Исповедь перед Концом Света
1968
Баррикады Парижа и Праги. Прыжок леопарда. Я — в Организации. ЛФЭИ
Конец 10-го класса, конец школы...
Рубежный 1968-ой год!.. Революционный год!.. Сколько было в этом году знаменательных событий!..
27.3.1968 — очень загадочно погиб Юрий Гагарин. Но я не почувствовал, чтобы наше общество восприняло это как очень большую трагедию. Мать рассказывала, что у них на «Красной Заре» говорили, что он просто напился, и себя угробил, и ещё человека заодно…
А среди своих одноклассников я разговоров об этом событии вообще не помню…
Все готовились к выпускным экзаменам…
…
В этом году я закончил школу. От сдачи выпускных экзаменов я избавился благодаря справке «по состоянию здоровья». Справку школьные врачи выдали мне по своему добросердечию, ни о чём меня не расспрашивая; хотя я, дурак, перед этим пил уксус и жрал ложками горчицу, чтобы расстроить себе и так больную печень…
В аттестате мне выставили средние баллы по успеваемости за последний учебный год , и успеваемость эта была самой низкой за все 10 лет моей учёбы в школе. Из «круглых отличников», каким я был в 5-6-ом классах, я скатился — почти что до «неуспевающих»…
Выпускной вечер запомнился как что-то, действительно, светлое и радостное…
Праздничные столы были накрыты в нашем спортзале. Все были, конечно, приодетые, возбуждённые… Мне пришлось, по настоянию матери, 1-й раз в жизни (и чуть ли не единственный) надеть себе на шею небольшой галстук, на резинке (как я ненавижу все галстуки, «бабочки» и тесные воротнички, даже когда просто вижу это на мужиках в фильмах или сериалах!)… Пили шампанское, ели мороженое…
Девушки были очень нарядные, в белых платьях, и очень красивые… На них мне было очень интересно взглянуть как-то по-новому. И все, конечно, были взволнованы событием…
Рядом со мной, слева, оказалась рыженькая Лариса Лисовская (она потом рано умерла), с которой мы за все 10 лет совместной учёбы в одном классе так и не стали близко знакомы, тоже красивая, с подведёнными ресницами (и я отметил, что это ей очень шло), и мы, взволнованные оба всем происходящим, пытались ухаживать друг за другом: я наливал ей шампанское и лимонад, а она подставляла мне различные сладкие закуски…
Потом всем раздали памятные школьные фотоальбомы, на которые все скидывались заранее, кажется, по десятке… По-моему, их раздавал Дима Кривцов…
Юра Андреев был, кажется, единственным из нашего класса (а, наверное, и из всего школьного выпуска), кто не заказал себе этого альбома, а соответственно — и не получил его. Он и здесь отличился своей независимостью и отчуждённостью от класса, «от коллектива», за что его недолюбливали (тот же Дима Кривцов). И я помню, как косо на него все посмотрели, когда при этой раздаче — когда ему тоже протянули альбом — он публично заявил, что альбома себе не заказывал и денег за него не вносил… Да, не хотел он себе никакой памяти об этой советской школе, и об этом «коллективе». И во многом я его здесь понимал…
Я тоже был не особо близок с классом, да и класс в целом у нас был не особенно дружным… Но хоть несколько фамилий останутся от него у меня здесь, на память для потомков, что были такие люди…
Уже который раз я редактирую этот текст, и в живых сейчас из моего класса остались, наверное, лишь единицы…
А к тому времени, когда эти мои тексты будут всерьёз прочитаны, в живых, наверное, уже не останется никого…
…
Контактов с ребятами из параллельных классов за все 10 лет учёбы у меня не было вообще никаких; да и чтобы другие из нашего класса имели такие явные контакты — я не помню…
Вот и на этом выпускном: где и как его праздновали ребята из параллельных классов?.. Совершенно не помню… Возможно, общие контакты были в тот вечер лишь на танцах…
Танцы были в зале на 2-ом этаже, но я в них непосредственно не участвовал. Юра Андреев и Игорь Загрядский тоже не танцевали. Зато активно танцевал Игорь Пасечник, подлинно любимец девушек, очень приглашал и меня принять в этом участие, но я отказался…
Поднялся туда, посмотрел на это веселье; но я тогда абсолютно не танцевал, и не стал пробовать, как ни уговаривал меня Игорёха, указывая то на одну, то на другую симпатичную девушку из параллельных классов, кого я мог бы пригласить, и с кем он мог бы меня познакомить…
Девушек у него было действительно много (в том числе и красивая Наташа Шустина из нашего класса — единственный «контакт» с параллельным классом, о котором я точно знаю), и для многих из этих девушек он стал «роковым красавцем»…
С одной из них мне довелось тогда, очень скоро, этим памятным летом, познакомиться…
Белоостров
Она называла себя Яна (так она представилась Игорю, и потом мне), и что-то рассказывала, кажется, про своё польское происхождение. Хотя, на самом деле, как потом выяснилось, она была Татьяна Антохина; и её мать, как потом оказалось, работала вместе с моей матерью на «Красной Заре», и они знали друг друга. И её мать, кстати, очень недолюбливала Игорёху (да и было за что)…
Потом, когда мы с ней гуляли в лесу под Белоостровом, она рассказала мне, что хотела поступать в лётное училище и стать лётчицей, но у неё был якобы, старший брат, лётчик-испытатель, который героически погиб, и её мать, естественно, стала категорически против, чтобы её дочь повторила судьбу её старшего сына…
Игорёхе, который и сам был фантазёр и врун ещё тот, она рассказывала подобных историй ещё больше, и это его в итоге возмутило и дало ему повод вести себя с ней потом не очень красиво. Для меня же она была всегда именно фантазёрка, а не врушка…
Я познакомился с ней на Марсовом поле… Игорёха попросил встретить её, так как он где-то задерживался и опаздывал на условленную встречу с ней. Он меня довольно часто просил о подобных услугах. И я, как дурак, с полчаса проходил где-то южнее гранитного мемориала и Вечного Огня, высматривая симпатичную девушку своих лет, и так и не определив её — хотя мы оба, как выяснилось, видели друг друга — пока не пришёл Игорёха…
Потом был Белоостров, где были дачи у Яны и у Сергея Майстренко, старого друга Игорёхи, который очень увлекался историей и поступил потом на истфак в ЛГУ, и мы с ним и там, в Белоострове, и позже, очень хорошо сошлись…
У Яны была лучшая подруга Лена, еврейка, невысокого роста, но стройная, умница и, как я понял, такая же фантазёрка, как Яна-Татьяна, с которой они, по рассказам Игорёхи, придумывали целые фантастические миры, вроде нас с ним… Я влюбился в неё ещё заочно, ещё по совершенно скупым сведениям, которые случайно получал от Игоря…
И мы встретились с ней в Белоострове… И даже дрались друг с другом на рапирах…
Но про Белоостров — надо писать особо…
Петровское 2
Недели две-три, или около этого, опять пришлось провести, тем летом, в Петровском… Я опять не хотел туда ехать, у меня были совсем другие планы (уже не помню, какие конкретно, но, быть может, связанные с Белоостровом), но мать, как всегда, очень резко настояла…
Как особо знаменательное событие — там произошла потеря мною в лесу отцовского перочинного красного ножика, который он мне, наконец, подарил, когда приехал ненадолго в Петровское. Эта потеря расстроила меня чрезвычайно, до слёз, даже до какой-то истерики: я ходил по лесу — и бил себя, горько плача, кулаками по лицу. Я искал этот ножик в лесу — почти до полной темноты, но напрасно…
Не раз спрашивал себя: почему же меня это так расстроило?.. И разгадка здесь, видимо, в том, что этот отцовский ножик для меня, который я помнил у него с самого раннего детства — был как бы символом отцовского благословения, даже символом воинской инициации. У меня с отцом были далеко не близкие отношения, и для меня были чрезвычайно важны все подобные знаки внимания его ко мне, которых было очень немного, и они были тем более ценны для меня…
И тем более, надо отметить, это был рубежный для меня год: окончание школы…
И в этом рубежном году у меня ещё было много важного…
…
Я продолжал ходить от посёлка — далеко вверх по заросшей, пустынной электортрассе… Нашёл там укромное удобное местечко в кустах для стоянки. Сделал себе не только копьё и дротики — но и большой рессорный лук со стрелами. Тетива была хорошая, сплетённая мною из трёх капроновых нитей. Лук я обмазал растопленной в консервной банке сосновой смолой, чтобы он не высыхал; но обмазка эта трескалась при натягивании лука. Стрелы получились прямые, ровные, я их сделал с натуральным оперением; а наконечники, ради эксперимента, из стекла (как это практиковали иногда индейцы). Успел немного и пострелять, и наконечники мои не ломались при попадании в какое-нибудь умирающее дерево (здоровые деревья я не трогал), а издавали только радостный звук-щелчок…
В тех местах был только очень небольшой лесной ручей. Но в жаркий день — если, как мне удавалось, в одном подходящем месте, изловчиться и лечь в него полностью — искупаться в нём было можно…
1968, май-июнь. Революция в Париже
Газетные и журнальные статьи и репортажи о революционных событиях во Франции, в Париже, я читал с величайшей жадностью, и завистью, и жалостью, что меня там нет, и что у нас такого нет, и просто — с упоением!.. Как мне хотелось с головой броситься, окунуться, во всю эту мятежную, бунтующую студенческую среду, во всю эту революционную стихию!..
Слово «студент» для меня стало окончательно означать «бунтарь», и почти готовый революционер. Именно поэтому, в значительной степени, я и захотел стать студентом, надеясь найти и в нашей студенческой среде оппозиционные настроения и своих единомышленников...
Идеологией революции 1968 года была, в основном, очень пёстрая смесь из троцкизма, маоизма и анархизма. Имели место и более интеллектуальные течения, такие как фрейдо-марксизм (Вильгельм Райх), идеи Герберта Маркузе, идеи Сартра, который пытался соединить марксизм с экзистенциализмом, философские построения неомарксистской Франкфуртской школы (Хоркхаймер, Адорно, Хабермас), с их «негативной диалектикой»…
Как попытка синтеза разных идейных течений — появились «новые левые»…
Доходили какие-то обрывки сведений и о «сексуальной революции»…
Одним из самых броских и скандальных лозунгов мятежных студентов Парижа был:
«Запрещать — запрещается!»
Более серьёзным высказыванием было:
«Освобождение человечества будет либо всеобщим — либо его не будет вовсе!»
Революционное движение — в основном, молодёжное — стало распространяться по всей Франции, затем — и в Германии (ФРГ и Западный Берлин), затем — и в США, и в Латинской Америке…
Появились, в общем, в это же время: «зелёные», хиппи, феминистки, «теология освобождения» и «теология революции» в Латинской Америке…
Я всё это ловил — и пытался хоть что-то найти почитать из мельком упоминавшихся авторов. Но как мало было этой литературы!..
И постоянно билась мысль:
«А когда же, когда же — у нас?..»
Советские танки на улицах Праги
Параллельно, в это же время, когда во Франции гремел «Красный май», в братской социалистической Чехословакии набирала силу «Пражская весна», которая происходила под лозунгом:
«Мы — за социализм с человеческим лицом!»
И если события во Франции освещались советскими СМИ, в общем, сочувственно, хотя и с некоторой критикой «левацкого уклона», то происходящее в Чехословакии всё чаще называлось как «правый уклон», «буржуазный, капиталистический реванш» и «прямая угроза контрреволюции»…
Ни на какие уговоры из Москвы, и призывы «одуматься», чехи тогда не поддались; и кончилось это — решением оказать «братскую помощь» и знаменитой операцией «Дунай» (21.8 — 11.9.1968). Границы суверенной Чехословакии были прорваны в 18-и местах — и через эти бреши в мятежную республику ринулись, бронированными кулаками, войска стран Варшавского договора, в основном, конечно, советские…
Одновременно — и в самой Праге, и в других стратегических точках, активно высаживался многочисленный воздушный десант, захватывая или блокируя все возможные очаги сопротивления…
В операции участвовало советских войск свыше 500 тысяч человек и около 5 000 танков и БТР, с отличительными белыми полосами, не считая сил других стран Варшавского договора…
23 августа Евгений Евтушенко написал своё знаменитое стихотворение «Танки идут по Праге»:
«Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета...»
<...>
«Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков….»
<...>
«Чётки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились...»
<...>
«Пусть надо мной — без рыданий
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге»...»
Распространялось оно, естественно, только в «самиздате»…
Потом Евтушенко писал про эти «русские танки»:
«Они как будто шли по моему позвоночнику, дробя его гусеницами… Для меня это было крушением всей моей революционной романтики, надежд на социализм с человеческим лицом. Советская власть сама уничтожила все мои иллюзии по отношению к ней. Жизнь мне казалась конченной, бессмысленной, а я сам себе — навеки опозоренным…»
Иосиф Бродский, немногим позже, написал стихотворение «Генералу Z»…
25 августа на Красной площади в Москве, у Лобного места, состоялась историческая демонстрация восьми диссидентов, с плакатами: «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!» и другими подобными… Меньше, чем через 15 минут она была очень жёстко подавлена. Все её участники были тут же избиты, одному выбили почти все зубы, и затем, почти все (кроме одной, самой молодой, девушки, которую друзьям удалось «отмазать»), были наказаны очень сурово: это были тюрьмы, ссылки и психушки…
Распространялись и протестные листовки, осуждающие операцию «Дунай» как агрессию, одна из которых была подписана: «Союз коммунаров»…
По современным данным, в ходе вторжения было убито 108 и ранено 500 с лишним граждан ЧССР, почти все — мирные люди. Только в 1-й день вторжения было убито, или смертельно ранено, 58 человек. У здания Чешского радио в Праге 21 августа погибло 16 человек…
Боевые потери советских войск были: 12 погибших и 25 пострадавших… Были и небоевые потери…
…
К своему стыду, я тогда знал о событиях в Чехословакии почти исключительно из официальных источников, и я плохо в них разбирался, и в основном здесь верил нашим СМИ; и лишь тётушка Юры Андреева, добрейшая Нина Фёдоровна, интеллигентнейшая и культурнейшая женщина, работавшая в Публичке, которая воспитала его, заменив ему мать, первая высказала мне «диссидентскую» точку зрения и осуждение ввода войск…
Как многого я ещё тогда не знал и не понимал!..
«Леопард с вершины Килиманджаро»
Много, много замечательных книг я прочёл в тот год, и в ближайшие годы. И среди них — советской фантастики. И одним из замечательнейших памятников Советского Космизма, что попался мне тогда в руки, ещё в своём самом первом издании, был фантастический роман Ольги Ларионовой «Леопард с вершины Килиманджаро»…
Скорее всего, я взял этот прекрасный малоформатный сборник «НФ» 1965-го года — в районной библиотеке, которая примерно в это время — как раз располагалась у нас в доме, со входом в 1-ом дворе. И возможно, что это произошло чуть раньше 1968-го года (хотя сборничек этот был уже изрядно зачитанный, затрёпанный и помятый). Но произведение это — тоже стало для меня, в своём роде, рубежным, и поэтому я пишу о нём, об этом чудесном романе, в этой главе о 1968-ом годе…
Эта вещь — меня потрясла и перевернула. Всего. Без преувеличения. И сделала это посильнее — чем иная революционная книга…
Ольга Ларионова написала этот роман в 30 лет. По моему нынешнему восприятию — ещё почти совсем молодая девчонка. Она написала потом ещё очень много фантастики. Но эта вещь — многими считается подлинной вершиной её творчества…
Я должен написать об этой вещи. И должен начать издалека…
…
Гора Килиманджаро — это уникальнейший памятник Природы, спящий слоистый вулкан, высотой в 5895 м, высочайшая вершина Африки и высочайшая изолированная гора в мире, покрытая ледниками и снегом, которые в 21-ом веке находятся в состоянии близком к полному и катастрофическому уничтожению…
Само созерцание этой необыкновенной горы, с разных точек и с разных расстояний, в разное время года и в разное время суток, производит совершенно фантастическое впечатление…
У масаев, и у других племён Африки, это — «Дом Бога» и объект религиозного поклонения…
Хемингуэй пишет в эпиграфе к своему знаменитому рассказу «Снега Килиманджаро» (1936), что у самой снежно-ледяной вершины был найден замёрзший труп леопарда, который абсолютно непонятно как туда добрался и что там мог делать. Как истинный художник, Хемингуэй не мог не почувствовать, насколько важен этот символ…
Я прочёл этот рассказ Хемингуэя уже очень поздно, едва ли не в нынешнем веке. Рассказ кончается очень неожиданно, резко, трагически и мистически…
В 1952 году был поставлен замечательный американский фильм по этому рассказу, но с оптимистическим концом…
Я не знал тогда, в свои 15-16 лет, что Ольга Ларионова, когда взялась писать этот свой роман, отталкивалась именно от рассказа Хемингуэя и от эпиграфа к нему, где и рассказывается про загадочного леопарда. Я понял только, что когда-то этого леопарда там нашли; и это было действительно очень загадочным…
И Ольга Ларионова пишет в своём романе, что грядущее объединённое и освобождённое коммунистическое человечество поставило на вершине Килиманджаро памятник этому леопарду — как символ всех человеческих дерзаний…
…
Роман этот — глубоко философский (даже там — где чисто «про любовь»). В нём — совершенно «ребром» поставлен вопрос о проблеме жизни и смерти и о Смысле Жизни как таковом…
По сюжету, главный герой, кибер-инженер, 11 лет проводит в полном одиночестве на какой-то потерпевшей аварию космической станции, и все считают его погибшим, пока случайно не находят (я потом не раз в своих фантастических вещах использовал этот мотив космического одиночества)…
Он возвращается на Землю — и узнаёт про удивительную вещь, которая произошла за время его отсутствия на планете. Какой-то экспериментальный автоматический космический корабль неожиданно побывал — не то в будущем, не то в каком-то ином измерении — и привёз оттуда полный список жителей абсолютно идентичной планеты. И в этом списке были для каждого «параллельного землянина» указаны только его имя, фамилия, и: год рождения — и год смерти…
Так для каждого ныне живущего землянина — стал известен год его смерти…
И оказалось, по прошествии уже одного года, что данные эти совершенно верны… Данные эти засекретили, но любой желающий, достигший совершеннолетия, мог свободно эти сведения о себе получить…
Героя встречает жена; и он замечает, что какая-то она стала «не та»: она супер-серьёзна, она вся, с головой, в какой-то работе… Потом она признаётся ему, что нынешний год — это «её год». Наш герой понимает драматизм ситуации, но при этом не может принять такого к ней отношения, когда полностью исчезает всякая надежда, всякая радость жизни и любви…
Почти случайно, он, заблудившись ночью в горах, знакомится с совсем юной девушкой, спасательницей-экстремалкой, с какой-то горно-спасательной станции высоко в горах. Эта девушка полна веры в жизнь, полна жажды жизни и любви к жизни; и наш герой влюбляется в неё, и долгое время не знает, что это взаимно. И даже при самом близком знакомстве она так и не говорит ему, что это тоже — «её год»…
Роман заканчивается и трагически, и в высшей степени оптимистически. Финал — просто ударил меня в самое сердце… И при всей замечательнейшей романтической линии — мне особо запал в душу образ небольшой команды — настоящей коммуны! — спасателей. И сколько раз я представлял себе эту базу спасателей, не то — где-то высоко-высоко в горах, не то — в самом Космосе… Представлял себе — этих людей…
Мне казалось, что вот именно в этом — и заключается Смысл Жизни: чтобы быть — таким спасателем! Даже жертвуя собой!.. Чтобы быть органической частью — вот такой замечательной, сплочённой человеческой команды бескорыстных романтиков и идеалистов!..
Сколько раз я — удивительно ярко! — представлял себе, как где-то в далёком коммунистическом и космическом будущем, на какой-то космической базе, дежурит вот такая замечательная команда спасателей, которая может — преодолевая время — следить за тем, что происходит в моём настоящем…
Эти люди — видят и знают, что со мной происходит, знают и понимают абсолютно всё, что я чувствую и переживаю. И они полностью — переживают всё это со мной, и всецело за меня болеют, беспокоятся и переживают — как за близкого им человека, и думают о том, как мне можно помочь…
В самые трудные для себя минуты я представлял себе этих людей, и как они болеют за меня — и мне уже становилось легче…
Я когда-то и в более раннем детстве грезил о чём-то подобном, и думал о том, что когда-нибудь, люди будущего, научатся преодолевать время и влиять на прошлое, и помогать кому-то в прошлом, хоть бы и мне, и тем более, если это будут мои потомки…
Прежний образ «лесной коммуны» — в какой-то мере трансформировался у меня теперь в образ вот такой команды «космических спасателей». А затем этот образ стал постепенно трансформироваться у меня — в образ некой идеальной революционной организации…
Но все реальные революционные организации, которыми я восхищался, были или — в прошлом (как та же «Народная Воля»), или — где-то далеко в других странах (как, скажем, партизанская команда Че Гевары). А никакой реальной социальной базы для создания революционной организации в современном мне брежневском СССР — я не видел…
И это наполняло меня огромной тоской…
Откровение на Тройном мосту. Я — в Организации!
И вот где-то летом 1968 года со мной произошло нечто — нечто совершенно удивительное — касающееся Организации, в самом глубоком и фундаментальном смысле этого слова и понятия…
Это произошло или летом, или, возможно — в конце весны или в начале осени, так как я помню, что было тепло и солнечно…
Видимо, я шёл, погружённый в свои думы, вдоль канала Грибоедова, со стороны Невского — в сторону своего дома на улице Халтурина (Миллионной). Прошёл мимо больницы Софьи Перовской слева, миновал Спаса-на-Крови, на месте которого 1 марта 1881 года народовольцы убили бомбой Александра Второго (место, с которым у меня ещё будет столько связано — и у меня, и у моей Анфисы), перешёл мост Гриневицкого…
Передо мной был Тройной мост — и дом Игорёхи («Дом Адамини»)…
Я всегда предпочитал, возвращаясь домой вдоль канала Грибоедова, сворачивать не в узкий Аптекарский переулок, хотя так было короче, а идти — по боковой аллее Марсова поля, наслаждаясь и простором, и хоть немного более чистым и свежим воздухом, и цветущей сиренью в начале лета…
Я взошёл на Тройной мост, где он идёт через Мойку (и где влюблённые теперь любят оставлять свои замочки, для «нерушимого счастья»). Сзади меня — был Спас-на-Крови. Справа — была Мойка, с перспективой — на шпиль с крестом колокольни Инженерного (Михайловского) замка за Михайловским садом…
И вот где-то здесь — это и произошло…
Я тогда мучительно думал о том, что у меня совершенно нет единомышленников, кто бы разделял мои революционные взгляды. А в одиночку — революции не сделаешь… Если бы нас была — хотя бы небольшая группа!..
Я преклонялся тогда перед народовольцами и перед героями первых народнических революционных кружков, перед их самоотверженностью, перед удивительной теплотой их товарищеских отношений… Хотя бы найти — человек десять настоящих и верных товарищей по общей подпольной революционной борьбе!.. Тогда мы смогли бы сделать очень много!.. Да хоть бы — несколько человек!..
Наверное, я уже читал тогда ранние работы Ленина «С чего начать?» и «Что делать?», где он как раз рассматривает организационный вопрос. Его отдельные работы издавались тогда, в виде тонких белых брошюрок, огромными тиражами и стоили буквально несколько копеек…
И я хорошо помнил знаменитые слова Ленина:
«Дайте нам организацию революционеров — и мы перевернём Россию!»
Уже гораздо позже я узнал, что как раз в это время самым близким другом, товарищем и единомышленником Ленина — был Александр Богданов (с которым они потом рассорились насмерть), автор легендарного фантастического романа «Красная Звезда» (про коммунизм на Марсе), который в дальнейшем создал «всеобщую организационную науку», тектологию, которая, как оценивают специалисты, почти на полвека предвосхитила кибернетику, синергетику, теорию систем и ещё многие современные научные дисциплины…
Если бы мне найти единомышленников!..
Но — я был совершенно один... И это бессильное одиночество мучило меня тогда с особенной мрачной и разрушительной силой, не смотря на ясный солнечный день…
И тут мне вдруг — может, почти от отчаяния, и от отсутствия иного видимого выхода — пришла в голову, про эту мою, так искомую, организацию, такая неожиданная мысль, прямо-таки, быть может, ещё детская, и почти чисто игровая…
А именно: считать себя членом — пусть не существующей, пусть лишь воображаемой, пусть лишь «чисто идеальной» — организации, «организации-мечты», и в дальнейшем жить, и действовать так, как если бы эта организация — действительно существовала на самом деле, и я бы к ней принадлежал…
Меня поразила эта моя идея!.. Как будто — вдруг что-то сверкнуло во мне!..
И вдруг — что-то действительно произошло!..
Что именно?..
А то, что я вдруг совершенно чётко, совершенно ощутимо, почувствовал, что эта моя «организация-мечта» — ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СУЩЕСТВУЕТ! И то, что совершенно реально, Я — В НЕЙ СОСТОЮ!..
И я вдруг почувствовал — как изменилось и преобразилось всё вокруг!.. Вся ситуация — да, собственно, и вся моя жизнь — вдруг наполнились неким мета-историческим смыслом! Будто и время, и пространство обрели вдруг некую внутреннюю смысловую структуру, некую новую, гораздо более значимую и целостную геометрическую конфигурацию…
И я сам при этом — вдруг как-то внутренне преисполнился этим мета-историческим смыслом! И настолько — что был вынужден приостановиться и резко замедлить шаг, затаить дыхание, настолько многое и важное мне вдруг открылось в этот миг — во всём окружающем, и во мне самом…
Я будто и в самом деле почувствовал, что эта таинственная и героическая революционная организация — реально существует!.. И да: я в ней реально состою, живу и действую!..
Я будто реально почувствовал — что я не один! Я почувствовал живое тепло человеческих отношений этой моей невидимой духовной семьи, этого невидимого тайного братства, почувствовал живую силу этого братства, силу его единства и внутренней сплочённости, силу его синергии и синтропии, силу его космической синархии…
Я почувствовал — великое и живое Общее Дело, к которому я теперь был реально приобщён, и в котором я, хоть и тайно, но реально участвовал… И это было подготовкой — некой действительно Великой Революции!..
Эта Организация — что же это такое было? Как я это тогда почувствовал?..
Я почувствовал — если говорить о количестве — прежде всего, очень небольшую группу… Группа была очень небольшой — и чрезвычайно внутренне сплочённой и воодушевлённой одной общей Идеей и одной общей Целью. И эта группа не была замкнутой — она была открытой — и у неё были свои невидимые сторонники. Но «на переднем плане» я как бы внутренне видел и чувствовал, прежде всего, вот этих очень и очень немногих. Но это были — мои настоящие братья по духу (сёстры добрались до меня позже), друзья, товарищи, единомышленники, единоверцы. Те, кто полностью посвятил всю свою жизнь, и всего себя, НАШЕМУ ДЕЛУ...
По возрасту — я их воспринимал как людей и достаточно молодых, и достаточно зрелых, и одновременно — как своих ровесников… Самого себя я вдруг почувствовал значительно взрослее и «серьёзней», и опытней, и умнее. Я был укоренён где-то глубоко-глубоко в истории, где-то в самой Мировой Жизни, и я очень чувствовал это…
Эта открывшаяся мне Организация — она была какая-то очень и очень древняя; она была как бы и «оттуда», из героических 70-80-х годов 19 века, и в то же самое время — она была как бы невидимо существующей в настоящем…
И одновременно — я как-то странно чувствовал, что это была «организация будущего». Она была как бы независимой от ограничений и бытового, и исторического времени. Она была некой архетипической организацией — «вечных народников», «вечных социалистов», «вечных революционеров»...
И я сам — вместе с ними — был этим «вечным народником», «вечным социалистом», «вечным революционером»...
Я реально чувствовал себя одним из них, одним среди них — среди этих НАСТОЯЩИХ ЛЮДЕЙ! Я ощутил себя тем человеком — которым я и мечтал стать, с самого детства!..
Мечта — обернулась реальностью!.. Пусть и невидимой обычному глазу…
Произошла настоящая транс-ментальная и транс-реальная инверсия. Тот самый «квантовый скачок». Который раньше называли волшебством…
И ведь открылась очень простая вещь:
Нет элемента вне системы.
Любой элемент имеет свою реальность, значение и смысл — только в своей системе.
Я не принадлежал своему номинальному социуму, этому насквозь лживому, тупому, бездушному, бессердечному, деградирующему мещанскому обществу, обречённому — как достаточно скоро выяснилось — на разложение и гибель (и процесс этого разложения продолжается до сих пор, и в 21-ом веке, принимая всё более кровавые и разрушительные формы)…
Но я нашёл своё общество. Свою семью. Нашёл своё и своих…
Пусть и невидимо для других…
И это событие наполнило меня — и силой, и верой, и смыслом…
Финансово-экономический институт (ЛФЭИ)
Без революционного учения — не может быть революционного движения.
Об этом не раз говорили и Ленин, и многие другие революционеры, и в России, и не только…
Будет революционная теория — будет и Программа. А будет Программа — будет и Организация…
Мне нужны были знания!
Мне нужны были необходимые знания — чтобы выработать современную революционную теорию…
Где можно было приобрести эти знания?..
Я крайне плохо представлял себе тогда, чем было наше тогдашнее высшее образование…
Я совершенно не знал, куда идти учиться дальше после окончания школы. Только и мог примерно определить для себя, что вуз этот должен быть гуманитарный, а не технический, и что в нём должны изучаться необходимые мне общественные науки…
А мать, тем временем, очень упорно толкала меня поступать в Финансово-экономический институт (ЛФЭИ), который закончила, в своё время, тётя Оля…
Я пошёл туда, в историческое здание на канале Грибоедова, у мостика с грифонами (идти от дома — было совсем недалеко, почти как в 199-ю школу), в здание, где происходило действие очень мистического рассказа Александра Грина «Крысолов»…
Взглянул на стенды с вывешанными на них учебными программами… Вроде бы — почти все необходимые мне общественные науки!.. И будет изучаться политэкономия, «Капитал» Карла Маркса!..
А ведь будет — ещё и студенческая среда! А я уже столько успел услышать — о каких-то смутных оппозиционных, нонконформистских брожениях и в нашей студенческой среде!..
Решил — что буду поступать в ЛФЭИ…
О моём пребывании в ЛФЭИ — я довольно подробно написал в своей «Исповеди перед инфарктом» (1985).
(отредактировано 9.4.2024)