4. Город
О’Лонни шагал по полю.
Словно рыба скат, из-за туч выскользнула пучеглазая луна, облила его фигуру безжизненно бледным сияньем.
В небе распахнулось оконце, и из него выглянула косоглазая старуха с мертвенно-злобным и как бы изжеванным лицом. Распущенные космы волос торчали из её головы, словно грязная пакля; она высунулась из окошка по самый пояс и, дирижируя метлой, продекламировала скрипучим голосом:
В лунной ладье я плыву над землей,
Вьется река изумрудной змеей.
Дремлет вода в чешуе изо льна.
Древние тайны хранит глубина.
О’Лонни отвел взгляд от старухи и закрыл глаза. Потом тряхнул головой и снова воззрился в небеса. Наваждение не исчезло. Ведьма захохотала, глядя на него с небес, и он почувствовал, как волосы зашевелились на его голове.
Что за чертовщина, подумал он? Неужели он сходит с ума?
О’Лонни опустил взор, решив больше не смотреть на ведьму, и скорым шагом двинулся по полю. В голове зашелестели невесть откуда явившиеся строки:
«Опять холодные седые небеса,
Пустынные поля, набитые дороги,
На рыжие ковры похожие леса,
И тройка у крыльца, и слуги на пороге…»
– Ах, старая наивная тетрадь!
Как смел я в те года гневить печалью бога?
Уж больше не писать мне этого «опять»
Перед счастливою осеннею дорогой!
Из каких потаённых глубин его души всплыли эти стихи? Кто их автор?
Сердце защемило, губы дрогнули, и по впалой щеке покатилась скупая слеза. С неба упали капли дождя. Его одежда, за время скитаний, превратилась в лохмотья. Не в таком ли состоянии находилась теперь и его заблудшая душа?
Занимался рассвет, когда он добрёл до какой-то речушки. На берегу удил рыбу какой-то рыбак. Он прошёл мимо него и двинулся по тропе вдоль речки. С левой руки, за невысокими изгородями, потянулись дачи. За излучиной реки дымчато-серым коромыслом выгибался мост, и над ним всплывало бледное солнце. У моста, на фоне тусклого неба, чернели силуэты подъёмных кранов, дыбились громады домов.
Это был его город… в этом городе, как подумалось ему, должна таиться разгадка всей этой чертовщины. В нём он поймёт, кто он такой...
Он дочапал до причала, на котором стояли безликие унылые пассажиры.
Из-за мыса выплыл бот и, тарахтя в утренней тиши дизельным мотором, двинулся к причалу вдоль берега реки. Как же она называлась? Когда-то он помнил её название, хорошо помнил, он точно знает, но теперь забыл…
Он попытался вспомнить её название, и – не сумел.
Но он вспомнит, он непременно вспомнит и название этой реки, и этого города, и кто он такой. Это было очень важно для него. Чрезвычайно важно. Не может же он бродить по этому миру безликой тенью, не зная, кто он таков и зачем явился в этот мир.
Скуластые обводы судна придавали ему сходство с уродливой хищной рыбиной, плывущей по мертвой реке. Приземистая надстройка из дюралюминия поблёскивала, словно чешуя. Боковые проемы рубки были завешаны тёмными брезентовыми пологами.
Бот находился метрах в пятидесяти от причала, когда вокруг о О’Лонни началось бурление. Дачники засуетились, затолкались, стали переставлять свои сумки поближе к краю настила, спеша захватить наилучшие позиции для того, чтобы первыми десантировать в бот.
Судно еще не пришвартовалось – а вебштейны уже стали запрыгивать в него, словно бойцы морской пехоты, не давая шкиперу накинуть конец на кнехт.
– Да куды вы прете, куды вы прёте, туды растуды твою мать, – негодовал старый шкипер, кроя пассажиров трехэтажным матом. – Бежите по рукам, как стадо безмозглых бегемотов!
Какой-то мужичок с цигаркой в землистых губах во всей этой кутерьме едва не спихнул зазевавшуюся толстуху в речку, и между ними вспыхнула яростная перебранка. Когда все, наконец, вломились в катер и расселись на скамьях вдоль бортов, выяснилось, что свободных мест в рубке было ещё хоть отбавляй.
По пути к городу шкипер сделал еще три посадки, и всякий раз на причалах разыгрывалась одна и та же сцена. Пассажиры прыгали, скакали, бежали по его рукам, а он крыл их отборнейшим матом.
– Демократы хреновы! – взывал он к пассажирам осевшим от крика голосом. – Куда вы прёте, черти дранные!? Где ваша толерантность, га?!
За час с небольшим они дочапали до города, и бот приткнулся привальным брусом к бетонной стене пирса. Пассажиры уже теснились в проходе. Задние напирали на передних. Передние бранили задних. Те огрызались. Шкипер ещё не подал трап, как некоторые удальцы уже стали сигать через леера на причал.
– Да куда вы прыгаете, туды растуды твою мать!
Выгрузка была столь же динамичной, как и погрузка. Минут через пять или семь катер покинул последний пассажир, и им оказался О’Лонни.
Он двинулся по бетонному причалу. Грязная вода с разводами маслянистых пятен лениво плескалась у закованных в бетон берегов. Хмурый рассвет смазывал все тона, и покрывало мутных туч висело над крышами домов.
Серое здание речного вокзала казалось мрачной декорацией в театре абсурда.
О’Лонни обогнул вокзал, миновал стоянку для парковки автомобилей, нырнул в подземный переход под железнодорожными путями и, пройдя еще метров тридцать, вышел на почти безлюдную привокзальную площадь.
От неё поднималась мощенная булыжником улица, и её обступали приземистые здания из серого камня с плоскими кровлями. У магазина с женским нижним бельём он увидел клетку с железными прутьями. На её помосте был водружён деревянный крест, а на нём висел распятый человек, и прохожие безмолвно скользили мимо него, подобно загробным теням. Чуть поодаль стояла тележка с газированной водой.
О’Лонни остановился у клетки с крестом и стал рассматривать распятого на нём человека.
То, что это был человек, а не мутант, было ясно с первого же взгляда. Он был вдвое выше самого рослого вебштейна и очень гармонично сложён. Торс его был обнажён, и голова свешивалась на грудь. Светлокожий, с правильными чертами исхудалого лица, с длинными русыми волосами и небольшой бородкой, он казался воплощением гармонии и красоты.
Около клетки кривлялась писклявая малышня и швыряла в распятого камешки. О’Лонни шуганул их, и они разбежались. Распятый Человек поднял на него взор. Его очи лучились любовью и кротостью. Это были глаза мудреца, испытавшего немало тягот на своём веку. Он слабо улыбнулся и произнёс тихим голосом:
– Бедные дети… Не ведают, что творят...
– А кто вы? – спросил О’Лонни.
– Человек.
Сердце О’Лонни сжала невыразимая печаль, и он промолвил с какой-то горечью:
– Я тоже был человеком.
На его глазах проступили слёзы.
– И ты всё ещё помнишь об этом?
– Да.
– Тогда не забывай об этом, – сказал ему распятый Человек. – Не забывай об этом никогда. Что бы ни случилось с тобой, всегда помни, что ты есмь Человек! И да хранит тебя Бог!
– А кто Он, – спросил О’Лонни. – Кто этот Бог?
– Твой отец. И если ты Человек – то обязательно придёшь к нему.
– Когда?
Распятый не ответил.
Он был сильно измождён. Его голова бессильно упала на грудь, и он смежил веки.
О’Лонни отошёл от него.
Его не покидало ощущение того, что он попал в какое-то зазеркалье.
Слова о Боге показались ему знакомыми. Кажется, он уже где-то слышал о нём… Но где? Когда?
Он подошёл к тележке с газированной водой. На стуле сидела продавщица в белом халате и в белой же косынке, повязанной на манер колпака. Из-под косынки выбивались жесткие, как солома, волосы. Лицо с отвислыми щеками, дряблой шей, толстыми губами-лепешками и пучеглазыми глазами, было нездорового грязно-жёлтого оттенка.
О’Лонни выудил из кармана куртки трёхкопеечную монету, протянул её продавщице и сказал:
– Один с сиропом.
Она налила ему в стакан газированной воды, и он сделал несколько глотков. Вода была кисло-сладкой и пахла детством.
– А Вы не знаете, кто такой Бог, – спросил у продавщицы О’Лонни.
– Понятия не имею, – бесцветным голосом робота-автомата ответила та.
– Мне сказал о нём человек, распятый на кресте, – пояснил О’Лонни.
– А мне до задницы, – сказала продавщица газированной воды.
Она зевнула.
– Но вы же работаете здесь, рядом с ним, – сказал О’Лонни. – Неужели Вам неизвестно, кто он такой и почему его распяли?
– Меня это не колышет, – она снова зевнула. – Я продаю газированную воду, а всё остальное мне по барабану.
– А давно вы здесь торгуете?
– Не знаю.
– Как это – не знаете?
– А так. Я продаю газированную воду, а остальное мне фиолетово.
– А кем вы были раньше? До того, как стали продавщицей газированной воды?
– Без понятия.
– Как это – без понятия? – изумился О’Лонни. – Не хотите же вы сказать, что родились прямо тут, у этой тележки?
Она сдвинула плечами:
– Откуда мне знать?
На её физиономии лежала печать вселенской скуки. Невероятно! Уж не разыгрывала ли она перед ним комедию?
– А как вас зовут? Это вы хоть знаете?
– Да.
– И как же?
– О’ Фанни.
– Это ваше настоящее имя?
– А какая, блин, разница? Нам, морякам, что хрен, что задница. И ноу проблем.
– Спасибо, – вежливым тоном произнёс О’Лонни и с некою опаскою поставил пустой стакан на клеёнку.
Он подумал, что эта женщина была больна. Возможно, у неё не всё в порядке с головой?
Он двинулся по тротуару.
Город сильно изменился. В нём появились уродливые короба из стекла и бетона, кричащие рекламы, баннеры с полуголыми девицами, таблички на домах, написанные на каком-то неизвестном языке. И вместе с тем это был его город, и среди всех этих мерзких нововведений нет-нет, да и проглядывали старые постройки, и тихие дворики его далекого детства…
Вот здесь, в этом дворе, он некогда распивал с друзьями дешевое вино под сенью старого вяза пред тем, как отправиться на танцы, и какая-то пожилая женщина всегда околачивалась поблизости от них, дожидаясь, когда они опустошат бутылки. Это был её маленький гешефт, и никто не посягал на него.
И ему, как бы во сне, вспомнился тот пятачок танцплощадки за пикообразной оградой, и то, как он стоял на нём с приятелями под звёздным небом, а с эстрады лилась та давняя песенка:
Губы, зачем вы лгали,
Сердцу о вечной любви,
Нежно, о счастье шептали,
И целовали, в ночной тиши…
И он танцевал там с девушками, и обнимался с ними в городском парке… Как давно это было! Да и было ли вообще?
Ту женщину, что собирала бутылки, он уже не помнил. А как звали его приятелей? Он напряг память, стараясь воскресить в ней образы старых друзей, припомнить их имена, но перед ним стояла лишь черная стена беспамятства, и пробиться сквозь неё не было сил.
Сволочи!
Что же они такое сотворили с ним, с его памятью, с его душой и телом! Ах, сволочи! Сволочи!
Он сжал зубы, и его скулы напряглись.
От города веяло сюрреализмом, чем-то искривлённым, не реальным, чуждым. Однако, что же могло быть реальней брусчатки, по которой он шагал, и воздуха, которым он дышал, и этого угрюмого неба, нависшего над головой, и этих серых безликих домов и безликих прохожих?
О’Лонни заметил газетный киоск и двинулся к нему. Возможно, здесь он почерпнёт какую-то информацию, и тогда хоть что-то прояснится?
Он просунул голову в окошко, за которым сидел заморыш неопределённого пола. На его мясистом носу сидели очки с толстыми линзами.
– У вас есть пресса? – спросил О’Лонни у продавца газет.
– Естественно, – скрипучим голосом ответил тот.
– И что вы можете предложить?
Продавец выложил на прилавок газету. Набранный крупным жирным шрифтом заголовок гласил: «ТРУМЕНБОЛТСКАЯ ПРАВДА». В шапке стоял логотип – козлиная морда, вписанная в пятиконечную звезду и опоясанная сатанинскими знаками. Под шапкой была размещена фотография двух педерастов во время соития. Другие колонки пестрели изображениями людей в мундирах со свастикой и голыми бабами.
– Вот, возьмите. Это очень хорошая газета, – порекомендовал продавец, протягивая её О’Лонни.
При первом же взгляде на эту газетёнку О’Лонни едва не стошнило. Казалось, прямо ему в душу выплеснули ведро помоев, и он физически ощутил исходящую от неё вонь.
– А что-нибудь другое есть?
– Нет. Больше ничего нету. Берите эту, это очень, очень хорошая газета, её все читают.
– И сколько она стоит?
– Пять копеек.
– Ладно, – О’Лонни протянул продавцу пять копеек, взял газету, сложил её вчетверо и засунул за ремень гимнастёрки.
Он решил, что прочитает её потом и двинулся в направлении церкви, однако теперь на его месте стоял супермаркет – приземистое унылое здание, чем-то смахивающее на гигантского краба. За супермаркетом раньше находился магазин «МАЛЫШ», и в его цокольном этаже располагалось детское кафе АРЛЕКИН. Ребёнком он бывал там… Впрочем, сейчас он не смог бы утверждать это уже наверняка.
О’Лонни ускорил шаги, решив проверить, существовало ли это кафе и поныне.
Магазин «МАЛЫШ» стоял на прежнем месте, а место «АРЛЕКИНА» захватил пивной погребок «Люцифер». На его вывеске красовалась кружка пенистого пива, и на неё, расставив клешни, взбирался большой красный рак.
При виде этой вывески, в сердце О’Лонни влилась вселенская печаль, словно он только что похоронил своего старого друга…
Немного поколебавшись, он начал спускаться по темным щербатым ступеням в пивной погребок «Люцифер».
Продолжение 5. Мишка Снигирь http://proza.ru/2024/04/10/756