Он умрет в океане. Захлебнется толщей темной воды. Но до этого испытает все, что положено испытать человеку: несчастную любовь, измену друзей, державную несправедливость и огнеопасную клевету. Я жалел его, как младшего брата. Да он, собственно, и приходился мне таковым. Он влюбился в Маришу, как я в Ядвигу, а ни той, ни другой для нас больше нет. Его страсть разобьется светлой пенной волной о борт каравеллы Каролины, но, в отличие от меня, Диего не поймет, что случилось. Придет в ярость и замешательство, от отчаяния пустится во все тяжкие. Откуда же Диегито знать, что приманивала, привораживала его не донья Рейна – Марина Березовская. Из-за нее-то, в конечном счете, и попрется он в океан!..
Из-за нее ли? – оборвал я себя, - Ведь погиб он за столетия до того, как увидел Маришу. Неужели мы с Маришей лишь возвращаемся и возвращаемся на круги своя, и замкнутый клятый круг не порвать?! Нет, не Мариша послала Диего за моря – его нрав, слитый с нравом эпохи, карма. Он слишком молод и беспечен, чтоб двадцать лет жить памятью о Марише! Уже завтра.… У него будет завтра! У меня оно было. Я переиграл судьбу, перетасовал колоду причинно-следственных связей. Точно так же, как это делают все. Ведь я был прав: человеческая история – не ткань под пальцами парок, а живописное многоплановое полотно. Полотно в процессе безостановочного творения. Иные фрагменты его только пишутся, другие требуют реставрации. И нисколько не влияет на замысел появление одной и той же фигурки в разных точках композиции! Я умираю на земле родины, чтобы родился мой брат. Ведь это меня тридцать три года назад выскребли из материнской утробы! Но мне дарован был Ренессанс! И да будет Мариша счастлива с близнецом, с двойником моим, с настоящим Василием Тимошенко!..
Лепестки Розы превратились под ладонью моей в липкий бесформенный комочек, а из Вечности по затромбированному сталью стеблю не поступало ничего, кроме боли. Все более тупой и привычной. Я видел пани Элжбету. В закопченном круглом котле она варила извилистые дороги средневековья. Ломала об колено широкие автострады, подсыпала в «ведьмин супчик» хижины и дворцы. И при этом справлялась, как моя рана. «Я тебе говорила, не жилица твоя паненка, - гудела в такт огню под котлом пани Элжбета, - у меня глаз на смертников. Но ты не больно-то убивайся: всем нам одна дорога – Туда!»
Ее извилистые дороги закончились для меня в алма-матке тюрьмы. Вторым пришествием в мир и новой Голгофой. Ибо сын Божий, сотворенный по образу нашему, проторил своим подобиям единственный путь к земной единственной вершине – Голгофе. Олимп – иллюзия, он создан для небожителей. Землянам – гора земная. Элжбетин костерчик пылает под моим крестом. Но душа-то моя, она сейчас ликует в Диего! Я очень рад за него. За нас. От меня останутся Роза и две звезды. Они пришли ко мне обе и заглянули в мои стынущие глаза.
- Она должна была вернуться туда, откуда пришла, - мягко сказала Ника, - и тебе пора возвращаться, Васечка!
- Я остался, - прошептал я и попытался улыбнуться.- Там. С вами.
- Тебя туда не пустят, - объявила Ядвига.- Тебе рано.
- А я вот решил, что пора, - прохрипел я во Вселенную. - Я приду к тебе, и мы построим свой дом. Где-нибудь да построим. Он будет таким, как я его рисовал. Тебе в нем понравится. Ты уж прости, что на этот раз я дал маху. Здесь и сейчас ничего уже не исправить.  Но потом...
- Счастье с тобой ей не было суждено, - произнесла Ника участливо. И Ядвига подтвердила: «Да, милый. Я понесла от пана Лада. Я, умершая бездетной. Моему ребенку нельзя было появляться на свет. Не родился бы другой, у другой женщины. И ты тогда не родился бы.
- Как знать, - заартачился я. Внутренним взором я видел своего храброго предка: как мчится он на свежем коне в сторону родной Польши и другой женщины, другой звезды. Если и были на нем грехи, он смыл их. Кровью Ядвиги.
И я согласился с тоскою – да: Лад и правда любил Ядвигу. Она не являлась для него прихотью, удовлетворенным и забытым капризом. Поэтому он убил ее. Ради меня. Точнее, ради моего брата.
Звезды закрыли мне глаза, но я видел сквозь веки – все еще! – как подбрасывает магистрали в огонь девушка в старушечьих шмотках. Моя бабушка Пелагея Антиповна, чье редкое имя-отчество я вспомнил только сейчас. Затем, наверное, чтобы справиться о ней у привратника Святого Петра, когда буду пролетать вдоль райских врат – мимо.
- Ты, Вась, играй да не заигрывайся, -  ворчала нравоучительно бабушка, - ты из себя Христа-Бога не строй, рылом не вышел! – И, не дав ни оправдаться, ни объясниться, продолжила сердито, - Здесь ты все дела, что надо было, исполнил. Дома тоже дел невпроворот. Или решил жену соломенной вдовой кинуть?
 Она нагнулась – раздуть огонь, а я увидел над костром сияющий голубой шар и замер от ужаса. Шар превратился вдруг в полусферу и, кружась неуклюже, как бабочка на одном крыле, стал падать – прямо в «ведьмин супчик» Элжбеты. Я бросился, чтоб подхватить его.
- Брат! – воззвал я, но бабушка перебила.
-Ты – себе брат! – пуще прежнего рассердилась она, и громадная ложка ходуном заходила в месиве из цикад, ракушек и дрозофил, - Ты на братнину планиду не зарься, из чужой чаши не пей! Иди домой! Живо!
Девушка в старушечьих шмотках с такой силой вырвала из варева ложку, что брызги исторической круговерти ожгли меня. Но и этого показалось бабушке мало. Она стукнула меня ложкой по лбу!

Две звезды слились в одну, отдаляясь, и я погнался сквозь мрак за ними. Меня нес Ангел. Вероятно, он ужасно устал, потому что мы отстали от звезд. Мы вернулись в утро нового дня, в мою квартиру, век бы мне ее не видать! От хатынки своей конца ХХ века я отвык настолько, что поразился ей почти что, как Каролина. И хотя хатынка была опрятнее многих нор породненного средневековья, вид ее меня удручил. С домом моей дерзновенной мечты она ничего общего не имела.
- Господи, - подумал я горестно, - и как только здесь можно жить?! В этом квадратике! Как это мы жили здесь вчетвером, с родителями и бабушкой?! Как нам с Маришей могло быть здесь хорошо?! Нет, в таких квадратиках немыслимо, невозможно быть счастливым!
Все виделось мне убогим – новенькие Маришины шторы и покрывала с конвейера, ветхие, так и не переклеенные обои, стулья времен родительского семейного благополучия и стандартная люстра под потолком! О нагромождении уродства снаружи не хотелось и вспоминать. Не хотелось глядеть на курятники с застекленными кое-как балконами, антеннами в окнах и бельевыми веревками. Я попал в мир квадратиков! Подойти к одному из них – и моему взору предстанет улица, на которой нет ничего красивого. Кроме деревьев. А если мимо пройдет троллейбус, то я, наверное, спячу на фиг при виде брикета из человечины в форме параллелепипеда!
Дабы не спятить, к окну я не приблизился. Я сидел в своем роскошном наряде на продавленной тахте и рвался назад – в мир величественных деталей, зримых звезд и златокосой Мадонны.
- Дай мне еще одну попытку! – просил я Ангела, - На сей раз я не облажаюсь! Пусти меня домой!
- Ты дома, - непоколебимо ответил Ангел, - Тебе было неплохо там, пока и поскольку мы тебя опекали. У тебя  водились деньги, ты  понимал любую незнакомую речь, и тебя понимали все. Но без нас ты бы там не выжил.
- Выжил бы! – заспорил я горячо, - Ты ж меня знаешь! Это здесь я как художник подохну, а там…
- И там, и здесь ты – это ты, - прервал он сурово, - Живи сам и дай жить Диего. Все,
 Василий. Переоденься.
Я послушно подошел к шифоньеру и отразился в зеркале на его дверце. Да, Богема бы писала кипятком, доведись ей увидеть меня сейчас! Я все еще был собой – несостоявшимся художником Возрождения. Почему, впрочем, несостоявшимся? В Толедском отеле четырнадцатого века осталась моей кисти картина – Портрет Незнакомки. Рачительный Исаак уже забрал шедевр…
- Нет, - опроверг Ангел, - Картина у отца Рикардо и будет им уничтожена.
- Как?! – оторопел я,- Моя картина?!
       - Образец живописи конца ХХ века, - беспощадно подтвердил Ангел, - Богопротивная мазня, ересь, насмешка над человеческой природой и глумление над прекрасной дамой
- Плохо, - констатировал я. Мне было жаль картину, но теперь я знал, где мне продолжать жизнь. Еще раз – навсегда прощаясь – я поглядел на художника Возрождения. Он был неплох, мой безымянный двойник, особенно в шляпе. Поэтому я шляпу снял первой. Разоблачился до пояса и осмотрел себя. Рана, нанесенная Диего, зарубцевалась, но след от нее остался – родимое пятно в форме розы. Остался и след от копья – свеженький лиловатый шрам.  – Ты легко отделался, Васька, - сообщил я себе, - вполне мог прибыть домой без руки или ноги, а то и без ушей, губ и носа.
 Я затолкал прикид в шифоньер и стал искать, что б на себя напялить. Все казалось мне странным и неудобным. Скрепя сердце, я втиснулся в старые, с заплатами, джинсы, и, поколебавшись, надел-таки привычную рубаху средневековья. Пусть прохожие считают меня экзальтированным кретином, но не хочу я ловить психологическую «кисонку»! Я подмигнул ободряюще двойнику и отправился обследовать свою вотчину. Маришины сумки так и стояли на кухне не разобранными, и скоропортящаяся часть их содержимого завонялась. Сумки я едва не выкинул за окно – а куда еще девать подобную дрянь? – но Хранитель мне помешал. Так что останки провизии я без эксцессов выставил за порог. Соберусь на улицу, выброшу в бак. Есть и такое достижение цивилизации. Было, по крайней мере! Неприятно удивила меня начинка кухонного шкафчика. В квадратном мире и продукты были квадратными! Шкафчик полнился железными банками и картонными коробками. Я вынул наугад одну, прочел на упаковке «Ракушки» и с брезгливостью швырнул коробку на улицу – улиткам место в траве!
- Вживайся в себя, - повелели Ангел и инстинкт самосохранения, - Долго выделываешься!
Я нашел хлеб в состоянии сухаря, кубик с изображением курицы, вспомнил, что сие – всемирно знаменитый бульон «Галина бланка» и заварил в кружке. Кубиковый бульон казался слишком соленым, но я хлебал его, как напиток забвения - дабы поскорей соединиться с Василием Тимошенко. С куда большим удовольствием я хлебнул бы напитка покрепче, но не рискнул – Мариша оставалась во власти демонов. Если, конечно, Сильва не свернула Эвересты в мое отсутствие.
Я позвонил Сильве. Номер я набрал со второй попытки, так как палец застревал в телефонном диске. Быстро же, однако, утрачиваются навыки цивилизованности! Недаром понятие вторичной дикости существует, а вот понятия вторичной культурности нет!
- Мариша дома? – спросил я, услышав знакомый голос.
- А ты где? – в свойственной ей манере отреагировала Сильва.
- В Толедо, вестимо, - пошутил Тимошенко тоже в донельзя своем духе, - У нас тут, 14-м, сотовая связь заработала, вот и пользуюсь случаем…
Сильва расхохоталась, и ее смех вернул мне Василия.
- Мариша дома, - успокоила меня Сильва, - уже неделю, как дома. Мне было трудно, но я ее забрала.
- Ты забрала Каролину, - осторожно напомнил я.
- Ой, не путай меня! – взбрыкнула Сильва, - Я же не буду каждому объяснять, ху есть ху! Мариша, так Мариша! А она - да, вернулась вчера!
- Что она делает? – спросил я. Мне стало вдруг холодно.
- В данную минуту? – уточнила Сильва, - В данную минуту я на работе, как ты, может быть, понимаешь, а когда я уходила, она спала. С ней Аделаида, - поспешила Сильва меня ободрить, - Адела – очень верный, надежный друг!
- Еду к вам, - оповестил я.
Мне предстояли разборки. И, очевидно, крутые! Едва ли простит Мариша Звезду-Ядвигу несостоявшемуся художнику Возрождения!

Березовская с Южным жили далеко от меня, но к ним я поперся пехом. Мне противно было втискиваться в троллейбус и надо было определиться с собой. Впрямь ли между мной и Маришей пробежала кошкой Ядвига? Я отправил Маришу в наш мир одну. Простит ли она меня? Хочу ли я, чтоб простила?
Я все еще знал так много, что не понимал ничего. Самого себя – тоже. Поэтому и шел к Березовским на автопилоте. Шагал, блуждая в дебрях собственной личности.
Нет, Мариша не простит, и будет права. Отныне душа моя принадлежит прошлому. Я, правда, знал – наплечным компьютером – что вру себе. Но я еще не пережил ни смерть Ядвиги, ни свою собственную. Попросту не успел.
Дверь мне распахнула ликующая Аделаида.
- Привет! – истошно заорала она. Подпрыгнула и повисла на моей шее. Столь радостная встреча изменщика Василя показалась мне странной и подозрительной.
Вопя и восклицая, Богема сползла с меня, и я предстал пред светлые Маришины очи. Мариша ожидала меня, сидя в кресле. Я отметил, что сидит она очень ровно – из-за Каролининой привычки к корсету.
- Рада видеть тебя, Василий, - произнесла она с интонацией доньи Рейны. И приподняла уголки губ в царственной надменной улыбке. Подбородок ее был вздернут, рука нашаривала несуществующий веер.
Она была своя! Тоже – оттуда! В здесь и сейчас – мне единственная родственная душа!
Я коснулся того, на чем полагалось быть шляпе, и раскланялся церемонно, чем привел Богему в полный восторг.
- Адела, будь добра, сделай всем по чашечке кофе, - вознамерилась Мариша отослать нашего друга, - Или, лучше, изволь сходить за вином. У тебя есть эскудо? - спросила она меня.
- У меня есть эскудо, - с готовностью подорвалась Богема, - Я мигом!
И, обернувшись на пороге, попросила по-детски: «Только уж вы без меня ничего интересного не рассказывайте, лады?!»
Мариша дождалась, когда за ней захлопнется дверь, и лишь тогда указала мне на диванный пуфик: «Присаживайтесь, сеньор дон Диего».
- Диего остался там, - обеспокоился я состоянием Мариши, - А я – Василий.
- Вы оба – Диего, оба – Василии! – поморщилась Мариша болезненно, - Я, право, не знаю теперь, кто из вас мой муж, а кто – воздыхатель, и кто из вас где в эту минуту находится!
- Наверное, нам надо выпить, - одобрил я отправку Богемы в лавочку, - Мы все еще какие-то порубежные.
- Ты, во всяком случае, оставался в собственном теле, - гневно сверкнула она очами.
- Если ты об Исааке, то я ничего не знаю и все забыл! – поспешил я успокоить ее.
- Что вы имеете в виду? – еще сильней вознегодовала она.
- Ничего, - поднял я руки, - Личная жизнь Каролины священна и нас с тобой не касается!
- А ваша жизнь? – наступательно спросила Мариша, - Ваша жизнь с Ядвигой тоже нас не касается?
- У меня с ней не сложилось! – объявил я с печалью, - Слишком большая разница в столетиях! Но я… - посмотрел я Марише прямо в глаза, - тот я, что там родился, очень хотел жить с Ядвигой, правда. Я – тот  много чего там хотел.
- А я – нет! – бросила мне вызов Мариша, - Я одного только и хотела – оказаться дома, с тобой! Матерь Божья, как я страдала!
И она отвернулась, скрывая слезы.
Именно ее слезы вернули меня в Здесь и Сейчас.
- Прости, - прошептал я и неуклюже обнял ее. Такую маленькую, стойкую, одинокую! – Прости, но я ничего словами не объясню.
И я прижал ее к себе так, что ее сердце словно б соприкоснулось с моим. Я узнавал заново ее волосы, локти, плечики, ее тонкую до беззащитности шею и длинные загнутые ресницы. Равной ей не было в моем времени, а все, что было в ином, в нем и осталось. Под грифом «Запрещено».
- Я понимаю, - лепетала она, - это был твой мираж, твоя сказка. У каждого есть своя волшебная сказка, и вот ты в свою попал. Это мальчишка в тебе любил Ядвигу – волшебницу, королеву…
- Мадонну, - поправил я, - Он с ней остался, а я умер.
- Ты?! – она отшатнулась от меня так,  будто перед ней сидел вурдалак
- Он! Мы! – доходчиво растолковал я, - Те двое так и не смогли стать счастливыми, а мы двое.… У нас не будет больше Кисы, Мариша.
- Я знаю, - прошептала она, - Бедная! Бедненькая! Мы всем, всем ей обязаны, а я – дура! Безмозглая ревнивая дура, Господи!
Она закрестилась по-католически с неистовством Каролины, и упала мне на грудь головой.
Мы плакали оба, когда вернулась Богема, рыдали безудержно, смывая с душ пыль и пепел средневековых дорог. Припав друг к другу, мы оплакивали Ядвигу.
- Она теперь  Звезда, - утешал я и себя, и Маришу, - Она с Никой. Мы их увидим, когда станет темно.
- Она хотела быть просто женщиной! – твердила Мариша, - Просто женой, матерью, любимой! ТЫ ей обещал это счастье! Мне, вот, ты ребенка не обещал…
- Подожди! - взмолился я. Я заметил Богему, замершую посреди комнаты с бутылками «сухаря» в руках, - Здесь и сейчас…
- Знаю, знаю! – истерически прервала Мариша, - Там еще можно выжить! Даже если война, чума! А здесь… Мы живем на закате мира, я помню! Но ведь мы живем, ведь живем! И так не хочется – на закате! А вдруг его не будет?! Или  будет новый рассвет?!
В здесь и сейчас мы лишались права на продолжение рода – ведь лучистый голубой шар в любой миг угрожал развалиться на полусферы. Но за что тогда погибла Ядвига, ради чего чуть не сложил голову Ладислав? Да, моя квартира не напоминает дворец мечты, но дворец-то  не больше, чем плод фантазии!
- Помнишь, ты обещала мне дочь, Нику? – осторожно погладил я Маришу по волосам, - Роди ее. А дом с фонтаном я построю. Когда разбогатею немного.
- Ты не разбогатеешь, - всхлипнула она и подняла ко мне сияющее лицо, - Мне и не надо, чтобы ты богател. Я хочу, чтоб мы были счастливы.
- Ну, да! - обрела дар речи Богема, и мы улыбнулись ей – такой растерянной, забавной, кудлатой! Самой лучшей Аделаиде Шварц мира!
Вскоре примчалась Сильва – осунувшаяся, но все такая же энергичная. Да, повоевать ей за Маришу пришлось! То бишь, за Каролину! За обеих, короче! Кравцов поднапрягся, чтобы Маришу признали элементом социально опасным, а Каролина поначалу ни во что не врубалась. Да еще эти ведьмы, Вера с Анной Тарасовной до смерти ее запугали. И Южин выступил в своем амплуа – стал вопить о престиже фирм, о том, что-де надо отмежеваться, вызвать Маришиного отца, и пусть он везет ее в столичную клинику! Но Сильва всем устроила построение. А когда они с Аделой привезли Маришу домой… Каролину, в смысле... то Адела нашла путь к ее сердцу и уму-разуму! Ведь Карола – такая тонкая артистическая натура! Она взяла себя в руки. Аделу слушалась во всем, ну во всем! Никаких себе не позволяла эксцессов! Так что Кравцову еще и по фуражке досталось!
Я покинул милых дам, когда появился Южин
- Скоро буду, - пообещал я дамам, - прихвачу шампанского и вернусь.
Прихватить шампанское я решил в корчме пани Крошинской. Ибо солнечным сплетением чуял, кого там встречу.
Востроносая барменша не успела встрять между мной и офисом: я пинком растворил дверь кабинета, и приспешники Тьмы подскочили от неожиданности.
- Возвращение мое обмываем? - бодро справился я у мрачной тусовки, - Возрождение из мертвых? А что Шеф, он меня не представил к потусторонней высшей награде, вы не в курсе?
С этим вопросом я обратился, конечно, к 127-му. Владимир Иванович так спешил на совещание в кафе Веры, что даже не сменил платье. В своей сальной рясе и веревочной обуви он смотрелся просто великолепно на фоне стеллажей с хрусталем и аппаратурой. Вера с мадам Ворониной выглядели похуже – 127-й на них отрывался за фиаско с Каролиной-Маришей.
- Вовка всегда валит все с больной балды на здоровые, - посочувствовал я чертовым теткам, - Если вас можно признать здоровыми. Что сомнительно.
Вера с Анной Тарасовной таращились на меня, не мигая. Жирный гад, похоже, скрыл от них факт моего возвращения в мир сей. Опять выдал желаемое за действительное, несчастный!
- Подождите! - оборотилась к нему всем телом Анна Тарасовна, - Если Василий мертв, то кто это?!
- Фантом! – заорал тупейший Владимир Иванович, - Василия нет и быть не может, вы слышите?! Мой человек был на месте этой, как она!… Казни! Нет! Забыл слово! В общем, там, где его прикончили! Она сама видела его там с раной вот здесь! – 127-й ткнул себя в область солнечного сплетения, - Он уже не дышал, когда она подошла!
Я шагнул к Вовке, и Вера с Анной Тарасовной инстинктивно подались от меня.
- Так я, значит, фантом? - уточнил я с угрожающей ласковостью, - Призрак бестелесный, да, Вовчик? – и сгреб его за грудки.
Он завизжал.
- Эх, что сейчас будет! – пообещал я чертовым теткам, - Вы себе даже не представляете, какой сейчас будет цирк!
- Не надо! - попыталась было Вера мне помешать. Она, конечно, испугалась за свой хрусталь. Но я не внял ее писку.
 Вовчик был на редкость тяжелой дрянью, но ярость, как известно, придает сил и субъектам похилее меня. Посему я без труда выволок 127-го из кабинета Крошинской, ничего не разбив при этом! Протащил волоком через зал и дал ему на улице такого пинка, что грузный демон чуть не врезался в проезжавший мимо «Жигуль». Счастье для «Жигуля», что не врезался, а уцепился за ствол акации у дороги. Я оставил его скулить и возвернулся к двум истуканшам.
- Мне шампанского бутылочку, - потребовал я. - На вынос.
- Но… - проблеяла Вера - Но ты разв не?...
- И что с того? - изобразил я удивление, - Мы, призраки, страсть как любим шампанское.
- Но если ты не умер, - затрясла набигудиненными кудрями Анна Тарасовна, - то почему он сказал, что ты умер?!
- Потому что он  идиот! – популярно объяснил я, - Потому что сам он не жил никогда вообще! Только придуривался. Потому что зло не всемогуще – оно бесплодно. Оно, Вера, только кажется иной раз непобедимым, а на деле  во сто крат слабей и уязвимей добра, даже самого маленького. Ты разве так в этом и не убедилась?
В глазах Веры появилось смятение.
- Да, это Василий, - пробасила мадам Воронина, - я узнала его. - И торопливо помелась к выходу.
- Мне сейчас недосуг с тобой погутарить, Скво, - обратился я к пани Крошинской, - но я не прощаюсь.
И я вальяжно сделал ей ручкой.
Драгоценнейший Владимир Иванович уже не обнимал дерево, но подростки на троллейбусной остановке все еще взахлеб о нем говорили.
- То из театра фраер, - распинался один, - Он в «Ромео и Джульетте» играет.
- Кормилицу, - вставил я походя, и молодняк заржал над этой банальной репликой.
За Маришей я поехал на троллейбусе. Теперь я снова это умел.
- Чувство благодарности мне не свойственно, Тимошенко, - заявил Дьявол, подсаживаясь ко мне в облике старика с газетой, - равно как и чувство вины.  Но я умею ценить заслуги перед собой.
- Если вы о сто двадцать каком-то, - пожал я плечами, - то я не со зла пнул его. Меня давно подмывало дать ему полетать.
- Не ерничайте, - поморщился Дьявол.
-Ну, а если вы о Твари, - понизил я голос, -  то от нее я избавлял Землю, планетарную систему, а не вас лично. Вас - тоже, но как часть целого.  Кстати, - воодушевился я, - так ли уж вам мешала Елена? Может, это вы и спровоцировали конфликт? Например, тем, что назначили ее секретаршей к придурку Вовочке!
- Я не назначал ее никуда. Точно так же, как  вы, Тимошенко, не устраивали ее поварихой в свою вэче! – произнес он раздельно. - Тварь крутила свое кино, устраивала свой театр. Она не считалась ни с кем, включая Меня и Бога!
- Почему ж ее терпел Бог? – удивился я,- Да и вы вон сколько терпели. Хотя это вам не свойственно, сударь!
- Бог, как вы могли бы заметить, загребает жар чужими руками, - выдохнул он зло и болезненно, - Бог предпочитает подмосткам ложу! Вы в его театре и актеры, и рабочие сцены, и уборщики мусора.
- Да и вы тоже, -  оскорбил я его гордыню. И тотчас же подсластил пилюлю:»  Но вы демократ, вы не гнушаетесь никакой работой. Что до Елены, то, боюсь, я погорячился.
 Я и впрямь испугался, что совершил непоправимое. Бог правит, а не рвет рукописи, переписывает, а не записывает полотна.
- Та картина – не его произведение, Тимошенко! – досадливо поморщился Дьявол, - Как он мог уничтожить то, что  не создавал?! Он ждал терпеливо, когда появится хирург, способный вскрыть нарыв на теле его творения. Он учил вас на хирурга – вот единственная его заслуга перед Творением. Усыновил вас и послал на цель. Как камикадзе. Не скрою, - закончил он доверительно, - Я тоже вычислил вас и какое-то время препятствовал вашей миссии. Я надеялся сделать Елену своим супероружием, но...- он обреченно развел руками.- Тварь пожелала власти над моим миром. Тварь встала на тропу войны, едва поняла, что вы готовы к воспоминаниям, и мне пришлось сделать ставку на вас. Кстати, Тварь не случайно все последние годы крутилась в данности 127-го,  эта данность напрямую связана с вашей. Тварь, сударь, подкарауливала вас, как в засаде.
- А средневековье зачем? – запутался я, - Для колорита?
- Для конспирации, - усмехнулся он, - Ее шеф спал и видел вас туда зашвырнуть. Он стремился достичь моей благосклонности простейшим способом – местью! К тому же, там вы оказывались в полном психологическом изоляте. А  потом вы  оказались еще и в тюрьме, наедине с собой,  во власти вашего богатого подсознания. Оно там так заработало, что послало вам Образ! Вспомнить что-то вы могли только в тех условиях. И там, не забывайте, Диего! Ваша незрелая, доверчивая душа!
- Но Ангел, Роза? – удивился я самонадеянности Сосущества.
- Гордыня Твари паче моей гордыни! – признался Князь Тьмы.
- К вопросу о свободе воли! - вздохнул я невесело, - Моя миссия возникла раньше, чем моя личность. А я-то думал, что пришел в мир творить, а не убивать!
- Вы и творили, -  сообщил Дьявол снисходительно, -Вы творили ситуации, сударь, они тоже — ваши произведения. Или не вы оборвали земной путь Владимира Ивановича? Я знаю,   он мало вам симпатичен, но ведь и он был вашим ближним. Тем не менее,  вы своим творчеством довели его до апоплексического удара. И таких бедолаг на вашем счету немало. Ведь смерть судьбы, Тимошенко, подчас страшней физической смерти.
- Я никогда не дрался с безоружными, - убежденно возразил я, - И не я нападал!
- Да вы больше, чем ангел! – гнусно хохотнул он, - Вы, Тимошенко, прямо-таки новоявленный Георгий Победоносец!
- Оставьте мою совесть в покое, - потребовал я, - с ней я разберусь сам.
- На здоровье, - сразу же согласился он, - ведь мы – единственный критерий себя, как вы теперь понимаете. Вы сполна осознаете свою исключительность.
- Всегда ее сознавал, - заявил я с вызовом, - Равно как исключительность каждого. – И подскочил на сидении, - Погодите! Но если я уничтожил Тварь пятьсот лет назад, то не она приходила за мной в образе Ники, не она заманила меня в данность Владимира Ивановича, и я, значит, до сих пор с ним не знаком! Но я знаком! Хотя прежде я его только видел! Как это может быть?!
- Проехали! -взмахнул Дьявол газетой, - Временная петля, зигзаг, параллели Лобачевского! Вселенский водоворот. Волна ушла, оставив след на песке. Оставив в память о себе камни и водоросли, - добавил он поэтично,- Мир, сударь мой, держится на системе страховок. Каждый смертный, каждая ситуация дублируется в пространстве. Здесь всегда возможны варианты.
 Князь Тьмы глянул на меня утомленно и зевнул, прикрыв рот газетой;» Вы с Ядвигой оказались в Толедо уже после того, как случилось все, что  должно было случиться».
- Когда чего-то не понимаешь, надо верить, и точка, - пренебрег я постулатами научного атеизма, - Поверю вам на слово.
- Вот и хорошо, - удовлетворился он, - Нам осталось решить парочку практических вопросов. Вы, конечно, шутили, говоря о награде?
- Конечно, - подтвердил я.
Я возвращался к прежнему-себе. Мне стало плевать, что в основу моего существа легла иновселенская спора. Пылинка Оттуда в эволюционном котле сплавилась воедино с миллиардами прочих частиц. Обстоятельства собственного рождения меня тоже больше не волновали – мне повезло, я вступил на свои кривые дороги. Других на Земном шаре не пролагают, ибо никто еще не пришел туда, откуда вышел.
- На сегодня мы свели дебет с кредитом, Тимошенко, - Дьявол пристально глянул на меня из-за круглых стариковских очков.
- Не совсем, - возразил я, - А теперь, вот,  совсем, - и я вложил в его карман пачку «Ватры».
- Что вы делаете, молодой человек?! – завопил старик, - Вы пьяны? Я не нищий! Я не курю!
- Извините, - приложил я ладонь к груди, - бес попутал. Вы мне так напомнили моего покойного дедушку! И очками, и газетой…
- Ну, ничего, ничего, - заворковал он примирительно, - это бывает. - И с тревожным интересом спросил:» А ваш дедушка от чего скончался?»
- Не помню, - честно ответил я, - может быть, от курения.
 Встал и прошел к выходу. Я итак давно проехал нужную остановку.

До Сильвиного дома я вновь шел пешком. Совсем стемнело. Лишь квадратики в параллелепипедах да фары машин противостояли мраку нынешнего средневековья. И уж совсем по-средневековому горели свечи в ларьках и под навесами уличных торговцев. Маленькое теплое пламя  создавало уютную игру светотени, превращая выставленные на прилавках товары в сочные голландские натюрморты. У киосков горбились нищие с выставленными на тротуар коробками из-под иностранческой снеди. Колонизация моей родины шла полным ходом, но я радовался, что живу не на искусственных берегах Рейна. По западным магистралям мне б шагалось трудней, чем по отечественным колдобинам. Да и Богу, видать, было угодно, чтобы я стал таки художником Ренессанса!..
«Как стремительно все меняется, оставаясь, в сущности, неизменным», - подумал я, стоя у светофора.
И, достигнув, наконец, гармонии с миром, вступил в нужный прямоугольник параллелепипеда.
В доме Сильвы продолжалось веселье. К пирующим присоединился Ерохин. Он сидел на тахте в обнимку с Богемой и сиял бессмысленно-блаженной улыбкой. В ожидании меня Костик успел надраться. Он был хорошим парнем, без заморочек и амбиций. Трогательным в любом своем проявлении. Чего б я не сказал о Южине, хотя Южин крутился, как вентилятор. Игорек вписался в образ послушного преданного мужа и предупредительно всех обслуживал. Он действовал правильно! Потому что  Сильва тоже наконец-то расслабилась.
-Тебе как, можно домой? – шепотом спросил я у Мариши.
-Да, - ответила она, - Почему  нет?
И мы простились с компанией. Нам надо было побыть вдвоем. Или – втроем. А может, и вчетвером.
Мы пришли к морю – туда, где строения и огни города не застили звезды, и долго, обнявшись, стояли над мягкой летней водой.
- Ты их видишь? – прервала молчание Мариша.
- Нет, - признался я, - только чувствую. Но они  видят нас.
- Спасибо, - прошептала Мариша в небо, - спасибо вам, девочки.
Мы глядели в Вечность – всматривались в портрет Незнакомки, сотворенный гением Бога, и ощущали, как Он смотрит на нас.
- Не убирай нашу Землю со своего полотна! - просили мы в едином порыве, - Она такая красивая!
Потом Ангел тронул меня крылом за плечо, и мы обернулись к городу. Всей любовью к нему и всем, кто в нем.
Мы брели вспять по черно-белому миру. Лица наши были грустны, но Свет пронизывал нас и ложился впереди на дорогу. То было сияние Ангелов, Звезд и Розы. И портрет Мариши – наше с Ангелом и Розой творение – встретил нас сияньем во мраке комнаты.
- Не зажигай свечи, - сказала Мариша, - без них виднее.
Мы улеглись одетые на продавленную тахту – под раму окна, за которым двигалась, пульсировала, переливалась незавершенная, не завершаемая в принципе композиция.
      - С Возрождением! – пробормотала Мариша.
Изнуренные, мы рухнули в звезды. И – полетели: и вверх и вниз сразу, ибо там не было   ни верха, ни низа, ни времени, ни пространства - только Мысль, облаченная в форму Света, в суть мировой гармонии.


Февраль-апрель 1998 года.