Судьба Брянского княжества. Том 1

К.В. Сычев

Судьба Брянского княжества

Историческая эпопея в четырёх томах


Том первый















Р О М А Н
Б Р Я Н С К И Й

               


Роман
































Первый исторический роман из серии «Судьба Брянского княжества». Книга повествует о событиях истории Руси XIII века, связанных с основанием и становлением Брянского княжества, о жизни и деятельности выдающегося полководца и государственного деятеля князя Романа Михайловича Брянского (1225 – 1290 гг.), его взаимоотношениях с другими русскими князьями, золотоордынскими ханами и Литвой. Автор описывает также другие русские княжества, быт людей той эпохи, приоткрывая занавес над многими тайнами истории  и личной жизни своих героев.



Светлой памяти моего отца,
Сычева Владимира Васильевича,
  посвящается

 

Ю Н О С Т Ь
Р О М А Н А
Б Р Я Н С К О Г О

Книга 1










Г  Л  А  В  А   1

Г И Б Е Л Ь   Б О Л Ь Ш О Г О   Г О Р О Д А

Морозным мартовским утром 1238 года лесник Ермила обходил ловушки, устроенные им накануне на звериных тропах невдалеке от своей сторожки. Снегу навалило пропасть, и сугробы были огромные, но бывалый охотник без труда добрался на лыжах до Святого озера. Легко скользил он по сверкавшему снегу, радуясь редкостной для этого времени солнечной погоде.
На берегу озера Ермила опростал первый силок: в тенета попался большущий заяц-русак.
Прикончив напуганного косого и уложив добычу на узкие охотничьи санки, которые он тащил на лямках через плечи, лесник развернулся, чтобы двинуться дальше к другой западне, но вдруг остановился и прислушался. С южной стороны, из залесья, где располагался большой город, накатывался какой-то неясный, но всё возраставший гул. Трудно было понять что это: слышались и треск, и грохот, и свистящий визг.
Ермила покачал головой, пожал плечами и быстро поехал вдоль берега озера. Собрав добычу – а почти во все силки попали крупные, жирные зайцы – он направился к сторожке, своему лесному домику, где его ждали жена, молодая розовощёкая красавица Аграфена, и трое малолетних детей.
Увидев мужа с крыльца, сразу же, как только он въехал на опушку, Аграфена радостно вскрикнула: – Ермилушка, слава Господу, что ты так скоро вернулся! Мы тут очень напугались! Слышишь: идёт какой-то шум со стороны Города?
– Вот потому-то я и пришёл сюда так спешно, – поморщился от непонятного волнения её муж. – На вот, вынимай: зайчишек вам притащил...Вот только переменю лыжи и сразу же махну проведать, что приключилось в Городе!
– Не ходи туда, Ермилушка! – схватила его за рукав Аграфена. –  Душа моя чует беду: какая-то напасть нашла на наш славный город! Мой покойный дедушка, чур меня, сказывал, что когда была великая война с северским князем Святославом, осадившим тогда наш Вщиж, шум был слышен аж за сотню верст! Неужели снова война? – Тут она замолчала и повела носом: – Батюшки, вот и гарью потянуло?!
Действительно, юго-западный ветер донёс до сторожки со стороны Вщижа не просто угарный дух, но запах небывалого пожарища и смерти!
– Надо ехать, голубушка! – заторопился Ермила и, несмотря на протесты жены, ринулся к ближайшему сараю. – Здесь нельзя рассусоливать! Вот проведаю, что там за дела, тогда и поговорим!
Молодой лесник быстро переоделся и снарядился в недалёкий поход: город лежал всего в шести верстах от его дома.
По мере продвижения вперёд  запах гари и шум всё усиливались.
– Что же я делаю?! – вдруг опомнился Ермила, проехав версты три и приблизившись к заснеженному лугу. – А если жестокие враги напали на наш славный Город? Так я приведу их по лыжне к своей сторожке?
Немного подумав, он несколько изменил направление своего пути, двинувшись к кустарнику, обильно росшему на берегу старого, замёрзшего русла Десны – озера Бечино.
Со стороны города был виден  густой чёрный дым, доносились пронзительные крики, визг, грохот, слившиеся вместе и напоминавшие жуткий, проникавший в душу, вой. Теперь уже было ясно: горит город, гибнут  люди.
Мороз пробежал по коже лесника, но он не испугался, снял лыжи и спрятал их в кусты.
Спустив с плеч котомку, он извлёк оттуда замысловатые сапоги собственного изобретения с подошвами, напоминавшими звериный след, и стал переодевать обувь. Валенки он спрятал рядом с лыжами.
Наконец, постояв и немного подумав, Ермила перекрестился и трижды произнеся “Чур меня!”, медленно, петляя, пошёл по снежному простору в сторону города. Перейдя по заснеженному льду озеро и приблизившись к реке, лесник остановился. Шум уже стоял такой, что можно было оглохнуть! Горевший Вщиж был виден, как на ладони. Со всех его сторон валил густыми клубами дым. Видимо, враг уже овладел всем городом
Деревянные домишки, раскиданные по берегу Десны, ярко пылали. Неожиданно за дубовой городской стеной раздался треск, и пламя охватило большой златоверхий княжеский терем. Как-то разом потускнела сверкавшая медная кровля: сначала покраснела, потом потемнела и приобрела голубовато-серый оттенок... Крики о помощи разносились повсюду. Одновременно слышались какие-то гортанные, хриплые звуки, напоминавшие жуткое карканье.
– Половцы! – осенило лесника. – Неужели до нас добрались?!
О половцах он слышал только рассказы древних стариков, да и те утверждали, что уж сто лет, как русские князья усмирили их...
Дым шёл верхом, но вокруг стоял душный и полупрозрачный туман. Снег посерел от насыпавшегося пепла. Ермила подошёл к самой Десне и глянул на заснеженную реку. Грязный снег был истоптан множеством конских копыт без отпечатков привычных для русского глаза подков. Повсюду желтели пятна конской мочи и виднелись какие-то тёмно-красные полосы. Присмотревшись внимательнее, лесник вздрогнул: на льду во множестве лежали чёрные, раскинувшие руки трупы, от которых и тянулись кровавые следы.
– Так вот откуда нагрянули! – догадался Ермила. – Прошли по замёрзшей реке! Да тут же тысячи вражьих следов!
Шум и вопли доносились теперь из деревянной крепости. Лесник слышал и какой-то непонятный его слуху стук, как будто что-то тяжёлое глухо ударяло по камню. При этом величественная, одноглавая, златокупольная церковь с каждым ударом качалась и вздрагивала. Внезапно раздался  грохот, слившийся с ужасным, звериным воплем, хрустом и скрежетом, и святой храм рухнул, как подкошенный. Ермиле показалось, что зашаталась земля. От страха он упал на колени и скрылся в зарослях кустарника. В этот же миг запылали деревянные стены: дубовые брёвна, дымившиеся и кипевшие пеной, вдруг, как по команде, словно утонули в ярко-красном пламени. Шум в городе стал постепенно стихать и сменяться свистом и треском пожарища. Небо потемнело, и солнце, едва пробиваясь сквозь чёрный дым, напоминало зловещую и тревожную луну, словно осуждавшую кровопролитие.
Вдруг напротив куста, где сидел оцепеневший от ужаса и отчаяния лесник, у ручья, впадавшего в Десну, промелькнуло что-то белое. Это выбежали из города к реке две женщины, одетые в простые домотканные сарафаны. Озираясь по сторонам, отчаянно размахивая руками, они побежали по льду, намереваясь пересечь реку. Но им не удалось достичь и середины Десны, как из-за поворота со стороны моста неожиданно выскочили трое всадников. Женщины пронзительно закричали. Передний воин, поднявшись в седле, с силой метнул аркан. Одна из беглянок сразу же упала: петля захлестнула ей шею. Другая же продолжала бежать и уже была близка к спасительным кустам, когда раздался свист стрелы, и вторая жертва рухнула на лёд реки, обливаясь кровью. Всадники засмеялись каким-то необычным, булькающим смехом, и подскакали к запутавшейся в аркане женщине. Она встала на ноги и закрыла лицо руками. Владелец аркана что-то ей прокричал и показал рукой на мост. Женщина поняла и пошла за всадниками. Те в полном молчании поехали впереди, таща свою жертву за веревку.
Глядя на это злодейство, Ермила скрежетал зубами, но сделать ничего не мог. Со слезами от удушливого дыма, который валил от горевших стен крепости, и от собственного бессилия, он медленно пополз к лежавшей невдалеке от него женщине. Та была мертва: из шеи несчастной торчала большая оперённая стрела. Перевернув труп, лесник бросил тревожный взгляд на искажённое предсмертной мукой и страхом лицо. Оно оказалось незнакомым. При виде убитой Ермила, расстроенный и дрожавший, неожиданно успокоился и огляделся. Дым пошёл низом и скрыл от него город и таинственных врагов. Пора было уходить. Ермила в последний раз глянул на труп и остолбенел: наконечник стрелы, торчавший из шеи убитой, был совсем необычный – тупой, трапециевидный. Такого он ещё никогда не видел! Лесник осторожно сломал древко, взял в руку наконечник, покачал головой и спрятал его в карман. После этого он попятился, отполз к кустам и медленно поплёлся через заснеженный луг к тому месту, где оставил валенки и лыжи.
Всю дорогу перед его глазами стояли чужеземные  всадники. Их вид был страшным, необычным. Казалось, что враги прибыли из какого-то таинственного, неведомого мира. На их головах были надеты то ли треухи, то ли колпаки из звериной шерсти, напоминавшей рысью. За спиной у каждого висели колчан со стрелами и большой лук, а на поясе болтались то ли мечи, то ли длинные, кривые ножи. Из вытянутых рук торчали длинные пики с пучком конских волос у острия.
Лица врагов Ермила видел плохо, но заметил, что они были плоские с раскосыми глазами. Да и лошади у них были совсем другие: низкорослые, головастые...
– Какие-то чудные половцы, – заключил лесник, приближаясь к родимой сторожке. – Старики нам ничего подобного о них не говорили...
– Ну, что, батюшка?! – кинулась к нему прямо с крыльца  раскрасневшаяся от волнения жена. – Что же там случилось в Городе?
– Нет больше Города, Аграфенушка! Половцы..., – пробормотал Ермила и заплакал: все ужасы, увиденные им на реке, снова  встали перед глазами.
Отчаянно заголосила ему вслед жена, закричали перепуганные дети. Это отрезвило лесника.
– Успокойся, жёнушка, некогда плакать! Собирайся: одевай детей и тащи припасы. Уезжаем подальше без промедления! – приказал он. – Покойников не воротишь, а себя спасать надо!
И часа не прошло, как удобные, вместительные сани, запряжённые двумя сытыми лошадьми, уносили семью свидетеля жестокого вщижского погрома и их нехитрый скарб в сторону сельца Брянска – усадьбы черниговского князя Михаила.


Г   Л   А   В   А   2

К А К   Э Т О   Б Ы Л О

Два больших конных тумена монголов уверенно следовали на юго-запад. Во главе передового – самого прославленного и поредевшего в боях – стоял  молодой, но знаменитый военачальник Урянх-Кадан. Второй, почти полностью сохранивший свой состав, вёл не менее известный, но более расчётливый и осторожный Бури. Оба полководца со своими воинами не сходили с коней уже сутки: их набег по снежным русским просторам пока не принёс никаких весомых результатов. Степным воинам удалось разграбить и сжечь лишь несколько небольших сёл и погостов. Но укрытые непроходимыми лесами деревеньки спаслись: монголы избегали чащоб, испытывая суеверный страх перед могучими деревьями, считая их живыми существами, способными причинить вред незваным гостям.
Дальний набег был совершён сразу же после разгрома войска русского князя Юрия Всеволодовича 4 марта 1238 года на реке Сити. После этой победы уже ничто не сдерживало врагов: русские земли оказались беззащитными, неспособными к сопротивлению. Степные хищники задолго опередили молву о страшном разгроме Рязанского и Владимиро-Суздальского княжеств, поэтому  никто и не ждал их на обширном пространстве чернигово-северских земель. Лишь суровая русская зима мешала беспощадным врагам. И особенно снег. Морозов монголы не боялись: жестокие холода были им привычны и в родных степях. А вот сугробы были настоящим бедствием! Приходилось долго обходить снежные заносы, искать еле проходимые тропы, утомляя часто проваливавшихся в глубокие ямы коней. Конечно, если на пути воинства встречались реки, то по заснеженному льду захватчики передвигались быстрее. Но, к неудаче, им попадались лишь небольшие ручейки или озёра, поэтому всадники постоянно плутали по бескрайним просторам, проклиная в душе своих военачальников, устроивших этот набег.
Урянх-Кадан со своими воинами проскакал верст на пять вперёд от отряда Бури. Он ехал в самой середине тумена и почти не испытывал тех трудностей, которые выпали простым воинам, утопавшим в снегу. Слегка покачиваясь в седле, полководец дремал, вспоминая свою родную Монголию. Неожиданно к нему подскакал связной разведывательного отряда.
– Мой славный полководец! – крикнул он и разбудил темника. – Отважный Эргэ-нойон говорит: он увидел неподалёку от нас реку!
– Так! – буркнул Урянх-Кадан. – Это – добрый знак: где-то поблизости урусы! Надо готовиться к бою!
Немедленно во все концы отряда и к темнику Бури были направлены гонцы. Затем Урянх-Кадан, остановив движение своего войска, подозвал через вестового командиров каждой тысячи. После короткого совещания он отослал их в свои подразделения для беседы с сотниками и десятниками. Вскоре подъехал и посланец от Бури. Тот сообщил, что обнаружил в шести верстах от ближнего леса большую дорогу, достаточно хорошо утоптанную и ведшую, судя по всему, к какому-то крупному поселению.
Выслушав гонца, Урянх-Кадан приказал передать Бури, что сам вышел к реке и выслал вперёд разведку.
Рассвело. Чёрное звёздное небо в мгновение посерело, порозовело и, наконец, стало прозрачно-синим, жадно впитывая яркие солнечные лучи. Снег засветился, засверкал тысячами и миллионами искорок, вселяя в сердца жестоких степных воинов бодрость, веселье и жажду предстоявшей охоты. Конница монголов помчалась по присыпанному снегом льду Десны, закалившемуся  во время жестоких морозов, как по удобной проезжей дороге. Воины рвались в  бой, спешили, однако прошёл час, другой, третий, а перед усталыми конями всё ещё маячили необъятные снежные просторы с необитаемыми лугами и синевшими с обеих сторон реки лесами. Степные хищники несколько приуныли и стали постепенно впадать в полусонное, апатичное состояние. Они медленно покачивались в сёдлах, покорно следуя за своими боевыми товарищами.
Вдруг возникло оживление: из разведки возвратился посланный ещё на рассвете летучий отряд. Воины, не прекращая движения, слегка расступились, пропустив посланцев к полководцу. Урянх-Кадан внимательно выслушал донесение. Итак, его предположение подтвердилось! Впереди лежал большой цветущий город, жители которого и не подозревали о приближении врага.
Темник прищурился, улыбнувшись своей хищной, волчьей улыбкой. Ну, вот! Наконец-то далёкий путь монгольских воинов будет оправдан: здесь наверняка есть, чем поживиться!
После очередного быстрого совещания с командирами Урянх-Кадан отправил гонца к Бури с подробным сообщением о противнике и своём плане действий, предлагая тому внезапно атаковать город со стороны лесостепи, в то время как он сам обрушится на беспечных русских со стороны реки.
Ответ Бури пришёл очень быстро: план молодого полководца одобрен!
…В воскресный солнечный день жители Вщижа занимались своими обычными делами. Самые достойные из них пребывали в церкви – большом каменном храме, построенном ещё в прошлом веке греческими умельцами по заказу покойного, умершего бездетным, удельного князя Святослава Владимировича. Вёл службу священник Прокопий, грек, приглашённый в город  нынешним князем Олегом. На хорах стояла княгиня Мария со своими служанками, внизу толпились видные люди города: купцы, ремесленники, старшие дружинники.
Старый бездетный князь Олег остался дома по нездоровью. Он лежал на широкой тёплой постели в большой спальне своего златоверхого терема и грезил. Князю вспоминалось далёкое детство, молодой и красивый отец, нежная и ласковая мать…
Вдруг он проснулся. Со стороны теремного двора доносился быстро приближавшийся конский топот, сначала напоминавший сильный дождь, но постепенно превратившийся в цокот множества копыт. Внезапно раздался чей-то отчаянный, дикий вопль, и в одно мгновение княжеский терем буквально затрясся от ужасного шума, какой издают многие тысячи людей, закричав едва ли не одновременно. Князь вздрогнул, с усилием приподнялся и стал медленно слезать на пол. С большим трудом он доковылял до окна и раздвинул ставни: в глаза ударил солнечный свет, в потоках которого по всему двору метались растерянные люди, преследуемые вооружёнными всадниками.
– Неужели это сон?! – подумал князь Олег и ущипнул себя за щеку. Но это был не сон. С треском ворвалась в окно большая оперённая стрела, рассыпая вокруг себя снопы искр и едва не задев ему голову. Ударившись в стену, стрела воткнулась в податливое дерево и, ярко вспыхнув, подожгла окрашенные брёвна. Князь не успел опомниться, как вся его спальня запылала и наполнилась удушливым дымом.
– Вот и смерть моя наступила! – подумал он и склонил своё измученное болезнями тело в сторону иконостаса, невидимого из-за пожарища. Некому было помочь последнему удельному владыке: в тереме не было ни души! Стоя на коленях, князь Олег громко и истово молился. Постепенно его голос затихал: подошла беспощадная смерть от угарного удушья...
В мгновение ока город был захвачен врагами и подожжён. Несчастные жители не успели опомниться, как были почти поголовно перебиты. Даже детей степные хищники умерщвляли с невероятной жестокостью, словно  избавляясь от свидетелей своих злодейств. Снег по всему городу почернел и покраснел от крови.
Часть вщижан попытались спастись в ближайшем лесу на пути к княжеской усадьбе-пасеке. Но когда они выбежали на опушку, где стоял дом пасечника, управлявшего здешним княжеским хозяйством, их со всех сторон окружили монгольские всадники. Они не щадили никого. Вопли и стоны умиравших были слышны за несколько вёрст. Кровавую лужайку так и назвали потом «Рудня» в память о безжалостной массовой резне.
В это же время захватчики, овладев всей городской крепостью, окружили каменную церковь и попытались ворваться в неё. Но прихожане накрепко затворили железные ворота и решили не сдавать свой последний оплот.
Священник и дьякон в праздничных ризах продолжали торжественное воскресное богослужение.
– Молитесь, дети мои, – спокойным уверенным басом промолвил отец Прокопий. – С нами Господь! Да услышит Он  наши молитвы и воздаст нам!
– Господи, помилуй! – троекратно пропел церковный хор, и прихожане стали громко славить Бога, вымаливая спасение от неведомых, ужасных врагов.
Монголы подкатили к церкви особые осадные тараны, которые они везли на всякий случай с собой. С первых же ударов церковь закачалась и дрогнула, обдав нападавших кирпичной пылью и камнепадом. Враги настойчиво продолжали сокрушать прекрасное здание. Они ещё больше ожесточились, услышав пение молившихся в храме. Наконец, после особенно сильного удара, церковь покосилась и с шумом рухнула, задавив своими сводами всех, кто находился внутри. Пострадали и захватчики. Каменные балки обрушились и на стенобитные машины, придавив своей тяжестью около двух десятков монголов! Их товарищи, услышав шум и вопли, кинулись расчищать завал, но помочь не смогли ничем: из-под обломков боевых таранов удалось извлечь только одни трупы. Их сложили на открытую повозку и отправили к усадьбе-пасеке покойного князя, где в большом доме управляющего расположились главари монгольского войска.
Уничтожив всех, кто мог оказать сопротивление, степные воины разбрелись по всему городу. Одни обирали и грабили трупы, другие поджигали уцелевшие дома и постройки, подливали горючую смесь на бревенчатые стены крепости. Особый отряд воинов с большими глиняными горшками обходил разбросанные по всем улицам трупы. Монголы вскрывали брюшину покойников и извлекали оттуда белый нутряной жир – их знаменитое горючее зелье! В плен были захвачены только женщины. Из них отобрали два десятка самых молодых и красивых и повели к лесной княжеской усадьбе. Остальных же на глазах уводимых безжалостно перебили своими кривыми мечами, побросав трупы в пропитавшийся  пеплом и кровью снег. Напуганные женщины, крепко связанные монгольскими верёвками, быстро следовали за всадниками, тащившими их своими длинными волосяными арканами.
Среди несчастных, плакавших, потерявших всякую надежду на спасение вщижанок, шла и молодая красивая купчиха Василиса, муж и сыновья которой были в отъезде на далёкой чужбине. Она всячески подбадривала отчаявшихся баб, стараясь их успокоить.
– Не плачьте бабоньки, – говорила она. –  С нами Господь, если мы ещё не испили из смертной чаши!
– Куда же волокут нас эти лютые враги? – спросила её, размазывая слёзы на грязном лице,  белокурая четырнадцатилетняя красавица Влада, невеста княжеского управляющего пасекой.
– Не знаю, – ответила Василиса, – наверное, в свой плен. Но помолимся Господу, чтобы отвратил от нас жестокую напасть!
Наконец конвоиры подвели измученных пленниц к крыльцу усадебного дома. Здесь они оставили их ненадолго под охраной здоровенных, зверского вида воинов, а сами отправились на делёж награбленного добра.
В большой просторной избе за столом сидели монгольские полководцы и слушали отчёт своего «денежника» – китайца Цзян Сяоцына. Тот быстро перелистывал пергаментные страницы толстой книги, исписанной мелкими иероглифами.
– Серебра...четыре мешка, да меди...пятнадцать мешков..., – он остановился и посмотрел на военачальников. – А вот куда же девать этот мелкий хлам? – Китаец опустил руку, достал из-под скамьи мешочек и высыпал на стол целую кучу розовато-серых шиферных пряслиц. Из другого же мешка он извлёк груду стеклянных браслетов и показал их темникам.
– Что это такое? – спросил Урянх-Кадан.
– Судя по словам этих бестолковых урусов, это – их мелкие деньги! – улыбнулся «денежник».
– На кой шайтан они нам? – пробормотал Бури. – Выбрось этот мусор подальше!
– Подожди-ка, – остановил его Урянх-Кадан. – Заберём стекляшки: ещё пригодятся. Но кругляки эти никому не нужны!
– Ну, что ж, – усмехнулся учёный китаец, – тогда я вычёркиваю этот мусор из свитков денежной книги!
– Вычёркивай! – кивнул головой Бури и засмеялся. – Хватит нам тут белого серебра и красной меди!
И довольные полководцы, похлопав по плечу своего казначея и вызвав охрану, отправили его с захваченным добром в обоз.
Вдруг за окнами раздались громкие женские голоса, плач и причитания.
– О,  славное дело! – обрадовался Бури. – Молодцы наши верные воины: добыли нам на потеху баб-урусок!
Он засмеялся и вышел на крыльцо. Урянх-Кадан остался сидеть на скамье и о чём-то напряженно думал.
– Эй, вы! – крикнул Бури стоявшим около связанных женщин охранникам. – Ведите-ка, молодцы,  сюда этих красоток! – Он указал ладонью правой руки на жену убитого гончара Руту, стоявшую в обнимку с тринадцатилетней дочерью, и, возвращаясь назад в избу, добавил. – Да кликните-ка сюда всех начальников тысяч и сотен!
Как только все военачальники собрались в усадебном доме, темники приступили к своему излюбленному и обязательному после взятия каждого крупного населённого пункта обряду: общему надругательству над пленными женщинами. Сначала сами Урянх-Кадан и Бури при всех, прямо на столе, под восхищённые крики своих подчинённых жестоко изнасиловали мать и дочь, а затем таким же образом поступили и тысячники. Когда же осквернённые и замученные женщины потеряли сознание, верные рабы, крепко державшие их за руки и ноги, раскачав, бросили бездыханные тела в угол, а сами отправились за другими жертвами. Постепенно на смену военачальникам подходили всё новые и новые монгольские воины, попеременно насилуя несчастных вщижанок.
Груда сваленных друг на друга обнажённых тел всё росла... А на улице выстроилась целая очередь желавших проявить свою мужскую силу злодеев.
Неожиданно дверь в избу широко распахнулась, и в светлицу, растолкав толпу, ворвался не по-монгольски высокий и стройный воин, одетый в необычно богатый тулуп из хорошо выделанной и раскрашенной коричневой краской овчины. Он с достоинством подошёл к столу и, не глядя на лежавших беспомощных жертв оргии, слегка поклонился отдыхавшим полусонным темникам.
– Мир тебе и слава, Болху-Тучигэн! – крикнули те в один голос и подскочили со скамьи. – Жизнь, процветание и власть повелителю сотен туменов!
– К счастью своих рабов, великий полководец жив и здоров! – усмехнулся посланец Бату, глянув на стол: здоровенный монгол, напуганный властным видом нежданного гостя, стоял в растерянности без штанов у ног своей жертвы, являя собой жалкий и беспомощный вид...
Вся изба  задрожала от громкого и хриплого хохота. В углу зашевелились очнувшиеся несчастные.
– Ладно. Теперь к делу! – произнёс, уняв смех, гонец. – Вот вам приказ непобедимого повелителя: нынче же, без промедления, идти на север! Ни одного полёта птицы на задержку! Следуйте за мной!
– Повиновение и молчание! – крикнул Урянх-Кадан.
Все монголы, кроме главных военачальников, встали и выбежали на улицу. Уже с крыльца зазвучал призывный сигнал походного рожка, и, как по мановению волшебной палочки, конные воины построились в правильные колонны.
– Что же делать с этими бабами? – указал рукой на копошившихся женщин Бури.
– Я сам о них позабочусь! – бросил в ответ Урянх-Кадан. – Иди же на общий сход!
По приказу своего темника монголы загнали остальных, не подвергшихся насилию женщин, в избу, а вслед за ними туда же занесли и трупы погибших при падении церкви воинов. Дверь избы наглухо заколотили большими деревянными брусками.
– Принесём же жертву священную душам наших братьев! – прокричал Урянх-Кадан и первым бросил зажжённый факел в солому, которой обложили весь дом.
– Слава павшим за величие нашего повелителя!!! – закричали стоявшие вокруг всадники и стали швырять в избу горящие дротики.
В мгновение ока усадьба ярко запылала, источая едкий дым и освещая быстро опустевшую лесную поляну. Две длинные чёрные колонны из степных хищников быстро продвигались на север в сторону  города Козельска на соединение с основными силами Бату.               

Г   Л   А   В   А   3

                В   С Т О Л Ь Н О М   Ч Е Р Н И Г О В Е

Княжич Роман сидел в своей светлице за большим дубовым столом и писал. Ох, и много же задал ему на этот раз учёный грек Феофан! Нужно было подробно изложить содержание прочитанных десяти страниц греческого «Номоканона»! А саму книгу учитель унёс с собой. Будто неясно, что написать по памяти на русском языке греческие премудрости не так просто!
Но будущий князь не только в силах справиться с этой задачей, но и обязан! Так сказал иноземный наставник. Спорить бесполезно! Учёбу благословил отец Романа – великий черниговский князь Михаил, которому заморский учитель обходился недёшево.
Роман пытался протестовать, спорил с отцом: ведь ему уже скоро тринадцать! Старший всего на два года брат Ростислав уже ходит в военные походы! Его даже в шестилетнем возрасте отец оставлял княжить за себя в Великом Новгороде! Да и ныне батюшка ушёл с братцем Ростиславом в Галич, а Чернигов доверил своему двоюродному брату Мстиславу Глебовичу!
Княжич отложил в сторону гусиное перо и задумался...
В памяти всплыли события недалёкого детства – лето 1229 года в Великом Новгороде. Ярко горят свечи в молитвенном зале собора святой Софии. Светло как днем. Пахнет ладаном и горячим воском. Лики святых сурово и укоризненно смотрят на людей. Сверху с хоров тянется громкое, торжественное, ангельское пение во славу Господа. Храм битком набит людьми, душно, хочется пить... Вот откуда-то сверху спускаются и подходят к княгине Агафье, державшей за руку четырёхлетнего княжича Романа, отец Михаил Всеволодович со старшим сыном Ростиславом.
; Иди, сынок, тяни жребий..., – говорит в мгновенно установившейся тишине торжественным басом князь Михаил.
– Возьми вон там, в алтаре, в белой серебряной чаше, два свитка, сынок, – уточняет мать. – Смотри, вытащи только два, один должен остаться...
К ним подходит высокий длиннобородый монах, берёт кудрявого, белокурого Ростислава за руку и ведёт к алтарю...Вот мальчик опускает руку в чашу, нащупывает там какие-то плотные трубки и быстро достаёт две из них. Какое разочарование: всего-навсего свёрнутые в рулон бумажки!
Монах на глазах у всех выхватывает их и несёт к князю Михаилу. В это время хор вновь затягивает торжественную церковную песнь, а княгиня-мать обнимает и целует растерянных Романа и Ростислава. В алтарь с величественным видом входит одетый в роскошные золотые ризы священник. Он поднимает серебряную чашу и несёт её над головой. Князь и знатные люди города с нетерпением ждут. Остановившись перед ними, священник, троекратно перекрестившись, извлекает из сосуда свёрнутый и перевязанный  красной лентой пергамент.
– Во имя отца, сына и святого духа...аминь! – громко произносит в полной тишине, как бы пропев, батюшка. – Новым владыкой Господина Великого Новгорода избирается наш глубокочтимый и преданный Господу отец Спиридон…дьякон!
Радостная улыбка освещает лицо князя Михаила Всеволодовича: как бы смягчаются суровые черты, исчезают морщинки со лба и отец становится другим...Смеётся довольный братец Ростислав, трижды крестится мать. Молча, без признаков волнения, стоят в углу монахи, попы, «лучшие люди». Вновь запевает хор, из толпы выходит вперёд на всеобщее обозрение одетый в праздничные ризы новый архиепископ Великого Новгорода и всем низко кланяется…
Острый запах ладана и чего-то сладкого, таинственного ударил в ноздри Романа. Что-то тёплое коснулось его щеки. Матушка! Перед ним стояла княгиня Агафья, высокая, стройная, голубоглазая. Дочь волынского князя Романа Мстиславовича, она впитала в себя всю красоту и прелесть своих родителей в сочетании с силой, строгостью, необычайной женственностью и добротой, свойственной русской матери.
– Заснул, мой сладкий! – проворковала княгиня, гладя кудрявого мальчика по головке. – Вижу, что забавно тебе всё это, – лукаво улыбнулась она и прижала его к себе. – Старайся же, милый мой отрок, не гневать батюшку... Знания за плечами не носить!
– Ох, как же утомила меня эта муть, маменька! – нахмурился, готовясь заплакать, княжич. – Зачем мне эти греческие свитки? Вон, смотри, Ростислав с батюшкой побывали в Киеве и Галиче! Говорят, что они уже не раз сражались в Галичине! Только я тут один сижу за ерундой!
– Это не так, дитя моё жалкое! Не думай, что напрасно батюшка принуждает тебя к учёбе. Вот чему учит этот свиток..., – княгиня взяла в руки увесистый рулон. – Как надо домом да уделом управлять. Если будешь умело держать в своих руках семью, значит, и с княжеским уделом справишься! Тут обязательно нужна грамота! Не сможешь этому научиться – жизнь пойдёт не так, как надо! От князей нужны не только ратные подвиги… Нужно уметь управлять своими людьми! Вот, к примеру, «Поучение» князя Владимира Мономаха ...Там сказано...
Вдруг хлопнула дверь, и в светлицу вбежал княжеский дворецкий. Пожилой, широкоплечий, грузный, с огромной рыжей бородой, он проявил  неожиданное проворство и поясно поклонился княгине.
– Княгиня-матушка! – громко крикнул он. – Прибыл какой-то поп, говорит, будто из-под Владимира! Страшен он своим диким видом, ведёт безумные речи! Уж не знаю, как тебе об этом рассказать!
– Успокойся, Фёдор, – молвила с невозмутимым видом княгиня, скрывая тревогу. – Пойдём же к тому тёмному гостю и узнаем о его жалкой нужде.
Роман почувствовал какое-то непонятное волнение и устремился вслед за ними.
Они спустились по лестнице вниз в большой зал, где на скамье у входа, охраняемого двумя преданными слугами, сидел укутанный в суконный армяк сгорбленный старик. Увидев княгиню, странник встал и обнажил свою облысевшую седую голову.
– Отец Василий! – громко, пронзительно крикнула княгиня Агафья и бросилась к неожиданному гостю. Обняв её, старик отстранился и заплакал.
– Что с моей падчерицей, батюшка?! – еле проговорила, дрожа от волнения, напуганная женщина.
– Марьюшка жива, княгинюшка, – пробормотал священник. – А вот её супруг, славный князь Василий Константиныч и великий князь Юрий Всеволодыч...
– Неужели умерли?!
– Да...умерли... Жестоко убиты!...
– Как..., – Агафья ухватилась за скамью, перед её  глазами всё поплыло, потемнело... Слуги бросились к госпоже, удержали её от падения, усадили. Фёдор побежал за водой.
Когда все немного успокоились, отец Василий начал своё медленное, сбивчивое повествование.
Добирался он до Чернигова почти целую неделю «с трудом превеликим» – по заснеженным тропам, через леса и болота. Сначала ехали на телеге втроём. Однако, не пройдя и половины пути, лошадь так утомилась, что пришлось её вместе с возчиком оставить в одном лесном монастыре. После этого уже передвигались пешком вдвоём до Рыльска, а оттуда он шёл один: заболел попутчик и остался в городе. Сколько бед пришлось претерпеть в дороге, холод, голод! А всё случилось из-за нашествия неведомого иноземного воинства на восточную Русь. Одни называли врагов монголами, другие – татарами...Но дело не в названии... Враги пришли несметными полчищами, сначала разорили рязанскую землю, а затем взялись и за владимиро-суздальскую. Когда рязанцы прислали к Юрию Всеволодовичу своих людей с просьбой о помощи, великий владимирский князь даже не стал их слушать. Страшные степные захватчики окружили и сожгли Рязань, а потом пошли грабить и жечь все русские земли.
Запылали и владимирские города.
Опомнившись, князь Юрий стал поспешно, лихорадочно собирать войско для отпора. Один из конных отрядов великого князя возглавил его племянник – ростовский князь Василий Константинович, муж Марии, дочери князя Михаила Черниговского. Но было уже поздно.
Накануне злополучной битвы княгиня Мария и отец Василий, её наставник с детства, вместе с малыми детьми укрылись у ростовского епископа Кирилла под Белоозером в небольшом лесном монастыре.
5 марта в их убежище прибежали отправленные на разведку монахи и сообщили, что татары разбили войско князя Юрия, перебили всех русских воинов и лишь немногих взяли в плен. Епископ Кирилл, бросив своё убежище и презрев страх, сразу же выехал со своими людьми на двух повозках к месту кровавой битвы. Там, среди множества трупов, им удалось отыскать изуродованное, обезглавленное тело великого князя… Да и то только благодаря княжескому одеянию, какое почему-то не сняли поганые, жестоко обобравшие остальных покойников.
Останки несчастного Юрия Всеволодовича доставили в ростовский храм Богоматери. А на другой день туда же привезли и тело князя Василия Константиновича, найденное сыном одного сельского священника в Шеренском лесу.
Как потом рассказали, израненный ростовский князь попал в плен к татарам и был притащен на аркане к их военачальнику Бурундаю. Тот, восхищённый мужеством удалого воина, предложил ему служить новому господину – татарскому царю. Но князь Василий с гневом и возмущением отверг предложение врага и был сразу же беспощадно убит...
Вдовствующая княгиня Мария, епископ и народ со слезами встретили останки отважного воина. Тела Василия Константиновича и Юрия Всеволодовича поместили в одном гробу и торжественно похоронили.  Накануне похорон отец Василий и был послан своей воспитанницей Марией к отцу и мачехе в Чернигов...
Когда усталый гость закончил своё повествование, в тереме стало тихо. Но стоило лишь княгине Агафье вздохнуть и всхлипнуть, как покои княжеского дома охватили плач, стоны и стенания. Со всех сторон сбежались слуги, горничные девушки и стали каждый по-своему выражать своё сочувствие семье князя.
В это время со стороны улицы послышались стук и топот копыт, входная дверь распахнулась, и в терем вошёл запыхавшийся княжеский телохранитель.
– Князь Мстислав Глебыч вернулся с охоты! – громко выкрикнул он.
– Так пусть же идёт сюда, – сказала, вытирая слёзы, Агафья Романовна, – и посылает человека к моему супругу в Галич. Авось вернётся мой Михайлушка, наш надёжный защитник!
               

Г   Л   А   В   А   4

В    К Н Я Ж Е С К О Й    У С А Д Ь Б Е

Лесник Ермила гнал лошадей что есть мочи. Сперва по заснеженной просеке, какую сам прорубал в густой чащобе с помощью слуг князя Олега. Последний удельный князь Вщижа был скуп и рачителен, требовал от людей бережливого отношения к лесу, который и кормил, и поил вщижан. Для наблюдения за порядком в лесу князь сам иногда выезжал на места, поэтому он позаботился о лесных просеках, которые были одновременно и удобными для проезда в телеге дорогами. Вот благодаря такой княжеской заботливости и сумел лесник со своей семьёй незаметно для врага проехать через лес до деснинских лугов.
Как только Ермила добрался до болотистой местности, где дорога поворачивала к Десне, он сбавил скорость, ослабив вожжи, и стал пристально вглядываться в снежную даль. Нигде не было видно ни души: местность хорошо просматривалась. Лошади спокойно шли вперёд, несмотря на снежные заносы. Привычные к поездкам лесника в любую погоду, они как бы понимали, что хозяин не подведёт их. Наконец, беглецы вплотную подъехали к Десне. Лесник остановил лошадей, вышел из повозки и приблизился к заснеженному льду реки. На снегу виднелись только заячьи и волчьи следы. А ведь снег выпадал в последний раз вчера утром! Значит, проклятые кочевники ещё не прошли по этой дороге! Ермила перекрестился и глянул в сторону родного Вщижа. Верстах в десяти от него в северо-восточном направлении ползла снизу вверх огромная чёрная дымовая туча.
Вернувшись к повозке, лесник уселся на своё место и натянул вожжи: лошади быстро пошли по речному берегу.
– Ну, что там, батюшка? – спросила его Аграфена. – Не видно врагов или какой угрозы?
– Только клубится далёкий дым, Аграфенушка, но вражьих следов на снегу нет. Нужно погонять лошадей, пока я не въеду на лёд.
Они двинулись дальше в полной тишине. Дети, укутанные тёплыми платками, мрачно молчали, прижавшись к матери.
Ещё через пару вёрст Ермила нашёл удобный въезд на реку, и вскоре сани потянулись по речному, покрытому снегом льду. Неожиданно из-за излучины Десны навстречу беглецам выскочили двое всадников. Лесник вздрогнул и схватился за рогатину. Аграфена вскрикнула и стала громко, плачущим голосом  молиться. К счастью, всадники оказались своими. Это были вооружённые тяжёлыми копьями городецкие мужики в грубых овчинных полушубках.
– Кто ты такой и куда путь держишь? – спросил  густым басом Ермилу рослый, плечистый, бородатый всадник. Лесник посмотрел на него и успокоился: – Слава Господу, что не половцы!
– Ох, дяденька, – заголосила Аграфена, – уж так мы напугались, думали, что вы – проклятые половцы!
– Что ты, красная девица! – засмеялся  второй мужик, совсем ещё молодой, с небольшой русой бородкой. – Откуда тут взяться половцам: до наших лесов они не добираются! Вот там, в степях...
– Как это не добираются!? – возмутился Ермила. – А кто же тогда разорил город Вщиж? – И он махнул рукой в сторону чёрной тучи.
– Да что ты такое говоришь?! – изумился старший всадник. – Как же это случилось?!  Или ты смеёшься над нами?!
– Какое там смеяться! – буркнул лесник и  коротко  рассказал о том, что сам  видел. Слушая его, мужики всё больше и больше мрачнели.
– У меня там сестра во Вщиже! – сказал старший городчанин, когда Ермила замолчал и поморщился, сдерживая чувства.
– А у меня – невеста! – вскрикнул молодой  и  засуетился в седле. – Гнать туда на выручку нам надо!
– Не горячитесь! – остановил его лесник. – Не одолеть вам одним несметные полчища поганых! Если бы вы глянули тогда на лёд Десны...Да там их, едва ли не тьма тьмущая! Скачите-ка лучше в Городец да княжьему управляющему обо всём расскажите, чтобы поганые не застали его врасплох.  Да усадьбу надо укрепить!
– Что ж, твоя правда! – крикнул молодой всадник, поворачивая коня. – Погнали тогда к управляющему, нечего зря тратить время!
И они быстро  поскакали в сторону своего села.
Ермила продолжил путь  и уже без препятствий и  остановок ещё засветло подъехал  к большой княжеской усадьбе, называемой  Брянск и расположенной в пятидесяти верстах от Вщижа вниз по Десне. 
Он въехал на большую крутую гору по хорошо утоптанной, извивавшейся между двумя холмами, постепенно поднимавшейся вверх дороге.
Небольшая крепость, стены которой окружали княжескую усадьбу, хорошо охранялась. Ворота, правда, были открыты, но прямо перед ними стояли двое вооружённых, одетых в добротные бараньи тулупы княжеских слуг.
– Кто ты такой и зачем сюда приехал?! – громко, неприветливо крикнул ближайший  стражник.
– Лесник Ермила из Вщижа. Еду к управляющему, чтобы рассказать о набеге половцев! Они начисто сожгли Вщиж!
– О, Господи! – выпучили глаза оба воина. – Заезжай тогда побыстрей да иди к воеводе. Вот уж беда-то!
Лесник с семьёй проехали по внутреннему городку и остановились у большого двухэтажного бревенчатого дома княжеского управляющего. Там уже их ждали: от ворот поступил невидимый для гостей, но известный в крепости, свой особый сигнал.
Ефим Добрыневич, брянский управляющий усадьбой Михаила Черниговского, приветливо встретил семью лесника. Усадил за дубовый стол, обогрел, накормил.
Выпив чашу крепкого мёда, Ермила начал свой рассказ. Гостеприимный хозяин со своей женой Варварой внимательно слушали его и лишь периодически обменивались тревожными взглядами.
 Не успел лесник рассказать и половину того, что хотел, как Добрыневич, дождавшись паузы, кликнул своего домашнего слугу и потребовал немедленно созвать всех старших дружинников. Всё было сделано очень быстро. Собрав воинов и челядь, управитель стал отдавать срочные распоряжения.
– Так, Домаслав пойдёт к западным воротам, Рудак – к восточным, а Преслав и Онфим – к северным и южным! Облейте водой все дубовые стены, пока ещё морозно! Варите смолу, отоприте склады, чтобы воины разобрали дротики и стрелы! Внимательно осмотрите все луки и камнемёты! А на ночь учредим караул! Будем почаще менять стражников!
Он ещё долго давал команды и наставления, и Ермила с женой, слушая всё это, понимали: перед ними настоящий военачальник, который так просто не сдаст свой маленький детинец.
– Эх, если бы стоял тогда такой воин во главе вщижской стражи! – подумал Ермила.
Но вот Ефим Добрыневич сделал всё необходимое и вернулся к гостям. – Что ж, теперь рассказывай, – молвил он и приветливо улыбнулся. – Стар я стал, шестой уже мне десяток, не так поворотлив, как в молодые годы, а говорить и делать нужно много: увы, непонятливы наши люди!
Ермила подробно изложил  остальную часть своего рассказа. Когда он дошёл до эпизода с необычной стрелой, Добрыневич вздрогнул и едва  не перебил его.
– Так где же она, стрела эта? – спросил, наконец, он, когда лесник замолчал.
– Вот! – ответил  Ермила и протянул ему  извлечённый из кармана железный предмет.
– Матушки мои! – вскричал Добрыневич. – Да какие же это половцы, голубчик ты мой!? Это же монголы, татары!!! – Он долго не мог успокоиться и всё ощупывал наконечник вражеской стрелы. – Выходит, что они постреливают из луков в морозец? Научились, значит, гады ползучие!
Лесник с недоумением посмотрел на собеседника.
– Видишь ли, – стал объяснять ему Добрыневич, – я сам встречался с этими татарами, которых по-разному называют... И не просто встречался, вот, полюбуйся! – Он задрал штанину и показал огромный белый рубец на икре левой ноги: как будто целый кусок плоти был вырван жестоким и неведомым зверем. – Это – след такой игрушки! – И он бросил железку на стол. – Вот так!
– Так, значит, то не половцы?! – вскрикнула испуганно Аграфена.
– Истинно, что они – татары! Лет тому пятнадцать назад я столкнулся с ними! – кивнул головой управитель. – О, то  рать была прежестокая!
И он рассказал гостям о событиях, пережитых им в те недалёкие годы.
Ефим Добрыневич был тогда одним из старших дружинников в войске нынешнего черниговского князя Михаила и вместе с ним приехал на княжеский Совет, который проходил тогда в Киеве. К русским князьям обратились за помощью бывшие лютые недруги – половцы – на которых напали неведомые и жестокие враги, пришедшие с юга, со стороны Хазарских гор. Князья долго спорили, многие из них не хотели помогать разорителям русской земли. Но победило «слово златое» князя Михаила Всеволодовича, поддержанного Даниилом Романовичем Волынским. Они рвались в бой, желая испытать свои силы. И русские войска пошли в половецкие степи!
На Днепре у города Заруба в русский стан прибыли послы от татар, их было с десяток человек. Они предлагали князьям мир и союз против половцев. Но Михаил Всеволодович, проявив вспыльчивость, неожиданно для всех приказал перебить татар. С ним пытались спорить – послы ведь люди неприкосновенные – но он и слушать не захотел!
Когда же русские подошли к Олешью, к ним вновь явились посланники от врагов и смело, невзирая на угрозу их жизням, заявили: – Если вы такие безбожные, что убиваете послов, то мы не будем с вами больше говорить. Бог один для всех, да пусть он тогда рассудит, кто прав между нами теперь. Пусть же будет жестокое сражение, берегитесь!
Услышав эти слова, князья сильно опечалились, понимая, что не только правы, но смелы и отважны степные воины. Этих послов не тронули и беспрепятственно отпустили.
И вот на реке Калке состоялась ужасная битва! Её трудно описать словами. Степь окуталась пылью и туманом. Татары так быстро напали на половцев, стоявших впереди, действовали так слаженно и умело, что и часа не прошло, как они разбили их и погнали прямо на русские рати. Половцы метались, как зайцы, по всему полю и вносили смятение в ряды русских. Битва закончилась печально. Разгневанные враги перебили большую часть княжеских отрядов, погибли многие русские князья, в том числе и черниговский Мстислав Святославович со своим сыном. Михаилу Всеволодовичу и Даниилу Галицкому с превеликим трудом удалось спастись, добравшись до своих ладей на реке. Сам Ефим Добрыневич, раненый стрелой в ногу, истекая кровью, сумел лишь с помощью верного друга и быстрого коня уйти от погони.
– Вот как завершилась наша первая встреча с татарами! Князь Михаил Всеволодыч заполучил черниговское княжение, а я, хромой и раненый, тут засел! – заключил управляющий и задумался.
– А вот ты сказывал про морозец, – промолвил Ермила. – Не стреляют-де  тогда вражеские луки?
– Как бы это объяснить?  Вот  мы тогда добыли не один татарский лук и стрелы к ним. Такие, надо бы прибавить, тугие и дальнобойные! Бьют они едва не за версту и без промаха! А вот зимой луки эти не сгибаются!
– Да я сам видел, как поганый выпустил калёную стрелу! – не унимался лесник. – Значит, морозец им не помеха!
– Кто их знает, – засомневался Добрыневич, – нынче, в марте, слабы морозы и едва не течёт...Да, ладно уж, оставим мы эти татарские луки. Иное дело, как тут эти степные хищники объявились? Правда, я слышал, что ещё в начале зимы они вторглись в рязанскую землю. Князь Михаил присылал сюда гонца из Чернигова, когда об этом узнал, и наказал укрепить усадьбу. Вот я исполнил княжескую волю и построил здесь крепость!
– Да, тут врагу не развернуться! – воскликнул Ермила. – Крепость невелика, но устоять может! Не знаю, смог ли бы кто взять эту неприступную гору! Однако ж, во Вщиже была защита премощная! Какие были стены! Не зря этот город назвали «Вщижем» ещё во времена Владимира Красное Солнышко!
– Так что же это слово значит? – вмешалась в разговор молчавшая до сих пор Варвара. – Какое-то чириканье: чиж, учиж!
– Жители называют так колючий озёрный орех, – улыбнулась Аграфена. – Бывало в детстве мы частенько ходили с девками до озерца недалёкого да вщижи там собирали!
– Так ведь этот колючий орех называется «чилим»! – засмеялся Добрыневич. – Так мы всегда говорили, но чтобы «вщиж»…
 – Но  это не так! – возразил лесник. – Чилим…значит вся трава ореховая с корнями, а сам плод – вщиж! Выщиж, выползок, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула головой Варвара. – Значит, назвали город  из-за ореха, крепкий, мол, такой и колючий!
– А оказалось, что пал ваш «орешек» в одночасье! – сказал с грустью управляющий. – А я всё-таки думаю, что название этого города пришло не от ореха. Тут всё просто. Крепостца всегда  называлась «вежищей». Вот вам и название! Со временем переделали,  потому как в разговоре, что «вжищи», что «вщиж», считай одно! Народ любит коверкать слова, вот и всё тут! А я ведь посылал гонца к князю Олегу, сразу как узнал о рязанской напасти, и подал ему тогда совет, чтобы укрепили город и крепость!
– Он был стар, болен, и совсем запустил дела, – пробормотал Ермила. – А его ратная дружина не готовилась к битвам и осаде. Все ударились в пьянство и гульбу!
– Это так, – кивнул головой Добрыневич. – Князь этот Олег, если говорить правду, был нашему Михаилу Всеволодычу как кость в горле! Почитал себя таким великим правителем! И совсем не слушал великого черниговского князя! Однако же, царствие ему небесное! Вряд ли этот несчастный уцелел в поганском погроме!
Поговорив ещё немного и напоив гостей горячим брусничным взваром, Ефим Добрыневич подозвал слугу и распорядился устроить лесника с семьёй в большой тёплой комнате своей избы.
– Утро вечера мудренее! – сказала ласково Варвара, провожая гостей в спальню. – Отдохните, а завтра уж придумаем, как с вами быть.
Плохо спалось Ермиле с женой в эту ночь. Беспокойно ворочались и кряхтели на большой постели дети. До утра со всех концов крепости доносились глухие, протяжные крики часовых: – Большая башня! Всё тихо! Малая башня! Не спи там!


Г   Л   А   В   А   5

С П А С Е Н И Е

Купчиха Василиса лежала на столе, широко раскрыв от отвращения и ужаса глаза. Над ней склонился, медленно покачиваясь, насильник, распространяя вокруг себя отвратительный запах немытого тела, пота и прогоркшего бараньего сала.
Вдруг что-то произошло. Как-будто в избу ворвался свежий ветер. Монгол как-то обмяк и отвалился от своей жертвы. Несчастная женщина поняла, что он почему-то утратил свою мужественность. Раздался громкий хриплый каркающий смех. И тут, казалось, захохотали даже стены! Затем кто-то спереди у окна, где сидели на скамье вражеские главари, быстро заговорил на гортанном, непонятном русской женщине, языке.
Василиса скосила глаза и увидела говорившего: это был посланник Бату, довольно красивый, по сравнению с толпившимися вокруг монгольскими воинами, мужчина.
Купчиха отметила про себя, что у этого человека и голос, и манеры были особенными. На груди у него висела небольшая серебристого цвета пластина, отражавшая свет и  мерцавшая при разговоре и движении властного гостя. Неожиданно ей показалось, что с этим неведомым, уверенным в себе, сильным человеком придёт её спасение от неминуемой гибели! Василиса тяжело задышала: её молодое и здоровое тело не хотело умирать! Мысленно она обратилась к милосердному Богу, умоляя его сохранить ей жизнь.
И видимо молитвы жалкой и измученной страдалицы дошли до Господа. После нескольких слов красивого монгола раздался шум шагов уходивших воинов, и вскоре изба опустела. Вслед за тем вся комната вдруг наполнилась кричавшими, плакавшими женщинами.  Они обступили со всех сторон голую Василису, всплескивая руками и истерически дрожа. Некоторые уже выплакали все слёзы и только визжали, не веря, что счастливо избежали насилия.
Снова хлопнула дверь, и монголы стали заносить и укладывать на пол какие-то тюки. Женщины при этом заголосили громче. Со двора донёсся стук забиваемых в стены дома гвоздей, а потом всё затихло. Но буквально через мгновение послышался громкий протяжный крик чужеземного воина, и вдруг вся изба задрожала от дикого, оглушавшего, общего вопля злодеев!
Этот шум привёл в такой испуг несчастных вщижанок, что все они, не выдержав, рухнули, как подкошенные, на пол, ожидая смерти.
С улицы теперь уже шли другие звуки: мощный тысячекопытный топот удалявшихся врагов, редкие хриплые крики монгольских командиров да какой-то непонятный гул и треск. Под этот шум Василиса приподнялась и стала медленно слезать со стола. Наконец она встала на ноги и, пошатываясь, осторожно пошла, обходя лежавших, стонавших женщин, к чёрной куче, громоздившейся у входа.
– О, Господи, да тут же одни покойники! – вскрикнула купчиха. – И тела – вражьи! Значит, Господь и их наказал! – Она потянула входную дверь, но та не поддалась. – Заколотили намертво, супостаты окаянные!
Вдруг запахло гарью, и густой едкий дым стал быстро заполнять избу. Теперь уже всё было ясно: враги решили просто-напросто сжечь их! Ужас охватил несчастную Василису. Она схватилась руками за грудь и громко застонала: выходит, напрасны были её молитвы: спасения от ужасной смерти нет! Рядом голосили лежавшие на полу бабы. Глядя на них, жалких и отчаявшихся, купчиха стала постепенно приходить в себя.
– Однако же, я совсем нагая! – опомнилась она, наконец, и огляделась. В углу у самой двери валялись какие-то тряпки. – Да вот же наша одежда, злодеями теми сорванная! – догадалась Василиса. Она подошла к бесформенной куче и стала быстро выбирать свои вещи. В это время сзади к ней приблизилась другая женщина и тоже стала рыться в тряпье. Купчиха посмотрела на подругу по несчастью. Это была Влада, бывшая невеста пасечника.
– Что же, Владушка, надо одеваться, – всхлипнула Василиса. – Уж хоть смерть примем, но в одежде, без срама!
– Твоя правда, Василисушка, – прохрипела сорвавшая голос девушка, – стыдно-то больно в сраме таком перед Господом встать!
Довольно скоро к ним присоединились и другие женщины, выискивая свои платья и сарафаны. У четверых нашлись даже полушубки: вражьи всадники захватили их прямо на улицах.
Дым в избе уже так сгустился, что только благодаря свечам, оставленным врагами, ещё хоть что-то можно было разобрать. Одни женщины уже кашляли, хватались за грудь и задыхались. Другие бегали по избе, стучали в заколоченные дверь и окна, бились о стены.
– Послушай-ка меня, Влада! – промолвила вдруг купчиха. – Ты же была невестой здешнего пасечника! Неужели ты не ходила к нему в гости?.. Ну, как бы тебе сказать, на…любовные свидания?
– Ну, ты скажешь! Разве такое дозволено? – возразила девушка. – Ну, если только..., – вдруг она вздрогнула и схватила за руку Василису. – Ох, Василисушка, хаживала и помню!..
Тут она вскочила и, уже одетая, побежала к другой стене избы, где в углу всё ещё лежали в полуобморочном состоянии изнасилованные женщины.
– Подымайтесь! – крикнула им Влада. – И живо одевайтесь! Я знаю, как спастись! Здесь есть выход!
Уже одевшиеся бабы кинулись приводить в чувство лежавших.
Влада просунула руку в большую щель бревенчатой стены в углу у самого пола и стала что-то быстро тянуть. Сначала ей удалось выдвинуть и высунуть большое короткое бревно, а вслед за тем уже длинные сухие сосновые жерди, и перед обезумевшими от радости бабами открылся довольно большой, как раз по ширине человеческого тела, лаз. Наконец, находчивая девушка пролезла внутрь и стала с шумом возиться в глубине простенка. Вскоре в избе похолодало и потянуло свежим морозным воздухом. Однако дыма не только не убавилось, но стало ещё более душно и даже темно. Гудение и треск снаружи усилились: видимо пламя неумолимо приближалось.
– Давайте, жёнушки! - крикнула с каким-то визгом вернувшаяся в дымную комнату Влада. – Лезьте туда каждая! Но без ссор, не давитесь!
Бабы начали спорить, кто первый полезет в спасительное отверстие, но Василиса немедленно прекратила раздор. – А ну-ка! – толкнула она стоявшую впереди женщину, супругу княжеского дворецкого, Забаву. – Лезь! И поживей!
Та не стала себя упрашивать, и вскоре в избе остались лишь едва пришедшие в чувства жертвы насилия. Они копались в куче тряпок, не находя своих вещей.
– Какие же вы дурищи! – крикнула купчиха. – Что возитесь там как тараканы в кадке! Ну-ка, бегом к лазу!
– Да мы же нагие! Стыдно такими вылезать на свет Божий! – пробормотала одна из несчастных.
– Вот уж бестолковые! – рассердилась Василиса. – Хватайте же  свои жалкие тряпицы и – вон наружу! Там оденетесь!  О жизни надо думать, а не о суетном сраме!
Она схватила в охапку первую попавшуюся под руки женщину и потащила её к отверстию в стене. Та стала сопротивляться.
– Лезь, сука! – заорала купчиха, потеряв терпение. – Что мне, помирать теперь из-за тебя, глумной!?
Баба беспрекословно полезла в тёмный провал. Вслед за ней устремились и остальные. Василиса выбралась последней и едва успела вытащить ноги, как в избе что-то загудело, зашипело, и дом весь вспыхнул, как сухой тростник. Мгновение, и вся постройка зашаталась, крыша поползла как-то неуклюже вглубь, и, наконец, рухнула внутрь здания с грохотом и треском.
– Отойди, матушка! – закричала стоявшая  в десяти шагах от Василисы Влада. – Вон балка, балка падает!
Купчиха подпрыгнула и вовремя: огромный огненный столб рухнул прямо у её ног, осыпав женщину целым снопом горячих искр.
– Ух, ты, Господи! – перевела дух Василиса. – Еле от напасти избавилась!
– Родная ты наша, спасительница! – заголосили стоявшие рядом бабы. – Как бы мы без тебя тут справились!?
– Хвалите не меня, но девицу эту! – показала рукой купчиха на Владу. – Это она нас освободила! Если бы не её пасечник…
Тут она осеклась и замолчала.
Тем временем женщины стали приходить в себя. Одни из них внешне спокойно и безучастно сидели на разбросанных вокруг брёвнах  и смотрели на догоравший дом, другие плакали, вспоминая недавние события.
Вдруг Елица, дочь известного городского скорняка Синко, вспомнила о доме.
– Батюшки! – завопила она. – Там же мамочку мою злодеи до смерти убили! Я сама видела, как её зарубил косоглазый ирод! Ох, горе, горе-то какое!!!
Бабы громко заплакали, запричитали.
– А ну-ка, замолчите, дуры! – крикнула решительно Василиса. – Или вы хотите, чтобы на ваши крики вернулись супостаты?! И себя и нас загубите! – Плачь тут же прекратился. – Давайте-ка  думать, жёнушки, что нам делать дальше. Ведь уж сумерки,  близка ночь, а нам некуда головушки преклонить!
Но думать пришлось только одной купчихе, остальные всё никак не могли очнуться от пережитого.
– Так вот что, подруженьки, надо нам сделать, – размышляла вслух Василиса. – Сначала нужно найти какой-нибудь приют. Может где изба уцелела... И надо всех нас посчитать!
Когда посчитали, удивились. Оказывается, ни одна женщина, захваченная в плен врагами, не погибла.
– Восемнадцать! – крикнула Влада. – Слава Господу: все живы!
– Ну, так пойдём тогда в Город за пристанищем! – подвела итог купчиха. – А там уж надумаем, что дальше делать.
И толпа измученных, едва сохранивших силы  вщижанок, медленно двинулась  по  истоптанной, забрызганной кровью дороге.
Шли молча, каждый думал о своём, радость недавнего спасения прошла едва ли ни с первыми мыслями о доме. А по мере приближения к городу путницы всё больше начинали впадать в отчаяние от безысходности: по дороге встречались лишь изуродованные трупы и догоравшие нижние части жилищ.
– Что же перед нами?! – вскрикнула неожиданно горшечница Рута, как только процессия вышла из леса. – Неужели это наш жалкий Город!?
Перед ними предстала зловещая тёмно-серая пустыня. Города не было. Несколько холмов, окутанных дымом, чётко вырисовывались на сумеречном фоне ближайших лесов. Куда-то исчезли стены некогда грозной крепости. В прах превратились прекрасные терема знати и зажиточных горожан. Со стороны церкви серела какая-то бесформенная, напоминавшая небольшую горку кирпично-каменная куча.
Как завороженные, молча, глядели бабы на это страшное зрелище и всё никак не могли оторвать глаз.
Понимая, что сейчас нельзя дать им вновь придти в отчаяние, Василиса решила отвлечь их. В этом ей помогли недавняя спасительница Влада и скорнячиха Елица, пришедшая, наконец, в себя.
– Давайте-ка, жёнушки, к Десне спускайтесь! – громко сказала купчиха. – Уж тут нам делать нечего! Отойдём от города и тогда подумаем!
Но всё оказалось не так просто!  Почти целый час ушёл на уговаривание нежелавших уходить вщижанок. Лишь с превеликим трудом, когда, казалось, терпение уже лопалось, три  мужественных женщины сумели отвести несчастных от руин своего родного города.
Когда они вышли на лёд, уже было довольно темно. Мороз усилился, и одетые в домотканые сарафаны женщины стали замерзать. Полушубки были у немногих.
– Вот что, жёнушки, – сказала вдруг княжеская птичница Добрава, до этого времени молчавшая, – давайте-ка надевайте на себя тряпицы, какие есть, без промедления! – Она протянула большой узел. – Я прихватила их, когда услышала крики. Валил же дым! Думала, приключился пожар… Да хоть бы тряпьё вынести… Как видите, не напрасно!
Бабы безучастно стояли на другом берегу Десны и безмолвно смотрели на дымившиеся развалины.
– Ну-ка, одевайтесь, хватит так стоять, дуры бестолковые! – рассердилась Василиса. С помощью пришедших в себя женщин она стала извлекать из мешка птичницы одежду и натягивать её на стоявших, как жерди, страдалиц.
– Нет, жёнушки, так не пойдёт! – крикнула Елица. – Или замёрзнуть вы тут захотели?! А ну-ка одевайтесь!
В это время со стороны города донёсся длинный, протяжный волчий вой! За ним последовал какой-то отчаянный звериный вопль со стороны леса, и скоро уже все окрестности огласились ужасными, наводящими страх и тоску звуками...В мёртвом городе появились новые, ночные хозяева!
Женщины вздрогнули, сбились в кучу и прижались друг к другу.
– Ну, образумились, глупые? – молвила с гневом Василиса. – Зачем вы стоите, как каменные столбы? Волчьей сытью захотели стать?
– Ох, Василисушка! – запричитали бабы, почувствовав новую страшную угрозу. – Спасай же нас, выводи отсюда, матушка!
– Одевайте же на себя тряпицы, вам данные, – вмешалась  Добрава. – Уж до смерти бы не замёрзнуть!
– А путь нам ещё предстоит тягостный, – добавила купчиха. – До лесной Ермилиной сторожки. Я думаю, что проклятые супостаты ничего не знали об этой сторожке! Там мы и найдём себе укрытие! Идти, правда, пять или шесть вёрст, но некуда деваться! А значит, спасутся те, кто потеплей оденутся!
Теперь с ней никто не спорил. Быстро натянув на себя предложенную одежду, закутавшись тряпками, смирившиеся бабы кучно пошли за Василисой в сторону большого леса. Сначала шли через снежные сугробы, путаясь ногами в ямах и рытвинах, спотыкаясь и падая. В кромешной тьме вела купчиха своих подруг по несчастью через кусты, окружавшие реку и озеро, а потом и по усыпанному снегом льду. Постепенно женщины выстроились в правильную колонну, в которой самые сильные шли впереди, вытаптывая снег, а самые слабые и измученные – сзади.
Неожиданно Василиса и Влада наткнулись на две параллельные, плотно укатанные дорожки.
– Вот уж чудо какое! – воскликнула купчиха. – Неужели лыжня?
– Да, лыжня, матушка! – обрадовалась Влада. – Давайте же только по ней идти! Не приведи, Господи, собьёмся с этой удачливой тропинки!
И они, повеселев, направились по лыжне лесника Ермилы, который, сам того не ведая, явился истинным спасителем немногих чудом уцелевших жительниц Вщижа.               

Г   Л   А   В   А    6

В   В Е Л И К О М   К И Е В Е

Солнце вставало над Десной, озаряя своими лучами проснувшийся Чернигов. Многочисленный народ толпился на берегу реки около двух больших гребных княжеских судов, стоявших у пристани. Семья князя Михаила Черниговского уезжала в Киев. Одетые в сверкавшие доспехи дружинники стояли в почётном карауле, пропуская на суда только известных им княжеских людей. Те быстро сновали взад и вперёд, перенося и укладывая всевозможные тюки с княжеским имуществом. Наконец, всё было готово, и любопытный народ зашумел, заволновался: к пристани подъехала княжеская повозка, сопровождаемая конной охраной. Из большого открытого возка вышла высокая стройная светловолосая женщина – княгиня Агафья – а за ней устремились дети: падчерица Феодулия, двадцатипятилетняя белокурая красавица, второй по старшинству сын Роман, которому шёл тринадцатый год, одиннадцатилетний Мстислав, девятилетний Симеон и семилетний Юрий. Поскольку княжич Роман был здесь старшим в семье мужчиной, он с гордостью и решимостью первым взошёл на борт огромной лодки, украшенной яркими красно-сине-жёлтыми парусами и, дождавшись, когда вся семья заполнит середину судна, где слуги приготовили для высоких путешественников удобные с мягкими пуховыми подушками сидения, отдал приказ двинуться в путь.
Заиграл походный рожок, слуги спустили ненужные из-за безветрия паруса, и гребцы дружно, в лад, ударили вёслами о воду.
Небольшая флотилия быстро отошла от пристани и, оказавшись на середине реки, отдалась воле течения, понёсшего суда на юг в сторону Киева.
Путь был недолог. Каких-нибудь полтораста вёрст отделяли стольный Чернигов от «матери градов русских» – великого Киева.
Княжич Роман, сидевший на передней скамье, недолго смотрел в прозрачные воды реки да на поросшие лиственными деревьями берега. Он думал о будущем, о том, что ожидает его в Киеве. Ведь теперь его отец – великий киевский князь! Сбылась мечта черниговского потомка Рюриковичей: он достиг прижизненной вершины славы!
Всё случилось так неожиданно и скоро. Без войны, без изнурительных походов. Прежний великий киевский князь Ярослав Всеволодович, получив известие о гибели своего старшего брата Юрия в битве с татарами, сразу же уехал из столицы: принимать под своё правление владимиро-суздальские земли. Правда, перед этим он отвёз свою семью в Великий Новгород, нетронутый степными завоевателями, а уже потом устремился в разгромленный край. Но Михаил, отец Романа, не стал дожидаться дальнейших событий, и, оставив в Галиче сына Ростислава, вошёл со своей дружиной в древнюю столицу Руси.
Киевляне встретили нового князя сдержанно: не было торжественных церемоний и изъявлений верности, а киевский митрополит даже попытался увещевать его не спешить объявлять себя великим киевским князем.
Однако Михаил сумел убедить лучших людей и священников в законности своих действий, поскольку он по старшинству имел полное право на самый почётный на Руси «стол»: Ярослав был моложе его на двенадцать лет…
– Не за благо земных сокровищ, но за воинскую славу беру Киев! – говорил знати новый киевский князь. Мнение же князя Ярослава, который в своё время отнял у него Великий Новгород, его совершенно не интересовало.
Как будто не было угрозы со стороны жестоких, беспощадных татар! Князья продолжали свои междоусобицы и споры по-прежнему!
Вот и теперь для обострения отношений с другими Рюриковичами Михаилу остался только один шаг – венчание на великое киевское княжение. И черниговский князь, пренебрегая опасностью, его сделал. Поспешно, чтобы никто не помешал ему осуществить свой замысел, он  вызвал из Чернигова свою семью, договорился с высшими духовными пастырями и решил венчаться до начала лета 1238 года.
 Княжич Роман, несмотря на свой отроческий возраст, понимал, что впереди их  ожидают многие трудности. Он боялся за отца, мать, вспоминая рассказы своего учителя и «калик перехожих» о княжеских междоусобицах  и  кровопролитиях. Много говорили за последние дни и о неведомых, страшных врагах – татарах – за одну зиму разоривших самые богатые и цветущие земли северо-восточной Руси.
Страшные вещи рассказывали недавно и люди брянского управляющего Ефима Добрыневича о расправе степных хищников над жителями города Вщижа. Оказывается, злодеи даже разрезали животы покойникам и так уродовали трупы, что их нельзя было потом опознать! Отец, князь Михаил, правда, успокаивал, говорил, что это Божья кара и что черниговские земли в силах сами отбиться от новых  врагов.
 – Разогнали хазар, печенегов и половцев. И татар одолеем! – утверждал он. – У нас, слава Господу, есть могучее войско и верные  люди. Мы не суздальцы!
Великий князь оправдал вщижский погром как справедливое Божье наказание и святой промысел.
– Олег Вщижский был постарше меня, – объяснял князь Михаил. – Он считал себя равным мне и совсем не признавал власти Чернигова. Из-за этого я не ездил во Вщиж, да и князь Олег также не был нашим гостем, не проявляя ко мне своего почтения! Что ж, царствие ему небесное, а нам – богатую землю!
Отец вскоре послал людей в Брянск с наказом: забрать все Олеговы владения, навести там порядок, побыстрей срубить избы для новых поселенцев и посадить на местах своих, преданных Чернигову, управляющих.
Тревожные мысли не давали покоя княжичу Роману, уверенность отца почему-то не успокаивала. С грустным лицом сидела на своей скамье и княгиня Агафья. Молчали, глядя на всё расширявшуюся Десну, младшие княжичи.
– Матушка, – спросил Роман, обернувшись к княгине, – как ты думаешь, удержит ли   наш батюшка Киев?
  – Не знаю, сынок, что тебе сказать, – улыбнулась, смахнув слезу, мать. – Батюшке видней, что нужно делать. Боюсь я только за Ростислава. Батюшка оставил в Галиче моего отрока! А это – земля моего брата и вашего дяди Даниила! Зачем нужно было отнимать у него этот город? Братец ведь рассердится!
– Не горюй, матушка, – промолвил Роман. – Ведь ты сама говорила, что батюшка знает, что надо делать. Дядюшка Даниил не будет гневаться! Я думаю, что они объединят свои силы и укроют нашу землю надёжным щитом!
– Дай-то, Господи, чтобы так! – перекрестилась княгиня. – Мы тогда спокойно заживём и не будем знать горя! Так вот, сынок, твой дядя Даниил очень силен! Ещё отроком он поборол немало знатных молодцев! А какой он умный!
– Матушка княгиня! – закричал вдруг с кормы старший дружинник. – Вот уж Днепр перед нами! Совсем недалеко до Киева! Верст шесть, не более!
Путешественники с интересом смотрели, как их суда быстро и плавно входят в великую реку. В том месте Днепр, принимая в себя Десну, становится широким и полноводным. Таким могучим, как его видели древние греки, назвав Борисфеном.
Солнце уже было высоко, когда княжеская семья прибыла, наконец, в древнюю столицу Руси. Красота большого города, ошеломившая путешественников, когда они любовались Киевом со стороны реки, сразу же померкла, как только они пристали к большому речному причалу. Здесь стояли всевозможные суда. От огромных купеческих ладей, привезших товары из далёкой Византии, до мельчайших рыбачьих лодок! Весь Днепр был покрыт дощатыми плотами и однопарусными стругами! Пристань буквально кипела суетившимися, кричавшими людьми. Одни тащили корзины с рыбой, другие – какие-то бочонки. А с большого, видимо, иноземного корабля грузчики выносили и укладывали на телеги длинные разноцветные тюки со многими товарами.
Занятые своими делами люди, казалось, не замечали высоких гостей. Но княжескую семью встречали. Когда их маленькая флотилия пристала к берегу, княжич Роман увидел небольшой отряд одетых в блестящие латы воинов, сопровождавших богато одетых горожан и священников. Они махали руками, улыбались, что-то кричали. Как только княгиня Агафья и её дети выбрались на берег, к ним сразу же подошёл высокий, с длинной седой бородой, старик. Он приветливо улыбнулся и как бы осветил своим ласковым взглядом княжескую семью.
– Хлеб-соль и здоровье, матушка княгиня! – громко сказал киевлянин. – Рады видеть тебя и ваше семейство! Добро пожаловать!
Обменявшись несколькими приветственными фразами со встречавшими, княгиня с детьми быстро направилась в сторону большой, богато украшенной повозки с четырьмя чёрными, как смоль, лошадьми.
В это время князь Михаил сидел на скамье в знаменитой светлице святого Владимира. Окружённый своими боярами и городской знатью, он, хмурый и раздражённый, напряжённо думал. Князь был чрезвычайно разгневан только что вышедшим от него посланцем владимиро-суздальского князя Ярослава. Тот так грубо и бесцеремонно передал послание своего повелителя, что испортил настроение всему собранию! – Ярослав рассердился, когда я занял славный Киев! – возмущался про себя князь Михаил. – Мало Ярославу такой богатой земли, как его великое суздальское княжение! Вот уж скупец! А когда я стал князем Новгорода Великого, так Ярослав влез и туда! Отнял у меня тогда тот богатый северный город! Теперь он об этом забыл и не видит моего нынешнего старшинства! Ну, ничего, у Ярослава уже не та сила! Да и наглый посол заявил, что я не должен венчаться на великое киевское княжение! Ещё грозился местью Ярослава! Какое бесстыдство! – Михаил ударил кулаком по столу: – Эй, мои верные бояре! А не казнить ли нам этого хама лютой смертью? Разве можно так позорить княжеское имя?!
– Что ты, господин наш великий князь! – молвил ближайший к нему  боярин. – Посланец тут не повинен! Твой давний недруг, князь Ярослав, говорил его губами. Княжеский слуга покорен своему господину! Хвалить надо княжеских слуг за такое усердие. А поэтому, вот тебе мой верный совет: не горячись, князь, и прости этого холопа. А Господь тебя сторицей  вознаградит!
– Ладно, Акинф, – успокоился князь Михаил, – бес с ним, с этим посланцем! Давай-ка думу думать по нынешнему делу. Надо ли приглашать на венчанье смоленских князей?
– Великий князь! – ответствовал воевода Благомир. – Я думаю, что не надо теперь созывать князей. Пошли им лишь весть о твоём старшинстве и венчании!
– А может отложим это венчание? – вмешался митрополит. – Пошлём гонцов в Суздаль к князю Ярославу, на Волынь, к князю Даниилу, да в Смоленск? А уж как тогда решат все князья, так пусть и будет...Больно тревожно нынешнее время! Не нужно бы ссориться!
– Ну, уж нет! – возразил ему великий князь. – От затяжки будет только вред! И если собрать всех князей на совет, ничего хорошего не выйдет! Теперь – мой славный Киев! Не отдам его, как тогда Великий Новгород! Вот уже весна кончается, а у нас вместо дел только одна говорильня?! Завтра же будет венчание!
На следующее утро главный и самый большой православный храм Руси – киевская София – до отказа наполнился народом. Торжественная служба проходила пышно, с множеством свечей и ангельскими песнопениями. Князь Михаил не пожалел ни сил, ни средств на церемонию своего вознесения к вершине земной власти.
Княжеские дети, стоявшие на хорах в окружении своих наставников и старших дружинников, с умилением смотрели, как митрополит одевал на головы князя Михаила и княгини Агафьи сверкавшие драгоценными камнями венцы.
– Слава Михаилу, великому киевскому князю! – громко крикнул стоявший рядом с митрополитом церковный служка. – Много лет господину нашему!
– Слава!!! – закричали стоявшие в храме горожане. Гул многих голосов далеко вышел за пределы храма. Не сумевшие попасть на службу киевляне истово крестились, узнав о свершившемся. Благовестный колокольный звон разнёсся по всему великому городу. Торжественная процессия величественно и плавно двинулась от собора святой Софии к княжескому терему.
Когда все гости вошли в пиршественную залу и уселись за богато уставленные яствами столы, митрополит произнёс хвалебное слово новому великому князю и благословил предстоявшую трапезу.
В это время в залу неожиданно вбежал княжеский охранник. – Милостивый великий князь! – крикнул он. - К тебе посланник от Даниила Волынского! Просит твоего срочного приёма!
– От князя Данилы? – удивился и нахмурился  Михаил Всеволодович. – Ну, что ж, он вовремя решил поздравить меня! Пусти же его сюда...
В полной тишине к княжескому креслу приблизился, обойдя стол, высокий, чернобородый и чернобровый воин в богатой, подбитой тёмной куницей, одежде, густо покрытой дорожной пылью. Сняв с головы отороченную куньим мехом шапку, посланник поясно поклонился князю и быстро, глядя ему прямо в глаза, произнёс: – По воле Господа и великого галицкого князя Даниила, говорю тебе, Михаил Черниговский! Не в добрый час ты взял город Киев, не по Божьей воле ты отнял у меня Галич! Зачем ты послал своего сына Ростислава на мои города и вотчины? Господь всё видит и знает: не будет тебе счастья на несчастье брата! От себя же и галицкой земли я шлю тебе жестокое проклятье и беспощадную вражду до конца моих дней!


Г   Л   А   В   А    7

Ж И З Н Ь    П Р О Д О Л Ж А Е Т С Я

Стучали топоры, валились великаны-сосны. Мужики быстро ошкуривали стволы, оттаскивали с помощью лошадей брёвна, а затем, измерив их своим нехитрым инструментом, укладывали готовый строительный материал в правильные стопки. В полдень на поляну, где работали дровосеки, приезжали длинные повозки с тремя лошадьми, на которые погружали массивные столбы и отправляли их к только что восстановленному свайному мосту через Десну. Там брёвна выгружали, а телеги отсылали назад в лес. Тем временем с другого берега реки прибывали верхом на конях новые мужики и, привязав толстыми пеньковыми верёвками брёвна к упряжи своих лошадей, волокли их через мост к месту большой стройки.
Избы рубились под зорким глазом городецкого управляющего Насвета Калиновича, который, в свою очередь, выполнял распоряжение Ефима Добрыневича из Брянска.
К лету 1238 года все земли бывшего вщижского удела отошли к великому киевскому и черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу. Не было ни споров, ни борьбы. Все управляющие покойного князя Олега Вщижского беспрекословно подчинились воле Михаила, перешли  к нему на службу и явились в Брянск с подробными отчётами о доходах и расходах с поселений Речицы, Городца, Княжичей и  Жирятина. Так исчез прежде беспокойный, но процветавший удел.
Брянский управляющий уже на следующий день после получения известия о вражеском набеге направил на место сожжённого Вщижа своих людей. Отряд возглавил лесник Ермила, оставивший семью под сенью гостеприимного дома Ефима Добрыневича. Как и следовало ожидать, прибывшие обнаружили лишь догоравшие на пустынном месте угли и пепел. Здесь уже пребывали городецкие мужики, которые собирали по всему городищу трупы и укладывали их на телеги. Невдалеке, на месте бывшего городского кладбища, городчане рыли огромную яму, готовя братское погребение погибшим. В отдельных гробах не хоронили – трупы были настолько истерзаны и изуродованы, что узнать кого-либо было просто невозможно.
Здесь же суетился и городецкий поп Поликарп, который, обходя трупы и махая кадилом, читал над останками несчастных убиенных слова заупокойной молитвы.
Больше недели убирали мужики тела горожан, а когда с этим справились и предали их земле, наступил черед плотников: из Брянска пришёл приказ срубить три-четыре десятка изб.
– Город вы теперь не возродите, – сказал Ефим Добрыневич, – но пусть хоть тут будет село. Не надо оставлять безлюдным такое богатое и славное место!
Ермила сразу же после осмотра пепелища отправился с двумя брянскими дружинниками на своей повозке в сторожку. Он очень боялся, что враги сожгли его лесной дом  и уничтожили всё имущество, ведь во время бегства они мало что сумели увезти.
Каково же было изумление лесника, когда, приблизившись к сторожке, он увидел дым, струившийся вверх из печной трубы! Осторожно подойдя к крыльцу, лесник тихонько поднялся по ступенькам вверх и толкнул дверь. Он едва не оглох, когда услышал пронзительные женские крики и визг. Лишь когда всё успокоилось, Ермила узнал, кто были его гости, и несказанно обрадовался.
С купчихой Василисой он был знаком ещё с отроческих лет. Они долго водили дружбу и даже любили друг друга. И если бы не богатый молодой купец Илья, кто знает, может быть Василиса вышла бы замуж за Ермилу…
Женщины рассказали о своём счастливом спасении, утаив лишь самую неприятную часть их испытаний – позорное насилие от монгольских воинов, о котором они договорились раз и навсегда забыть. Спали они вповалку, едва поместившись, в большой и малой комнатах избы. Пищи у них было достаточно, поскольку Ермила был хорошим хозяином и заготовил на зиму немало снеди.
По прибытии в сторожку бабы быстро, по очереди, помылись в баньке лесника и привели себя в порядок, починив порванные платья и сарафаны и даже, отобрав в чулане Ермилы заячьи шкурки, которых там было превеликое множество, собирались шить себе полушубки...
Лесник рассказал  бедным женщинам о том, что он увидел на пепелище, о мужиках, которые убирали трупы и о счастливом спасении всех остальных русских поселений, до которых не дошли злодеи.
После столь неожиданной и радостной встречи Ермила отправился назад в Брянск сообщить обо всём местному управляющему.
Ефим Добрыневич был приятно удивлён его рассказом о мужественных вщижанках и выразил свою готовность принять их всех у себя, обещая  устроить дальнейшую жизнь несчастных.
Сразу же на следующий день Ермила пригнал к своей лесной сторожке целую вереницу повозок, забрал всех спасшихся от верной смерти женщин и привёз их к управляющему, который с помощью своей жены быстро разместил их по избам. Сам лесник вскоре уехал выполнять новое распоряжение Ефима – помогать городецким мужикам в вырубке леса для строительства изб будущего села на пепелище. Вот Ермила и метался по лесным опушкам, выбирая зрелые, пригодные для рубки деревья, выискивая наиболее короткие пути доставки брёвен и стараясь так организовать работу, чтобы не нанести ущерба богатому, густому лесу.
Наступило лето, а лесник всё ещё скитался по делянкам, ругал мужиков, учил их как правильно и безопасно заготавливать лес. Нелегко ему было одному успевать и тут и там. Мужики менялись каждую неделю, и новоприбывших нужно было учить заново.
Как-то Ермила присел на бревно передохнуть и задумался.
– Вот ещё неделя-другая и завершится эта проклятая пора! Уж так, десятка два изб срубили. Да леса ещё немало заготовили. Даже о дровах на будущую зиму позаботились! Скоро поеду к семье и заберу их сюда, а там уж заживём по-прежнему! – решил он.
Неожиданно его мысли прервались топотом копыт приближавшегося всадника и зычным, протяжным криком: – Эй! Где же лесник Ермила обретается?!
Мужики приостановили работу и уставились на кричавшего. На коне сидел высокий, бородатый, одетый в богатую одежду, незнакомец. Его длинный иноземный кафтан цвета спелой вишни весь сиял серебряными нашивками и галунами.
– Илья Всемилич! – подскочил лесник. – Какими судьбами?! Издалека ли ты?!
Всадник соскочил с коня, бросив поводья стоявшему в оцепенении лесорубу, и подбежал к Ермиле.
– Будь здоров, славный Ермила Милешич! – воскликнул он, обняв и троекратно поцеловав лесника. – Не томи, мой детский друг, но скажи, что уж тут приключилось! Где же моя матушка и Василиса? Живы ли они?
– Василиса жива, Илья Всемилич... Тут она...неподалёку, в Брянске, у Ефима Добрынича, воеводы… Твоя супруга счастливо спаслась, а дело было так...
Купец Илья уселся на бревно рядом с лесником и внимательно выслушал всю историю от сожжения города до спасения и отъезда женщин в Брянск.
Когда Ермила завершил своё повествование, Илья долго и мрачно молчал, глядя невидящими, как-то сразу помутневшими глазами на стоявших рядом остолбеневших мужиков.
– Ну, что стали, окаменели, чай?! – крикнул лесник. – Ну-ка, за квасом сбегайте! Или не видите: не по себе человеку!
Купец выпил целую корчагу кислого бодрящего напитка и только тогда вышел из состояния полного отупения.
– А как же моя матушка? – простонал он. – Неужели её убили?!
– Да, убили, – кивнул головой Ермила. – Лишь те жёнки уцелели!
Илья захрипел и горько зарыдал. Лесник не мешал ему изливать свои чувства и терпеливо ждал.
Наконец купец выплакал все слёзы и, казалось, успокоился.
– Слава Господу, хоть Василисушка жива, – пробормотал он. – А что теперь делать? Я всегда могу срубить себе дом, но есть ли смысл ставить его тут? Города-то уж нет!
– Осели бы пока в Брянске, – кивнул головой Ермила. – А там надумаете, как дальше жить!
– Так и сделаю. Вот, право, я не знал, что моя Василисушка там осталась. Я проплывал возле Брянска на своём струге. Да лишь помахал рукой тамошним людям. Всё сюда спешил! Я еду от греков: побывал в самом Царьграде! Как только мы добрались до Киева, сразу же продали наш товар. Я узнал, что на киевском престоле нынче князь Михаил! Князь ведь великий киевский! Высоко поднялась звезда Михаила Всеволодыча! Вот позвал меня к себе этот пресветлый князь и расспросил о греках, удивлялся моим рассказам. А когда я воссел за княжеский стол и отведал с его лучшими людьми хмельного мёда, мне показалось, что нет на земле красивее места, нежели наш Киев, мать русских городов!
– А каков же он, князь Михаил?
– О, воин этот велик! Славный как делами своими ратными, так и управлением. Красив, высок и статен! Голос его громкий, как иерихонская труба, однако к своим людям он ласковый  и заботливый, очень добрый!
– Ну, уж так не говори!  Этот князь суров! Вот мне рассказывали, как он с татарскими послами расправился, как был страшен в битвах...
– Так на то он и князь, чтобы быть суровым с врагами! А к своим подданным он ласков и добр! Когда я прибыл ко двору князя, он был не в духе: пришёл посол от княжича Ростислава. Бежал этот княжич из волынской земли к угорскому королю: просить помощи! Князь Даниил вернул себе Галич и укрепил свою власть во всей Галичине. Богатые земли отпали от Михаила! Однако же, зная о таком поражении своего старшего сына и тяжёлых потерях, князь сохранял внешнее спокойствие и милостиво со мной беседовал! О вщижской беде я проведал уже на хмельном пиру… Там один княжеский советник обмолвился. Но сам князь Михаил не сказал мне об этом ни слова, хотя знал, что я купец из Вщижа! Смотри же, какой князь Михаил справедливый и заботливый!
– А как же твои дети, Илья Всемилич?
– Мои дети молодцы! Лепко моему уже двенадцать! Он мне теперь первый помощник. Очень смышлёный отрок! Не один раз оставлял я ему дорогой товар. Так он сумел не только уберечь его, но даже самолично торговал! Да выгодно так! А Избору, младшему, только вот десятый год исполнился! Но уж смекалист он! Слава Господу, что сыновья мне на радость даны: опора да утешение! Ни крика, ни слёз они не исторгли, когда узнали от меня о сожжении нашего города…злыми погаными! Только утешали меня и подбадривали во время пути: – Не горюй, тять, матушка-то наша жива! Не такова она, чтобы погибнуть от беспутных татар...Спасётся матушка, мы в это верим! – Вот только их вера да утешение силушки мне придали, чтобы все товары быстро и без суеты распродать. Так сюда и приплыли. А сейчас наш кораблишко стоит у того моста, что срубили недавно вместо погоревшего...Там на пепелище остались мои отроки и верные слуги. Я спрашивал у мужиков, которые рубили избы, не знают ли они, кто из горожан уцелел. Но они только отводили в сторону свои глаза и говорили всякое пустословие. Слава Господу, что городецкий управляющий пожаловал! Как только он узнал меня, так сразу же подал мне свою кобылу и послал сюда к тебе, в этот дремучий лес. А уж добраться сюда по протоптанной и усыпанной сосновой корой дороге было нетрудно. Скакал что есть мочи, чуть сердце не разорвалось. Благодарю тебя за правду и доброе слово о Василисе! Одна тяжесть на сердце осталась: матушка!
– Эх, Илья Всемилич,  мы тоже с Аграфеной потеряли всех городских родных! Когда же ты отстоишь в православной церкви заупокойную службу да поставишь свечи за душу своей дорогой покойницы, тогда, я думаю, примет наш милосердный Господь твою сердечную молитву, и спадёт тогда камень с твоей души!
– Благодарю тебя, Ермилушка! – вновь прослезился купец. – Вот видишь, как жизнь складывается. Сиднем просидел столько лет  да лишь слуг своих верных с товарами посылал в далёкий путь... А когда сам поехал, небывалая беда приключилась!               


Г   Л   А   В   А   8

Н Е Т   Б О Л Ь Ш Е   Ч Е Р Н И Г О В А

Княжич Роман ехал верхом по Торговой улице Киева в сопровождении двух десятков княжеских дружинников. Отец поручил ему осмотреть крепостные стены, башни, проверить готовность городской стражи и усиленных охранительных отрядов из городского ополчения к отражению первого нападения возможного врага до подхода основных сил.
Октябрь 1239 года был тревожным. Не оправдались надежды великого князя Михаила на счастливое избавление от кары господней – монголо-татар.
После разгрома северо-восточной Руси степные завоеватели только на небольшое время отложили  поход на южные русские земли. Они наводили свои порядки в Поволжье, великой степи, громя там племена и целые государственные образования. Но уже зимой 1239 года их большие отряды появились в разных частях Руси. Это было тяжёлое бедствие: русские князья  разучились сражаться с многочисленным врагом зимой. Обычно военные действия проходили весной, летом, иногда осенью. А зимой воины отдыхали. Готовились к будущим сражениям, приводили в порядок воинское снаряжение. Но это – в лучшем случае. Ибо порядки Владимира Мономаха, когда князь не сходил с коня и зимой и летом, давно ушли в прошлое. На смену строгости, практичности, готовности в любой момент отразить врага, пришли лень, праздность, бесхозяйственность. Воины совершенно отвыкли от зимнего ратного труда. Даже на охоту с князьями выезжали, как на пытку!
Вот и сейчас княжеские дружинники, совершая объезд, горько сетовали на свою несчастную судьбу, вспоминая лучшие времена.
– Раньше, бывало, встанешь, примешь кружечку хмельного мёда – и отдыхай себе заново! – говорил старший дружинник Ратибор своему товарищу, лучнику Мезене, медленно покачиваясь в седле за спиной Романа.
– Да, умели жить в старину русские люди! – ответствовал его собеседник. – Они были и поздоровей и повеселей, а нынче уж не то! Как встанешь поутру, так болит голова, словно с похмелья, а в глазах темно! Вот уж поясница стала подводить. Согнёшься порой,  да уж невмочь разогнуться! А ноги! – И они стали громко и нудно обсуждать свои старые болячки, проклиная недоброе нынешнее время.
Княжичу это надоело, и он обернулся к дружинникам.
– Что вы всё ноете да так противно! – возмутился он. – Какие же вы защитники города?! Распустил вас батюшка! Я расскажу ему о вас по возвращении! Хватит лежнями лежать, пора и совесть знать! Княжеские дружинники в былые годы ночами не спали, а если имели отдых, то ложились на сырую землю! Даже сам великий князь Святослав Игоревич! А вы как же?!
Оскорблённые воины замолчали. В полной тишине отряд продолжил путь по определённому великим князем маршруту. Ездили долго, княжич тщательно осматривал всё. Придирался, казалось, к мелочам. И дружинники, и стражники были очень недовольны!
– Вот уж, смотри, четырнадцать лет только стукнуло, а какой строгий! – пробурчал грузный краснолицый стрелок, охранявший с товарищами южные ворота.
– Да, далеко пойдёт этот княжич! – вторил ему товарищ, вчерашний кузнец. – Жизнь нам тогда будет не очень сладкая! Загоняет!
Особенно долго распекал Роман охрану крепостной стены города со стороны леса.
– Вот где язва нашей обороны! – сделал он вывод. – Если бы я был неприятелем, непременно бы сюда ударил!
– Да что ты, молодой господин! – возразил с ехидной улыбкой многоопытный Ратибор. – Да какой же олух полезет на наш город со стороны леса?! Здесь же скверный подступ и стены, пусть не самые лучшие, но вражеский натиск выдержат!
– Я тоже так считаю, – кивнул головой его приятель Мезеня. – Сколько было войн и вражеских набегов, но никто не додумался напасть на город с этого конца!
Роман покачал головой и задумался.
– Да, стену надо серьёзно крепить, – подытожил он, наконец, свои мысли. – Доложу батюшке, что не всё тут ладно. Вызывает тревогу и выправка охранников да ополченцев. Непригодны они для осады. Совсем не знают, как сражаться при неожиданном нападении! Надо бы учения с лучниками провести: отвратительно стреляют!
Однако князь Михаил Всеволодович не сразу принял сына: заседал на совете со своими боярами и вечевыми людьми. Прошёл слух, что огромное татарское войско двинулось на черниговские земли.
– Что будем делать? – спрашивал великий князь лучших людей. – Какой дадите мне совет? Как помочь Чернигову?
– А зачем, княже? – молвил боярин Фёдор. – Неужели сами черниговцы не отгонят тех нечестивых? Это, чай, не Владимир и не Рязань! Не пошли же татары на Великий Новгород! Чуют силу его стен и воинства! А Чернигов, неужели хуже? Сломают зубы степные хищники об его каменные стены!
– Да и князь Мстислав Глебыч – отменный вояка! – поддакнул княжеский конюший Злотко. – Он не зря сейчас княжит в Чернигове: без нас отобьётся! Не впервой ему громить врагов, пусть не татар, так половцев! Нет, не по зубам татарам славный Чернигов!
– Знаю, что мой двоюродный брат Мстислав – храбрый воин! – кивнул головой князь Михаил. – Но татары умеют сражаться! Они же в марте, поди, в одночасье, взяли Переяславль-Южный! Почитай, прямо с седла! А уж там была превеликая крепость и надёжные городские стены! Дуб, аж в три ряда!
– Да это всё наша беспечность, – вставил слово митрополит. – Небось, прохлопали врага и не успели подготовиться! Вот и взяли татары город с наскока! Так не получится с Черниговом! Этот город стоит на холме, да и река у его стен. До него неожиданно и хитро не подступишься!
– Незачем туда людей посылать! Сами управятся! – зашумели со всех сторон собравшиеся. – Надо, конечно, присматривать, как там дела… Если же будет заваруха, тогда и поможем ...
В это время в палату быстро вбежал княжеский охранник: – Великий князь! Человек из Чернигова!
Вслед за ним вошёл высокий, немолодой, измученный долгой дорогой, насквозь промокший монах. Поясно поклонившись Михаилу Всеволодовичу и собранию, он, без всяких предисловий и приветствий, начал свою речь.
– Великий князь! Я приехал из Чернигова, но не княжеским посланником, а по своей воле! А посланцы князя Мстислава к вам не добрались. Сегодня, восемнадцатого октября, рано утром, несметные полчища врагов напали на наш славный Чернигов. Я плыл в это время по Десне на лодке. Было так холодно, и я совсем не думал, что мне придётся в такую скверную погоду, под дождём и ветром, плыть до самого Киева! Сам же я черниговский, монастырский... Тут вдруг до меня донёсся шум, знаете, как-будто идёт лавина с высоких гор... Я прислушался: словно бы конский топот или град так бьёт по воде? Но вижу только мелкий дождь на реченьке! Да и он скоро унялся. Небо посветлело... Я уже стал подплывать к городу, а тут неожиданно – громкие крики, какой-то грохот, ржание коней и мычание волов! Светопреставление да и только! Вдруг прямо на меня мчит быстроходный княжеский чёлн, а в нём сидят воины, числом трое.
– Куда путь держите?! – возопил я с тревогой.
– Спешим в Киев! – быстро ответил передний гребец. А в это время другой гребец ставил парус... – Татары осадили Чернигов! Силушка у них несметная! И вот князь Мстислав послал нас за подмогой! Садись сюда, в нашу лодку, поедем все вместе! – Тогда я зараз пересел. И помчалась их лодка по течению…Но вдруг на обеих берегах Десны объявились всадники! Там было так много воинов, что показалось, будто обросла вся река в одно мгновенье каким-то необычным лесом, живым и перекатывавшимся! И стали кричать татары: аман, мол, вам, урусы злосчастные! Давайте-де, к берегу! Да обратно поворачивайте! Но гребцы только шибче от этого на вёсла налегали. Тогда со всех сторон чёрной тучей полетели стрелы! Я вздохнуть не успел, как весь чёлн покрылся ими до самой воды, будто ёж ужасными иглами! Тут упал передний княжеский гребец: в его шею вонзилась стрела! А затем и другой гребец, весь утыканный стрелами, рухнул на дно лодки, обронив весло. Ну, а третий, также унизанный со всех сторон стрелами, пал на меня да ко дну прижал. Вокруг стояли такие крики и шум, что я едва не умер от страха! Так лежал я на дне челна да о смерти жестокой думал, возносясь мыслями к милосердному Господу. Уж не чаял доподлинно уцелеть! Однако ж чудо свершилось! Потихоньку стал пропадать тот страшный шум, а там уж и совсем перестал. А когда я высунулся из-под убитого: берега уже были пустынны! Я уложил  тела несчастных княжеских воинов на дно, в общую кучу, а сам сел за руль…Ну, по течению, да при попутном ветре, хоть и без парусов, сбитых татарами, я добрался до вас засветло!
В княжеской светлице стояла полная тишина. Слышно было лишь, как сопел и кряхтел, вытирая слёзы, нечаянный посланник.
– Так что теперь скажете? – прервал мрачное молчание великий князь. – Ну, пойдём на помощь Чернигову?
– Пойдём, княже!! – закивали головами советники. – Надо только хорошо подготовиться!
– Когда выступаем? – спросил князь Михаил. – Сколько вам надо времени, чтобы снарядить войско?
– Ну, думаю,  это можно сделать за десять дней! – ответствовал боярин Фёдор.
– За десять дней! – вскипел князь. – Да сдурел ты чай, Фёдор?! Уж и камня не останется от Чернигова за это время!
– Тогда за неделю, княже! – бросил вечевой горожанин Горяй. – Уж мы сумеем собрать городское ополчение!
– Три дня! – ударил кулаком по столу великий князь. – И не больше. Ещё день на дорогу туда потребуется! Готовьтесь же с этого часа! Ну, а думу я распускаю!
Только после этого озабоченный и встревоженный Михаил Всеволодович, оставшись один, принял своего сына Романа. Княжич без долгих оговорок и обиняков выложил всё, что узнал при осмотре боевой готовности города.
– Плохо дело, батюшка, – завершил он свой отчёт. – Особенно с лесной стороны! Наш город не выдержит правильной осады!
Великий князь покачал головой и улыбнулся: – Учись, сынок, ратному делу серьёзно! Я, конечно, вижу,  как ты старателен к моему поручению! Но ты ещё молод, чтобы учить моих воинов ратному делу! Они ведь с тобой не соглашались, не правда ли? Тебе следует знать, что Ратибор и Мезеня – славные воины, хорошо знающие ратное дело. Уж если они не пожелали укреплять стены, значит, это не нужно!
– Да какие же они воины! – перебил его разгорячившийся княжич. – То у одного поясница побаливает, то у другого – шея! Так бы и лежали себе на печке! Слушать их жалобы – одна мука!
– Ты стал непочтителен! – рассердился отец. – Прервал мои отеческие слова! Не зря ты «Домострой» недолюбливал! А ведь мог бы там доподлинно ума-разума набраться, а не старших поучать! Я тебя посылал не людей моих ругать, но только ради порядка! Какой же тогда князь из тебя получится?!
Роман стоял раздосадованный, раскрасневшийся, опустив голову. Великий князь ещё долго отчитывал его и лишь, когда устал от собственных словоизлияний, решил подвести итог: – Иди, сынок, да к рати готовься! Дня через три…мы пойдём на помощь Чернигову. Окружили поганые тот город осадой! Возьму тебя с собой в этот поход! Пора тебе становиться славным воином. Жалко только, что нет нынче в Киеве Ростислава: засиделся у венгерского короля!
Услышав это, княжич сразу забыл обидные слова отца. Вот так да! В поход! Теперь он покажет, на что способен в сражении!
На следующее утро княжеская семья в полном сборе встретилась в трапезной за большим дубовым, устланным белоснежными скатертями столом. В молчании после непродолжительной молитвы и благословения пищи семейным священником князь и княгиня с детьми стали завтракать. Ели спокойно, не давясь, уставясь только в пищу. Князь не любил шума и разговоров в такое время. Даже на пирах он препятствовал болтовне и славословию.
Лишь только когда князь дал знак слугам уносить последние блюда и объедки со стола, что означало завершение трапезы, княгиня Агафья встала и подошла к мужу.
– Княже, – сказала она тихонько, – тут у меня состоялся один разговор с твоей дочерью Феодулией!
– Что? – вопросил великий князь. –  Разве сейчас это так важно?
– Важно, батюшка. Феодулия захотела уехать к сестре Марии в Ростов или Суздаль...
– Это ещё зачем? – удивился Михаил Всеволодович. – Не сидится ей в нашем тереме! Да ещё в такое время!
– Пойми, батюшка. Засиделась в девках Феодулия, поздно ей теперь замуж! Вот и захотелось твоей дочери уехать в суздальскую землю и послужить там Господу!
– Послужить Господу? Монахиней? Зачем это? – вздрогнул великий князь. – Она ещё молода и красива! Ну, так не беда, если в девках засиделась... Ещё найдём ей супруга!
– Нет, батюшка, она меня даже слушать не захотела, только одно твердит: – Поеду в святые места!
Вдруг послышались чьи-то быстрые, громкие шаги. В трапезную вбежал княжеский слуга, а за ним – грязный, промокший, дрожавший от холода незнакомец.
– Великий князь! – крикнул слуга. – Посланник из Чернигова, от князя Мстислава!
Князь Михаил вздрогнул и привстал со своей скамьи: – Ну, не томи, говори быстрее! Как там Чернигов? Держится?
– Нет уже больше Чернигова, великий князь! – сказал беглец громким, но полным скорби голосом.
– Как?! Горе нам! – вскрикнули все в один голос.
– Ещё вчера вечером…проклятые язычники проломили городские стены и ворвались в город!
– Так ведь они вчера же поутру на вас напали?… – пробормотал князь Михаил.
– Они беспощадно и упорно осаждали наш город… Целый день! Гибли язычники как мухи, но всё шли и шли. Многие горожане были убиты татарскими стрелами. Несчастные только и падали со стен! Но вот когда враги приставили к стенам пороки и сокрушили их, началась жестокая битва уже в самом городе! Наш князь Мстислав отчаянно сражался! Да не хватало силёнок против татар! Лишь вечером, когда поганые захватили весь город, мы с князем и четырьмя дружинниками вышли через подземный ход к реке Десне. Да вынесли на руках небольшой чёлн, благо, тьма не выдала, и поплыли к Киеву... Горько было видеть…пожарище великое! Весь город пылал как один огонь! Сердце моё кровью обливалось! Ну, вот... Князь Мстислав не доплыл до Киева и сразу же, как только мы увидели Днепр, выбрался со своими людьми на берег. Он послал меня сюда, а сам пошёл добывать коней, чтобы скакать в Угорию к великому королю...
– К угорскому королю! – сказал с горечью князь Михаил. – Значит, нет у него веры в наш Киев! А это дело прескверное!
Прошло ещё несколько дней. В Киеве царила настоящая паника. Гибель Чернигова расценивалась горожанами как прелюдия к падению Киева.
Однако время неутомимо шло вперёд, усиленная стража пристально всматривалась с городских стен в даль, но врага всё не было.
Постепенно жители города стали успокаиваться.
– Известно, что дорого достался поганым Чернигов! – говорили киевляне. – Сказывают, что тысячи язычников нашли там свою смерть!
Но, оказалось, радовались они преждевременно.
Как-то в самом конце октября в Киев хлынули толпы беженцев. Не в пример Чернигову, откуда прибыло только два десятка уцелевших от резни горожан. Теперь шли настоящие толпы с известием: вновь наступают жестокие монголы! Их уже видели на Трубеже, Роси, Стугне... Но вот враги подошли к Песочному городку, лежавшему на левом берегу Днепра прямо напротив Киева. Говорили, что тьма-тьмущая татар идёт из степи из стана самого царя Батыя, и ведет её великий полководец Мэнгу-хан!
Слухи эти доходили и до княжеского дворца, обрастая всё новыми и новыми подробностями. Великий князь по несколько раз в день заседал со своими верными людьми и «думал думу»: как спасти стольный город Киев от разорения! Вот и сейчас в княжеском тереме кипели жаркие споры, советники князя высказывали одно мнение за другим, но Михаил Всеволодович так и не находил ответа на свои вопросы.
– А может, затеять переговоры с погаными? – неожиданно спросил старый ветеран княжеской дружины Судислав. – Хоть они и язычники, но всё же смертные люди! Авось, договоримся с ними да откупимся?
– Да что ты говоришь! – возмутился боярин Фёдор. – Разве можно нечестивых упрашивать?
– Ну, а я, хоть человек духовный, – вмешался митрополит, – но с этими словами соглашусь! Надо бы сделать мирную попытку. Господь один для всех! Лучше плохой мир, чем славная, но кровавая война!
Княжич Роман, сидевший в собрании на равных, как взрослый, поскольку после падения Чернигова отец стал посвящать его в большую политику, смотрел с недоумением на споривших. Молодость и горячность толкали его к сторонникам военных действий. Разум звал к мирным переговорам. К тому же он хорошо помнил то, что видел и слышал при недавнем объезде города: Киев не был готов к обороне!
– Батюшка! – не выдержал он, нарушив вдруг ненадолго установившуюся тишину. – Позволь мне сказать!
– Говори, сынок, – кивнул головой князь Михаил.
– Я так думаю, что нам не следует бросать вызов этим татарам. Они очень сильны! Чтобы воевать с ними нужно много сил: не один десяток тысяч! А такое было бы возможно, если бы все русские земли заодно объединились! А до той поры надо договориться с врагами и долго выжидать! Своими силами нам с татарами не справиться!
– Молод ты ещё! – начал увещевать его с раздражением отец, но вдруг замолчал.  В светлицу вбежал слуга и приблизился к князю.
– Что ещё такое? Говори мне на ухо! – сказал Михаил Всеволодович. Умудрённый горьким опытом предыдущих пугавших собрание известий, он решил сначала выслушать всё сам.
– Княже, – прошептал слуга, – только что сюда приходили вечевые горожане. Они рассказали, что в город прибыли татарские посланцы…человек, так, десять…Они там на рынке, с горожанами разговаривают. Да с ними русский толмач: он учит подлый народ, чтобы покорились татарской власти!
– Ох, уж псы, – прохрипел побагровевший от гнева князь Михаил, – добрались-таки до нас... – Он обернулся к собранию. – Вот вам новость: татарские послы уже в городе! Как же нам поступить?
Советники зашумели и вновь заспорили, перебивая друг друга.
Великий князь посмотрел на них и покачал головой.
– Ладно, тогда я сам решу, что надо делать! – сказал он и, поднявшись с кресла, вышел в коридор. Слуга последовал за ним.
– Вот так, Ждан, – прошептал князь Михаил, когда остался один на один со своим верным холопом, – иди к Ратибору и передай ему мою волю, чтобы он порешил тех поганых татар! Ну, только так всё сделайте, чтобы подумали на недовольных горожан…Пусть знают все, что сам народ не захотел искать позорной дружбы с погаными! Киев ещё силён, это им не Чернигов!               


Г   Л   А   В   А    9

Н Е О Ж И Д А Н Н А Я   В С Т Р Е Ч А

Купчиха Василиса ехала в запряжённом двумя сытыми каурыми лошадьми возке. Было прохладно, дул сильный ветер, принося, порой, со стороны Днепра редкий, моросящий дождь.
Купец Илья позаботился о своей супруге и пристроил к возку большой деревянный тент, защищавший от мокроты и ветра. Впереди на облучке сидел извозчик Радомил, а по бокам шли пешком с каждой стороны по двое охранников, вооружённых длинными ножами и с дубинками на поясах, готовых в любой момент защитить и свою хозяйку, и ценный груз. Охранники были свои, вщижские, преданные купцу Илье люди. Они тоже потеряли всех своих родных и близких в разорённом Вщиже и теперь были как бы младшими членами большой патриархальной семьи.
Илья Всемилович был богатым, уважаемым во многих городах Руси купцом. В своё время он унаследовал от умершего во время «поветрия» отца довольно большую лавку и многочисленные склады разнообразных товаров во Вщиже. Но поскольку его отец скончался, когда Илье было всего десять лет, он сам с товарами в дальние края не ездил. Этим занимались приказчики, как оказалось, честные и деловые люди, из года в год приумножавшие богатства молодого купца. Торговали в основном пушниной. Зверя в ту пору в лесах было великое множество. За один сезон вщижские охотники сдавали в купеческую контору до трёх тысяч только куньих шкурок, а белок было и не счесть! Хорошо продавались в крупных городах – Великом Новгороде, Чернигове и Киеве – и волчьи шкуры. Это был там очень ходкий товар! А волками буквально кишели леса Подесенья!
Продавали также и шкурки зайцев. Они, правда, были недороги. За одну серебряную арабскую монетку, по форме напоминавшую чешуйку большой рыбы, или куну, как её называли, в былые времена можно было купить до 15 заячьих шкурок. Белка стоила в пять раз дороже, а куница – в пятнадцать! Хорошая волчья шкура могла быть продана в Великом Новгороде тоже по цене куны, а вот на юге был высокий спрос в основном на дешёвые меха для простонародья. Правда, в последние годы, арабские монеты стали редкостью, вместо них  цену куны имели либо какие-то необходимые и недорогие товары, либо меха и шкурки животных. У купца Ильи было немало серебряных монет, и он использовал их в качестве подарков слугам или для подкупа наделённых властью людей.
Одно время купеческая контора Ильи Всемиловича вывозила и сбывала на юг продовольственные товары: солёную и сушёную рыбу, икру, овощи и зерно. Но из-за того, что на Руси эти товары были достаточно распространены и цены на них не всегда располагали к выгодной торговле, постепенно от них отказались и стали заниматься только мехами.
Когда купец Илья возмужал и достиг двадцатилетнего возраста, он стал сам совершать дальние поездки на своих больших четырнадцативёсельных судах и за полтора десятка лет увеличил свои богатства в четыре раза! К тому времени он уже был женат, имел двух сыновей, которые учились у него торговым навыкам и были достойными ему помощниками.
Когда монголы сожгли и разграбили Вщиж, молодой купец не был разорён. Весь товар он успел вывезти и выгодно продать. Сгорели лишь хозяйственные постройки, пустые склады и большой, немногим уступавший княжескому, терем.
Душевная боль и отчаяние были вызваны лишь смертью матери – верного друга и наставника – воспитавшей в Илье трудолюбие, практичность и неуёмную жажду жизни. С этой потерей он не мог смириться и каждый раз в церкви со слезами на глазах поминал свою любимую матушку.
Однако жизнь продолжалась, и надо было искать новое место для постоянного пристанища: не век ведь странствовать! Вот и решил Илья Всемилович уехать навсегда из родного края на юг в полюбившийся ему город великого князя Михаила – Киев. Здесь ему повезло. В самых удобных центральных торговых рядах киевского рынка продавалась лавка погибшего в Переяславле-Южном купца. Его вдова долго не торговалась и за пять серебряных слитков – гривен – Илья стал хозяином выгодного места. С его умением вести дела, ладить с соседними торговцами и простым людом, доходы неуклонно возрастали, и к осени 1239 года вщижанин достиг высокого положения в городе.
Теперь он уже мог позволить себе построить огромный для всей своей семьи и челяди дом и взять на службу целый штат прислуги – от домоуправа до хорошо вооружённых и обученных охранников. Всех своих вщижских слуг он поставил над вновь нанятыми киевлянами, чтобы земляки следили за их работой. А в охрану принимались только самые преданные, соотечественники, им можно было доверять всё! Купец так организовал своё хозяйство, что все в нём были обязательно чем-нибудь заняты, поэтому в семье не было праздных и бестолковых. Даже свою любимую Василису он загрузил делами. С первого взгляда, нетрудными и приятными. С утра она привозила в лавку дополнительные товары со складов. После обеда отвозила домой всё, что не находило долгого сбыта. Купчиха, кроме того, ездила и по всему рынку: узнавала цены на товары у других торговцев, получала сведения о приезде новых купцов, о ценах на товары в разных городах и даже о политических событиях! В ту пору рынок был источником всех новостей!
Таким образом, у Василисы была интересная и разнообразная работа. Не умея читать и писать, простая вщижская женщина вбирала в свою память всё, что узнавала, и рассказывала потом мужу по вечерам, не забывая ни малейшей подробности. А уж Илья Всемилович умел выгодно использовать получаемые сведения! Так, в мае, накануне приезда в город византийского купца Деметрия, он уже знал, что греки собирались сбыть дешёвые, но яркие ткани, не нашедшие покупателей на берегах Дуная, по довольно скромной цене. Поэтому он, не дожидаясь, пока корабль разгрузят, в первый же день проник на его палубу и договорился об оптовой покупке всего товара. Затем, наняв грузчиков и дополнительную охрану, он перевёз на свои склады ткани и стал выгодно торговать ими. К осени греческая материя была продана, и доходы превзошли все ожидания! Вщижский купец открыл для себя с помощью находчивой супруги один интересный закон: большие доходы получаются не от сбыта дорогих товаров богачам, а от продажи самых употребительных, доступных каждому простому человеку! Конечно, это не значило, что Илья Всемилович не торговал и товарами для знати. У него была своя небольшая ювелирная лавка, где часто толпились не только богатые горожане, но даже иноземцы, изысканные вкусы которых тоже находили удовлетворение в торговом ряду предприимчивого купца.
Итак, купчиха Василиса везла в лавку мужа целую телегу небольших глиняных горшков, скупленных сразу после гибели Переяславля-Южного у киевских гончаров. Купчиха проведала, что эти сосуды потребуются горожанам для припрятывания своих богатств на случай осады города врагами. Пусть и не Бог весть какой доход, а всё же деньги!
Правда, горшки пролежали без толку больше полугода, и только вот сегодня, как стало известно о падении Чернигова, всю их первую партию раскупили с молотка! Илья послал к жене слугу с просьбой прислать ещё глиняных изделий. И вот Василиса везла ему товар на тряской телеге, боясь гнать лошадей, чтобы не разбить посуду. Охранники, сопровождавшие купчиху, радовались: не нужно было бежать. Они спокойным шагом шествовали в сторону рынка, перебрасываясь иногда между собой короткими фразами. Прислуга любила Василису. Та была доброй и щедрой женщиной. Каждый день охранники получали от неё достаточные деньги и на прокорм, и на пропой. И сегодня утром Василиса выдала каждому из них по две стеклянных бусины – хватит и на пирожок, и на кружку хмельной браги. А на праздничные дни, каких в ту пору на Руси было немало, Василиса выдавала каждому слуге по целому стеклянному браслету, а то и по пригоршне шиферных пряслиц, чтобы достойно отпраздновать святой день! В большие же православные праздники им делал подарки сам хозяин – Илья Всемилович! Каждый слуга получал из его щедрых рук по целой куне – серебряной арабской монетке – которую многие предприимчивые подручные не тратили: берегли на чёрный день. И это всё давалось сверх обычной платы! Словом, хорошо жилось слугам у заботливого купца!
Когда Василиса прибыла в лавку, она обратила внимание на необычное оживление. Толпы горожан бегали взад-вперёд по рынку и буквально расхватывали товары. За какой-нибудь час разошлись все горшки, привезённые купчихой, опустели забитые тканями полки, исчезли даже товары для знати: золотые и серебряные украшения, сосуды, драгоценные камни.
– Что же сегодня творится? – хмурился купец Илья. Такая живость покупателей уже не радовала его, а тревожила.
– Сходи-ка, Василисушка, в дальний  конец, – задумчиво сказал он, – да порасспроси-ка там людей, что такое приключилось? Неужто враги идут к нашему славному Киеву? А может мор у Греков или в Великом Новгороде?
Василиса понимающе кивнула мужу головой и кликнула охрану.
– Да возок-то с собой прихвати! – посоветовал Илья Всемилович. – Кто знает, вдруг будет нужен! Не надо тогда обходить людские толпы.  Даже праздные зеваки уступят тебе дорогу.
Василиса покорно села в возок, с которого сняли верх, и, сопровождаемая верными людьми, медленно двинулась в сторону рыночной площади. Вдоль рядов она ехать не могла, ввиду их узости, и направилась по главной дороге, тоже переполненной людьми. Вознице приходилось постоянно останавливаться, кричать на прохожих, а то и расчищать дорогу кнутом. Не однажды охранники выбегали вперёд и оттаскивали в стороны лежавших то тут, то там пьяниц: их в этот день было так много, что бедные телохранители просто измучились и истекли потом.
Наконец показалась рыночная площадь, и Василиса услышала какие-то непонятные, резкие звуки. Это была чужеземная речь, сопровождаемая криками на русском языке. Купчиха вздрогнула, когда звуки стали слышны отчётливее.
– Господи, да это же татарская речь! – подумала она. Страх сковал её душу. Первой мыслью было бежать отсюда подальше, хоть на край света. Но вместо этого, Василиса прижалась ко дну возка и оцепенела.
Между тем, повозка приблизилась к источнику шума, и перед глазами испуганной женщины предстало неожиданное зрелище.
В самом центре торговой площади стояли, сгрудившись, татарские всадники. Василиса насчитала одиннадцать воинов. Все в той самой одежде, в тех же рысьих шапках, но без луков, сабель и копий. Всадники были безоружными! Купчиха, глядя на них, тряслась, как в лихорадке. Охранники, видя испуг своей хозяйки, склонились перед ней и стали её успокаивать.
– Не бойся, матушка, – громко промолвил бывший вщижский пастух Ставр, – враги-то неопасны! Они сюда приехали, как ты видишь, матушка, не ради войны, но ради покоя. Слышишь, как их толмач говорит  по-русски?
– Вонючий бродник, изменник! – буркнул другой охранник, бывший грузчик Волод. – Смотри: чешет по-русски, как по-писанному!
– Да уж не плети ты, Волька! – махнул рукой с другого конца возка охранник Милюта. – Всё ты ищешь изменников! А если бы ты попал в поганский плен,  как бы тогда говорил? Ну, а если есть жена и малые дети? Молчишь, так не мели тогда чушь!
– Плен, - подумала Василиса, перед её глазами встали страшные сцены насилия в избе вщижского пасечника. – Ну, уж тогда лучше смерть!
С площади всё ещё доносились крики татарских всадников, и переводчик уже в который раз повторял всё те же фразы. Наконец, до купчихи стал доходить смысл вражеских слов.
– Так они хотят, в самом деле, по-доброму  заключить договор! Значит, тогда не будет войны! И Киев наш навеки спасётся! – громко сказала она, широко раскрыв глаза.
– Известно, матушка, что войны не будет! – поддержал её Ставр. – Договорится наш князь с татарами. Слава Господу, что поганые не хотят войны!
Вдруг раздался звон. Высокий, стройный монгол, стоявший спиной к Василисе, с силой ударил по большой металлической пластине, висевшей на шесте, который торчал  из-под его седла. Воцарилось молчание, и тут тишину нарушил властный и громкий голос татарина. Переводчик вслед за ним сказал: – От имени Бату-хана, великого полководца, Гуюк-хана, Мэнгу-хана, Байдар-хана, их славных темников и многих-многих воинов,  покоривших весь мир, говорю вам, жители знатного города: наш повелитель посылает вам  своё мудрое слово!
Переводчик замолчал и вновь заговорил знатный татарин. Василиса прислушалась и вздрогнула: да это же он! Не помня себя, она встала, спустилась с повозки на землю и пошла к группе татарских всадников.
– Куда же ты, матушка! – крикнули охранники и бросились за ней. Но купчиха не слышала ничего и никого, кроме знакомого всадника. Она обошла татар и глянула в лицо говорившего. Да, это был тот самый татарин, который тогда, во Вщиже, остановил жестоких насильников и увёл их полчища из разорённого города. На нём был тот же самый коричнево-красный богатый тулуп, но на груди не поблёскивала серебряная пластинка. Шапка была не рысья, а соболья, украшенная блестящими, видимо золотыми и серебряными, подвесками. Татарин замолчал, и переводчик вновь обратился к народу.
– Знайте же, урусы, что великий полководец не хочет сжигать ваш город! Неужели вы не ведаете, как он разрушил и погрузил во мрак забвения тысячи ваших городов? Те города проявили своё упрямство воле нашего государя! Если же и вы будете противиться воле великого государя, то и вас постигнет жестокая участь!
– Что же вам надо от нас? – закричал вдруг кто-то из толпы. –  Мы совсем не хотим кровавой войны, но вот не знаем, как с вами договориться!
Переводчик обернулся к властному татарину и что-то сказал ему на гортанном языке. Глава татарского отряда выслушал его, кивнул головой и быстро произнёс несколько слов.
– Вот что говорит вам Болху-Тучигэн, великий господин, – повернулся к киевлянам толмач. – Не шибко дорого вам мир и покой обойдутся:  каждый год по куне от дома!
Толпа зашумела.
– Да, по куне, по одной! Но не больше! Однако если не смиритесь и не станете данниками непобедимого полководца Бату, тогда да покарает вас Господь беспощадным мечом!
– Ишь ты, как небогато: по куне от дома! – раздался вдруг зычный, гневный окрик.
Василиса оглянулась и увидела подъезжавшего к татарам всадника. Тот был одет в платье простого киевского горожанина, но дорогой конь, посеребрённые ножны меча и кинжал в богатой оправе выдавали в нём знатного человека.
– Постойте-ка, я уже видела этого молодца! – вскрикнула Василиса. – Ну-ка, ребятки, поглядите, неужели не признали?
– Да это же – княжеский дружинник, матушка! – молвил Волод. – Смотри, их тут немало собралось!  Зачем же они вырядились по-простому!?
В это время заговорил главный татарин, и опять установилась тишина.
– Чего же вы сомневаетесь? – перевёл толмач. – Всего куна – это не такая уж высокая плата! Князю да в городскую казну больше платите да ещё церкви десятину!
– Ах, так вы хулить святую церковь!! – выкрикнули переодетые княжеские люди. – Мало вам, что осквернили и пожгли Господни храмы?! Так вы пришли теперь и кощунствовать! Бей же их, молодцы, без пощады!
Но толпа стояла неподвижно, и, казалось, не слышала призывного клича.
– Бейте же нечестивых, горожане! – закричал старший дружинник. – Да хватайте их безжалостно!
Глава татарского посольства выехал вперёд и громко произнёс, обращаясь к провокаторам: – Мы – посланцы великого хана! И доведём все условия до вашего князя! Вы не имеете права убивать посланников! Сам Бог не простит вам такого злодейства! А Бог один для всех!
Толмач быстро перевёл его слова, и вновь стало тихо.
Но уже буквально через минуту вооружённые русские всадники с яростью набросились на маленький татарский отряд.
– Бей их! Рази гадов! – истошно заорали нападавшие.
Этот дикий, протяжный вопль «завёл» толпу, которая сначала зашевелилась, заволновалась и, наконец, разъярилась. Люди закричали, засуетились. Кто выхватил дубину, кто поднял камень… Надменные татары, как подкошенные, попадали со своих лошадей. Обезумевшие люди бросились со всех сторон, каждый пытался ударить ненавистного язычника.
Глядя на это, Василиса  стала выходить из состояния оцепенения.
– Молодцы! – крикнула она своим охранникам, которые плотным кольцом окружили её, защищая от возможной опасности. – Вы видели татарина в красноватом тулупе?
– Видели, матушка! – ответствовали парни.
– Так вот, ребятушки, надо спасти его!
– Да как же, матушка? – изумился Волод. – Разве это правильно? Это же враг, лютый и безжалостный!
– Каждому – по куне за это! Или по десяти, ребятушки, если вызволите того жалкого татарина! Именно он спас меня тогда случайно во Вщиже! Быть бы мне покойницей, если бы не он!
– Ну, если так! – крикнул Ставр. – За тебя мы готовы в огонь и воду!
И охранники, забыв обо всём на свете, как угорелые, помчались к разъярённой толпе. Не прошло и минуты, как они, побитые, растерзанные и грязные, вылезли из общей кучи, таща по земле большой бесформенный красноватый тюк.
– Вот он, тут, матушка! – воскликнул с радостью Волод, вытирая пот со лба. – Это твой татарин!
– О, Господи! – пробормотала Василиса, глядя на неузнаваемый, обезображенный труп. – Что ж они сделали с этим несчастным! Давайте же, тащите убитого на воз!
Толпа в это время продолжала терзать останки ненавистных татарских послов и не обращала внимания на купчиху и её спутников.
Тело знатного монгола удалось без помех погрузить на повозку, и телега медленно поехала в сторону купеческого дома. Василиса сидела рядом с прикрытым армяком трупом и думала горькую думу.
– Так что же теперь делать? – рассуждала она про себя. – Татары не простят такого злодеяния! Вот ведь какой несправедливый князь Михаил!
Ей стало до боли жалко знатного татарского посланца. Она вспомнила, как он внёс свежую струю воздуха в ту избу, где над ней издевался насильник. Как он разогнал это злодейское сонмище. И заплакала...
Вдруг неожиданно из-под армяка раздался хриплый, протяжный стон. Василиса вздрогнула и приподняла закрывавшую голову трупа ткань. На неё с любопытством смотрели живые тёмно-карие глаза. Никаких признаков страдания не было видно на разбитом вкровь лице отважного татарина, но только презрительная улыбка.
– Жив! – вскрикнула купчиха и перекрестилась. – Ну, слава Господу! Значит, такова уж его судьба!               


Г   Л   А   В   А   10

С Л О В О   О Т Ц А   И Г Н А Т И Я

Лесник Ермила ехал на вщижское пепелище по делу. Он хотел договориться с городецкими мужиками о новых вырубках в лесу. Ефим Добрыневич прислал из Брянска людей с сообщением о том, что он собирается расширять княжескую укреплённую усадьбу, чтобы превратить её в настоящую боевую крепость.
Несмотря на наличие густого и годного для строительства леса в окрестностях самого Брянска, местный управляющий не хотел уничтожать защитную полосу усадьбы. Он знал, что во время первого нашествия на Русь монголы избегали нападений на окружённые лесами поселения, и те счастливо уцелели. Поэтому опытный воин и хороший хозяин решил добывать лес в пятидесяти верстах от вверенной ему усадьбы. Стволы деревьев можно было без труда сплавить вниз по Десне и использовать на стройку.
Ермила уже больше года прожил с семьёй в своём лесном домике. Постепенно затягивались душевные раны, жизнь входила в обычную колею, только вот дети больше не спрашивали по вечерам отца, когда же они снова наведаются в гости к своим дедушкам и бабушкам. Малыши как-то сразу повзрослели и посерьёзнели и, хотя родители старались избегать с ними разговоров о случившемся несчастье, всё же дети поняли и осознали по-своему, по детски, весь ужас вщижской трагедии. В ту пору было не принято много говорить и, тем более, задавать назойливые вопросы взрослым: малыши довольствовались тем, что случайно слышали и видели...
Ермила довольно быстро преодолел на своём откормленном коренастом жеребце лесную полосу, проскакал вдоль озера Бечино и приблизился к берегам Десны.
Первые дни декабря 1239 года были снежными и морозными. Лишь только небольшая санная колея, тянувшаяся со стороны Городца по замёрзшему руслу совершенно засыпанной снегом реки, свидетельствовала об обитаемости поселения.
Лесник выехал на лёд с удобной стороны и осмотрелся. Справа невдалеке виднелся небольшой свайный мост, построенный прошлой весной для доставки брёвен. А от него шагов за триста в сторону Городца тянулись как бы впившиеся в берега, почерневшие и полузасыпанные песком, обломки уничтоженных монголами вщижских судов. Их было так много, что мужики, начавшие собирать обгоревшие корабельные доски сразу же после погребения тел несчастных жертв набега, скоро устали и отказались от этого. Да и распоряжений по очищению берегов от мусора никто из управляющих не давал. Без того  было много дел, и люди понадеялись, что со временем течение реки само уберёт жалкие остатки речного флота.
Ермила подъехал к огромному, наполовину обгоревшему, но всё ещё величественному, выдолбленному из одного тысячелетнего дубового ствола, челну, возвышавшемуся над всей кучей корабельного праха. Этот замечательный корабль принадлежал самому князю Олегу Вщижскому! Не раз выходил на нём властный вщижанин в походы по водным просторам Десны. За версту был виден огромный красный парус с изображением лучистого солнца... И вот теперь, пробитый татарскими топорами, почерневший от копоти, торчал этот чёлн, обречённый на погребение в тине и песке, из замёрзшей береговой грязи, являя собой грустное и жалкое зрелище.
– Господи, прости же грехи несчастного князя Олега! – пробормотал Ермила и натянул узду. – Царствие ему небесное!
Жеребец вздрогнул и быстро поскакал через реку в сторону  нового поселения, наскоро отстроенного на пепелище.
Когда лесник подъехал к избе нынешнего вщижского старосты Вершилы, того самого городецкого мужика, с которым он встретился ещё в марте 1238 года на деснинском льду во время бегства с семьёй от татарского погрома, его, как оказалось, с нетерпением ждали.
В большой светлой комнате за столом, уставленным снедью, сидели, попивая хмельную брагу, Вершила и  два неместных мужика.
– О, Ермила Милешич! – крикнул один из них, увидев лесника. – А мы только что о тебе говорили! Это хорошо, что ты тут объявился!
Ермила без труда узнал княжеских вояк, охранявших в прошлом году брянскую усадьбу.
– А что тут приключилось? Зачем вы пожаловали? Неужто по мою душу? – встревожился лесник. – Неужели опять пришла беда?!
– Садись, Милешич! – улыбнулся самый молодой из воинов, лучник Крайко. – Откушай-ка с нами бражки, а там и поговорим!
– Вот это дело! – поддакнул его старший товарищ, копейщик Путило. – Испей-ка с дорожки, а там всё обсудим. Слава Господу, что ничего прескверного не случилось!
Ермила сел за стол, и молодая хозяйка сразу же поднесла ему полную чашу...
– Тут, Ермила Милешич, есть до тебя такое дело, – начал Путило после приёма ещё двух чаш. – Захотел наш Ефим Добрынич, чтобы ты сегодня же с семьёй приехал в Брянск. Премного дел у нас там накопилось!
– А как же тогда лес и сторожка? – пробормотал лесник, но Крайко перебил его: – Некогда тут, Милешич, думать! Тяжкие времена для землицы нашей наступили. Теперь, после разгрома Чернигова, подходит черёд Киева! Князь Михаил уже давно присылал гонца: готовить ополчение для защиты Киева! Но это не для тебя! Это для нас, знатных воинов! – Он ударил себя кулаком в грудь и с гордостью посмотрел на собеседников. – Мы ещё раньше послали в Киев один отряд. Теперь нужно много воинов! Уж найдём выход! Однако же нам потребны и стражники для княжеского имения!
– Но я же только лесник..., – пробормотал Ермила.
– Но мужик ты крепкий! – хлопнул его по плечу староста Вершила. – Разве не сумеешь оборонить крепость?
– А как же супруга и дети? – вздохнул лесник.
– Да в Брянске будете жить все вместе. Хватит там углов и харчей. Вот поезжай туда и увидишь, каким стал Брянск за этот год! Велики перемены! Теперь это могучий город! – ответствовал Путило. – Добрая половина Чернигова туда перебежала!
– А за сторожку свою не горюй! – добавил Крайко. – Мы вот тут с Вершилой Силычем посоветовались…Он скоро найдёт лесника...А там уж всё образуется... Вот одолеем поганых, и тогда ты вернёшься восвояси, если тебе так мил этот лес...
На следующее утро Ермила, собрав свои пожитки, отправился с семьёй на видавшем виды возке по хорошо известному маршруту в Брянск. Всю дорогу он, недовольный, ворчал о несвоевременной поездке, о суровой зиме, о требовательности брянского управляющего и даже о проклятых татарах!
Аграфена покорно молчала и тихо ждала, когда успокоится муж.
– Смирись, Ермилушка, – сказала она, когда лесник перевёл дух и затих. – На то они власть, чтобы жизнями простых людей ведать! Ты же слышал, что будешь сидеть тут в Брянске и охранять княжескую усадьбу. А это не так уж плохо. Да все мы тут с тобой рядышком! Подружилась я с Варварой Деяновной. Веселее нам тут будет!
Дети слушали разговор родителей и молчали. Они были по-своему рады отъезду из лесной сторожки. Брянск мыслился ими как интересное, многолюдное место. Да и сверстники там для них были! У многих воинов имелись семьи. Кроме того, они ещё в прошлом году познакомились с детьми Ефима Добрыневича. Вот уж наигрались! Что им теперь дремучий лес!
…Брянский управляющий встретил гостей с распростёртыми объятиями: Ермила, практичный и трудолюбивый, хороший собеседник, полюбился ему с первой встречи. Во время застолья Ефим Добрыневич рассказал леснику об известных ему событиях в Киеве. Оказывается, великий князь Михаил покинул стольный город со всем семейством: уехал в Венгрию к тамошнему королю за помощью.
– Великий князь не надеется на свои силы в деле обороны нашей древней столицы! – подытожил он свой рассказ и уныло покачал головой. – Но мне не верится, что угры окажут нам помощь! Когда беда на Руси случается, иноземцы идут с огнём и мечом по нашей землице, чтобы то, что другие ещё не взяли, прихватить! Нужно надеяться только на свои силы!
– Кто знает, что надо? – возразил Ермила. – Князь-то есть князь... Он больше нас знает, что для нашей земли надо! Может так и должно быть?!
– Прескверное дело! – поморщился Ефим Добрыневич. – Если он увёз свою семью, значит, нескоро мы увидим своего князя! Один мой славный соратник, княжеский посланник, поведал, что даже его старшая дочь Феодулия, недовольная отцовским отъездом, ушла из княжеской семьи и одна подалась в суздальскую землю, в какой-то монастырь!
– Вот как! – кивнул головой лесник. – Значит, беда грозит Киеву!
– Да они ещё послов татарских перебили! – бросил управляющий. – Правда, поговаривают, что сами киевляне это сделали... Но я-то знаю всю правду! Ох, уж горяч и нетерпим наш пресветлый князь!
– А что, Ефим Добрынич, – переменил тему разговора Ермила, – ты хочешь, как я вижу, превратить эту усадьбу в большой город? Я тут подъезжал к имению и видел множество землянок и шалашей… Далеко окрест работный люд суетится!
– Так и есть, Ермилушка, – улыбнулся княжеский управитель. – Сюда, в лесной край, бегут со всех концов русской земли. Из одного только Чернигова почти семьсот человек приехали! А что я могу? Вот помог им срубить времянки. Да ведь холодно теперь! Однако верю: сумеют русские люди пережить это тяжкое время... Послал я также сотню человек в городки и сёла по реке Десне. А по весне надо ёще избы вокруг княжеской усадьбы рубить. Тогда и крепость расширим. Княжеский гонец говорил мне, что сам великий князь сюда пожалует! Не век же ему на чужбине скитаться! И возродится древний Брянск, руины которого в прахе лежат в трёх верстах отсюда, вверх по Десне.
В это время хлопнула дверь, и в трапезную вошёл местный священник, настоятель Покровской церкви отец Игнатий.
– Доброго здоровья и благословение Господне на вашу трапезу! – громко сказал он, перекрестившись на иконы.
– Будь здоров и ты, святой отец! – ответили, вставая, Ермила и Ефим Добрыневич с жёнами. Поп перекрестил их и присел к столу на свободную скамью.
– Вкусите, отец, – засуетилась хозяйка Варвара. – Вот дичина жареная, и тут же – брусничка! Примите же мёда чарочку на доброе здоровье!
– Благодарю, хозяюшка, – промолвил густым приятным басом отец Игнатий. – Приму с превеликим удовольствием! – Он опрокинул чарку мёда и причмокнул губами. – А напиток этот весьма крепок! Вижу отменную хозяйку!
Варвара порозовела от удовольствия.
– Ну, так о чём вы нынче говорите? – спросил священник, прожевав кусок кабаньей ветчины. – Видно, о нашей русской земле и нежданных бедах?
– Уж так, отец, – промолвил Ефим Добрыневич. – Заодно мы обсудили дело возрождения древнего Брянска! Хочу, чтобы здесь был большой город. Разве мы зря назвали так нашу усадьбу – «Брянск»? Это значит, что наш город грозный и бранный!
– Неужели ты захотел возродить тот город, который стоял на Чашином кургане? – улыбнулся отец Игнатий. – Это – доброе дело! Пусть же будет славный город с таким именем! А знаете ли вы, какая судьба постигла этот город в давние времена?
– Расскажи нам, святой отец! – попросила хозяйка. – Ты ведь человек превеликой учёности! Читал древние книжицы! Мы все тут тёмные люди и едва знаем грамоту! Ходят разные слухи о том Чашином кургане! Говорят, что не прошло ещё и ста лет от тех дел!
– Ладно, расскажу, – кивнул головой священник. – Дело это нехлопотное.
И, пригубив новую чарку крепкого мёда, он начал своё повествование.
– Ещё при великом киевском князе Владимире Красное Солнышко, в год святого Крещения Руси, началось обширное строительство крепостей. Великий князь решил создать мощную засечную полосу по всем рекам, чтобы защитить свою землю от степных хищников. Они всегда досаждали русской земле. От них никогда не было покоя! И вот княжеские люди начали рубить малые крепости… А одна из них была воздвигнута на месте старого вятичского поселения как раз напротив того места, где речка Болва впадает в Десну. Ты прав, – кивнул он головой Ефиму. – Слово «Брянск» тогда понималось как «грозный», «бранный»! Тогда думали, что городская крепость будет твёрдым орехом для врагов! Сам славный княжеский воевода Волчий Хвост воздвиг там большой терем! Это и есть та «чаша», давшая имя кургану. Многие славные киевские воеводы побывали там. Они взимали дань с местных язычников для своего славного князя! Все леса в ту пору были переполнены язычниками! Бывало, что язычники прибегали к православному кресту! Была здесь и церковь, пусть деревянная, но достаточно большая, чтобы вмещать всех верующих во Христа! Как вы знаете, я воздвиг там, года два тому назад, на месте старой церкви часовенку!  Землица-то эта священна! Ну, вот, русские люди, прибежавшие со всех концов нашей земли, начали собираться вокруг той крепости или терема. Кого там только не было! Даже воры и разбойники объявились! Здесь осели и славные умельцы, гончары и плотники, бежавшие тогда от своих жестоких правителей!
Знаете ли вы, какие страшные усобицы приключились после смерти Владимира Святого?! Из рук в руки переходили тогда многие города и крепости! А Брянск занимали то северские, то черниговские князья...
Так уж случилось, что этот город перешёл под власть новгород-северского князя Святослава Олеговича, брата князя Всеволода, прадеда нашего князя Михаила. Ну, а когда началась война Святослава с самим великим князем Изяславом Мстиславичем Киевским, Святослав прятался в здешних городках от своих врагов. Сначала Святослав Олегович ушёл в Карачев, город ещё более древний, чем Брянск, и нещадно опустошил его! Затем он, гонимый врагами, засел в Брянске. Но и там ему не дали покоя. За ним по пятам шли черниговские князья, объявившие Подесенье своей землёй. Да и сами брянцы не захотели, чтобы их городу угрожала осада. Они возмутились и потребовали, чтобы князь Святослав немедленно покинул Брянск. Олегович страшно обиделся за это и ушёл к своему другу – князю Юрию Владимирычу, по прозвищу «Долгорукий».  Вот соединили они все свои силы и пошли на черниговские земли. Зная о движении разгневанного Святослава Олеговича, брянцы бежали из города на место древнего языческого капища, какое называлось «Бежичами». Здесь под сенью дубовой рощи несчастные прятались. Князь Святослав узнал об этом, но преследовать беглецов не решился: побоялся гнева языческих богов! А Брянск, покинутый жителями, подвергся суровой каре: разгневанный князь Святослав сжёг опустевший город!
Лишь серый пепел и обуглившиеся брёвна остались от старого Брянска! А брянцы не захотели здесь больше жить и забросили это несчастное место. Одни ушли по Десне во Вщиж, другие подались до Карачева, а кое-кто сгинул, где неведомо... Вот как это было!
Священник замолчал и склонил в раздумье свою седую голову.
– Святой отец, – нарушил вдруг тишину Ермила, – вот ты говорил, что Карачев древней нашего Брянска! Поведай нам о том недалёком городе! Там сестра моя живёт, замужем за хорошим кузнецом! Как-то я побывал в том Карачеве. Город тот известен своими дубовыми стенами. Да дремучими лесами отменно прикрыт! А вот прозвище его неведомое...
– Да, сын мой, – встрепенулся отец Игнатий, –  его название очень тёмное! Оно идёт от древних хазаров, покоривших эти земли пять сотен лет тому назад! Ну, а если вы хотите об этом знать, скажу, что хазары тогда силой покорили славян, наших предков, и наложили на них дань, которую и платили древние вятичи в хазарскую казну каждый год!
– Да ну! – удивилась Аграфена. – Неужели хазары здесь властвовали?
– Это так, дочь моя, – кивнул головой священник. – Они брали дань мехами! Летописи сказывают, что вятичи платили по куне от каждой семьи, но вот наш славный князь Святослав Игоревич Киевский положил этому конец. Он разбил тех врагов и рассеял их по всему свету! Он даже память о них уничтожил, когда занял и сравнял с землёй хазарскую столицу Саркел!
– А как же понимать слово «карачев», святой отец? – не выдержала любопытная Варвара.
– А вот как. Слово «корачи» понималось у хазар, как важный, назначенный их каганом человек! Их хазарский наместник сидел в древнем вятичском селении и собирал со всех окрестных славян дань. Он также судил, приказывал, казнил или миловал. Это была власть! Отсюда  и слово «корачев» – как бы место того корачи. Понимаете?
– Понимаю, святой отец! – воскликнула Аграфена. – Какой же ты учёный человек!
Отец Игнатий засмеялся.
– Учёный? Что такое учёность, дочь моя? – сказал он. – Наши нынешние учёные не могут читать старинные книги и летописи! Однако же они в почёте и уважении! Князья же не признают настоящих книжников! Знаете ли вы, как я тут, в этой глуши, оказался? Я был важным духовным лицом у нашего князя Михаила Всеволодыча! Он назначил меня наставником к своему старшему сыну Ростиславу. А сюда меня прислал черниговский епископ Порфирий для того, чтобы, якобы нести язычникам Божье слово. Но дикие славяне не покорились и бежали в глухие места. На самом же деле, владыка просто избавился от меня! Когда великий князь нуждался в совете или родословных сведениях, он всегда посылал за мной! Вот потому и обиделся на меня епископ! Да простит ему Господь! Не знаю, что татары с ним сделали после взятия Чернигова! Жив ли этот несчастный? Однако известно,  что ни жаркий огонь таких не берёт, ни холодная вода их не топит!
– Святой отец, – перебила вновь священника нетерпеливая хозяйка, –  ты сказал, что есть такие учёные, которые не умеют читать старинные книги! За что же их называют учёными? Откуда же они набрались ума?
– Так уж получилось, – кивнул головой отец Игнатий, – что нынешние грамотеи умеют читать только иноземные книги! Например, греческие. А вот русские летописи они так небрежно читают, что даже смысла не понимают! Вот они и назвали наш древний Брянск непристойным «Дебрянском»! Получается, что наши предки повели название города от ругательного слова «дебря»! Это глупость да и только!
– Благодарю тебя, отец, за твои мудрые слова! Велика твоя учёность! – громко сказал Ефим Добрыневич и встал. – Выпьем-ка за тебя, святой отец, чтобы твои учёность и мудрость принесли нашему городу пользу и благополучие!


Г   Л   А   В   А    11

П Л Е Н Н И К И   В   К А М Е Н Ц Е


Княжич Роман в сопровождении знатных людей своего отца совершал объезд укреплений Каменца. После того осмотра киевских стен, когда великий князь Михаил пожурил сына, он, как ни странно, стал всё больше доверять юному Роману. Строгость к дружинникам и охране, требовательность к соблюдению распоряжений великого князя, которые проявлял Роман, вызывали уважение и со стороны бояр. Вот почему теперь в отсутствие отца княжич принимался как старший, и, несмотря на видимую опеку наставника-грека, приближённых великого князя и священников, он был свободен в своих воинских делах: часть княжеских дружинников оставалась в Каменце в его подчинении. Сам великий князь уехал в Венгрию к королю Беле и своему сыну Ростиславу (который добивался руки дочери венгерского монарха) за помощью для отражения татарского нашествия.
Каменец – хорошо укреплённый город на самой окраине Киевской земли – был подготовлен князем Михаилом Всеволодовичем сразу же по занятии им Киева, как место, где можно было «отсидеться» при возникшей опасности. Город не зря назывался «Каменцем». Опоясанный мощными белокаменными стенами, стоявший на высоком холме, он, казалось, был совершенно неприступен. Поэтому великий князь Михаил и оставил здесь свою семью – княгиню Агафью с четырьмя сыновьями. Отряд из сотни отборных княжеских дружинников вместе с довольно многочисленным городским гарнизоном представляли собой значительную силу для обороны города при междоусобицах. Но вот смогли бы они защитить город и княжескую семью от нападения татар? Княжич Роман в этом очень сомневался. Ему удалось в своё время послушать рассказы спасшихся от черниговской бойни беглецов, сражавшихся с монголами, и он мысленно представлял себе, как степные завоеватели штурмуют крепостные стены.
– Вряд ли Каменец остановит такую лавину, – с грустью думал он. – А это верный знак: быть нам лёгкой добычей, если враги возьмут великий Киев!
Объезжая крепость и городские стены, он всё больше убеждался в этом.
У городских ворот Роман со своей свитой остановился. К нему поспешно подбежал начальник городской стражи.
– Молодой господин! – громко сказал он. – Твои верные воины стоят на страже города!
Княжич посмотрел на воина. Невысокий, но крепкий, коренастый. Одет в простой домотканый кафтан с большим, несоразмерным по виду, железным шлемом-шишаком на голове. Борода всклокочена. Лицо красное, морщинистое. Похоже, что главный страж пьян.
– В чём же есть твоя служба? – вопросил возмущённый Роман. – Ворота совсем настежь распахнуты! Не видно других стражников... Где же они?
– Ну, как бы тут сказать..., – замялся вояка. – Помянули мы тут…праздник, как бы сказать...святого…там Марка!
– Какого ещё святого Марка? – удивился княжич. – Что-то не слышал я о таком святом дне!
– Есть, есть, господин, – кивнул головой стоявший по левую руку от Романа боярин Лучезар. – Такой день мы знаем!
– Тогда почему же наш отец Алексей ничего об этом не говорил? Батюшка пока не забывал ни одного святого дня! Каждое утро напоминал! Неужели запамятовал?
Свита безмолвствовала.
– Ладно,  пойдём тогда к башне да посмотрим на службу наших городских воинов! – молвил княжич и стал слезать с лошади.
– Ох, великий князь! – вскричал испуганный начальник охраны. – Не надо тебе туда идти! Грязно там и сыро: замараешь свои благородные ноги!
Но Роман уже направился к комнатке охраны. Вслед за ним пошли, спешившись, черниговские бояре. Когда княжич со свитой вошёл в полутёмное, сыроватое помещение башни, им в ноздри ударил неприятный запах сырости, плесени и немытых тел.
Спустившись по ступеням в маленькую комнату, высокие посетители увидели большой прямоугольный, залитый чем-то жёлтым стол. На нём стояла мерцавшая свеча, а по углам лежали, казалось, бездыханно, городские стражники.
– О, Господи?! – вскрикнул княжич. – Неужели умерли?!
Никто не ответил ему. Бояре в страхе переглянулись.
Вдруг со стороны земляного пола донеслись шорохи и лёгкий шум ползущего тела.
– Эх,  как-вот плыли мы по Днепру-реке! – противно прогнусавил кто-то.
Из-под стола вылез здоровенный чумазый мужик. Видя знатных людей, он, казалось, испугался, попытался  встать на ноги, но не смог!
Вопль пьяницы оживил лежавшие по углам мнимые трупы. Пьяные охранники зашевелились и начали приподниматься. Ближайший из них, лежавший у входа, схватился за скамью и стал подтягиваться на руках, но у него ничего не получилось: скамья оторвалась от стены, рухнула и придавила воина.
– Ох, грехи наши тяжкие! – вскричал охранник. – Что же такое происходит? Неужели враги город наш полонили?!
– Пусть идут они к бесу назойливому! – грубо выругался другой очнувшийся воин. – Пей да гуляй, пока ты жив! Нам и так тут всем концы настанут, если татары поганые придут!
И он, подняв голову с невидящими глазами, заорал: – Шла девица, девка красная!!!
Княжич, потрясённый увиденным, молча стоял и прижимал к груди руки. Он, казалось, лишился дара речи. Бояре подбежали к нему, окружили.
– Пойдём отсюда, Роман Михалыч, – умоляющим голосом произнёс боярин Годин. – На воздухе решим, как дальше быть! Тут какое-то недоразумение! Это – не охранники! Видать, смерды пьяные в башню сторожевую залезли!
Роман, покачав головой, повернулся к выходу и медленно поднялся по ступенькам вверх. Выйдя наружу, он приблизился к старшему охраннику и пристально заглянул ему в глаза.
– Вот как вы храните город и семью великого князя! – громко сказал княжич и обернулся к воинам. – Взять за приставы весь этот сброд! Да в темницу их сразу же! А там уж покараю их суровым княжеским судом! А башню эту пока сами посторожите! Замените без промедления всю стражу!
И он вскочил на коня. Процессия двинулась дальше, к следующей крепостной башне.
В общем, обход не порадовал ни княжича, ни бояр. Из шестидесяти стражников, которых они встретили при этом, только пятеро смогли сказать что-нибудь вразумительное. Остальные были или дурачки или мертвецки пьяные.
Разгневанный Роман вернулся в свой терем и собрал общий совет. На думу пригласили и городскую знать. Но и здесь, к великому огорчению княжича, ему не удалось добиться единодушной поддержки.
– Оно, конечно, твоя правда, молодой господин, – сказал ему отец Алексей. –  Прескверно бражничать, да ещё на страже! Однако же, с другой стороны, если воины почитают память святых…
– Каких святых? – перебил его Роман. – Ты, отец, сегодня поутру ничего об этом празднике не говорил? Нет сегодня такого святого дня!
– Ну, значит, вчера! – буркнул священник. – Они ещё со вчерашнего дня хмельны!
– Неужели ты выгораживаешь этих пьяниц? – возмутился княжич. – Разве есть у стражников право бражничать? А вдруг придут враги и на город наш злосчастный обрушатся?
– Конечно, всегда нужно воздерживаться от пьянства, – ответствовал поп. – А потому, нужно строго пожурить проказников за такие дела! Чтобы больше не делали такого! Но вот судить их, я думаю, не надо!
– Да и как судить таких молодцев? – вторил ему торговый человек Акинф. – Старший у этих стражей – ...Боровин, сын богатого купца Важина Истомича!
– Уж не горячись, молодой господин! – поддакнул черниговский боярин Лучезар. – Оставь нам, боярам, это дело на думу и правёж. Мы сами обсудим это и накажем бестолковых бражников!
– Ну, уж этому не бывать! – вскипел Роман. – Я не оставлю случившегося без внимания! Вот так сдали Переяславль-Южный, Чернигов и суздальские города! Я видел и прескверную киевскую стражу… Но такого как здесь безобразия я и представить себе не мог! Головы за такое нужно рубить! Уж до зимы дожили, не ровён час,  придут татары, а наши воины неспособны сражаться!
Он всё больше приходил в гнев, чувствуя не только свою правоту, но и своё бессилие. Стоявшие рядом бояре вовсе не собирались помогать ему в наведении порядка! Их больше беспокоило, как бы ни поссориться с городской верхушкой и с каким-то там Важином Истомичем!
Потеряв терпение и обругав всех выступавших защитников, сдержавшись только по отношению к отцу Алексею, княжич распустил собрание и удалился в свою светлицу, где сел за стол и в отчаянии обхватил руками голову...
Когда княгиня Агафья вошла в покои княжича, он всё ещё сидел в глубокой задумчивости.
– Сынок, – погладила его по белокурой голове мать, – не печалься! В жизни случается и не такое! Твой батюшка немало пережил всяких бед и горестей!
– Батюшка! – пробормотал Роман и нахмурился. – Там, в Киеве, он нещадно распекал меня за моё желание навести порядок! Да сам такую беду натворил! Его дружинники – одни пьяницы! Нет у них старания к ратному делу! Только что живы пока! Разве это правильно? Зачем казнили татарским послов? В чём же теперь спасение Киева? Сам Господь против тех, кто нарушил Его заповеди!
– Что ты, сынок! – испугалась княгиня. – Зачем ты судишь родного отца? Да ещё великого князя!
– Можно, если он неправ! Вспомни хотя бы моего дядюшку и твоего брата, галицкого князя Даниила! Как-то ты мне рассказывала, что он добр и умён! Зачем же батюшка ему козни всякие непрестанно строит? Да ещё в такое время! Не пора ли бы примириться да  всем вместе сразиться с татарами?
- Да, дитя моё, здесь наш батюшка неправ! Князь Даниил и умом велик и силой славен! Те князья, какие в дружбе с Даниилом, переживут  нынешнее лихолетье! Что теперь поделать, если наш батюшка, великий князь, так горяч? Не вправе мы с тобой судить его! Надо нам быть послушными его воле!
– Однако я не согласен с такими словами, матушка! Когда батюшка вернётся, я выскажу ему всю правду об его делах! Пускай тогда казнит или милует! Надоело это безвластие! Затягивает оно землицу нашу, как топь или болотная жижа!
– Успокойся, дитя моё любимое! Впереди у тебя ещё длинная жизнь! Надо иметь терпенье: без этого не станешь правителем!
 Наутро княжич Роман устроил в совещательной комнате показательный суд над вчерашними пьяницами. Сам он сидел в большом, княжеском кресле, на которое взошёл по ступенькам. Перед ним на полу слуги расстелили огромный ярко-красный ковёр. По бокам, с обеих сторон, на лавках сидели бояре, знатные горожане, священники. Женщин в зале не было: дело считалось слишком серьёзным.
Вот раздались шаги княжеских слуг, которые быстро ввели в залу всех семерых вчерашних нарушителей. Те уже хорошо проспались, были приведены в порядок: вымыты и опрятно одеты.
Не успели они приблизиться к ковру, как главный стражник Боровин, громко простонав, бросился на колени перед сидевшим в кресле княжичем Романом. Все остальные виновники последовали его примеру.
– О, мудрейший из мудрых! О, самый великий среди самых великих! – заплакал Боровин. – Хоть ты и молод, но уже превзошел умом самого царя Соломона!
– Зачем это славословие? – резко бросил княжич. – Не для этого мы сегодня здесь собрались! Рассказывай, как так позорно получилось на вашей службе?
– Князь-батюшка..., – простонал главный стражник. – Попутал меня бес, дурачка глумного! Да принесли нам бражки хмельной да винца грецкого к святому празднику... Ну, не устояли мы перед соблазном! Ох, уж горе горькое!
– Как давно вы храните городские ворота? – спросил Роман.
– Да уж лет, пожалуй, с десяток, мой господин... Ни разу не было беды! Только вчера так неладно получилось...
– Только вчера? – улыбнулся княжич. – Да всё видно по вашим пухлым рожам, бражники вы закоренелые! Поспились как грязные свиньи! Опозорили городскую стражу! За такие дела есть только одно искупление – смерть!
– Помилуй, премудрый князь!!! – завопили во весь голос напуганные стражники. – Не лишай нас жизни! Позволь нам исправиться!
– Ну, ладно. Коли вы прозвали меня со всей лестью Соломоном, тогда будет вам справедливый суд! – усмехнулся Роман. – Жизни я вас не лишу, не сомневайтесь. Пока город ещё не в осаде... Да врагов ещё не видно... Но стражниками городских ворот вам уже не быть! Сделаем вам замену из непьющих людей… А по тому делу, что вы вчера натворили... Эй, слуги! – он хлопнул в ладоши. В залу вбежали вооружённые дружинники. – Посадите-ка этих злосчастных негодяев в городскую темницу…дней, так, на десять! Да кормить их только хлебом и водой! После же – вон из стражи! Дурачкам и бражникам нет места среди воинства!
…В полной тишине расходились по своим домам свидетели столь сурового, но справедливого суда.
– Да, крутёшенек наш молодой князь! – пробурчал богатый купец Могута своему товарищу, торговцу Давило. – Даже самого Важина Истомича обидел! Нипочем не уговоришь этого князя!
– Ох-хо-хо! – кивал головой Давило. – Конец придёт нашему покою, когда этот княжич заменит своего батюшку!
– Скорее бес скончается, если заменит! – громко сказал подошедший к ним, багровый, как кумач, Важин Истомич. – Не таких мы видели! Ишь, молод да удал! Скоро узнаем, что будет дальше!
За день весь город уже знал о состоявшемся княжеском суде. Горожане, каждый по-своему, обсуждали произошедшее. Особенно много говорили о княжиче Романе на городском рынке. И почему-то почти все сочувствовали попавшим в темницу пьяницам.
– Вот ведь каков он княжич-то! – возмущались купцы. – Усадил в темницу воинов за святой день да за чарку браги!
– Он так всех нас тут пересажает! – говорили их приказчики и мелкие слуги.
– Больно зол да жесток молодой князь! – считали холопы.
Страсти подогревали ходившие по всему городу люди купца Важина Истомича. Они открыто осуждали решение княжича Романа и настраивали жителей против молодого правителя. И вскоре весь город воспылал ненавистью к семье великого князя Михаила...
Прошло несколько дней. История с наказанными пьяницами всё ещё будоражила умы беспокойных горожан. Однако самые толковые и рассудительные постепенно стали понимать правоту действий княжича Романа. Со временем, может быть, образумились бы и остальные. Но вот неожиданные события изменили всё.
Как-то городские стражники, напуганные Романом и зорко смотревшие теперь с крепостных стен в даль, увидели, как из-за горизонта сначала заклубилась в туманной дымке пыль, а затем показались вооружённые всадники... Войско было, правда, небольшое, копей в триста, но всё же тревогу следовало поднять. Первый стражник быстро спустился со стены и побежал в башню – доложить начальнику охраны. Им был теперь почтенный горожанин Деян, сменивший волей княжича Романа опозорившегося  Боровина. Деян внимательно выслушал донесение стражника, но решил не сообщать княжичу и его боярам о возможной опасности.
– Не страшен этот враг нашему городу, – рассудил он. – Пусть же доскачет мой верный человек до этих воинов и узнает, кто они такие. А там увидим.
Конный отряд уже подошёл к стенам города, когда посланник вернулся назад.
– Подождите и не пускайте пока сюда этих всадников да ворота закройте! – распорядился Деян.
– Это идёт сюда князь Ярослав Всеволодыч Суздальский! – доложил посланник. – Он ищет нашего князя Михаила для беспощадной расправы! Князь просит, чтобы мы отворили городские ворота перед его славным воинством!
– Ну, эта ссора между князьями нам известна! – обрадовался Деян и широко улыбнулся. – Пусть так и будет! Отворяйте-ка, ворота, молодцы! – крикнул он стражникам. – Это – свои, русские!
Заскрипели двери, и конное воинство, как речной поток, стремительно влилось в город.
Услышав необычный шум на улице, княжич Роман выглянул в окно. Около княжеского терема толпилось множество народа. Люди шумели, махали руками и как будто кого-то ждали...
– Сынок! – в светлицу  быстро вошла княгиня Агафья. – Неужели наш батюшка возвращается? Да больно скоро! Слава Господу, если он добился помощи от угорского короля!
На улице показались вооружённые всадники. Да, свои, русские! Неужели отец?
Послышался стук в дверь, и в светлицу вбежал княжеский слуга.
– Княгиня-матушка, молодой господин! – крикнул он. – Сюда идут какие-то неизвестные люди!
– А если это князь Даниил?! – вскрикнула княгиня. – Вот радость была бы!
Но это был не князь Даниил. В горницу вдруг вошёл высокий, длиннобородый, красивый воин. Его кудрявую белокурую голову венчала богатая, подбитая соболем шапка. Голубые, пронзительные глаза незнакомца пристально уставились на княгиню и Романа.
– Будь здорова, княгиня Агафья! – улыбнулся он и поясно поклонился испуганной женщине. – Я ваш лютый недруг – Ярослав Суздальский! Я долго гнал коней, чтобы достать твоего супруга.  И вот случайно, или по Божьей воле, поймал его семью! Теперь вы – мои пленники, княгинюшка!               


Г   Л   А   В   А   12

С П А С Е Н И Е    Т А Т А Р И Н А

Около двух месяцев выхаживала купчиха Василиса несчастного татарского посланника. Раненого поместили в гостевой, самой лучшей комнате купеческого дома. Когда купец Илья вернулся к вечеру домой, супруга подробно рассказала ему всё. Сначала Илья Всемилович здорово перетрусил: ну-ка, держать в своём доме вражеского посла! Да ещё спасать его от смерти! Это было очень опасно! Ведь ненароком могли узнать великокняжеские люди! Да и киевляне никогда бы не простили купцу и его семье этого поступка. Получается, как бы помогаешь врагу! К тому же, купеческая семья проживала в Киеве всего какой-нибудь год! И дела шли хорошо: росли доходы, горожане относились к ним дружественно… Вот построили настоящую усадьбу... А тут такая плата за гостеприимство!
Покряхтел, побурчал озадаченный купец, но что делать: жена была ему дороже всего!
Пришлось принимать все возможные меры по сохранению опасной тайны. В комнату, куда поместили раненого, допускались только особо преданные купцу люди. Чужаки и недавно нанятые слуги-киевляне не должны были ничего знать, поэтому дом Ильи Всемиловича теперь особенно тщательно охранялся и, по сути, превратился в маленькую крепость.
За знатным татарином ухаживали сама Василиса и вщижский лекарь Радобуд, который уже долгие годы торговал в лавке Ильи Всемиловича лекарственными травами, вывозимыми из родного Вщижа, а также из других мест Руси, и торговал весьма успешно...
Радобуд знал лекарственные травы ещё от своего деда – древнего старика – который, в свою очередь, научился искусству врачевания у своего отца, известного знахаря и волхва.
Татарина избили настолько жестоко, что жизнь едва теплилась в его теле. В двух местах у него была переломана правая нога, вывихнута левая ступня. Обе сломанные руки висели, как крючья. К счастью, оказался не повреждён позвоночник, но всё тело вдоль хребта было покрыто синими пятнами от множества ушибов. Лицо казалось словно расплющенным и превращённым в один сплошной чёрно-багровый синяк. Дышал несчастный посланник прерывисто и хрипло. Когда Василиса увидела его в возке презрительно улыбавшимся, он, находясь в полубессознательном состоянии, представлял себя пребывавшим в ином, загробном мире…
Лекарь Радобуд пришёл в ужас, когда увидел, кого ему предстоит лечить. Это был первый в его жизни случай, когда больной пребывал в таком ужасном состоянии! Но умелый знахарь не растерялся, а сразу же, засучив рукава, приступил к делу. Прежде всего, он стал аккуратно снимать пропитанную кровью одежду. Это было непросто. Полушубок задубенел, шаровары и сапоги словно приросли к телу. Пришлось пользоваться остро отточенным ножом. Осторожно, чтобы не причинить боль несчастному и не усугубить его тяжёлого положения, Радобуд терпеливо снимал и срезал одежду по частям.
Во время этой кропотливой работы он периодически вливал в рот больному через трубку специальный отвар из лекарственных трав, чтобы облегчить боль и поддержать его тело в состоянии покоя. Наконец, лекарю удалось снять всю одежду. Теперь требовалось тщательно обмыть избитое тело, смазать лекарственными жидкостями и мазями ушибы и синяки. Сделав и это, Радобуд занялся вправлением вывихнутых костей и наложением лубков на переломы. Имея большой опыт, он справился с этим быстрее, чем со сниманием одежды.
Уже глубокой ночью, когда все в доме спали, кроме Василисы, которая, несмотря на уговоры мужа, не отходила от больного и помогала Радобуду, лекарь закончил свой нелёгкий труд и присел на скамью, стоявшую возле постели раненого татарина, рядом с купчихой.
– Ну, теперь всё, матушка, – вздохнул он. – Шла бы ты спать! Я сам посижу возле больного... Не один день придётся так сидеть! Нельзя оставлять этого раненого одного! А если очнётся и упадёт с кровати?
– Я боюсь уходить, Радбудушка. А если помрёт? Уж шибко жалко мне его, болезного!
– Ну, от того, что ты, усталая, тут просидишь, татарин не выздоровит. Лучше отдохни, успеешь ещё оказать помощь. Или людей каких там пришли!
– Что ты, Радбудушка, разве можно присылать сюда других людей? А если кто выдаст? Позарез надо вылечить этого татарина! Он спас мою жизнь от неминуемой смерти!
– Я знаю об этом... Если он спас твою жизнь, то всё правильно: долг платежом красен! Ну, иди, матушка, я сам посижу эту ночь возле несчастного.
Василиса встала и медленно пошла к двери, но вдруг что-то вспомнила и остановилась, обернувшись к лекарю.
– Я тут положила разной снеди возле окна, на этом столике, Радбудушка. Если захочешь поесть или пригубить чарку заморского винца, иди к столу. Небось, весь день голодный?
– Хорошо, матушка! – улыбнулся лекарь. – С радостью поем твои харчи. Благодарю тебя за помощь и заботу!
Почти неделю пролежал раненый в полубессознательном состоянии. Однако уже через два дня после принятых лекарем Радобудом необходимых мер его дыхание успокоилось, исчезли стоны и хрипы.
Лекарь вливал в рот больному через трубку питательные отвары: бульоны из курицы, фруктовые кисели, приготовленные Василисой, лекарственные настойки.
Наконец, в один из мрачных ноябрьских дней, когда небольшое оконце едва излучало слабый свет, раненый открыл глаза и с изумлением посмотрел на сидевшую рядом с ним Василису. Та сначала ничего не заметила, перематывая на скамье клубок  ниток. Но потом, как бы почувствовав на себе взгляд больного, подняла голову и тихонько вскрикнула: – Слава тебе, Господи! Пришёл в себя, голубчик!
Татарин всё смотрел и смотрел, а затем попытался пошевелиться...
– Подожди, болезный мой, не суетись! – подбежала к его постели Василиса. – Нельзя тебе сейчас этого!
Больной, видимо, по-своему понял её слова и замер.
Купчиха выбежала в коридор и хлопнула в ладоши. На звук сразу же примчался верный слуга: – Чего надобно, матушка?
– Беги-ка к Радобуду, Обрад, и пусть бежит сюда побыстрей. Очнулся наш хворый!
Вскоре явился лекарь. Осмотрев раненого, он остался доволен: – Посылай-ка, матушка, за медами хмельными! Теперь будет жить! Воистину мы спасли твоего татарина!
Василиса расцвела улыбкой радости: – Слава тебе, Господи! Значит, вправду ты жив, мой Большой Тучегон!
Услышав эти звуки, татарин вновь зашевелился, как бы узнав своё имя. На губах у него показалась слабая улыбка, зрачки его глаз от волнения расширились…
– Ну, уж, матушка,  так ты его совсем растормошишь! – рассердился Радобуд. – Зачем ты беспокоишь больного! Да ты лучше прикажи, чтобы твои люди помогали нам хоть бы кормлением! А у меня самого сейчас немало дел и некогда сидеть возле молодца, кому уже не грозит неминуемая смерть! Мне надо идти в лавку, чтобы не развалить свою привычную торговлю! А вечером я сменю все повязки и осмотрю раны! Сами теперь управитесь!
– Ладно, батюшка, – вздохнула Василиса, – иди с Господом. Да дела свои верши. Ты лучше знаешь, как надо лечить!
После ухода Радобуда купчиха позвала своих сыновей и поручила им ухаживать за раненым. А по ночам у постели больного сидела их горничная Чернава, взятая в своё время ещё во Вщиже, сиротой, в дом купца Ильи, и преданно служившая его семье.
Шли дни, татарин поправлялся всё быстрее и быстрее. Он уже пытался говорить. Но гортанные фразы, произносимые на незнакомом языке, никто понять не мог. Объяснялись с больным жестами. Простейшие вещи, такие как, например, приём пищи или лекарств, больной прекрасно понимал и выполнял всё, что требовалось. Одно только вызвало в начале затруднение. Когда раненому требовалось справить нужду, он не терпел, чтобы кто-либо присутствовал при этом и старался объяснить своё неприятное положение гримасами и громкими выкриками. Слава Богу, лекарь Радобуд догадался, в чём дело, и объяснил Василисе и остальным, что всё это означает. И уже потом, когда больной  повторял свои кривляния, все посторонние сразу же покидали комнату, и оставался лишь один слуга, подставлявший раненому, как тому учил лекарь, судно, облегчая его состояние.
Только через месяц мужественный татарский посланник смог, наконец, встать на ноги и впервые пройтись по горнице до окна. Лекарь Радобуд, по этому случаю явившийся к больному, поддерживал его. Татарин глянул в окно и вскрикнул. Он долго не мог успокоиться и что-то всё говорил на своём непонятном языке.
Радобуд прижал руку к своему сердцу и погладил его по голове.
– Не пугайся, – ласково сказал он. – Я  тебе – настоящий друг! Тут все мы твои друзья!
– Трук? – казалось, засомневался татарин, но, увидев руку лекаря, прижатую к сердцу, улыбнулся. – Якши, трук!
В это время в комнату вошла Василиса и, увидев неожиданное зрелище, захлопала в ладоши, рассмеявшись: – Ну, теперь я вижу: ты выздоравливаешь! Якши, якши, Большой Тучегон!
Татарин широко улыбнулся. Его лицо, суровое и мужественное, внезапно стало ласковым и нежным, как у девушки. Он что-то быстро произнёс, снова улыбнулся и попытался поднять руку.
Но лекарь был тут как тут! – Э, нет, голубчик, уж не дергай пока руками! – крикнул он. – Ещё пару недель нельзя шевелить ими!
Похоже, Болху-Тучигэн понял слова своего врача и, медленно повернувшись, направился к кровати. С помощью Радобуда он вновь улёгся и, выпрямившись, с благодарностью посмотрел на него.
– Вот ведь, понимает человек, если добро ему делают! – пробурчал лекарь. – Да не на меня смотри так ласково, но на Василису нашу матушку! Это она спасла тебя, беспутного!
Татарин, казалось, понял всё и с улыбкой  посмотрел на хозяйку.
– Василиса! – громко, почти без акцента, сказал он.
– Ну, вот, слава нашему Господу! – засмеялась купчиха. – Понял, кажется, наш молодец, как зовут меня!
Теперь дело пошло на лад. Каждый день больной всё больше ходил по комнате, а затем и по всему дому. Ему сшили новую одежду из лучших купеческих тканей, подогнав её под рост одного из своих слуг, имевшего такое же, как и у татарина, телосложение. Купец Илья позаботился и об удобных кожаных сапогах и полушубке, отобрав для этого свои лучшие овечьи шкуры. И вскоре бывший татарский посланник смог прогуливаться по огороженному высоким забором двору, вдыхая свежий воздух и набираясь сил. Ещё через некоторое время необычный гость уже стал как бы членом купеческой семьи и даже разделял  за одним столом бесхитростную, но достаточно питательную трапезу. Он охотно ел почти всё, что ни подавали на стол, но, как ни странно, категорически отказывался от хмельных напитков, предпочитая им молоко и  воду. К  недоумению русских, он также не употреблял в пищу рыбу. Даже осетрину больной татарин отказался вкушать, показывая рукой на грудь и на окно.
– Душа, мол, вылетит! – догадалась Василиса. – Вижу, что есть у них какое-то поверье!
Мужественный татарин стал довольно хорошо воспринимать русскую речь: мог часами сидеть в горнице и слушать рассказы Василисы. За всё это время купчиха ни словом не обмолвилась о событиях во Вщиже, да и татарин вёл себя так, что было ясно: Василису он раньше, до своего ранения, не знал...
К сожалению, купчихе не удавалось поговорить со своим татарским гостем так, как хотелось! Тот всё никак не мог научиться говорить по-русски... И хотя некоторые фразы он освоил, для того, чтобы общаться, нужно было время. А, как оказалось, его-то и не хватило...
В Киеве в это время произошли довольно неприятные события. Несмотря на то, что горожане убили татарских послов, а их тела побросали в Днепр, мгновенная месть степных завоевателей не последовала. Видимо, монголы посчитали Киев достаточно трудным для осады и не решились пойти на город сразу. Тем не менее, князь Михаил, помня о несчастной судьбе рязанских и владимирских земель, пострадавших именно зимой, решил не испытывать судьбу и покинул со своей семьёй великий город.
К ноябрю 1239 года Киев оказался без князя. Правда, ненадолго. Вскоре в город прибыл ещё один претендент на великокняжеский стол – смоленский князь Ростислав Мстиславович. Но воевода, оставленный Михаилом Всеволодовичем, не пожелал подчиниться Ростиславу. А последний со своей дружиной засел в городе, заняв выжидательную позицию и надеясь, что рано или поздно киевляне устанут от неурядиц и призовут его на княжеский «стол». Власть в городе, по сути, захватили «лучшие люди»: «градские старцы», зажиточные купцы, ремесленники,  старшины городского ополчения. Эта верхушка созвала городское вече и объявила о создании Совета господ, который не подчинялся ни воеводе великого князя Михаила, ни Ростиславу Мстиславовичу.
 От этого жизнь в городе не улучшилась. Нарушилось привычное равновесие властей. А поскольку Совет, занятый бесконечными спорами, ссорами и дрязгами, совершенно не вникал в городские дела и даже не принимал жалобщиков, в городе начались беспорядки...
Купец же Илья должен был целыми днями сидеть в Совете, или, как его иначе называли, Раде, и слушать пустую болтовню. Домой он приходил только вечером, сердитый и раздражённый...
В то же самое время затосковал и выздоровевший татарин. Он часто, прогуливаясь по двору, показывал рукой в сторону далёких степей и что-то говорил...
Однажды после прогулки с татарином по двору лекарь Радобуд дождался прихода хозяина и постучал к нему в дверь.
– Входи же, Радбудушка, – промолвил Илья Всемилович. – Неужто беда какая приключилась?
– Да так вот, батюшка, пришёл я поговорить о Большом Тучегоне... Захотел наш случайный гость уйти в свои привольные степи! Уж долго он мне об этом толковал, показывал рукой на сердце, а потом – в даль! Пора бы ему уходить! Так от беды подальше…
– Что ты, Радбудушка, – улыбнулся купец. – Пусть хоть до весны тут поживёт. А там и Днепр станет судоходным – отвезём его в ладье в степи! Не сможет сам татарин без помощи добраться до своих! Ему надо коня и людей для защиты в дороге. Уж если он спас мою Василису, так теперь настал наш черёд!
Но на следующий день купец вернулся в свой дом взволнованный и возбуждённый.
– Василиса! – позвал он жену. – Иди же ко мне немедленно!
– Что, батюшка, или беда какая приключилась?! – вскрикнула купчиха. – Ты как не свой!
– Слушай, жена, нам грозит суровая беда! Только что, когда завершилась пустая болтовня в Раде, ко мне подошёл княжеский дружинник Никита из Брянска, которого мы с тобой видели у Ефима Добрынича, и по секрету сказал, что какой-то наш враг донёс воеводе о татарском лазутчике… Будто он у нас обретается! Воевода не поверил этому на слово, однако поручил дружине назавтра идти к нам и провести обыск. Он послал того Никиту в городскую Думу, чтобы рассказать там об этом подозрении, но узнав, какой там царит беспорядок, решил сам во всём этом деле разобраться… Вот, матушка, уж не знаю, как из этой паутины выпутаться! А времени теперь мало: только до утра!
Василиса, услышав мужа, не растерялась. Она повела себя решительно и сразу же созвала всех преданных слуг. Быстро поговорив с ними и сделав необходимые распоряжения, она направилась к Болху-Тучигэну и спокойно, стараясь не обидеть гостя, объяснила ему, как можно короче, необходимость немедленного отъезда.
Умный татарин сразу же всё понял. Внимательно выслушав Василису, он приложил руку к сердцу и поклонился.
– Ну, слава Господу! – обрадовалась купчиха. – Смекалист ты, Большой Тучегон! Вижу, что толковый человек!
Всё необходимое на дорогу собрали быстро. Купец Илья отправился на конюшню и выбрал пять самых лучших, откормленных лошадей. С татарином он послал всех четверых Василисыных охранников. Двое сидели на повозке, нагруженной пищей и фуражом и запряжённой двумя лошадьми. А остальные вместе с татарином ехали верхом.
Смеркалось. Падал снег. Декабрь 1239 года был ветреным, но не очень морозным.
У городских ворот, закрытых на засов, стояли вооружённые стражники. Купец Илья, сопровождавший беглецов, спешился и подошёл к воинам.
– Добрый вечер, молодцы! – громко сказал он.
– И тебе также, господин! – ответил старший. – Что тебя несёт в такой мрак? Ветер и тьма! Уж не тронулся ли ты головой?
– Я – купец, – быстро ответил, волнуясь, Илья. – Посылаю своих людей за город. Не вернулись мои приказчики из Березняков… Пусть мои люди поищут их... Боюсь, что завтра уже будет поздно!
– Ишь, какой ты жадный! – засмеялся стражник. – Даже в ночь и холод терзаешь своих людей! Нет у тебя к людям жалости! Неужели ты думаешь, что мы откроем тебе ворота в такую темноту? За это нужна плата!
– Какова же будет цена? – спросил купец.
– По куне на каждого! – буркнул стражник. – А тут, как ты видишь, десяток молодцев!
– Значит, десять кун? – обрадовался Илья Всемилович, но сдержался. – А не больно ли  многовато?
– Ну, если тебе жалко, тогда жди до утра! – рассердился стражник и отвернулся. – Нечего тут говорить без нужды!
– Ладно! – кивнул головой купец. – Пусть так будет!
Он достал свой толстый кошель, отсчитал одиннадцать дирхемов, на один больше, чем просил вояка, и протянул ему их.
– О, так это серебро! – алчно проворчал тот, несколько раз пересчитал деньги, с недоумением посмотрел на купца, а затем повернулся к своим воинам.
– Отворяйте же ворота, долбозвоны, да шибче! – крикнул он. – Уж не мучайте почтенного купчину! Шевелитесь!
Ворота заскрипели и стали медленно раздвигаться.
Купец Илья подошёл к сидевшему в седле с обвязанным для неузнаваемости лицом татарину. – Прощай, дорогой наш Василисын спаситель! – сказал он тихо. – Вот мы с тобой и расплатились! Помоги же тебе Господь добраться до своих! Пусть же будет между нами дружба до скончания веков!
Болху-Тучигэн едва заметно прижал свою правую руку сначала к глазам, а затем к сердцу, и быстро растворился со своим маленьким отрядом в чёрной, необъятной мгле.       

Г   Л   А   В   А   13

О С В О Б О Ж Д Е Н И Е

Князь Ярослав, занявший Каменец в декабре 1239 года, не смог тихо и спокойно усидеть в этом городе, как того хотели знатные горожане. Осмотрев укрепления – крепостные стены, башни, ворота – он остался недоволен: город был совершенно не готов к отражению такого опасного, как монголы, врага. Особенно огорчила его слабость городского гарнизона. Воинство, составленное из наиболее крепких и рослых горожан, совсем не думало об осаде. Многие не умели хорошо стрелять из лука, не владели в достаточной степени ни палицей, ни копьём... А вот пьянствовать они были горазды!
Сразу же после взятия под домашний арест семьи князя Михаила Всеволодовича, знатные горожане кинулись к Ярославу Суздальскому с жалобами на молодого Романа Михайловича: жесток был, дескать, княжич к городским стражникам, обидел знатных людей своими чрезмерными требованиями и несправедливостью. Выслушав жалобщиков и хорошо разобравшись в сути дела, Ярослав Всеволодович, неожиданно, полностью одобрил поступки Романа и, более того, добавил незадачливым стражникам ещё месяц заключения в темнице! Он также хотел всыпать плетей или батогов глупым горожанам и особенно купцу Важину Истомичу, но, поразмыслив, ограничился лишь словесными угрозами, напугав местную верхушку до смерти.
Довольно скоро радость горожан по поводу ареста молодого княжича прошла. Празднества в связи со сменой власти в Каменце так и не состоялись. Новый князь начал наводить здесь свои, ещё более строгие порядки.
Что же касается семьи великого князя Михаила, то она не особенно пострадала от произошедших перемен. И княгиня, и её дети продолжали занимать те же комнаты княжеского терема, в которых жили и до князя Ярослава. В коридорах, правда, несли охрану воины суздальского правителя, но они не вмешивались в жизнь пребывавшей под арестом семьи. Княгиня Агафья и княжич Роман с малолетними братьями свободно ходили по терему и общались между собой. Иногда они выходили во двор подышать свежим воздухом, но уже за забор, в город, стражники князя Ярослава не выпускали их...
Однако горожане свободно приходили к домочадцам Михаила Всеволодовича.
Как-то раз, ещё до занятия города Ярославом Суздальским, двенадцатилетний княжич Мстислав затеял во дворе игру в «ножички». Его младшие братья Симеон и Юрий с радостью присоединились и начали азартно метать ножи в очерченный на земле круг. Дети весело кричали, оживляя мрак и серость княжеского подворья. Княжич Роман постоял около них, посмотрел на игру, и, не долго думая, вернулся в терем: ему было скучно среди малых детей!
Зайдя в свою комнату, он занялся просмотром старинных книг, которые оставил ему перед отъездом отец, и очень увлёкся, читая о подвигах великих греков и особенно царя Александра из Македонии.
Неожиданно открылась дверь, и в комнату вошла, покачиваясь, горничная Любава, красивая молодая девушка девятнадцати лет. Княжич сам уже был довольно рослым и стройным молодцем. Он иногда заглядывался на хорошеньких женщин, особенно, когда проезжал со свитой по городу. Местные жительницы отличались необычной для Руси красотой. Невысокие ростом, смуглые, с большими карими глазами, пышными чёрными волосами, но в то же время стройные и гибкие, они не могли не нравиться мужчинам.
Роман был достаточно хорошо воспитан и прекрасно знал о сути взаимоотношений между мужчинами и женщинами. Правда, отец почти не уделял ему внимания и ничего об этом не говорил. Зато наставников в этом деле у княжича было предостаточно!
Как ни удивительно, но именно учёный грек Феофан способствовал развитию интереса княжича к женскому полу. Заморский учитель постоянно говорил на своих занятиях о злокозненности женщин, об их бесстыдстве и стремлении вовлечь в грех несчастных мужчин. – Бойся бабского отродья, княжич! – внушал ему Феофан. – От них всё зло! Вспомни Еву, недобрую праматерь всех жёнок! Если бы не её козни, люди бы поныне в пресветлом раю пребывали!
Но эти слова имели прямо-таки противоположный результат. Роман стал всё чаще задумываться, а что же такое дают женщины, если далёкий предок из-за них отказался даже от рая! Постепенно ему удалось узнать значительно больше от простых наставников – дядьки Веремея и дружинника Святослава – которые, по-своему, по-простецки, просветили любопытного юношу. И когда Роман понял, в чём заключалась суть дела, он стал с интересом поглядывать на девушек.
И вот теперь, увидев Любаву, княжич весь вспыхнул, смутился и оробел...
Горничная была весёлой, видавшей виды девушкой, да и в городе нравы были вольные. Девчата выходили замуж, познав все основы супружеской жизни, девственность от них и не требовалась. У Любы уже был жених, купеческий сын, который отбил её у отпрыска местного стражника и жил с ней, как с женой, уже почти целый год. Она никогда не отказывалась от любовных похождений, благо, её мать, княжеская птичница, часто говорила: – Гуляй, доченька, пока молодая! Будет хоть что-то вспомнить, если скоро выйдешь замуж!
Увидев волнение княжича, Любава несколько смутилась. Всё же сын великого князя! Но это только усилило её желание стать ближе к столь благородному человеку.
Подойдя к столу, за которым сидел Роман, горничная стала аккуратно протирать влажной тряпицей висевшие на стене над столом полки с книжными коробками, задевая при этом своим телом, как бы невзначай, княжича. Затем, согнувшись и повернувшись задом к юноше, она начала тереть тряпкой и без того чистый пол.
Роман, украдкой поглядывавший на девушку, буквально окаменел, когда увидел вдруг перед собой её обнажённые прелести. От волнения его прошиб пот!
Горничная, догадавшись о чувствах княжича, повернулась к нему и приветливо улыбнулась. Роман часто замигал, не выдержав взгляда насмешницы, и ощутил как бы комок в горле...
– Княже, – тихонько, умоляюще промолвила девушка, – давай-ка пойдём в чулан!
Роман подскочил, но тут же снова присел. Голова у него затуманилась, ноги словно окаменели.
Любава с пониманием отнеслась к его состоянию, но уходить не собиралась. Она продолжала стоять и спокойно ждала решения княжича. Наконец, тот успокоился и встал. Девушка взяла его под руку и повела в потайной уголок комнаты, где лежали на небольшом топчане тёплые одежды…
Так молодой отпрыск великого князя Михаила впервые познакомился с кознями женщины, о которых предупреждал его отец Феофан. И, увы, он не пошёл по пути, указанному учителем, а впал в долгий и тяжкий грех.
Сначала Роман не ощутил особой радости от произошедшего, его увлекли только новизна, любопытство и необычность чувств. Но постепенно девушка, имея большой опыт общения с мужчинами, научила его самым разнообразным приёмам, и княжичу стало жить намного интересней! Вскоре Любава вовлекла в близкие отношения с княжичем и других девушек, своих подруг, рассказав им о необычных достоинствах рослого юноши, и Роман едва находил время для чтения своих любимых книг, встречаясь в чулане с молодыми и красивыми горожанками... Это продолжалось и при князе Ярославе.
Слухи о любовных похождениях княжича довольно скоро дошли и до жителей Каменца. Особенно усилились разговоры, когда вдруг неожиданно забеременела одна молодая купчиха, у которой, состоявшей в браке уже три года, детей всё не было. Её считали безнадёжно бездетной, а тут что оказалось! Горожане злословили, что та понесла не случайно, посетив княжеский терем! Впрочем, дело не считалось греховным: нечто подобное прошли почти все местные женщины... А вот уважение к сыну Михаила Черниговского со стороны каменчан от этого только возросло!
Как это часто бывает, в последнюю очередь узнала о похождениях своего сына княгиня Агафья. В первые дни она не придала значения слухам и россказням, о которых ей сообщали преданные служанки, но через некоторое время  ей всё же пришлось об этом задуматься...
Как-то сразу же после полуденной трапезы княгиня пожаловала в светлицу к сыну. Она с шумом открыла дверь и вошла, громко ступая по скрипучим половицам. Вдруг откуда-то из глубины комнаты навстречу ей выбежала смуглая, стройная девушка и, поклонившись княгине, выскочила в коридор. Вслед за ней вышел румяный, смущённый княжич.
– Садись-ка, сынок! – начала мать и опустилась на скамью у дубового стола. – Надо с тобой потолковать!
– А что случилось, матушка? – спросил Роман, усевшись рядом.
– Уж больно я беспокоюсь о тебе, сынок! – пробормотала мать, не находя слов. – Здесь в городе говорят, что ты начал погуливать, Роман... Да я сама только что увидела девицу... Такое не скроешь, сынок!
– А, так это же дочь известного ремесленника, Мила, – тихо ответил княжич. – Она часто приходит ко мне в гости... Я думаю, что нет на всём свете девицы красивей!
Княгиня вся нахохлилась и потемнела лицом. Глянув на неё, княжич испугался.
– Маменька, или ты рассердилась? – воскликнул он. – Я же не совершил ничего дурного! Ну, бывают тут у меня, порой, разные девицы..., – вздохнул он. – Однако, что поделаешь?
– Да, хорошо тебя наставили твои славные учителя! – рассердилась мать. – Да ещё этот грек Феофан! Бесстыжий сластолюбец! Испортили моего отрока! Что же теперь осталось? Надо тебя женить!
– Тогда жени меня, матушка, хоть бы на этой Миле! Уж больно хороша эта девица! Такая даже великому князю..., – тут он осёкся и замолчал.
– Князья не женятся на дурах, сынок! – ледяным тоном ответила Агафья. Доброта, женственность и нежность в мгновение ока исчезли. Перед Романом сидела как-то сразу состарившаяся, исхудавшая, измученная тревогой женщина. – Если ты князь и правитель, то у тебя судьба княжеская! Оставь эти глупости! – Агафья кивнула головой в сторону двери. –  Да, теперь я вижу, что пришла пора тебя женить! Тебе ведь пятнадцать! Видно, уже созрел! Я женю тебя, сынок, – добавила она после недолгой паузы, – сразу же, как только избавимся от этого злокозненного плена. Я найду тебе пару, достойную нашего славного рода, настоящую княжну!
В это время хлопнула дверь, и в светлицу вошёл князь Ярослав Всеволодович. Увидев беседовавших, он улыбнулся: – Похвально, княгиня, что учишь своего сына уму-разуму! Это дело нужное! Но только славный воин может правильно наставить молодого отрока!
Княгиня встала, слегка поклонилась и медленно пошла к выходу...
– Вот что я скажу тебе, княжич Роман, – начал свою речь суздальский князь, усевшись на скамью. Увидев, что Роман почтительно стоит, князь Ярослав махнул рукой. – Садись запросто. Я слышал о тебе много разных слухов! Что только не говорят! Из этого я себе уяснил: ты не пошёл в своего батюшку!
Княжич подскочил, покраснев, как рак. Было видно, что он едва сдерживает ярость.
– Однако же  вспыльчивость твоя тут не к месту! – усмехнулся великий суздальский князь. – Это, если говорить правду, от твоего батюшки! Сядь-ка да выслушай полезные слова! Ты ёще молод ершиться! Когда ко мне пришли жители этого города с жалобами на тебя, я понял их слова так: быть тебе славным князем и правителем, если Господь благословит твою жизнь! Ты не покинешь в тяжкое время свой стольный город, как это сделал твой батюшка!
Роман молчал, склонив голову.
– Я не хотел говорить ничего плохого о твоём батюшке, – продолжил суздальский князь, – но лишь такое, что все знают. Вот намедни один монах, какой-то там странник, предрёк мне, будто меня и твоего батюшку ожидает общая печальная судьба: мы якобы умрём не только в один год, но и в один день и даже час от одного врага! И это будет нам Божьей карой за наши ненужные ссоры! Но я не приемлю такую чепуху и не вижу своей вины в этой усобице! По сути, я – самый старший в княжеской роде от Рюрика! И мой владимиро-суздальский удел – искони главный на святой Руси!  Одно только имя осталось от славного Киева! Я не убегал от татар, когда наступило суровое время… Сразу же, как только я узнал о гибели брата Юрия, я выехал без промедления в его разорённые земли. Уж не думал я, что батюшка твой Михаил захватит Киев! Да если бы он пришёл тогда ко мне с просьбой и не спешил с венчанием на великое княжение, я бы не возражал против занятия им этого великого города... Наше законное право – назначать князей в прочие города! Но если они чтут нашу высшую, суздальскую, власть! Что ты об этом думаешь?
– Не надо об этом говорить, великий князь, – пробормотал Роман. – И батюшка мой считает себя вправе назначать в другие города князей, если они – его друзья! Вижу, что ты прав, но и батюшка мой получается правым, по тому, как он старше тебя годами... Однако от этого на Руси только погромы и усобицы! Да вот и татары объявились! Разве сунулись бы они сюда, если бы вы жили в дружбе?
– Достоин похвалы твой ответ за хитрость, – кивнул головой суздальский князь. – Ты не говоришь хулу на своего батюшку, как его достойный сын! Это я вижу. Однако неужели в этот несчастный год для русской земли твой батюшка захотел иметь союз против лютых врагов? Вот и Киев он отнял в такое тяжёлое время! Скажу только, что он воспользовался бедой суздальской земли! А что он дал Киеву? Или Чернигову? Что ж он не пришёл на выручку своему родовому городу, когда его осадили татары? Молчишь? А как он защищал другие города? Сидел себе в Киеве и слушал новости, а тут вдруг грянул безжалостный гром! Небось, и Киев также  собирался защищать... Я слышал, что стоило мне отъехать, сразу же перестали укреплять обветшалые стены в великом городе! Знаешь ли ты, где слабость в киевской защите?
– Знаю, княже! – кивнул головой Роман. –  У Лятских ворот! С той стороны город очень плохо защищён! Говорили, что лес-де помешает врагу добраться до городской стены… Но я не верю этому нисколько! Как-то послал меня батюшка осмотреть всю крепость, но, когда я сказал ему об этом, так он не только похвалил меня, но жестоко обругал, считая, что я напрасно обидел его людей!
Князь Ярослав был чрезвычайно удивлён.
– Да ты, как я вижу, ладный молодец! – вскричал он. – Позавидуешь твоему батюшке! Да и рассуждаешь ты по-моему! Однако же поддержки у батюшки своего не добился! Какой же ты славный! И ещё, – Ярослав улыбнулся, – я наслышан о твоих прочих делах! Ты, оказывается, угодник для красных девиц! Поладил здесь с городскими красавицами!
Роман снова опустил голову: – Это только сплетни, князь-батюшка. Я не был таким «угодником»! Правда, полюбил одну девицу... Да зачем об этом говорить?
– Одну девицу! – засмеялся Ярослав. – Уж лучше: сто одну! Говорят, что есть тут жёнки, которые, благодаря тебе, излечили своё мнимое бесплодие! Я только не пойму, как сын такого грубого человека сумел завлечь красных девиц? Может ты их золотом или серебром заманиваешь?
– Что ты, батюшка Ярослав Всеволодыч, где же я найду серебро и золото? Я подарил серебряное колечко лишь одной Любаве… Но только на память, а не как плату… Девицы у меня ничего не просили!
– Значит, ты привлёк их как славный муж! Твоя жена будет счастлива! Это тоже очень похвально! Поскорее женись и вовремя обзаведись детьми, чтобы они на тебя походили, чем растрачивать свои силы на пустых ветренниц!
– Тут вот, княже, матушка сказала мне, что сразу же женит меня, как только мы избавимся от твоего плена...
– От плена? – улыбнулся князь Ярослав. – Ну, это – сущий пустяк. Это, считай, дело конченое. Ты чтишь своего дядю, Даниила Волынского?
– О, дядя Даниил, как я знаю, весьма умный и славный воин! Из-за него я не согласен со своим батюшкой! Мой батюшка и братец Ростислав жестоко обидели его! Они часто совершают набеги на его земли! Уж лучше бы дружили с дядей да с тобой, великий князь! Эх, если бы вы соединили в один кулак все свои силы против врагов, это стало бы спасением для русской земли!
– В этом ты прав, славный мой родственник! – кивнул головой великий суздальский князь. – Князь Даниил знает, сколь дорога русская земля! Ты ещё не слышал, что он занял теперь Киев! Но сам там не остался, однако укрепил славный город. Там сейчас его храбрый воевода Дмитрий, старый и умный воин... Этот воевода так просто не сдаст врагу город!
– Так, значит, дядя Даниил теперь – великий киевский князь?! – вскричал княжич.
– Это не так! Даниил не венчался на великое киевское княжение, – ответствовал Ярослав, – и даже не имел такого замысла! Как я понимаю, князь Даниил захотел защищать Киев, и это похвально! Однако ж! – встрепенулся князь. – Я пришёл к тебе по просьбе Даниила. Он прислал ко мне своих людей. И они сегодня передали мне от него такие слова:
«Отпусти ко мне мою сестру, потому как Михаил на нас обоих зло замышляет, но его жена и дети неповинны!»  Вот  я и решил так поступить, чтобы Даниил на меня не обижался. Потому я и побеседовал с тобой, вторым, однако, по уму старшим, сыном Михаила! Думаю, что не будет ошибкой, если я отпущу ваше семейство в Галич, к твоему славному дяде!
– Неужели отпустите?! Князь-батюшка! – обрадовался Роман. – Вот уж радость-то какая! Значит, мы поедем к моему дядюшке? Я давно хотел увидеть его!
– Что ж, – кивнул головой Ярослав Всеволодович. – Теперь с этого времени, вы не мои пленники! Великие суздальские князья не воюют с детьми и жёнками! Так что поезжайте в Галич с людьми славного Даниила! А если вам будет что-нибудь надо, ты мне скажешь, и вы всё получите! Я питаю надежду, – он пристально посмотрел в глаза юноши, – что  мы будем с тобой в дружбе и не повторим ошибок твоего гордого батюшки! Как ты на это смотришь, княжич?
– Пусть так и будет, великий князь! – горячо воскликнул Роман. – Благодарю тебя за доброе слово и душевный совет! До конца моих дней я буду помнить твои тёплые слова и стараться ничем тебя не обидеть!


Г   Л   А   В   А   14

О П А С Н А Я    О Х О Т А

Зима 1239 года, обильная снегами, принесла брянцам надежду и покой: огромные сугробы, завалившие все окрестные дороги, как бы укрыли небольшой городок защитным от опасной степи снежным покровом. А это вселяло в сердца беженцев, поселившихся в незащищённых стенами крепости местах, уверенность в будущем: и урожай будет богатый и враги, разорившие их родные земли, до Брянска не доберутся.
Беженцы из сожжённых татарами Чернигова, Новгорода-Северского, Глухова и многих других городков, сёл и деревень расселились вдоль берега Десны, заняв под свои избы и огороды длинную полосу земли. А вокруг укреплённой княжеской усадьбы рос настоящий посад – ремесленный городок.
Управляющий брянским имением Ефим Добрыневич не только не препятствовал строительству изб вокруг крепостцы, но даже помогал жителям постепенно росшего городка: сплавлял по лету и осени вниз по реке из наиболее богатых лесом мест сосновые брёвна, присылал плотников и печных мастеров для скорейшего благоустройства вновь прибывших.
Имея большой военный опыт и зная, как располагать оборону на случай возможной осады, Ефим решил расширить свою маленькую крепость. Сначала он огородил большую территорию, примыкавшую к деревянным стенам усадьбы, простым забором, чтобы беженцы не рубили изб близко к стенам крепости: ведь при пожаре стены могли сгореть и оголить княжескую усадьбу! Да и к тому же, чтобы воплотить в жизнь его план по созданию мощной оборонительной стены, нужно было время. Ефим Добрыневич хотел постепенно, год за годом, расширять крепость и усиливать толщиной стен её боеспособность, поскольку средств и людей для решения этой задачи быстро, в один год, у него не было.
Большие работы велись и в самой усадьбе. Ещё в прошлом году по просьбе отца Игнатия, настоятеля маленькой Покровской церкви, скорей напоминавшей часовенку, чем храм, в самом центре крепостцы заложили большую деревянную церковь, которую под Новый год – 1 марта – и освятили, назвав  Покровской, а старую – разобрали, и на её месте воздвигли княжеский терем. Управляющий Ефим не сомневался, что в скором времени в Брянск пожалует и сам великий князь.
На другой горе, расположенной к северу от укреплённой усадьбы, беженцы, которые уже успели справить новоселье в новых избах, занялись возведением ещё одной деревянной церковки, поскольку Покровская церковь не могла вместить всех прихожан, а священников среди новых горожан было немало. Здесь строительные работы закончили только к зиме, и новый храм посвятили апостолам Петру и Павлу. Вскоре безымянные горы, на которых расположился Брянск, получили названия по воздвигнутым на них храмам. Когда горожане шли в крепость, они говорили, что идут на Покровскую гору, а когда отправлялись по делам в сторону новой церкви – на Петровскую.
Вдоль дороги, отделявшей поселения беженцев от княжеского детинца, расположился большой рынок. Довольно быстро здесь выросли купеческие лавки, торговые ряды, склады и сараи.
Лесник Ермила уже стал своим человеком в Брянске. В короткий срок он вырос от простого стражника до смотрителя всех строительных работ. Ещё нынешней осенью Ефим Добрыневич отправил отряд из шестидесяти хорошо вооружённых и обученных дружинников на помощь Киеву. А для сохранения боевой готовности и способности защитить Брянск на случай военной угрозы нужны были новые воины. И вот брянский управляющий провёл набор среди мужиков подесенских городков и селений. К декабрю в Брянске уже был собран большой для княжеской усадьбы военный отряд в двести мечей!
В первые дни новобранцы старательно изучали военное искусство. Надо сказать, что многие из них уже умели довольно хорошо стрелять из луков, научившись в своих семьях у охотников, поскольку охота была выгодным и обычным делом для жителей лесной полосы.
А вот копьём и мечом новые воины владели плохо. С непривычки всё это казалось тяжёлым и неудобным даже сильным и рослым мужикам. Сам Ефим Добрыневич помогал им осваивать это оружие!
И здесь Ермила порадовал брянского управляющего. Он так ловко и быстро сбивал мишени, так метко бросал копьё, что вскоре стал надёжным помощником опытного воина.
А однажды боевые навыки, полученные Ермилой, пригодились.
Как-то раз в конце декабря, когда снежный покров не достиг ещё полной непроходимости, княжеский управляющий, собрав своих лучших воинов, отправился с ними на охоту. Ефим Добрыневич был заядлым охотником и частенько выезжал в лес добыть то кабана, то лося, а то и самого батюшку-медведя. Вот и теперь, узнав, что в Соловьином лесу мужики заприметили здоровенных кабанов, Ефим не сдержался: очень уж ему хотелось добыть крупного вепря!
К охоте подготовились со всей старательностью: вычистили и наточили особые охотничьи копья-рогатины, достали из запасников тугие луки, способные пробить крепкую кабанью щетину, поднатаскали собак.
Поскольку Соловьиный лес находился неподалёку, отряд из десяти всадников с санями для погрузки добычи довольно скоро добрался до большой лесной поляны, где охотники собирались оставить лошадей, чтобы пешком углубиться в заросли.
Однако неожиданное событие не позволило им осуществить свой замысел. Как только конники приблизились к кустарнику, оттуда, прямо из-под сугробов, к ним навстречу стремительно выбежали полосатые поросята. Увидев людей, кабанчики пронзительно завизжали и заметались, окружённые разъярёнными собаками. Сбившись в кучку, они отчаянно пищали.
– Вот так дела! – крикнул Ефим. – Значит, поблизости зверь! Готовьтесь, молодцы!
В этот миг раздался дикий, хриплый визг, скорее напоминавший рёв, и вслед за поросятами на поляну выскочил огромный свирепый вепрь. Охотникам показалось, что перед ними настоящий бык! Страшный зверь остановился, увидев людей, и завертелся на месте. Огромная, оскаленная длинными клыками щетинистая голова наклонилась к земле. Блеснули красные, выпученные глазки. Вепрь, не долго думая, разъярившись от лая собак, ринулся на врагов.
– Осторожно, ребятушки! – крикнул Ефим. – Это чудище – зверь прехитрый! Берегитесь! Рогатины сюда подавайте!
Но кабан не дал охотникам опомниться. Не обращая внимания на кинувшихся к нему собак, он с хриплым визгом бросился на ближайшего всадника и в одно мгновение сбил лошадь с ног. Дико заржав, лошадь отлетела в кусты, а молодой дружинник Крайко, ударившись оземь, вскрикнул, роняя и рогатину и топор.
Однако вепрь не пошёл на беспомощного Крайко. Развернувшись, он неожиданно подпрыгнул и с рёвом атаковал Ефима Добрыневича, как бы чувствуя в нём главного врага, нёсшего смерть поросячьему семейству. Брянский управляющий не успел даже вздохнуть, как свалился с лошади, которая, отчаянно заржав, умчалась куда-то вдаль.
Вепрь остановился, наклонил голову и стал в ярости рыть снег перед лежавшим Ефимом. Тот всё-таки успел вытянуть рогатину и быстро встать на ноги. Стремительный рывок и рогатина впилась в брюхо свирепого зверя! Раздался новый истошный визг, и чёрная кровь обильно оросила истоптанный снег. Но вепрь ещё не сдался! Рогатина, торчавшая из раны, казалось, только придала ему ещё больше силы! Резко развернувшись, зверь дёрнулся и, зацепившись за огромный куст, вырвал смертоносное острие из своего тела. Кровь ещё сильнее хлынула из его раны на землю. Вепрь задрожал и заревел изо всех сил. Вопль был таким ужасным, что охотники, и без того не готовые к жестокому нападению, просто  оцепенели...
Ефим Добрыневич, выпустив рогатину из рук, стоял теперь почти безоружным: большой засапожный нож, который он вытащил, вряд ли помог бы ему защититься от умиравшего, обезумевшего от ярости животного...
Не растерялся лишь один Ермила. Опытный лесник, не раз сталкивавшийся на лесных тропах со зверьём, быстро оценил обстановку. Соскочив с лошади и подбежав к телеге, он вытащил огромный, подготовленный к разрубке туш топор. Пока кабан разворачивался, готовясь нанести смертельный удар, Ермила успел подбежать поближе к зверю и с размаху обрушить свой топор ему на спину.
Раздался хруст, хриплый вой, но кабан устоял на ногах и резко повернулся к обидчику. Лесник не успел снова поднять топор, как страшная сила отбросила его в сторону. Ощутив боль в груди, Ермила на мгновение замер и потерял равновесие. Этим воспользовался зверь. Новый удар! Лесник почувствовал, как его плечо словно охватило пламя. Левая рука хрустнула и обмякла. В глазах потемнело...И мгла со всех сторон окутала упавшего Ермилу...
Лесник очнулся от холодного прикосновения: кто-то положил ему на лоб мокрую тряпицу. Открыв глаза, Ермила увидел вокруг себя беспокойные, хмурые лица охотников. Особенно волновался Ефим Добрыневич: у бедного управляющего даже выступили слёзы на глазах!
– Не надо этого, Добрынич! – простонал Ермила. – Не огорчайся: я жив!
– Жив?! – вскричал воевода и улыбнулся. – Ну, слава тогда Господу! Чего мы тут не передумали…, – он поглядел на раненого. – Ладно, что зверь не задел брюшину… Давай-ка  осмотрим тебя!
Вояки стали осторожно приподнимать тело лесника, щупая ему спину.
– Как хребет? Болит? – вопрошал Ефим.
– Не болит, батюшка, – ответил Ермила. – Ладонь вот только и плечо!
– Слава Господу, что хребтина цела! – вздохнул Ефим Добрыневич. – Осмотрите-ка теперь ноги.
Ноги тоже уцелели, хотя были сплошь синие и в кровоподтёках. Обезумевший вепрь, как оказалось, сумел только пробить клыком плечо Ермилы и сломать ему руку.
– Подавайте тряпицы! – крикнул управляющий своим воинам. – Да дайте-ка мой лекарский мешок, чтобы хоть на время успокоить боль!
Когда охотники принесли лекарства, Ефим Добрыневич быстро высыпал на ладонь серый травяной порошок и приложил его к кровоточившей на плече ране. Затем он аккуратно перевязал её разорванной рубашкой, которую снял с себя Крайко, стоявший с виноватым видом рядом и кутавшийся в тяжёлую овчинную шубу.
– Да лубок сюда тащите! – скомандовал управляющий. – Наложу повязку на перелом!
Ермила мужественно перенёс и эту тяготу, и когда его рука была перевязана и подвешена так, чтобы не причинять боль, он стал медленно с помощью товарищей вставать, глядя по сторонам.
Вся поляна вокруг была словно расплющена, а снег почернел. Местами виднелась сырая, как-будто взрытая бороной, земля, на которой лежали раздавленные трупы всех четырёх собак.
– А где же зверь? – едва успел спросить лесник и, обернувшись, замер. В  двух шагах от него на земле лежала огромная чёрная туша вепря!
– Значит, прибили его, молодцы! – засмеялся, морщась от боли, Ермила. – Благодарю за моё спасение! Ну-ка ж, какого лютого зверя зашибили!
– Это не мы! – громко сказал Ефим Добрыневич. – Это ты его, братец, до смерти зарубил!
– Да как же я, если лежал тут без памяти? – пробормотал в недоумении лесник.
– А вот хочешь верь, а хочешь не верь! – ответствовал Крайко.
– Когда ты ударил это чудище топором по хребтине, – молвил здоровенный мужик Блажен, – тогда и смерть ему пришла! Кинулся на тебя этот зверь, уже издыхая! Вот, смотри!
Ермила подошёл к туше чудовища. Действительно, позвоночник вепря был перебит в самом крестце! – Это приключилось от удара топора! – пробормотал он. – Вот уж чудо! Как же он ухитрился напасть с разрубленным хребтом?
– Такое случается! – кивнул головой Ефим Добрыневич. – Сумел, видимо, окаянный зверь собрать последние силы! А может ему сам бес помог?
Тут все охотники истово перекрестились. – Чур меня! – вскрикнул самый молодой воин, городецкий мужичок Порун.
– Чур меня! Чур  меня! – пробормотали остальные.
– Ну, а что же сделаем с этой тушей? – спросил после недолгой паузы Ермила. – Очень жаль разрубать такое невиданное чудище! Хотелось бы показать эту тушу нашим брянцам!
– Покажем, – улыбнулся Ефим. – Я уже послал своих молодцев за большими санями и лебёдкой! На наши сани этот вепрь не вместится! Взвалим тогда кабана и поедем. Отсюда недалеко...
И действительно, не прошло и часа, как на поляну, где сидели на срубленных сосновых стволах, обсуждая охоту, брянские воины, с шумом  въехали большие сани, запряжённые тремя лошадьми. Их сопровождали вооружённые всадники.
– Эй, молодцы! – крикнул довольный Ефим Добрыневич. – Давайте-ка взваливать это чудище!
И работа закипела.
...Вечером  брянский воевода принимал в своём большом хлебосольном доме многих гостей. За столом сидели, помимо самого управляющего и его жены Варвары, Ермила со своей Аграфеной, отец Игнатий с дьячком Платоном и двое киевских вояк, только что приехавших в Брянск.
Ну, выпьем же с радостью за  счастливое спасение Ефима Добрынича! – произнёс отец Игнатий. – Слава нашему Господу за такое чудо!
– Да также за спасителя моего, – добавил  управляющий, – друга и помощника Ермилу! Он тогда вовремя опомнился и пришёл ко мне на помощь! Я буду это помнить до конца своей жизни!
Все встали и опустошили большие медовые чаши.
Затем гости стали есть, и за столом воцарилась тишина, нарушаемая только похрустыванием и причмокиванием проголодавшихся.
Когда же все насытились, и гостеприимная Варвара подала на стол сладкие меды и взвары, гости начали спокойно беседовать, обсуждая последние события. Больше говорили приехавшие из Киева. Оба они были брянскими дружинниками и ещё осенью посылались на защиту великого города.
Старший из них, Никита, подробно рассказал о том, что случилось в Киеве за последнее время. После бегства князя Михаила из города там долгое время царили хаос и безвластие. Совет господ, в который вошли все знатные жители города, не смог навести порядок. А приехавший вскоре в Киев князь Ростислав Мстиславович Смоленский «не пришёлся ко двору». И хотя он, тихо просидев со своей небольшой дружиной на купеческом подворье, неожиданно в начале зимы объявил себя великим князем, венчаться в Софийском соборе ему не довелось: вскоре в город приехал князь Даниил Романович Галицкий с довольно большим войском – в полторы тысячи копий. Киевляне охотно впустили его в город, ведь всем была известна сила великого воина!
Но князь Даниил не долго усидел в Киеве и, оставив здесь своё войско под командой воеводы Дмитрия, уехал назад в Галич, забрав с собой князя Ростислава.
Вслед за тем из Каменца, где проживала семья великого князя Михаила, прибыли в Киев купцы с товарами, и в городе узнали, что владимиро-суздальский князь Ярослав пленил княгиню Агафью и её детей. Судя по всему, это тоже было одной из причин отъезда князя Даниила, потому как князь Ярослав вскоре же и отпустил княгиню с семьёй в Галич. Возможно, по просьбе князя Даниила. Хотя, кто знает?
Новый княжеский воевода Дмитрий сразу же стал наводить в городе свои порядки... Пришлось черниговским дружинникам подчиниться воеводе Даниила... Кто не согласился, уехал из Киева...
– Значит, вы не захотели послужить князю Даниилу? – перебил Никиту Ефим Добрыневич.
– Да, не захотели, – кивнул тот головой. – Уж больно строг воевода Дмитрий! У него совсем нет поблажек! Только одни учения и караулы!
– Ишь ты, какой молодец! – возмутился брянский управляющий. – Испугался воинской строгости! Какой же тогда  из тебя воин?!
– Да не строгости мы там испугались! – пробормотал другой беглец, Воята. – Просто захотели домой! Зачем нам этот далёкий Киев? Там нет нашего князя! Кого же тогда защищать?
– А русскую землю, а мать наших городов? – вспыхнул управляющий и побагровел. – Неужели вы не понимаете, глупцы, что если этот город падёт, то неминуемо придёт наша очередь?!
– Не падёт, батюшка! – с уверенностью промолвил Никита. – А здесь такие леса и болота, что поганые никогда сюда не сунутся!
– Так не проговаривай! – отрезал Ефим Добрыневич. – Зимой не спасают ни леса, ни болота! Да и дорог сюда немало! Забыли о Вщиже?
Воины опустили головы.
– Тогда буду думать, как помочь Киеву, – сказал при общем молчании брянский управляющий. – Соберу новое ополчение, а если нужно, то сам поеду в Киев и буду защищать этот славный город!               


Г   Л     А   В   А    15

С В А Д Ь Б А

Княжич Роман ехал в окружении своей младшей дружины из пятидесяти хорошо вооружённых сверстников. С этими молодцами четырнадцати-пятнадцати лет от роду он проходил военное обучение под началом Святослава, старшего дружинника князя Михаила, и дядьки Веремея, с раннего детства. Младшие дружинники – дети лучших людей черниговского князя – были оторваны от своих родителей уже с шести лет и служили по мере своих сил княжичу Роману. Несмотря на ярко выраженную подчинённость, отношения между будущим князем и сверстниками носили скорее дружеский, товарищеский характер. Юноши, взрослевшие вместе со своим княжичем, с детства приучались быть верными и преданными своему повелителю, идти за ним в огонь и в воду и, если надо, погибать за него.
Всё время, отведённое на ратную подготовку, Роман проводил со своей младшей дружиной, и только в период вынужденного «сидения» в Каменце, когда члены княжеской семьи стали пленниками великого суздальского князя, военные занятия не проводились, и молодые люди бездействовали, предоставленные самим себе. В отличие от княжича и его братьев, молодые дружинники болтались по городу, посещали весёлые места и, порой, безобразничали. Теперь всё это кончилось, и они, суровые и серьёзные, чувствуя всю важность своей охранительной миссии, ехали в Галич.
Княгиня Агафья сидела с двумя младшими сыновьями в лёгкой, удобной для княжеского семейства телеге. А вот княжич Мстислав, наотрез отказавшийся разделить компанию с детьми, следовал за материнской повозкой верхом на старой, хорошо обученной лошади, в сопровождении двух десятков своих младших дружинников – мальчишек двенадцати лет – и гордо поглядывал на мать и младших братьев: теперь и он уже был их защитником! Замыкали шествие взрослые княжеские воины – отряд из сорока копий. С такой силой княжеская семья могла спокойно следовать по недалёкому маршруту. Остановки делали редко, только, чтобы наскоро перекусить. Провизия, запас одежды и посуда громоздились на четырёх больших телегах, запряжённых крупными, сытыми лошадьми. Вокруг повозок ехали верхом многочисленные слуги мужского пола, а женщины сидели, окружённые княжеским добром, на телегах и с интересом смотрели по сторонам.
Декабрь 1239 года был тёплым и солнечным, почти не отличаясь от октября на Черниговщине. Видимо, сказывался юг. Здесь зима запаздывала едва ли не на два месяца и была не такой морозной и суровой, как в средней Руси.
Дело уже шло к вечеру, солнце садилось, озаряя алыми бликами южнорусские степи. Розовато-жёлтые воды Днестра, по берегу которого ехала княжеская семья со свитой, местами покрытые тонкой коркой льда, отражали солнечный блеск и вселяли в странников уверенность в скором достижении цели пути. Неожиданно передовые воины младшей дружины княжича Романа приостановились и с радостью закричали, показывая руками вперёд: вдали виднелся большой укреплённый город.
– Галич! – вскрикнул обрадованный Роман. – Матушка, Галич!
Уже серые сумерки спускались на землю, когда усталые путешественники приблизились к городу князя Даниила. Княжич Роман и его сверстники были несколько разочарованы: увы, перед ними был и не Киев, и не Чернигов! Разве что только Каменец казался поменьше в сравнении с Галичем... Стены города являли собой довольно печальное зрелище. Сбитые, видимо, из дубовых брёвен, они местами подгнили, обветшали. Башни, правда, были сложены из крупных кусков, вероятно, местного белого камня, но грубо, неопрятно, один на один. Казалось, что стоит лишь слегка по ним ударить, все камни разлетятся, как карточный домик...
Тут вдруг разом зазвонили церковные колокола, заиграли со стен города многочисленные трубы, и навстречу путникам выехал на белом коне высокий белокурый всадник.
– Князь! – закричал молодой дружинник княжича Романа, Дарко. – Сам князь Даниил встречает нас!
Вслед за Даниилом Галицким из больших городских ворот вышли пешими его лучшие люди. Князь сидел верхом на коне перед боярской свитой и ждал приближения  сестры и её семейства.
Подъехав к воротам Галича, младшие дружинники расступились, и княжич Роман выехал вперёд. Князь Даниил спешился и направился к племяннику. Роман тоже соскочил с коня и устремился к дяде.
– Так вот ты какой, Роман! – воскликнул Даниил Галицкий, целуя и обнимая его. – Истинный воин! – он оглядел княжича с головы до ног. – Да, наслышан я о тебе от многих людей и даже от великого князя Ярослава! Быть тебе славным воителем! Не посрамишь нашего воинства! Мы ещё поговорим с тобой об этом! – он быстро пробежал глазами обоз и, остановив свой взор на повозке княгини Агафьи, замер. – Сестрица, – вырвалось у князя, – как  же давно я не видел тебя!
– Да, мой брат, – сказала, слезая с телеги, княгиня Агафья, – прошло немало лет! – Она подошла к высокому Даниилу, обняла его и, плача, проговорила: – Какой ты стал красивый! Совсем молодой, а я уже – немощная старуха!
– Ну, успокойся же, Агафьюшка, – погладил князь сестру по плечу. – Ты ещё не старуха! Ты выглядишь на двадцать лет моложе! Даже моя супруга не годится в сравнение...
– Ладно, братец, – улыбнулась сквозь слёзы Агафья, – не надо меня утешать! Я старше тебя на шесть лет! И выглядеть я должна по своим годам.
– Ладно, душенька, мы ещё с тобой перемолвимся ласковым словом, – улыбнулся Даниил и его большие голубые глаза засветились искренней радостью. – А теперь подари своё внимание моим боярам!
– Пусть же тогда подойдёт к ним первым княжич Роман, – кивнула головой княгиня. – Он тут самый старший в роде и наш защитник! Ему и принимать почётные знаки!
С важным видом подошёл Роман к разодетым в бархат и шелка рослым бородатым вельможам. Впереди городской делегации стоял градской старец Доброслав Судьич, держа на расписном рушнике хлебный каравай с солонкой, вправленной в аккуратно вырезанный уголок. – Хлеб-соль, дорогие гости! – хором пробасили бояре. – Рады видеть вас в нашем славном городе!
– Господи, благослови! – пропел красивым голосом стоявший в передних рядах священник с кадилом. – Господь наш вседержитель, избавь нас от лукавого! – Он замахал кадилом и стал обходить обоз, обдавая ароматным дымом прибывших гостей.
Роман отломил кусочек хлеба от каравая, обмакнул его в соль и стал быстро жевать. То же сделала вслед за ним и княгиня Агафья.
– Благодарю вас, галичане! – громко сказал княжич и поясно поклонился встречавшим. Те тут же склонили головы, прижав к груди руки. Лишь один седой боярин Доброслав, с насмешливой улыбкой на устах державший хлеб, не поклонился, а лишь чуть дрогнул головой.
– Что ж, входим тогда в город! – крикнул князь Даниил. – Пора бы отдохнуть в тереме!
Наутро после обильной трапезы в большой княжеской палате, которая, несмотря на невзрачный внешний вид, по роскоши и внутреннему убранству немногим уступала киевскому великокняжескому терему, князь Даниил пригласил юного Романа к себе на беседу.
– Ну, вот, мой дорогой племянник, – начал он, усевшись в своё роскошное княжеское кресло и кивнув головой Роману на ближайшую скамью, – я хотел поговорить с тобой о наших делах… Мой посланник, которого я посылал в Каменец, рассказал мне много лестного о тебе со слов великого князя Ярослава. Он восхищён тобой как толковым  воином. Но и был смущён, когда ты указал ему без промедления  на слабейшее место в киевской защите! Неужели ты считаешь, что враги ударят из-за непроходимого леса?
– Так и считаю, дядюшка! – быстро ответил Роман. – Нет у меня нисколечки сомнения, что Лятские ворота – самое ненадёжное место! Однако же с уверенностью сказать не могу, найдут ли враги это слабое место… Но чую, что найдут! Татары – великие воины! Они знают, как брать города! Если они Чернигов захватили за один день, то Киев возьмут дней за десять!
– А как же тогда Козельск? – бросил с улыбкой Даниил. – Семь недель они провозились с тем городком! И тысячи воинов там потеряли! Что тогда Киев против того славного Козельска?
– Я не знаю, как там сражались козельцы, – кивнул головой княжич. – Семь недель! Да, так говорили... Хотя, ты зря считаешь Козельск небольшим городом... Пусть у него были дубовые стены… Но не так просто сжечь зимой крепость, облитую водой и замёрзшую! Да, там были отчаянные люди! Но откуда мы знаем, сколько там было татар? Мы вообще ничего об этом не знаем… Одно я могу сказать с уверенностью: козельцы были хорошо подготовлены к безжалостной осаде! А будет ли так готов Киев?
И он рассказал о своих ссорах с дружинниками отца, об их плохой боевой выучке, изнеженности, пьянстве, о гневе князя Михаила на него за обличение болтунов и пьяниц...
Даниил слушал и улыбался. – Да, ты достоин хвалебных слов великого князя Ярослава, – сказал он, когда Роман замолчал. – Отрадно, что ты любишь порядок! Но, увы, мой дорогой племянник, это сделать не так просто! Даже мне, познавшему измену своих бояр и родственников, привыкшему водить полки чуть ли ни с колыбели, так и не удалось навести порядок в своей земле! Видел стены моего Галича?
– Да, – кивнул головой Роман, – их вид тягостный! Мне думается, что даже Каменец посильней!
– Ну, я не думаю, что Каменец покрепче, – промолвил тихо Даниил, – но наши дела не ладны! Ждут мои бояре беду! Им жалко потрясти свои кошельки ради городских стен! Верят, что наш город не по зубам татарам: дескать, место для защитников удобное, а врагу нет доступа! Оно, конечно, если вспомнить княжеские усобицы. Ещё никто не занимал с боя Галич! Добивались своего только уговором! Так, к примеру, добился Галича твой старший брат Ростислав. Он хитрый и лукавый, несмотря на молодость! Надо же, замыслил зло на своего дядю, брата матери! Так вот, он занял мой город, договорившись с мятежными боярами. Но я вскоре вернул себе Галич! – махнул рукой князь. – Также...миром. Тогда бояре покаялись в ошибках и открыли мне ворота города.
– Я знаю об этом, дядюшка, – покачал головой княжич. – Я считаю, что мой батюшка и брат Ростислав очень виноваты перед тобой... Но не хочу быть судьёй! Это ни к чему! Я бы никогда так не поступил! Я по-своему понимаю родство и долг перед родными! Для меня очень важно, что ты – мой родной дядя!
– Эти слова очень радуют меня! – воскликнул князь Даниил. – У меня есть надежда, что мы ещё крепче подружимся. Я слышал о твоих сердечных делах в Каменце... И за это тебя хвалил Ярослав Всеволодыч!
– Ну, так получилось, батюшка князь, – пробормотал смущённый Роман. – Но никаких сердечных дел там не было… Ну, приголубил там... девицу – другую, так что же теперь делать?
В это время постучали в дверь, и в светлицу вбежал княжеский слуга. – Великий князь! – крикнул он. –  К тебе посол от черниговского князя Михаила!
– Впусти-ка его, голубчик, – приказал Даниил. – Вот уж какие дела! – обратился он к княжичу. – Вот немного поговорили о твоих старших, а тут, гляди: их посланец!
В светлицу вошёл высокий, стройный воин. Роман сразу же узнал в нём молодого дружинника его отца.
Прибывший низко поклонился великому князю и произнёс здравицу.
– И ты будь здоров! – ответствовал Даниил. – Говори же, с чем пожаловал?
– Великий наш князь Михаил, – начал посланник, – шлёт тебе заздравное слово и благодарит тебя за спасение его семьи и приют в твоей земле!
– Откуда же об этом узнал твой князь Михаил? – удивился Даниил Романович. – Ведь я ничего ему не сообщал? Да я и не знаю, где он теперь!
– Наш великий князь Михаил Всеволодыч пребывает сейчас у своего дяди Кондрата, куявского и мазовецкого князя, – ответствовал посол. – Вот уже с месяц, как он там. А  узнали мы обо всём от купеческого сына, который привёз товары к ляхам из Каменца. Правда, он ещё не знал, что семья великого князя в Галиче, однако проведал, что его супруга и дети освобождены и собираются к тебе. Слухи быстро разошлись по Каменцу. Как только каменчане узнали, что твой посланник прибыл к великому князю Ярославу, так все сразу поняли, что он отпустит твою сестру...
– Да, народ всё знает! – промолвил как бы про себя князь Даниил. – Полнится земля слухами! Вести летят как птицы, опережая гонцов!
– Ты прав, великий князь! – кивнул головой посланник. – Но я пришёл и с другой вестью. Мой великий князь Михаил шлёт тебе не только поклон, но и слёзную просьбу: забудь прежние обиды! Великий князь обещает тебе навсегда покончить с враждой!
– А, значит, плохи дела твоего князя, – усмехнулся с лёгкой грустью Даниил. – Теперь ему не до сражений! Попёрли его, видно, из Угории?
– Пришлось оттуда уходить, – кивнул угрюмо головой посланец. – Король Бела не отдал свою девку за княжича Ростислава! Король посчитал, что если наш великий князь потерял славный город Киев, значит, остался без владения! Вот и ушёл тогда Михаил Всеволодыч с обидой, видя, что угорский король ищет лишь выгоду в этом браке…
– А что ещё надо искать? – рассмеялся Даниил. – На то мы и князья, чтобы прежде всего находить во всём выгоду... А какая тут разница, князь или король? Боится этот Бела за свою дочь, чтобы не выдать её за безземельного князя! Вот если бы у твоего князя Михаила был Киев…Что значат одни только слова: великий киевский князь!
– И тогда наш князь Михаил со славным княжичем Ростиславом ушли к ляхам, – продолжал черниговский воин. – Они теперь сидят у Кондрата и очень скучают по Руси. Тянет моего великого князя на родину: надоела ему чужбина!
– Значит, он просит прощения? – воскликнул Даниил. – Искренне ли?
– Уж так, великий князь! – кивнул головой посланник. – Великий князь Михаил уверяет, что он теперь будет с тобой заодно. И он также просит отослать его семью в Мазовию, если это возможно.
– Ладно, иди, отдыхай! – махнул рукой Даниил Романович. – Я подумаю об этом... Подожди, поговорю с княгиней Агафьей.
– Слушаюсь, великий князь! – склонился в поклоне черниговский дружинник. –  Жду тогда твоего решения!
– Ну, что ты на этот счёт скажешь? – обратился к Роману после ухода посланника князь Даниил. – Как тебе  вести, сынок?
– Вести не радуют, дядюшка, – пробормотал княжич. – Значит, в беде батюшка, если кается в своих пагубных делах! А может всё к лучшему? Ведь обещает же он заодно с тобой быть, а чего мне больше желать? Вот и будем мы не только родственниками, но и верными друзьями!
– Ну, тогда приступим к главному! – кивнул одобрительно головой князь Даниил и хлопнул в ладоши. В горницу вбежал верный слуга. – Беги-ка, Еремей, за княгиней Агафьей и моей супругой, – распорядился Даниил Романович. – Да зови-ка их сюда побыстрей!
Княгини вошли в светлицу не одни. С ними рядом шла красивая рослая девушка с большой косой, сверкавшей драгоценными камнями застёжки. Агафья вела её под руку осторожно, как бы боясь напугать робкую красавицу. Роман быстро бросил взгляд на вошедших и смутился, залившись краской: такой красивой девушки ему не приходилось видеть! Белокурая, голубоглазая, она, казалось, освещала своей прелестью княжеские покои.
– Добрый день, батюшка! – сказала она мягким грудным голосом и поклонилась отцу. – Добрый день, княжич! – Девушка остановилась прямо напротив Романа и, быстро поклонившись, с любопытством посмотрела на него. Её большие глаза излучали доброту и тепло.
– Добрый день! – ответил дрожавшим от непонятного волнения голосом княжич, поклонившись в ответ, и не зная, куда девать свои руки, ставшие вдруг большими и неуклюжими.
– Ну-ка, племянник! – засмеялся князь Даниил. – Смотри же, приятна ли тебе эта девица?
– Да, ...уж приятна, – пробормотал отяжелевшим языком Роман. – Ещё как! Очень!
– Это моя дочь! – кивнул головой довольный князь Даниил. – Мы тут посоветовались с вашими матерями и моими сыновьями, Романом и Львом, и решили, что быть вам женихом и невестой! Как тебе наше решение, сынок?
– Батюшка Данила Романыч! – вскрикнул княжич. – Как я считаю? Да ничего лучше я ..., – он замялся. – Уж не думал я, что может быть такая красота! Господи, как же она прекрасна!
От таких слов девушка сильно покраснела, но промолчала.
– Что ты скажешь об этом, доченька? – обратился к ней отец. – Как тебе жених? Хочешь ты взять его в супруги?
– Да, батюшка, люб мне княжич Роман, – ответствовала дочь. – Согласна я с твоей волей!
– Ну, что ж, будь по-вашему! – вздохнул Даниил. – Тогда я оглашаю, что ты, моя дочь Аннушка, и мой племянник Роман теперь невеста и жених!
На следующий день княгиня Агафья вместе с посланником Михаила Черниговского и большим конным отрядом, снаряжённым князем Даниилом, чтобы сопровождать их в пути, выехала к своему мужу, оставив в Галиче сыновей на попечение гостеприимного брата.
...В конце января в Галиче игралась свадьба. Даниил Романович пышно праздновал это событие, не жалея ни сил, ни средств. Невеста и жених больше месяца не виделись после помолвки и только в церкви в день венчания при большом стечении народа вновь сошлись рука об руку. После произнесения подобающих слов священник одел на жениха и невесту венчальные короны и под громогласные славословия объявил их мужем и женой. – Слава! – кричали толпившиеся вокруг родственники, дружинники, городская знать. Под шум и гам молодые вышли из церкви и сели в небольшую повозку, запряжённую двумя чёрными, как смоль, лошадьми. Кони тронулись, и молодожёны, осыпаемые со всех сторон цветами,   быстро поехали по центральной улице города к княжескому терему.
Вслед за ними прибыли князь Даниил со своими красавицей женой, сыновьями Романом и Львом, молодыми рослыми удальцами, братом князем Василием; князь Михаил Черниговский с супругой, княжичами Ростиславом, Мстиславом, Симеоном и Юрием. Двое последних сопровождались дядьками, которые внимательно следили за поведением подопечных. При входе в терем жениха и невесту ожидала целая толпа княжеской челяди. Осыпав молодых серебряными монетами из большой, сверкавшей на солнце чаши, дворецкий Даниила Радим раскрыл настежь двери в пиршественный зал. Заиграли трубы, заныли гудки, жених и невеста под музыку заняли свои места во главе огромного стола, уставленного множеством самых изысканных блюд.
– Слава молодым! – громко крикнул княжеский дворецкий, когда все приглашённые уселись за стол. – Счастья им и многих лет! Пусть же господь наш Бог подарит им здоровых и удачливых детей!
– Слава! – подхватили все сидевшие и встали, подняв перед собой полные пенного мёда бокалы.
Следующую здравицу произнёс сам князь Даниил, сидевший рядом с супругой и сыновьями по правую руку от жениха напротив князя Михаила с семейством. Он с радостью отметил, что, наконец, под крышей его дома собрались желанные родственники и князь Михаил со старшим сыном Ростиславом теперь ему дорогие гости и друзья.
– Я рад видеть здесь всех вас и в связи с этим даю вам твёрдое обещание, – подчеркнул великий галицкий князь, – что дружба со мной вам не будет в тягость! Все мы видим, что настали тяжёлые времена для нас. Надо подождать, пока Господь не снимет проклятия со всей русской земли. Однако не оставлю вас в это тяжёлое время. Я дарую княжичу Ростиславу мой богатый город Луцк, а князю Михаилу – обещаю вскоре вернуть Киев! Ты, князь Михаил, сядешь на своём киевском столе сразу же как только мои верные воины отразят нечестивых татар! Ну, а теперь выпьем же снова за здоровье молодых! Живите же в согласии и любви, дорогие мои дети! Да народите нам достойных внуков, чтобы мы имели в старости отдых и покой!
– Слава! – вновь закричали пировавшие и опрокинули свои бокалы.


Г   Л   А   В   А   16

П О Д А Р О К    Т А Т А Р И Н А

На следующее утро сразу же после отъезда татарина, в ворота купеческой усадьбы постучали. Псы яростно залаяли, почуяв незнакомых людей.
Купец Илья уже ожидал незваных гостей, поэтому слуги распахнули ворота настежь и встретили пятерых вооружённых дружинников князя Михаила. Возглавлял прибывших сам воевода Ратибор. Последний оделся и вооружился, как будто для битвы. На голове у него был большой железный шлем со свисавшими до плеч кольчужными кольцами, а под полушубком позвякивали стальные пластины панциря. Ноги воеводы были укрыты металлическими пластинками так, что он едва ступал из-за их тяжести. Четверо других воинов тоже были готовы к сражению: они, по-видимому, решили, что в доме купца засел целый вражеский отряд.
Привратник беспрекословно пропустил дружинников, потрясавших мечами и палицами, в терем, где их у входа ожидал встревоженный Илья Всемилович.
– Будь здоров, купец! – грозным, повелительным голосом промолвил Ратибор и огляделся: неплохо устроился богатый купчина!
– Будь здоров и ты, славный воин! – ответствовал купец. – Заходи же, отведаешь наших хлеба-соли!
– Не надо мне ни хлеба твоего ни соли! – буркнул воевода. – Я пришёл сюда по очень важному делу!
– Какое же ко мне дело, славный воитель? – удивился Илья. – Я – человек простой и торговый! Как же я смогу быть полезным тебе, такому известному воину? Я не владею военным искусством!
Ратибор надулся от важности и с презрением посмотрел на богача. – Мы пришли сюда не по ратным делам, – сказал он, откашлявшись, – а по такому делу. На тебя поступил донос от почтенного горожанина, что ты, предерзкий купец, скрываешь в своём доме татарского лазутчика! Надо проверить: неужели это правда!
– Да Господь с вами! – всплеснул руками купец. – Чепуха-то какая! Разве я стану, да ещё в своём доме, держать поганых?! Я сам приехал сюда из сожжённого нечистыми города! Эти татары убили мою матушку! Эй, Василиса! –- крикнул он. – Иди-ка быстрей сюда!
Купчиха слышала весь разговор  и сразу же подошла ближе. – Уж не смеёшься ли ты над нами, воевода? – воскликнула она. – Зачем же нам помогать лютому врагу? Мы сами пострадали от этих татар! Я тогда едва выбежала из горевшей избы! Они заколотили нас, несчастных вщижских баб, и живыми хотели сжечь! За что же после этого любить их?
Ратибор пристально посмотрел на Василису и её мужа: похоже, что они говорят правду! Да и наведённые справки о купце Илье подтверждали только что услышанное.
 – Ну, не знаю, – заколебался он, – и не имею на этот счёт уверенности... Но, однако же, надо осмотреть весь ваш дом с постройками и опросить всех твоих слуг…
– Милости просим! – улыбнулась хозяйка. – Заходите же и смотрите всё, что надо! Мы очень рады, что такие славные воины проведали нас!
Воевода махнул рукой и вместе с дружинниками устремился в глубь дома. Они обошли все помещения купеческого терема и внимательно оглядели каждую мелочь. Затем они пошли с обыском по всему двору, перерыв сверху донизу все закутки и сараи. Однако никаких улик против купца им обнаружить не удалось.
Вернувшись в дом и усадив на скамью всех своих дружинников в гостиной комнате, воевода, расположившись рядом с ними в большом, устланным мягким ковром кресле, которое принесли для него слуги, начал вызывать всех проживавших у  купца по одному на допрос. Он тщательно допытывался, рассчитывая поймать хоть кого-нибудь на оговорке. Но и здесь ничего не вышло. Те из слуг, которые были достаточно умны, говорили то, чему учила их Василиса, а глупые лишь бормотали всякую ерунду и тряслись от страха. Это льстило княжеским воинам: боятся, значит, уважают! В конце концов, Ратибору надоела  говорильня, и он позвал в комнату хозяина.
– Слушай меня тогда, купчина! – грозным тоном сказал он. – Опросил я тут всех твоих людей, но от этого нисколько не доволен, э-э-э…вот так! Сдается мне, что твои люди знают о каких-то неправедных делах! Я начинаю сомневаться, а был ли ошибкой тот донос? Ну, пусть не вражий лазутчик у вас побывал, но там…какой-то татарин…раненный! – Купец побледнел. – Да, теперь я помню: там на рыночной площади мы не досчитались одного татарина…Тогда было немало убитых. Да ещё своих загубили в давке, целую уймищу! Однако в тулупах и татарских одеждах было только десять трупов… Я ещё тогда заподозрил неладное… Может, выкрали какого нечестивца или сбежал?
– Не знаю, батюшка! – смутился Илья. – Я там не был. Откуда же мне знать, сколько там было поганых?
– Однако же сомнительно, – пробормотал воевода, глядя с недоверием на купца. – У вас тут всё шито-крыто! Неужели заранее подготовились к обыску?
– Что ты, могучий воевода! – испугался купец. – Да как бы я осмелился? Господи, помилуй меня!
– Вот, видишь, купчина, сколько мы растратили на тебя времени и вынуждены терпеть пустую болтовню… Однако за такие тяжёлые труды и неблагодарный сыск мы ничего не имеем! А тут ещё разные болезни! – Ратибор схватился за поясницу и застонал. – Ох, Господи, кара небесная!
В это время вошла Василиса и, приблизившись к воеводе, поясно ему поклонились.
– Прошу к столу, великий воевода! – с приветливой улыбкой обратилась она к Ратибору. – Заждались наши скромные хлеб-соль тебя и твоих отважных воителей!
– Ух, и хороша же твоя жена, купчина! – воскликнул в волнении, глядя на купчиху, воевода. – Да за такую, если знаешь, можно в огонь и воду пойти! Значит, из избы горевшей выбралась, голубушка? Да спаслась от поганых татар? Как же они не забрали с собой такую красавицу? Или попробовала татарских мужичков? Говорят, что они не цацкаются с нашими бабами! – И воевода с хрипом захохотал.
Василиса густо покраснела. Оцепенел от гнева и купец, потеряв на время  язык.
Видя, что сболтнул лишнее, Ратибор смутился. – Тогда ладно, – пробурчал он. – Мы – ратные люди, говорим всё, что взбредёт в голову! Не обучены лести и обману! Не обижайтесь на такую мелочь!
– Да мы не обижаемся! – выпалила быстро пришедшая в себя Василиса. – Тем более, я вижу, что ты это говоришь из дружбы! Иди же скорее в трапезную!
Купец с ватными ногами проследовал за ними.
За столом воевода разговорился. Опорожнив с полдюжины больших купеческих чарок хмельного мёда он, опьянев, нёс всякую околесицу. Младшие его товарищи по оружию не уступали своему военачальнику. В конце трапезы они уже не держали слова, и всё выплёскивалось наружу перед хитрыми хозяевами, только делавшими вид, что пьют на равных с ними.
– Я очень люблю, – вдруг пробормотал Ратибор, оглядывая помутневшим взором стол, – такие серебряные чарки! – Он поднял красивый, греческой работы кубок. – Заморские вина и крепкие меды славно пенятся в этих чарках, тогда чуешь себя, как в небесном раю!
– Что ж, могучий воевода, дарю тебе этот сосуд! – улыбнулся купец. – Давай-ка выпьем за  начало нашей дружбы! Для меня большая честь знаться с такими видными людьми!
Воевода проворно схватил обеими руками массивный подарок и засунул его за пазуху. – Вот так купец! – радовался он. – Да ты впрямь настоящий друг! Давай-ка выпьем!
– Выпьем, батюшка! – ответствовал Илья и в самом деле поднял бокал с греческим вином. – За нашу крепкую дружбу, отважный воитель!
Выпив ещё чарку, Ратибор совершенно захмелел. Двое его товарищей уже дремали, положив головы на стол. Было видно, что и остальные приближались к такому же состоянию.
– Ну, так вот, Илья, купчина ты почтенный, – пробормотал заплетавшимся языком воевода, – если ты мне друг теперь…нет, даже…братец, пожалуй, то я расскажу тебе одну тайну...
Купец насторожился.
– Есть у тебя служанка…Чернава по имени... Как бы тебе сказать? Ну, скрутилась она...с одним моим дружинником... Ну, там…э-э-э…тот её..., – Он грубо выругался. –  Ну, понимаешь?
 Илья кивнул головой.
– Ну, вот, наболтала тогда она ерунду о вас всякую, будто твоя красивая жена спасла одного татарина от известной расправы. Разве я считал всех убитых на площади? – засмеялся Ратибор. – Да на кой они мне ляд? Но я точно знаю: мы перебили там всех поганых! Разве можно уцелеть в таком погроме? Вот почему я сразу не пошёл к вам, потому как не поверил: не убежит от таких, как мы, воинов, ни один враг!
Купец схватился за голову и простонал: – Ах, она, подлая! А я взял её сиротой в свой несчастный дом!
– Вот тебе благодарность! – буркнул воевода. – У нас, русских, так: за сердечное добро платят лютым злом! А потому, убеди своих бестолковых слуг, чтобы впредь не беспокоили меня и моих людей чепухой!
Он ещё долго говорил, пока не опрокинул очередной бокал с заморским вином. После этого отважный воин последовал за своими товарищами, положив голову на стол и захрапев. Купец кликнул слуг. Они быстро и аккуратно уложили достойных защитников города на особые вместительные носилки и вынесли их во двор, чтобы погрузить на большую телегу, запряжённую ломовыми лошадьми. Сидевший на облучке извозчик купца Радомил натянул вожжи, гикнул, и повозка медленно покатила к центру города, где проживали вояки и их счастливые сожительницы.
Проводив незваных гостей, Илья вернулся в дом и, оставшись один на один с Василисой, горько заплакал. Его супруга тоже не удержалась от слёз.
– Вот как бывает, Ильюшенька, – всхлипнула она. – Приютили девицу без роду и племени себе на погибель! Я была к ней как любящая мать, хотела выдать её замуж за киевлянина и приданое ей подготовила!
– Так ты знала, что она встречалась с княжеским дружинником? – спросил вдруг купец.
– Что с дружинником не знала, – кивнула угрюмо головой Василиса, – но о возлюбленном догадывалась...
– Это едва не стоило нам жизней, – прошептал купец. – Вот уж падаль какая! Что же теперь делать, ведь слезами горю не поможешь?
– Надо с лекарем посоветоваться, – сказала купчиха после некоторого замешательства из-за неожиданно пришедшей ей в голову мысли. – Только он один в силе теперь выручить нас!
– Ты так думаешь? – вздрогнул Илья. – Надо ли Радобуда привлекать к этому? Может отошлём её куда подальше? Пусть же сам господь Бог её судит!
– Это неправильно, батюшка, – решительно сказала Василиса. – Если мы не покончим с ней, она снова учинит нам беду! Она очень много о нас знает! Да и люди наши вскоре от татар вернутся! Тогда уже будет поздно! Если она выдаст нас, мы станем лазутчиками в глазах всех киевских жителей!
– Ну, если ты так считаешь, – перекрестился купец, – тогда делай так, как надо, Василисушка!
Как только Илья Всемилович ушёл, купчиха послала слугу за Радобудом. Она пошепталась с ним о чём-то, и опытный знахарь удалился в свою аптекарскую каморку, где, усевшись, стал готовить из лекарственных растений только ему одному известное снадобье.
Наутро к хозяину дома прибежал обеспокоенный слуга. Купец только что приоделся и собирался к столу на утреннюю трапезу.
– Батюшка Илья Всемилич! – крикнул домоуправ. – Беда у нас тут приключилась! Скончалась твоя любимая Чернава!
– А ты не ошибаешься? – сделал встревоженный вид Илья. – Не может такого быть!
– Может, батюшка, может!  Лежит та Чернава, вся какая-то синяя с пятнами на лице!
– О, Господи, неужели чума!? – вскрикнул купец. – Скорей же зовите попа! Надо без промедления хоронить покойницу! Не дай, Господи, по всему дому пойдёт зараза!
Слуги забегали, выполняя поручение хозяина.
Купец перекрестился и уже направился  к столу, как вдруг услышал стук, от которого затряслись усадебные ворота. – Кто это там лезет?! – крикнул он. – Эй, молодцы, бегите же скорей и калитку отворите!
Оказалось, что прибыли вчерашние гости. Все измятые и как будто побитые. Во главе снова шествовал отважный Ратибор, шатавшийся как камыш при сильном ветре.
 – Будь здоров, дружище! – крикнул он купцу. – Вот, принимай нас теперь! Мы пришли засветло похмелиться! Нам ещё с ночи плохо!
Пришлось опять сидеть Илье Всемиловичу с пьяной ватагой, угощать её, выслушивать «примеры из жизни» и поучения. На этот раз дело, правда, не затянулось. Купец распорядился подать на стол самого крепкого, заморского вина, которое хранилось в особых дубовых бочках и подавалось к столу только в исключительных случаях. Уже через час опытные воины последовали вчерашней дорогой, оставив дом хлебосольного купца в покое.
Но на следующий день они пришли в гости снова, и опять купец был вынужден дать им стол и питьё.
Горничную Чернаву похоронили тихо и без суеты. Местный священник, в обязанность которого входило освидетельствование смерти, услышав о чуме, не пожелал проведать покойницу в горнице, а ограничился лишь молитвенными песнопениями в сенях, так что обстоятельства смерти купеческой служанки  не стали предметом обсуждения у болтливых горожан.
Воевода и его соратники продолжали чуть ли не каждый день навещать купеческий дом и досаждать семье вщижского богача. Последний уже был вынужден  вставать с постели ещё до рассвета и уходить в свою лавку, чтобы дела не пришли в упадок. Гостей принимала Василиса и так умело ублажала, что они, ничего не заподозрив, угощались до положения риз.
Так всё это тянулось до середины декабря, когда вдруг неожиданные обстоятельства разом прекратили наезды надоевших вояк. Смоленский князь Ростислав, объявивший себя ещё раньше великим киевским князем, но не венчавшийся на княжение и доселе спокойно проживавший в Киеве на правах гостя, неожиданно явился со своей дружиной в Совет господ и объявил о переходе в его подчинение всех воинов киевского гарнизона. Одновременно он потребовал от городской верхушки признать его великим киевским князем. Городская знать, которой, как и простым горожанам, уже давно надоели беспорядки и безвластие, была готова подчиниться. Но черниговская дружина с воеводой не пожелала покориться воле чужого князя, и завязалась борьба. В это время воеводе Ратибору было уже не до попоек в купеческом доме. Втянутый во внутригородские интриги, он со своими соратниками редко покидал городской центр, где и без того имел возможность ежедневно поддерживать своё пьяное состояние.
А тут, в самый разгар сумятицы и беспорядков, в Киев нагрянул князь Даниил Галицкий. Он-то и покончил со всеми пирушками и интригами в среде воинства! Поставив во главе городского гарнизона своего воеводу Дмитрия, строгого и нетерпимого к пьяницам, князь добился не только укрепления дисциплины, но и подъёма боевого духа защитников города. Все пьяницы были строго наказаны или безжалостно изгнаны из Киева. Скрежеща зубами от ярости и возмущения, уезжал из «матери градов русских» бывший воевода Ратибор. По дороге в далёкую Венгрию, где скрывался в это время князь Михаил, проследовали и все остальные черниговские воины, недовольные новыми властями.
Ратибор не забыл своего друга, купца Илью, и в последний день перед отъездом навестил его в купеческом доме.
Илья, прослышав об отставке отважного воеводы, искренне обрадовался: накрыл богатый стол, за которым расхвалил своего назойливого друга и даже дал ему денег на дорогу.
Принимая тугой кошель с серебряными монетками, Ратибор прослезился от избытка чувств, а затем, троекратно поцеловавшись с хитрым вщижанином, навсегда исчез из его жизни.
Всё опять наладилось у удачливого купца. Казалось, что после такой ужасной истории, из которой ему едва удалось выпутаться, наступит, наконец, тишь и благодать. Беспокоило лишь одно: что-то не было никаких известий от уехавших с татарином слуг. Вот прошли и зима, и весна, и лето, а о них – ничего! Неужели погибли? Или замёрзли ещё в дороге? Одна мысль за другой одолевали встревоженного купца: что-то будет?
Одна Василиса, казалось, не волновалась. – Не беспокойся, Ильюшенька, – говорила она, – не такие наши молодцы, чтобы затеряться в снежной степи или замёрзнуть! Да и татарин наш не злодей! Он – добрый и праведный человек! Скорей наш брат предаст (Это уже мы только что на себе испытали), чем какой-нибудь озорник или даже лютый недруг! А Большой Тучегон – честный и добрый молодец!  Я в это искренне верю!
Купец успокаивался, слушая её слова, но через некоторое время начинал переживать снова. Он пытался узнать что-нибудь о татарах от купцов, приплывших в город из-за моря, но они ничего не смогли рассказать.
Как-то разом в городе прекратились разговоры о возможном нападении татар. Торговля процветала, горожане жили в своём тихом, безразличном к другим концам Руси мире, и ничего тревожного не видели и не слышали...
Наконец, в один из солнечных сентябрьских дней, когда воздух, казалось, пропитался запахом яблок и блестел от летавших паутинок, в ворота купеческой усадьбы постучали. Слуга, выбежавший на стук, глянул в дверное оконце и оторопел.
– Батюшки! – закричал он. – Молодцы наши вернулись! Слава тебе, Господи, во веки веков!
По такому случаю послали за купцом Ильёй. Он немедленно прибыл в дом и обнял всех четверых своих верных слуг, возвратившихся целыми и невредимыми.
– Ну, рассказывайте, мои верные люди! – с нетерпением промолвила Василиса, когда её преданные охранники откушали лучшей купеческой пищи.
– Да, уж так, матушка, – начал самый старший, сорокалетний Ставр. – Мы благополучно добрались до Великого Поля!  Ехали, правда, долго. А ночь коротали в телеге попеременно. Большой Тучегон научил нас, как спать в мороз без опасности. Мы всё время слушались его. Он, матушка, великий воин! Он служил послом у самого их царя Бату не один год! И его батюшка, славный воин по имени Большак, был послом. Он принял лютую смерть от наших русских князей много лет тому назад. Вот и сын его продолжил отцовский путь, как это принято у татар... Ну, вот мы добрались до этой великой Орды...
– Нет, всё было не так! – перебил его товарищ, Волод. – Мы не сразу попали в Орду! Сначала нас окружили конные татары. Да едва не поубивали из своих луков! Но Тучегон нас спас своим зычным голосом! Он выкрикнул что-то грозное по-татарски! Когда татары услышали его крик, они чуть не попадали со своих коней! Подбежали к нам пешими и так униженно стали виниться! Тогда мы поняли, какая великая власть есть у нашего Тучегонушки!
– Ну, а дальше, – продолжил другой охранник, Провид, – мы поехали в окружении этих татар в саму Орду, как они называют своё царство. И спустя полдня мы оказались в великом, необычном городе. Там повсюду раскинулись дивные дома: то круглые, то кочковидные! Как большие половецкие кибитки. Одни стоят на колёсах…С великой радостью встретили нашего Тучегона. И нам досталось немало почёта!
– Одного кумыса попили окиян-море! – вставил фразу нетерпеливый Милюта. – За день по ведру выходило!
– Кумыса? – вопросила, нахмурившись, Василиса. – А что это такое?
– О, это – питьё, матушка, отменное! – ответствовал Ставр. – Такое вкусное пиво. Из кобыльего молока!
– Вот уж какие дела! – покачал головой купец. – Эти люди ухитрились делать пиво даже из молока! А у нас говорят, что эти татары ни к чему, кроме убийства, не способны!
– Это ложь! – вскричал Милюта. – Они толковые и очень ласковые! Они так любят своих людей! Они не покинут своих товарищей на поле брани, как это у нас водится! Они очень дружны между собой и даже, можно сказать, сплочены…Уж так они нас благодарили за спасение Тучегона!
– Ну, так нельзя говорить обо всех русских! – рассердился Илья. – Какую глупость вы  болтаете! У нас тоже бывают злые и добрые! Вспомните хоть бы Ефима, брянского управляющего. Ведь спас же его друг и товарищ, когда он, раненный, потерял силушки! Попридержите поэтому свои языки!
– Ну, это, конечно, так, батюшка – согласился Волод. – Тут не надо перегибать палку! Но скажу тебе, что больно мы поражены всем таким в татарской Орде, что сами увидели! Не хотелось бы воевать с такими прекрасными людьми!
– Оно, конечно, никому эта война не нужна! – кивнул головой купец. – Народы живут спокойно, если их правители не льют напрасно кровь! Как знать, может не будет жестокой войны с татарами?
– Этому не бывать, батюшка Илья Всемилич, – вздрогнул посуровевший и даже в этот миг почерневший лицом Ставр. – Войны не избежать! Наш Тучегон передал тебе такую весть: осенью сам великий царь Бату придёт к нашему городу! А значит, наш город обречён на погром и разорение!
– Что ты мелешь такое неразумное? – возмутилась Василиса. – Да как они осмелятся  воевать с таким великим и могучим городом? Это им не Чернигов!
– Нам сказал Большой Тучегон, что так решил их царь. И никто не в силах изменить его волю! И особенно потому, что киевляне повинны в казни татарских послов! А здесь возмездие неминуемо!
– Господи, что же нам теперь делать? – простонал купец. – Мы не успеем даже вывезти все товары! Нам некуда бежать!
– Тучегон тогда сказал, что тебя минует татарский гнев! Он послал тебе такой совет, чтобы все твои люди не выходили из усадьбы и в войне не участвовали. Татары уверены, что возьмут город! Вот что они тебе, батюшка, и Василисе-матушке передали, – Ставр полез рукой за пазуху и вытащил две  большие, с ладошку величиной, сверкавшие серебром пластинки с непонятными письменами. Покачиваясь на серебряных цепочках, они, как зеркальца, отражали свет. – Каждая эта вещица называется у них пайцзой. Ни один татарин не осмелится обидеть владельца такой пластины. Вот какова плата татар за твоё сердечное добро!       


Г   Л   А   В   А   17

П А Д Е Н И Е   К И Е В А

Ермила сидел у бойниц городской стены рядом с Греческими воротами и внимательно наблюдал за движением повозок  и людей, входивших  и выходивших из города. Вот уже десять дней как он прибыл в Киев с сотней отборных ополченцев, которых подготовил Ефим Добрыневич, ставший уже, на деле, воеводой Брянска. Последний сам желал возглавить отряд, чтобы «тряхнуть сединой» и вспомнить былую боевую славу, но Ермила, выздоровевший после ранения  на охоте и набравшийся сил, отговорил его. Ефим Добрыневич был нужен зарождавшемуся городу как хороший руководитель с большим жизненным опытом и знанием хозяйственных дел. А для рати могли сгодиться и молодые, обученные военному делу брянцы. Отряд для помощи киевлянам был уже давно готов, поскольку от желавших сразиться с лютым врагом добровольцев не было отбоя.
Ермила ещё раньше хотел поехать вместе с земляками, но брянский воевода не сразу согласился с ним. Лишь когда Ефим поразмыслил и посоветовался со своими лучшими людьми, в том числе и со священниками, он принял решение направить Ермилу в Киев, но не рядовым ополченцем, а сотником, главой брянского отряда.
В начале ноября 1240 года воины, подготовившись к походу и простившись с семьями, не дожидаясь, когда Десна покроется льдом, выехали через наведенный ещё летом мост на Киевскую дорогу.
У моста толпились многочисленные провожавшие: сам Ефим Добрыневич, священники, купцы, воины, оставшиеся в Брянске.
– Ну, с Господом! – промолвил брянский управляющий и троекратно поцеловался с Ермилой. – Не теряй, мой дорогой, голову в сражении, умей и побеждать и свою жизнь уберечь!
С благословением и добрым словом подошёл отец Игнатий. Помолившись и перекрестив воинство, священник сказал Ермиле: – Вот, мой славный сын! Ты уходишь с воинами на святой и великий подвиг – оборонять нашу родную Русь! Поэтому ты должен знать, какой смысл заключается в слове «Русь»! Ушло много веков, и люди позабыли о значении этого слова! Только мы, старики, храним древние предания. Слово «Русь» значило «сокровище» или «богатство», а также «соль земли». Вот почему наши предки так назвали свою Отчизну! А если на людей обращать значение этого слова, то «рушаны», или русские люди понимались как знатные и благородные по отношению к другим народам! Это значит, что мы – лучшие люди на земле! Благословляю тебя и наше воинство на эту рать и выражаю свою твёрдую надежду, что ты со своими воинами сумеете достойно оправдать славу русского народа, как самого лучшего и бесстрашного. Смело же сражайтесь, не бойтесь ни врагов, ни лютой смерти!! За Русь нашу святую, за веру православную! Господь да поможет вам воистину!
И вот на киевской стене Ермила вновь и вновь вспоминал ту прощальную речь отца Игнатия, его суровое лицо и горевшие, как свечи, глаза. Затем перед взором брянского сотника предстало заплаканное лицо жены Аграфены, красные, возбуждённые лица малых детей...
Четыре дня продвигался отряд по большой, заросшей бурой пожухлой травой дороге. Пятнадцать телег, запряжённых двумя лошадьми каждая, везли нехитрое имущество ополченцев, их оружие. В каждой повозке, кроме того, сидели четверо воинов.  Остальные – сорок один человек – ехали верхом. Остановок почти не делали, хотя иногда приходилось ненадолго заниматься расчисткой встречавшихся на пути завалов из древесных стволов или починкой повреждённых тележных колёс. Конечно, если бы не эти трудности, ратники и за два дня смогли бы преодолеть не очень дальний путь...
В Киеве брянских воинов встретили с радостью. Воевода Дмитрий, несмотря на свой грозный и суровый вид, даже улыбнулся Ермиле.
– Вот что такое Киев для русских людей! – сказал он. – Даже вы пришли из такой глуши, чтобы добровольно защищать его. Я и не знал до сего времени, что есть такой город – Брянск!
– Есть, батюшка воевода! – ответствовал Ермила. – На моих глазах вырос этот городок из княжеской усадьбы. Туда прибежали люди со всех земель, разорённых жестокими татарами… Городку ещё расти и расти! Он, конечно, не Киев, – Ермила огляделся, – но, думаю, через год-другой и с пол-Киева будет!
– Ну, пусть так, – кивнул головой воевода Дмитрий. – Дай, Господи, чтобы процветал ваш славный городок, не ведая ни горюшка, ни татарских набегов! Если мы остановим этого лютого врага, всё поганское нашествие кончится! Здесь, в Киеве, последняя оборона русской земли!
– А что, батюшка-воевода, неужели не избежать войны с татарами? – вопросил Ермила. – Может ушли они далеко в степи и нас позабыли? Не так просто взять Киев! Это не Чернигов!
– Увы – нам, – грустно покачал головой Дмитрий. – Я получил верные известия от нашего купца, который два года проживает в Киеве. Он пришёл сюда из города, разорённого погаными татарами, стоявшего на реке Десне…
– Ох, уж не Илья ли Всемилич?! – вскричал брянский сотник. – Вщижский, не так ли?!
– Вот уж так, – кивнул головой Дмитрий. – Илья...да будто вжический... Ну, он мне поведал, что посылал своих торговых людей весной «в греки», и они узнали по дороге, что осенью все татары пойдут сюда, на Киев. Осады не миновать!  Так решил их безбожный царь! Дружинники и «старцы градские» не советовали мне верить словам торговых людей. Они уверены, что татары сюда не сунутся, но я ведь ратный человек... Для меня позор – не подготовиться к осаде! Вот я и думаю о том, как защищать город. Усилил строгость, что ни день веду ратные учения с дружинниками и стражниками, укрепляю стены. Однако же я вижу, что нам грозит тяжёлая беда со стороны Лятских ворот, там, где лес! Я прилагаю все старания, чтобы это дело поправить, но если враг туда ударит, беда будет непоправимая!
– Так, может пошлёшь нас, брянцев, туда, в это тяжёлое место? – спросил с надеждой в голосе Ермила. – Уж очень мне хочется достойно послужить нашей русской земле! Ведь мы пришли сюда не сидеть, но сражаться!
– Ну, уж нет! – усмехнулся Дмитрий. – У меня по всем местам уже расставлены люди! Поэтому не обессудь! – он бросил взгляд на покрасневшего от досады брянского сотника. – Мы пошлём твоих людей к Грецким воротам, очень важному месту. Мы ждём именно оттуда главный удар татарского воинства! Враги всегда оттуда нападали! А если говорить о лесе, что, якобы, татары боятся древесных чащоб… Есть у них какое-то поверье… Однако мы должны готовиться к любому случаю. Да хотелось бы помощи от нашего господа Бога! – Он энергично перекрестился. То же сделали все стоявшие рядом воины и Ермила.
После этого разговора брянский сотник со своими воинами отправились в городскую баню, где, хорошо помывшись и отдохнув, сбросили со своих тел дорожную грязь и усталость.
На другой день, выспавшись в большом церковном здании, приспособленном киевским воинством под жильё, и откушав  простой, но сытной воинской пищи, приготовленной по распоряжению киевского воеводы, брянцы разошлись по городу, чтобы познакомиться с великой русской столицей. Ермила отправился на рынок – искать лавку купца Ильи Всемиловича. Это оказалось делом нетрудным. Стоило ему только произнести имя купца у входа на рынок, как сразу же первый торговец указал правильный путь. Купец Илья как раз был при деле: отвешивал товар городским ремесленникам. Он был очень рад видеть земляка и сразу же поручил все торговые дела приказчику. Весь день провёл Ермила в гостях в купеческом тереме в обществе Ильи Всемиловича и его супруги Василисы. Они вдоволь наговорились о своих приключениях за последнее время... Когда Ермила уходил, купец Илья, провожая дорогого гостя, сказал: – Смотри, Ермилушка, если будет плохо тебе, иди к нам без промедления! Мой дом велик: могу здесь поместить премного людей! Даже если мы и не втиснем сразу всю твою сотню, всё равно вам поможем!
– Не говори так, мой дорогой Илья Всемилич! – улыбнулся брянский сотник. – Не дай Господь, чтобы мы прятались в твоей усадьбе! Мы пришли сюда не отсиживаться и прятаться. Здесь мы для того, чтобы мать русских городов и Василису и твоих детей надёжно защитить! Но если не удержим врага и поляжем костьми, тогда не взыщи... Храни нас Господь! – Он перекрестился. – Наша погибель – это ваша погибель! Что твоя усадьба для татар?
– Как знать, – улыбнулся купец, – иногда дощечка лучше спасает, чем большой корабль! Тогда обещай мне, если настанет такое время, что тебе некуда будет деваться, тогда ты придёшь в мою усадьбу! Я верю, что всегда смогу помочь тебе!
– В этом обещаю! – кивнул головой Ермила, и они, троекратно поцеловавшись, расстались...
И вот теперь, в это холодное утро 19 ноября Ермила вспоминал на городской стене все прошедшие события и то улыбался, то грустил...
Неожиданно подул сильный ветер, повалил густой мокрый снег. Земля не успевала покрыться даже тонким слоем снега, как вновь теплело, и грязные лужи заполняли все низкие места, рытвины и ямы. Воины проваливались в липкую холодную грязь, ругались и проклинали погоду. Ермила, слыша их разговоры, обыденные и бесхитростные, стал потихоньку дремать. Ему приснилась мать, такая молодая и красивая, какой была в детстве. Она улыбнулась сыну и весело сказала: – Ну, уж готовься, Ермилушка! Тебе предстоит великое дело!
– Какое, матушка? – радостно спросил мальчик.
– Будешь сражаться за русскую землю! – громко сказала она и вдруг застонала, заплакала, расплылась перед ним, как облако.
– Господи! – очнулся Ермила. – Да что же это такое?
Откуда-то издалека до него донеслись какие-то непонятные, но густые, всё приближавшиеся звуки. Они напоминали сначала блеяние то ли коз, то ли овец... Вдруг где-то замычал вол, а за ним ещё один и ещё и, наконец, заревело, застонало, заскрипело и затрещало всё вокруг!
Ермила подскочил и крикнул вниз: – Вперёд! Хватайте, молодцы, оружие!
Воины забегали. Сразу же был послан вестовой к воеводе Дмитрию. Шум между тем усиливался. Теперь было ясно, что ревут волы, и скрипят телеги.
– Вот так нашествие! – подумал Ермила. – Они раздавят наш город только одними повозками!
На стену к брянскому сотнику влезли  его ближайшие помощники Никита и Воята, уже ранее служившие в Киеве.
– Что это, Ермила Милешич? – спросил Воята, дрожа от возбуждения. – Неужели татары?
– Смотрите вон туда, ребятушки, – Ермила показал рукой на юг. – Видите эту тёмную мгу?
– Да это туча, батюшка, – рассмеялся Никита. – Внимательно смотри, вот уж там облака!
– Тучи и облака на небе! – возразил Ермила. – А это на земле!
– Так  и есть! – вздрогнул Воята. – Ну, и глаза у тебя!
Неожиданно снегопад прекратился. Ветер усилился. Небо очистилось от туч, и солнце ярко, но не радостно осветило жуткую картину: к Киеву двигались несметные полчища!
Ермила переглянулся со своими воинами и покачал головой: – Да, дело прескверное! – Весёлая бодрость, доселе торжествовавшая в нём, куда-то исчезла. Остались безнадёжность, тоска и отчаяние.
Грязная туча между тем всё больше увеличивалась и, расплываясь вокруг города, постепенно превращалась во вражеское воинство. Шум уже был такой, что было непросто разговаривать между собой: даже громкая речь растворялась в визге, грохоте и рёве...
– Вот уж попали в мышеловку! – подумал Ермила. – А нам говорили, что не по зубам татарам Киев... Помолюсь-ка я нашему Господу! – решил он. Встав на колени и вперив взгляд в небо, Ермила прочитал «Отче наш», а затем и собственную, пришедшую на ум отчаянную молитву. Обращаясь душой и сердцем к Богу, он просил Его помочь киевлянам спасти город от невиданной напасти.
– Только ты, Господи..., – молился брянский сотник, – но не мы, слабые люди...
Молитва помогла Ермиле очнуться и придти в себя.
– Что ж, – сказал он про себя, –  если у меня такая судьба, тогда не посрамлю русской земли! Эй, молодцы! – крикнул он и махнул рукой стоявшим рядом. Те едва услышали крик и обернулись, дрожа от смертельного страха. – Не бойтесь татар, их не так уж много, как кажется! Это они согнали со всех сторон скот, телеги и рабов! А их войско не больше нашего! Справимся! Идите к нашим людям  и готовьтесь к осаде!
Уверенность сотника передалась его товарищам. Спустившись со стены, они побежали выполнять поручение Ермилы и объяснять молодым воинам, как защищать заранее выделенные каждому участки обороны. Поскольку всё уже было предусмотрено, одни воины заняли свои места у бойниц, другие, готовые на замену выходившим из строя бойцам, засели внизу с запасом стрел и дротиков. У ворот запылал большой костёр: в медном чане подогревались смола и дёготь. Столпившиеся вокруг горожане держали в руках пустые вёдра, чтобы подавать вверх защитникам стен горячую смолу.
Но татары сразу не бросились к стенам. Их передовые отряды объезжали город на расстоянии полёта стрелы. Вражеские всадники махали руками и что-то кричали.
– Ишь, ругаются поганые! – пробурчал Никита, вновь поднявшийся на стену и усевшийся рядом с Ермилой. – Вот бы преподать им урок!
– А ты попробуй, – кивнул головой сотник, – может что-то получится!
Никита снял с плеча лук, извлёк из колчана стрелу и, натянув тетиву, пустил смертоносный снаряд в сторону ближайшего всадника. Гарцевавший на стройном арабском скакуне татарин в этот миг остановился, превратившись в удобную мишень. Но стрела не причинила ему вреда: не долетев нескольких саженей до всадника, она воткнулась в землю.
Татарин замахал руками и засмеялся. Промелькнули его белоснежные зубы, чётко выделившиеся на тёмном, скуластом лице. Неожиданно смеявшийся выхватил из-за плеча лук, быстро приладил стрелу и прицелился. – Ох! – вскрикнул стоявший слева от Ермилы Воята. – Господи! Лихо!
Крик был настолько громким и визгливым, что все, кто были на стене, услышали его и вздрогнули. Воята лежал между зубцами городской стены и судорожно бился. Ермила подбежал поближе и онемел: перед ним был уже не боевой товарищ, а изуродованный труп со снесённой половиной черепа! Стрела попала прямо в  лоб несчастному, раздробила ему голову и, отлетев вместе с брызгами крови и мозга, ударилась о бойницу, застряв в замазанной глиной трещине!
Ермила, едва державшийся на ногах от потрясения, забыв об опасности, подал знак стоявшим внизу придти на помощь. Воины быстро влезли на стену и, увидев труп, остановились.
– Тащите его вниз! – заорал приходивший в себя Ермила. – Да в церковь несите!
Воины двигались, как в тумане. Слава Богу, что татары не догадались в этот миг выпустить ещё несколько стрел: защитников города намного бы поубавилось! Но, к счастью, враги и не думали нападать в этот день на город. Они не спешили. И пока татары совершали объезд Киева, брянские ополченцы медленно приходили в себя. Ермила первым вышел из этого нелёгкого положения. Он бегал взад и вперёд, спускался вниз, опять влезал наверх, убеждал каждого защитника, что произошедшее – нелепость, случайность!
Он затратил почти час на эти разговоры, подходя вплотную к своим воинам и крича им прямо в ухо. С превеликим трудом ему удалось вновь подготовить к обороне расстроенных, напуганных людей.
– Будьте теперь осторожней! – кричал Ермила. – Не суйте нос за бойницы! У татар дальнобойные луки и, как вы видели, они метко стреляют! Но наши стены и мы в силе держать оборону! Мы победим этих супостатов! Пусть пойдут на приступ, тогда поймут, какие есть на деле русские воины!
Весь день и ночь прошли спокойно. Шум, поразивший в первый день защитников города, не стихал ни на минуту, однако и воины, и горожане, постепенно, придя в себя от первого потрясения, стали к нему привыкать. Ермила даже сумел немного поспать ночью в караулке, когда свежие защитники заменили первую смену.
Наутро к нему прибыл вестовой от воеводы, который сказал: – Город обложен со всех сторон, Ермила Милешич! Готовься, славный муж, к долгой осаде! Смотри, как сражаются враги и береги своих людей. Нам надолго хватит запасов, пищи и снаряжения! А врагам нужно спешить!
Брянский сотник прислушался к советам именитого воеводы, но на месте надо было приспосабливаться самому.
К полудню стало ясно, что татары замышляют приступ. На расстоянии полёта стрелы перед городом сосредоточились конные воины, держа на изготовку луки. Их было так много, а двигались они так быстро, что, казалось, у врагов крылатые кони, способные перескочить городские стены! Вскоре их передовые отряды, как по команде, расступились, и вперёд выскочили толпы пеших бойцов, тащивших огромные лестницы. Среди них, одетых в разношёрстные одеяния, выделялись и какие-то странные люди, совсем не похожие на татар. Когда враги приблизились вплотную к городу, стало ясно, что среди бежавших преобладали женщины, старики, подростки. Кое-где виднелись и рослые русские мужики. – Не убивайте нас! – кричали в отчаянии пленники сидевшим на стенах воинам. – Мы – свои, русские!
– Пропустите жёнок и стариков! – крикнул Ермила, но его голос не был услышан. Первую лестницу, по которой полезли русские пленники, не тронули, и те свободно пробежали в пространство между бойницами. Но за ними ворвались татарские воины, и началась злая сеча!
Позиция защитников города оказалась непростой. Снизу на них напирали враги, а высунуться из-за бойниц и встать во весь рост было опасно. Конные татары выпускали тучи стрел и довольно часто попадали в цель. Вот и второй поток осаждавших полез на стены. Защитники схватились за верхние уступы лестниц и стали сообща, раскачивая тяжёлые деревяшки, сбрасывать врагов. Но татарские всадники не дали им довершить дело. Все, кто нечаянно высунулись, пали, пронзённые вражескими стрелами. Лишь расплавленная смола помогала русским. С каждым вылитым вниз ведром безвозвратно падали все карабкавшиеся вверх враги. Но смолы не хватало. Уже к вечеру потребовался новый запас спасительного зелья: котёл опустел. Пока русские бегали и таскали смолу, враги вновь оживились. Как муравьи, кинулись татары на стену и в мгновение ока заполонили всё пространство между бойницами.
Ермила, собрав лучших воинов, кинулся на врагов, пытаясь выбить их со стены, но на смену погибавшим татарам влезали всё новые и новые.
Если бы не воевода Дмитрий, татары бы уже на второй день осады заняли всю стену у Греческих ворот. Но мудрый военачальник предвидел такую беду. На смену усталым брянским ополченцам быстро и неожиданно прискакали отборные дружинники князя Даниила, вооружённые тяжёлыми секирами. Быстро вскочив на стены, могучие воины жестоко и беспощадно изрубили уже присевших на отдых врагов. Ни татарские стрелы, ни их длинные копья с крючьями не смогли удержать свежих, полных ярости воинов. И четверти часа не прошло, как стены были очищены от врагов, и вновь брянские ополченцы заняли пространство между бойницами. Теперь, научившись у врага уму-разуму, они уже не допускали прежних ошибок и не позволяли татарам вскакивать на стены. Сражения не прекращались ни на минуту! На смену сбитым с лестниц врагам приходили всё новые и новые. Защитники уставали, а враги наоборот всё прибывали. С нетерпением ждали русские воины ночи, чтобы хоть немного отдохнуть. Однако уже наступили сумерки, а татары всё лезли и лезли. За день брянский отряд потерял половину своих бойцов, из которых большая часть была убита, а изрубленные мечами и раненные стрелами надолго вышли из строя.
Наступила ночь, но натиск врагов не ослабевал. Лишь заполночь воевода прислал Ермиле смену, и брянские воины спустились в караулку на отдых. К шуму все уже привыкли и не обращали внимания ни на какие новые звуки. А их было немало. Со стороны Лятских ворот доносился такой ужасный стук и грохот, что от этого заглушались визги, вопли, скрип и рёв.
– Всё, они добрались до лесной стены, – подумал Ермила. – Значит, догадались о нашей слабине! Видно, татары не люди, но адские черти!
Но он не испытывал страха. На смену растерянности и унынию вскоре пришли уверенность в своих силах, спокойствие и, как ни удивительно, привычка к непрерывному бою. И остальные воины стали приспосабливаться к врагу. Прошла ночь, за ней ещё день… Враги продолжали штурмовать стены, а защитники – успешно отбивать несметные татарские полчища.
…Вот уже остались позади две недели, а город всё держался. Ермила с товарищами-земляками, которых оставалось всего восемь человек, вместе с присланным подкреплением, продолжали успешную оборону: Греческие ворота стали непреодолимым препятствием для врагов.
Наконец, 6 декабря в полдень, после отражения очередного татарского приступа, Ермила спустился со своей сменой вниз в караулку. На стене сражались другие воины. Уставшие брянцы и киевляне присели на скамьи и едва только приступили к трапезе, как вдруг с улицы, со стороны города, послышались воинственные татарские крики и застучали копыта множества коней. Даже через сильный шум было слышно, как эти звуки, ранее доносившиеся только снаружи города, заполонили, казалось, всё пространство. Ермила и его воины повскакали со скамей и бросились к выходу из башни. Из города валил густой чёрный дым. На улице, несмотря на декабрьскую стужу, было душно. Нестерпимо хотелось пить.
Только оказавшись перед воротами, Ермила понял, что попал в окружение. На стенах сидели одни татары! А впереди маячили...тоже враги – татарские всадники!
– Пробивайтесь к середине города! – крикнул Ермила и показал товарищам руками. – Бегите же на этих всадников!
Они быстро помчались на врагов, держа в руках длинные, тяжёлые пики. Татары, увидев уцелевших русских, от неожиданности оторопели и рассеялись по сторонам. Маленький отряд Ермилы проскочил в образовавшийся проход и выбежал на улицу.
– Бегом за мной! – крикнул брянский сотник. Но его просто не услышали. В возникшей давке, дыму, сече воины разбежались, кто куда мог...
Ермила пробежал через улицу и, наткнувшись на новый татарский отряд, мчавшийся наперерез ему, свернул в проулок.  Здесь врагов ещё не было, но все деревянные постройки буквально утопали в пламени. Увидев горевший сарай, Ермила подскочил к нему и спрятался за чёрную стену. Мимо медленно проехали верхом татары, о чём-то спокойно между собой разговаривая.
– Что же делать? – подумал брянский сотник и отбросил в сторону мешавшую ему пику. – Куда бежать? Как я вижу, враги захватили город…
Тут он вспомнил о своём друге купце и его последних словах.
– Может пойти на усадьбу Ильи? – мелькнула мысль, но надежда мгновенно угасла. – Разве жив мой друг Илья Всемилич, – подумал он, – если мы, воины, не защитили этот несчастный город?
С этими мыслями он пробирался между стеной сарая и дымившимся соседним домом, когда вдруг неожиданно наткнулся на труп лежавшего в кровавой луже татарина.
– А что, если? – вздрогнул Ермила и стал быстро стаскивать с убитого врага шапку и полушубок. Облачившись в чужеземную одежду, пропитанную потом и кровью, спрятав часть бороды в полушубок, он огляделся. Врагов не было видно.
– Будь, что будет! – решил отважный брянец и быстро, как ни в чём ни бывало, пошёл вперёд. По дороге его не раз окликали татарские воины, но он не останавливался и делал вид, что из-за шума ничего не слышит, а когда всадники показывали что-нибудь жестами, он лишь приветливо махал рукой. Враги, тем не менее, не останавливали его...
Так он прошёл почти через весь город, объятый пламенем, и к вечеру, наконец, добрался до улицы, где располагался по его предположению дом вщижского купца.
– Ну, уж если нет Ильи Всемилича, тогда спета моя песня! – решил про себя Ермила, когда выходил из дымного проулка. И тут он был просто ошеломлён: купеческий дом, огороженный забором, стоял, цел и невредим, посреди серой, засыпанной пеплом пустыни!
Ермила потряс головой, подумав о наваждении. Но перед ним действительно был купеческий дом!  Покачав головой, брянский сотник мысленно обратился с благодарностью к милосердному Богу и с трудом, волоча от усталости ноги, приблизился  к усадебным воротам.               


Г   Л   А   В   А   18

В О Л Я    Т А Т А Р С К О Г О   Х А Н А

Киев пылал. Из-за густого дыма, валившего со всех концов, трудно было дышать. Однако татарские воины не обращали на это внимания и сновали взад-вперёд по большим улицам, вывозя из разрушенного города всё, что попадало под руку. Особые отряды объезжали с факелами руины и подбирали трупы своих бойцов, погибших при штурме и сражениях на улицах. А трупов было немало!  Несмотря на то, что великий город продержался немногим больше двух недель, его защитники отчаянно сражались, понимая, что спасения не будет.
Целых три тумена потеряли захватчики в боях, а это было очень много!  За весь свой первый зимний поход на северо-восточную Русь они не имели такого урона! Что касается киевских воинов – княжеских дружинников и ополченцев – то от их сорокатысячного войска осталось всего две сотни израненных, до смерти уставших людей. Весь изрубленный, едва стоявший на ногах воевода Дмитрий, был захвачен татарами в плен и, обвязанный со всех сторон арканами, доставлен в шатёр великого полководца Бату, установленный в двухстах шагах от полуразрушенных киевских стен.
Швырнув воеводу Дмитрия, истекавшего кровью, перед своим повелителем, татары выскочили из шатра, оставив пленника лежавшим на полу.
Бату сидел неподвижно в окружении своих любимцев, лучших полководцев, толмача, первой жены и о чём-то про себя размышлял.
– Так вот какой этот злой воевода! – сказал вдруг громко он. – Лежит теперь в прахе... Почему же ты сразу не покорился моей силе?
Толмач подошёл к пленному русскому и пнул его ногой. – Сказывай, собака, почему ты не покорился моему славному повелителю? – буркнул он.
– Никто мне об этом  не говорил, – возразил, едва шевеля языком, Дмитрий. – Ведь ты, великий царь, не присылал ко мне людей и не говорил со мной о сдаче города… Однако же ты безжалостно обложил наш город и начал к нему приступать…У меня совсем не было выбора… А как бы ты сам, могучий государь, поступил на моём месте?
Толмач перевёл.
– А разве можно посылать к вам послов? – возмутился Бату. – В прошлом году твой коназ Мыхаыл перебил моих посланцев! Нечего и говорить об этом!
– Так то ж был Михаил, – пробормотал киевский воевода. – А мы не друзья тому князю, но лютые враги! Я – простой воевода Дмитрий, а мой князь – Даниил Галицкий! Он совсем недавно занял Киев и разогнал без жалости всех людей того Михаила, злодея и клятвопреступника! Вот если бы ты, великий царь, послал ко мне своих людей, я не стал бы с тобой сражаться... Невозможно одолеть такую великую силу!
– Ты – не глупый воевода! – улыбнулся Бату, встал и подошёл к Дмитрию. – Эй, слуги! – крикнул он. – Поднимите-ка  этого уруса!
Подбежавшие рабы быстро подхватили киевского воеводу под руки, поставили на ноги, но он едва не упал снова.
– Да, ты отважно сражался, – покачал головой Бату. – Весь избит, изранен…Вот так должен сражаться истинный  воевода! Поддержите его! – крикнул он слугам. – А теперь говори, Дэмитрэ, как ты думаешь, сможешь ты служить мне, повелителю сотен туменов?
– Будет, государь так, как угодно Господу..., – пробормотал отважный воин.
– Ну, это не совсем ясно, – усмехнулся татарский полководец. – А как твоему Богу угодно?
– Не бывают победы и поражения без воли Господа, – тихо ответил Дмитрий. – А это значит, что Господь вложил в твои руки карающий нас меч. Вижу, что мы прогневали Господа, если ты так беспощадно разгромил нас. Быть тебе по тому нашим высшим судьёй. Значит, мы должны тебе покориться… Потому, я готов послужить твоей высшей силе, но не против русской земли! Я – не изменник!
– А тебе и не надо воевать против урусов! – кивнул головой Бату. – Их земли больше нет! Вот захватим последний улус твоего коназа Дэнилэ, а там пойдём дальше на закат Солнца, чтобы покорить другие земли! Пойдёшь с моими воинами?
– Туда, на закат, пойду, великий царь! – ответствовал разбитыми губами киевский воевода. – Без пощады буду разить не только угров, но и злобных ляхов! Они нападали на нас как шакалы в годы княжеских междоусобиц. Покарай же их своей рукой, великий государь! Они уже давно заслужили жестокую кару!
– Ну, что ж! – засмеялся довольный татарский повелитель. – Тогда... Эй, мои  верные слуги! – Он хлопнул в ладоши. – Несите-ка сюда кумыс! Вот мы и увидим, как примет этот урус и батур наше священное питьё!
Дмитрий с жадностью схватил большую чашу с кобыльим молоком, протянутую ханским рабом, и быстро, одним махом, осушил её до дна.
– Подайте ещё! – приказал Бату.
Дмитрий выпил ещё.
– Ну, как? – спросил великий полководец. – По душе тебе наше питьё?
– Очень вкусное, государь! – воскликнул оживший русский военачальник. – А можно ещё малость, славный повелитель?
– Вот так урус! – удивился Бату. – Такого мы ещё не видели! Неужели у коназа  Дэнилэ все воины такие? Налейте-ка ему ещё и отведите его в чёрную юрту, чтобы отлежался! Теперь этот урус – мой воин… Да, вот ещё! Всех пленников и воинов Дэмитрэ, тогда, оставьте живыми: они нам скоро понадобятся! Ну, а теперь, поведай-ка нам, мой верный Болху,  как тебя спасла уруска!
Болху-Тучигэн, одетый в изящный овчинный тулуп, который сшили ему умельцы вщижского купца Ильи, приблизился к Бату, усевшемуся в своё мягкое, устланное коврами кресло.
– Мой славный повелитель! – поклонился он. – Я уже говорил тебе это не один раз!
Бату улыбнулся и покачал головой. Вельможи и советники великого полководца с тревогой переглянулись.
– Дерзок Болху, – прошептал Субудэй. – Говорит всё, что хочет!
– Значит, он – любимец славного Саин-хана! – буркнул Орду. – Ему всё дозволено!
– Ну, коли так..., – кивнул головой Болху-Тучигэн, – если тебе хочется...– И он вкратце рассказал ещё раз о своём счастливом спасении.
Когда повествование закончилось, татарские сановники некоторое время молчали, обдумывая услышанное и смакуя изящную речь учёного Болху.
– Да, вот ведь случаются чудеса! – покачал головой Бату. – Только что удивил нас один урус, а вот теперь слышим о других... Видно, что бывают разные люди даже среди урусов… Это странно: мы всегда считали урусов дикарями!
– Да, так и считали! – усмехнулся Субудэй-батур. – Что они умеют? Сидят себе в деревянных юртах за глухими лесами… Не научены разводить ни овец, ни лошадей! Что такое их лошади? Это быки или коровы! Не могут вынести и дня в пути!
– Моются водой! – с презрением поддакнул Урянх-Кадан. – Смывают запах своих предков! Воистину дикари! Едят рыбу! Как презренные шакалы!
- Однако же нашлись среди них такие люди, которые почтили наш великий народ истинным уважением! – возразил Бату. – Разве вы не понимаете, как непросто было им спасать нашего Болху? А если бы люди Мыхаыла узнали об этом?
  – Узнали, повелитель! – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Вот почему они вывезли меня тогда ночью из города... Чтобы спасти от слуг того злого коназа!
– Так, значит, урусы спасли тебя дважды?! – вскричал Орду. – Тогда их заслуга велика! Это серьёзное дело!
Вельможи возбуждённо загудели, кивая головами.
– Да где же они теперь? – спросил вдруг известный полководец Мэнгу, доселе молчавший и с презрением слушавший все разговоры. Наконец, заинтересовался и он. – Живы ли они после взятия города? Знаешь ли ты об этом, Болху?
– Я тогда приказал, чтобы наши воины не трогали ни дом этого славного купца, ни его усадьбу! – бросил Бату. – А для этого я послал особый отряд, когда наши люди ворвались в город. Всё сожжено и разграблено вокруг усадьбы. Мы также не стали убивать всех пленников: скоро будут полезны. Купец Иля и его люди сидят в своём доме, окружённые пустыней. Это им награда за спасение моего любимца! 
Бату с улыбкой посмотрел на Болху-Тучигэна и продолжил: – Съездил бы ты, Болху,  к своим спасителям и привёз бы Илю с женой сюда, ко мне! Мне самому захотелось увидеть тех необычных урусов! Ну-ка, спасли нашего человека! Да ещё против воли всех дикарей! Я совсем не верю: неужели они – настоящие урусы?
Советник великого полководца приложил руку к сердцу и немедленно вышел из  шатра. Кликнув слугу и приказав привести лошадь, он поспешно вскочил в седло и  помчался в сторону киевских развалин...
А в это время измученный брянский сотник Ермила, снявший с головы татарский треух, стучал в ворота купеческой усадьбы. Подбежавший к глазку слуга Ильи Всемиловича быстро глянул и, узнав земляка, впустил его внутрь. – Заходи же скорей, Ермила Милешич! – крикнул он. – Не то беда приключится!
В сопровождении слуги Ермила вошёл в двери купеческого терема и только здесь спокойно вздохнул полной грудью. Хорошо запертый дом почти не пропускал уличного дыма. В полумраке, в большой гостиной комнате, собралась вся семья купца Ильи со слугами. Сам хозяин дома полулежал на скамье, прислонившись к стене. Рядом с ним сидела Василиса. Слуги разместились у другой стены, противоположной хозяину, и занимали три больших длинных скамьи. Они слышали шум, треск пламени, ужасные крики и ждали своей судьбы.
Увидев вошедшего Ермилу, купец радостно вскрикнул: – Ну, слава Господу, что ты жив, Ермила! Мы с Василисой только что о тебе говорили! И много говорили! А тут – стук в ворота! Сам Господь спас тебя от лютой погибели! Ну, садись, сердечный друг, а я прикажу накрыть стол... Небось, голоден?
– Нет, Илья Всемилич! – покачал головой Ермила. –  Не до трапезы теперь... Я так бежал, что, проскочил весь город, от Грецких ворот... Уж не думал, что увижу тебя... А тут вон какое чудо! Поведай же, как вам удалось уцелеть. Кругом ведь одни татарские разъезды! А я добрался к вам лишь благодаря этому странному одеянию!
Только теперь купец и его слуги заметили, во что одет брянский сотник.
– Господи преславный, да ты под татарина вырядился! – воскликнул Илья Всемилович. – Как же тебе это удалось?
– Да вот раздел одного поганца в тёмном закутке! – буркнул Ермила. – А что оставалось делать? В русской одежде я бы до вас не добрался…
– Ну, уж смекалист! – улыбнулась Василиса. – Ты всегда был смышлёным  молодцем, мой славный земляк. Не подвела тебя смекалка и теперь!
– Так как же вы уцелели? – вновь спросил Ермила. – Неужели сам господь Бог защитил вас?
– Такое невозможно без воли Господа! – улыбнулся Илья Всемилович. – Нам крепко повезло! Как-то в прошлом году моя Василиса подобрала на рынке избитого и умиравшего татарина… Ну, моя милосердная жена выходила его, а когда этот татарин выздоровел, мы выпустили его в широкую степь. Но он был большим человеком у татар и любимцем самого их царя! Вот нам и награда за его спасение! Татары нас не тронули!
– Неужели они такие благодарные? – изумился Ермила. – А я слышал, что они злые, беспощадные и безбожные!
– Видно, для кого как, – возразила Василиса. – Однако смотри: они бывают благодарными! 
В это время раздался сильный стук в ворота.
– Господи, помилуй! – завопили перепуганные слуги. – Пришёл и наш горестный черёд! Пропали мы теперь!
– Перестаньте каркать, бестолковые! – громко крикнул купец, разом остановив панику. – Эй, Волод, отведи-ка ты Ермилу в светлицу и переодень его там. Пусть думают, что ты мой верный человек. А ты, Ставр, надень-ка это на шею, – он протянул слуге поблёскивавшую серебром пластинку, – и беги отворять ворота. Неужели сам Тучегон к нам пожаловал?
Действительно, у ворот купеческой усадьбы стоял, улыбаясь своей белозубой улыбкой, смуглый, одетый в купеческий полушубок, недавний гость Ильи Всемиловича. Его сопровождал конный отряд татарских воинов, которые почтительно, на расстоянии, ожидали распоряжений. Дыма уже было меньше. Все деревянные постройки вокруг исчезли, как по мановению волшебной палочки. Потоки холодного воздуха заполонили мёртвое пространство. Ветер беспрепятственно дул из степи, и выбежавший на улицу Ставр стал замерзать.
– Входи же, Тучегон! – сказал он дрожавшим от страха голосом. – Уж очень холодно!
– Ладно! – хлопнул его по плечу татарин. – Якши, Стэр, будем пойти до дому!
Когда Болху-Тучигэн вошёл в купеческую гостиную, все в ожидании встали. Но татарин, как ни в чём ни бывало, подошёл к купцу Илье, прижал одну руку к глазам, а другую – к сердцу – и низко, поясно, поклонился ему. Купец ответил на поклон и резко прижал его к себе, обнимая. – Ты жив, слава Господу, Тучегонушка, – пробормотал он. – Вот ведь каким стал молодцем!
– Якши, якши, купец Иля! – вторил ему татарин. – Ты мне содеял, так ладно, Иля, я твоя ладно…содею! – Оторвавшись от купца, он подошёл к Василисе и тоже поясно ей поклонился...
– Ох, Тучегонушка, как мы по тебе соскучились! – всплакнула купчиха. – Всё о тебе говорили... Вот ведь какой ты важный человек! Мы даже не думали об этом! Что же нам теперь ждать, Тучегонушка?
– Хорош, хорош, якши, хатун урус! – бормотал Болху-Тучигэн, гладя Василисе руки. – Хорошо тебе станет... Аман же врагам только! Ты…нету врага, а добрая, так…друк... Бату же…коназ великий есть. Он друк тебе тожа!   
Татарин показал знаками, что хочет пойти в ту комнату, где он не так давно лежал израненный. Илья приблизился к гостю и сам повёл его туда.
Болху-Тучигэн вошёл и оглядел тускло освещённое свечой купеческого слуги помещение.  Затем он подошёл к большой опрятно застеленной кровати и встал перед ней на колени. Обхватив руками своё бывшее ложе, он долго что-то бормотал, покачиваясь.
– Благодарит постель за то, что служила ему, – прошептала Василиса мужу. – Видишь, какие у них поверья, почитают и хвалят даже рукотворное... А нам говорили, что они бессердечные люди...
– Хорошие люди есть везде, Василисушка, – ответил купец. – Их нужно только уметь находить. А в этом ты у меня такая славная и способная!
После монолога у своей бывшей постели татарский посланник вышел в коридор и обратился к купцу.  – Иля, – сказал он, мешая русские и татарские слова, – меня прислал сюда мой великий повелитель, славный Бату, за тобой и Василисой. Он хочет видеть вас и сказать вам доброе слово!
Но купец ничего не понял. Болху-Тучигэн обратился к Василисе, но и она никак не могла разобраться, что хочет их татарский друг. Тогда посланник Бату, поколебавшись, прижал руку к сердцу и направился к воротам. Открыв их, он что-то крикнул татарским всадникам, стоявшим на улице. От них отделился один воин, спешился и вошёл в усадьбу.
– Вот тут со мной толмач, – заговорил Болху-Тучигэн, вернувшись в дом. – Я думал, что сам скажу вам всё, но теперь вижу, что плохо знаю ваш язык. Придётся говорить через него.
Толмач быстро перевёл слова посланника. Купец кивнул головой и прислушался.
Когда до него, Василисы и челяди дошло, что хотели татары, вся гостиная наполнилась криками и стонами.
– Не уходите, батюшка! – завопили слуги. – На погибель уводят вас нечестивые!
– Замолчите! – рассердился Илья. – Или вы совсем обезумели? Зачем такое говорите? Если великий царь пожелал увидеть нас, значит, на то царская воля! Пойдём же тогда с тобой, Василисушка?
– Куда же деваться? – пробормотала  купчиха. – Как говорят: двум смертям не бывать, но одной не миновать!
Татарский толмач перевёл их слова.
– Да не бойтесь! – засмеялся Болху-Тучигэн. – О какой смерти вы говорите? Думайте сейчас о почёте от великого повелителя! Вас не смерть ожидает, но великая награда! Только вот…, – он обернулся к переводчику, – расскажи им всё подробней! Как войдёте в государеву юрту, так старайтесь не задеть ногами порога! Это у нас – великий грех! И низко, как только можете, поклонитесь великому полководцу... Или встаньте на колени… А там увидим, как у вас получится...
– Получится, – пробормотал Илья. – Не грех – встать на колени перед царём, если он – Божий ставленник!  Хоть и разная у нас вера, но Бог для всех один!
Болху-Тучигэн улыбнулся: – Вот вы, какие умные! Вам нечего сомневаться: великий полководец будет доволен!
– Оно конечно, Большой Тучегон, – кивнула головой Василиса, –  мы всё сделаем так, как нужно!
Они стали быстро собираться. Слуги выкатили во двор большую повозку и запрягли её двумя сытыми сильными лошадьми.  И вот, наконец, купец с супругой и двумя слугами в сопровождении конного татарского отряда выехали в сторону степи.
До глубокой ночи в купеческом доме царили тревога и смятение. Слуги едва сообразили накормить Ермилу, который после небольшого отдыха сидел на опустевшей скамье и с тревогой думал горькую думу.
– Что ж теперь делать? А если не вернутся купец с женой? Что же задумали там враги? – проносились в его голове мысли.
Спать не хотелось, несмотря на усталость: ведь больше двух недель он толком и не отдыхал! Да и сколько всего пришлось пережить! Перед глазами брянского сотника проходили картины недавних сражений на стенах города, гибели боевых товарищей. – Где же мои соратники? – думал он. – Спаслись ли они? Как же так получилось, что они потерялись?
Где-то к рассвету в ворота постучали. Стук был свой, условный. Слуги подскочили, радостные: – Вернулись наши дорогие хозяева!
Действительно, в гостиную медленно и спокойно вошли купец Илья и его супруга. Сам Илья Всемилович выглядел обескураженным, удивлённым. Василиса же радостно улыбалась.
– Ну, что там, батюшка? – подбежал к супругам знахарь Радобуд. – Всё обошлось, во славу Господа?
– Обошлось, Радбудушка, – ответила Василиса. – Вот, смотри, идём с пожалованием! – И она остановилась посреди комнаты, показывая рукой на грудь: с шеи свисало огромное, испускавшее зелёные лучи, изумрудное ожерелье. – Это – царский подарок!
Ермила бросил взгляд на купца и оторопел: на шее Ильи Всемилича висел на массивной золотой цепи большущий крест-распятие, усыпанный драгоценными камнями! – Батюшки, – пробормотал конюх Савелий, – да это же поповский крест! Как же ты  осмелился взять его?
– А куда мне было деваться? – отмахнулся Илья. – Это – царский дар! Разве он мне нужен? Мы тут подарки принимаем, а там льётся русская кровушка! Что нам оставалось? Тучегон сказал нам, что с царём нельзя спорить… Бери царский дар и нахваливай!
– Ну, а какой лицом сам царь? – спросил потрясённый Ермила. – Страшен, небось, как лютый зверь?
– Какое там! – воскликнула Василиса. – Ну, вот мы вошли тогда в царский шатёр при свете ярко горевших щеп. Шатёр у них называется юртой… С осторожностью перешли порог: боялись задеть его! А как внутри остановились, так сразу же бухнулись в ноги грозному царю: сильно испугались! Тогда великий царь, сидевший на троне, громко молвил…
– Голос у него похож на Тучегонов…, – вмешался купец Илья. – Толмач же нам сказал: – Вставайте, почтенные люди! – Ну, мы встали, а царь...лицом такой, будто наш Тучегон ему родной брат! А может...так... Что мы знаем? Вот государь преподнёс нам подарки. И пообещал по такому случаю не казнить пленных киевлян и больше не разрушать города! Однако, что тут ещё можно разрушить? От города остались одни обломки!
– О! – вмешался  Ставр, сопровождавший в поездке купца. – Наш славный Тучегон сказал мне тогда у царского шатра, что царь пожаловал вам великое благодеяние: он хотел оставить от города одну пустыню! И только ради вас он отказался от своей жестокой мести!     

Г   Л   А   В   А   19

П Е Ч А Л Ь Н Ы Е    Н О В О С Т И

В  Брянске отмечали радостное событие: в новый, только что  построенный терем въехал черниговский епископ Порфирий. Как раз к декабрю, как будто воевода Ефим Добрыневич заранее знал обо всём. Но владыка нагрянул внезапно, как снег на голову, и местные священники даже не успели обрадовать городок благовестным звоном колоколов.
Утреннюю службу епископ проводил сам. На торжественное богослужение в просторной Покровской церкви собралось много народа. Высокий священник пел красивым басом слова молитвы, обращённые к Богу. Во время службы он не раз повторял: – Господи, помоги  твоему городу Киеву и отврати смертельную угрозу!
Брянцы уже знали о начавшейся осаде великого города. И вот они с нетерпением и надеждой ожидали услышать, что Киев выстоял. Среди молившихся присутствовали и женщины-вщижанки, чудом уцелевшие  во время захвата татарами их города. Четыре из них так и остались жить в Брянске, выйдя замуж за дружинников воеводы, остальные вернулись на родное пепелище, где и поселились в наскоро срубленных городецкими мужиками избах.
С грустью слушали они монотонные церковные песнопения и молитвы, вспоминая все ужасы вщижского погрома.
Брянский городок довольно основательно разросся. Воевода Ефим сумел расширить и свою маленькую крепость. Здесь  уже можно было отсидеться при княжеских усобицах, даже отразить набеги отдельных отрядов кочевников. А вот как быть при татарском нашествии? В этом у опытного брянского воеводы не было сомнений: против монгольских полчищ городу не устоять!  А для создания более мощной, занимающей два холма крепости нужно было время. Только киевская оборона могла сдержать смертельного врага и предотвратить угрозу Брянску. Но кто знает, выдержит ли великий город осаду?
С тяжёлыми думами сидел Ефим Добрыневич в своей светлице и ждал гостей. От постоянных забот и трудностей брянский воевода за последнее время сильно состарился: поседел и сгорбился. Супруга Варвара была намного моложе его, но и она как-то посуровела, пребывая в состоянии тоски и тревоги. Сейчас она хлопотала на кухне, готовя вместе со слугами трапезу для высоких гостей. Хлопнула дверь, и дом сразу же ожил от густого баса епископа Порфирия.
– Да благословит Господь ваш дом и подаст вам великую благодать! – пропел с порога владыка.
– Здравствовать вам на долгие годы! – произнёс шедший вслед за ним отец Игнатий.
– Здравствуй же, славный владыка! – оживился выскочивший в сени Ефим Добрыневич. – Рад видеть и тебя в здравии, отец Игнатий!
Священники вошли в светлицу, перекрестились на иконы, благословили подошедшую  к ним хозяйку и уселись на скамью перед большим, устланным белоснежными скатертями столом.
– Эй, Груня! – крикнул воевода. Служанка быстро прибежала из кухни и поклонилась гостям. Епископ осенил её крестом. – Беги-ка, Груня, за моими помощниками Воиславом да Бровко! Будет трапезовать! –  распорядился Ефим. – Да побыстрей, чтобы не заставляли нас ждать!
Служанка помчалась выполнять приказ.
– Ну, а теперь, отведай-ка нашей особой медовухи, владыка! – сказала с улыбкой Варвара. – Сама её готовила и сдобрила рябиной!
– С охотой, матушка! – кивнул головой  епископ.
– Уж я-то давно знаю о твоём искусстве, хозяюшка! – весело промолвил отец Игнатий.
– Отменная медовуха, – оживился епископ Порфирий, осушив чашу ароматного напитка. – Да, ты – хорошая хозяйка!
Варвара радостно улыбнулась: – Это ещё не всё, батюшка. Отведай сперва закусок, а тогда и скажешь, достойна ли я твоей похвалы!
В это время в дверь с шумом ворвались брянские дружинники, за которыми посылал Ефим. Войдя с порога и перекрестившись на иконы, они поясно поклонились священникам и своему военачальнику. Владыка протянул руку и благословил вошедших.
– Садитесь, – указал рукой на скамью у стола Ефим Добрыневич, – пообедаем и думу подумаем.
Приняв ещё несколько чаш с хмельными напитками и закусив, гости начали вести неторопливый разговор.
– Да, воевода, – промолвил черниговский епископ, – ты хорошо обустроил свой город, всё тут уместно! Нелегко было до тебя  добраться, однако житьё тут привольное. Мы поехали по Десне от Чернигова, как только замёрзла река… Слава Господу, что декабрь нынешний морозный! Спешили, когда узнали об осаде Киева! Целые толпы киевлян прибежали в наш разорённый Чернигов! Они не верят в прочность киевских стен и ищут спасения в глухих лесах и лесных деревеньках... Что может дать им Чернигов: там только одни развалины! Лишь церкви сохранились, но все их богатства разграблены жестокими татарами! Даже золотые и серебряные ризы поганые посрывали с икон. Да утварь церковную – сосуды и священные кресты – забрали нехристи! С превеликим трудом ведём службы. На сердце горечь и уныние…
– Как же ты сам спасся, славный владыка? – вопросил воевода. – Я слышал, что ты побывал в татарском плену!
– Что ж, пришлось вынести  и это, – кивнул головой епископ.  – Когда те нехристи заняли наш город и стали разрушать храмы Господни, мы вышли, не ожидая спасения, к тем злодеям с молитвами и церковными хоругвями. Однако татары не стали нас убивать, как мы того ожидали, но столпились вокруг и с превеликим любопытством смотрели на нас. Вот обошли мы крёстным ходом все наши церкви. Вокруг пылали дома, и стоял удушливый дым! До нас доносились вопли пленённых горожан. А когда мы возвращались назад к нашей соборной церкви, нас встретили конные татары и приказали идти к их царю. С ними там был татарский толмач, который объяснил нам это. Ничего другого нам не оставалось… Мы вышли из города, одетые в праздничные ризы, с пением церковных псалмов. Я всё успокаивал наших Божьих слуг, чтобы они не печалились и вручили свою судьбу нашему Господу... Ну, вот пришли мы к шатру их царя, прозываемого Бату... Но они не зовут его царём, а лишь говорят, что он непобедимый полководец и повелитель сотен туменов... Настоящий же их царь, Угадай-хан, сидит далеко – в какой-то там великой Монголии. Поди, за много тысяч вёрст отсюда... Вот сколько земель захватили поганые! Это нам такая кара за грехи! Ну, полководец, так полководец!  Хотя Бату этот, на самом деле, истинный царь!
– А каков он из себя, владыка? – воскликнула любопытная Варвара. – Страшен ли видом этот татарский царь?
– А вот и нет! – пробормотал с мрачным видом епископ. – Знатные татары весьма приятны своей внешностью! Даже хан Мэнгу, осаждавший наш город Чернигов, светел лицом и пригож... Глаза их немного раскосы, носят небольшие усы и редкие бородки. Видно бороды у них так густо, как у наших людей, не растут. Я не видел ни одной окладистой бороды! А сам Бату особенно приятен лицом!  Он похож на стройного молодца, но лицо его, белое и слегка скуловатое, сурово и без румянца.  Его глаза черны и пронзительны! И речь его приятна на слух, даже изящна, хоть и непонятна. Перед тем как мы вошли в огромный шатёр, стоявший возле нашего разрушенного города, татарский толмач предупредил нас, чтобы мы не задели ногами порога. У них есть поверье, что порог задевают люди со злыми умыслами! За это татары могут даже убить! Было ясно, что если татары предупредили нас об этом, они убивать нас не собирались… Поэтому мы переходили тот порог со всем старанием… А когда вошли, сразу же поклонились тому царю Бату в пояс. Царь же сидел на своём престоле и с любопытством смотрел на нас. Ну, а затем он спросил меня: кто я такой, какая у нас вера и как мы понимаем их нашествие… Я не знал, что говорить! Сказал лишь коротко, что значит наша христианская вера и какова суть моего епископства. Ну, а вот их войну я назвал Божьей карой нам за грехи! 
– О каких грехах идёт речь? – вопросил татарский повелитель. Я же ответил, что наши люди нерадиво принимают православную веру: князья учиняют вражду между собой и совсем не щадят простой народ… А многие стали пьянствовать, или впадать в блуд… Да прочие грехи наделали… Дошли даже до непочитания старших! Вот и кару Божью за это заслужили! Удивительно, что эти слова не вызвали гнева у великого татарина! Бату-хан даже предложил мне испить кобыльего молока! Но я дал ему по такому случаю убедительный отказ: нам нельзя принимать ни пищу, ни питьё во время богослужения или крёстного хода, особенно при поминовении! Это – тяжёлый грех… Тогда Бату спросил, на какое время у меня такой запрет. На это я пояснил, что должен воздержаться от пищи и питья на три дня в связи с тем, что я приношу жертву по душам убитых, которые иначе не увидят пресветлого рая… Тогда царь спросил, а что же такое есть рай... И я рассказал об этом… Это был для меня нелёгкий день!
– А как  же, владыка, простые татары приняли вас? – Вмешался в разговор дружинник Воислав. – Не грабили, не злословили?
– Нет, – покачал головой епископ. – они не причинили нам зла. Более того, как только мы вышли из шатра татарского царя, мы увидели только одно уважение от его жестоких воинов! Вот и чудо случилось, когда их повелитель принял нас хорошо! Он там ещё спросил, какая судьба ожидает его погибших воинов.  Рай, мол, им будет, или ад... Я не знал, что по такому случаю говорить! Слава Господу, что тогда меня вразумил! – Порфирий перекрестился. – Вот я и сказал: – Иноземный государь! Если твои люди карают нашу землю за великие грехи, значит, они исполняют волю Господа.  Надо нам самим смирять свою гордыню... Ну, а если твои люди вершат Божью волю, тогда не закрыта им дорога в небесный рай. Но только если они праведно жили на земле: беспрекословно слушались своих начальников или полководцев, не пьянствовали, не грешили и молились Богу…   
На это Бату вдруг спросил, а не пьянство ли есть питьё их кумыса, или кобыльего молока. На это было нетрудно ответить. – Это не так, – сказал я. – Не может быть позорного пьянства от молока! Это же – от Божьей твари, но не от людского грехопадения!
Ну, царь посмеялся и похвалил мою находчивость. Он показался мне довольным от нашего разговора и моих ответов. Бату тогда сказал, что видит большую пользу от нашей праведной веры и пообещал, что не будет чинить нам ни обид, ни помех в церковном деле. Однако же меня отпустил не сразу. Пришлось ехать со всем этим татарским воинством аж до Глухова и видеть, как злодеи разоряли тот несчастный город! А когда мы вернулись в свой Чернигов, когда увидели свои разграбленные церкви, то зарыдали во весь голос, сетуя на нашу горестную судьбу. Вот мы стали жить в разорённом городе. Людей почти не осталось. Когда татары ушли, назад вернулись немногие! Вот почему я езжу теперь по далям и весям  в поисках черниговцев и зову их на родину, чтобы восстановить родной город. Но, к своему прискорбию, я  вижу, что беглые не хотят возвращаться домой… А сюда я поехал, не зная, сколь велик и славен стал ваш Брянск…
– Владыка, а пойдут на нас поганые? – спросил вдруг Ефим Добрыневич. – Хоть и крепок наш город, но их несметную силу не выдержит!
– Я не знаю, сын мой, замыслов поганых. Спросил у меня ещё тогда их полководец или царь Бату, богаты ли земли моей епархии. Но я ему ответил, что нет у нас больших городов, кроме Чернигова и Новгород-Северского. А местные сёла тут бедны: не платят даже десятину… Засмеялся тогда Бату и сказал: – Если ты называешь те города богатыми, смешно тогда говорить о твоих сёлах! Зря мы растрачивали тут свои силы и людей! Не было поживы даже в Чернигове! Разве это полноценное серебро, какое наши воины добывали во времена моего отца! Если бы мы знали о такой вашей бедности, то вовек бы сюда не пришли! Исполнили только завет нашего великого предка… Вот захватим ваш Киев и пойдём подальше к последнему морю, где возьмём несметные богатства изнеженных франков!
– Значит, нам грозит великая беда! – покачал головой Ефим. – Сила-то у них неисчислимая! Вряд ли устоит Киев!
– С нами господь Бог! – перекрестился епископ. – Захочет – казнит, захочет –  помилует! Положимся на волю Господню!   
Все сидевшие перекрестились.
– Владыка-отец, а как же пострадали наши черниговские города по дороге? – спросил сидевший до этого в скорбном молчании отец Игнатий.
– Да нечему похвалиться, – ответил епископ, потупив голову. – Все подесенские города погорели. Только один Трубецк уцелел, но печален вид у этого города: обветшали его деревянные стены и ополчение там – из стариков. Одни молодые ушли на защиту Киева, другие – в Угорию, в дружину князя Михаила Всеволодыча, другие же укрылись в лесах. Слава Господу, что татары не пожелали идти вверх по Десне! Тогда бы они нас совсем добили!
Хлопнула дверь, и в избу ворвался старший дружинник Далебор. Быстро поклонившись и приблизившись к  епископу Порфирию под благословение, он неожиданно крикнул: – Ефим Добрынич! По Десне идут люди, великое множество! Конно, пеше и на повозках!
–  Неужели татары?! – вскричал воевода. – Никак, прорвались?!
– Нет, не они, – махнул рукой дружинник. – Какие там татары? Это только беженцы. Но их число очень велико! Намного больше, чем черниговцев после их погрома! Наш город не выдержит такого наплыва! Это сущая беда!
– Откуда же они? – вздрогнул Ефим Добрыневич. – Значит, опять татары взяли какой-то город?  Неужели...Киев?!  – Он быстро выбежал в сени и набросил на плечи полушубок.  За ним выскочили помощники Воислав и Бровко.               
– Быстро закрывайте ворота! – кричал воевода. – Готовьтесь к осаде! Теперь всё возможно!
Но ворота были на засове, а брянские воины в полной боевой готовности занимали все положенные им по такому случаю места.
– Нет этих супостатов, батюшка! – крикнул со стены здоровенный ратник Крайко. – Одни только беженцы! До нас им осталось с полверсты! Дозоры это заметили! Зорки наши молодцы:  не упустят врага!
– Велик ли хвост? – спросил стражника Ефим. – Далеко ли тянется?
– Да, батюшка, вот пришли твои дозорные.  Спроси их...
Дозорные только что отвели лошадей в конюшню и уже собирались в дом к воеводе, когда тот сам встретил их на полпути. – Ну, говорите, – с нетерпением вопросил Ефим, – что там, откуда беженцы объявились?
– Бегут они, батюшка, – ответил Верен, старший дозорный,  – прямиком из Киева! Взяли, поди, татары, тот великий город!
– Ох, Господи, – перекрестился Ефим Добрыневич, – вот напасть! Несладко нам из-за этого будет! Ладно, – кивнул он головой дозорным, – идите же на покой. А вы, – обратился он к стражникам, – внимательно следите за беженцами. Когда они прибудут в город, пришлите ко мне самых опрятных, чтобы могли обо всём рассказать! А там уже решим. Ворота же пока для всех не открывайте. Крепость не для беженцев! Мы тут подумаем, как с ними поступить. Поняли?
Вернувшись в дом, Ефим рассказал священникам о том, что узнал, и успокоил их.
– Подождём пока всё не прояснится, – молвил он. – Рано, я думаю, хоронить наш Киев. Беглецы бывают и перед осадой… Напугались несметной силы и убежали… У нас сейчас одна задача: как разместить тех несчастных!
– А я предчувствую беду, славный воевода, – пробормотал покрасневший и осунувшийся отец Порфирий. – Видно, поганые заняли наш великий город!
– Одна надежда на Господа, владыка, – покачал головой отец Игнатий. – Я не верю, что пал наш великий Киев. Этот город весьма крепок!
В это время вошёл верный слуга воеводы, которого посылали к беженцам, и поклонился  сидевшим. – Батюшка Ефим Добрынич, – сказал он – вот я тут привёл к тебе  киевского «старца градского» Боеслава, который добрался до нас первым.
– Впусти же его! – приказал Ефим.
В светлицу вошёл высокий худой старик с большой седой бородой. Он был богато одет: в хорошо выделанный, украшенный разноцветными узорами, тёмно-коричневый полушубок, добротные тёмно-серые штаны, тонкие, изящные сапоги синеватого цвета и большую бобровую шапку.  Низко поклонившись сидевшим, он подошёл к епископу под благословение.
– Господи, благослови! – сказал владыка и  пристально посмотрел на гостя. – Так это ты, Боеслав! Рад тебя видеть! Давно я не видел твоего славного лица!
– Да, владыка, давненько мы не виделись, – кивнул головой киевский боярин. – Меня сюда привела беда! Пришлось спасаться от лютой погибели! Теперь поганые – хозяева нашего города!
– Не может этого быть! – вскричала Варвара. – Что ты говоришь, опомнись!
– Садись-ка! – кивнул головой пришедший в себя воевода. – Неужели ты веришь в это? Как мы знаем, там ещё осада…
– Нет уже осады, батюшка! – ответил присевший на скамью боярин. – Всё это закончилось! Враги вели беспрерывную осаду две недели, днём и ночью! А шестого декабря, в полдень, они ворвались в наш город со стороны леса… Если бы не мои верные люди, я бы не стоял тут перед вами! Едва вырвались от наседавших татар! Спасло только то, что мы побросали свои пожитки: «не до жиру, быть бы живу»! Ну, вот кинулись поганые делить наше добро, и мы, воспользовавшись этим, бежали тогда с людьми через ворота, насквозь пробитые погаными…
– А как же там наши воины? – всполошился Ефим. - Наши брянские ополченцы? Живы ли они, спаслись ли?
– Об этом не ведаю, – покачал головой боярин. –  Я только могу сказать, что они отлично сражались, однако об их судьбе – ничего!      


Г   Л   А   В   А    20

К Н Я Ж Е С К И Й   С О В Е Т

В трапезной великого галицкого князя царило веселье: праздновали крестины недавно родившейся у него внучки – дочери молодого Романа Михайловича.
Молодые супруги сидели рядышком на скамье, по правую руку от великого князя Даниила. Здесь были все те же гости, что и на свадьбе нынешних молодых родителей.
Князь Михаил Всеволодович с супругой и сыновьями тоже присутствовал на празднестве. Почти год ездил он по всей галицкой земле, как родственник и друг Даниила Романовича, и кормился дарами местных жителей, которые надавали ему много пшеницы, мёда, быков и овец.
Пиршество, связанное с крестинами, прошло должным образом и завершилось далеко за полночь. Гости разошлись лишь тогда, когда почувствовали, что их едва держат ноги…
Наутро князь Даниил встал со своей кровати в невесёлом настроении.
– Что-то неможется мне нынче, – думал он, когда слуга помогал ему одеваться. – Неужели это от скверной погоды? Видно, я старею…
В это время в дверь постучали, и вошёл слуга.
– Великий князь! – сказал он. – Прости меня за утреннее вторжение! Тебя ожидает посланец!
– Ладно, – буркнул князь Даниил. – Давай его сюда… Видно, там есть важное известие, если ты пришёл в мою спальню так поспешно… Однако же подожди: отведи-ка его лучше в гостиную! Я разом спущусь
Как только князь сошёл вниз по лестнице, перед его взором предстал высокий бородатый мужик, одетый в воинские доспехи.
– Кто ты такой, молодец? – бросил князь Даниил. – Зачем потревожил меня в такую рань?
– Я – киевский ополченец, великий князь, по имени Ермила, – поясно поклонился неожиданный гость. – Прибыл к тебе с вестью…
– Ну, что ж, – перебил его князь, – судя по твоему опрятному виду, ты прибыл сюда с доброй вестью: порадовать меня победой. Значит, поведаешь всем нам это за трапезой! У меня не было сомнения, что мой славный Дмитрий отобьётся от поганых татар! Не по зубам татарам этот город!
– Прости меня, великий князь, – ещё раз поклонился Ермила и опустил голову, – но  я пришёл сюда не победой хвастать! Весть моя печальная, если не ужасная! Наш Киев, мать русских городов, пал в шестой день декабря! Мы сражались, не щадя сил, до последнего. Но все наши люди или полегли, или попали в плен. От славного города остались одни руины!
    …После утренней трапезы в княжеской светлице собрались все знатные гости и лучшие люди князя Даниила Романовича. По правую руку от сидевшего в большом кресле галицкого князя располагались Михаил Черниговский с сыновьями Ростиславом и Романом, брат князя Даниила – Василий Волынский – смоленский князь Ростислав Мстиславович, живший на правах гостя в почётном плену, и сыновья Даниила Роман и Лев.  По левую руку – на другой скамье –  поместились «старцы градские» и старшие дружинники галицкого и черниговского князей.
Не успели собравшиеся занять свои места, как князь Даниил встал и, обведя собрание хмурым взглядом, промолвил: – Сегодня у нас тяжёлый день, друзья мои. И собрал я всех вас тут, чтобы поведать о большой беде: пал наш великий и славный Киев! 
Сидевшие возбуждённо загудели. – Здесь у меня киевский ополченец, который воевал против поганых... Он нам всё подробно расскажет, – продолжал галицкий князь, хлопнув в ладоши. – Давай-ка, зови сюда этого воина! – скомандовал он слуге. – Послушаем его слова!
Ермила вышел на середину светлицы, встал между скамей перед креслом великого галицкого князя и сначала отвесил низкий поклон князю Даниилу, а затем поклонился направо и налево.
– Рассказывай, Ермила, ничего не утаивай. Мы должны знать всё об осаде Киева! – приказал  галицкий князь.
Ермила вновь поклонился и стал спокойно, не спеша, рассказывать. Он сообщил о своей первой встрече с воеводой Дмитрием, о подготовке к обороне города, о появлении татарского войска у городских стен, не утаил даже истории с неожиданной гибелью своего боевого товарища Вояты от первой же татарской стрелы... В светлице царила полная тишина. Никто не перебивал говорившего, все внимательно слушали. Наконец, Ермила дошёл до своего счастливого спасения и вкратце сообщил, как укрылся в купеческом  доме.
– Что же не разорили татары усадьбу того купца? –  сразу же спросил князь Даниил, как  только брянский ополченец умолк.
– Да вот жена того купца спасла жизнь одного раненого татарина, подобрав его на рыночной площади. А татарин этот оказался послом самого поганского царя! – ответствовал Ермила. – И он тогда упросил своего царя не сжигать дом той купчихи, и они оставили её дом и усадьбу нетронутыми.
– Какого ещё посла? – вмешался в разговор князь Михаил Всеволодович. – Откуда он там мог взяться? Разве татары посылали ещё послов после моего отъезда?
– Этого не знаю, княже, – поклонился ему брянский ополченец. – Но говорили, что татарин этот был в том посольстве, какое, по воле великого князя Михаила, жестоко истребили!
– Не было такого моего приказа! – смутился Михаил Всеволодович. – Не я перебил тех поганских посланцев, но сам киевский народ! Люди не пожелали быть татарскими данниками!
– Я говорю то, что слышал от других людей, – пробормотал озадаченный Ермила, не знавший в лицо черниговского князя. – Ходили слухи по городу ещё до этой татарской осады, будто ты, великий князь, приказал порешить татарских послов и послал туда, на рыночную площадь, своих дружинников, переодетых под простой люд… Говорили также, что твоих людей опознали по дорогому оружию и породистым лошадям. Ещё раньше люди видели лица многих твоих воинов, потому-то легко их узнали… Это говорили мне горожане и дружинники самого воеводы Дмитрия!
– Шила в мешке не утаить! – кивнул головой Даниил Романович. – Что теперь скрывать правду, князь Михаил? Если весь Киев об этом говорил... А может и татары об этом узнали!
– Что ж ты, Михаил Всеволодыч, – грустно промолвил Василий Волынский, – неужели забыл о разгроме на Калке? Ещё тогда, по твоему наущению, были перебиты татарские послы! А какой конец тогда получился? Разве можно было убивать послов, особенно от таких сильных и беспощадных врагов?
– Ну, если вспомнить про те дела, – бросил Михаил Черниговский, – то и брат мой Даниил был тогда со мной заодно! Мы оба погубили поганских послов!
– Тогда это было правильно, – покачал головой галицкий князь, – потому как половцы рассказали нам о поганских хитростях. Тогда татары послали к половцам своих людей со щедрыми дарами, чтобы те отказались от союза с ясами. Татары не могли победить их всех. Половцы поверили татарам и приняли их богатые подарки… Татары им также обещали дружбу и союз. А когда половцы откололись от ясов, татары сначала разгромили их бывших несчастных союзников, а затем взялись и за половцев! Вот как лукавили татарские послы… За это мы их и покарали!
– Татарские послы не служат ни миру, ни правде, – сказал князь Михаил, – и только лукавят, чтобы ввести в заблуждение своих врагов. Мне доподлинно известны все их хитрости, и поэтому я казнил их, чтобы горожане не поддались на лживые поганские обещания! Они давно замыслили захватить наш славный город Киев и лишь морочили мне голову!
– Смотри же, брат, – промолвил Даниил Романович. – Тогда татары были не такими, как сейчас. Мы ничего о них не знали… Думали, что то лишь временное и случайное зло... Да к половцам тем привыкли… А некоторые князья с ними и породнились... Мы надеялись, что татары уйдут на века. Сначала так и получилось. Десяток или полтора лет мы ничего о них не слышали... А вот когда они разорили рязанские и суздальские земли, а затем захватили Чернигов, тут уже не надо было подавать им законный повод к войне! А убийство послов – для этого самый выгодный случай! Вот и не стали татары присылать своих людей к моему Дмитрию… Накопили силушку и безжалостно раздавили наш город!
  – Я ещё пытался спасти тот город и для того ушёл в Угорию! – сказал угрюмо Михаил Черниговский. – Но король Бела не захотел со мной говорить! Он верит, что татары не пойдут на его земли, а до нас ему нет никакого дела! Как вы знаете, я не получил от угров помощи, а своими силами не мог защищать Киев…
–  Да я сам недавно ходил к тому королю, – кивнул головой Даниил Галицкий и встал. – Сватал своего сына Льва за его дочь, Констанцию. Однако получилось также как и у тебя, брат мой Михаил: Бела отказал мне! Вот так, остались мы теперь одни перед татарскими полчищами, имея лишь скудные силы!
Неожиданно разговор прервал вбежавший в светлицу слуга. – Великий князь! – крикнул он. – К нам пришли люди из Каменца! Выслушаешь их?
– Пускай идут сюда! – приказал Даниил Романович и уселся в кресло.
В совещательную комнату вошли трое «старцев градских» из Каменца. Они поклонились князю Даниилу и собранию. Княжич Роман, пристально вглядевшись, узнал знакомые лица. – Вот и прибежали за помощью, – с грустью подумал он.
– Великие князья Даниил и Михаил! – произнёс дрожавшим голосом самый старший из них, худой седобородый боярин. – Плохо наше дело! Татары взяли Киев!
– Знаем, знаем! – едва ли не хором ответствовали собравшиеся. – Для нас теперь это не новость!
– А мы узнали об этом горе лишь тогда, – бросил второй, чернобородый посланник, – когда толпы несчастных киевских беженцев дошли до наших городских стен! Они заполонили все дороги и тропинки! Мы едва до вас доехали!
– Так они бегут сюда? – спросил с тревогой в голосе галицкий князь.
– Да, батюшка! – кивнул головой третий посланник, городской ополченец. – Уже  завтра эти толпы доберутся до Галича!
– Вот так чудо! – пробормотал Фёдор, боярин князя Михаила. – Как же татары отпустили такую уймищу народа? Говорили, что они беспощадно избивают всех жителей взятого города! Чего же они киевлян пощадили?
– Видимо, там столько беглецов, что их всех невозможно перебить! А может татары не захотели тратить свои силы на такое злодеяние? Думают, что потом всех их пленят. Здесь, на Галичине, –  подумал вслух третий посланник.
– Что за вздор ты мелешь! – возмутился княжич Лев. – Разве сунутся сюда поганые? У нас достаточно сил, чтобы разгромить врагов!
– Не горячись, сынок! – махнул рукой Даниил Галицкий. – Мы ещё потолкуем! Решим, что делать с самого начала. Спросим же каменчан, что им сейчас нужно?
– Дайте нам князя и воинов! – громко сказал старший каменецкий посланник. – Пока у нас только вечевое правление. А князь суздальский Ярослав уехал в свои земли. Не устоять городу без воеводы или славного полководца!
– Ну, это мы  решим! – бросил князь Михаил и знаком подозвал своего боярина. – Подготовь-ка, Фёдор, письмецо моё до нашего родича, князя Изяслава Владимирыча. Он ещё раньше просил у меня Каменец… Вот и увидим, сумеет ли он защитить этот город…
– Батюшка! – перебил его княжич Ростислав. – А может я пойду в Каменец, если надо? Не впервой мне идти на войну. Я  сам справлюсь с лютыми врагами!
– Подожди-ка, сынок, – остановил его Михаил Всеволодович. – Мы ещё с тобой об этом поговорим. А нынче, Фёдор, подбери небольшой отряд из моей дружины и опытных воинов для помощи Каменцу. Да пошли человека до князя Изяслава. Пусть возьмёт в свои руки дело обороны города!
– Довольны вы таким решением, знатные люди? – спросил каменчан Даниил Галицкий. – Люб вам князь Изяслав?
– Люб, батюшка! – почти одновременно ответили посланцы. – Мы очень довольны! Да благословит Господь нашего великого князя Михаила за такое праведное дело!
– Ну, а теперь идите на отдых с тяжёлой дороги и собирайтесь в обратный путь! – кивнул им головой Даниил Романович.
«Старцы градские», низко поклонившись сидевшим, вышли из светлицы.
– А теперь давайте-ка потолкуем о других делах! – промолвил Даниил. – Нет у нас времени на пустые разговоры. Скоро и до нас доберутся поганые татары. Они не оставят в покое наши богатые земли!
– А может Господь спасёт нас от этой беды? – пробормотал кто-то из галицких бояр. – Зачем мы нужны этим татарам? Галич – не Киев – и поживы им тут не видать!
– Нет сомнения, что враги скоро придут сюда, – бросил сын великого черниговского князя, Роман. – Такие уж их повадки, чтобы быстротой и неожиданностью добиваться побед! Такой случай они не упустят… Потому и не тронули татары тех беженцев, чтобы они усилили тут смуту! Пока мы будем обустраивать весь этот разношёрстный люд, татары и пожалуют сюда за их спинами!
– Ты хорошо сказал по этому случаю, Роман! – улыбнулся Даниил Галицкий. – И ты правильно всё понимаешь! Даже я не додумался до этих татарских замыслов! А тут тебе вот и правильный ответ! Ну-ка, поведай нам тогда, Ермила, – обратился он к брянскому ополченцу, который так и стоял посреди светлицы, всеми забытый, – разве поганые ворвались в город не со стороны Лятских ворот?
– Так и есть, княже, – кивнул головой Ермила. – Ещё когда они начали долбить своими таранами стену и ворота с лесной стороны, мы поняли, что поганые нашли слабину в защите славного города! Трудно было поверить, что наши люди удержат ту стену. Как видите, доподлинно не удержали…
– Помнишь, Роман, – сказал громко, чтобы все хорошо слышали, князь Даниил, – как ты говорил о слабости тех Лятских ворот? Ты оказался прав, не так ли? Вот, князь Михаил, как твой сын возмужал и набрался ума! Надо было послушать его! Что же ты теперь скажешь, славный мой зять и племянник?  Какой нам дашь сегодня совет?
– Уж не знаю! – вздрогнул княжич Роман. – Тут собрались мудрые и многоопытные люди, какой я вам советчик? Я ещё молод, чтобы давать вам советы!
– Ну, уж не скромничай, а лучше скажи, какие дела ты бы первоначально проделал? – настаивал Даниил Романович.
– Если честно говорить, то не надо здесь долго думать, – пробормотал Роман. – Нужно собрать дружину и поговорить с людьми… Да подготовить городское ополчение… Да послать своих людей в другие города… Надо укрепить городские стены и разместить воинов и ополченцев по разным городским частям. Надо спешить с подготовкой к осаде. Запасать смолу, дёготь и камни, чтобы можно было сбрасывать всё это со стен на врагов… А жёнок и малых детей надо куда-нибудь подальше отвезти. Я не верю, что наши города выдержат осаду поганых! Если это будет долгая осада, понадобиться много припасов… Да надо подальше отослать также и наши семьи… Может, к уграм…
– К уграм не годится! – бросил князь Михаил. – Не будет там помощи нашим людям! Я думаю послать наши семьи к ляхам, к нашему родственнику Кондрату Мазовецкому. Там они пока отсидятся. А мы уже здесь, как будет Господу угодно! Тогда будем биться!
  – Вот что, князь Михаил, – кивнул головой Даниил Галицкий. – Я думаю, что тебе нужно уходить с семьёй и домочадцами… Это будет лучше для всех. И своих сыновей, и Романа с моей дочерью туда уведёшь. Ты хорошо знаешь дорогу на Мазовию, потому как уже не раз там бывал. Одни твои домочадцы и дети не найдут это место и сами туда не доберутся! Там дороги неспокойные!
- Я туда не пойду! – отрезал вспыхнувший княжич Роман. – Разве мы беженцы, а не воины? Встретим врагов так, как надо, а если не повезёт, все погибнем в жестокой битве!
– Погибнуть всегда успеете! – возразил Даниил Романович. – Разве ты не знаешь, что наша русская земля только тогда есть, когда мы, русские князья, живы? Что же тогда без нас будет? Нынче надо спасать свои жизни и жизни наших детей, а там…будет видно.
– А как же русские люди? Ведь татары перебьют их всех – от стариков до жалких младенцев? – вырвалось у Ермилы. – Разве правильно оставлять их на произвол судьбы?
– Всё в руках Божьих! – вздохнул князь Даниил. – Если захочет Господь спасти русскую землю и подлый люд, тогда спасёт... Надо положиться в этом на волю Божью! Известно, что это татарское вторжение есть не что иное как кара нам за грехи! Значит, это – неизбежное зло! И мы, князья, не имеем права отменять эту Божью кару. Но мы сами обязаны спасаться! Тогда вернёмся после этого страшного нашествия и возродим нашу Русь!
Ермила молчал, слова князя Даниила казались ему непонятными и жестокими.
– Однако же не стоило бы покидать Галич! – возразил вдруг Михаил Черниговский.
– Господь Бог и дружина  защитят наш Галич, – ответил Даниил. – Но об этом я ещё подумаю… Может оставить здесь кого? – обратился он к собранию.
– Князь Даниил! – вдруг громко сказал сидевший доселе безучастным князь Ростислав Смоленский. – Я останусь в Галиче и буду оборонять город! Сам решай теперь, что тебе надо делать! Я – старый воин и этот город врагу не сдам без жестокой борьбы!
– Ну, что ж, – кивнул головой Даниил Галицкий, – не имею ничего против этого!  Пусть так и будет: оставайся в городе! Но если сомневаешься, тогда уходи к себе в Смоленск. Больше я тебя не держу: теперь ты не пленник!
– Тогда договорились! – кивнул головой Ростислав Мстиславович. – Я остаюсь тут и беру в свои руки защиту славного Галича!
– По остальным делам поступим так, – продолжал Даниил Романович. – Доведём сегодня до конца праздник в честь крещения моей внучки. Понятно, что нам не добавит радости киевское несчастье. Однако на то есть обычай. А завтра, поутру, пошлём свои семьи подальше от татарской беды! Пусть же и мой брат Василько едет во Владимир: надо и ему спасать свою семью. А я пока останусь с дружиной здесь, на своей земле, да пошлю своих людей проследить за татарами: не мешает разведать их замыслы. Может остановим беду и дадим врагам достойный отпор!
После того как совет завершился и все разошлись, княжич Роман, сын Михаила Черниговского, подошёл к брянскому ополченцу Ермиле.
– Поведай же мне, славный воин, – обратился он к растерявшемуся мужику, –  ты сам киевский или ещё откуда?
– Я из Брянска, княжич, – пробормотал Ермила. – Есть такой городок вверх по Десне...
– Я ничего не слышал об этом городке, – покачал головой Роман. – Однако говорили, что есть какое-то сельцо, называемое Брянском… Там сидит управляющий моего батюшки, некий Ефим… Я смутно помню дядьку Ефима: он был наставником моего старшего брата… Когда-то давно мой батюшка отослал его в неведомые края… Я был тогда ещё мал, однако же слышал батюшкины слова про Ефима, как славного дружинника, но очень прямодушного... Многие старшие дружинники его невзлюбили: он тогда требовал строгой и суровой службы... Неужели он построил целый город?
– Городок возник, княже, сам собой, – кивнул головой брянский ополченец. – Я видел всё сам... Да народу туда пришло пропасть, когда татары пожгли все черниговские города и сёла. А Ефим Добрынич сумел разместить всех тех несчастных людей. Там рубили избы и укрепляли стены крепости… Вот и образовался большой город!
– А город бы выдержал татарскую осаду? – вопросил вдруг княжич. – Если бы лютые враги туда нагрянули?
– Не могу сейчас ответить на это, – пробормотал Ермила. – Брянск – не Киев и не Галич. Однако городок имеет немалые преимущества. Со всех сторон окружён лесами, болотами и крутыми оврагами. Два большущих яра отделяют брянскую крепость от южной дороги… С западной стороны город защищён широкой и полноводной рекой Десной. А с севера и востока  колышутся густые леса. Там же тянутся местами непроходимые болота. А крепость возвышается на двух холмах! Значит, если будет правильная оборона, этот городок станет неприступным для врагов! Обычным смертным овладеть им не под силу!
– А может перенести черниговскую столицу в этот Брянск? – подумал вслух Роман. – Да получше укрепить этот городок? Тогда он будет татарам не по зубам!
– Однако это не моего ума дело, княжич, – ответствовал Ермила. – Это уже вам, князьям, решать. Я многое не понимаю… Особенно слова великого князя Даниила! Как же оставить наши земли поганым на поругание? Великий князь говорил о Божьем наказании… Однако же на этот счёт есть народная поговорка: надейся на Господа, но сам не плошай!
– Видно ты не понял слова князя Даниила, – ответил Роман, смутившись. – Он любит русскую землю и не боится врага! Он не собирается пока покидать Галичину. Разве ты не видишь, как он готовит оборону Галича? Князь Даниил Романыч – умелый правитель. Он придумает, что нужно… Ладно об этом, скажи же, как ты сумел так быстро приехать сюда, сохранив не просто опрятный, но и праздничный вид? Посмотри на тех каменецких бояр… Они прибыли сюда запылёнными, грязными и растерянными, проживая неподалёку!
– Я уже говорил, как спасся в разорённом Киеве и добрался до купеческого дома, – ответствовал Ермила. – Там меня накормили и приодели. А потом, когда купец со своей женой побывали у татарского царя Батыя…
– Значит, они встречались с тем злодеем?! – вскричал Роман. – Уж не друзья ли они поганым? Не соглядатаи ли? Не они ли поведали врагам о слабости Лятских ворот?
– Это не так, княжич, – покачал головой брянский ополченец. – Я рассказал на княжеском совете всю правду. Та купчиха Василиса спасла в прошлом году знатного татарина… Так уж получилось, что тот татарин спас ей жизнь ещё раньше!
– Разве это не сказка? – удивился Роман.
– Это не сказка, но подлинная правда! – ответил Ермила и  подробно изложил суть вщижской трагедии  так, как узнал её из уст Василисы.
– Тогда это – великое чудо! – взялся за голову Роман, выслушав брянца. – Значит, тут не обошлось без воли Господа!
– Тут ничего не поделаешь, – кивнул головой Ермила. – Жизнь за жизнь! Если спас тот татарин Василису, значит, долг платежом красен!
– Чудо, однако, не в этом, – сказал, задумавшись, княжич. –  Говорят, что эти татары коварные и лукавые… А тут, оказывается, они бывают благодарными!
– Так бывает, княжич, – поддакнул брянский ополченец. – Везде люди разные! Добрые и злые… Говорят, что их царь Батый – человек мудрый и щедрый! Он пообещал тому купцу Илье не разрушать город Киев до самой земли и не убивать киевских пленников… Татарский царь пожалел и воеводу Дмитрия: оставил его жить в плену… А там и отпустит его… Об этом мне поведала та славная купчиха Василиса.
– Что же ты не сказал об этом князю Даниилу? – оживился Роман. – Это же его любимый воевода! Он бы тогда порадовался!
– Я говорил лишь то, что у меня спрашивали, – ответствовал Ермила. – Я знаю порядок на совете: говорить нужно только необходимое!
– Ладно, я сам расскажу князю Даниилу, – кивнул головой Роман. – А тебя я нынче приглашаю к столу: праздновать крещение моей дочери. Ты сядешь тогда на одну скамью с моей дружиной! Да поживёшь пока тут… Как ты на это смотришь, славный воин?
– Премного тебе благодарен, княжич! – улыбнулся Ермила. – Отведаю твоих яств за твоё и твоей дочери здоровье! Радостно мне тебя видеть, славный сын великого князя! Вот если бы ты пришёл к нам в Брянск на княжение! Тогда бы не прогадал! Да нам, брянцам, была бы от этого великая радость!
– Ладно, Ермила, тогда иди! – хлопнул его по плечу княжич. – Пора нам садиться за пиршественный стол!
– А он, в самом деле, стал бы отменным дружинником! – подумал вдруг Роман, когда увидел широкую спину выходившего Ермилы. – Надо бы ему это предложить… Мне не помешает этот воин, смышлёный и могучий!               
               

Г   Л   А   В   А    21

В   С О Ж Ж Ё Н Н О М   Г О Р О Д Е

Купец Илья ехал верхом по разорённому Киеву в сопровождении своего татарского друга. Болху-Тучигэн сидел на крепком, но значительно меньшем, чем у купца, коне. Его коренастый жеребец, покорный воле хозяина, управлялся движением колен всадника, который так ловко совершал незаметные действия, что, казалось, лошадь и седок – одно неразрывное целое. Илья же выглядел грубым и неуклюжим. Он тоже являл собой гармонию, но другую. Рослый, грузный купец сидел на сытой и тоже казавшейся угловатой лошади. Но это была только видимость. Русский купец с детства был приучен ездить верхом. Только в сравнении со степным всадником, привыкшим бороздить бескрайние просторы, он казался слабым наездником. При совместной же поездке внешняя разница не влияла на скорость движения, и оба всадника быстро объезжали покорённый татарами город.
Илья не мог без содрогания смотреть на развалины древней столицы. От деревянных строений не осталось и следа. Полностью сгорели бревенчатые дома, постройки, некогда огромные, тянувшиеся на большое расстояние, рыночные ряды.
Лишь около десятка каменных домов, местами значительно повреждённых, сохранивших только стены без крыш, сиротливо маячили в центре города. Одни серые руины остались от прежде величественных, златоглавых церквей. Софийский собор стоял мрачный, почерневший. Все двери в храм были выбиты, и ветер гулял по разграбленным внутренним помещениям главного святилища города. Сильно пострадала и Печерская лавра. Правда, монахи были живы и сновали по знаменитому монастырю взад-вперёд, наводя порядок: выносили щебень, куски кирпича, камни и прочий мусор, оставшийся от грабителей.
У входа в разорённую лавру Илья остановился и спешился. Его татарский друг остался в седле и безмолвно ждал, когда купец осмотрит развалины. В этот момент один из монахов остановился  и подошёл к Илье.
– Батюшка Анастас! – удивился купец. – Неужели ты теперь при монастыре? И, как я вижу, надел монашескую одежду?
– Так уже получилось, – пробормотал священник. – Я прибежал сюда сразу же, как только поганые ворвались в город... Хоть бы спасти святую лавру. Потому и одежду сменил на монашескую. Однако татары разорили нашу обитель. Слава Господу, что им нужны были только золото и серебро. Они сорвали со святых икон драгоценные ризы и забрали все бесценные подарки, принесённые в дар нашей лавре знатными людьми…
– А как монахи, неужели и они жестоко пострадали? – воскликнул купец Илья. – Я вижу, что здесь у вас немало церковных людей, значит, они уцелели? Только здесь можно видеть живых русских людей. Больше нигде их нет! Повсюду лишь одни трупы...
– Слава Господу, все монахи живы. Уцелели также все священники и дьячки. Как ни удивительно, но поганые татары нас не тронули. Они забрали церковные сокровища, обшарили все закоулки и ушли «в Бозе». Да двери все также повыбили. А как же ты сам спасся?
– Да это – длинная повесть! – махнул рукой купец. – Если кратко говорить, я давно знаю одного знатного татарина… Он и спас меня с семьёй, и не позволил разорить мою усадьбу! Всё окрест выгорело, и стоит лишь один мой дом... Жутко там: будто в пустыне живу!
– Непросто теперь наладить новую жизнь! – покачал головой отец Анастас. –  Вряд ли уже будет наш несчастный Киев прежним славным городом... Для этого понадобится сто лет! Да и некому, увы, возрождать разорённый город! Горожане или погибли, или уведены в плен!
– Как же вам теперь вести службу? – покачал головой купец. –  Ведь без прихожан это не служба, а одно горе…
– Станем как-нибудь служить. Места здесь святые! Будем молиться Господу старательно, всей душой, чтобы сжалился над нами и отвратил от русской земли погибель…
Вернувшись к своей лошади, Илья продолжил поездку по городу. Но ничто не радовало его взор. Повсюду, среди золы и пепла, обломков каменных сооружений, кирпичных развалин, оставшихся от некогда величественных теремов знати, в изобилии валялись трупы. Почти все тела погибших были страшно изуродованы. Особенно бросались в глаза тела с растерзанными животами, как будто разорванными бродячими собаками, стаи которых метались по пепелищу.
Возвратившись в свою усадьбу, Илья спросил у Болху, что такое случилось с телами убитых. Татарин позвал толмача, и они разговорились.
– А, разодранные брюшины! – улыбнулся Болху. – Это наши люди так порезали покойников! Как только наши воины заняли город, они сразу же стали добывать белый нутряной жир...
– Какой ещё там жир? – вздрогнул купец. – Неужели человечий?
– А какой же ещё? – засмеялись татары. – Мы собираем этот нутряной жир, потому как это – отменное горючее зелье!  Если облить им даже мокрое дерево, оно горит тогда неугасимо! Этот человечий жир наши люди всегда собирают после сражения. Это не простое, но кропотливое дело. Надо вовремя поспеть, чтобы тело покойника не окоченело. В ином случае жир будет совсем непригоден... Требуется только свежий, какой нетяжело растапливать. Эта растопленная влага помогает нам надёжно сжигать вражеские города!
Илья Всемилович содрогнулся от отвращения. Побелела и стоявшая рядом Василиса. Перед её глазами встали страшные, изувеченные трупы, оставшиеся после разорения татарами Вщижа. – Теперь я понимаю, почему были разодраны брюшины тех покойников! – подумала купчиха. – А мы тогда свалили это на волков! Оказывается, это – дело людских рук! Господи, Боже!
Она схватилась за голову.
Болху глянул на вытянувшиеся лица своих русских друзей и смутился. – Что поделать? – тихо сказал он. – Не мной это придумано... Это делали задолго до славного Тэмучина!
– А кто это такой? – спросил купец, чтобы хоть как-то перевести разговор в другое русло. – Это ваш царь или князь?
– Тэмучин – это создатель нашего великого государства! – ответил Болху. – Он начал славные военные походы. Однако он уже давно умер. Нынче у нас великим ханом его сын Угэдэй...
– А как же тогда славный царь Бату? – воскликнула Василиса, придя в себя после приступа тошноты и удушья. – Разве он тут не самый важный татарин? 
– Бату – великий воин и полководец нашего непобедимого войска! – кивнул головой Болху. – Здесь в бескрайней степи он для нас не только хан, но как бы бессмертный Бог! Нет никого, кто осмелился бы его ослушаться. Его слово для нас – закон!
– Неужели он такое поощряет? – покачала головой Василиса. – Я думала, что этот Бату мудрый и справедливый повелитель. Однако, выходит, что он весьма жесток и беспощаден!
– Это неправда! Бату не только справедлив, но также ласков, – возразил Болху. –  Только он один не добивается побед жестокостью, как прочие полководцы нашего государя Угэдэя! Из-за этого он поссорился с сыном самого Угэдэя, Гуюком, который был особенно свиреп с урусами! Гуюк хотел истребить весь ваш народ! Он даже требовал казнить всех пленных урусов! Однако повелитель многих туменов не согласился с ним. Наш славный Бату не просто полководец, но и великий правитель! Ну, а настоящий правитель вершит дела не только жестокостью…
– Тогда зачем же он разрешает уродовать тела покойников? – возмутилась Василиса. – Это же дикость, зверство!
– Я сам, – кивнул головой татарин, – давно против этого. Если говорить правду, не все татары готовы это делать. Только низкие, подлые или рабы собирают жир... Это дело шкуродёров. Но если прикажет военачальник… Тогда мы обязаны повиноваться без лишних слов!
– И ты тоже? – выдохнул Илья.
– И я, – тихо ответил Болху. – Мы все равны перед волей старшего. Но между всеми нами есть разделение обязанностей. Каждый занят  своим делом. Мой род древний и учёный. Давным-давно мои предки познали книжную премудрость. Славный Тэмучин ценил учёных людей. Мои предки сначала служили предшественникам великого хана, а затем и самому покойному ныне государю. Потому мы, грамотные люди, освобождены от грязной работы. Для этого есть рабы или младшие воины, когда рабов мало...
– Послушай, славный Тучегон, – спросила Василиса, – ты ведь ведаешь государственными делами. И не раз был посланником. Неужели тебе по сердцу этот труд? Ведь это очень опасно!
– Нелегко быть посланником! – согласился татарин. – С этим по опасности не сравнится ни одна битва! Мы, татары, считаем послов скорее смертниками, чем воинами. Однако каждый монгол – настоящий воин!
– А почему вы так считаете? – удивился купец. – У нас лишь самые степенные и уважаемые люди бывают послами... Таких не посылают на неизбежную смерть… Конечно, есть угроза для их жизней, но она невелика... Так уж принято, что убийство посланников – недопустимое дело!
– Но ведь ваши коназы убивают послов! Вот они убили когда-то моего батюшку!  Теперь я – посол по наследству... Великий Бату хотел освободить меня от этого бремени, но я сам решил продолжать дело моего батюшки! Я своими делами мщу злодеям за его пролитую кровь!
– Об этом не слышал, – пробормотал Илья. – А вот тогда с вашими послами случилась какая-то нелепость... Русские люди всегда уважали послов... Возможно, ваши послы повели себя грубо и оскорбительно перед князьями? Наши князья горды и надменны: нельзя их обижать! И вы тогда не сразу пошли к князю, но стали уговаривать горожан, чтобы те сдали город! Кому же такое понравится?
– Возможно и так, – кивнул головой Болху, – но, я думаю, там всё было иначе...  Пойми только одно: послов отправляют к врагам не только говорить о делах и мире... Посланец должен отвлекать врагов и лукавить, чтобы показать себя не лютым врагом, а ласковым другом. И если враг поверит этому, у наших воинов не будет жарких дел! Наши послы, порой, добиваются славных побед без кровавых сражений!
– Ну, а если ваши враги не поверят этим послам? – покачала головой Василиса.
– Но всё равно будет польза для нашего войска! – улыбнулся Болху-Тучигэн. – Можно задержать врага, если твои люди оказались в тяжёлом положении: затянуть, к примеру, переговоры, а ослабевшее войско тем временем отвести. Бывает и такое…
– Но это же настоящее лукавство! – вздрогнул Илья. – А если такой замысел выяснится, то беда не минует несчастных послов!
– Ну, тогда уже ничего не поделать! – бросил Болху. – Останется только умереть! Но монгол сыздетства этого не боится! Мы всегда готовы к смерти!
Потрясённые услышанным, купец с женой молчали.
– А почему ты называешь себя монголом? – спросила, нарушив установившуюся тишину, Василиса. – Мы говорили пока только о татарах.... Неужели татары и монголы – один народ?
– Весь наш народ называется монголами, – ответствовал Болху, – потому как мы все – потомки великого предка. Однако татары сейчас – самое главное и благородное племя среди всех монголов. Издавно мы составляли костяк всего войска Тэмучина как самые сильные и храбрые! Да  и сам Тэмучин, которого потом нарекли Чингиз-ханом, вышел из татарского племени!
– Значит, татары, как бы царское племя среди прочих монголов или ваши лучшие люди? – кивнул головой купец.
– Да, именно так, – с гордостью ответил его татарский друг. – Мы – лучшие  среди равных!
После этого разговора купец пригласил Болху-Тучигэна и толмача к обеденному столу. Пищу готовил купеческий повар по совету Василисыных охранников, побывавших в гостях у татар. Те научились искусству варить баранину так, как любили степные воины. Гости остались довольны.
После трапезы татары отправились в ставку своего повелителя, а купец с Василисой уселись в светлице и стали думать, как жить дальше.
– Вот, Василисушка, потеряли мы нынче своё второе пристанище, – мрачно промолвил Илья. – Думали,  что навеки обосновались в Киеве, а вон как всё обернулось!
– Неужели ты не веришь, что город будет скоро восстановлен? – возразила жена. – Киев, это тебе не Вщиж, здесь лежит слава русской земли! Вот вернутся беженцы, и всё тогда образуется...
– Где там, матушка! – промолвил с горечью купец. – Разве ты не видела сегодня наш город? Остались только одни руины... Враги разграбили даже святые церкви... А именитая Десятинная церковь до основания разрушена! Там лежит только битый кирпич! Раскопано и разрушено всё княжеское кладбище! Разграблена дочиста Печерская лавра!
– А как же священники? – всплеснула руками Василиса. – Неужели убиты?
– Слава Господу, все церковные люди живы, – ответил Илья. – Я встретил нынче нашего батюшку. Жив и здоров! Однако одет в монашескую сутану. Они не убивают попов. Слава Господу хоть за это!
– Я думаю, что не все киевские люди погибли, – сказала Василиса. – А живые скоро вернутся  и возродят Киев.
– Такого не будет, жёнушка, – покачал головой купец. – Этот город теперь не поднять! Сгорел весь рынок... Теперь торговля не  возродится! А купцу без этого не жить! Значит, надо нам отсюда уходить!
– Куда же, Ильюшенька? – вскрикнула Василиса. – Где же мы теперь укроемся? Вот отдохнут татары и пойдут на галицкую Русь, как говорил нам Тучегон. Начнут громить земли князя Даниила... Не до нас будет татарам, и несчастные беглецы вернутся в город!
– Ладно хоть послали тогда вовремя Ермилу! – кивнул головой купец. –  Наверняка он уже в Галиче и всё поведает князю Даниилу! Дай, Господи, чтобы наш Ермила не попал в поганский плен!
– Уж не попадёт, потому как я повесила ему на шею табличку или пайцзу, как говорили наши молодцы, – сказала Василиса. – Татары не задержат владельца этой таблички! Это их священный пропуск!
– Так-то оно так, – согласился Илья. – Однако никто не знает, что ещё может случиться!
– У нас есть и другая беда, Ильюшенька, – тихо сказала Василиса. – Кончаются продовольствие и корм для скота… Хватит только до весны... Наши запасы иссякают как вода. Надо серьёзно об этом подумать...
– Весной и уедем, – кивнул головой Илья. – Вот только Днепр станет судоходным…
– А разве наши ладьи уцелели? – промолвила Василиса. – Этому я совсем не верю!
– Я не подумал об этом, матушка, – покачал головой купец. – Конец настал нашим корабликам! Татары сожгли всё деревянное. Значит, придётся выбираться на телегах. Благо, хоть они у нас есть.  Сложим свой скарб на повозки и поедем до Брянска. А там увидим, стоит ли остановиться. Если надо, подадимся на Смоленск или Великий Новгород… Тяжело покидать своё дело, но нам не привыкать к разным там переездам!
В это время со двора послышались громкие крики. Купец выскочил наружу и окаменел. Слуги заносили в широко раскрытые ворота одного из Василисыных охранников, Милюту, который громко, отчаянно  кричал.
– Запирайте же скорей ворота! – замахал руками купец. – Что тут приключилось?
Слуги быстро выполнили приказ хозяина,  закрыв вход в усадьбу, и потащили в дом полумёртвого Милюту.
– Убили его, батюшка, – хныкал молоденький паренёк, купеческий сторож. – Вышел Милюта за калитку, а там поганые ехали.  Ну, вот они из лука и стрельнули!
– Ох, Господи! – вскричал Илья. – Я же не разрешал вам выходить из усадьбы! Разве вы не знаете, кто у нас теперь хозяева? Почему не послушались меня?
– Батюшка наш, Илья Всемилич, – пробормотал сторож. – Он сам пошёл, говоря, что скучно ему сидеть дома… Да вот вышел там на улочку…
– Ладно, – кивнул головой купец. – Что теперь поделать?
Когда он вернулся в дом, над бедным Милютой уже хлопотал знахарь Радобуд.
– Ну что, – спросил его купец, – тяжёлая рана?
– Рана-то тяжёлая, – ответил лекарь. – У него в боку – татарская стрела! Но, думаю, будет жив! Хотя работа предстоит нелёгкая: татарскую стрелу так просто не вытянешь...
– А ты, голубчик, постарайся, – Илья потрепал по плечу лекаря. – Не таких на ноги ставил!
– Вот и сидим мы, Ильюшенька, в осаде, – промолвила подошедшая к ним Василиса, – и нет возможности куда-нибудь выйти. Особенно без татарского сопровождения. Разве это жизнь? Теперь я согласна, что нам надо уезжать отсюда. На всю жизнь не спрячешься за спину Тучегона? А если он погибнет? Такова правда войны! Разве ты не слышал слова Тучегона? Там, среди татар, есть ненавистники русских людей! Если бы наша судьба от них зависела, мы бы тут живыми не сидели!
Однако на следующее утро купеческий слуга, следивший за порядком в усадебном дворе, пришёл к хозяину с радостной улыбкой. – Батюшка Илья Всемилич! – промолвил он, поздоровавшись и почтительно поклонившись. – Татары ушли из города!
– Да как же такое случилось? – удивился купец. – А мы ничего не знаем! Даже славный Тучегон с нами не простился! Неладно тут что-то… Не верю, что они ушли…
– Только десять дней хозяйничали, – бормотал слуга, – да вот ушли по другим делам или опять на войну!
– Откуда ты об этом узнал? – рассердился Илья. – Неужели выходил из усадьбы без моего дозволения? Я не раз говорил об этом!
– Да не выходил я, батюшка…Теперь мы во всём тебя слушаем, – ответствовал слуга. – Тихо же кругом стало… Или не слышишь?
– Да, уж доподлинно, – кивнул головой купец. – Я этого не заметил. Думал же, что как-то сегодня необычно... А тихо-то уж! Мы привыкли к татарскому шуму. Никто и не надеялся на такую тишину! –  И он отправился к Василисе.
– Ну, что, матушка, ничего не заметила? – спросил купец жену, когда вошёл в кладовку, где Василиса разговаривала с горничной.
– А почему ты это спрашиваешь, Ильюшенька? – удивилась такому вопросу жена. – Я ничего нынче не приметила…
– А ты вслушайся! – кивнул головой купец. – Что слышно?
– Да уж ничего, – покачала головой Василиса и вдруг вздрогнула. – Тихо, батюшка, тихо!  Ушли, значит, поганые!
– Да, видимо, ушли, – согласился  Илья. – Значит, мы спаслись от напасти!
В это время в ворота усадьбы постучали. Стук оказался таким звучным, как будто кто-то бил по забору изо всей силы.
– Ох, видно, пришёл Тучегон, чтобы напоследок попрощаться! – воскликнула Василиса. – Беги-ка, Волод, отпирай побыстрей ворота!
Однако это был поп Анастас, тот самый, которого недавно встретил купец Илья в Печерской лавре.
– Будьте же здоровы, люди добрые! – пробасил священник и перекрестил усадьбу. – Ну, слава Господу, купец: защитил тебя наш всемогущий Спаситель!
Илья подошёл под благословение.
– Ну, что, батюшка? – спросил он. – Уехали поганые? Мы тут сидим и не знаем, в городе ли они ещё?
– Уехали, Илья Всемилич, слава Господу, – кивнул головой священник. – Одни только мы горемычные тут остались! Хвала Господу, что вы целы-невредимы!
– Да, только Божьим промыслом, батюшка, – пробормотал купец, приглашая отца Анастаса в дом. – Входи и откушай с нами то, что послал нам Господь!
– Да, уж не думал я, что мы с тобой свидимся, – сказал за столом батюшка, вкусив Василисыной наливки. – А когда я увидел тебя намедни возле славной Печерской лавры, так подумал, что мне померещилось. Каким же чудом ты спасся от напасти? Да ещё и дом в целости сохранился!  Удивительно всё это!
– Нет здесь ничего удивительного, – ответил купец. – Так уж получилась, что по Божьей воле моя Василиса спасла жизнь одному знатному татарину...
– Жизнь?  Татарину? – нахмурился поп Анастас. – Да ещё знатному? За что же тогда?
– Да спас меня этот татарин, когда поганые разорили мой родной город Вщиж, – улыбнулась Василиса. – Там тогда уцелела по воле того славного татарина только горстка беззащитных жёнок...
– Ты говоришь о каком-то чуде! – пробормотал священник. – Похоже на сказку или волшебную былину! Ни за что бы в это не поверил, если бы своими глазами не увидел нетронутыми ваши дом и усадьбу…
– Так уж получилось, – пробормотал Илья. – Видимо, это было угодно господу Богу. Моя  Василисушка такая жалостливая!
– Всё в руках Божьих, – буркнул отец Анастас. – Ничего не бывает без Его воли! Вижу, что вы заслужили Господню милость, если вам так повезло!
Илья вздрогнул и встретился глазами со священником. Он заметил тяжёлый, подозрительный взгляд и ощутил смутную, нараставшую откуда-то из глубины души тревогу.


Г  Л   А   В   А    22

Д Е Р З К И Й    Б Е Ж Е Н Е Ц

  Наплыв многочисленных беженцев превратился для маленького Брянска в настоящее бедствие. Ефим Добрыневич не знал, что делать. Было просто невозможно поселить всех страждущих в немногочисленных избах городского посада. Да и остальные подесенские поселения, принадлежавшие бывшему Вщижскому княжеству, были переполнены людьми.
Приходилось повсеместно валить лес и наскоро строить барачные посёлки. Даже в большом тереме, который воевода построил на случай приезда князя Михаила Черниговского, поселились гости: двое киевских бояр, чудом уцелевших после взятия  татарами великого города, и епископ Порфирий со своими секретарями-монахами.
Понимая, что в крепости нужно иметь ещё больше жилых домов, воевода Ефим серьёзно занялся строительством. Рядом с Покровской церковью заложили ещё один терем. Постепенно удлинялась и крепостная стена. К концу 1240 года вся Покровская гора была превращена в мощный крепостной бастион. Прибывавшие беженцы заселили всю западную сторону от Покровской горы до огромного оврага. Поскольку на всей примыкавшей к крепостной стене площади не хватало места – а воевода вообще запретил кому бы то ни было строиться на расстоянии ближе пятидесяти шагов от крепостной стены – люди стали поселяться в оврагах и по берегу Десны. Вскоре временные избы, шалаши и землянки раскинулись и к югу, обогнув большущий овраг.
В конце декабря Ефим Добрыневич решил объехать со своим конным отрядом всё поселение, чтобы прикинуть, какую же общую площадь заняли беженцы.
В одно морозное утро всадники выехали из крепости и, спустившись по хорошо утоптанной дороге вниз к берегу Десны, двинулись на юг, огибая Покровскую гору и овраг, поросший густым лесом и кустарником.
Повсюду, куда бы ни бросили взгляды всадники, виднелись либо землянки, либо шалаши, из которых поднимались вверх синеватые струйки дыма. Дымок струился и из оврага, где также поселились беженцы.
Доехав до другого оврага и не обнаружив в нём поселений, Ефим махнул рукой в сторону противоположную реке Десне. На площадке между двумя оврагами виднелось несколько землянок. Всадники направились туда, но лошади стали спотыкаться, пятиться, чувствуя подъём, и пришлось остановиться.
Привязав лошадей у ближайших деревьев и оставив охрану, воевода с десятком своих дружинников полез вверх. Подъём был не крутой, но достаточно долгий, и когда Ефим со своими людьми достиг, наконец, ровной местности, они уже изрядно устали и едва переставляли тяжёлые от налипшего снега сапоги.
Отряхнув снег и немного постояв, Ефим направился к ближайшей землянке, покрытой большим бело-голубым сугробом, из которой торчала  длинная чёрная труба.
– Подождите, – сказал он своим спутникам. – Я войду один и посмотрю, как здесь живут беженцы. 
Воевода подошёл к небольшому утоптанному в снегу спуску и медленно приблизился  к маленькой, в пол роста взрослого человека дверце, открыв которую он отшатнулся. В ноздри ударил кислый запах неухоженного, грязного жилья и немытых человеческих тел. Войдя в помещение и закрыв за собой дверь, Ефим некоторое время стоял у самого входа в большую яму, привыкая к темноте. Было тихо, но присутствие людей явственно чувствовалось: откуда-то доносились сопение, храп, тихий разговор. Присмотревшись, воевода увидел в глубине земляного подвала большой, грубо сколоченный из досок стол и  сидевшую за ним женщину. Она держала в руке ткацкое веретено и со страхом  смотрела на незнакомца. Невдалеке у небольшой печурки, труба которой виднелась снаружи, сидел невысокий широкоплечий мужчина средних лет с густой окладистой бородой и подбрасывал небольшие поленья в открытую дверку, из которой поблёскивало пламя, освещая мрачное помещение. Он тоже замер, увидев незваного гостя, и с удивлением на него уставился.
– Будьте здоровы, хозяева! – громко сказал Ефим и слегка поклонился.
– Будь здоров и ты! – ответил мужик. – Откуда ты к нам пришёл и зачем?
– Я – здешний воевода, – кивнул головой Ефим. – Решил посмотреть, как вы тут живёте, чтобы узнать о ваших трудностях…
Услышав эти слова, мужик быстро встал и поясно поклонился Ефиму.
– Тогда добро пожаловать! – сказал он. – Садись же сюда, на скамью, у этого стола. А ты, Мирина, – обратился он к жене, – поищи-ка харчей, чтобы угостить нашего гостя!
– Уж не знаю, Милорад, – покачала головой  женщина, – захочет ли такой знатный человек вкусить наших скромных харчей…
– Я пришёл не «вкушать», но лишь на вас посмотреть! – возразил воевода, присев на скамью. – Я знаю о вашей бедности… Оно понятно, что вам пришлось бежать в такой холод без одежды и пожитков да ещё неведомо куда…
– Да, славный господин, вся наша одежда на нас, – промолвила женщина. – Да ещё с нами дети: лежат втроём на одной постели. Слава Господу, что хоть смогли утеплить наше жалкое жилище! Не знаю, доживём ли мы до весны?
– Вы бежали из Киева? – спросил Ефим Добрыневич.
–  Нет, мы бежали из Глухова, – покачал головой Милорад. – Убежали сразу же, как только узнали, что татары осадили Киев… А наш город они сожгли ещё раньше, вслед за Черниговом. Тогда мы укрылись в лесу, а когда поганые ушли, вернулись назад на пепелище. Но не успели мы начать рубить избу и обзаводиться утварью, как снова наехали поганые. Тогда через Глухов проезжал князь Андрей Всеволодыч, брат Михаила Черниговского – он шёл из Стародуба – ну, и мы узнали от его людей об осаде Киева и новом набеге татар на черниговскую землю. Пришлось из-за этого бежать… Слава Господу, что хоть добрались сюда на своей телеге… Здесь, неподалёку от города, пала наша лошадь. Съели половину её туши, а другую…
– А другую – пожрали серые волки, – прибавила с грустью хозяйка. – Мы оставили ночью часть туши возле шалаша. Сначала тут у нас был шалаш. Да стоял лютый холод! А наутро вышли…и увидели лишь одни обглоданные кости! Значит, у нас побывали серые разбойники!
– Где же вы теперь добываете харчи? – удивился Ефим. – Одними словами детей не прокормишь! Да ещё лютой зимой!
– Где Бог даст! – покачал головой хозяин. – Едим всё съестное! Да ещё лес тут рядом. Часто приходят волки или прочие звери. Вчера вот пристрелил матёрого волчищу. Добыл мясо… Это, конечно не говядина и не свинина. Но что поделаешь? А шкуру того волка я славно отделал… Вот подсушу её теперь да после продам. А там и хлебца можно раздобыть! Только бы не заболеть, тогда будет совсем плохо. Мы живы, пока есть руки и ноги!
– Ну, если вам тут совсем станет невмоготу, тогда подавайтесь ко мне в крепость, – промолвил воевода. – Я помогу вам чем-нибудь!
– Этого не надо, батюшка, – улыбнулся Милорад. – Благодарю тебя за  добро: но мы не жалкие нищие! Нет у нас привычки ходить с протянутой рукой. А свои беды мы ни на кого не перекладываем! Дотянуть бы только до весны, а там уже надёжно встанем на ноги!
Ефиму понравилось такое высказывание беженца. Гордость и сила воли, которые проявил незнакомый мужичок, возвышали его в глазах брянского воеводы.
– А сам ты кто? – спросил Ефим. – Уж не охотник ли?
– Нет, я – кожемяка, – кивнул головой Милорад. – Немало я выделал кож на своём веку! Так изловчился, что даже не пользуюсь особыми снадобьями, чтобы в целости сохранить кожу и меха! Вот, смотри! – Он протянул воеводе большую, натянутую на деревянные колышки волчью шкуру. – Ни одного иссечения, ни одной язвочки! Шей хоть сейчас шубу!
– Ого-го! – воскликнул воевода. – Ну и матёрого волчищу ты задрал! Да это – целый телёнок! Как же тебе это удалось?
– Стрелой и рогатиной, батюшка, – улыбнулся  мужичок. – Надо умело владеть оружием при нашей жизни! Я, слава Господу, не только кожемяка… Не одни волки сломали об меня свои зубы! Я показал поганым, какие бывают русские люди! Если бы тогда хватило стрел… Ни одна бы не пролетела мимо!
Ефим Добрыневич с восхищением посмотрел на собеседника. Милорад нравился ему всё больше и больше.
– Слушай, мужичок, – промолвил задумчиво воевода, – а может ты на службу ко мне пойдёшь? Дам тебе жильё и харчи в крепости. Сначала поживёшь в моём служебном доме, где обретаются мои холостые дружинники. Я найду тебе там место. Уж в тепле да не в обиде! А там дальше решим… Я бы не хотел, чтобы такой полезный человек погиб в лютом холоде!
– Ну, не так уж тут холодно! – пробормотал Милорад, но Мирина толкнула его в спину. – Молчи, дурень! – возмутилась она. – Добрый человек протягивает тебе руку помощи, а ты ещё споришь!
– Ну,  тогда соберётесь? – вопросил воевода
– Разве прямо сейчас?! – вскрикнули одновременно и муж, и жена.         
– Да, именно сейчас! – подтвердил Ефим. – Поднимайте детей! Одевайтесь и быстрей выходите из своей жалкой хижины!
– В один миг, батюшка! – засуетилась обрадованная Мирина. – Эй, дети! Быстро собирайтесь!
Из глубины земляной комнаты донеслась возня.
– Я выйду наружу, – сказал воевода. – А вы тут пока собирайтесь, до крепости недалеко. Пойдёте с нами!
…Дружинники уже стали замерзать в ожидании своего военачальника и вынуждены были быстро ходить взад-вперёд, потирая коченевшие даже в шерстяных рукавицах ладони.
– Ну, слава Господу, что ты, наконец, вышел! – весело крикнул здоровенный мужик Одинец, увидев поднимавшегося из земляной дыры воеводу. – Мы тут думали, что ты, Добрынич, встретил там смазливую бабёнку и приголубил её? Тогда бы мы тут померли от лютого холода!
– Ладно уж, неженка! – буркнул Ефим Добрыневич. –  Не можешь постоять на морозе самую малость! И это воин! Чай, не нагой! Стыд и срам!
– Уж не бранись, батюшка, я просто пошутил, – улыбнулся детина. – Какой тут морозец? Ну,  что ты там увидел?
– Подождите, – промолвил воевода. – Я встретил там очень хороших людей! Говорят, что из Глухова. Решил взять их с собой в крепость. Уж очень мне понравился мужичок. Он будет отменным воином! Ермилушке на смену… Царствие ему, небесное! 
            Воины дружно перекрестились.
– А может, тебе жёнушка его приглянулась? –  засмеялся другой богатырь, Удал. – Ты, Ефим Добрынич, хоть и в летах, но мужик знатный: не упустишь красную девицу!
– Да будет вам, молодцы! – порозовел довольный воевода. – Я ничего там такого не заметил. Баба у него, вроде бы, обыкновенная… Правда, там в темноте было плохо видно, однако я ничего особенного по женскому голосу не приметил…
В это время послышались возбуждённые голоса, и из землянки стали вылезать дети. Сначала вышла высокая, худенькая девочка с большими золотистыми косами и пронзительными голубыми глазами.
– Как Божий ангел! – пробормотал, протирая глаза, копейщик Егор. – Какая красавица!
За ней один за другим выбрались двое мальчишек лет шести-семи, тоже златокудрых и голубоглазых. Все дети были опрятно и со вкусом одеты в добротные овчинные полушубки и красивые меховые шапочки.
За своими отпрысками следовал невысокий коренастый мужичок. Поднявшись наверх, он почтительно, поясно поклонился брянским дружинникам. Те таким же образом ответили на приветствие, ибо внешний вид одетого в красивую волчью шубу беженца, сохранившего свое мужское и просто человеческое достоинство в таком нелёгком положении, внушал глубокое уважение.
– А где твоя супруга, мужичок? – спросил с насмешкой Удал. – Заставляет нас ждать!
– Жёнки, молодцы, есть жёнки! – оправдывался Милорад. – Им бы только принарядиться! Боятся показать себя дурнушками!
– Не для Добрынича ли прихорашивается! – съязвил Егор. – Ещё бы,  такой славный воевода!
– Ладно, попридержи свой язык! – буркнул Ефим. – Нечего болтать всякий вздор!
Тут он осёкся. Из землянки медленно выходила ослепительная красавица. Одетая в хорошо сшитую беличью шубку с небольшой, изящной куньей шапочкой на голове, обитательница дымной землянки, казалось, просто осветила собой и без того белоснежное пространство!
– Ну, вот, господин  и славный воевода, – промолвила она мягким, приятным голосом, – перед тобой вся наша семья… Мы готовы идти за твоими воинами!
– Конечно, матушка, – пробормотал потрясённый Ефим Добрыневич. – Спустимся же…к нашим лошадкам... Да пойдем туда…в крепость!
– Как в воду глядели! – бросил Егор товарищам. – Уж не промах наш воевода!
…Когда Ефим привёз в крепость семью скорняка, Варвара сразу же почувствовала беду. Особенно не понравилась ей красавица Мирина. Сердцем ощутила она непонятную тревогу, а когда за столом поймала восторженный взгляд Ефима в сторону гостьи, то и совсем потеряла голову. Если бы не жена Ермилы Аграфена, ставшая ей верной и надёжной подругой, Варвара натворила бы в этот день немало бед.
– Успокойся, Варварушка, – сказала она ей. – Разве позволит себе твой Ефим Добрынич какие-то вольности? Весь он любит тебя! Да и нискольно ты не хуже этой Мирины! Такая молодая и красивая! Где ему найти лучше! А если он и внимателен к этой жёнке, так уж это – ради гостеприимства!
– А что, Аграфенушка, не шалил твой Ермила? – спросила хозяйка. – Ну, хоть бы раз, после того как вы поженились?
– Не знаю, – смутилась Аграфена. – Он, правда, куда-то ездил по делам… В Брянск, Карачев, да во Вщиж к родственникам… Кто об этом знает? За мужиком не уследишь! Это мы, жёнки, всегда на виду. Потому и надо нам беречь свою честь!
– А как бы ты себя повела, если бы проведала, что твой Ермила изменяет тебе? –  покачала головой Варвара. – Небось, шум бы подняла превеликий!
– Я бы не стала этого делать! – усмехнулась Аграфена. – Наоборот, сделала бы вид, что ничего не изменилось! Пусть бы думал, что его измена безразлична мне… У меня есть на этот счёт своя гордость! Был бы только жив мой Ермилушка, – нахмурилась она и всхлипнула. – Как он там, спасся ли из разорённого Киева? Говорят, что татары перебили всех киевских воинов или до смерти замучили! Был бы только жив мой ясный сокол, а там пусть хоть со всем Брянском гуляет!
– Твоя правда, – кивнула головой Варвара. – Были бы наши мужья живы и здоровы, а там пусть любят, кого хотят! Рано или поздно вернутся к своему очагу!
Так они тихонько беседовали  в уголке за обеденным столом, не обращая внимания на мужские разговоры. Ефим Добрыневич же в это время рассказывал владыке Порфирию последние новости.
– Так вот, татары пошли на земли князя Даниила, – уныло пробормотал воевода. – Они, видать, решили покончить с последним могучим княжеством. Так они разорили рязанские, суздальские, черниговские и киевские земли… И как мы только уцелели?
– Не захотели поганые идти на русский север. Посчитали те земли бедными, – покачал головой Порфирий. – Я вам раньше говорил, что татары выпытывали у меня, богаты ли тамошние края… На то я сказал, что там леса и болота да непроходимые зимой снежные пустыни. Устают и гибнут кони, люди, а добыча скудная. Однако не знаю, почему татары не пошли на Великий Новгород? Ведь там несметные богатства!
– Сам Господь защитил северную землю, владыка, – вмешался отец Игнатий. Видно, славные новгородцы не прогневали нашего Господа, потому им так повезло… К тому же, дело шло к весне и болотные хляби разверзлись… Да не нашлось, слава Богу, проводников…Словом, хранил Господь новгородскую землю!
– А может  помогли глухие леса, – пробормотал Ефим Добрыневич. – Однако же леса не спасли Глухов?
– Глухов – не лесной город, –  возразил кожемяка Милорад. – Все леса вокруг него давным-давно повыжгли. Когда мы уходили от татарской погони, то едва успели доскакать до дремучего леса…
– Как же ты справился с татарами? – удивился отец Игнатий. – Говорят, что они – неудержимые всадники. Как же вы тогда избавились от этой напасти?
– А вот как, батюшка, – ответствовал Милорад. – Как только татары ворвались в Глухов, мы с женой уже подготовились к бегству из города. Князь же Андрей Всеволодыч с дружиной вёл жестокий бой, отступая к северным воротам. А моя Мирина с детьми сидели в телеге, хорошо укрытые от татарских стрел армяками. А когда княжеский отряд быстро выскочил из города, на него накинулись бесчисленные татары! Но русские отчаянно сражались, пробили брешь в рядах поганых и вырвались на свободу! А мои дети с Мириной ехали за ними на телеге. А я с моими двумя отважными братьями замыкали этот побег. Злобные татары кинулись за нами вдогонку, а до леса оставалось версты три. Тогда мы с братьями остановились и стали стрелять из луков. Остановились и татары. Было их около двух десятков. Потом погоня возобновилась. Мы то скакали, то снова задерживали врагов. А тут вдруг упала, по злой судьбе, моя лошадь, споткнувшись о придорожное бревно! Ну, залёг я за это бревно и громко крикнул братьям: – Спасайтесь! Скачите быстрее! Я вас прикрою! –
Но куда там! Они остановились, поймали моего вставшего на ноги коня, а тут и поганые подоспели. На нас обрушилась целая туча калёных стрел! Мои братья были утыканы этими стрелами, как ёж иголками! Тогда я, в отчаянии, наладил стрелу и, натянув тетиву лука, выпустил её в поганых. Стрела со свистом вонзилась в шею какого-то рослого, дородного татарина! Злодей дёрнулся, завертелся и, выпустив поводья, свалился тяжёлым камнем на сырую землю! Я же спрятался за бревно и затаился… Вдруг слышу со стороны татар дикие крики, можно сказать, вопли… Я глянул туда и не поверил своим глазам: плачут они вовсю, причитают, размахивая руками! Словно забыли обо мне и смертельной угрозе! Соскочили со своих коней и подхватили на руки несчастного покойника. Рыдали по нём и выли как волки! Потом они посадили покойника в седло, крепко его привязали и, вскочив на коней быстро помчались в сторону объятого пламенем Глухова! Так я уцелел по случайности… А потом подошёл к телам своих братьев и перекрестился… Достал походную лопатку, выкопал им могилу у той дороги... Ну, а там поскакал на своей уцелевшей лошади в сторону дремучего леса…
– Так вот, как вы, несчастные, спаслись, – покачал головой черниговский епископ. – Я  сам видел, как отступал со своей дружиной князь Андрей. Мы с черниговскими священниками тогда стояли возле шатра татарского государя. Тот важный татарин наблюдал за осадой города. Ну, выскочили из города в туче пыли русские дружинники, а за ними – повозка и самая малость всадников-горожан… Сначала татары расступились, а потом кинулись на наших воинов тёмной тучей, и завязалась жестокая битва! Однако нам  ничего не было видно из-за пыли и дыма от горевшего города... Я тогда с печалью подумал, что татары одолели наших русских людей…
– Не одолели, владыка, – громко сказал Милорад. – Сам господь Бог помогает смелым и отчаянным! Скоро мы научимся воевать с татарами! Это – дело нехитрое. Наступит время, и они узнают, как сильны наши воины в правильном сражении! Дай, Господи, дожить до этого времени! Хорошо бы нам ещё иметь умелых воевод! Чтобы не боялись поганых!
– Ты хочешь сказать, что у нас плохие военачальники? – сурово вопросил отец Игнатий. – Неужели наши князья разучились воевать?
– Именно так, батюшка, – кивнул головой Милорад. – Грех, конечно, так говорить о наших князьях, но они не сумели дать достойный отпор татарам! Разве вам не пример судьба несчастного Глухова? Не успели враги подойти к городским стенам, как в городе началась великая сумятица! Князь же Андрей, вместо того, чтобы вселить в души людей покой и веру в свои силы, собрался убегать. А тут ещё наши попы! Прожужжали всем людям уши о какой-то небесной каре от татар, о каком-то треклятом Гоге-Магоге… Якобы Господь выпустил это чудище против русского народа! Лучше бы готовили людей к защите своей родной земли! Вот почему мы уже заранее были обречены на татарский погром!
– Да  как ты смеешь говорить такое?! – возмутился епископ. – Мы стараемся, поди, сил своих не жалея, чтобы умолить Господа и спасти русскую землю!
– На Господа надейся, а сам не плошай! – громко промолвил Милорад. – Это вам, попам, нужна молитва, а нам, русским людям, нужны только вера в свои силы и надежда на скорую победу!
– Да это же богохульство! – вскричал Порфирий. – Да за такие слова…
– Успокойся, владыка, – улыбнулся брянский воевода. Ему понравилась смелость Милорада. – Нечего тебе волноваться в нашем городе! Мы, слава Господу, вместе с отцом Игнатием, не внушаем нашим людям смирение и покорность татарам... Я думаю, что Божий гнев не вечен. А если мы не будем плакать и предаваться отчаянию, извлечём правильные уроки из всех поражений да станем собирать сильные войска против татар, тогда и наш могучий Господь будет к нам милосердней!
Раскрасневшийся черниговский епископ хотел ещё поспорить, но в это время к нему подошла Варвара.
– Отведай-ка, владыка, медовухи моей рябиновой, – промолвила она. – Для тебя одного её приготовила. Я знаю, какой ты славный ценитель моих напитков. Ничего лучше я пока не варила!
– Да ну! – обрадовался Порфирий и сразу же забыл о предмете спора. – Давай-ка скорей своей медовухи, с радостью откушаю! – И он протянул руку к большой серебряной чаше.


Г   Л   А   В   А    23

В О З В Р А Щ Е Н И Е

Княжич Роман с отцом, семейством и своими дружинами объездили ранней весной 1241 года едва ли не всю Польшу, передвигаясь от города к городу. Как только князь Михаил Черниговский узнавал о появлении в опасной близости татар, он тут же срывался с места и вместе с семьёй уезжал подальше, в глубь чужих земель. Глубоко религиозный, слепо веривший православным священникам, князь Михаил полностью предался своему духовнику отцу Питириму и прислушивался только к его советам. Отец Питирим внушил великому князю, что нашествие татар есть не что иное, как небесная кара русскому народу за безверие, сохранение языческих обычаев и нежелание полностью соблюдать православные обряды.
– Погрязли в грехах русские люди, – говорил священник. – Устраивают нечестивые игры на радость бесов, не ходят в Божью церковь, подвержены суевериям... Плохо молятся Господу и больше верят в назойливых бесов, домовых, леших и перунов!
Напрасно князь Михаил  и его домочадцы пытались вначале возражать.
            – Вся моя семья и прислуга ходят в святую церковь и молятся по православной вере… Присматриваем и за простонародьем, – говорил великий черниговский князь. – А значит, наши люди не нарушают церковных правил…
– А как же тогда Иванов день? – спрашивал Питирим. – Разве подлый народ не собирается в лесах «в ночь на Купалу»?  Разве не устраивают ваши люди бесовские игры с бесстыдным «умыканием» жёнок? И совокупляются там как скот, вповалку, кто с кем не захочет?
Против таких слов великий князь не находил ответа. Да, грешный обычай есть! А за одним обычаем тянутся ещё и ещё привычки и суеверия… Значит, грешен русский народ!
Побывав в Царьграде, многие  русские священники набрались там такой книжной мудрости, что стали проповедовать в церквях во время богослужения близкий конец света. Оттуда, из Византии, почерпнул свою мудрость и отец Питирим. Он рассказал великому князю о неких священных книгах, где предсказывался Страшный суд на русской земле. Истекает, якобы, предопределённый Богом день, когда разверзнутся железные ворота далёких Хазарских гор, запечатанные ещё Александром Македонским, выйдет из них страшный видом, многочисленный и непобедимый народ Гог-Магог и пройдётся карающей десницей по русской земле.
– Беги, князь, спасай свою семью, своих детей и собственную жизнь, – говорил духовник. – Тебе самому не грозит небесная кара, потому как ты благочестив и набожен. Отсидишься, пока не иссякнет сила того чужеземного народа, а там приедешь назад, и всё вернётся «на круги своя»!
Вот почему и бежал Михаил Черниговский от татар, уклоняясь от любых с ними столкновений. 
– Если эти враги непобедимы, ибо исполняют волю Господню, – рассуждал про себя великий князь, – какой смысл сражаться с ними! Бесславно погибнешь и семью свою погубишь!
Так и получилось, что смелый воитель, не боявшийся жара самых жестоких битв, стал, к ужасу и отчаянию своих подданных, беглецом! Даже многие дружинники князя Михаила не хотели странствовать с ним по просторам заснеженной Польши.
– Уж лучше бы «костьми полечь» на родной земле, чем ходить с таким позором перед русским народом! – возмущались они.
Уже и князь Даниил Романович с братом Василием отъехали в свою Галицию, а Михаил Черниговский всё не решался повернуть свои отряды на Русь.
Княжич Роман был тоже очень недоволен поведением своего отца. Ему надоела чужбина, молчаливые, но достаточно хорошо зримые укоры своих младших дружинников.
– Ну, что, батюшка, когда же мы вернёмся домой? – спросил он как-то на одной из остановок. – Уже давно ничего не слышно о татарах. Говорят, что они ушли в поход на тщеславных угров и всю свою силу с собой увели. Разве не пора нам в Чернигов и Киев? Может эти татары сломают свои волчьи клыки в Угории и бесследно рассеются по всему свету? А мы тогда возродим свои несчастные земли!
– Погоди, сынок, – отмахнулся Михаил Всеволодович. – Нет пока надежды на избавление от этих врагов. Мне только что сообщили из Угории, что татары разбили их короля! Бежал этот Бела далеко на запад! Как я вижу, не одни мы грешны перед Господом! А если татары вернутся в наши земли? Они раздавят нас как жалких мух!
– Однако же лучше погибнуть с земным почётом, как это сделал в Галиче славный князь Ростислав Смоленский, чем скитаться по всему миру как трусливые жёнки! – возразил Роман. – Ведь мы – воины, защитники русской земли!
– Да, мы – защитники, но против обычных врагов! – покачал головой князь Михаил. – Но сражаться, вопреки Божьей воле… Я никогда не пойду на такое!
– Так разве эти татары встали против нас вместе с Богом? – возмутился Роман. – Да татары есть презренные безбожники! Неужели Господь возложил бы свой карающий меч в руки язычников? Это идёт не от праведного ума!
– Молод ты ещё, княжич, – вмешался в разговор вездесущий поп Питирим, – чтобы судить дела нашей православной церкви! Если сказано, что татары карают русский народ за тяжкие грехи, значит, так оно и есть! Прав твой батюшка, если следует советам нашей православной церкви. Нельзя лишать себя праведности на грешной земле! Запомни: не всем уготован небесный рай!
Роман склонил голову в угрюмом молчании. Ему уже давно надоели доводы отца Питирима, да и не верил он в них. Хитрые глаза учёного грека, не выдерживавшие прямого взгляда княжича, вызывали у него раздражение и досаду.
– Да, пока этот поп с нами, – думал расстроенный Роман, – мы будем бесславно разъезжать по всему свету, как неприкаянные странники, на всеобщее посмешище!
И княжеский караван продолжал свой путь. Впереди во главе полутораста всадников ехал верхом князь Михаил рядом с сыном Ростиславом. За ними следовал на телеге поп Питирим со своим дьячком и церковным имуществом, которое священник сумел своевременно вывезти из Чернигова и Киева. В тёплой повозке священника ехала и кормилица с младенцем – дочерью княжича Романа. Рядом катили повозки с имуществом князя Михаила и его семьи: одеждой, книгами, столовым серебром. Княжич Роман отстал на полторы-две версты от отца и со своими младшими дружинниками охранял телегу, на которой сидела княгиня Агафья с невесткой Анной и младшими сыновьями Симеоном и Юрием. Замыкал шествие отряд княжича Мстислава со своими младшими дружинниками, которые, в свою очередь,  окружали большой обоз с продовольствием.
Неожиданно, когда великокняжеский поезд приближался к Серадзи, до Романа вдруг донёсся какой-то шум с криками и звоном металла… Княжич дал знак своему отряду остановиться и стал всматриваться в даль.
– Неужели татары? – громко спросил он юных дружинников. – Как же они тут оказались?
– Поскочу-ка я вперёд, княжич! – ответил Ермила, сидевший на крупном сытом жеребце. – Я знаю татар и не ошибусь. А ты пока не горячись и не покидай жёнок с детьми. Защити их, если понадобится. Да молодцев своих дай мне, десятка два. Мы быстро всё узнаем и окажем помощь, если будет нужно!
– Поезжай, Ермила! – кивнул головой Роман. – Но если будет нужна помощь, немедленно присылай ко мне людей! Мои молодцы готовы сражаться хоть сейчас!
Ермила без долгих слов выбрал самых рослых ребят, и не успел княжич Роман опомниться, как они скрылись из виду.
– А может пора и мне, матушка, скакать на помощь отцу? – спросил княжич Роман княгиню, которая, укутанная в кунью шубу, сидела на телеге и спокойно, безучастно, смотрела в даль. – Ведь там моя дочь с кормилицей!
– Этого не надо, сынок, – возразила княгиня. – Разве ты забыл приказ отца: охранять нас? А если на нас нападут татары с тыла? Кто нас защитит? У твоего батюшки достаточно воинов! Да там ещё и твой Ермила… Положись на него! Сам ведь взял его на службу… А он – человек бывалый! Такой не подведёт! Вот и жди его возвращения!
Пришлось бездействовать почти целый час. Роман с тревогой смотрел в сторону умчавшегося отряда. Но кустарник и редкие деревья, росшие вдоль извилистой дороги, мешали разглядеть, что происходило в отдалении.
Наконец, от небольшой, видимой издалека серой кучи, которая, вероятно, представляла собой  княжеский обоз, отделился какой-то ком и стал быстро расти, на глазах превращаясь в Романовых дружинников. Первым стремительно мчался Ермила, махая руками и возбуждённо крича.
– Поехали вперёд, княжич! – донеслось до Романа. – Там всё успокоилось!
Роман махнул рукой, и его отряд с повозками медленно двинулся в сторону видневшегося на горизонте небольшого города Серадзи. Тем временем Ермила подскочил к Роману и стал быстро, задыхаясь от спешки, рассказывать. – Там случилась беда, княжич! – крикнул он. – Нечестивые воры напали на княжеский поезд! Еле отбились!
– Кто такие? – удивился Роман. – Неужели поганые?
– Поганые, да не те! – ответил Ермила. – Как сказали, то были немцы… Большой отряд! Они выскочили из леса нежданно-негаданно! Не успел наш князь опомниться, как они посбивали его дружинников на землю и захватили обоз! Ладно, что мы подоспели, а то бы не миновать большой беды! Даже великий князь пострадал: слегка ранен… Слава Господу, хоть жив! Я хотел учинить погоню за лихими злодеями, но они так ловко умчались в ближайший лес, что мы махнули руками и стали помогать нашему князю. Да какая там погоня? Тех немцев было больше двух сотен! Все – в железных латах, с арбалетами, как говорят ляхи… Перебили бы нас и только… Вот если бы с ними столкнуться в ближнем бою… А так мы для них словно бы жалкие цапли…
Тем временем отряд княжича Романа приблизился к великокняжескому обозу. Вернее, уже не к обозу, а к тому, что от него осталось. Все телеги с добром были угнаны разбойниками. Дружинники князя Михаила, спешившись, стояли у большого развесистого дуба, у подножия которого на расстеленных плащах сидели великий князь Михаил с перевязанной головой и его любимец боярин Фёдор с окровавленными лицом и руками.
– Вот, отрубили большой палец, каты! – стонал Фёдор, держа вытянутую правую руку, из которой струилась кровь. – Чтоб им неладно было, рыжим дьяволам и треклятым козлам!
– А где же наш славный Ратибор, батюшка? – спросил растерянный Роман. – Куда же он подевался?
– Нет теперь, сынок, нашего верного Ратибора! – покачал головой князь Михаил. – Его застрелили те проклятые злодеи!
Только теперь Роман увидел лежавший слева от великого князя труп его верного слуги. Из шеи несчастного воеводы торчала короткая чёрная стрела.
– А куда же подевались отец Питирим и его дьячок? – спросила сошедшая с телеги княгиня Агафья. – Я не слышу его громкого голоса?
Княжеские дружинники расступились. На земле, укрытые плащами, лежали тела княжеского духовника и двух его верных слуг. Возле трупа священника стоял на коленях дьячок и тихо плакал.
– Господи! – вскрикнула княгиня. – Да что же тут у вас приключилось? Мы ведь совсем ничего не слышали… Только глухие отдалённые крики да какой-то стук… А тут было целое сражение!
– Да вот, Агафьюшка, мы спокойно ехали и ни о чём таком не думали, – промолвил князь Михаил, – как вдруг на нас из леса обрушилась целая лавина всадников, – он показал рукой на видневшиеся в полуверсте большие чёрные деревья. – Мы едва успели выхватить оружие! Сначала они ринулись на меня, желая оставить моих людей без военачальника. Но верный Ратибор заслонил меня своим телом и принял лютую смерть! Тут и Фёдор выхватил меч, отбивая от меня врагов… Он отогнал двух злодеев, но к нему подскочил третий разбойник и рубанул по руке моего славного Фёдора… Тогда я разгневался и безжалостно рассёк своим мечом того наглеца. Да тут вдруг потемнело у меня в глазах… Очнулся, а врагов уже нет… И я лежу на сырой земле… А надо мной стоит тот киевский ополченец, как его…Ермила… Вовремя он подоспел…
– А где же наша дочь?! – завопила вдруг выпрыгнувшая из повозки молодая супруга княжича Романа. – Здесь нет кормилицы!
Все засуетились, забегали: за меньшим не заметили большего!
– Эй, Ермила! – закричал княжич Роман. – Скачи-ка к тем кустам. – Он показал рукой в сторону тёмной массы. – Там что-то белеется!
Ермила быстро помчался в указанном направлении, на виду у всех спешился и вошёл в кустарник. Вдруг оттуда донёсся дикий, едва ли человеческий, вопль. Княжич Роман вскочил на коня и, махнув рукой, помчался туда же. За ним устремились и его дружинники.
– Да что же там такое? – заволновалась княжна Анна. – Неужели убили мою кормилицу? А как же моя дочь?
Князь Михаил, забыв про рану, встал и устремил свой взгляд на приближавшихся людей.
Впереди шёл Ермила, неся на руках тело молодой кормилицы, одетое в белый овчинный полушубок. За ним с плачем и стенаниями плёлся княжич Роман, державший в руках окровавленный свёрток.
– Чадо моё горькое! – завопила, царапая ногтями лицо, несчастная Анна Данииловна. – Вот и потеряли мы своё дитя в чужой земле!
– Неужели их убили? – спросил сына, глотая слёзы, великий князь Михаил.
– Да, убили, батюшка! – прохрипел в отчаянии княжич Роман. – Они, подлые, подстрелили нашу кормилицу! Их тяжёлая стрела пробила наше дитя насквозь через тело убитой кормилицы! Ох, как же это горько и как тяжело на сердце!
– Доченька моя ты сладкая! – убивалась молодая мать, княжна Анна, разворачивая кровавые пелёнки. – Вот, во младенчестве, приняла ты смертную муку!
– Успокойся же, моя бедная дочь, – сказала княгиня Агафья и подошла к невестке. – Да отдай-ка тело несчастного дитя! – Она обняла плакавшую женщину и сделала знак своим девушкам подойти. – Возьмите-ка, девицы, это безгрешное дитя и похороните её по нашему обряду.
Княжна Анна подчинилась, отдала мёртвое тельце служанкам, а сама встала и пошла, шатаясь, к ближайшей повозке. К ней направился молодой супруг. Они долго сидели вдвоём, обнявшись и горестно рыдая.
Наконец, княгиня Агафья опомнилась.
– Перевяжите раненых! – приказала она своим дворовым девушкам. – Да побыстрей! Да обрызгайте раны настоем целебных трав!
Девушки заметались, выполняя волю своей госпожи.
– А как погиб святой отец? – спросила расстроенная княгиня Агафья княжича Ростислава, стоявшего до этого в молчании возле отца. – За что же его-то убили?
– Ну, тут так получилось, что мы схватились с немецкими всадниками, – ответил Ростислав. – Это был довольно тяжёлый бой! На каждого из нас пришлось по два-три врага! Думали, что уже конец нам настал. Тем более, что эти враги были одеты в железные доспехи! Бьёшь по ним мечом, а от этого только звон один!… Но, видимо, они не собирались убивать нас и только отвлекали наше внимание от обоза! Вдруг их главный вояка как крикнет: – Хальт! Цурюк! – Ну,  они тогда разом от нас отвалились и быстро ускакали. А тут и Ермила с Романовыми молодцами подоспели…
– Мы подумали сначала, что злодеи испугались нашего Ермилу, – добавил  дружинник великого князя, Любор, – но проклятые немцы угнали княжеские телеги с добром! Ясно, что они напали на нас из-за княжеского богатства! И как только им удалось захватить добро, они сразу же умчались в лес!
– Отважен был наш отец Питирим! – рыдал рыженький дьячок. – Он с крестом пошёл на врага! Думал так остановить нечестивых… Однако эти проклятые немцы отбросили его в сторону и кинулись к телегам. Они проделали это так быстро, что мы не успели и глазом моргнуть, как повозки с добром помчались к лесу, окружённые со всех сторон злобными врагами. Наш отец Питирим хотел помешать этим нечистым врагам, но один из разбойников выхватил небывалый по виду лук с длинной палкой… Я вижу: лежит славный отец на земле, а из его груди торчит чужеземная стрела! Вот уж горюшко нам какое!
– А как ты, Михайлушка? – ласково молвила Агафья, склонившись над мужем. – Сильно пострадал? Как ты себя чувствуешь?
– Да не так уж сильно, – пробормотал великий князь. – Жаль, что выбили меня из седла эти злодеи, а то бы я им тогда… Ох, какой позор! Ограблен, да ещё возле самой Серадзи, как жалкий простолюдин! Да остались без добра! И внучку нелепо потеряли!
– Добро – это дело наживное! – кивнула головой княгиня. – Надо бы сберечь муку и зерно. Слава Господу, что все припасы были на наших телегах! Серебро и тряпки – это ещё не всё! Вот только дитя не вернёшь!
– Срам и позор! – качал головой Михаил Всеволодович. – Да ещё возле города у всех на глазах!
– Да никто этого не видел, великий князь, – сказал Ермила, стоявший около своего привязанного к дереву коня. – Даже мы, твои верные слуги, ничего сначала не разобрали. А город ещё дальше от нас и едва заметен!
– Что ж, – вздохнул великий князь, – придётся нам тогда менять свой путь! Пройдём вот Мазовию и повернём домой! Татары завязнут в Угории надолго… Не победить им в одном сражении короля Белу!
– Так его же побили татары? – грустно усмехнулся княжич Ростислав. – Разве не сообщил тебе об этом посланник князя Даниила?
– Ну, у Белы ещё немало воинов, – отмахнулся князь Михаил. – Хватит их для татар. И если там затянется жестокая война, мы сумеем поправить свои нелёгкие дела! 
– Не знаю, батюшка, может уйти мне в мой Луцк? – пробормотал Ростислав. – В город, подаренный мне князем Даниилом… Небось, этот Даниил думает, что стал как бы благодетелем за свой скромный дар… На деле же, разве не Даниил отнял у меня мой законный Галич? Пусть бы сидел у себя на Волыни!
– Да что ты, братец! – сказал вдруг подошедший, едва унявший слёзы, княжич Роман. – Неужели ты забыл свои клятвы и обещание мира князю Даниилу? Ведь он твой родной дядя!
– Какой он мне дядя? – возразил Ростислав. – Покойный отец Питирим говорил мне об этом и разъяснил подробно историю нашего рода. Это наш отец ему дядя! Наш батюшка – в пятом колене от Святослава Ярославича, а Даниил – в шестом колене от Всеволода Ярославича, который был младшим братом нашего предка!
– Что за ересь?! – вскричал Роман. – Или ты не знаешь, что наша матушка – родная сестра Даниила Романыча? Значит, он наш подлинный дядя!
– Успокойся, Романушка! – раздался вдруг мягкий, повелительный голос и ласковая тёплая рука обняла Романа. К нему сзади тихонько подошла заплаканная красавица жена. – Не слушай ты вздорные слова! Не от сердца они, но от горячности! Этот Ростислав чрезмерно нетерпелив!
– А ты терпеливая! – вспыхнул Ростислав. –  Неспособна даже в горе отринуть суету! Не успеют от мамки оторваться, а уже бегут замуж! Молодые ещё, но наглые! Начали старшего, бесстыдники, учить! Чего же вам не хвалить Даниила: одному – тесть, а другой – батька! 
– Попридержи язык, Ростислав! – бросила княгиня Агафья. – Не тебе судить моего брата! Уж если клялся в верности и признал свои ошибки, то держи своё слово, не позорься! Всемогущий Господь всё видит и слышит!
– Отпевайте же покойников! – прервал неуместный спор великий князь. –  Эй, дьячок, теперь ты за священника! Покажи нам свои церковные знания! Если справишься с этими делами как следует, тогда я упрошу владыку, чтобы сделал тебя попом! Думаю, что ты достоин этого и набрался достаточно ума-разума от покойного отца Питирима.
И вскоре княжеский караван, похоронив погибших и отдохнув после случившейся беды, медленно тронулся дальше, обходя чужеземный город.
Со многими трудами и лишениями пробирались через чужие земли черниговские воины. Наконец, уставший от бесплодных скитаний великий князь отдал приказ повернуть назад на родную землю.
Уже растаял снег, земля покрылась ярко-зелёным травяным ковром. Апрельское солнце приветливо согревало степь и холмы, которые встречались на пути княжеской семьи.
Не доезжая Днепра, княжич Ростислав простился с родными. – Поеду в Чернигов, – сказал он отцу, – а тогда увижу, что надо делать дальше!
– Ну, что ж, сынок, благослови тебя Господь! – кивнул на прощание головой великий князь. – Постарайся  же возродить этот наш родовой город!
– Хорошо, батюшка, – улыбнулся Ростислав. – Как только доберусь до Чернигова, сразу же займусь устройством города! Не думаю, что татары совсем разрушили город!
– Ну, сынок, с Богом! – промолвил Михаил Всеволодович. – Теперь ты уже великий черниговский князь! Вот только женись… Думаю, что татары, если даст Господь, не вернутся на наши русские земли! А если и вернутся, то в свои края!
Через пару дней перед княжеской семьей показался Днепр, разлившийся от весеннего паводка, бурный и могучий.
Сидя верхом на коне на берегу полноводной реки, черниговский князь размышлял.  – Подойди ко мне, Роман! – громко сказал он после долгого раздумья. Княжич подъехал и остановился, склонившись в седле перед отцом.
– Вот что, сынок, – промолвил Михаил Всеволодович. – Немного нам осталось ехать по берегу к Киеву. А когда туда доберёмся, будем решать как жить дальше. Сам я останусь в Киеве. А тебе пора иметь свой удел, благо ты теперь женат, а значит, ты уже князь, но не княжич!
– Как скажешь, батюшка, – ответил молодой князь. – Я всегда готов, если надо, пойти по твоей воле на княжение!


Г   Л   А   В   А    24

К   Н О В О Й   Ж И З Н И

Весна 1241 года была холодной. Мартовский снег разбух и почернел, растекаясь грязными лужами по серым пустырям, оставшимся от некогда цветущего и богатого города. То тут, то там обнаруживались трупы киевлян, погибших во время осады и уличных боёв. Покойников сразу же хоронили созванные православными священниками уцелевшие жители, которые до погрома сумели укрыться в ближайших лесах, и монахи, ещё с декабря занимавшиеся отпеванием убитых и их погребением. Трупов было настолько много, что новые находки изуродованных тел уже ни у кого не вызывали чувств страха, отвращения и отчаяния. Ко всему этому относились спокойно. Однако сил и средств на быстрое погребение останков несчастных жертв было явно недостаточно. Печальной миссией занимались две с половиной сотни человек, а их нужно было кормить… Правда, помогали соседние, уцелевшие монастыри. Кто зерном, кто овощами. Купчиха Василиса тоже участвовала со своими людьми в уборке городских улиц. Вместе с четырьмя верными слугами она разъезжала по городу, подбирала в телегу трупы горожан и отвозила к большому церковному кладбищу, где, близ развалин нескольких храмов, священники отпевали покойников, погребаемых в большую братскую могилу, вырытую общими усилиями…
  Купец Илья пожертвовал на нужды голодных жителей больше ста пудов отборной пшеницы,  ржи, овса и проса. Но у него самого было большое хозяйство, многочисленная челядь, скот и рабочие лошади. Постепенно и его запасы подходили к концу, а возобновлять их было нечем: окрестные сёла и деревни, поставлявшие в Киев продовольствие, были начисто уничтожены татарами. А товары, которые купец сберёг в своих складах, и бочки с серебром, нажитые во время торговли в Киеве, лежали мёртвым грузом. К несчастью, татары сожгли и все киевские корабли, зимовавшие на пристани. От купеческих ладей остались на днепровском льду лишь почерневшие остовы и каркасы. И вот купец оказался в очень трудном положении. Имея богатства и товары, он не мог ими воспользоваться. Путь по реке был ему заказан: на строительство новых судов нужны были умелые плотники, а их в городе не осталось. Можно было, правда, выехать из Киева на лошадях. У Ильи Всемиловича было достаточно и коней и повозок. Но отъезду по суше мешали весенняя распутица и многочисленные завалы из мусора, битого кирпича, полуобгоревших брёвен… Купец всё никак не мог решиться на выезд из города и ежедневно отправлялся верхом на разведку со своими людьми. Он уже принял решение выехать из Киева по направлению к Брянску, а там уже определиться, где основать свою новую факторию. Его жена Василиса, пожив в разорённом городе, в конце концов, тоже поняла, что необходимо уезжать. Она советовала мужу отправиться в путь, как только подсохнут дороги, на север, в Смоленск или, если там не понравится, в Великий Новгород, где у Ильи Всемиловича имелись старые друзья и хорошие деловые связи. Так и решили. Осталось только дождаться середины апреля – начала мая. А пока приходилось отсиживаться в своём большом, ставшим скучным и мрачным, доме, и помогать чем можно несчастным горожанам...
По вечерам купеческий дом несколько оживлялся, когда в гости приходили киевские священники. Почти ежедневно они были желанными гостями за столом купца Ильи и с интересом расспрашивали его о счастливом спасении и о благодарном татарине. Как-то в гости к купцу нагрянул сам игумен Печерской лавры отец Паисий.
Илья Всемилович был одновременно и обрадован и встревожен. С одной стороны, было приятно внимание высокого духовного лица, но с другой – беспокоили расспросы о надоевшей истории с Болху-Тучигэном. Вот и на этот раз не успел седобородый старец отведать вкусных блюд, приготовленных кухаркой Елицей, как сразу же вопросил: – Это правда, почтенный Илья, что ты спас знатного татарина от гибели?
– Да, – ответил купец, – это так! Мы с женой спасли раненого татарского посла.
– Крепко странно, – прищурился старец. – Мне же говорили совсем другое! Дескать, вы спасли не татарского посланца, но…другого человека…
– Вот тебе крест, отец игумен, – купец перекрестился, – именно посланца! Его тогда на рынке так избили! Думали, что покойник, однако же он ожил в моём доме! Лечили его, чем могли…
– Люди говорят, купец, что тот татарин был не посланец, – сурово промолвил печерский настоятель, – но татарский лазутчик! Он жил в вашем тереме и высматривал, а когда узнал всё нужное татарам, ушёл в свои степи… Не зря-де поганые ударили всеми своими силами по Лятским воротам со стороны леса! Они знали эту киевскую слабину!
– Да что ты, батюшка! – вскрикнула Василиса. – Это – прямая ложь!  Какой из него был лазутчик, если он даже на ногах не стоял! Да долго лежал, словно покойник! Спроси моего лекаря, если не веришь моим словам! Вот он здесь! Поведай же об этом, Радобуд, ничего не утаивая!
– Да, отец, – встал из-за стола сидевший в отдалении знахарь. – Тогда Василиса-матушка привезла с нашего рынка избитого татарина. Он был очень плох! Даже я, видевший и не такое, не думал, что тот татарский молодец выживет. Однако так было угодно нашему Господу… Если же люди говорят иное… То – злые языки, отец! Не стали бы хорошие люди хулить нашего Илью Всемилича! Он ласковый и щедрый человек! Он помог многим людям! А татарина спас не он сам, а его жена – Василиса-матушка. Когда Илья Всемилич узнал об этом, он сначала очень опечалился. Но Василиса-матушка поведала ему о своём чудесном спасении. Как тот татарин спас её от гибели!   
– Да ну! – удивился игумен. – Неужели, правда? Когда же он успел это сделать? Ведь татары нагрянули на Русь совсем неожиданно!
Василиса с нежеланием рассказала о своём случайном знакомстве с Болху-Тучигэном. Она подробно описала все злодеяния татар в её родном Вщиже, которые ей удалось увидеть, пленение несчастных вщижанок и их привод татарами на княжескую пасеку. – Эти татары хотели нас обесчестить, – грустно промолвила купчиха, – но вдруг неожиданно пришёл тот знатный татарин, Большой Тучегон, и что-то им сказал… Тогда все их дикие воины вдруг засуетились, поспешно покинули нашу пасеку и оставили нас, не веривших в счастье спасения, живыми и невредимыми!
– Чего же они испугались? – усмехнулся седобородый старец. – Они же сожгли город и убили всех воинов? Почему же они убежали?
– Только один Господь это знает, – с грустью сказала Василиса. – А мы молились Господу и верили. Вот и спас нас Господь! Руками Большого Тучегона! А когда я увидела его на нашем базаре, так сразу же узнала. Ну, а когда разъярённые горожане кинулись на него и стали жестоко избивать, я позвала своих верных людей… Они здесь все четверо! Посулила им щедрую награду! Однако они у меня и без награды надёжные люди! Вот и спасли этого татарина!
– Твоя правда, матушка: мы готовы по твоему приказу в огонь и воду! – громко промолвил сидевший тут же за столом охранник Ставр.
– Мы бы вытащили из той свалки не только татарина, но даже самого беса, если бы то было угодно нашей хозяюшке! – бросил его товарищ Волод.
– Ишь ты, нашлись-таки злодеи, что порочат имя нашей матушки-кормилицы! – возмутился другой охранник, Милюта, который сидел весь перевязанный после недавнего ранения. – Такое придумать! Укрывали-де лазутчика! Да за такую бесстыдную ложь нужно голову отсечь!
– А вы бы попридержали свои языки! – рассердился отец игумен. – Ваши слова неправедны! Вы даже лукавого готовы спасать!
– Ну, батюшка, мой человек погорячился, – покачал головой Илья Всемилович. – Не было в его душе и мысли о лукавом. Он вымолвил неразумное слово…
– Так ты говоришь, что это был татарский посланник? – вновь спросил печерский настоятель. – Значит, меня обманули?
– Да, отец игумен, так и получилось, – улыбнулся купец. – Тебя обманули мои недруги! Этот татарин не ходил по всему городу и не был нигде, кроме рынка и южных ворот… Ещё задолго до той осады он прислал мне весточку, что татарское войско пойдёт на Киев! Мы сообщили об этом воеводе Дмитрию, и он стал серьёзно готовиться к обороне!
– Так, значит, ты получал от татарина вести! – грустно усмехнулся игумен. – А говоришь…
– Ну, ведь я, как ты знаешь, отец, купец. Ко мне иногда приезжают гости, в том числе, чужеземные. И я получаю от них разные сведения. Среди них был и человек Тучегона… Не вижу тут ничего подозрительного. На то мы и купцы, чтобы иметь дела с чужеземцами!
– Что касается торговли, я это понимаю, – покачал головой игумен. – Но вот когда узнаёшь, что ты имел дело с врагами, накануне их осады, поневоле задумаешься… Однако же я не готов сегодня с тобой спорить. А повесть твоей супруги странная и удивительная! Хотя вы правильно сказали, что Господь не покидает своих рабов, если в их сердцах есть искренняя вера и упование на Господа… Дай Господи, чтобы всё было так, как вы рассказали! – И после этих слов важный духовный чин встал из-за стола и, перекрестив купца с его челядью, направился к выходу.
  – Не нравится мне этот разговор, Ильюшенька, – сказала Василиса мужу, когда они остались одни. – На душе у меня тревога…
– Не печалься, душенька, – прижал её к себе купец, – на то они и люди, чтобы  спрашивать и сомневаться... И тем более игумен... Этот человек не прост! Узнал кое-что и решил проверить. Надо благодарить его за то, что он сообщил нам о слухах… Что ж, будем теперь знать! Я думаю, это донёс отец Анастас! Не зря он так подозрительно всё выспрашивал! Это его рук дело!
– Не рук, а языка! – кивнула головой Василиса. – Я тоже подозреваю этого недоброго человека… Мне страшно: что же нас теперь ожидает? Неужели неведомые недруги готовят нам беду?
– Не бойся, Василисушка, – улыбнулся Илья. – Ничего они нам не сделают! Здесь нет  князя Михаила и его воеводы Ратибора… Хотя тот не стал бы нам вредить… Вот если подучат уцелевших и озлоблённых горожан… Кто знает, надо об этом подумать…, – Он хлопнул в ладоши, и в комнату сразу же вбежал слуга. – Слушай меня, молодец, – обратился к нему купец. – Беги-ка к нашему сторожу и скажи ему, чтобы внимательно слушал любой шум у нашего забора! Всякое может быть! Вокруг случаются грабежи… Время нынче лютое! Могут и на нас напасть!
– Слушаю, батюшка, так ему и передам! – поклонился слуга. – Я знаю, какое нынче время!
Купец не ограничился этим распоряжением и вызвал к себе всех троих охранников Василисы. – Смотрите же, молодцы, – сказал он им. – Вы слышали сегодняшний разговор. Есть злые люди, готовые нам навредить! Соберите-ка всех слуг и серьёзно поговорите с ними. Да оружие им дайте, чтобы могли защититься на худой конец от супостатов. Уж если сам святой старец Паисий сюда пришёл, чтобы обвинять меня в дружбе с погаными, то можно ожидать всего… Людям же скажите, чтобы готовились к защите нашего дома и усадьбы!
– Слушаем! – закричали верные слуги. – Так всё и сделаем, как ты говоришь, батюшка!
С этого дня ни купец, ни его жена больше не выезжали в город. Оставшись в своём большом доме, они занялись подготовкой к предстоявшему отъезду. Илья отправился к дальнему складу пересматривать товары, а Василиса, собрав  служанок, отдавала им приказы, как вести себя в дальней поездке. К обеду они уже проделали большую работу. Илья Всемилович точно подсчитал, сколько потребуется телег для перевозки товаров, а Василиса уже знала, как разложить одежду, продовольствие, домашнюю утварь.
– Ничего не забыли, Ильюшенька! – радовалась она. – Всё, как надо, подсчитали. За полдня соберёмся!
Но не успел купец с домочадцами усесться за свой большой гостеприимный стол, как неожиданно в трапезную вбежал привратник, охранявший днём усадебные ворота.
  – Батюшка Илья Всемилич! – закричал он. – Сюда идёт большая толпа! Я услышал отдалённый шум и глянул в дверную щель: там уймища народа! У них в руках колья и дубины! Уж не по наши ли души собрались они?!
– Это ничего, молодцы! – крикнул купец. – Быстро хватайте оружие и идите к забору! Будем защищаться! Нелегко нам придётся! Значит, натравили на нас городскую чернь!
Со стороны ворот доносились стук и треск.
Слуги, хорошо вооружённые и заранее подготовленные к налёту, разбежались по всему двору и заняли свои позиции у забора.
Илья Всемилович подошёл к воротам и заглянул в глазок. Действительно, у забора собралась довольно большая толпа: около двухсот человек!
– Отворяй же! – раздался чей-то громкий крик снаружи. – Нечего теперь прятаться! Мы пришли сюда, чтобы отомстить тебе за все твои враждебные дела!
– Сейчас отворю! – громко сказал купец и дал знак слугам отпереть ворота. Привратник подошёл и отодвинул засов. Тут же к Илье подбежали трое охранников с топорами наперевес. Ворота быстро распахнулись, и Илья Всемилович оказался прямо перед разъярёнными киевлянами. Стало тихо.
– Что вам нужно? – спокойно спросил купец. – Вот я перед вами! Если вы пришли с добрыми намерениями, то я всегда готов быть вашим другом, но если…
– Ты ещё будешь угрожать нам?! – крикнул вдруг высокий худой рыжебородый мужик. – Ишь, ты, какой гордый, словно бы святой! Да ты – татарский соглядатай!
– Это бесстыдная ложь! – возмутился Илья Всемилович. – Вы наслушались одной клеветы! Я всегда был преданным Киеву человеком! Мы никогда не обижали горожан и не один раз оказывали им помощь!
– Да что там, молодцы! – крикнул всё тот же рыжий горожанин. – Никто себя сам не выдаст! Хватайте его! Да жгите усадьбу без пощады!
– Э, нет! – крикнул вдруг охранник Ставр. – Нечего смуту поднимать! Наш батюшка Илья Всемилич никогда не служил татарам! За такую клевету… Знайте же, горожане, мы сумеем покарать каждого! Только суньтесь!
– А ну-ка тише, киевляне! – поддержал товарища зычным голосом  Провид. – Мы хорошо вооружены и людей у нас не меньше вашего! Если полезете на нас, вам будет плохо! Успокойтесь же и идите себе восвояси по добру-поздорову!
– Только людей погубите! – громко сказал пришедший в себя после недолгого замешательства купец. – Нам не нужно вашей крови… Но если нападёте, пеняйте на себя!
– Ах, так! – закричал рыжий мужик и кинулся на Илью. – Погнала, ребята, бей их!
Но купеческая охрана ожидала подобных событий. Ворота усадьбы вновь закрылись, и слуги быстро задвинули засов.
С полчаса разгневанная толпа стучала и ломилась в ворота, но пробить тяжёлые дубовые брёвна не смогла. Тогда киевляне стали швырять через забор кирпичи и большущие камни.  Один из снарядов попал в плечо слуге Добродуму, и тот громко вскрикнул.
– Отойдите-ка к дому! – приказал Илья Всемилович. – Пусть только попробуют перелезть забор! Слава Господу: не так просто до нас добраться! И поджечь они нас не сумеют! Мы ещё поутру полили водой забор со всех сторон. Это не татары, они не умеют так жечь дерево! А там увидим…
Действительно, толпа, наткнувшись на крепкий забор, даже не пыталась поджечь его. Перелезать тоже не стали. Потолкавшись и настучавшись, обозлённые горожане несколько успокоились. Вскоре шум за воротами купеческого двора затих, и раздался громкий, но уже не требовательный стук. Купец подошёл к воротам. – Что вам теперь нужно? – громко спросил он.
– Вот что, купчина! – послышался уже знакомый всем голос. – Мы тут посоветовались и решили. Выдай нам  жита, пудов сотню, на прокорм, да бочонок серебра на церковные нужды, тогда мы уйдём без спора! Нам не нужны ваши жизни!
– Где же я найду вам сотню пудов? – ответствовал через ворота купец. – Самим едва хватает корма! Убирайтесь! А если будете драться, мы тогда вам покажем, где раки раскоратые зимуют!
– Слушай, купец, не пугай нас! – ответил со злобой главарь отчаявшихся горожан. –  Мы держали совет и договорились перебить всех вас, если не дашь нам корма! Нам нечего терять: мы умираем от лютого голода! А ты живёшь, как у Христа за пазухой! Да, мало того, ещё и татарам прислуживаешь!
– Не говори такую чепуху! – крикнул Илья Всемилович. – Если вам нечего есть, так и говори. Но напраслину на меня, честного человека, нечего возводить! Я всегда готов помочь грешным людям, но вас не боюсь! Давайте договариваться по-хорошему!
Опять установилась тишина, после чего вновь в ворота постучали, и уже примирительный голос сказал: – Ну, ладно, купец, дай нам тогда жита, и мы уйдём восвояси!
– Раньше бы так! – улыбнулся купец. – Помогу вам без сожаления… Но не шалите! Я отворю ворота и впущу сюда только четверых человек, не больше. Сначала поговорим. Согласны?
– Согласны! – дружно крикнули снаружи.
Купец дал знак слугам, и те вновь отодвинули засов. В ворота вошли четверо оборванцев вместе с рыжим заводилой. Купеческие люди вновь задвинули засов. Впрочем, толпа и не пыталась ворваться в усадьбу. Устрашённые видом вооружённых купеческих охранников, киевляне, вероятно, согласились с мирными предложениями купца.   
– Ну, вот, – сказал Илья Всемилович вожакам горожан, – теперь говорите, что вам нужно…
– На жизнь и прокорм хоть бы до зелени, – промолвил дрожавшим голосом рыжебородый. Оказавшись за закрытыми воротами, он сразу же утратил свой боевой вид и напоминал теперь мокрую курицу.
– Сколько у вас людей? – спросил Илья. – Я должен точно это знать, чтобы подсчитать, сколько вам надо зерна. У меня есть только рожь и просо… Возьмёте это?
– Да что ты, батюшка купец, – заголосил невысокий коренастый мужичок с большой окладистой бородой. – Рожь и просо – это наше спасение! Хоть бы по мешку на десяток человек. Это будет…десятка полтора мешков!
– Нет, этого будет мало, – покачал головой высокий, худой, чернобородый киевлянин, – хоть бы два десятка мешков… Тогда, может, хватит…
– Дам вам полтора десятка мешков ржи, пуда по три в каждом, да десяток мешков чёрного проса, – ответил на это купец. – И также дам вам ещё десяток мешков отборного гороха! Это всё… Самим на жизнь едва остается…
– Батюшка купец! – закричал четвёртый горожанин, красивый, рослый монах. – Да за такую щедрость… Прости нас за обиду неправедную! Мы не знали, какой ты добрый и щедрый!
– Ладно! – тряхнул головой Илья Всемилович. – Толковые люди всегда договорятся миром. Даже плохой мир лучше любой войны! Так бы и вели себя изначально!
По знаку купца слуги стали выносить к воротам мешки с зерном. И за полчаса у забора выросла целая мешочная куча.
– Ну, вот, – промолвил Илья, дождавшись, когда его люди отопрут ворота, – а теперь выносите своё зерно!
Охранники купца и прочие вооружённые слуги внимательно следили за поведением толпы. В любой момент они были готовы защищаться и вновь закрыть ворота. Но горожане больше не свирепствовали. Удовольствовавшись тем, что купец пожаловал им, голодные люди быстро вытащили мешки за ворота и начали делить добычу. Сначала они стали между собой спорить, ругаться, но рыжебородый вожак довольно быстро успокоил их, объяснив, что делёж будет равный и справедливый.
Взвалив на плечи полученное добро, самые сильные из горожан потащили мешки в сторону видневшейся неподалёку церкви…
– Ну, что, они пока успокоились, – пробормотал, вытирая пот со лба, усталый купец. – Пойдёмте теперь, ребятушки, пообедаем. А ты останься, – кивнул он головой сторожу, – и поглядывай, не собираются ли злодеи возвращаться! Кто их знает, что они ещё придумают!
После обеда и кратковременного отдыха купец с женой, созвав всю челядь, неожиданно объявил о немедленном сборе и отъезде из города.
– Так дело же идёт к ночи, батюшка! – удивился лекарь Радобуд. – Спускаются сумерки!
– Эх, Радбудушка, – вздохнула Василиса, – если бы мы знали, что будет завтра! А вдруг супостаты снова нагрянут? Где же мы найдём им пищу? Для самих нет запасов!
– Не зря мы с Василисой ходили по городу! – сказал Илья Всемилович. – Высматривали удобную дорогу. Видели все развалины и тропинки… Теперь нам ночь не помеха! Жаль, конечно, покидать свой дом! Но делать нечего… Жизнь всё-таки дороже! А потому, давайте-ка побыстрей, мои верные люди, выводите лошадей и выкатывайте телеги. Взваливайте наш скарб на повозки: пойдём в дальний путь!
Светила луна, мрачно выглядывая из-за чёрных облаков, быстро плывших под холодным северным ветром, когда купеческий караван медленно, почти бесшумно, двинулся  по пустынной, покрытой грязными лужами дороге.
Ни одного путника, ни единой живой души не встретили странники, пересекая разрушенный город. Но только выехав на большую проезжую дорогу, купец Илья успокоился и задумался, сидя рядом с женой в большой передней телеге. Василиса, укутавшись в тёплую беличью шубу и прижавшись к мужу, вскоре задремала. Двое сыновей уже давно спали, растянувшись на дне телеги за спинами родителей. Впереди их ждала новая, полная тревог и опасностей, жизнь.   


Г   Л   А   В   А    25

В О Л Я   М О Л О Д О Г О   К  Н  Я  З  Я

Князь Михаил со своими воинами медленно приближался к Киеву. Приветливо светило апрельское солнце. Со стороны Днепра дул лёгкий тёплый ветерок.
Княжич Роман ехал верхом рядом с отцом. Они возглавляли свои дружинные отряды. Молодые дружинники княжича за время странствий по чужбине подросли и окрепли. Теперь только безбородые и безусые лица отличали их от отцов, дядей и старших братьев из числа воинов Михаила Черниговского. Молодые воины могли уже всерьёз владеть оружием: их отряд был теперь достаточной силой, чтобы защитить княжича и княжескую семью от разбойников, наводнивших в ту пору леса и удалённые от больших поселений дороги.
Обоз с последними мешками зерна и овощей замыкал княжескую процессию. Здесь в одной из телег сидела княгиня Агафья с невесткой Анной и двумя младшими сыновьями. Их охранял, как и раньше на польских дорогах, подросший и повзрослевший княжич Мстислав со своими сверстниками – будущими дружинниками – вооружёнными так же, как и взрослые воины.
Неожиданно издали раздался цокот копыт, и великий князь дал знак своим людям остановиться. Из-за больших только что распустившихся тополей на дорогу выскочил всадник и помчался к великокняжескому отряду. Он быстро приближался и вскоре оказался в поле зрения князя Михаила.
– Это же твой дружинник! – великий князь повернулся к сыну. – Как же его… Киевский ополченец…
– Ермила, – подсказал княжич.
– Да, Ермила, – кивнул головой Михаил Всеволодович. – И когда он успел отъехать? Разве ты посылал его на разведку?
– Да, батюшка, – промолвил Роман. – Я подумал, а не надо ли узнать, есть ли поганые на подступе к Киеву? А вдруг они там собрались? Что может наша малая дружина? Придётся тогда объезжать…
– Ну, что ж, ты правильно поступил, – сказал Михаил Черниговский. – Я сам хотел послать людей на разведку. Но я знаю, что татары в Угории и опасности сейчас нет. Однако ещё увидим. Известно, что бережёного Бог бережёт!
Ермила тем временем приблизился к великому князю и спрыгнул на землю, держа на поводу уставшую лошадь. – Великий князь! – обратился он к Михаилу Всеволодовичу, поясно ему поклонившись. – Я сейчас из Киева! Поганых там нет! Но весь наш город лежит в развалинах. И людей там мало. Я встретил на городских пустырях лишь одних оборванных бродяг… Только православные храмы уцелели, но не все, и несколько каменных домов. Я не видел никого по всей дороге. От лютых врагов не осталось и следа. Значит, говорили правду, что враги ушли на запад! Может помилует нас Господь, и вся поганская сила там выдохнется!
– Если бы так, – покачал головой великий князь, – и Господь перестал бы нас жестоко карать. Уж мы немало натерпелись! А простому люду к суровым испытаниям не привыкать! Народа русского всегда хватит! Пройдёт татарская гроза, и людишки во множестве расплодятся. Вот только бы город поскорее восстановить! – И он подал знак отряду ехать дальше. Ермила вновь вскочил на коня.
Когда же вдали показался разрушенный Киев, князь Михаил не удержался от горестного восклицания.  – Как! – крикнул он, указывая рукой на серые руины. – Неужели это то, что осталось от стольного города русской земли?! Я даже и подумать не мог о таком жестоком погроме!
– Видимо, русские люди отчаянно сражались, батюшка, – пробормотал потрясённый увиденным Роман, – если злодеи так сокрушили Киев! Стены пробиты во многих местах! Значит, враги ворвались не только с лесной стороны!
– Только со стороны Лятских ворот! – сказал ехавший рядом с княжичем Ермила. – Татары разрушили все стены после того, как взяли город. Чтобы снова не пришлось его осаждать. Поганые всё продумали…
– Ну, за год-другой я надеюсь починить городские стены, – сказал задумчиво  Михаил Черниговский, – если, конечно, татары снова сюда не придут. А иначе поганые не позволят, чтобы Киев восстал из пепла!
– И людей там нет, – покачал головой Роман. – Слышишь, батюшка, что Ермила говорил? Одни бродяги там слоняются…
– Людей хватит! – бросил великий князь. – Надо только молиться Господу, чтобы простил наши прегрешения и отвратил от нас беды… Но как пустынно во всём городе! – обратился он к Ермиле. – Неужели татары перебили всех людей?
– Кто знает, великий князь? – ответствовал брянский ополченец. – Кого убили, а кто убежал. Я ездил на то место, где стоял дом купца, моего славного земляка… Это он спрятал меня тогда от врагов и послал к вам в Галич… Но этого терема я не нашёл. Он как сквозь землю провалился! Остались лишь пепел и обугленная земля! Нет даже забора! Что там приключилось, ума не приложу! Может плохо искал? А что говорить обо всём Киеве? Там лишь одни пустыри! Деревянных домов совсем нет! Гложет меня тоска: неужели татары убили моих спасителей? Вернулись и передумали?
– Ты же говорил нам тогда, что твой купец якобы спас татарского посла, – промолвил вдруг великий князь. – А за это татары пощадили их усадьбу и имущество… Но я не верю, что смог уцелеть хоть один из тех посланцев… Может этот купец помогал татарам или был их тайным соглядатаем?
– Это не так, великий князь! – громко сказал Ермила. – Я хорошо знаю эту купеческую семью ещё по Вщижу! Татары поубивали их родных в том городе! Я не знаю всех подробностей, но это правда, что они спасли жизнь умиравшему татарину… А тот оказался знатным человеком, едва ли не родственником их царя! А потому татары не тронули ни купеческий дом, ни его имущество. И ещё подарили ему вот это! – Ермила расстегнул рубашку и показал блестящую серебряную пластину, размером с детскую ладошку, продетую в серебряную цепочку, висевшую на его шее рядом с медным нательным крестом.
– Что это такое? – вздрогнул князь. – Ну-ка, сними и покажи мне!
Не останавливаясь, брянский ополченец снял с шеи пластину и протянул её вместе с цепочкой великому князю.
– Ишь, ты, какая интересная штуковина! – пробормотал Михаил Всеволодович, осматривая татарский пропуск. – На ней странные и непонятные знаки! Это их охранная грамота?
– Так и есть, великий князь, – кивнул головой Ермила. – Тот купец Илья говорил мне тогда, что эта пластина называется у татар пайцзой. Можно спокойно ездить с этой пластиной по всем татарским землям. Однако надо, чтобы эта пластина была видна, а не спрятана за пазухой. Тогда ни один татарин не осмелится задержать обладателя такой пластины!
– Неужели у них такие строгие порядки? – воскликнул в изумлении Роман. – Ну, а если какой-нибудь татарин ослушается и убьёт владельца такой таблички?
– Не знаю, княжич, – покачал головой Ермила. – Говорят, что такое у татар недопустимо! Только сам их царь выдаёт эту пайцзу! Татары обязаны исполнять его волю! Я же проехал беспрепятственно их заслоны! Они не раз меня останавливали! Но когда видели эту табличку, даже робели! Не задали ни одного вопроса!
– Послушай, Ермила, – перебил вдруг его князь Михаил, – а нужна ли тебе эта пайцза? Я вот подумал, а не оставить ли себе эту пластину? Кто знает, как дальше сложится жизнь? Может и пригодится мне эта пайцза?
– Оно конечно, великий князь, – ответил брянский воин. – Я и сам хотел отдать тебе этот пропуск! Зачем мне, незнатному человеку, такая дорогая вещь? Я и так беспрепятственно проехал до Галича, а теперь мне эта пластина не нужна. Может я уже больше не встречу этих беспутных татар…
– Я вижу, что ты – достойный человек и верный слуга, – улыбнулся великий князь, пряча пайцзу в боковой карман своего камзола. – Надеюсь, ты не раз послужишь на благо Романа. Он умеет находить верных людей!
Ермила поклонился не сходя с коня и промолчал.
Наконец великокняжеский отряд приблизился  к городским руинам. Копыта лошадей громко цокали при въезде в полуразрушенные ворота.
– Горе нам! Горе нам! – восклицал князь Михаил, глядя по сторонам.
Со скорбью и грустью ехал рядом молчавший княжич Роман. Лишь приблизившись к Печерской лавре, Михаил Всеволодович успокоился, увидев столпившихся у входа в монастырь людей – монахов и прихожан. Значит, жизнь здесь не прекратилась!
Увидев князя и его свиту, люди засуетились, и не успел Михаил Всеволодович подъехать к воротам лавры, как к нему навстречу поспешно вышел сам игумен и благословил князя.
– Здравствуй, великий князь Михаил! – пробасил седобородый старец. – Слава Господу, что ты возвратился на свою землю! Великий город осиротел без князя! Пусть у нас горе и беда, но с князем-то спокойней… Теперь заживём. Добро пожаловать в свой стольный город!
– Благодарю тебя за доброе слово, отец игумен! – промолвил Михаил Всеволодович. –  Не вовремя я ушёл отсюда, наслушавшись моего духовника!  Что ж теперь… Да будет земля ему мягким пухом!
– Так разве отец Питирим почил? – поднял брови настоятель Печерской лавры. – Что же такое с ним приключилось?
– Так нелепо и случайно, отец, – ответил князь Михаил, – под городом Серадзем, что в Ляхах… На нас напали беспощадные немцы. Вот и пал от их безбожных рук отец Питирим. Почил, как воин, в жестокой схватке!
– Господь всемогущий, – покачал головой игумен, – и ещё называют себя христианами! Не гнушаются убивать священников! Вот что такое эта римская церковь! Даже безбожные татары не трогают наших попов! Грабят имущество, но жизни не лишают! Очевидно, что поганые нехристи даже лучше, чем эти католики! – И отец игумен впал в долгое рассуждение об еретической сути Рима, об отказе Римского папы от службы истинному Богу…
В это время княжеский отряд спешился. Воины стали быстро устанавливать походные палатки и шалаши. Запылали костры, над которыми слуги поспешно подвесили походные котлы для варки супа и каши.
– Ну, что ж, великий князь, – очнулся, наконец, от рассуждений печерский старец, – прошу тебя с семьёй и лучшими людьми пожаловать в мою трапезную и отведать наших скромных харчей, посланных нам Господом!
Князь Михаил дал знак своим людям последовать за ним. Сам он спешился как-то неохотно, задумчиво и, отдав поводья коня слуге, пошёл за настоятелем монастыря через мрачные длинные коридоры лавры.
Монастырская трапезная представляла из себя большой тёмный зал, тускло освещавшийся немногочисленными лампадами.
– Плохо со свечами, – сказал отец игумен, повернувшись к князю. – Татары пожгли все наши сёла и пасеки. Почти нет воска. Приходится жечь сальные свечи и лампадное масло. А от этого только копоть и чад! Но  делать нечего!
Богатый стол, уставленный многими блюдами, удивил Михаила Всеволодовича.
– Значит, тебе удалось спасти харчи? – воскликнул он весело, потирая руки. – Давненько так не трапезовали!
– Слава Господу, что татары не едят нашу пищу, – улыбнулся игумен. – Рыба у них несъедобна! Они отняли у нас просо, рожь и всю пшеницу! Остался только горох… Слава Господу, что помог местный купец Илья! Пожертвовал зерна нашей обители… А то бы пришлось остаться без просвирок!
– Купец Илья! – воскликнул Ермила, сидевший рядом с княжичем Романом. – Так где же он теперь, святой отец? Я проезжал тогда через пустырь, но купеческого дома не нашёл!
– Как же ты найдёшь этот дом, – усмехнулся игумен, – если горожане сожгли его? А купец перед этим сбежал!
– Сбежал? – удивился Ермила. – От кого же? От татар? Но они ведь не тронули ни его, ни усадьбу! Что же тут у вас случилось?
– Ну, это дело прошлое, – пробормотал седой старец. – Местные жители узнали об их дружбе с татарами и разом напали на усадьбу купца! Ты же знаешь, как наши люди пострадали от татар? Им стало обидно, что иные русские люди водят дружбу с лютыми врагами…
– Кто же из них пострадал, отец? – спросил вдруг княжич Роман. – Жив ли тот  купец?
– Я же сказал, что он сбежал! А покойники ведь не бегают! – усмехнулся настоятель лавры. – Смылся со всеми своими домочадчами и добром. Не оставил даже куны для православной церкви! Когда наши городские жители осадили его с семьёй в усадьбе, купец вышел к ним, голодным, и пообещал им зерна. Ну, те и согласились. Тогда слуги купца дали им несколько мешков с зерном, а ночью, когда никто ничего не подозревал, они уехали далеко на север… Погрузили своё имущество и несметные богатства на тяжёлые телеги да укатили… Купцы есть люди лукавые! Не оставили даже зёрнышка! А когда киевляне утром опомнились и собрались сделать новый налёт на купеческий дом, было уже поздно: от хитрого купца и след простыл! Тогда наши люди разгневались на его постыдный поступок и сожгли его дом с усадьбой. Мы, Божьи слуги, пытались это зло отвратить… Уж больно хорош был тот дом! Он бы пригодился теперь для нашего князя! А иначе придётся искать подходящее место!
– Ничего, отец, – буркнул Михаил Всеволодович. – Можно и в монастыре остановиться. Пусть же будет нам святая обитель кровом и защитой!
– Нет, великий князь! – возразил лаврский настоятель. – Здесь нет места для твоей семьи! Тут холодно и очень сыро… Это нам, Божьим людям, не пристало жить в холе и неге. А тебе…
– Пока будете жить на острове, – вмешался в разговор сидевший рядом с игуменом монастырский казначей. – Там сохранился большой каменный терем, прямо напротив городских развалин. Когда-то наш митрополит сдавал его в наём богатым купцам… Там на крыше есть святой крест, такой же как над Божьей церковью. Этот крест и спас большой терем от поганых татар. Они разграбили имущество, но дом не тронули…
– Вот тебе и жильё! – обрадовался игумен. – А там отстроим город и возродим терем святого Владимира! Ничего, всё наладится. Вот простит Господь наши грехи и заживём по-прежнему! Надо только чтить нашего Господа и соблюдать заветы святой православной церкви!
Когда Ермила, следуя за княжичем Романом, вышел на улицу, он почувствовал облегчение. Ему едва удалось усидеть в душном монастырском здании. Да и отец игумен не понравился брянскому ополченцу. Особенно его отношение к семье вщижского купца. – Ишь, записали Илью Всемилича в татарские соглядатаи! – думал Ермила. – Чего только не бывает от людской злобы и зависти! Уж какой был добрый и щедрый тот купец к простым людям! Ни одного он не обидел, а тут – такая ненависть!
…Прошло около месяца. Князь Михаил Всеволодович с семьёй недолго пожил в сырых монашеских кельях. Тем временем монахи вместе с уцелевшими, чудом спасшимися от татар мужиками, привели в порядок каменный дом, о котором говорил монастырский казначей, и князь со своими домочадцами перебрался туда. Но не успели они прожить и дня на новом месте, как вдруг неожиданно к ним приехал из Чернигова княжич Ростислав.
Затворившись в великокняжеской светлице, князь Михаил долго беседовал со своим старшим сыном.
– Насмотревшись на развалины Чернигова, батюшка, – сказал Ростислав, - я решил поехать в мой Луцк! А там увижу, как устроить свои дела!
– Ну, что ж, сынок, благослови тебя Господь! – согласился с ним отец. – Тогда сбереги всё то, что подарил тебе этот глупый князь Даниил! А если получится, так и приумножь…
– Я знаю, батюшка, – улыбнулся Ростислав. – Плохи дела нынче у Даниила! Как я узнал, ему уже не повинуются ни Галич, ни Перемышль! Я думаю, что смогу договориться с галицкими боярами! А когда я стану великим галицким князем, угорский король, без сомнения, отдаст за меня свою дочь! Что мне тогда этот Луцк?
– Тогда старайся, сынок, – промолвил на прощание великий князь. – Я не думаю, что  мы совершаем великий грех из-за этого Даниила! Да и кто он такой? Мой дальний племянник! И годами я постарше его! Поэтому, поступай так, как знаешь!
…Когда Ростислав Михайлович уехал, великий князь Михаил позвал к себе своего второго сына Романа.
– Слушай же меня, сынок, – сказал старый князь. – Ростислав вернулся из Чернигова! Теперь он уезжает в Луцк. Значит, в Чернигов придётся ехать тебе! Не следует оставлять наше родовое гнездо без князя! Надо навести там порядок! Тебе предстоит возродить разрушенный город! Это будет тебе по плечу, сынок.
– Хорошо, батюшка! – кивнул головой княжич. – Тогда я поеду в Чернигов. Однако у меня нет права на обладание этим городом! Если ты восседаешь в Киеве, значит, Чернигов становится вторым по значению городом. А после тебя мой дядя Андрей – старший в роде, или, на худой конец, мой брат Ростислав! Почему же ты не пригласишь дядю Андрея в Чернигов, или зачем тогда отпустил Ростислава в Луцк?
– Ты прав на этот счёт, сынок, – покачал головой князь Михаил. – Но разве ты не видел по дороге, что стало с южными городами? Одни развалины и покойники! Из-за этого мы не заходили в те сожжённые города, встречавшиеся на нашем пути… От трупного смрада кружилась голова! В Чернигове же Ростислав увидел огромное пепелище… Вот он и не захотел пребывать в нашей разорённой земле… Он захотел поискать удачи в Угории… Ну, а если говорить о князе Андрее, то тебе следует знать, что он не из нашей семьи, а, так сказать, «отрезанный ломоть»!
– Так, значит, Ростислав уезжает в Угорию? – удивился княжич Роман. – А я думал, что он будет княжить в Луцке! А в Угории идёт жестокая война! Там татары безжалостно разоряют их землю! Говорят, что они сожгли Пешт и разрушили другие города!  Там хватает своих развалин и смрадных трупов!
– Но наш Ростислав так не считает и верит в силу угорского короля, – покачал головой Михаил Черниговский. – А теперь он войдёт в Галич… Его зовут туда местные бояре. Они не приняли князя Даниила и обиделись, что тот покинул свой город накануне татарского вторжения. Ну, тогда Ростислав отстроит сожжённый татарами Галич и станет великим галичским князем. А там и король Бела одолеет поганых… Вот и сумеет тогда наш Ростислав жениться на королевской дочери. Он мечтает о ней не один год…
– Но не такой же ценой, батюшка! – воскликнул Роман. – Это же – клятвопреступление, великий грех! Разве можно так поступать с князем Даниилом?
– Это не грех, сынок, – нахмурился Михаил Всеволодович, – но поступок мудрого человека! Я старше этого Даниила и по возрасту, и по положению! Значит не я его, а он меня должен слушать! И я рассудил, что Галич по праву принадлежит нашему Ростиславу! Ты поменьше думай о том, чего не понимаешь, а лучше выполняй мой приказ и поезжай в наш славный Чернигов! Теперь ты не княжич, но князь!
Молодой князь Роман, выйдя из отцовской светлицы, устремился вниз по каменным ступеням и, выбежав во двор, увидел Ермилу, стоявшего около большого, обгоревшего дерева, покрытого, к всеобщему изумлению, пышной, ярко-зелёной листвой.
– Ну, что теперь будем делать, Ермила? – громко сказал он, подозвав мановением руки рослого мужика. – Батюшка приказал мне ехать в Чернигов на княжение! Может поедем туда прямо сейчас? Пусть будем целый день в пути, но не хочется откладывать поездку…
– Не знаю, княжич, – пожал плечами Ермила. – Наш Чернигов пострадал ещё больше, чем Киев! Там, говорят, не уцелело ни одного дома, одни только церкви стоят! Где же тогда жить со всеми людьми?
– Однако же батюшка меня туда посылает..., – пробормотал княжич. – Теперь я буду черниговским князем! Давно уже пора! Ростислав в мои годы покняжил не только в Великом Новгороде, но даже в Галиче!
– Что ж, княжич, слово твоего батюшки – закон! – молвил Ермила. – Если он так решил, значит, так тому быть! Но я советую тебе не спешить. Да  уведоми свою молодую супругу, чтобы готовилась к отъезду… Твоя прекрасная жена сильно исхудала. Такая молодая, красивая, а уже немало натерпелась горя в тяжёлых странствиях!
– Моя супруга, кажется, опять отяжелела, Ермила, – улыбнулся Роман, – потому она так пострашнела… Что ж, такая у всех жёнок судьба… Думаю, что к зиме она разрешится. Не стоит об этом беспокоиться. Моя маменька, как я помню, ходила последним Юрием до самых родов, не отлёживалась… И ничего… Значит, так и должно быть!
– Я не вправе учить тебя, княже, – покачал головой Ермила. – Ты нынче для меня как бы великий князь, а твоё слово, стало быть, закон! Сейчас мое дело – дать тебе полезный совет, а уже сам тогда решай, слушать меня или нет!
– Значит, ты советуешь не спешить с отъездом?
– Воистину, так, княже!
– Ну, что ж, – кивнул головой Роман и направился к своей лошади, – пусть так и будет!
…Через несколько дней ранним утром молодой князь Роман со своими сверстниками-дружинниками, женой Анной и Ермилой, попрощавшись с Михаилом Всеволодовичем и матерью, отправились в Чернигов. Ехали верхом по большой, хорошо просохшей после таяния снегов, дороге. Было тепло, солнечно. Сначала следовали берегом Днепра, затем Десны, а потом резко повернули на север и поскакали прямо через большие лиственные леса по заросшим молодой травой лесным тропам, местами заваленным большими и малыми древесными стволами.
– Вот, княже, тебе причина, почему татары не пошли на Великий Новгород, – сказал как-то Ермила, вскочив на коня после очередной очистки завала. – Не крепко-то наездишься с нашими дорогами и болотами! А татарам нужен стремительный набег! А какая тут быстрота с нашими лесами? Успевай лишь слезать да деревья оттаскивать!
– Да, татары немало повоевали ещё до Чернигова, – добавил, подумав, молодой князь. – Ну-ка же, разорили все рязанские и суздальские земли! Да народу уймищу поубивали! Их проклятые мечи затупились от людской крови!
– Да, княже, они хорошо воюют! Мы были неготовые к этому татарскому вторжению. Это могучие воины! – промолвил Ермила. – Ну, ничего, мы, русские люди, скоро научимся побеждать их. Научились же громить поганых печенегов и половцев, как говорил славный отец Игнатий!
– Я помню отца Игнатия! – воскликнул Роман Михайлович. – Он был когда-то наставником моего брата Ростислава. Ласковый такой и очень грамотный священник!  Он ещё был не старым, когда черниговский владыка отослал его в отдалённую лесную усадьбу, Брянск, как ты мне однажды напомнил. Да вот усадьба эта в город превратилась… Не знаю, отчего тогда владыка обиделся на отца Игнатия… Говорили, что того мудрого Игнатия уважали больше, чем самого владыку. Вот и позавидовал якобы епископ его заслуженной славе…
– А как же тогда великий князь? – удивился Ермила. – Что же он не оставил при себе отца Игнатия? Хороший наставник и советник – это очень важное дело!
– Что тебе сказать? – пробормотал молодой князь. – Мой батюшка очень набожный и верит каждому слову старшего священника. Он особенно верил своему духовнику, тому покойному греку! Из-за него мой батюшка покинул Киев перед нашествием татар, прислушавшись к словам премудрого грека о конце света и Божьей каре от татар… Думаю, что отец Игнатий не стал бы проповедовать непротивление поганым!
– Вот и сидит он сейчас в Брянске, – кивнул головой Ермила, – пребывая в почёте и уважении. Сам Ефим Добрынич, воевода и управляющий, советуется с ним!
– Воевода и управляющий, – повторил Роман Михайлович. – Думаю, что он заслужил эти громкие звания! Ну-ка,  возвёл новый город!
– Да, княже, и как возвёл! – улыбнулся Ермила. – Теперь, я думаю, что  Брянск будет  позначительней, чем Киев и Чернигов! Пусть невелик город, но богат и многолюден! Вот куда бы тебе пойти княжить, а не на это страшное пепелище! – С этими словами  разговор внезапно прервался. Лес кончился, и перед взором молодого князя предстал в сумерках и речном тумане большой, чёрный, лежавший в руинах город. Зрелище было такое печальное, что князь Роман взялся рукой за грудь в том месте, где билось сердце, и с горечью произнёс: –  Вот  какое у меня теперь княжение! Да ещё стольный город!
На огромной серой поляне, окружённой лишь чёрными следами от некогда возвышавшихся крепостных стен, стояли большие, потемневшие и посуровевшие, одинокие без изб горожан, православные церкви. Даже травы, которая в изобилии произрастала по берегам протекавшей рядом Десны, не было видно на пепелище.
– Вот уже прошло два года после татарского погрома, – подумал Роман Михайлович, – однако зрелище такое, как-будто город был сожжён только вчера!
– Увы, княже, – громко сказал ехавший рядом Ермила, когда отряд вошёл в город, – нерадостно твоё назначение!
–  Послушай, Ермила, – Роман Михайлович приостановил ход своего коня. – А может мне лучше пойти отсюда на славный Брянск? Тут, как я вижу, делать нечего. Батюшка насмеялся надо мной!
– Не спеши, княже, – молвил с озабоченным видом Ермила. – Сначала исполни волю своего батюшки, а потом уже поступишь так, как посчитаешь нужным. Оно конечно, разве это княжение, когда твой стольный город лежит в руинах? А вот Брянск… Он достоин быть столицей всей черниговской земли!
– Ох, уж эта воля батюшки! – махнул рукой рассерженный князь. – Разве он даст мне хорошее назначение? А там я ещё виновным во всех делах стану! Этому не быть: я здесь не останусь и, без лишних слов, пойду в Брянск!
– Погоди, княже, – заволновался Ермила. – Не думай, что это я посоветовал тебе перечить отцу! Отцовская воля – закон!
В это время неподалёку раздалось пение, и из большой краснокирпичной церкви навстречу всадникам вышли священники, монахи и немногочисленные прихожане.
– Слава вам, русские воины! – громко произнёс, как пропел, красивым звонким голосом высокий молодой священник. – Кто вы и куда путь держите?
– Славный князь Роман Михалыч, сын великого князя Михаила,  со своей супругой идут в стольный город…, – начал говорить выехавший вперёд Ермила, но молодой князь перебил его. – Брянск! – сказал он вдруг громко и сам изумился своей решимости и твёрдости.
– Да благословит вас Господь! – промолвил священник. – Просим в наш святой храм и на скромную трапезу!
…Вечером, сидя за столом в небольшом, только что построенном домике отца Аристарха, Роман наставлял своего дружинника.
– Завтра поутру, Дарко, поедешь с посланием к моему батюшке! – говорил молодой князь. – Поведаешь ему, что мы благополучно добрались до Чернигова, но нашли здесь одни развалины… Ну, а потом, – Роман немного подумал и с улыбкой посмотрел на Ермилу, – скажешь батюшке, что я поехал оттуда дальше вверх по Десне, к Брянску. Там, скажешь, я и буду княжить! Пусть невелик город, но зато настоящий! Понимаешь?
– Понимаю, княже, и скажу всё так, как ты мне велишь, не упущу ни единого слова! – с готовностью ответил Дарко.
– Ну, а теперь иди, готовься к поездке. А потом приедешь ко мне уже в Брянск… Однако же, подожди, – Роман о чём-то вновь подумал. – Да возьмёшь с собой ещё  троих молодцев. Одному в дороге опасно. А вчетвером вы спокойно доберётесь до Киева или до руин того славного города… Ну, а потом…сами найдёте Брянск. Он там подальше, вверх по Десне! 
– Слушаюсь, княже!
В это время в избу вошла своей плавной походкой княгиня Анна. Молодой супруг уже сообщил ей о своём решении, и она пришла поддержать его в трудный момент.
– Какой же ты у меня умница, Романушка! – сказала она ласково, обнимая мужа. –  Так похож на моего батюшку! Такой же сильный и…красивый!



























УДЕЛЬНЫЙ
БРЯНСКИЙ
КНЯЗЬ


Книга 2















Г   Л   А   В   А    1

П Е Ч А Л Ь Н О Е    И З В Е С Т И Е

В погожий октябрьский день 1246 года к стенам брянской крепости подъехал одинокий вооружённый всадник. Судя по одежде, посеревшей от пыли, и усталому виду, он ехал давно и издалека.
– Кто ты и зачем пожаловал?! – последовал громкий окрик со стороны Покровских ворот.
– Я – посланник великого князя Андрея, Мирослав! Еду из Чернигова! – резко выкрикнул неожиданный гость. –  До князя Романа с вестью!
Ворота заскрипели и открылись. Выскочившие ко рву воины завертели ручку рычага. С визгом потянулись вниз толстые ржавые цепи и небольшой, но прочный мостик, опустился на берега рва. Всадник быстро проскочил по шатким доскам и въехал в крепость. Тут же к нему подбежали здоровенные мужики из княжеской прислуги и взяли коня под уздцы. Суровый воин спешился и в сопровождении двоих охранников направился в сторону княжеского терема. Пройдя шагов двести от ворот и обогнув Покровскую церковь, Мирослав приблизился к высокому, изукрашенному резьбой терему с начищенной до блеска медной крышей, и вошёл внутрь. Здесь его ждали заранее оповещённые княжеские слуги.
– Здравствуйте, люди князя! – громко сказал Мирослав и поклонился троим рослым бородатым воинам, одетым в добротные тёмно-коричневые кафтаны.
– Будь здоров и ты, посланник князя Андрея! – сказал самый старший из встречавших, темноволосый и широкоплечий, и показал рукой на скамью, стоявшую прямо напротив входа. – Присядь и пока подожди: Роман Михалыч сейчас занят.
– Я пришёл с горькой вестью! – буркнул Мирослав. – Хотя,  ладно, подожду… С этим нечего спешить!
– А что приключилось? – вздрогнул старший слуга Романа и перекинулся взглядами с другими встречавшими. – Неужели беда с нашим великим князем Михаилом? Он ведь нынче в поганой Орде!
– Угадал, княжеский слуга, – потупил взор неожиданный гость. – Нет теперь великого князя Михаила! Он убит татарами!
– О, Господи! – простонали в один голос княжеские люди. – Горе-то, горе какое!
– Погодите стенать! – первым опомнился старший. – Надо сейчас подумать, как спокойней и тише поведать об этом горе князю. Это – тяжёлый удар для него!
– Тогда сам и поведай, Ермила Милешич, – пробормотал стоявший сзади княжеский дружинник Бровко. – Тебе не впервой говорить князю правду!
– Оно так, Милешич, – кивнул головой другой встречавший, Воислав. – Ты умеешь говорить с нашим князем, вот и подготовь его к печальному известию.
– Ладно, что уж тут…, – грустно молвил Ермила. –  Пойду посоветуюсь с Ефимом Добрыничем. Уж он-то зря слова не скажет!
…Княжеский воевода Ефим сидел в простенке на большой скамье вместе с остальными княжескими советниками и ждал, когда князь Роман освободится. Брянский князь в это время обсуждал со своей женой дела по дому, периодически вызывая слуг и давая им различные указания. Время тянулось медленно, и лучшие княжеские люди скучали, думая каждый о своём. В княжеском тереме не разрешалось громко говорить: когда князь Роман был занят, он не любил излишний шум…
…Много событий произошло с того времени, как юный шестнадцатилетний Роман Михайлович, отказавшись от отцовского назначения в Чернигов, самовольно приехал в свой Брянск. Великий князь Михаил тогда сильно обиделся на сына, но мешать ему не стал: пусть правит глухоманью, если такой непослушный!  Ефим Добрыневич помнил тот день, когда стройный, румяный юноша с красавицей женой вошёл в только что построенный терем. С ними прибыл и «воскресший из мёртвых» Ермила, увидев которого, брянский воевода даже прослезился от радости. Князь Роман Михайлович тогда горячо благодарил Ефима за уютный дом, так кстати срубленный!
Многому дивился юный князь, обходя и брянскую крепость, и городок! Всё ему нравилось в установлениях отцовского воеводы.
– Теперь ты мой воевода! – сказал как-то молодой князь Ефиму после очередного осмотра брянских укреплений. – Будешь ведать ратными делами…
– Я привык тут ко всему, княже, – ответствовал ему тогда Ефим Добрыневич. – Был я управляющим, воеводой и наставником! Уймищу народа научил уму-разуму! Но я уже стар…
– Ты ещё не стар, Ефим Добрынич,  – улыбнулся князь Роман, – однако тебе не справиться, конечно, со всеми делами! Надо тебе помогать! Ну, а кого бы ты посоветовал назначить управляющим моей вотчины? Есть ли у тебя такие надёжные люди?
– Люди-то есть, княже, – улыбнулся Ефим, – однако же нет человека лучше Ермилы!   
– Ермила сейчас мой первый советник, – покачал головой князь Роман. –  А дела земли и двора  требуют немало времени. Надо, чтобы ими ведал кто-то другой!
– Тогда подумаем и поищем, – тихо сказал Ефим. – Найдём  управляющего, если нужно. Там будет видно.
Так ничего и не изменилось. Брянский воевода был незаменим и отвечал за всё. Вплоть до поисков бабки-повитухи для княгини.
Раньше в крепости жила известная в своём деле знахарка, которая принимала роды у жён здешних воинов да и у молодой супруги самого Ефима Добрыневича. Однако с приездом черниговского епископа Порфирия, который стал строго блюсти христианские порядки, бабка-повитуха, не ходившая в церковь и оставшаяся верной своим старинным славянским кумирам, покинула городок и скрылась неизвестно где. Пришлось искать новую знахарку. К счастью, оказалось, что жена недавно взятого на службу к Ефиму глуховского беженца Милорада, Мирина, кое-что знала во врачевании и в своё время помогала опытной глуховской бабке-повитухе принимать роды. Вот она и занялась роженицами и, в первую очередь, княгиней Анной.
Вторые роды супруги брянского князя, проходившие  в ноябре 1241 года, были тяжёлыми и долгими. Почти два дня промучилась молодая женщина, прежде чем родила слабенькую, хилую дочь. Княгиня едва не умерла от мук и истощения, и лишь неусыпный уход трудолюбивой и заботливой Мирины позволил сохранить ей жизнь. А вот выходить княжескую дочь не удалось. В самый разгар декабрьских морозов новорожденная неожиданно заболела и скончалась, внеся смятение и тоску в молодую княжескую семью.
Однако не успела княгиня Анна выздороветь от перенесенных страданий и утешиться от своего горя, как снова забеременела, и к осени 1242 года у князя Романа появился сын, которого назвали Михаилом  в честь святого покровителя великого черниговского князя.
Княгиня Анна не кормила своих детей грудью, поскольку это не было принято в княжеских семьях. Поэтому Ефим Добрыневич подыскал и привёл в княжеский терем молодую здоровую женщину из Городца, которая и выкармливала княжича Михаила.
Гибель первой княжеской дочери во время странствий по Польше и безвременная кончина второй не остались без тревог и подозрений.
В семье князя и среди его ближайшего окружения считали, что кто-то сглазил княгиню.
Слухи ходили разные. Кое-кто обвинял в сглазе галицких бояр и семейство князя Даниила. Были и такие, что ссылались на некое проклятие покойного отца Питирима.  Вспоминали даже владыку Порфирия, который уехал с обидой из Брянска. Ведь черниговский епископ  безуспешно жаловался князю Роману  на Ефима Добрыневича, что-де брянский воевода привечает всяких язычников, богохульников, плохо соблюдает христианские обряды и лишь в большие праздники посещает расположенную рядом с его домом Покровскую церковь. Не забыл владыка и когда-то состоявшегося в воеводской трапезной разговора с богохульником Милорадом, осмелившимся осудить и князей, и саму церковь за непротивление татарам. И на его жену Мирину косился со злобой Порфирий: сама красота этой женщины казалась епископу опасной и греховной!
– Прогони их, воевода, – говорил владыка Ефиму Добрыневичу, – пока эта нечистая сила не наделала бед!
Но брянский воевода пропустил мимо ушей слова мудрого наставника и лишь только посмеялся над ними.
Не поддержал Порфирия и брянский князь Роман. С самого начала он неохотно выслушивал поучения черниговского епископа, а когда последний упомянул о своей дружбе с покойным отцом Питиримом, которого Роман считал главным виновником отцовского бегства от татар, молодой князь совершенно перестал с ним считаться. В довершение ко всему он ещё и оскорбил владыку, с горячностью посоветовав ему не вмешиваться в дела управления уделом, а заниматься только церковью.
– Не трогай моего воеводу Ефима, – сказал тогда князь Роман. – Это нужный моей вотчине человек! Или ты не видишь, владыка, сколько всего сделал тут Ефим! Целый город воздвиг из деревеньки! Да как его укрепил!
Порфирий после этого неприятного разговора стал собирать свои вещи и дня через три отъехал назад в Чернигов. Он долго потом жаловался великому князю Михаилу на его сына Романа, ездил и в Киев с назиданиями, но ничего не добился. Михаилу Всеволодовичу было не до него.
Положение и Киева, и Чернигова, лежавших в развалинах, да и всех южных русских городов, было незавидным. Татары, повоевав на Западе и разгромив несчётное множество царств-государств, вернулись вскоре в великую степь, где на берегах Волги их полководец Бату основал своё собственное царство – Давлет-эт-Кыпчак – называемое в разговорах Золотой Ордой. Все князья северо-восточной Руси отправились на поклон к могучему владыке. Одним из первых побывал в Сарае-Бату и великий суздальский князь Ярослав Всеволодович, лютый недруг Михаила Черниговского.
В 1243 году хан Бату, которому понравился князь Ярослав за покорность и щедрость, объявил его великим киевским князем и повелителем всей Залесской Орды, как называли Русь татары. Ярослав, получив ханский ярлык, немедленно направил своих посланников в Киев.
– Пусть не ради славы, но для позора Михаила Черниговского займу Киев! – радовался Ярослав Всеволодович.
Михаил был вынужден смириться. Против воли татарского хана он был бессилен. Пришлось уезжать, скрепя сердце, в свой ещё более разорённый Чернигов. А в Киеве сел наместник Ярослава Суздальского – малоизвестный боярин Дмитрий Ейкович. Насмеявшись над князем Михаилом, Ярослав Всеволодович даже не пожелал послать в Киев кого-нибудь из своих родственников-князей!
Неудачно складывались и дела старшего сына князя Михаила и брата Романа Брянского – Ростислава. Несмотря на то, что ему удалось получить помощь войсками от короля Белы, он ничего не добился в походах против своего дяди Даниила Галицкого. Даниил Романович умел воевать!  Ни разу Ростиславу не удалось надолго усидеть в галицких городах. Он из года в год совершал набеги на Галицию, но ни венгерские, ни польские полки не помогали! Даже татар разгромил отчаянный Ростислав в 1243 году под Борку, когда, уверенные в своих силах степняки, пренебрегли им и не подготовились к сражению. А вот с дядей ничего у Ростислава не выходило! Зато в это время преуспели суздальские князья, вассалы Ярослава Всеволодовича – Владимир Константинович, Борис Васильевич и Василий Всеволодович. Через год после успешной поездки в Орду князя Ярослава они побывали в Сарае-Бату и, обязавшись выплачивать регулярную дань хану, тоже получили ярлыки на право княжения в своих уделах.
В 1245 году Ростислава Михайловича вновь постигла крупная неудача. У города Ярославля-Галицкого его опять разбил князь Даниил. На этот раз битва была жестокой и кровопролитной. С Ростиславом в одних рядах сражались лучшие воины из Венгрии, Польши и даже…галицкие бояре со своими отрядами. К тому времени Ростислав был уже зятем венгерского короля: накануне вторжения в Галицию Бела IV, наконец-то, согласился на этот брак. Но разгром под Ярославлем вновь ухудшил положение едва не попавшего в плен Ростислава, который при дворе венгерского короля оказался на положении бедного родственника.
Расстроенный неудачами старшего сына, князь Михаил Черниговский с горечью узнавал о дипломатических успехах суздальских князей и мысленно сравнивал их положение со своим.
– Съездил бы ты, княже, в Орду, – говорили ему черниговские бояре, – и попросил бы там татарского царя, чтобы дал тебе грамоту… Ничего не поделать против его силы… Надо бы смириться…
Лишь один верный князю Михаилу боярин Фёдор отговаривал его от этого шага.
– Не простит тебя, княже, царь Батый за своих послов, – предостерегал его Фёдор. – Вовек он не даст тебе грамоту… Надо или к уграм уезжать, к твоему сыну Ростиславу, или к ляхам… Не будет нам тут жизни!
– Ничего, Фёдор, – грустно ответил тогда  князь Михаил. – Всё пройдёт под Божьим солнцем, авось забудет царь Батый былую вражду и простит меня? Вот он разгромил суздальскую землю, а сейчас жалует тамошних князей! Может съездить мне в Орду? Ни один князь там пока не пострадал…
– А как же Мстислав Рыльский? – возразил Фёдор. – Разве татары не казнили его?
– Это было давно! – покачал головой Михаил Всеволодович. – Прошло уже почти четыре года. Тогда и Орды этой ещё не было!
– Однако же некому поручиться, что этот царь будет ласков и уступчив, великий князь, – ответил Фёдор и грустно опустил свою седую голову.
– Это так! – ответил сам себе князь Михаил.
Тут же вскоре прискакал гонец из Брянска, сообщивший Михаилу Всеволодовичу о рождении у  князя Романа второго сына – Олега.
– Князь Роман зовёт тебя в славный Брянск, – говорил посланник. – Бросай же, великий князь, свой Чернигов и приезжай в наши глухие леса. Мы там сами себе хозяева!
– Этому не бывать, – решил Михаил Всеволодович. – Если уже ехать, то к моему любимцу Ростиславу. Разве он не зять угорского короля? – И князь Михаил со своими боярами и лучшими дружинниками поехал в Венгрию. Крадучись, осторожно объезжали черниговцы галицкие города и земли, не желая встречаться с людьми князя Даниила. Хоть и показывал на людях черниговский князь уверенность в своей правоте по отношению к Даниилу Галицкому, в душе он чувствовал глубокую вину и испытывал муки угрызения совести.
С большим трудом черниговская знать добралась до венгерской столицы, но здесь, увы, Михаилу Всеволодовичу не оказали должного почтения ни сын, ни венгерский король.
Его любимый Ростислав, с детства привыкший к похвалам отца и не знавший строгости, во всех своих неудачах винил только его, считая, что отцовское прямодушие, бесхитростность и чрезмерная гордыня привели не только к разгрому  Киева и Чернигова, но и к потере былой славы великих черниговских князей. Сам же король Бела и его придворные смотрели на князя Михаила как на изгоя, приехавшего на чужбину просить милостыню.
И отчуждённое молчание Ростислава, и открытые насмешки венгерской знати глубоко оскорбили Михаила Всеволодовича. Он долго не прожил у венгров и, видя такое к себе отношение, решил вернуться назад в разорённый, но свой, русский Чернигов. Однако и здесь он оказался не у дел. В Чернигове в это время пребывали татарские баскаки, переписывавшие население, которые потребовали от князя Михаила, чтобы он поехал к хану Бату за ярлыком.
– Нет тебе тут ни места, ни жизни, – сказали они, – пока великий государь не пожалует тебе город или удел!
Шёл сентябрь 1246 года. Было тепло, солнечно, пахло душистым луговым сеном. Князю не хотелось ехать в Орду. Он долго советовался со своими боярами и священниками. Большинство из них считали поездку в Орду необходимой. Но самые преданные, в том числе боярин Фёдор, как и прежде, были против этого.
– Лучше уйти к ляхам, – говорил Фёдор, – или к твоему сыну Роману в глухие леса, где можно спрятаться от поганых, чем ехать на верную смерть.
Но последнее слово, сказанное владыкой Порфирием, решило дело.
– Поезжай, княже, – сказал черниговский епископ. – У тебя нет другого пути. Я сам побывал в татарском плену и видел их царя Бату. Он – истинный Божий ставленник! Он тебя простит и пожалует владениями, если это будет угодно Господу!
И вот князь Михаил, помолившись Богу и отстояв в церкви целую службу,  собрал всех своих надёжных людей и отправился с ними к берегам Волги. В тот же день в Брянск к князю Роману выехал черниговский гонец с известием об отъезде отца.
В Брянске это сообщение расценили как большое, невосполнимое горе.
– Мой батюшка обречён, – сказал с грустью князь Роман, а его молодая жена Анна горько заплакала.
– Понадеемся на Господа, княгинюшка, – пробасил тогда утешительно отец Игнатий. – Всё в Его руках… Может Он и спасёт нашего великого князя… А мы – помолимся!
Ефим Добрыневич и Ермила, пребывавшие тут же в княжеской светлице, молча перекинулись скорбными взглядами…
…И вот теперь сидел брянский воевода в длинном коридоре княжеского терема и думал грустную думу…
Послышались тяжёлые, неторопливые шаги. Ефим очнулся от своих мыслей и устремил взгляд в сторону лестницы. Оттуда поднимался княжеский советник Ермила. Приблизившись, он наклонился к уху воеводы и что-то прошептал.
– Ой, ли? – вздрогнул Ефим и перекрестился. – Царствие ему небесное! Господи, помилуй! Какое несчастье!
– Что делать? Как  же сказать об этом князю? – пробормотал Ермила.
В это время дверь княжеской светлицы открылась, и в темноту выглянул отец Игнатий.
– Ефим Добрынич! – громко сказал он. – Иди-ка сюда!
Воевода быстро вошёл в светлое помещение. Здесь у стола, располагавшегося напротив большого окна, в высоком кресле сидел князь Роман. Рядом с ним на самом краешке скамьи пристроилась молодая княгиня. Две служанки стояли у стены около княгини и, скромно потупив взоры, ждали хозяйских распоряжений.
Ефим остановился перед князем и, не мудрствуя лукаво, тихо сказал: – Княже, только что пришёл гонец от князя Андрея. Плохие вести…
– От князя Андрея? Из Чернигова? – удивился Роман Михайлович. – Что же он делает сейчас в Чернигове? Разве батюшка…, – лицо молодого князя потемнело. –  Значит, он не вернулся…от татар?!
– Не вернулся, княже, – с трудом выговорил Ефим Добрыневич. – Это пришёл вестник смерти! Убит твой батюшка, славный Михаил Всеволодыч!
Навзрыд, громко и протяжно зарыдала княгиня Анна, обхватив руками голову. Закричали, запричитали служанки, упав на колени перед хозяйкой.
Скупая слеза пробежала по щеке князя Романа, он сморщился, подавляя судорогу, исказившую его лицо, и с тяжким усилием выговаривая каждое слово, приказал: – Немедленно введите ко мне этого посланца!


Г   Л   А   В   А    2

Л Ю Т А Я   С М Е Р Т Ь

Болху-Тучигэн сидел у лакированного китайского столика в самом светлом помещении, отгороженном в центре большой юрты, подаренной ему ордынским ханом, и молча перебирал бумаги.
– Нельзя допустить, чтобы забылись дела великого Темучина и его славного внука Саин-хана, – думал он, – пока деяния этих мудрых правителей священны. Многим поколениям надо учиться на их примерах… Саин-хан, или славный Бату, прославлен не только своими боевыми победами, но и умением ладить с людьми, решать дела добрым словом. Пожалел ведь великий полководец коназов-урусов, когда они пришли с поклонами просить мира… И это тоже праведное дело! Не всегда же побеждать одним оружием! Пора управлять народами через слово и перо! Здесь, на берегах великой реки Итиль, как искони её называли древние народы, раскинул юрты блестящий город Сарай-Бату. Ещё один улус откололся от великого государства Чингиз-хана, образовав новое ханство. Ещё многое предстоит сделать, чтобы превратить ростки этого молодого государства в великое ханство, достойное своего основателя Бату. А для этого нужен присмотр за покорёнными землями. Но не хватает грамотных людей! Только ханьцы и слуги шаха, взятые в плен при разгроме богатого Хорезма, знают грамоту. Да надо переучивать этих ханских рабов на монгольскую письменность, не похожую ни на арабскую вязь, ни на ханьские причудливые знаки. Хоть и уважают монголы книжных людей, но сами не хотят овладевать грамотой. Молодым татарам по сердцу только смелые воины, послушные полководцам и знающие приёмы конного боя! Такому человеку нет преград в жизни. Сколько вышло тысячников и сотников из простых, но отчаянных воинов! Так и сам Темучин, несмотря на знатность своего рода, начинал свой путь с простого воина! А что такое книжный человек? Сиди себе и пиши-читай разные бумажки… Тихо и спокойно… Нет здесь ни молодецкой удали, ни смертельной опасности, притягивающих молодых и горячих степняков! Так вот и умрёшь среди пыли и бумажного хлама!
Да, плохо наше дело, если нет своих грамотеев, – рассуждал Болху. – Так наше правление может скоро стать ханьским или чжурчженьским. Инородцы уже давно обосновались в самом сердце великой Монголии! Кто не знает хитроумного Елюй Чуцая, главу писчей юрты великого хана? Что-то будет, если плодовитые ханьцы пустят свои корни и в ханстве нашего великого Бату?
В это время послышался шорох чьих-то лёгких шагов, и мысли Болху прервались. Крадучись, вошёл в комнату невысокий коренастый китаец с длинной чёрной косой, свисавшей с гладко выбритой головы.
– А, Цзян, это ты, – пробормотал Болху. – Зачем пожаловал?
Цзян Сяоцин, бывший денежник полководца Бури, низко поклонился. – Есть новости, Болху-сэцэн, – начал он, оглядевшись.
– Говори же, – кивнул головой Болху, а сам подумал: – Вот и помянул ханьца!
– Ты поручил мне наблюдать за твоим лютым врагом Мыхаылом, коназом Черныгы, – начал  чиновник, – с самого первого дня, как только великий Саин-хан, да будет он непобедим и здоров, и как потомок могучего рода, прославленного по всей земле…
– Хватит, Цзян, говори о деле, – поморщился Болху. – Мне не нужна пустая болтовня!
– Хорошо, пресветлый, зорко окидывающий умом наше бренное пространство, – поклонился хитрый китаец. – С того дня, как по приказу  великого Бату я переведён в твою безупречную палату, источающую благоухание и попирающую Вселенную безграничным умом твоих слуг, я неустанно слежу за Мыхаылом… Он снова в Черныгы и готовится ехать сюда! А может уже поехал!
– Так, так, – покачал головой Болху. – А ты проверил эти сведения? Разве ты не знаешь, что ненавистный мне Мыхаыл где-то очень долго укрывался?
– Он был у хана Угоры – Бэлы – которого разбил и поверг в прах наш славный государь, чей пресветлый лик указывает нам правильный путь…
– К кому же тогда ездил Мыхаыл, если тот злополучный хан повержен в прах, как ты только что сказал? – усмехнулся Болху. – Кто же тогда правит теми дикарями?
– Ну,…не всё бывает так, как хотелось бы, – замялся китаец.
– Разве ты не видишь, Цзян, что опять взялся за своё? Продолжаешь морочить мне голову пустыми словами! Запомни раз и навсегда: лесть нужна только повелителю! А я недостоин слушать сладкие речи, да и времени у меня нет: надо заниматься делами!
– Я это понимаю, славный и мудрый Болху-сэцэн, – улыбнулся китаец, изобразив на лице маску глубокого почтения. – Так вот, когда Мыхаыл прибыл в Черныгы, наши люди сказали ему, чтобы он ехал сюда, к нашему повелителю, за ярлыком!
– Наш повелитель прославлен не только своими делами, но и добротой! – нахмурил брови Болху. – А если он пожалеет этого старого коназа и подарит ему не только жизнь, но и его бывшие владения?  Мысли великих непостижимы… Как же я тогда отомщу убийце моего отца?
– Ну, выход можно найти всегда, – сказал Цзян Сяоцин. – Подумаем и пошлём навстречу этому Мыхаылу сотню лучших воинов: они и прикончат дерзкого коназа!
– Я сам хочу казнить этого злодея! – с горячностью промолвил Болху-Тучигэн. – Я давно мечтаю сделать подарок душе моего отца! Это будет славная жертва в саду загробного мира! Я сам рассеку грудь старого злодея и вырву его жестокое, коварное сердце!
От этих слов учёный китаец передёрнулся, и по его лицу пробежала гримаса отвращения. Однако он быстро подавил своё чувство, восстановив прежнюю маску преданности.
– Пусть так и будет, Болху-сэцэн, – поклонился он. – Я договорюсь об этом с Цэнгэл-батуром. Он подготовит своих людей к этому делу. Они захватят ненавистного коназа, а слуг его безжалостно перебьют! А мы потом скажем нашему повелителю, да будет он навеки славен своими деяниями, здоров, щедр…
– Ладно, Цзян, – перебил его Болху. – Я сам тогда договорюсь с великим полководцем. Он когда-то обещал мне отдать на расправу этого Мыхаила. Я сам тогда оправдаюсь в его смерти!
На следующий день, когда едва забрезжил рассвет, в юрту Болху-Тучигэна буквально ворвался учёный китаец, не соблюдая ритуала и привычной сдержанности.
– Болху-сэцэн! Болху-сэцэн! – закричал он, едва не задев ногами порога. – Беда приключилась!
Домочадцы знатного татарина спокойно восприняли шум: дело привычное!
Болху-Тучигэн  вышел из спальни в своём шёлковом зелёном халате, опухший от сна, но готовый хоть сейчас на коня.
– Ну, так что же там случилось, Цзян? – негромко молвил он, приблизившись к сжавшемуся в комок чиновнику. – Давай, говори!
– Дерзкий Мыхаыл объявился! И прямо здесь, в столице нашего великого государя! Значит, обошёл Цэнгэловых воинов! Уже знает и повелитель, что этот урус прибыл сюда с покорностью в сердце и дарами в арбе!
– Как же это могло случиться? Почему Цэнгэл не сдержал своего слова? Он нанёс мне неслыханную обиду! – вскричал Болху.
– Не спеши со словами,  славный Болху-сэцэн! – произнёс китаец с дрожью в голосе. - Цэнгэл здесь и ищет случай перед тобой оправдаться!
– Так он здесь, этот болван? Что ж, пусть войдёт!
Старый, но крепкий и бодрый, с морщинистым красноватым лицом монгол вошёл в юрту и склонился перед ханским вельможей.
– Живи до ста лет  и будь здоров, процветая при престоле нашего повелителя, Болху-Тучигэн! – громко сказал он без тени страха на лице. - Я пришёл сказать тебе, что сдержал своё слово, выследил коназа-уруса и довёл его с людьми до границ Золотого Ханства, но случилось то, что я никак не ожидал…
– Так что же случилось? – сердито бросил Болху. – Неужели урусы разбили вас?
– Ещё никто и никогда не побеждал воинов Цэнгэла! – гордо выпрямился суровый старик. – Скорей великая река потечёт вспять, чем побегут мои могучие воины! У этого коназа Мыхаыла есть пропуск от самого непобедимого полководца!
– Небывалая новость! – вздрогнул Болху. –  Откуда же у коназа-уруса ханская пайцза?
– Не знаю…, – поморщился старый вояка, – да и не моего ума это дело! Вот мы окружили людей того уруса и хотели перебить их… Но тот старый коназ распахнул на своей груди халат и буквально изумил моих людей… Мы увидели серебряную пайцзу! А это – воля нашего повелителя! Только наш могучий государь имеет право на выдачу такого пропуска своим верным людям! Я не в силах остановить такого всадника, если сам государь дал ему свободный путь. Не могу тронуть и его людей… Это – тяжкий проступок! А я – верный слуга моего повелителя!
– Вот шайтан, сущий оборотень! – выругался Болху. – Похоже, что хитрый Мыхаыл вырвется из моих рук! Но вот, где же он взял эту пайцзу? Хорошо ли ты её видел?
– Хорошо, Болху-сэцэн, – кивнул головой старый монгол. – Тут нельзя было ошибиться. Я запомнил на той литой табличке с ханскими буквами небольшую вмятую полоску! Пропуск особой важности!
– Небольшую полоску? – задумался Болху. – Скажи, а ты не заметил сверху, над полоской, большие точки, как бы вдавленные  в серебро?
– Заметил, точек было три, прямо над полоской!
– Эта пайцза купца Или, – подумал вслух Болху и вздрогнул. – Неужели старый коназ отнял пайцзу у моего друга? Что же он сделал с Илёй?
– Какие будут приказания? – остановил его рассуждения китаец. – Что же надо сделать, чтобы порадовать тебя, Болху-сэцэн?
– Вот что, Цзян, сходи к людям этого коназа и узнай, откуда у него та пайцза, – медленно произнёс Болху-Тучигэн. – А там мы сами придумаем, как поступить! Я не хочу упустить этого Мыхаыла! Пусть готовится к смерти!
Цзян Сяоцин согнул спину в глубоком поклоне и тихо исчез.
– А ты, Цэнгэл, посиди пока в моей юрте. Твоя помощь ещё будет нужна. Попей кумыса и отдохни!
Седовласый воин поклонился с радостной улыбкой: ещё бы, сам любимец повелителя разделил с ним кумыс!
К полудню в юрту к Болху вернулся чиновник-китаец. Подойдя почтительно к татарскому вельможе, сидевшему за столиком, он доложил без обиняков: – Коназ ответил с помощью толмача на все мои вопросы. Он добыл пайцзу он некоего Эрмылы, который, в свою очередь, получил её от купца Или в Кыеве…
– Не понимаю, – пробормотал Болху. – Зачем же Иля отдал мой подарок какому-то Эрмыле? Что же там произошло?
– Великий и мудрый, – вкрадчиво промолвил Цзян Сяоцин, приблизившись к самому уху ханского любимца. – У меня есть неплохой замысел, как расправиться с ненавистным тебе Мыхаылом.
– Говори же, – буркнул Болху.
– Все знают, как горд, заносчив и капризен коназ Мыхаыл! Но это ещё не всё! Этот старый баран верит всей душой в своего Бога… Он готов погубить себя, ради своей веры! Если мы попробуем надругаться над его Богом, то он тогда потеряет голову и забудет о смирении!
– Надругаться над Богом? – пробормотал Болху. – Это неудачная мысль! Боги для всех одни! У нас немало разных богов, но у нас тоже есть главный Бог! Разве кто знает, какая сила у их Бога? А значит, богов не надо раздражать! Повелитель многих туменов будет недоволен! Это плохой  замысел!
– Ну, тогда не станем обижать его Бога, – поморщился Цзян, – но лишь объявим волю могучего повелителя, чтобы тот глупый коназ поклонился нашим великим богам. Ну, вот, Богу огня или духам деревьев.
– Откуда же здесь, в бескрайней степи, деревья? – усмехнулся Болху.
– Но есть кусты вместо деревьев! Пусть же им поклонится, если ему дорога жизнь!
– Неужели ты веришь, что коназ-урус попадётся на эту нехитрую уловку? – с сомнением покачал головой Болху. – Разве кто откажется поклониться огню или кусту, спасая свою жизнь?
– Увидишь тогда, мудрый наставник: споткнётся коназ-урус о наших богов! – с уверенностью промолвил Цзян Сяоцин.
– Ну, ладно, увидим, – решил Болху-Тучигэн. – И если не удастся этот сомнительный замысел, придумаем что-нибудь ещё. Разве не так,  Цэнгэл-батур?
– Да, мудрый учитель, – промолвил монгольский сотник, сидевший на подушках в самом углу комнаты. – Однако ты бы лучше поговорил об этом с повелителем нашего Золотого Ханства. Зачем нужны все эти уловки, если он сам обещал выдать тебе этого злодея на расправу?
– Ты прав, старый воин, – промолвил с достоинством Болху. – Одно дело – наши замыслы, а другое – воля нашего повелителя! Попробую поговорить об этом с самим государем.
…На следующий день, 20 сентября 1246 года, когда ослепительный солнечный диск достиг самого центра осеннего неба, у юрты великого хана Золотой Орды столпились лучшие воины и приближённые. Прямо у входа выстроились в две шеренги отборные сотни  татарских лучников. Сверкало оружие, доспехи, золотые и серебряные украшения. Сам Саин-хан, великий Бату, сидел в большом мягком кресле на возвышении между шеренг своих воинов, окружённый  любимцами и советниками.
– Расступитесь и встаньте в один ряд! – приказал он своим полководцам.  –  Я хочу видеть всё!
Воинские шеренги развернулись в одну линию с троном повелителя посередине, и перед взорами степных завоевателей предстало довольно жалкое зрелище: в отдалении столпились в ожидании ханской воли скромно одетые черниговский князь и его люди. Русских было не больше двух десятков.
– Даже принарядиться не соизволили, – буркнул Болху, зная, что в полной тишине, окружавшей повелителя, его голос будет услышан. – Гордый этот коназ, очень гордый!
– Ты прав, славный мой Болху, – покачал головой Бату-хан. – Этот  Мыхаыл не похож на коназа Ярэславэ… А может его скромная одежда – знак покорности? Покорности ещё большей, нежели у того Ярэславэ? А, Болху?
– Не знаю, повелитель, но, судя по его гордому и надменному виду, это не так…
– Ну, что ж, тогда поговорим с коназом, – улыбнулся Бату-хан и морщинки на его лице разгладились.
– Нынче государь весел, – подумал Болху. – Неужели Мыхаыл спасётся?
– Великий и мудрый повелитель! – раздался вдруг неожиданный, довольно громкий голос ханского знахаря-шамана Гэмбэла. – Однако урус ещё не прошёл через огонь и не поклонился нашим святыням! Разве можно, ему, неочищенному, подходить к священному возвышению?
– Ну, что ж, обычай есть обычай, – кивнул головой Бату-хан. – Давайте, зажигайте костры. А урусу скажите, чтобы он кланялся нашим святыням, проходя  мимо них!
Гэмбэл с факелом в руках подошёл к большим связкам хвороста, лежавшим по обеим сторонам дороги, по которой должен был проследовать князь Михаил, и поджёг их. Огромные языки пламени взвились вверх.
– Эй, коназ! – крикнул подбежавший поближе к русским татарский переводчик. – Проходи промеж кострами. Кланяйся Богу-огню и очищайся от скверны!
Русские, стоявшие неподалёку от костров, о чём-то между собой заговорили. Затем от них отделились двое – князь Михаил и его верный боярин Фёдор – и быстро пошли в сторону огней. Вот они приблизились к бушевавшему пламени, вот и прошли между костров… Но князь не поклонился! Лишь боярин Фёдор сделал какое-то подобие поклона…
– Смотри, повелитель! – сказал, торжествуя, Болху-Тучигэн. – Вот и явил коназ-урус своё подлинное лицо: показал непочтение нашему Закону! Обидел наших богов и предков!
– Я так не думаю, – возразил спокойным голосом Бату. – Вряд ли коназ так глуп, чтобы совершить кощунство. Он просто не понял, как надо поклониться… Эй, Эльдэга! – крикнул хан, хлопнув в ладоши. Богато одетый вельможа приблизился к повелителю. – Подойди-ка к этому коназу и узнай, почему он не поклонился святому огню!
Эльдэга с переводчиком побежали к русским.
Князь в это время стоял рядом с боярином Фёдором, шагах в пятидесяти от ханского шатра. Когда татары приблизились к нему, он, выслушав их, прижал левую руку к сердцу, а правую устремил в небо и сказал: – Нет! Я могу поклониться вашему царю, кому сам Господь вручил судьбу земных стран, но христианин не служит ни огню, ни глухим идолам!
Эльдэга резко повернулся и побежал назад к татарскому хану, пересказав ему слова князя Михаила. Бату-хан пристально посмотрел на Болху-Тучигэна. Придворные зашептались, качая головами и поднимая руки то вверх, то вниз.
– Видишь, государь, какой на деле этот непутёвый Мыхаыл, – весело сказал Болху. – Не зря я просил у тебя его жизнь!
– Вижу я, что тебе не терпится отомстить за отца… И это похвально! – тихо сказал Бату. – Но здесь, понимаешь, нужно многое взвесить… Разве будет нам польза от казни этого коназа?
Болху помрачнел, но промолчал.
– А ты, повелитель, назначь ему ещё одно испытание, – прогнусавил вдруг стоявший рядом с Болху Цзян Сяоцин. – Пусть хотя бы кустам, духам деревьев, поклонится! Ну, а если он и тут проявит упрямство, тогда само Небо будет обижено! А за это ему – лютая смерть!
– Иногда благородным мужам полезны и жалкие твари, – улыбнулся Бату. – В лютый голод даже шакал съедобен! Что ж, последуем этому совету! Эй, Эльдэга, скажи-ка неразумному урусу, что он обязан чтить наших богов! Пусть же склонит свою упрямую шею перед священными кустами! Если, конечно, ему нужна жизнь!
В это время княжеская свита, в составе которой пребывали лучшие дружинники, бояре, священник и внук князя Михаила от дочери Марии, Борис Васильевич Ростовский, почувствовав беду, быстро пошла вперёд. Русские поочередно, проходя мимо костров, почтительно сгибались перед ними в поклоне, пока не приблизились к старому князю.
– Дедушка, великий князь! – рыдал молодой Борис Васильевич. – Поклонись их огням, послушай царскую волю! Смири гордыню, дедушка родной!
– Господь простит тебе этот грех,  великий князь! – вторил ему священник Митрофан. – Поклонись же, княже, ради Христа!
Тут как раз подошёл и рассерженный Эльдэга с переводчиком.
– Ладно, коназ, – сказал татарский сановник. – Великий Бату, милосердие которого безгранично, простил тебе отказ… поклониться священному огню. Однако сейчас ты должен хотя бы поклониться этих кустам, духам наших лесов! Усмири своё упрямство и склони покорно шею! А если не отринешь свои грубости, тебя ждёт смерть!
– Дедушка, милый, послушай его, не губи себя, – вновь заплакал князь Борис. – Что будет тебе от малого унижения?  Зато получишь великую милость!
– Не погублю своей души ради вас! – решительно возразил князь Михаил. – Да будет так! – И он стал срывать с себя княжескую мантию. На землю упала, блеснув на солнце, с оторвавшейся цепочки серебряная пайцза. Достав спрятанный на груди небольшой парчёвый мешочек, князь извлёк из него освящённые ещё владыкой Порфирием запасные «святые дары» – просвирку и маленький серебряный флакончик с вином. Движением руки он предложил Фёдору «вкусить таинств».
– Да, княже, – громко сказал Фёдор, – я от тебя никуда, вместе мы жили и вместе умрём!
Причастившись, Михаил Всеволодович и его верный слуга, не обращая внимания на оторопевших Эльдэгу, толмача и своих, русских, громко запели Давидовы псалмы. Пронзительные голоса, полные горечи, скорби и страданий, казалось, оживили безмолвную степь.
Эльдэга замахал руками и побежал к своему повелителю.
Услышав слова приближённого и раздражённый увиденным, Бату-хан, тем не менее, повёл себя на людях сдержанно и достойно.
– Ну вот, Болху, мой верный слуга, – грустно улыбнулся он, – сами боги отдают тебе коназа-уруса. Вот он Мыхаыл, бери его и карай! – С этими словами повелитель Золотого Ханства встал со своего трона и, подняв руку в знак приветствия подданных, молча удалился со своей главной женой в покрытую блестящим жёлтым шёлком юрту. Там, в глубине, он, окружённый теплом домашнего очага, уселся на подушки и долго слушал длинные, заунывные песни старика-акына, в которых воспевались славные деяния его деда Темучина, отца Джучи и походы самого Бату…
Тем временем Болху-Тучигэн подал знак, и толпа из заранее подготовленных к расправе татар быстро двинулась в сторону певших псалмы князя Михаила и боярина Фёдора. Двое здоровенных, зверского вида монголов с яростью набросились на несчастных и кулачными ударами в грудь, под самое сердце, сбили их с ног. Как горох посыпались на упавших остальные подбежавшие воины. Били беспощадно, ногами. Почти мгновенно тела непокорных русских были превращены в окровавленные, бесформенные обрубки.
– Эй, подождите! – раздался вдруг, в самый разгар жестокого избиения, громкий и грозный крик. – Это моя месть, а не ваша!
Разъярённые воины, привыкшие к повиновению, остановились.
Только один из участников расправы над князем не прислушался к словам ханского любимца. Это был бывший русский дружинник из Путивля, некий Доман, перешедший в лихие годы на службу ордынскому хану. Он неожиданно подскочил к телу старого князя и, выхватив меч, сразу же отсёк ему голову.
– Ах, ты, шайтан! – закричал Болху-Тучигэн. – Да как ты посмел! Это моё право!
Напуганный убийца упал на колени. Болху с яростью плюнул на него и, наклонившись к телу своего врага, схватил за волосы окровавленную голову. В полной тишине он размахивал над собой этим ужасным трофеем, а затем вдруг пронзительно захохотал.
– Слава Болху! – закричали окружавшие его татары. – Слава верному сыну великого отца! Да сохранится навеки величие твоего рода!
Швырнув голову князя на землю, Болху-Тучигэн, привстав на колено у трупа, сорвал с него рубаху, вытащил из-за пояса свой большой длинный нож и быстро вскрыл грудь. Ещё через мгновение в его руках дымилось, истекая кровью, уже не живое, но всё ещё горячее сердце русского князя.
– Ну, вот теперь осталось только съесть этот лакомый кусок! – с гордостью сказал татарским воинам перепачканный кровью, ликующий Тучигэн, вставая и держа добычу в руках. – Довершите же, славные воины, мою сладкую месть и бросьте мерзким псам кости этих злодеев!


Г   Л   А   В   А    3

В   Х А Н С К О Й   С Т О Л И Ц Е

Смоленский купец Илья полулежал и дремал в широкой телеге, которую медленно тянул крепкий сытый конь. Вот уже более пяти лет он не отправлялся в далёкие странствия. Осев в Смоленске к лету 1241 года, купеческая семья долго присматривалась к тамошней жизни, строилась, училась заново торговать. Старый друг Ильи Всемиловича, местный купец Порядко Брешкович, которого Илья выручил когда-то в далёкой Византии, ссудив ему беспроцентно полбочонка серебра, принял семью киевского купца с радостью. Целых три дня праздновали друзья встречу, на которой побывали все торговые люди Смоленска! Сколько было выпито пива, медов, вин! Здесь в доме своего друга Илья Всемилович познакомился с самыми богатыми и влиятельными купцами города, установив прочные, нужные торговому человеку связи. Порядко Брешкович предложил Илье остаться в Смоленске, где обещал всяческую помощь в налаживании торговли. Илья Всемилович долго колебался. Натерпевшись немало бед и уже дважды поменяв места жительства, он очень не хотел попасть в новую передрягу. Ведь, как известно, Смоленск во время первого татарского нашествия в 1237 – 38 годах не был взят татарами. Не пошли враги сюда и в 1239 – 40 годах, когда они громили среднюю и южную Русь. Но кто мог быть уверен, что враги не обрушатся на Смоленск в ближайшие годы? Смоляне, от простых горожан до княжеских приближённых, в один голос уверяли, что их город никогда не достанется степным хищникам. Они ссылались, в основном, на «волю Божью» и «провидение», считая, что «град Смоленск Господом самым хранится», который никогда не сдаст его язычникам. Княжеские дружинники, знать, купцы считали, что в дополнение к этому главному фактору, город достаточно хорошо защищён, расположен на высоких холмах, словом, неприступен.
– Да и народ у нас толковый, тихий и добрый, – уговаривал друга Порядко Брешкович. – Где ты ещё увидишь таких смиренных, склонных к порядку людей?
И это были не просто слова!
Илья Всемилович со своей верной женой и подругой Василисой, обходя город из края в край, не раз удивлялись необычной тишине в Смоленске. Даже в воскресенье, когда семьи горожан выходили на улицы, шли в церкви, да и в вечернее время в самых людных местах, горожане разговаривали вполголоса и без необходимости не произносили ни слова, как бы уважая покой всех жителей. Это было так ново, так удивительно!
– Вот, Ильюшенька, вспомни наш родной Вщиж, – говорила тогда Василиса. – Там стоял такой шум в торговых рядах, что, порой, только по губам можно было догадаться, что человеку нужно! Одна семья любого горожанина заглушала даже вороний грай! Все спорили и кричали… Вот и наспорились! Этот шум помешал тогда защитить город… Если бы не это, княжеские дружинники услышали бы цокот копыт вражьего войска и подготовились к осаде!
– А в Киеве?  Там тоже умели шуметь! – вторил ей супруг. – Даже в лавке чуть ли не кричать приходилось! Иначе ничего бы не услышали! А тут – прямо-таки рай!
Нравилось супругам и трудолюбие смолян. С давних пор горожане были приучены к тяжёлому и неблагодарному труду. Смоленск не зря был так назван! Смоляные варницы, которые производили здесь такую нужную для хозяйства сосновую и еловую смолу, дёготь, скипидар славились по всей Руси. В больших, многопудовых бочках отвозилась смола в Великий Новгород, а оттуда уже переправлялась в далёкие страны – от туманной Англии до самой великой Византии. Многовековой промысел мало изменился ко времени купца Ильи. Смоляне очень рачительно и умело вырубали леса. На больших полянах, возникавших после вырубок, лесники вновь высаживали молодые деревца, и полвека никто не имел права там даже прикасаться к деревьям. Но в большинстве случаев не было необходимости делать искусственные посадки, поскольку после некрупной вырубки лесорубы переходили в другое место, и поляны сами по себе зарастали сосной и елью.
Впрочем, сохранению лесов способствовал и владыка, без воли которого никто не имел права строиться в городе и вырубать лес. Епископский управляющий зорко следил за тем, как выплачивались в казну налоги: затевавший стройку должен был заплатить за получение разрешения на это. Существовал и особый налог на дрова. Так, каждый, кто вывозил из леса воз древесных стволов, непригодных для строительства, вносил в казну города четверть куны серебра или несколько беличьих шкурок. А вот за строительный лес  следовало уплатить в казну от куны и больше!
Конечно, хитроумные смоляне вывозили из леса дрова и обходя городскую казну, тайком. Но это уже было дело незаконное, опасное, за которое можно было угодить в темницу, и его старались обделать так, чтобы никто ничего не знал. Поэтому такого рода случаи не становились массовыми и не укоренялись. В результате,  за несколько столетий смоляного и лесного промысла леса, окружавшие город, почти не пострадали, оставаясь надёжным зелёным  щитом от степных завоевателей.
Для семьи киевского купца Смоленск оказался и довольно интересным в торговом отношении городом. Поскольку основные массы горожан были тесным образом связаны с лесным промыслом, создавались довольно благоприятные условия для торговли привозными товарами: тканями, кожами, металлическими изделиями.
Илья Всемилович с первых дней своего пребывания в городе заметил, как бедна здесь торговля предметами первой необходимости. Предметы личного потребления изготавливались в каждой семье. Даже князь не покупал на смоленском рынке нужные ему товары. Всё потребное княжеской семье привозили его люди либо из южной Руси, либо из Великого Новгорода. Хотя, как рассказывали, в былые времена смоленские купцы привозили немало добра из Киева и даже Византии, и тогда городской рынок был совсем иным. С разгромом татарами Киева и других городов, здешняя торговля разладилась, и местный рынок сильно обеднел.
– Вот бы закупить товары на севере, – думал купец Илья, – да сюда их доставить! Доход был бы немалый!
Это был ещё один довод в пользу того, чтобы остаться в Смоленске.
Не пугали купца и поборы великого смоленского князя, взимавшиеся с торговых людей. Всё началось ещё с Мстислава Романовича Старого, который без конца ходил в военные походы, и даже добился великого княжения в Киеве. Он-то и ввёл особый налог на войну – двадцатую часть от всех купеческих доходов. Сначала деньги шли только на подготовку военных походов князей, но вот, когда горожанам это серьёзно надоело, и они после очередных междоусобиц и неурядиц взбунтовались, прибывший к ним на княжение в 1239 году новый князь Всеволод Мстиславович клятвенно пообещал использовать полученные от торговцев деньги только на расходы по укреплению стен города и городской крепости. С тех пор это обязательство строго соблюдалось. Работы по укреплению города велись постоянно. В результате Смоленск превратился в хорошо защищённый город. И это Илья Всемилович с женой сразу же заметили. Кроме того, смоленские князья, несмотря на своё активное участие во многих междоусобицах, были неплохими правителями. Они следили за дисциплиной своих воинов, за дежурством дружинников и ополченцев по охране стен города. За малейшие оплошности следовали неотвратимые наказания.
Как-то во время очередной прогулки по городу Илья Всемилович шёл  мимо княжеских конюшен. Вдруг оттуда неожиданно донёсся хриплый, протяжный вой. Затем кто-то громко, пронзительно закричал, застонал, заплакал. Особенно жутко было слышать эти звуки в привычной для горожан тишине.
– Господи! – испугался киевский купец. – Да что там творится? Неужели убивают?!
– Ничего страшного! – усмехнулся Порядко Брешкович. – Это княжеские слуги наказывают провинившихся стражников! Давненько уже князь не карал своих людей! Всё выслеживал и вынюхивал… Ну, вот и поймал двоих стражников, пьянствовавших во время несения караула. Такого не было почти два года! Мы знаем, что долго не бывает нарушений порядка после княжеских розг. Дай, Господи, чтобы впрок пошла эта наука виновным: в другой раз можно и буйную голову потерять!
– Неужели так жестоко?! – вскричал Илья Всемилович. – Даже могут казнить?!
– Ну, а что поделать? – пожал плечами купец Порядко. – На то они и воины. У них столько всяких прав, что такие блага и не снились подлому люду.  Пей да гуляй вволю, но только не во время службы! Не платят податей ни церковных ни княжеских, не знают никаких повинностей, кроме ратного труда. Вот и служи честно, не дури!
– Вот какие порядки! – подумал Илья Всемилович. –  Теперь мне ясно, что не просто взять этот город даже самому грозному врагу! Князь и его люди – надёжная защита города! – И он, посоветовавшись с женой, решил остаться в Смоленске.
Порядко Брешкович был чрезвычайно рад такому решению своего друга и, не оттягивая ни дня, отправился к смоленскому владыке – добиваться разрешения на строительство дома для семьи своего друга. Он вернулся назад с княжеским тиуном, назвавшимся Гораном Радковичем, который, выслушав купца Илью, быстро подсчитал, сколько тому следует заплатить в городскую казну за разрешение на постройку двух больших деревянных домов и нескольких амбаров.
Сначала, правда, тиун заинтересовался, откуда прибыл Илья Всемилович и был удивлён его ответом.
– Киев же захвачен татарами, – подумал он. – Как же удалось купцу спастись?
Но хитрый княжеский слуга решил оставить все вопросы на потом, надеясь добиться сначала главного – временно заместить по просьбе владыки умершего на днях управляющего городской казной  и выжать из купца всё, что можно.
– Гривен, так, с десяток…новгородских, – подвёл вслух свой итог княжеский тиун. – Плата, конечно, большая… Но за право строиться неподалёку от рынка, я думаю, справедливая…
– Десяток гривен! – вскричал Порядко Брешкович. – Да что ты, Горан Радкович, помилуй, не смеёшься ли? Откуда бедному купцу найти такие деньги? Он сам едва спасся от поганых татар!  Ушёл в чём был одет!
– Не мешай же работать княжескому человеку! – возмутился тиун. – Я знаю, что киевский купец пришёл сюда не с пустыми руками! Стража доложила тогда о нём нашему князю! Одних повозок у него было едва не десяток! А может и больше! Не правда ли, господин киевский купец?
– Твоя правда, – кивнул головой Илья Всемилович, спокойно выслушавший княжеского управляющего. – Я тогда вывез едва ли не всё своё имущество, но вот товары пришлось оставить на произвол судьбы…Не до них было. Едва самому удалось уйти живым и спасти семью…
– Неужели ты так обнищал, – покраснел от раздражения тиун, – что не можешь заплатить в казну?
– Не спеши, Горан Радкович, – вмешался в разговор хозяин, купец Порядко, – пойдём-ка лучше к столу и откушаем, чего нам Господь послал, а там и решим… Надо будет, я сам помогу моему другу. Он когда-то в далёком Царьграде так меня выручил, что вся моя нынешняя жизнь благодаря ему устроилась!
За столом разговорились. Вспомнили былое. А когда дошёл черёд до греческого вина, княжеский тиун едва не забыл о своих подсчётах…
Он особенно расслабился, когда купец Илья рассказал о своей удачной поездке за Русское море и всяких диковинах, увиденных в Византии.
– Немало чудесного повидал я в далёкой Греции! – говорил увлечённо, как сказочник, киевский купец. – Там такие несметные богатства! Не описать и красоту их Божьих храмов! А какие там мастера! – И он показал очарованному интересным повествованием тиуну изумительный по красоте блестящий золотой браслет, усыпанный звёздочками из алых кораллов.
Горан Радкович, потрясённый искусной работой греческих мастеров, только качал головой и причмокивал губами.
– Это, верный человек князя, я дарю тебе за наше знакомство и доброе слово, – улыбнулся Илья. – Я уважаю и ценю людей такого славного князя, как ваш!
– Как, разве это мне? – заколебался надменный доселе тиун, сделав глупое лицо, но Василиса, сидевшая напротив, с улыбкой сказала: – Это тебе не за власть, данную князем, но за дружбу, какую только господь Бог даёт! Потому, прими же этот подарок, не гнушайся, славный управляющий!
Княжеский тиун только сейчас внимательно вгляделся в красивое лицо Василисы.
– Господи, вот так красавица! – подумал он. – Ну, словно бы явилась из сказки! А какой голос, дивный и сладкий!
– Ну, если ты, прелестная красавица, сама даришь мне эту вещь, – промолвил он с трудом, - то я уж, пожалуй, приму… Буду помнить тебя, когда гляну на эту красоту! – И он засунул подарок за пазуху.
Строительство купеческих домов началось через три дня после состоявшегося у Порядко Брешковича обеда. В пять новгородских гривен обошлось владычье разрешение не только на право рубить избы, но и на право заготавливать сосну и дуб. Так что работа закипела!
Уже к середине лета нанятые Ильёй Всемиловичем плотники полностью воплотили в жизнь замысел киевского купца и его супруги. Хоромы были выстроены ещё лучше и богаче тех, что были у них в Киеве.
За работами присматривал старший сын Ильи – пятнадцатилетний Лепко, который, несмотря на свой юный возраст, проявил себя рачительным, хозяйственным, достойным своего отца…
А младший сын, Избор, подружившийся с сыновьями купца Порядко, привёл в новый дом больших лохматых щенков от злых смоленских собак и вырастил из них в короткий срок целую ораву сторожевых псов, преданных хозяевам, но свирепых и беспощадных к чужакам.
– Вот, батюшка, не надо искать новых слуг, – радовалась Василиса. – Наш сынок оказался таким смышлёным! Своими людьми обойдёмся! Теперь один сторож со всем справится!
Довольно быстро новый купец устроился и на смоленском рынке, купив удобное и людное место поблизости от торгового ряда своего друга. Несколько сложней обстояло дело с торговлей. Пришлось долго изучать вкусы горожан и установившиеся порядки, чтобы уже наверняка знать, какой товар пользуется наибольшим спросом, из каких краёв следует привозить вещи на продажу и куда отвозить. Почти год ушёл у Ильи Всемиловича и его супруги Василисы, пока, наконец, им не удалось добиться первых торговых успехов. Но  зато потом дело пошло на лад! А тут и наступила пора женить старшего сына! К счастью, заневестилась и старшая дочь купца Порядко Брешковича. Белокурой большеглазой Лесане исполнилось четырнадцать лет. Теперь друзья ещё и породнились. Свадьбу играли богато, красиво… Венчал молодых сам смоленский владыка, получивший в подарок от Ильи Всемиловича великолепное золотое распятие, какое в своё время вручил купцу ордынский полководец Бату…
Так и прожила семья вщижанина Ильи в Смоленске целых пять лет тихо, без тревог и волнений. Сам купец за это время ни разу не выехал с товарами, а посылал лишь своих верных слуг и только в Великий Новгород. Торговля приносила достаточный доход, чтобы жить безбедно, себе не в убыток. Однако того высокого уровня, которого достигла купеческая семья в Киеве, добиться не удавалось.
Вот уже и второго сына, Избора, женил купец Илья. Да не просто женил, а породнился с богатым купеческим домом самого Ласко Удаловича, славного своими товарами по всей Руси и даже имевшего свой торговый ряд в Великом Новгороде! С ним по богатству не мог сравниться даже купец Порядко!
Да и красивая дочь этого богача Веселина, оправдывая своё имя, была весёлой, ласковой.
Дети со своими семьями жили в одном тереме с родителями, а слуг переселили в соседний, меньший, но достаточно удобный для их проживания дом.
…Так бы и тянулась спокойно и безмятежно жизнь нового смоленского купца, если бы не сват Ласко Удалович.  Не удалось Илье Всемиловичу располнеть от малоподвижной жизни.
Как-то в один из православных праздников во время совместного обеда в доме Ласко Удаловича купцы, восседая за большим и богатым столом, разговорились.
Илья посетовал на небольшие доходы и рассказал своему свату о прошлых удачных торговых операциях в Киеве.
– Вот было время! – мечтательно промолвил он. – Я только за один день зарабатывал больше, чем здесь за полгода!
– Да, ты понёс неисчислимые убытки от поганых татар, – покачал головой купец Ласко. – Но потерянное не воротишь! Орда прочно перекрыла все пути на юг к грекам. Я и сам немало потерял… Торговать приходится только через север! Но вот новгородцы стали потихоньку приспосабливаться к новой жизни… Даже до Орды добираются! А там их доходы растут, как лесные грибы!
– Разве можно торговать с татарами? – удивился Илья. – Степняки – воинственный народ. Одеты по-простому. Едят баранину и пьют кобылье молоко. Зачем им наши товары? Если им понадобится что-то наше, они тут же у нас отберут!
– Ну, так не говори, Илья Всемилич! – возразил Ласко. – Татары уже не те! Сила у них, конечно, великая. Войско их несметное. Но не такие они простаки, чтобы разорять торговых людей! Говорят, что их царь Батый – самый мудрый правитель! Не обижает ни купцов, ни попов. Плати мзду – получай грамотку на торговлю! И езди куда пожелаешь по всей их Орде, а хочешь – поезжай в Грецию!
– А что, если?… –  встрепенулся Илья.
Весь следующий день он провёл в разговорах с Василисой. Купчиха ни за что не хотела отпускать своего мужа в дальний поход.
– Нет, Ильюшенька, и не думай! – возражала она. – Забыл, как уехал к грекам, а вернулся уже на пепелище? Лишь чудом ты меня тогда обрёл! Только один Господь спас тогда твою Василису. А что, если беда с тобой приключится в пути? Поедем тогда вместе. Оставим торговлю на детей и приказчиков… Уже взрослые… Коли уж умирать, то только вдвоём: без тебя мне жизнь не нужна!
Долго уговаривал Илья Всемилович Василису, пока, наконец, не добился своего. Да и  его умная супруга вскоре поняла, что мужа не удержишь.
– Ладно, Ильюшенька, поезжай, – смирилась она. – Только береги себя и не забудь эту татарскую вещицу. Да хранит тебя Господь!
Татарскую вещицу, или пайцзу, серебряную табличку, которую супруги хранили в отдельном, надёжно спрятанном ларце, купец Илья надел вместе с большой серебряной цепочкой на шею, когда выехал из Смоленска во главе каравана из пяти телег, груженных меховыми полушубками, куньими и беличьими шкурками. На особой, собственной повозке, он вёз дорогие подарки для татарских вельмож.
– А может увижу Тучегона, – думал Илья Всемилович. – Кто знает, жив ли он и какими теперь делами заправляет у славного царя Бату?
…И вот тёплой сентябрьской ночью лежал купец Илья в своей тряской телеге, проезжая через бескрайние приволжские степи и глядя на чёрное, усыпанное звёздами небо. До его ушей доносились только дорожные звуки: скрип телег, тяжёлый топот и похрапывание неспешно шедших лошадей. Одни слуги спали прямо на телегах, нагруженных мягким добром, другие молча, верхом, конвоировали купеческий караван.
Илье Всемиловичу не спалось. Разные мысли приходили ему в голову, одна тревожнее другой. И чем ближе подъезжали его телеги с товаром к рубежам нового, таинственного царства степных завоевателей, тем в большее беспокойство он впадал.
Вот забрезжил рассвет, и первые лучи солнца осветили унылую, выжженную степь. Редкие, но длинные былины степной ковыли слегка колыхались под лёгким утренним ветерком. Купеческий поезд тяжело подминал колёсами телег и конскими копытами жёсткую пожухлую траву, оставляя за собой длинную полосу, отчётливо видную, уходившую в бескрайнюю даль.
– Скучновато ехать через степи, – подумал Илья. – Нет тебе ни городов, ни сёл, ни  живых людей! Вот ведь как теперь приходится торговать…
Вдруг раздался звонкий цокот копыт. Это прискакал посланный на разведку Ставр.
– Батюшка Илья Всемилич! – громко доложил он. – В версте от нас лежит большая дорога, утоптанная конскими копытами! Мне думается, что уже недалеко до татарской Орды!
Неожиданно, со свистом рассекая воздух, перед самым носом верного слуги русского купца пролетела чёрная татарская стрела и упала под ноги лошадей. Привстав с телеги, Илья зорко всмотрелся в даль.
– Татары! – крикнул он. – Буди же, Ставр, людей! Да пусть не пугаются!
Когда большой татарский отряд, чёрной змеёй спустившись из-за холма, приблизился к купеческому каравану, люди купца Ильи уже были готовы к встрече и стояли в безмолвном ожидании у своих телег.
Татарские конники налетели стремглав, как вихрь, рассчитывая на обычный для странников испуг, и быстро окружили русских. Толстый рыжебородый татарский мурза, увидев, что путешественники довольно спокойно взирают на грозное воинство, удивился и, подав знак своим воинам не применять оружия, сам подскакал к передней телеге.
– Эй, урус, разве ты не боишься нашей силы? – громко крикнул он на своём гортанном языке. – Ты зачем оскверняешь пределы Золотого Ханства своими презренными лошадьми? Кто тебе разрешил бороздить наши священные земли? Зачем ты едешь в великую Орду?!
Купец Илья почти ничего не понял из сказанного, но о смысле слов догадался.
– Спрашивает о цели моей поездки, – подумал он и, сняв с шеи серебряную цепочку с пайцзой, протянул её татарскому военачальнику.
– Ай-я-яй! – вскрикнул тот, рассмотрев серебряную табличку и не смея к ней прикоснуться. – Пайцза нашего повелителя! Вот так дела: у уруса на груди важная государева вещица!
Илья стоял у телеги, не понимая ни слова.
– Спрячь пайцзу, – показал ему знаком мурза. – Никто, кроме тебя, не должен прикасаться к этой вещи!
Купец понял и быстро надел на шею заветную цепочку с пропуском.
– Айда! – показал рукой вперёд татарский военачальник и что-то громко крикнул своим воинам.  И купеческий обоз, сопровождаемый летучими татарскими воинами, как бы поплыл в глубь степи, сразу ожившей от множества людей и животных.
  Не прошло и получаса, как вдали показались какие-то холмы, быстро превращавшиеся при приближении к ним в кибитки и юрты. Войлочные кибитки, видимо, принадлежали небогатым татарам, возможно, слугам  местной знати или рядовым воинам и их семьям. Они большой серой массой окружали величественные юрты своих господ. В отличие от одинаковых кибиток, юрты были самые разные, как по размерам, так и по цвету. Это видимо тоже зависело от богатства и знатности их владельцев. Как только купеческий поезд с татарским конвоем преодолел возвышенность, перед взором купца и его слуг предстал целый город из многочисленных построек. Кибитки и юрты, казалось, заполонили всё степное пространство. Они уходили всё дальше и дальше за горизонт.
– Какой большой город! – подумал Илья. – Видно, это и есть их великая столица!
– Батюшка, Илья Всемилич! – воскликнул Ставр, скакавший рядом с купеческой телегой на большом гнедом коне. – Вот он, наконец, Сарай! На том же самом месте, где тогда проживал Тучегон!
– А вон и его юрта! – крикнул с радостью купеческий слуга Волод, подъехавший с другой стороны. – Как жаль, что нет с нами Милюты и Провида! Вот бы они порадовались!
В это время к сопровождавшим русских татарам подъехали новые люди и о чём-то переговорили. Рыжебородый мурза показал рукой на переднюю купеческую телегу.
Высокий худой татарин с большой треугольной рысьей шапкой на голове и коротенькой редкой бородкой пришпорил коня и приблизился к русскому обозу. – Я – толмач, – сказал он на хорошем русском языке Илье. – Покажи-ка мне свою пайцзу.
Илья вновь извлёк табличку. Татарин внимательно, не касаясь руками, оглядел её и что-то быстро сказал рыжебородому.
– Якши, – кивнул тот головой. – Переведи-ка мои слова.
– Кто ты такой и откуда едешь? – вопросил переводчик. Илья ответил.
– Где ты взял пайцзу? – вновь спросил татарин.
– Это подарок самого великого государя и царя Бату!
Татары о чём-то быстро перемолвились, затем прижали руки к груди и почтительно склонили головы.
– Дальше я не вправе расспрашивать тебя, – промолвил, казалось, напуганный толмач. – Люди нашего повелителя и, тем более, его друзья свободны от пристрастных вопросов. Но поведай, а ты не из тех урусов, какие нынче собрались у государя?
– Ничего об этом не знаю! – удивился купец. – О ком ты говоришь?
– Там у золотого государева шатра стоят ваши русские, – поморщился переводчик. – Князь Михаил из Чернигова со своими людьми… Похоже, что сегодня этот день станет для него последним! Говорят, что наш великий государь сильно на него рассержен!
– Князь Михаил? Здесь?! – вскричал Илья Всемилович. – Тогда надо спешить, если ему угрожает смерть… Мы должны умолить великого царя и спасти его! Скорей же, молодцы!
– Вон туда, он там, – показал рукой толмач. Татары расступились.
– Скачите быстрей, молодцы! – ещё раз приказал Илья, махая кнутом. – Вот ведь какая беда!
Купеческий поезд прямо-таки сорвался с места.
Однако не проехали русские и двухсот шагов, как их вновь задержали уже другие конные татары. Даже увидев пропуск, они не расступились перед купцом и его людьми.
– Что такое, почему собрались?! – крикнул Илья. – Вот у меня пайцза государева!
– А ты не горячись, купчина, – гнусаво произнёс вдруг кто-то сзади на чистом русском языке. – Тут поблизости царский шатёр, и мы не можем пропускать всех туда!
Илья обернулся. На небольшой татарской лошадке сидел здоровенный черномазый детина и нагло улыбался.
– Бродник поганый, – подумал купец. – Ишь, выслуживается перед татарами!
– Говори же, зачем ты сюда едешь? – спросил русский, одетый в татарскую одежду. – И откуда у тебя пайцза?
– От самого государя Бату, – ответил Илья.
– Такой же пропуск был и у беспутного князя Михаила, – кивнул головой черномазый. – Но он ему не помог!
– Как? Почему? – вздрогнул Илья Всемилович. – Что же с князем случилось?
– Лишь кучка костей осталась от твоего князя, – засмеялся бродник. – Вон она там лежит, песья радость!
– О, Господи, – простонал Илья, – да как ты можешь такое говорить? Это же наш, русский князь! Грех-то какой, Господи!
– Какой тут грех? – сплюнул черномазый. – Что мне твой князь? Я-то сам не княжеский! Великий хан – вот кто теперь мой господин!
– Однако же ты – русский человек! – сурово промолвил купец и огляделся. – Эй, ребята! – крикнул он. – Пошли же к царю! Я не верю этому злодею!
– Погоди, братец, – буркнул со злобой бродник. – Не думай, что если украл пайцзу, то ты уже тут господин! Если татары тебя пропустили, то я ни за что не пропущу! Говори же, где ты взял пайцзу?
– Этот пропуск дал мне славный Болху-Тучегон! – громко сказал Илья Всемилович. – Если не пустишь меня, то я доподлинно расскажу ему всё! И тебе тогда сильно не поздоровится!
Услышав имя ханского любимца, татары, стоявшие вокруг, как по команде, расступились. Нехотя сошёл с дороги и помрачневший бродник. Видно, многое значило здесь имя купеческого покровителя!
– Давайте, гоните, ребятушки! – крикнул поспешно купец. – Может, ещё успеем!
Но телеги не долго громыхали по широкой дороге между кибитками… Ещё поворот, и они выскочили на большое, свободное от строений пространство. Там впереди, окружённая множеством людей, среди жёлтой бескрайней степи и кустарника, стояла блиставшая золотом огромная ханская юрта. Невдалеке от неё дымились большие затухавшие костры, метались люди, лаяли собаки.
Остановившись у тлеющих головешек, купец слез с телеги и пошёл по дорожке между костров. Татары, бродившие вокруг, казалось, не обращали никакого внимания на внезапно появившихся русских. Илья Всемилович со своими верными людьми быстро продвигался вперёд. До царского шатра уже было недалеко, когда вдруг купец споткнулся, поскользнувшись, и едва не упал.
– О, Господи! – крикнул он. – Да ведь тут кровавая лужа!
Кровавая полоса тянулась в сторону от дороги. Там, у больших ивовых кустов лежала красновато-чёрная бесформенная масса. Вокруг этой кучи сновали огромные, лохматые собаки.
– Господи! – прохрипел купец и упал на колени. Страшная догадка поразила его, лишив на мгновение подвижности. – Бедный, бедный князь Михаил!
Татарские собаки, оторвавшись от добычи, с хрипом залаяли на лежавшего купца. Ставр с Володом быстро подскочили к хозяину и поставили его на ноги, поддерживая с обеих сторон.
– Сделайте хоть что-нибудь, ребятушки! – заплакал купец. – Спасите от поругания хотя бы кости нашего князя! Хоть бы похоронить его по-людски… Ох, звери лютые!
– Мы всё сделаем, батюшка! – крикнул подбежавший к купцу лекарь Радобуд. – Это дело нехитрое! Эй, Обрад, беги к моей телеге и неси сюда скорей мой чёрный мешок с пахучей травой!
Столпившиеся вокруг татары с любопытством смотрели на метавшихся русских.
– А теперь, Обрад, – сказал одеревенелым языком Радобуд вернувшемуся молодцу, – пошли к телу князя. Да посыпай его кости этой травой! Да побольше… Ну-ка, псы, прочь! – крикнул он. – Расступитесь!
Собаки, почуявшие угрозу в словах знахаря, перестали лаять и зарычали, не собираясь уходить.
Радобуд с Обрадом, не взирая на множество лохматых оскаленных пастей, быстро подошли к кровавым останкам князя Михаила и боярина Фёдора и стали щедро сыпать травяной порошок.
– О, Господи милосердный, какой ужас! – бормотал, делая своё дело, Радобуд.
– Страх же, что нехристи наделали! – вторил ему Обрад, размахивая руками.
Псы как завороженные смотрели на бесстрашных русских и, казалась, оцепенели. Но когда первая щепотка знахарского порошка упала на землю, и до них дошёл запах таинственного зелья, собаки, испустив дружный истошный визг, подскочили и, как бешеные, помчались прочь, пугая потрясённых зрелищем татар.
– Ну, вот, батюшка, – промолвил Радобуд, вернувшийся к Илье Всемиловичу. – Теперь ни один пёс не тронет костей нашего великого мученика! Мир праху его!


Г   Л   А   В   А    4

У Т Е Ш Е Н И Е   Д Л Я   Д У Ш И

– Что поделаешь, княже, если такова воля Господа, – произнёс отец Игнатий, сидя на скамье за столом напротив князя Романа. – Уже почти десять лет Господь карает нас злой татарской силой!
– Напрасно матушка ездила в Орду, – грустно промолвил Роман Михайлович. – Какую справедливость она там искала? У батюшки было много врагов! Не татары, так свои сородичи оболгали бы меня… Кому хочется, чтобы сын ненавистного им князя Михаила унаследовал Чернигов?
– Не сердись, княже, – ободрительно пробасил священник. – Что Господь не делает, всё к лучшему! – Он огляделся: яркий солнечный луч прорезал через небольшое оконце мрак княжеской светлицы, оживил побелённые бревенчатые стены и смягчил суровые черты лиц двух собеседников. – Посуди сам, теперь Андрей Всеволодыч будет нести все тяготы великого княжения! И давать отчёт Орде, а также Господу! Да сам будет возить подарки и дань со всей земли! Я знаю князя Андрею с его малолетства и думаю, что он вряд ли будет мешать тебе и твоим братьям спокойно править своими уделами из-за мягкости нрава и кротости. Князь Андрей – страстный охотник! Он любит и порыбачить как подлый мужик, он весьма горяч и до красивых девиц… Такой великий князь не опасен нашему Брянску. Ты, княже, сможешь всегда договориться с ним. Главное – признай на словах его великое княжение, а там – живи и управляй своим уделом, как тебе нужно!
– Это правда, отец Игнатий, – улыбнулся молодой брянский князь. – Пусть же сам Андрей Всеволодыч общается с треклятой Ордой. Вот и будет это ему платой за липовую власть и покорность Орде! А мы тут за лесами и болотами будем вершить свои дела! Я говорил своему покойному батюшке, – Роман Михайлович приподнялся и пристально вгляделся в голубые, лучистые глаза отца Игнатия, – что черниговский стол по праву принадлежит князю Андрею. Не важно, что он родился от молодой жены моего деда и намного моложе моего батюшки. Не захотел вдовствовать тогда мой покойный дедушка, князь Всеволод… Это было его право! Потому и князь Андрей – дядя мне по деду – теперь самый старший в нашем роде! Не буду с ним ссориться! Лучше плохой мир, чем славная, но кровавая война!
– Твоими бы устами да мёд пить, князь Роман, – улыбнулся отец Игнатий. –  Ты приехал в Брянск на благо нам и на радость! Думаю, что под твоей властью наш город не будет знать ни горя, ни позора!
– Вот что, отец, сейчас тревожит меня, – вновь нахмурился Роман Михайлович. – Ведь матушка не вернулась из Орды в Чернигов! Уехала в Холм к брату Даниилу! Возраст-то у ней не девичий: пятьдесят два года! Куда там путешествовать? Приехала бы сюда в Брянск. Была бы не гостьей, а хозяйкой!
– Эх, княже, кто знает, как там, в поганской Орде, её дело обернулось, – покачал головой священник. – Мы лишь знаем, что она не добилась для тебя черниговского стола. Может быть, она поссорилась там с твоим дядькой и сильно огорчилась на решение татарского царя… Бог ей судья! Может и получит она в Холме покой да утешение, нужные ей!
– Там что-то произошло, – покачал головой брянский князь. – Моя матушка очень горда и недоступна к тем, кого не уважает! А князь Андрей был не в чести у батюшки. Ладно, когда-нибудь узнаем, в чём там дело, может только в одной оскорблённой гордости… Впрочем, давай-ка, отец Игнатий, перейдём к делам нашим семейным. В следующем году исполнится шесть лет моему сыну Михаилу. Пора объявлять его отроком. Надо назначить к нему дядьку, выбрать ему друзей-товарищей, чтобы из них потом получились надёжные воины и заступники. А вот что делать с младшим моим Олегом – не знаю... Да вот опять княгиня родила дочь. И снова хилую. Видно, не судьба мне иметь дочерей. А если одни сыновья останутся, боюсь, как бы не было между ними ссор… Всё в Божьих руках, но не дай Господь! Что будем тогда делать?
– Ну, княже, это не моё дело растить воина, – громко промолвил священник. – Если надо научить наукам, то это мне по силе, но о воинах-наставниках сыну лучше поговори с тиуном Ефимом Добрыничем  и со своим огнищанином Ермилой. Они найдут и дядьку для княжича и сотоварищей ему.  А с Олегом не спеши: пусть подрастёт княжич. Ведь ему всего два года! Вот окрепнет, встанет на ноги, тогда и подумаем. А может приставить к нему моего ученика, монаха Серапиона. Этот Божий странник весьма набожен и учён. И княжич Олег тогда полюбит нашего Господа так, как это нужно духовным людям…
– Духовным? – вздрогнул князь Роман. – Ты думаешь, что это лучше? А вдруг что случится с Михаилом, не дай, Господи?
– Ну, что ж, тогда раскрестим… Но пока мы не будем делать из него монаха. Это так, про запас. Попробуем соединить ратное учение с духовным.
– Вот это лучше, – вздохнул молодой князь. – Ты это хорошо придумал!
– И твоя дочь, князь, Агафьюшка, – продолжил свою речь отец Игнатий, – вовсе не собирается умирать. Княгиня попросила меня недавно дать ей святой водицы… Ну, так вот. Быть твоей дочери писаной красавицей! Я пожелал ей долгих лет и благословил на счастливую жизнь! Верь мне, князь, пройдёт полтора десятка лет и твою Агафью сосватают за великого и славного мужа, истинного добра-молодца!
– Что ж, благодарю тебя за благословение дочери и полезные советы о сыновьях, отец Игнатий, – улыбнулся Роман Михайлович. – Ну, а теперь я не буду больше тебя задерживать. Кликни-ка там ко мне Ефима Добрынича!
Священник кивнул головой, встал из-за стола и, благословив светлую, непокрытую княжеской шапкой голову молодого князя, быстро вышел в просторный коридор.
Вслед за ним в светлицу вошли верные княжеские слуги – воевода Ефим Добрыневич и домоуправитель Ермила Милешевич.
– Садитесь на скамью, напротив меня, – бросил князь Роман и, не дождавшись пока они усядутся, приступил к делу.
– Тут вот, Ефим Добрынич, супруга мне сказала, что ты сильно огорчил и даже смутил свою жену Варвару…, – промолвил он. Ефим покраснел, надул щёки, но смолчал. Ермила с недоумением посмотрел прямо в лицо князя, голубые глаза которого излучали насмешку. – То-то ты уговорил меня, чтобы я послал твоего лучшего дружинника Милорада в Севск воеводой, да ещё без жены! А тем временем, его супруга отяжелела и вот сейчас, как мне сказала княгиня, родила от тебя дочь, мой верный Ефим Добрынич! Что ты об этом скажешь?
– Что я скажу, княже? – пробормотал Ефим. – Даже не знаю… Не имею права тебе врать, но и правду стыдно говорить!
– А ты говори! – сказал князь. – Не стесняйся. Все мы тут мужской половины… Может что поймём. – Он неожиданно улыбнулся и подмигнул своему тиуну. – Что, загулял, Добрынич?
– Да, так и есть, – кивнул головой, успокоившись, княжеский воевода. –  Как бы тебе сказать? Ну, вот приглянулась мне Мирина, жена Милорада… Надо признать, что мы с ней уже давно пребываем в крепкой и неизбывной любви…
– А как же Милорад? А твоя супруга?! – воскликнул в недоумении князь.
– А что Милорад? – пожал плечами Ефим. – Тот уже давно всё понял. Он – мужик крепкий в рассудке! Не связан ни с попами, ни с молитвами. По-своему понимает благочестие, по старинке. Он сам любит жёнок и не с одной, помимо супруги, разделил своё ложе. И в Севск он ушёл не один: прихватил с собой любовницу. Уж больно красива была та девица, покрупней и помоложе Мирины. Что касается Варвары,…то я признаю, что ей такое не совсем приятно. По сути, все знают, что только что родившаяся у Мирины дочь – от меня! Но что поделать? Я ведь люблю и Варвару! Я же не ухожу от неё! Да и прожил я с ней немало лет! Нажили детей. Живём небедно. Я хожу к ней через каждый десяток дней со всем вниманием… А больше не могу! Я сам говорил ей, когда мы сходились, что я старый человек и не могу дарить ей свою любовь каждый день. И надо это понимать!
– А как же ты даришь свою любовь той Мирине, если так состарился? – усмехнулся  Роман Михайлович.
– А вот с Мириной у меня дело идёт по-другому! – ответил напрямую Ефим. – Стоит мне только увидеть её, и со мной происходит что-то неведомое! Ну, как сказать, загораюсь я на неё, вот и всё! Как же отказаться от такой сладкой жёнки?
– А ты не отказывайся! – махнул рукой князь. – Душа, как видишь, своё возьмёт. Ты мне нужен как сильный и здоровый воин, поэтому я не собираюсь мешать тебе насыщать свою плоть. Но только, чтобы это было не прилюдно! Понял?
– Понял, княже, – улыбнулся Ефим Добрыневич. – У нас тут есть свой домик. За крепостью, в овраге, названном тобой Верхним Судком. Там  мы и встречаемся… Подальше от людей и моей Варвары… А там, пусть жёнки думают и говорят, что хотят!
– Это же блуд, тяжёлый грех! – вмешался вдруг в разговор молчавший доселе Ермила. – Ты бы, Ефим Добрынич, как-то освободился от этой напасти!
– Однако же, Ермила, – рассердился воевода, – хоть ты мне друг и верный товарищ, а вот, оказывается, не хочешь войти в моё положение!
– Да что ты, Добрынич! – замахал руками Ермила. – Спи с кем хочешь, а я тебе не указ. Но получается, как в поговорке: седина в голову, а бес – в ребро!
– Сам бы подыскал себе красную девицу и не гнулся бы перед своей Аграфеной, как ивовый прут! – буркнул Ефим. – Если будешь любить только одну, рано состаришься!
– А что, Добрынич, разве взаправду можно постареть, если хранить жене верность? – вопросил неожиданно молодой князь. – Неужто это так пагубно для плоти?
– Именно так, княже! Жёнку надо почаще познавать: каждый день! – воскликнул, разгорячившись, Ефим. – Это всем известная истина! Воздержание опасней самой тяжёлой болезни! Всё зло идёт от этого мужскому полу! Мне говорила об этом Мирина, а уж она-то весьма сильна в знахарстве и всяких там ухищрениях…
– Ну, и чудеса ты говоришь, Добрынич! – бросил Ермила. – Что-то я такого не заметил… Однако, вот тебе крест, – он истово перекрестился, – что я не изменял своей жёнушке!
– Ну, это пока ты ещё молод, – возразил Ефим. – С годами плоть и душа на одну жёнку засыхают. Непременно нужно взбодривание! Посмотри вокруг: сколько жёнок и девиц томятся без мужей! Им также нужны любовь и ласка. Вот взял бы какую и пригрел! Мне бы твои годы, я, как говорят, всех  бы кур перещупал!
– Так где же встречаться-то? – заколебался Ермила. – Надо делать всё тихо и тайно… А вдруг Аграфена узнает, тогда не оберёшься горя! Да дети растут… Какой им от этого пример?
– Ну, дети – дело серьёзное, – пробормотал воевода Ефим, – однако же надо и о себе подумать… Если же есть возможность приголубить девицу… Срубим ещё один домик. А я поговорю с Мириной. Подыщем тебе не одну жёнку!
– Да брось ты это, я пошутил! – смутился Ермила. – Всё это просто, но я не хочу изменять Аграфене!
– Твоя Мирина – видная жёнка, – вновь заговорил князь Роман. – Я сам люблю, если говорить правду, красивых жёнок и вряд ли бы от неё отказался… Вот почему я сочувствую тебе, верный мой тиун. Я бы сам… Как бы сказать? Моя супруга после родов стала такой болезненной, что я заскучал по хорошей жёнке… А тут вот лето, жара, мне так тошно по вечерам! А супруге всё дело лишь до новорожденной дочери!
– Послушай, княже, – встрепенулся Ефим Добрыневич, – а не полюбить ли тебе Аринушку, дочь Мирины? Больно хороша та девица! Семнадцать лет, а мужской силы ещё не познала! Не раз я говорил ей, чего, мол, не ходишь в Иванову ночь на реку: давно бы пора жениха иметь! Если бы ты видел её, княже! Что груди, полные, тугие, что стать, ну, прямо как для тебя! Она знает себе цену! Так мне прямо и сказала, что не сойдётся с простолюдином!
– Это та, с золотыми косами? – вздохнул вопросительно князь. – Да, такой красавицы я даже в Каменце не видел! – Он перекрестился. – Но как она примет это? Полюбит ли она меня? А вдруг побоится, а я не хочу добиваться любви силой. Не сладко такое, но низменно!
– За это, княже, – уверенно промолвил Ефим Добрыневич, – не беспокойся. Как же можно тебя, такого статного молодца, не полюбить?! Тогда мы…, – он бросил в сторону сердитый взгляд. – Но, думаю, всё уладится!
– Надо бы там, в Судке, срубить небольшой терем, с оградой и дружиной. Да псов позлей подобрать. Что там твой домишко? Где нам отдыхать после охоты? Подумай-ка об этом, Ермила! – распорядился князь.
– Всё сделаю, княже, – ответствовал верный огнищанин. – Будет теремок и крепостца. Как скажешь, тогда и возьмёмся за дело!
– Тогда поскорей начинай, – кивнул головой князь, – а то моя душа совсем от скуки истомилась… Да баню срубите. Собери мужичков, но только без шума… Важно, чтобы не дошли недобрые слухи до княгини. Однако же если моя супруга что и приметит, она не будет шуметь… А теперь, Ермила, поведай-ка мне как ты съездил в Чернигов и как поклонился праху моего батюшки. А ты, Добрынич, сходи-ка да приведи сюда,…– князь подманил к себе поближе воеводу и что-то сказал ему на ухо.
Как только Ефим Добрыневич удалился, княжеский домоправитель Ермила начал свою подробную повесть о посещении им священной черниговской земли. Князь внимательно слушал его и не перебивал.
– Уже на другой день, княже, мы, спустившись на струге по Десне, приплыли в Чернигов. Сразу же вечером я пошёл к великому князю Андрею и поздравил его от твоего имени с ханским ярлыком… Я стал спрашивать его, как он съездил с твоей матушкой в Орду. Но князь почему-то уклонился от дальнейшего разговора и только поблагодарил тебя за добрые слова. Пришлось мне уйти в гостевую избу. Город едва отстроился. Там я отсчитал на пепелище изб, так, с десяток… Городских стен до сих пор нет. Лишь стоит небольшая крепость на месте княжеской усадьбы: острый частокол. Этот забор идёт по кругу, а внутри него – княжеский терем, амбары да скотные избы… Дух там не шибко приятный! Свиньи бегают. А пройдёт дождь, так остаются грязные лужи, а в них чумазые детишки копаются. Похоже, что жизнь зарождается, но не очень быстро! А тот гостиный дом стоит за оградой, никем не защищённый. Значит, городу сейчас никто не угрожает, иначе бы всё оградили забором… Там же, в гостиной избе, жили, кроме меня, монахини. Они занимали весь верх того дома, а я поселился внизу, в маленькой келье… Видимо, кто-то рассказал тем монахиням о моём приезде по твоей воле, а может, они сами догадались, что я прибыл по важному делу, и не успел я присесть, как их служанки пригласили меня наверх на беседу. А те служанки хоть и были одеты во всё чёрное, их одежда была весьма опрятна и добротна. Я сразу догадался, что те монахини – знатные жёнки! Оказалось, что две из них – твои сёстры, княже! Но их монашеские имена такие мудрёные. Одну зовут матушкой Ефросиньей, а другую – Феодосией. Они приехали из суздальской земли! – Князь вздрогнул. – Их очень уважали там, у князя Андрея. Та, что Ефросинья, настоящая святая! Светла лицом, а красотой – равна небу! Она передала тебе, княже, своё благословение и сказала, что молится за тебя…(– Сестрица Феодулия,…– пробормотал князь Роман.) Другая же твоя сестрица – лицом построже. Такая же красивая и высокая, но видно, что старше. Мне потом сказали, что она – мать молодого князя Бориса, того, что привёз тело твоего батюшки в Чернигов для погребения. Она рассказала мне со слов своего сына о жестокой смерти твоего батюшки и о том, как удалось князю Борису Васильевичу с превеликим трудом избавить тело святого мученика от псового поругания. Ему в этом помог один смоленский купец по имени Илья. Он выкупил святые тела самого князя, его верного боярина и отсечённую голову твоего батюшки, какую поганые совсем не хотели отдавать! Я уже подумал, а не Илья он Всемилич, о котором я тебе не один раз рассказывал. Скорее всего, это был он, мой верный друг! Однако никто не смог подтвердить эту мою догадку. Думаю, что настанет время,  и мы всё об этом узнаем…
Мы все вместе ходили на могилу твоего батюшки в местный монастырь. Поплакали, помолились. Там, на могиле великого князя я сказал всё, что ты мне передал. А сестрицы твои, княже, истинные святые! Молились даже за князя Ярослава, убитого в другом татарском царстве! Я молчал, но слёзы сами собой текли по щекам, хоть и не был твой батюшка в дружбе с покойным князем Ярославом…
– Смерть стирает всё, – пробормотал князь Роман и перекрестился. – Когда-то покойный князь Ярослав рассказал мне при встрече в Каменце, будто один монах предрёк, что он умрёт в одно время с моим батюшкой: в один год, в один месяц и даже день от рук одного врага! И, как видишь, всё это сбылось! А князь Ярослав тогда смеялся над тем пророчеством!
– А может не зря! – возразил скорбным голосом Ермила. – Эти великие люди умерли не в один день! Мне рассказала твоя старшая сестра, в миру княгиня Мария, что татары погубили твоего батюшку двадцатого сентября, а князя Ярослава – тридцатого сентября… Совпадают только год и месяц… И смерть они приняли в прошлом году от разных врагов. Князя Ярослава отравили, как доподлинно узнали, в монгольской земле, в каком-то великом Ханстве. А твой батюшка погиб от меча в Сарае поганого Батыя! Из-за этого я не думаю, что сбылось предсказание! Совпадения просто случайны. Вот увидели враги светлые лица великих воинов, испугались, что есть на Руси такие князья и решили умертвить наших мудрых правителей, чтобы обезглавить нашу землю!
– Ты хорошо сказал, Ермила, – улыбнулся Роман Михайлович. Его лицо осветилось тихой радостью и добротой. – Благодарю тебя, мой верный слуга, за службу и доброе слово!
 Ермила встал и низко поклонился.
– Садись, Ермила, – махнул рукой князь. – Расскажи-ка подробней, как выглядит моя сестрица Мария.
– Не совсем ладно, княже, – с грустью промолвил Ермила. – Худющая такая и вся жёлтая, вот только большие глаза, небесного цвета…
В это время из простенка донеслись шаги и чей-то тихий говор. В дверцу княжеской светлицы постучали.
– Входите же, входите! – громко сказал князь Роман и вдруг весь сжался, окаменел, почувствовал какую-то ребяческую, почти детскую робость.
Светлица только сейчас оправдала своё название. В открытую дверь вошла необычайно прелестная девушка, озарившая светом своей красоты, казалось, даже тёмные углы княжеской комнаты.
Златокудрая, голубоглазая, рослая девушка с высоко поднятой головой смело подошла к княжескому столу, низко поклонилась, коснувшись раскинувшимся ливнем волос половиц, и промолвила: – Это я, князюшка, Арина, дочь слуги твоего верного. Я готова тебе служить, как и мой батюшка, верой-правдой!
Звуки приятного нежного голоса привели молодого князя в необычайное волнение. Махнув одной рукой слугам, чтобы они удалились, Роман Михайлович, указал другой, дрожавшей рукой, девушке на скамью.
– Садись, Аринушка, – с трудом проговорил он и перевёл дыхание. Сердце молодого князя бешено колотилось.


Г   Л   А   В   А   5

В О З В Р А Щ Е Н И Е

Тёплым сентябрьским вечером 1248 года караван купца Ильи въехал в густой тёмный лес.
– Ну, с Господом! – сказал Илья Всемилович своему слуге Ставру, который медленно ехал верхом на коне рядом с повозкой своего хозяина. – Пройдём через лес, а там до Смоленска рукой подать!
– Смотри-ка, батюшка: татары делают стоянку! Да что-то их сотник там заметался? – пробормотал Ставр
– Зови этого сотника сюда! – приказал купец. – Да поживей! Сейчас узнаем,  что у них там за суета…
– Эй, Цэнгэл-батур, айда к Илье Всемиличу! – крикнул Ставр, подскакавший к татарскому военачальнику.
Старый воин кивнул головой и, сделав знак рукой своим воинам ожидать его возвращения, приблизился к повозке смоленского купца.
Укрытый тяжёлой мягкой попоной Илья слегка приподнялся и окинул взглядом монгольского всадника, черты лица которого и расширенные ноздри говорили о подозрительной раздражительности.
– Цэнгэл-батур, как я вижу, чем-то недоволен, – промолвил по-татарски русский купец. – Что же случилось, славный воин?
– Цэнгэл почуял вражеский запах, – мрачно ответил татарин. – Ты завёл нас, почтенный  Иля, в глухие места!
– Мне говорили, что вы не жалуете русские леса! – покачал головой Илья Всемилович. – И я вижу, что это правда! Однако здесь, в смоленских лесах, вам ничто не угрожает. Неужели ты не видишь, Цэнгэл-батур, что я спокойно еду впереди. Если княжеские люди нас встретят, я им обо всём расскажу.
– Цэнгэл не боится леса, – гордо, выпрямившись в седле, молвил седовласый монгол, – но я бы не хотел погубить свою славную сотню среди ваших богов и лесных духов. Против моих людей выйдут не только воины вашего коназа, но и ваши боги! А это не под силу даже величайшим воинам!
– Духи лесов опасны только врагам, – усмехнулся Илья Всемилович. – Но с нами едут послы государя. А русские всегда уважают посланцев! А потому никакой опасности нет!
– А может вернёмся на старую дорогу, – возразил монгольский сотник, - да поедем полем? Там нашему глазу привычней. Не будет никаких случайностей!
– Понимаешь, Цэнгэл-батур, здесь путь намного короче! И мы уже к утру будем в Смоленске! К тому же, эта лесная дорога довольно широкая. Мы без труда доедем до конца. А ехать через степь весьма далеко. Да и опасностей больше как нам, так и твоим людям. Со смолянами я всегда договорюсь! А если нас встретят воины других князей? Тут много уделов и правителей! Мне же нужно довезти свой караван и послов в целости-сохранности! Уж если доверили мне великий царь и славный Болху вести весь караван, то не волнуйся: я не подведу! К тому же, я не собираюсь раздаривать свои богатства лихим людям. Понимаешь?
– Якши, – кивнул головой татарский сотник. – Теперь Цэнгэл понял, что ты нас не подведёшь,  достойный купец. Буду следовать за тобой. Якши!
И он, развернувшись, быстро подскакал к своему отряду и громко прокричал степным наездникам, что пора следовать дальше.
Вновь заскрипели телеги, зацокали копыта. Повозка Ильи Всемиловича с сопровождавшими его конными слугами медленно поползла вперёд…
Два года скитаний по чужбине не прошли даром для русского купца. Всё больше серебряных нитей появилось в его густой, тёмно-русой бороде, а на голове почти все волосы побелели. Наутро, после того как Илья увидел обезглавленные трупы князя Михаила Черниговского и боярина Фёдора в тот проклятый день своего приезда в Орду, он, умываясь, увидел отражение своего лица в кадке с водой и вспомнил, что в народе говорят по такому случаю: «пало, как снег на голову»! С того времени и начал стареть некогда подвижный, весёлый, никогда не терявшийся Илья Всемилович. Случившееся горе было воспринято им так глубоко, с такой искренней скорбью, что тронуло даже сердца его жестоких степных покровителей. Слёзы купца Ильи, когда он валялся в ногах Саин-хана, умоляя отдать останки русских мучеников для погребения, не возмутили, а растрогали повелителя Золотого Ханства.
– Вот как любит урус Иля своего господина! – говорил Бату стоявшим вокруг его трона придворным. – Вот преданность, достойная подражания! Учитесь!
То, что от других чужеземцев было бы принято за дерзость, купцу Илье не только сошло с рук, но и принесло пользу.
Великий хан самолично распорядился выделить Илье Всемиловичу охрану в сотню конных лучников, возглавляемых его непобедимым ветераном Цэнгэлом. Кроме того, по его же указанию русский купец получил в сопровождение и учителя-переводчика, с помощью которого уже за полгода не только сам Илья, но и его слуги научились довольно сносно говорить по-татарски.
Смоленский купец объездил все закоулки Золотой Орды и покорённых ею земель, побывал и в других частях великой империи Чингиз-хана, которая только на словах управлялась из Центральной Монголии.
Приезжал Илья Всемилович и в столицу империи Каракорум, где успешно поторговал, поглядел и на великого хана Гуюка, который готовился тогда воевать с Золотой Ордой и с подозрительностью смотрел на прибывавших с берегов Волги купцов.
Лишь богатыми подарками сумел успокоить монгольского хана русский купец. Правда, доходы от сбыта смоленских мехов превзошли все убытки, но пережитый в далёкой Монголии страх, так и остался где-то в глубине души купца Ильи.
Объехал Илья Всемилович и города прежнего славного Хорезма. Несмотря на монгольское нашествие и многочисленные руины, жизнь там продолжалась, и рынки тамошних городов были достаточно богаты и оживлены. Кого здесь только не увидел предприимчивый купец: и желтолицых, одетых в яркие шёлковые халаты китайцев, и стройных, горбоносых арабов с огромными тюрбанами на головах, и смуглых худеньких индусов в ослепительно белых одеяниях, и плосконосых, длиннолицых, с тёмно-коричневой кожей негров-арапов, сверкавших белизной зубов, и сколько ещё других удивительных лицами и поведением чужеземцев!
Пушнины уже не было в то время у смоленского купца: вся ушла на подарки да на торговлю в Золотой Орде и далёкой Монголии. Но вот кож было накуплено немало! Как оказалось, на рынках разгромленного Хорезма этот товар пользовался большим спросом. Отменный доход получил хитроумный купец на восточных базарах! Немало слитков серебра везли в повозках откормленные овсом кони. Сколько прекрасных украшений – колец, браслетов, бус – вёз Илья Всемилович в свой родной Смоленск, предвкушая новый барыш!
И вот теперь сидел русский купец в повозке и в уме пересчитывал свои богатства.
– Забавно, а сколько же теперь стоит серебряная гривна в Смоленске? – думал он. – Всякое могло случиться за эти два года! Когда я уезжал, она стоила где-то семь с половиной…гривен кун… А гривна кун тогда равнялась…двум с половиной десяткам кун!
Вёз купец и целый бочонок разной монеты – золотой и серебряной. Он, впрочем, не собирался использовать их как средства платежа. На Руси уже давно чеканные монеты не ходили. Конечно, иноземные золотые и серебряные деньги всегда находили сбыт. Но, в основном, их переливали в слитки или превращали в сырьё для изготовления дорогих украшений – бус, монист, серёжек… Серебряный дирхем – куна – уже давно стал редкостью на рынке, и простые покупатели расплачивались за товары либо мехами, добытыми на охоте, или тоже через обмен, либо особой денежной единицей – морткой – кусочком шкурки белки или куницы, срезанной с мордочки зверька. Эта мортка и заменила по стоимости серебряную куну. Ещё во время своей жизни и торговли в Киеве, Илья Всемилович почти не пользовался серебряными арабскими монетками, разве что раздавал их своим слугам в праздничные дни на пропой и хранил про запас. Впоследствии он перелил их в серебряные слитки – гривны – для оптовой торговли с другими купцами. Последние сто лет в торговых отношениях роль денег играли товары. Товары покупались или обменивались на другие товары, которые были нужны в той местности, куда собирался ехать купец. Ну, а всеобщим мерилом было серебро в виде серебряных слитков – гривен. В том случае, если товар, предлагаемый на обмен, был невыгоден, в ход и шли серебряные  бруски-гривны.
Помимо драгоценных изделий, Илья Всемилович вёз украшения из меди и бронзы для простонародья. Две большие телеги были нагружены тяжёлыми рулонами всевозможных тканей – от индийской кисеи до персидских ковровых полос. Этот товар был ходок везде. Русский купец мог бы сбыть его ещё на базарах Сарая-Бату, но решил всё-таки довезти часть  тканей до Смоленска. – Продам там повыгодней, – размышлял он про себя, – да вновь мехов накуплю. Да пущу их в оборот. Так я, пожалуй, догоню по богатству моего свояка, Ласко Удалыча!...
Солнечные лучи внезапно прорезали мрак ночного леса.
– Гаси огонь! – крикнул очнувшийся от полудрёмы купец Илья. – Смотрите, вот и красное солнышко восходит! 
Расчёт Ильи Всемиловича оказался верным. Прямо с зарёй купеческий караван выехал из леса и оказался в большой речной долине.
– Вот он, Днепр-батюшка, – улыбнулся Ставр, уставший от долгой верховой езды, – а вот он и наш Смоленск, – он показал рукой в сторону огромной серой массы, которая постепенно оживала, превращаясь в городскую стену, местами сложенную из огромных валунов и дикого камня, а местами – из больших дубовых колод. Вставая над рекой, солнце осветило большой город, засверкали чищеной медью маковки церквей и крыши богатых теремов.
– Так вот каков ваш Смулэнэ, – сказал татарский сотник Цэнгэл, подскакавший к купеческой повозке. – Мне не довелось тут побывать во время зимнего похода Саин-хана на Залесскую Орду. Велика милость могучего повелителя, его доброта простирается далеко за пределы Золотого Ханства! Он не стал сжигать этот город! Да благо, что ваш князь не упрямился и заплатил превеликий выкуп!
– Это так, Цэнгэл-батур, – кивнул головой Илья Всемилович. – Милость государя спасла этот красивый город. Пусть же будет славный государь жив и здоров на долгие годы!
– А теперь готовьтесь к въезду в город! – буркнул Цэнгэл. – А не встретят ли нас копья и стрелы? Не будет ли между нами битвы?
– Я поеду вперёд, а вы немного отстаньте, – посоветовал купец Илья. – Я подъеду к воротам и поговорю со стражей, а там уже подам вам знак, – он достал из-за пазухи большой красный платок. – Как только увидите, что я машу им, скачите к городским воротам. А пока остановитесь за пару сотен шагов от города и раскиньте шатры. Кто знает, сколько это займёт времени!
Когда купеческий караван приблизился к городским воротам, в городе во всю мощь гудели колокола, названивая тревогу – набат. Вскоре над зубчатыми стенами заблестели железные шлемы – показались вооружённые до зубов окольчуженные воины.
Внезапно набат так же стих, как и ударил.
– Эй! Кто ты такой и зачем нарушил покой нашего города!? – раздался громкий, зычный окрик прямо со стены, примыкавшей к центральным воротам.
Илья поднял голову и увидел известного городского воеводу Остера Микуловича с тиуном Гораном Радковичем.
– Да это же я – купец Илья! – громко крикнул он. – Разве не видите?!
– Прошёл целый год, как погиб тот купец в поганой Орде! – бросил Горан Радкович. – Нам поведали иноземные купцы. Так вот поганые и казнили Илью Всемилича за нашу праведную веру! А ты не Илья, но татарский лазутчик! Вон стоят их молодцы и шатры раскидывают! Пока их немного, но, видно, это передовые воины! Не боятся, гады: за ними несметная сила!
– Горан Радкович! Да что ты говоришь, опомнись? – возмутился Илья Всемилович. Он сорвал с головы большую кунью шапку и помахал ею в воздухе. – Неужели ты меня не узнал?!
– Воистину, Илья! – встрепенулся княжеский тиун. – Голос-то, поди, его, но вот каков он сам! Уехал крепким и молодым, а возвращается – седовласым стариком!
– Что ж, пришлось хлебнуть горюшка на чужбине! – крикнул Илья Всемилович. – Слава Господу, что ты признал меня, наконец, Горан Радкович! Я уж испугался: а как не пустишь в город!
– А что там за шатры и наездники? – громко спросил воевода Остер так, чтобы было слышно внизу. – Похоже, что татары!
– То – посольство к нашему князю! – объяснил Илья. – Приехали заключать договор по ордынским делам. Царь Бату не хочет разрушать Смоленск, потому и прислал своих людей для мирных разговоров!
– Посольство! – вздохнули с облегчением оба княжеских вельможи. – Ну, тогда…
Заскрипели ворота, и купеческий поезд въехал в город.
– А как же татары, их же тоже надо впустить? – забеспокоился Илья, подходя к спустившимся со стены княжеским людям.
– Ну, будь здоров, Илья Всемилич! – раскрыл объятья Горан Радкович. Они троекратно поцеловались. Остер Микулович ограничился крепким рукопожатием.
– Погоди насчёт татар, – сказал воевода. – Надо послать человека к нашему князю, подумать и поговорить. Сколько их?
– Два посла, толмач, сотня конных лучников с воеводой и два десятка слуг или рабов: они готовили пищу во время похода.  Вот и всё! – насчитал купец Илья.
– Значит, не будет и полтораста! – кивнул головой тиун Горан. – Не составит труда разместить их. Но вот люди с оружием нам нежелательны!
– Тогда мы поместим их по двое или по трое в разных домах и предупредим, чтобы не озорничали. А они строго соблюдают порядок! – подмигнул купец Илья. – Я поговорил с их воеводой, Цэнгэлом… Он пообещал вести себя смирно и не чинить городу обид. А самих послов и воеводу я размещу на своём подворье!
В это время вернулся посланный к князю дружинник.
– Купца Илью до князя! – крикнул он. – Приказал: прямо к нему!
– Ну, езжай, Илья Всемилич, поговори со светлейшим, – буркнул Остер Микулович. – А там сделаем всё так, как прикажет князь!
– Эй, Ставр, – распорядился Илья. – Идите же домой! Успокой Василису и детей. Скажите, что я скоро буду! Только не выгружайте товары: подождите меня. Да смотрите, чтобы ничего не пропало!
Великий смоленский князь Всеволод Мстиславович принял купца Илью в своей самой светлой комнате, сидя в большом дубовом кресле – на «столе». Илья Всемилович быстро проследовал за княжеским слугой в теремные покои, прошёл по длинной ковровой дорожке прямо к княжескому трону и низко поклонился.
– Так вот ты какой, купец Илья, – пробасил князь Всеволод. – Я много о тебе наслышан, но вот видеть тебя не удавалось!
Илья Всемилович поднял голову. Перед ним сидел одетый в богатую княжескую мантию из красного бархата величественный седой старик. На голове князя возвышалась подбитая мехом чёрной куницы большая шапка, верх которой из красного атласа поблёскивал от солнечных лучей, падавших из большого теремного оконца.
– Как же он похож на покойного князя Михаила, – подумал Илья. – Вот только лицо у него более круглое, а рот – немного меньше.
– Великий князь! – громко сказал он. – Я объехал едва ли не весь белый свет, побывал во многих землях: в Золотом Ханстве, в Монгольском Ханстве… Много видел чудес, богатств, разных по виду людей…
– Ладно, мы ещё поговорим о твоих странствиях, но сначала скажи мне: зачем здесь татары?
Купец подробно повторил всё то, что он рассказал княжеским придворным.
– М-да, – пробормотал князь, напрягая свои лучистые голубые глаза и размышляя вслух, – а не натворят ли эти татары бед в нашем городе? Не захватят ли они наш город, как бы голыми руками? Что ты об этом думаешь?
– Нет, великий князь. Такое невозможно. Их совсем мало. Кроме того, они умеют вести себя как должно. Могу за каждого поручиться!
– Ты уверен, что не будет смуты?
– Уверен, великий князь!
– Ну, что ж, Илья…Всемилич, ладно, будь по-твоему! Езжай тогда к ним и передай мою волю. Я разрешаю им поселиться в городе. Но порознь и в разных концах! Я сам уговорю по этому делу владыку и скажу слугам, что надо делать. – Эй, Перебор! – хлопнул он в ладоши. Здоровенный верзила в мгновение ока склонился перед князем. – Скачи к городским воротам и скажи там Остеру, чтобы он впустил татар и позаботился об их размещении! А ты, купец, – князь склонил голову в сторону Ильи Всемиловича, – как только поселите татар, иди к себе домой и хорошо отдохни. А в один из дней я пришлю за тобой: расскажешь мне о своих чудесных странствиях. Понял?
– Понимаю, великий князь, так всё и сделаю!
– Ну, иди с Господом! – кивнул головой Всеволод Мстиславович.
Дома Илью Всемиловича ждали все. Но у самых ворот стояла, плача навзрыд, его любимая Василиса.
– Батюшка, Ильюшенька, – воскликнула она, видя приближавшегося супруга, – муженёк мой бедный! Ой, ой, ой, что же с тобой стало?! Как ты постарел и поседел, мой славный, родной, бедненький!
– Ничего, матушка, – бормотал в её объятиях пустивший слезу купец, – помолодею под твоими ласками! Не бойся, не такой я старый, как кажется: просто устал с дальней дороги!
– Ну, а теперь, дорогой наш гость, – пропела уже другим голосом Василиса. – Хотя, о, Господи, ты же не гость нам, но господин и хозяин! Войди же, войди в свой родной дом!  Бегите же, дети, целуйте своего  батюшку!
…Ночью, лёжа в постели и обнимая супругу, Илья долго рассказывал ей о своих странствиях по далёким краям. Тайно, попросив произнести страшную клятву, рассказал о том, как побывал у татарского царя Бату, как узнал о гибели князя Михаила Черниговского и его боярина Фёдора.
– Я подарил великому царю серебряного селезня, ну, того, из немецких земель, помнишь, Василисушка, что крякал и пыхтел, когда водица в нём закипала? Уж больно дивился татарский царь заморской штуковине, смеялись его жёнушка и сынок Сартак.  Я сумел тогда упросить татарского государя не позорить память убитых князя Михаила и его боярина Фёдора и отдать их прах внуку черниговского князя, молодому Борису Васильевичу. А вот голова убитого несчастного князя Михаила стоила мне дорого! Помог тот самый серебряный селезень… А до того головушка нашего князя-мученика торчала на колу перед юртой Болху-Тучигэна. И серые вороны повыклевали ему очи!
– О, Господи, – перекрестилась Василиса. – За что его так наш Болху?! Какой смертный ужас! Никогда бы на Болху не подумала…
– Ну, это – долгая повесть. Я расскажу тебе её, матушка, потом. Тут замешана кровная месть… Да там ещё одна беда приключилась! Страшный срам!
– Что такое? Кого там опозорили? – вздрогнула Василиса.
– Эх, матушка, то – ужасная тайна, леденящая душу, не хотелось бы говорить тебе об этом!
– Ну, уж говори, Ильюшенька, ничего от меня не скрывай! – заволновалась любопытная Василиса.
– Ну, ладно, слушай, но только знай: никому – ни гу-гу! Дело идёт о чести матери брянского князя Романа!
– Клянусь, батюшка, хранить эту тайну до самой могилы!
– Так вот. Когда я прибыл из Монгольского Царства назад в Золотое Царство на второй год своего странствия, Болху-Тучигэн рассказал мне, что в Орду приезжали младший брат нашего безвинно убитого князя Михаила, – он перекрестился, – князь Андрей Всеволодыч и вдова Михаила Всеволодыча, княгиня Агафья. Князь Андрей просил у царя грамоту на великое черниговское княжение, а княгиня – того же для своего сына Романа. Князь Андрей вёл себя скромно, боязливо: падал ниц перед великим царём, целовал следы его ног и подарил государю целую гору серебра. Княгиня же Агафья была гордой и недоступной… А царю лишь слегка поклонилась, как равному… Говорила с достоинством и не дарила подарков. Ну, вот царь и решил, чтобы ярлык на великое черниговское княжение получил смиренный князь Андрей… А вот с Агафьей государь поступил жестоко…
– Что, убил или снасильничал?! – вскричала Василиса.
– Нет, сам царь ей ничего не сделал, – пробормотал Илья. – Он приказал поступить по татарскому обычаю и отдать княгиню Агафью в супруги князю Андрею!
– Так ведь князь Андрей женат! – возмутилась Василиса. – А по нашему обычаю, двоежёнство – великий грех!
– Это так, – согласился Илья, – но у татар всё по-другому… Вот и потребовал великий царь, чтобы князь Андрей до конца исполнил его волю. Надо сказать, что Андрей Всеволодыч очень не хотел делать этого: он падал в ноги государю, катался со слезами в пыли у царских ног, умоляя отменить кощунство. Но это только раззадорило государя. И вот он, смеясь, повелел в своём присутствии и на глазах у всех придворных – насильно совокупить князя Андрея с надменной княгиней!
– Насильно! – вскричала Василиса. – Да как же это можно?!
– Да очень просто. Царские слуги сорвали с несчастных одежду, а когда те остались нагишом, князя Андрея повалили на княгиню!
– И князь сумел справиться? – пробормотала Василиса.
– Сумел! И ещё как! – прошептал Илья Всемилович. – Наш Болху очень хвалил его за это! Он сказал, что князь показал себя настоящим мужем и что прочие татары, стоявшие там, позавидовали ему!
– О, Господи! – перекрестилась Василиса. – Чего только не бывает на свете! Выходит, что не только мы, простые люди, страдаем и унижаемся! Князьям ещё хуже!


Г   Л   А   В   А    6

К Н Я Ж Е С К И Е   Б У Д Н И

На огромной поляне, расположенной в двух верстах от города, невдалеке от проезжей дороги, собрались все лучшие воины князя Романа Михайловича.
Блистали начищенные по такому случаю железные шлемы, серые кольчуги княжеских дружинников чётко выделялись на фоне жёлтой, поблекшей от яркого августовского солнца травы.
Лето 1249 года выдалось засушливым и жарким. Это, правда, не сказалось на урожае: русские люди умели работать на земле!
Все окрестности Брянска были превращены в хлебные поля, засеяны рожью, побеги которой довольно быстро поднялись под майскими дождями и, несмотря на жару, уверенно колосились, наливаясь золотистым, тучным зерном.
Особенно преуспели брянские огородники. У каждой избы горожанина в изобилии произрастали всевозможные овощи, горох и крупные питательные хазарские бобы. Любили брянцы и тыкву, огромные плоды которой золотыми шарами украшали летом берега Десны.
Процветал и купеческий городок-базар, тянувшийся сразу же за прибрежными огородами длинной лентой вдоль княжеской дороги. Торговые ряды подходили вплотную к переправе через Десну, сооружённой в своё время по приказу Ефима Добрыневича при отправке брянского ополчения на помощь Киеву. Теперь переправа превратилась в большой бревенчатый мост, по которому весь светлый день сновали купеческие повозки.
Здесь у моста сосредоточился центр городского рынка: стояли большие бревенчатые, напоминавшие терема знати торговые дома со складами и торговыми рядами. С раннего утра тут уже толпился городской люд. Базар обслуживал горожан с восхода солнца до заката. А вот когда солнце садилось, купцы запирали свои лавки и торговые избы, окружённые заборами, и выпускали внутрь оград свирепых сторожевых псов, лай которых по ночам слышался за несколько вёрст от города.
В день, когда князь решил провести смотр своей дружины, было особенно душно. Базарных посетителей было немного. За прилавками стояли молодые приказчики или нанятые богатыми купцами помощники. Сами купцы в такую жару предпочли домашний отдых и, закрыв окна ставнями, прятались от перегрева на своих мягких лежанках.
– Говорят, что князь-батюшка выехал по утру со своими воинами на луга, – пробормотал молоденький приказчик Солова, зевая и выплёвывая залетевшую ему в рот большую навозную муху.
– А всё потому, что приехал севский воевода Милорад, – буркнул его сосед Житоед, мелкий торговец, недавно прибывший в Брянск из разорённого татарами Рыльска. Не успел он прожить и года на новом месте, как уже знал всё, что только можно было знать как в городе, так и далеко за его пределами.
– Да, высоко взлетел Милорад, – покачал головой Солова. – Поговаривают, что он из простых мужиков. Вот понравился тиуну Ефиму Добрыничу, так тот его и возвысил…
– А чего бы тебе не пойти к тиуну на подворье да не попроситься к нему в дружину? Вон, какой молодец, пуды ворочаешь! Забыл, как с неделю назад сам тиун объезжал наши торговые ряды и звал к себе крепких мужиков? Что ж ты не пошёл в его дружину? Вот и продвинулся бы на княжеской службе! – возразил Житоед.
– Не-е-т, – пробасил молодой приказчик, – то не для меня! Какой из меня ратник? Если надо что поднять – пожалуйста! Да торговать могу… Купец-батюшка, Сила Тетерич, премного мной доволен! Даже рад, как говорит! Я вот давеча с полгривны кун одними только кожами наторговал! Но боевые труды не по мне… Вон, смотри, в какую жарищу они маются! Гоняет их, поди, князь-батюшка взад-вперёд, трясёт и в хвост и в гриву! Не захочешь такого княжеского жалованья!
– Это так! – закивали головами соседние торговцы, отошедшие от своих рядов ввиду отсутствия покупателей и включившиеся в общую говорильню. – Больно тяжела княжеская служба!
А в это время на Соловьиной поляне князь, выстроив в два ряда свою дружину, объезжал её на коне, осматривая выправку своих воинов. Наконец, он, сопровождаемый тиуном Ефимом, огнищанином Ермилой и севским воеводой Милорадом, которые прочно сидели в сёдлах своих сытых гнедых коней, обогнув с тыла воинство, выехал прямо перед дружинниками на середину поляны.
Молодая, сероватая, в яблоках лошадь князя горячилась, покусывала удила и, казалось, рвалась вперёд. Князь Роман похлопал рукой свою лошадь по холке, поднял голову и оглядел стоявших перед ним дружинников.
–  Доброе ты привёл пополнение, Ефим Добрынич! – улыбнулся он, завершив осмотр. – Все воины, как на подбор: рослые, плечистые! Славно!
– Благодари Ермилу, княже, – покраснел от удовольствия Ефим. – Это он подыскивал тебе воинов! Хоть я и воевода, но Ермила, порой, очень помогает мне в этом деле.  И, как видишь, преуспел!
– Ладно, Добрынич, не хвали меня, а то перехвалишь! – буркнул Ермила. – Мы с тобой вместе собирали молодое воинство! Ты же помог мне подбирать детей для дружины княжича Михаила? Почему бы и мне не помочь тебе в том, что я знаю? Не надо большого ума, чтобы договориться с простонародьем! А вот, попробуй, договорись с детьми! Это только кажется, что наши дети покорны и спокойны… Закон-де соблюдают и батюшку во всём слушают… Ан нет! Слово словом, но не так уж просто найти общий язык с ребятнёй! Да ещё, чтобы слушались!
– Ладно, Ермила, – встрепенулся князь. – А как там идут дела у моего сына Михаила? Собрали ему дружину? Пора: вот уже год как он перешёл в отроки!
– Всё в порядке, княже, – кивнул головой огнищанин Ермила. – Всё должное мы сделали! Набрали княжичу всю дружину, как ты сказал: целую сотню добрых молодцев. С великим трудом подыскали княжичу ровесников. Всего наслушались – и брани, и плача от их матерей! Так им не хотелось, чтобы их дети шли на твою службу! Приходилось и к строгости прибегать. Благо, что Ефим Добрынич нашёл хорошего дядьку наследнику – Дарко Веселиныча! Тот разом взял всех в оборот! Быстро навёл порядок!
– А кем же вы восполнили нехватку отроков? – удивился князь. – Ведь десятка два ребят не хватало?
– Ну, пришлось и своих детей пристроить! – пробормотал Ермила. – Я сам привёл двух своих сыновей – Милку и Велича. Правда, они намного старше княжича. Лет так…на десять… Ну, а что поделать? Зато научены мной стрелять, владеют и мечом и копьём!
– А я прибавил своего сына Добра! – сказал Ефим Добрыневич. – И прочие дружинники привели своих сыновей. Вон, к примеру, Милорад. Он отдал своих Славку и Любима. А это тоже прибавка!
– Братец ты мой, да им же два десятка лет! Они уже годны для нашей зрелой дружины! Их бы сюда, к моему воинству! – возразил князь Роман. – Что толку, если такие молодые будут служить вместе со зрелыми? Не случится ли беда?
– Нет, княже, никакой беды не будет! – уверенно сказал Ефим Добрыневич. – Старшие всегда помогут младшим стать умелыми воинами под присмотром истинных мужей! А там, со временем, и переведём зрелых дружинников под твою руку, княже… Скоро найдём помоложе напарников для княжича!
– Ну, добро, – улыбнулся Роман Михайлович. – Думаю, что вы правильно сделали всё, не так ли?
– Понадеемся на Господа, княже! – ответствовал Ефим Добрыневич. – Будет Божье благословение,  и всё придёт в порядок!
– На Господа надейся, а сам не плошай! – буркнул севский воевода Милорад. – Пусть попы говорят о Господе, а наше дело – крепить ратную силу! Благодаря нашей силе, мы так отличились тогда в Литве…
– Да, Милорад, ты хорошо повоевал в прошлом году! Это была настоящая помощь моему родственнику, князю Васильку! – перебил его князь Роман. – Вы славно сражались в Литве! Сколько же вы разбили ятвяжских князей?
– Ох, много, княже, – улыбнулся Милорад. – Только одних мёртвых княжеских тел насчитали до сорока! Мой севский полк, вернее, твой, княже, отчаянно бился под Дрогичином! Ни один севчанин не отступил! А ехали все вместе с ополчением… Я хорошо подготовил своих мужичков накануне похода…Научил их, к слову сказать, стрелять из луков по-татарски… Надо многому у поганых поучиться! Хоть и говорят, что-де поганые татары – дикие и глупые – однако я скажу, что они побеждают нас умением! Народ этот разумный, опережающий нас в ратном деле! Вот стали мы стрелять по их умению и побили в лучном сражении несметное множество ятвягов! А когда сошлись на копья и мечи, так они враз показали нам свои спины, потеряв от наших стрел своих лучших воинов!
– Благодарю тебя, Милорад, за богатые дары и за славу моему воинству! – хлопнул его по плечу князь Роман. – Вижу, что не зря Ефим Добрынич назначил тебя воеводой! Сегодня же и отпразднуем эту радость в моём охотничьем тереме!
– Рад был исполнить твою волю, княже! – склонил голову севский воевода. – Да твоих людей уберечь! Знаешь, княже, что  мы там, в Литве, потеряли убитыми…только два десятка воинов, а раненых уже давно поставили в строй. Так что назад, в Севск, вернулись почти все бойцы: около шести сотен!
– Вот поэтому князь Василько Романыч прислал ко мне своего посла с глубокой благодарностью за твою службу! – весело  молвил брянский князь. – Право, жаль, что мне самому не довелось побывать на той войне, но всё ещё впереди! Скажи-ка, Милорад, – князь с усмешкой вгляделся в лицо своего севского воеводы, – а как ты теперь относишься к Ефиму Добрыничу, не в обиде на него?
– Мы как были друзьями, так ими и остались, – промолвил понявший княжеский намёк Милорад. – Воевода Ефим – близкий мне человек, великий воин и заступник! В тяжёлое для моей семьи время он взял меня с супругой и детьми на прокормление! Ну, и  что, если ему полюбилась моя Мирина? Я не ревнив! Поговорил тогда с Мириной, люб ли ей Ефим Добрынич?… Ну, она призналась, что люб… Так пусть себе спокойно живут! Я ни словом не обмолвился о грехе, когда сюда приехал. Обнял супругу и детей. Но в их дела вмешиваться не стану! Скоро вернусь назад, в Севск, если будет на то твоя воля, княже. Там у меня новая семья. Но я не отказываюсь и от своих первых детей. Вот, благословил их на службу твоему сыну  верой и правдой!
– Хвала тебе, Милорад! – сказал с улыбкой князь. – Ты – истинный воин и верный товарищ! Разве станет такой человек разрушать молодецкую дружбу из-за какой-то там жёнки? Ну, а теперь займёмся-ка учением! Покажи моим дружинникам и ополченцам, как нужно вести лучную стрельбу! Проведём за три дня учебные бои. Проверим ратное умение наших воинов!
Князь окинул весёлым взором стоявших перед ним воинов. Многие раскраснелись от жары и страдали под тяжестью доспехов.
– Что, братцы, жарко? – вопросил князь. – Истомились?
– Лихо, князь-батюшка! – крикнул из заднего ряда молоденький новобранец. Старые дружинники неодобрительно загудели, осуждая выскочку.
– Да, их можно понять, – подумал брянский князь. – Я и сам страдаю от жары, хотя одет только в одну бархатную мантию… А каково тогда им? – Он снял с головы свою летнюю шапочку, подбитую мехом куницы, и вытер ею испарину с лица. – А ну-ка, сбрасывайте с себя доспехи! – громко приказал он. – Займёмся пока лучной стрельбой! Тяжесть эта не нужна!
Дружинники не заставили себя долго ждать. Они тут же посбрасывали с себя кольчуги, панцири и шлемы. Около каждого воина сложилась целая куча из доспехов, к которым сразу же подбежали стоявшие в отдалении слуги дружинников. Шагах в ста от воинов другие слуги охраняли лошадиный табун, ожидая, когда княжеским воинам понадобятся кони.
– Так, первая сотня пойдёт с Милорадом Берегинычем! – скомандовал князь. – Вторая – с Ефимом Добрыничем, а третья – с Ермилой Милешичем! Хватит нам три сотни лучников, Ефим Добрынич?
– Хватит, княже, – закивал головой княжеский тиун, – но пусть и другие сотни не пустозвонят! Все должны видеть, как идёт лучная стрельба!
– Ну, с Господом! – крикнул князь. – Давай, Ефим, разворачивай воев!
…Вечером в охотничьем домике князь отдыхал после успешно проведённого учения.
Большие восковые свечи бросали яркие блики на стены трапезной комнаты и длинный пиршественный стол, уставленный блюдами со всевозможными яствами, за которым сидели на скамьях лучшие дружинники и княжеские приближённые. Отец Игнатий восседал по правую руку от Романа Михайловича, а по левую – Ефим Добрыневич.
– Ну-ка, Аринушка, подай-ка сюда братину хмельной браги! – распорядился брянский князь. – Начнём тогда наш славный пир!
Красавица Арина бойко подскочила к столу и протянула князю большую серебряную чашу. Тот перекрестился, взял обеими руками братину, отпил из неё изрядную долю медового напитка и передал отцу Игнатию. И пошла серебряная чаша по кругу строго по старшинству!
– Ну, как тебе бражка от моей славной ключницы Аринушки? – обратился князь Роман к священнику после того как откушал лебяжьей грудинки.
– Очень ладная, княже, – улыбнулся отец Игнатий. – Напиток настолько вкусен, насколько хороша твоя ключница! Умеешь ты, княже, не только подбирать достойных воинов, но и красных девиц!
– Благодарю на добром слове, отец Игнатий! – молвил на это князь Роман. – Повезло мне и в людях, и в душевном покое: тишь и благодать! И ещё благодарю тебя, отец, за твоё благословение моей дочери Агафьюшки. Ты как бы снял проклятье с моего рода! Видишь, и ещё одна дочь родилась у меня, Оленька, окрещённая тобой… Как ты думаешь, переживёт она своё младенчество?
– Станет эта твоя дочь, княже, красой твоего терема, – улыбнулся священник. – Быть ей, как и Агафье, счастливой и прославленной в княжеском роде! Я думаю, что  ты выдашь её замуж за достойного князя: в девицах она не засидится!
– А как мой сын Олег? Ты не забыл, святой отец, приставить к нему праведного монаха?
– Не забыл, княже, – покачал головой отец Игнатий. – Я не забываю своих обещаний! Пока ещё рано приобщать княжича Олега к духовности. Пусть подрастёт. Об этом я говорил с братом Серапионом… Он уже не раз посещал княжича, беседовал с ним, обдумывал будущую работу…
– Ну, и как? – насторожился князь. – Что же увидел тот монах Серапион в моём сыне?
– Трудно сейчас сказать, – задумчиво промолвил священник. – Брат Серапион много говорил о твоём сыне Олеге. О его душевной кротости и тяге княжича к книгам. Боюсь пророчить, но княжич Олег больше склонен к душевной доброте, чем к ратному делу…
– Это всё княгиня, – помрачнел князь Роман. – Олег – её любимец! Всё мамки да ласки… Она сделает из моего сына не князя, но красную девицу…
– Ну, этому делу мы поможем, – сказал отец Игнатий. – Княжич Олег не будет пустым ласкателем и славословом! Мы дадим ему в друзья и книжную науку и ратное дело… Но ратные подвиги – не моё поле. Пусть дядьки обучают его этому! Разве не так, Ефим?
– Верно, святой отец, – ответил Ефим Добрыневич. – Обучай его грамоте и вере в Господа, а ратному делу мы сами научим его!
До глубокой ночи просидел князь со своими людьми за пиршественным столом. Обсудили прошедшие события в уделе и соседних русских княжествах.
– Как сообщают наши верные люди, – промолвил отец Игнатий, – плохи дела в суздальской земле! После смерти великого князя Ярослава Всеволодыча, царствие ему небесное, в поганом Ханстве, где его отравили, в его уделе началась великая смута! Сперва братья Всеволодичи между собой не ладили, а теперь – сыновья покойного  князя Ярослава ссорятся. Как известно, князь Святослав, брат Ярослава Всеволодыча, получил по наследству Владимир, столицу суздальской земли. Но это не понравилось детям Ярослава! Князь Александр Ярославич и его брат Андрей потребовали Владимир себе. Они долго между собой спорили, дело едва не дошло до войны! А тем временем их младший брат Михаил, сидевший ранее в городке Москве, неожиданно вошёл во Владимир и изгнал оттуда своего дядю Святослава Всеволодыча, объявив себя великим князем! Хоть он был и младшим сыном князя Ярослава, но уж больно смел, отважен! Да  и к рати он был с детства приучен, за что его звали Храбрым. Но он долго не усидел на владимиро-суздальском столе. Молодого князя подвела горячность! Он пошёл в поход на литовцев, но взял с собой лишь немного воинов. Вот он и погиб в одной случайной стычке с врагами. Его тело лежало на поле брани у реки Протвы непогребённым и неосквернённым, потому как литовцы не знали, что с ними сражался с такой малой силой русский князь, и бежали, опасаясь подхода большого войска. Слава Богу, что об этом узнал суздальский епископ Кирилл и, спасая княжескую честь, приказал привезти тело убитого во Владимир, чтобы похоронить в соборной церкви… Наступила пора вернуть великокняжеский стол Святославу Всеволодычу, но против этого восстали его племянники Александр и Андрей!
– Чего же не хватает князю Александру? – возмутился Роман Михайлович. – Он ведь владеет Великим Новгородом! Чем ему не удел? Я, конечно, знаю, что новгородцы – люди вольные и князь у них больше как военачальник… Но вот и мой брат, Мстислав Карачевский, пребывает, похоже, в таком же положении, если не хуже! Опутан вятичскими боярами по рукам и ногам! А вот не бунтует и умело ладит с ними! И не просит ни у кого помощи! А тут аж до Орды едут! Нашли заступников!
– Это – позор, княже, – молвил отец Игнатий, – что новгородский князь Александр и его брат Андрей устремились в Орду! От этого на их земле только смута одна будет… А  татарам не покой на Руси нужен, но лишь неурядицы. Вот и поощряют они все склоки между русскими князьями-родственниками!
– Ещё их батюшка, Ярослав Всеволодыч положил начало смутам, – пробормотал угрюмо князь Роман. – Он первым признал власть ордынского хана над нами и  отправился к нему на поклон… А вот теперь и его сыновья! Князь Ярослав когда-то не прислушался к моим словам, как и мой батюшка, чтобы объединиться против поганых! Ярослав Всеволодыч, как оказалось, предпочёл дружбе с моим батюшкой татарское ярмо!
– Князь Михаил Всеволодыч был праведник! – сурово молвил священник. – Пусть не помирился он с князем Ярославом, но и не склонил своей головы перед поганым Батыем! Предпочёл умереть, чем  служить антихристу!
– Видно, что князья Александр и Андрей готовы на всё, ради власти в уделе! – сказал, опершись головой на руку, князь Роман. – Ну, и пусть! Мы с ними не связаны… Увидим, что будет дальше и до чего доведут их нынешние покровители!
– Пока Орда в силе, татары будут хозяевами всей Руси! – склонил голову отец Игнатий. – Вот почему я тогда благословил твоего дядю князя Андрея на великое черниговское княжение… Теперь у него почти те же беды, что и у суздальских князей!
– Да, это так, – согласился Роман Брянский. – Очень трудно удержаться, чтобы не попасть в ордынское холопство! Но надо вовремя собирать дань, чтобы дядя Андрей не нажаловался в Орду… Эй, Ермила! – крикнул он. – Ты случаем не забыл послать в Чернигов меховую дань?! Я как-то упустил это, занимаясь своими делами!
– Всё сделано, княже! – ответствовал Ермила. – За это не беспокойся. Собрали пушную рухлядь ещё в зимнюю охоту! Мы отослали в Чернигов десяток тысяч беличьих шкурок и пять тысяч куньих. Да сотни две бобров добавили. Но больше не смогли. Хоть и любит князь Андрей бобра, но этих зверей не так уж много.
– Неужели весь доход туда отослали? – вопросил князь Роман. – Осталось ли что в моей казне?
– Не таков твой слуга, княже, – усмехнулся Ермила, – чтобы всю твою казну раздаривать! Те меха не составили и десятины от твоей казны! У нас всё хорошо поставлено: зверья хоть отбавляй! Каждое лето я обновляю меховую рухлядь, старые шкурки продаю купцам за серебряные гривны, а новые – храню в избе-кладовой!
– Похвала тебе за это, Ермила! – весело сказал князь. – Ты хорошо справляешься с моими домашними делами! Много ли сейчас у меня серебра?
– Десятка два бочек, княже! – гордо, оглядевшись по сторонам, промолвил Ермила. – За это серебро можно и грамоту у царя выкупить! Хоть на суздальское княжение!
– Господи, сохрани! – выкрикнул отец Игнатий. – Не ввязывайтесь в суздальские дела, проклятые Господом! Берегите богатства на тяжёлый день! Наступит время, и русское серебро послужит не лютому врагу, но родной земле!
Так и остался в эту ночь князь Роман Михайлович в своём охотничьем домике. Лёжа в объятиях Арины, он чувствовал себя сильным, уверенным властелином, обладавшим и несметными богатствами, и любимой женщиной, без которой уже не мог прожить ни одного дня.
В то же время княгиня Анна всё никак не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок на своей просторной, лебяжьего пуха, перине.
– Что-то мой муженек  всё реже разделяет со мной ложе, – думала она. – Всё у него там какие-то дела… Известно, что он – князь – и ему надо думать об уделе. Однако, что Господь наш не делает, всё к лучшему! Стареем, страсти утихают! Да детей столько наплодили, что пора бы успокоиться…, – И, придя к такому выводу, ещё молодая и красивая женщина почувствовала облегчение от тяжёлых дум. – А если найдет себе зазнобу, так мне хоть замена будет от телесного греха! – решила княгиня Анна и сразу же забылась долгим, здоровым сном.


Г   Л   А   В   А   7

Г О С Т Ь   О Р Д Ы Н С К О Г О   Ц А Р Я

– Ну, что, рассказывай, Олхой-мэргэн, – промолвил, прищурившись, Болху-Тучигэн, – как там, в Смулэнэ, прошли переговоры?
Рослый широкоплечий татарин низко поклонился. Маленькие, узкие, как щели, глазки, блеснули, отразив пламя очага в юрте ханского вельможи. Старший посланник некоторое время почтительно молчал, присев на скамью напротив лакированного китайского столика, за которым пребывал Болху. Рядом стоял в почтительном молчании второй посол Лэгути, тоже прибывший из Смоленска, и ждал указаний всесильного чиновника.
Несмотря на то, что наиболее важные должности при Бату-хане занимали его брат Берке, объявленный бекляре-беком – князем князей – и наследник Сартак-оглан, владевший центральным уделом Золотого Царства, Болху-Тучигэн, фактический глава ханской канцелярии, продолжал вершить все тайные дела в государстве.
По указанию Бату-хана его верный министр только что составил списки будущих даругов – сборщиков податей – которые должны были сменить старых, засидевшихся в уделах ханских сановников. В последнее время сам Саин-хан-Бату испытывал нехватку денежных средств и поэтому требовал добросовестного взимания налогов с покорённых народов. Прежние сборщики казённых денег не удовлетворяли татарского повелителя. Засевши в отдалённых городах, они вели свою собственную политику, порой, даже не считаясь с Сараем. Из года в год доходы ханской казны не только не возрастали, но даже уменьшались. Даруги объясняли это рядом чрезвычайных обстоятельств: то суровыми природными явлениями, препятствовавшими сбору полноценных урожаев, то мором, обрушившимся на их земли и унёсшим жизни подъярёмного люда…
Уже не раз по распоряжению Бату-хана Болху отправлял проверки в Ургенч и Азак, и все они подтверждали лишь одно – нечестность ханских сборщиков! Доходило до того, что большая часть товаров и серебра оседала в кожаных мешках государственных чиновников. И до каких только ухищрений не доходили даруги, вымогая у побеждённого татарами населения всевозможные бакшиши – взятки!
Борьбе с этим злом и посвятил последние годы своей жизни Болху-Тучигэн. На сей раз он назначил сборщиками податей всех самых преданных хану и честных монголов, прошедших специальное обучение при ханской канцелярии. Большинство из них отличились на военной службе. В выборе даругов Болху руководствовался только их заслугами и способностями. Знатность рассматривалась им как порок. Умудрённый горьким опытом прежних лет, Болху больше не включал в списки лиц, отвечавших за налоги, родовую монгольскую знать: её представители не считались ни с кем, кроме главы молодого государства, да и его умело обманывали. В случае же обнаружения их вины, основным наказанием была лишь замена одного сановника другим, что только ненадолго улучшало сложное финансовое положение. А за последние годы расходы ханской казны чрезвычайно возросли. Только в 1248 году, когда Бату-хан двинул свои войска навстречу великому хану Монголии Гуюку, казна не досчиталась больше ста мешков серебряных слитков! А когда неожиданно умер Гуюк-хан, и великая битва так и не состоялась, понадобились новые деньги для подкупа монгольской знати к предстоявшему в 1251 году курултаю, на котором Бату-хан рассчитывал быть избранным великим ханом всей чингизовой империи! Но чтобы добыть для этого деньги, нужно было премного потрудиться! Неожиданно обрадовали русские. Даже непокорённые во время первых набегов русские уделы не воспротивились татарским требованиям. И Смоленск, и Великий Новгород стали своевременно присылать богатые дары мехами и серебром. Конечно, хитрые русские вовсе не собирались отдавать все свои богатства, однако и то, что они доставляли в Орду, было весомой прибавкой к нужным накоплениям. Неразорённые русские земли присылали даже больше даров, чем Суздальское и Черниговское княжества. – Видимо, коназы урусы утаивают меховую дань для своей казны, – думал Болху-Тучигэн, – а  нам лишь присылают малую толику? Ведь были же об этом доносы! Не могли же столь густые леса урусов так скоро истощиться пушным зверем? Тут что-то не то! Надо подготовить доклад государю…
– Послушай, Болху-сайд, – заговорил, наконец, старший смоленский посланник, прервав мысли всесильного министра. – Гэлэб, сын Рэстислэвэ, новый коназ Смулэнэ, полностью согласился с мудрым повелением великого государя! Он оправдывает полученный от государя ярлык! Теперь Гэлэб обязуется привозить в Орду почти восемьдесят тысяч пушных шкурок! Или больше полутораста фунтов серебра! По их мере, это – четыре сотни гривен!
– Теперь я вижу, – покачал головой Болху, – что коназ Сэвэлод, умерший в прошлом году, обманывал нас! Платил вполовину меньше! А может и новый коназ тоже хитрит? Как ты думаешь, Лэгути-сэцэн?
– Нет, Болху-сайд! – замахал руками стоявший перед ним молодой толстяк. – Всё там проверено и люди подсчитаны. Мы обошли все городские дворы. Нам тогда хорошо помог твой знакомец, урус-купец Иля. Он не раз ходил к важным людям Смулэнэ – их князю и главному попу – уговаривая их проявить щедрость!
– Иля? – вопросительно пробормотал Болху и улыбнулся. Его тёмно-карие, почти чёрные глаза осветились каким-то тёплым внутренним огоньком, и лицо ханского сановника в мгновение подобрело.
– Ну, если Иля вам помог, – сказал он весело, – тогда я понимаю, какую большую пользу принесли вы казне государя! Садись, Лэгути-сэцэн, – указал министр на скамью, – рядом со своим начальником, побеседуем.
Младший посланник немедленно присоединился к старшему. Сидя рядом, послы обменялись радостными взглядами.
– Вы будете награждены за удачную поездку и радостную весть! – продолжал Болху. – Я доложу великому государю о вашем усердии!
– Да восславится на века твоё имя! – пробормотал с улыбкой Олхой-мэргэн.
– Да падут на твою голову счастье, здоровье и богатство! – воскликнул младший посол.
– Скажите, а что вы думаете о дани из Черныгы? – неожиданно спросил Болху. – Тогда, в прошлом году, коназ Андрэ прислал только тридцать тысяч пушных шкурок. Это почти в три раза меньше, чем из Смулэнэ! Не хитрит ли тот урус?
– Всё может быть, великий светоч знаний, – ответил, не задумываясь, Олхой, – но государь поверил коназу и дал ему ярлык! А мне совсем не понравился тот Андрэ! Хитрый, льстивый. Однако же, умеет справляться с жёнками! Это говорит в его пользу! Сильный человек всегда больше прав, чем жалкий слабак!
– Это так, Болху-сайд, – поддакнул Лэгути. – Все мы видели его несомненные достоинства! А там ещё…хитрость и лесть… Кто знает? Надо же славить государя! Так установили Великое Небо и Тёмная Земля! Если он сумел угодить нашему могучему повелителю, то, я думаю, ему можно верить…
– Пожалуй, вы правы, – промолвил Болху-Тучигэн. – Удел коназа Андрэ сильно пострадал от нашего похода. Большие города сгорели. Погибли или разбежались люди. Зверя там, конечно, в лесах не убавилось, но, чтобы его ловить, нужны люди, а их немного… Перепись показала, что нет даже…тридцати тысяч человек мужского пола. А число людей подсчитано правильно… Ладно, доложу об этом государю, когда он призовёт меня на свой совет! Вот только что к нам прибыл новый данник государя – коназ Галича Дэнилэ. Государь хотел принять его в тронной юрте, чтобы все придворные увидели этого гордого уруса. Он последний из урусов, кто не повиновался воле нашего повелителя! Но вот не устоял перед великой силой! Это славный Бурундай напугал уруса-медведя! Теперь увидим, какой на самом деле коназ Дэнилэ! Если он покорится и станет ханским данником, то мы, пожалуй, соберём для великого курултая две сотни мешков серебра, нужных повелителю. Да ещё сотню – на содержание воинства!
– Да поддержат тебя Отец, Вечное Небо, и мать, Чёрная Земля! – прокричали в один голос ханские посланники.
– Ну, а теперь выпьем кумыса! – улыбнулся Болху. – Эй, Адай-хатун! – крикнул он жене. – Неси-ка сюда наш напиток, благословенный предками! – Он склонился над подарками купца Ильи, которые ему передали посланники сразу же по прибытии. – Заодно полюбуешься этими дивными украшениями, присланными нашим другом!
…В это время в Золотой Юрте Бату-хан принимал  князя Даниила Романовича.
В тот же самый день, когда галицкий князь прибыл ко двору, повелитель Золотой Орды, не оповещая своих сановников, решил самолично лицезреть непокорного русского. Князь Даниил не успел стряхнуть с себя дорожную пыль и переодеться в гостевой юрте, как к нему с шумом ворвались монгольские воины и потребовали следовать за ними.
Лишь увидев перед собой огромную, обтянутую жёлтым шёлком юрту, Даниил Галицкий догадался, куда привели его воины.
– Ну, айда, заходи внутрь! – пробормотал, обшарив сверху донизу князя в поисках оружия, здоровенный с железными ручищами  монгол.
Даниил Романович перекрестился, осторожно перешагнул порог и оказался в хорошо освещённой просторной зале, пол которой был устлан огромными ярко-красными персидскими коврами. Свечи горели, казалось, везде. Пахло, как в церкви, воском и ладаном. Два чернокожих телохранителя быстро подбежали к князю и, не успел он опомниться, как они буквально сорвали с его ног красные сафьяновые сапоги, выставили их наружу, а самого Даниила Романовича повергли ниц.
– Ползи, шайтан, к трону господина! – прошипел по-русски один из верзил.
Князь медленно, опираясь локтями на пушистую ковровую ткань, пополз в сторону сверкавшего золотом трона. Не поднимая головы, он постепенно приближался к повелителю Золотого Царства. Наконец, его рука коснулась низшей ступеньки ханского трона. Князь Даниил приподнял голову и поцеловал эту золотую ступень.
– Ну, салям тебе, коназ урус! Вот ты и пожаловал к нам! – раздался громкий, красивый голос Бату-хана.
– Вагаляйкюм ассалям, государь! – неожиданно, опередив стоявшего у трона толмача, ответил князь Даниил по-татарски. – Да будешь ты невредим и славен на века, великий царь, мудрый полководец Бату-хан, непобедимый на земле и увенчанный Господом на небе!
– Вот так диво! – вскричал в изумлении татарский хан. – Так ты хорошо говоришь на нашем языке!?
– Многие годы я учил твой божественный язык, государь! – отвечал, не поднимая головы, русский князь. – Потому я и не приезжал в твоё Золотое Ханство. Я думал, что без знания этого славного языка не будет ни учтивости, ни душевного разговора!
– Да это же вершина почтительности! – воскликнул Бату, глядя сверху вниз на свою супругу, сидевшую рядом с ханским троном в небольшом золочёном креслице. – Смотри же, Сутай-хатун, каков на деле есть этот грубый, по словам моих рабов, коназ урус!
Жена ордынского хана промолчала.
– Подними же голову, Дэнилэ, – приказал Бату-хан. – Дай мне посмотреть на тебя!
Галицкий князь выпрямился и, стоя на коленях, глянул прямо в лицо грозного царя.
– Видишь, Сутай-хатун, – улыбнулся татарский повелитель, – не столь уж страшен  этот воин-урус! Однако он рослый и светлый волосом… Все эти коназы урусы похожи друг на друга, как близнецы! Даже глаза у них одинаковые, водянистые!
– Это потому, что все мы – кровные родственники, – сказал по-татарски князь Даниил, – и происходим от варягов, далёкого заморского племени! Нас зовут русскими, а подлый народ – славянами. Так уж повелел господь Бог, чтобы мы владели славянами!
– Но, хоть между вами и такое родство, – пробормотал Бату-хан, – однако, ваше поведение сильно различается! Не все такие вежливые и мудрые, как ты, коназ Дэнилэ. Вспомни хотя бы коназа Мыхаыла из Черныгы! Не пожелал даже поклониться нашим священным знакам! Я уже не говорю о том, чтобы научиться нашему языку! Вот и лишил себя головы из-за своей грубости и упрямства!
– Увы, государь, – склонил голову Даниил Романович. – Все мы понимаем Божью справедливость по-своему. Много доставил мне бед покойный князь Михаил, да будет ему земля мягким пухом, несмотря на наше кровное родство! Сколько пережил я горя и страданий от его коварства! Да вот и теперь бедствую от его старшего сына Ростислава, которого я недавно снова разгромил в жестокой битве! Прячется он сейчас в далёкой Угории у короля Белы, бежавшего в своё время от твоих непобедимых воинов… Покойный Михаил, царствие ему небесное, не раз водил на меня свои войска!
– Теперь я вижу, – улыбнулся  Бату-хан, – что он повинен и перед тобой
– Что было, то было, государь, – покачал головой князь Даниил, – но нельзя говорить плохое о покойниках, уж лучше ничего…
– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши ордынский хан. – Принесите-ка коназу скамью!
Стоявшие  по обеим сторонам трона телохранители с недоумением переглянулись.
– Садись, коназ, – весело промолвил Бату-хан. – Теперь ты будешь не рабом, но моим слугой и гостем!
– Премного благодарен, государь! – князь Даниил  встал с колен и быстро сел на поднесённую ханскими рабами скамью.
– Вот так будет лучше! – бросил ордынский хан и вновь обратился к своим людям. – Подайте-ка нам, мои верные слуги, кумыса из золотого чана!
Неожиданно загудела дудочка, полились таинственные мелодичные звуки, которые смешались с приятным бренчанием струн.
Князь Даниил вздрогнул и огляделся. В плохо освещённом правом углу ханской юрты на длинной скамье сидели, судя по всему, татарские музыканты и старательно выводили свою бесхитростную мелодию.
Вдруг откуда-то, с другой стороны царского дома, вышли две ослепительно красивые девушки, одетые в лёгкие, прозрачные шаровары, и обнажённые до пояса. Каждая из них несла двумя руками по большой серебряной чаше. Одна девушка, чернобровая с раскосыми глазами ( – Видно татарских кровей, – подумал князь Даниил.) подошла к царскому трону, низко склонилась перед своим повелителем и протянула ему чашу с напитком. Бату-хан встал, спустился по ступенькам вниз, взял в руки чашу и, повернувшись спиной, вновь поднялся наверх.
Вторая девушка, белокурая и голубоглазая, которую галицкий князь посчитал русской, приблизилась к нему и протянула точно такую же чашу. Князь принял напиток вытянутыми руками и поднял голову.
– Ну, что ж, отпей, Дэнилэ, нашего славного кумыса, – приказал Бату-хан. – Посмотрим, как ты примешь наш священный напиток!
Даниил Романович, повинуясь словам татарского хана и видя, как тот сам поднёс ко рту чашу, стал быстро глотать содержимое серебряного сосуда. В нос ему ударил резкий запах кислого конского молока. В горле образовался тугой комок. Князю стало дурно. – Милосердный Господь, – взмолился он про себя, – помоги мне выдержать эту пытку! – Князь пил и ему казалось, что кумыс всё никак не кончался. Он вспотел, покраснел и вдруг как-то размяк…
– Ты и здесь на высоте, коназ урус! – изрёк ордынский повелитель, уже допивший до дна свою чашу. – Даже я, знающий цену этому напитку, опередил тебя! Похвально, что так умело смакуешь! Ты умён, коназ!
От этих слов на душе Даниила Галицкого как-то сразу полегчало. Спало душившее его напряжение последних дней. Прошло навязчивое отвращение, и он обнаружил, что кумыс – напиток не только не противный, а даже напротив – приятный.
Допив до дна, князь Даниил встал, поясно поклонился Бату-хану и передал пустую чашу девушке-рабыне.
– Дзенькуе, пану! – проворковала та и быстро исчезла из вида.
Голова у Даниила Галицкого кружилась, перед его лицом в свете мерцавших свечей проплывали лица ордынского хана, его супруги,  рабов-телохранителей.
– Садись, коназ Данилэ, – распорядился Бату-хан, заметив его состояние. – Кумыс не только питает, но опьяняет!
Князь буквально упал на табурет и оцепенел. – Никак околдован, – подумал он. – Сколько я не пил чужеземных вин и крепких медов, но голова так не кружилась! Увы, не зря эти татары повелевают нами: они знают много такого, что нам и не снилось!
Бату-хан, видя замешательство князя Даниила, усмехнулся. – Эй, слуги! – крикнул он. – А теперь поднесите-ка Дэнилэ, моему гостю, блюдо лучшего плова! Посмотрим, как ему это понравится!
И опять, как по мановению волшебной палочки, откуда-то из темноты вышли, вернее, выплыли ещё две красавицы. Стройные, большегрудые, едва одетые. Сквозь тонкую кисею, которая прикрывала их тела, были явственно видны все женские прелести. Даниил Романович почувствовал напряжение во всём своём теле и боль в сердце. Златовласая красавица протянула перед ним дымившийся бараний плов, в то время как ордынский повелитель уже поедал, подбирая пальцами и кладя себе в рот поданную ему первому пищу. Несложная, но приятная и притягательная музыка продолжалась.
Князь, следуя царскому примеру, пригоршней брал баранину, пропитанную острым перечным соусом, перемешанную с мягкими белыми зёрнами, и быстро жевал её, не чувствуя вкуса. Лишь когда блюдо опустело, он ощутил, насколько питательна и хороша была царская еда.
Сам же хан ел немного. Больше для примера, назидания русскому князю. Государю в этот день нездоровилось и, проглотив совсем немного плова, даже не пережёвывая, он вернул блюдо рабыне. Тут же к нему подбежали другие слуги, поднесли серебряный таз с водой и длинную тонкую тряпицу. Хан прополоскал пальцы в воде, протёр их тканью и подал знак поднести всё это князю Даниилу. Последний всё ещё жевал. Слуги терпеливо ждали. Ждал и Бату-хан, молча наблюдая, как насыщается его гость.
Наконец и Даниил Галицкий покончил со своей трапезой, аккуратно помыл в царском тазу руки и вытер их той же, уже измятой ширинкой.
– Премного благодарен, государь! – сказал он, встал и низко поклонился трону.
– Вот ты отведал моего плова и испил моего кумыса! – улыбнулся Бату-хан. – Теперь ты – мой дорогой гость и новый слуга! А теперь отведай более привычного тебе заморского вина! Эй, слуги! – Он хлопнул в ладоши. – Несите сюда вино и ещё кумыс! И зовите скорей всех моих советников и, прежде всего, Болху! Будем думать о делах коназа уруса!
…Двадцать пять дней провёл в Золотом Царстве князь Даниил. Познакомился со всеми ордынскими вельможами. Преподнёс им множество ценных подарков. А самому царю привёз он целую телегу серебра, а сколько разных заморских диковинок! Особенно понравилось ханской супруге большое серебряное зеркало, украшенное изумрудами, купленное в своё время князем Даниилом у флорентийского купца. Наслышавшись, что сын Бату-хана Сартак питал симпатии к христианству, русский князь подарил наследнику десяток христианских книг с чудесными византийскими рисунками, отображавшими библейские и евангельские сказания – от сотворения мира до распятия Христа. Царевич Сартак был очень доволен подарками и даже приложил руку к сердцу в знак признательности князю Даниилу.
К концу пребывания галицкого князя в Орде у него уже больше не было недругов.
Даже суровый татарский сотник Цэнгэл, получивший в дар большой золотой перстень-печатку с изображением скрещённых мечей и богато украшенный драгоценностями кинжал дамасской стали, улыбнулся, осмотрев сокровища. А царский писарь, китаец Цзян Сяоцин, которого хитрый русский князь отметил большим серебряным слитком, впервые не сказал ни одного язвительного слова о русском даннике ни в присутствии государя, ни даже при Болху-Тучигэне!
В последний свой день пребывания в Орде князь Даниил вновь по приглашению Бату-хана разделил с ним царскую трапезу. Теперь в ханском шатре перед троном был поставлен длинный стол, за которым сидели самые знатные ханские люди. Хан, как и прежде, принимал пищу отдельно на своём троне, а после завершения трапезы возглавил разговор, как бы подводивший итог поездке князя Даниила.
– Ну, что же, Болху, – начал он, – сколько будет теперь платить нам коназ урус?
– Больше двух сотен фунтов серебра, государь, – сказал Болху-Тучигэн, достав свои таблички с записями.
– А как будет в гривнах? – спросил Даниил Романович. – Я не помню, сколько весит угорский фунт… Видимо, вы приняли угорскую меру подсчёта веса?
– Да, эта удобная мера, принятая в странах солнечного заката, была взята нами во время боевых походов! Наш государь любит всякие полезные дела! По-вашему, это будет…примерно…пятьсот гривен, – ответил, подсчитав, ханский любимец.
– Да, это мы уже обговорили: серебром или мехами, а также товарами в пересчёте на серебро! – согласился князь Даниил.
– Якши, – улыбнулся Бату-хан. – Ты решил платить даже больше, чем мы с Болху предложили тебе.
– Да, государь,  я прибавил сотню гривен, – грустно улыбнулся Даниил Романович, – за  моего зятя, брянского князя Романа…
– А, так это – за сынка того грубияна, Мыхаыла Черныгы? – удивился татарский хан. – На него, как я помню, недавно жаловался родной дядя, коназ Андрэ! Да просил у нас войско, чтобы изгнать того Ромэнэ из его лесного городка!
– Мне говорил премудрый Болху-сайд, – нахмурился князь Даниил, – что князь Андрей пожаловался тебе, государь, обвиняя князя Романа в утаивании меховой дани, отсылая ему в Чернигов для Орды лишь малую часть от общей добычи. Всё это я тщательно проверю… Я знаю своего зятя как честного воина!
– Но он же – сын того, наказанного мной Мыхаыла? – поднял брови Бату-хан. – А вдруг станет подражать тому старому разбойнику? Может вызвать его сюда и строго с ним поговорить? Непокорность – это огромная беда! Это можно искоренить лишь отсечением головы!
– Этого не надо, государь! – вздохнул князь Даниил. – Мой зять Роман совсем не похож на покойного князя Михаила. Он кроток и покорен… Я не верю, что он будет обманывать повелителя Золотого Ханства. Ему нелегко с данью! Он живёт в глухом лесу, где почти нет людей. Брянск – не город, а захолустье. Малое поселение… Откуда там взять доходы? Если и есть зверьё, то некому за ним охотиться! Но с давних пор князь Роман чтит и уважает твою власть, государь, Господом данную! Он называет тебя непобедимым полководцем и повелителем всего света! Я думаю, что, без всякого сомнения, князь Андрей оклеветал его! Вот почему я обязуюсь платить ещё сотню гривен, чтобы ты, государь, не слушал клевету на моего зятя!
– Ну, что ж, Дэнилэ, – улыбнулся Бату-хан, – ты всё хорошо объяснил мне. Я приму твои слова во внимание. А ты, Болху, – обратился  он к своему сановнику, – поговори-ка об этом деле с тем коназом  Андрэ, когда он объявится в Сарае. И предупреди его, чтобы он в дальнейшем не путал правду с ложью, не обманывал нас, да прибавь ему за это дополнительную плату! А если ослушается, тогда скажешь, что нам не надо оправданий и, в противном случае, он потеряет не только ярлык на жалкий улус, но и то своё телесное достоинство, какое имеет между своих ног! Пусть знает, что если я добр выслушать жалобу, то многократно жесток, уличив во лжи!
      

Г   Л   А   В   А   8

С О В Е Т   Г О С П О Д

В тереме смоленского епископа на Мономаховой горе собрался Совет городской знати, на котором было о чём поговорить. Вот уже два года как в Смоленске воссел на великое княжение старший из правнуков Давида Ростиславовича – князь Глеб.
Прежний великий смоленский князь Всеволод Мстиславович вполне устраивал горожан, поскольку в своё время побывал на княжении в Великом Новгороде, знал тамошние порядки, уважал мнение «лучших людей» и в дела смолян почти не вмешивался. Он отвечал за охрану города, следил за боевой готовностью своей дружины и городского ополчения. Все доходы того князя поступали от пошлин, которыми облагались по давнему решению общего Совета знати все жители переданных под княжеское управление сельских волостей. А вот налоги на строительство, лесную вырубку, купеческую прибыль, въездные пошлины за право на временное проживание в городе и прочие поступали в городскую казну, которой заведовал сам владыка – смоленский епископ. Несомненно, высший городской священник был занят и другими не менее важными делами – духовными – поэтому у него сложилось целое городское правительство из чиновников-казначеев, сборщиков налогов, соглядатаев, которые и осуществляли все властные функции, обращаясь к владыке лишь за согласованием наиболее сложных вопросов и подписанием важных хозяйственных документов.
Так уж повелось в Смоленске, что главным должностным лицом там был епископ. Князья постоянно менялись. Раньше они пытались единолично править городом, вводили свои порядки и правила, которые не всегда совпадали с интересами смоленской знати. Закончилось всё это открытой борьбой горожан со своими родовитыми воителями и, в конечном счёте, поражением номинально называвшихся великими князей.
В то же время городской епископ был человеком авторитетным, хорошо знавшим город, избиравшимся прихожанами из числа самых уважаемых священников, а затем утверждавшимся в Киеве митрополитом.
Когда смоленский епископ присылался из Киева по назначению митрополита, его роль в городе ограничивалась только духовной жизнью. Но вот после 1136 года, когда князь Ростислав Мстиславович добился от киевского митрополита утверждения в Смоленске собственной независимой епископии, положение высшего священника города резко изменилось. Постепенно от высшего духовного судьи и советника князя, епископ стал сначала арбитром в спорах между горожанами, затем – между горожанами и князем – и, наконец, после поражения князя, достиг  вершины городской власти.
Великий смоленский князь постепенно терял и свои земельные владения в городе.
Смоленск к середине ХIII века состоял из трёх частей – концов. Два конца – Крылошевский и Пятницкий – располагались в пределах старого города с глубокой древности и были окружены мощной оборонительной стеной, третий же конец – Городенский – появился поздней на правой стороне Днепра и был охвачен со всех сторон нетолстыми стенами, шириной в два смоленских кирпича.
Все три конца города были застроены усадьбами горожан и отделялись друг от друга высокими заборами. Усадьбы являлись собственностью главы семейства, у которого имелись особые документы – грамоты – свидетельствовавшие, что земельный участок, на котором стояла усадьба, был в своё время куплен у города, либо пожалован владельцу князем или епископом. Так называемые «пожалования» прекратились лишь в последние годы, после вторжения на Русь монголо-татар. С той поры любой приехавший в Смоленск человек, желавший поселиться и обустроиться в городе, покупал земельный участок у городской казны, получая при этом купчую грамоту, подтверждавшую право собственника на землю, а, следовательно, и на усадьбу.
Князья долгое время имели свои собственные земельные владения в городе. Так, подворье князя Ростислава Мстиславовича располагалось в центре города неподалёку от Мономаховой, Соборной горы, однако после его смерти решением Совета знати князь Роман Ростиславович перебрался на новый двор, построенный горожанами поближе к западной крепостной стене. Когда же князь Роман скончался, его брат Давид Ростиславович, вступивший в борьбу с городской знатью за власть и землю, вынужден был, потерпев поражение, совсем уйти из города и поселился далеко за его пределами в местечке Смядынь, расположенном близ западного берега Днепра на месте нижнего течения речушки Смядынки и древнего погоста, давшего название местности.
Смоляне охотно построили князю и его челяди новое подворье – целый хорошо защищённый кирпичной стеной замок с хозяйственными постройками, большим теремом, верхние окна которого смотрели на живописную днепровскую долину, и церковью Архангела Михаила, сообщавшуюся с княжеским теремом особой пристройкой.
Великий смоленский князь был также лишён прочих своих земельных владений в городе, так называемой сотни, которые были присвоены городской казной и впоследствии распроданы богатым горожанам.
Лишь в 1238 году, когда городу угрожали монголо-татары, тогдашний князь Святослав перебрался на прежнее подворье князя Ростислава Мстиславовича и руководил обороной Смоленска. Благодаря его умелым действиям, хорошей военной подготовке княжеской дружины, готовности города к отражению вражеского нападения, татары так и не решились осаждать Смоленск и обошли его стороной, ограбив и разорив окрестные деревни и сёла. Князь Святослав Мстиславович в ту тяжёлую годину не сидел сложа руки и посылал своих людей туда, где беспечные степные хищники никак не ожидали его, нанося им урон и отбивая несчастных пленников. В сражениях далеко за стенами Смоленска полегло немало отважных и княжеских дружинников, и горожан. Поговаривали, что помимо сопротивления врагу, оказанного великим смоленским князем, он посылал в стан Бату своих людей с богатыми дарами и, якобы, тем самым откупился от врага.  За это горожане любили своего князя и не препятствовали его проживанию в городском центре, где, помимо терема и конюшен, князь владел и большой гридницей, в которой обитала его дружина.
Но земля и подворье уже давно были собственностью семьи богатейшего купца Ласко Удаловича, который только и ждал повода, чтобы вернуть себе своё, а князя переселить в его законную смядынскую резиденцию.
Вот и заседал городской Совет у епископа, обсуждая жалобу смоленского богача на нового великого князя, не желавшего считаться с законным владельцем усадьбы. На том важном Совете присутствовал и купец Илья Всемилович, которого сразу же по прибытии из Орды ещё в 1248 году свояк – Ласко Удалович – ввёл во власть. Теперь бывший вщижский купец был одним из самых уважаемых горожан. Что поделаешь, богатство и родство с влиятельными людьми укрепляют положение!
Илья Всемилович сидел на скамье рядом со свояками, Ласко Удаловичем и Порядко Брешковичем, посередине между ними, и громко обсуждал хозяйственные дела.  В этом же помещении сидели на длинных, поставленных в несколько рядов скамьях прочие купцы и так называемые «вечевики» – потомки бывших княжеских бояр (старших дружинников, воевод, знатных слуг) и древнеславянских вождей, имевших большие земельные владения и усадьбы в городе. Светлая зала епископского терема была буквально переполнена народом: почти полтораста смолян, солидных бородатых мужей, собрались здесь и возбуждённо гудели.
Наконец, в совещательную залу вошёл сам владыка с секретарем, приблизился к своему большому, покрытому чёрным бархатом креслу, стоявшему прямо перед собранием, троекратно перекрестился, перекрестил вставших с шумом смолян, подал знак секретарю присесть на стоявший сбоку от святительского кресла табурет и расположился на своём троне, подняв руку в знак прекращения разговоров. Установилась мёртвая тишина.
– Во имя отца и сына и святого духа, аминь! – громко сказал епископ и сразу же приступил к делу.
– Как вы знаете, почтенные горожане, – начал он, – по воле князя Глеба и с прошлого года мы вынуждены платить татарскому царю в два раза больший выход, чем раньше! Теперь поганская дань составляет четыре сотни серебряных гривен!
– О, Господи! – вскрикнул сидевший в заднем ряду молодой чернобровый купец. – Где же нам взять такую уймищу серебра?!
Купцы зашумели, заговорив разом.
– Это всё князь! – громко сказал боярин Горан Радкович, сидевший в первом ряду, как раз перед купцом Ильёй Всемиловичем. – В моё тиунство всё было иначе! Дань платили скромную и совсем не взимали с горожан поборов! Новый князь не захотел взять меня к себе в тиуны… Привёз своего человека! Что ж, смотрите, какие теперь у нас порядки!
Владыка вновь поднял руку, и в зале стало тихо.
– Успокойся, Горан Радкович! – громко сказал он. – Князь тут ни в чём неповинен! Хоть это случилось и по его воле, но мы сами, малым Советом одобрили его соглашение с татарами! У нас не было другого пути! Вы ведь знаете, что татары уже не раз присылали к нам послов. Те татары, что приходили с купцом Ильёй, плохо знали наши дела и были посговорчивей… Вот мы тогда уговорили их на меньшую дань. Вы тогда сами хорошо раскошелились на подарки им. – Купцы согласно закивали головами. – Теперь же татары потребовали большую дань, как за ярлык для князя Глеба, так и за уважение ордынского царя! Они откуда-то проведали, – владыка зорко обвёл взглядом своих пронзительных голубых глаз сидевших перед ним горожан, – что наши богатства велики и позволяют нам нести большую тягость…
– Откуда?! – вскричал кто-то из середины зала. – Да вот у нас тут есть «гость ордынский»! Разве не знаете? Кто недавно ездил в Орду? Кто у нас даже с самим поганским царём водится?!
Илья Всемилович вздрогнул и почувствовал боль в груди.
– Ах, негодяй, – подумал он, – неужели на меня намекает?
– Замолчи, Натан Брешкович! – крикнул купец Ласко. – Или ты забыл, кому обязан своей честью, жизнью и богатством?! Кого ты хулишь, дурак бессовестный?! Совсем потерял голову! Да если бы не мой свояк, лежать бы теперь нашему Смоленску в углях и пепле, а нам тут не сидеть! Разве ты не знаешь, глумной баран, что татары готовились в поход на наш город?!
– Ну, не горячись, Ласко Удалыч! – возразил, сидевший поблизости, высокий худой старик. – Ведь наш город выстоял, как ты знаешь, во время самого жестокого татарского набега! Выстоит, если надо, и теперь!
– Ты что, забыл о Киеве? – громко сказал, покраснев от гнева, купец Ласко. – Тот город был покрепче нашего! Смяли, раздавили! Ну, допустим, выстоит Смоленск. А что будет с нашими сёлами? Тринадцать лет назад мы понесли неслыханные потери! Тогда в княжении было до семи десятков только крупных поселений. А теперь их можно по пальцам пересчитать! Слава Господу, ещё хоть так… А сколько народа полегло? Был у меня старший сын Слав, такой дивный молодец… И он сложил свою буйную головушку, защищая жалкие волости! Вот и его матушка, моя первая супруга, не выдержала такого горя и вскоре сама за ним отправилась… Царствие им небесное! – он истово перекрестился. – Кто хочет войны, тот её не знает! Развалилась торговля, захирели ремёсла. Только вот сейчас стали понемногу  подниматься… А вы хотите, чтобы опять всё это повторилось? О, бараны, о, козлы, о, глумные пустобрёхи!
Купцы одобрительно зашумели, поддерживая слова смоленского богача.
– Замолчите! – властно приказал епископ. Его голос мгновенно утихомирил разгорячившуюся толпу. – Вы в собрании, а не на торжище! Смоляне всегда славились своей тишиной и покорностью делам, установленным Господом. Я вот тут подумал и понял, что наша нынешняя ордынская дань, навязанная татарами, куда как терпимей той, какую платят Великий Новгород и захваченные татарским мечом земли! Подумайте, каково суздальцам и черниговцам? Ан нет, не ноют, а платят! Думаете, это от трусости? Да мы просто не в силах стоять против могучей татарской силы! А потому надо не болтать всякую ерунду и обругивать друг друга, а искать пути, где можно выявить новые доходы, чтобы без особых тягот пережить жестокую татарскую дань! Я собрал тут вас не для взаимной хулы, но для решения государственных дел! Давайте же, думайте!
– Владыка, – промолвил вдруг в воцарившейся тишине, вставая, боярин Горан Радкович, – а если мы обложим двойным налогом все купеческие товары? Я до сих пор не понимаю, за что купцы платят налоги! Не за товары, но за доходы! Вот купец продал товара на гривну – в казну идёт три гривны кун, ну, там, с морткой… А если с них взимать шесть гривен кун за стоимость товара в одну серебряную гривну?
– Ну, ты загнул, Горан Радкович! – возмутился Порядко Брешкович. – Где же мы возьмём такие деньги? Шесть гривен кун! Да это…без двух гривен кун – почти гривна серебра! Получается, что мы должны отдавать в казну все свои доходы без малого! Ты что, хочешь превратить нас в безденежных нищих?! На хрен нам тогда такая торговля?! Попробуй, поезди по дальним краям, да узнай, как эти серебряные гривны достаются! Да ещё друга моего сердечного хают! Да кто?! Натан, родной брат!! Ну, погоди, паскудник! – помахал он кулаком. – Приду к тебе на подворье и всю твою рожу разобью! Всем вам покажу, где раки зимуют!
В собрании дружно рассмеялись.
– Ладно, успокойся! – улыбнулся епископ. – Хватит лаяться! Давайте говорить по-деловому. Я не согласен с предложением Горана, чтобы увеличить налоги с купцов. Иное дело, что нужно потщательней проверять уплату налогов, чтобы не скрывали своих доходов. Может, в самом деле, обложим податью товары, а с выручки не будем взимать налоги?
– Послушай, владыка, – сказал вдруг вставший со своей скамьи богатый купец –смолоторговец Уряд Берегынович. – Вот тут к нам в город приехали брянские купцы. Их торговля начиналась совсем с ничего! Но брянский князь добр и очень умён! Не дурит, не зажимает. Даже напротив, освобождает купца от поборов в первом торговом году. Даёт жить! А потому там и рынок хорош, и немалые доходы идут в казну!
– Ты хочешь сказать, что в Брянске дела идут по-другому? – вопросительно поднял голову владыка. – Что же там за законы? Городок Брянск невелик, ему не тягаться со Смоленском! А князь Роман, сын мученика Михаила, ещё только учится править. Но хорошо бы послушать брянских купцов! Может узнаем что-нибудь полезное?…
– Вот и пригласи их, владыка, к себе в Кром да расспроси, – кивнул головой Уряд Берегынович. – Я же всё узнал, что мне надо…
– Ну, так не таи, рассказывай! – закричали в собрании.
– Князь Роман Михалыч, – продолжал купец Уряд, – сразу же как приехал на княжение, установил в своём уделе одну пошлину – по куньей шкурке с каждого дома! Как это велось с древности со времён великих киевских князей. Ну, вот, каждый дом даёт в казну по куне! А там никого не касается, что каждый делает и как свои меха добывает. Если у тебя есть дом в Брянске или в любом поселении княжества, плати каждый год в казну кунью шкурку или десяток беличьих! А вот с нынешнего года из-за требований татар князь решил увеличить налог: теперь брянцам нужно платить по куне уже не с каждого дома, но с каждого человека мужского пола! Брянцы сначала возмутились… Однако это им не Смоленск, там ни веча, ни купеческого согласия… Княжеские слуги быстро навели порядок! В брянских лесах много зверья… Хочешь платить – иди и лови! А не хочешь или не можешь – добывай как-то иначе!
– А как брянский князь ладит с купцами? – вопросил Ласко Удалович. –  Неужели и они платят только по куне от души?
– С купцами немного по-другому, – ответил Уряд Берегынович. – Сразу же по прибытии в город они платят въездную пошлину в две гривны кун или в полсотню морток, а после завершения торговли – выплачивают ещё столько же, выездную пошлину!
– Так мало?! – вскричал в волнении Ласко Удалович. – Всего сотня морток! Это же с полгривны серебра? Вот где отменные порядки и праведная жизнь!
– Но нас такой порядок по обложению купцов не устраивает! – пробормотал владыка, окинув взглядом собрание. – Думаю, что с купцами нам ничего не надо менять… А вот если обложить подушным налогом всех подлых горожан и жителей волостей, то я верю, что это даст нам нужный доход! Это коснётся и купцов, – улыбнулся он. – Им тоже придётся платить подушный налог! Все знают, что только князь и святая церковь свободны от налогов! Вот брянский князь Роман облагает приезжих купцов полгривной серебра… А как же свои купцы, платят ли они подушную подать?
– Платят, владыка, – буркнул Уряд Берегынович. – У тамошних купцов есть свои обязательства перед князем. Их налоги – это товары, нужные семье князя. Ну, там, разные ткани или заморские вина. Купцы расплачиваются своими товарами. А как им надо платить, решает княжеский огнищанин. У него есть свои надсмотрщики, которые знают всё о доходах купцов… Ну, и забирают у них в казну то, что надо. Однако торговых людей не обирают. Там у них на той княжеской должности состоит достойный, уважаемый человек! Он смотрит за порядком и бережёт людей!
– Ну, здесь мы разобрались, – кивнул головой епископ и вновь подал знак к молчанию. – А теперь у меня есть ещё один вопрос. – Он  кашлянул. – Тут вот поступила ко мне грамотка от нашего уважаемого купца Ласко Удалыча. Он хочет вернуть своё подворье… Ну, то, которое сейчас занимают наш князь Глеб и его дружина. Это подворье, как вы знаете, было куплено ещё дедом почтенного купца у городской казны. У тебя есть купчая, Ласко Удалыч?
– Да, владыка! – пробасил именитый купец. – Вот эта грамота, при мне! – Он вытащил из-за пазухи пожелтевший от времени лист пергамента. – Смотрите, славные горожане!
– Что будем делать? – спросил собрание епископ. – Закон на стороне купца! Ему по праву принадлежат земля и подворье!
– Правильно! Пусть князь Глеб уходит к себе, в своё владение! В Смядынь! Хватит и того, что содержим его и дружину! Если договорились с Ордой и платим налоги, нужен ли нам князь вообще?! – понеслись крики из разных концов залы.
– Что вы, что вы! – перекрестился владыка. – Да как же можно Смоленску без князя?! Не князя Глеба, так другого бы Орда прислала. Так уж повелось! От князя нам никак не избавиться! Пусть отвечает за защиту удела и ратные дела! Нет, без него нельзя! Ведь ни купцы, ни священники будут защищать город при вражеском набеге? Что же касается Смядыни, то здесь спорить нечего! Это давнее владение князей. Там он с семьёй проживает в тёплое время. Пусть же насовсем переезжает! Пошлём к нему людей и уведомим о решении городского Совета… Да подготовим на всякий нежелаемый случай ополченцев… Запиши-ка, Ефрем, пусть же тысяцкий позаботится и подберёт людей! Как, все согласны?
– Все! – ответили хором собравшиеся.
Лицо Горана Радковича осветилось счастьем. – Хоть князя справедливо покарали за своеволие, – подумал он. – Пусть не думает, что мы тут ему удельные холопы…
– Послушай, сваток, – обратился Илья Всемилович к Ласко Удаловичу при выходе из епископского терема, – а не пригласить ли ко мне в гости брянских купцов? Посидим, поговорим, выпьем крепкого мёда и обсудим преходящую жизнь?
– Добро, сват, – улыбнулся купец Ласко. – Сегодня же буду у тебя вечером! Заодно навещу дочь и проведаю внуков.
Подворье купца Ильи располагалось на Воскресенской улице, а Ласко Удалович жил тоже в Пятницком конце, но на Резницкой улице, поблизости от дворов смоленских мясников. Расстояние между дворами сватов было незначительным, и поэтому они часто ходили в гости друг к другу пешком в сопровождении вооружённых слуг и свирепых к чужакам крупных смоленских  собак.
Купец Порядко Брешкович жил в Крылошевском конце на Спасской улице у самого оврага. Ему приходилось добираться со своими людьми на телеге, объезжая Мономахову гору с замком владыки, а потом, следовать вдоль улицы, параллельной укреплённой стене.
Погода была сырая. Ноябрь 1251 года был снежным и дождливым. Однако горожане не страдали ни от луж, ни от грязи: весь город был уложен гладкими деревянными мостовыми из хорошо обтёсанных брёвен, которые были проложены вдоль всех городских улиц, окружённых стеной.
…В этот вечер долго горели свечи в большой трапезной комнате терема купца Ильи.
За гостеприимным купеческим столом сидели не только друзья и родственники Ильи Всемиловича. Пригласили и священника Василия, настоятеля ближайшей церкви Божьей Матери, соседа и, главное, двух брянских купцов.
Выпив не одну чарку медовой браги, приготовленной по такому случаю купчихой Василисой, и отведав купеческих яств, собравшиеся приступили к долгому, обстоятельному разговору.
– Говорят, что у вас в Брянске настоящий порядок? – спросил приезжих гостей, как бы между прочим, Ласко Удалович. –  И жизнь ваших купцов привольней, чем у нас?
– Да, почтенный, – кивнул головой брянский купец Сила Тетерич. – Нам очень повезло с князем! Он мудрый и серьёзный правитель! Знает, как соблюдать порядок!
– Правда, он сейчас в отъезде, – перебил товарища другой брянец, купец Василёк Мордатович. – Пошёл громить литовцев. Он у нас – великий и славный воин! А за порядком следит его огнищанин, Ермила Милешич! Вот кто истинный управляющий! И мы и князь пребываем за ним как за прочной стеной!
– Ермила Милешич! – вскричал купец Илья. – Так он теперь княжеский домоправитель! Вот до какой вершины добрался! Господи, да это же мой земляк и верный друг! Расскажите же всё, что о нём знаете!
– Что сказать? – улыбнулся Сила Тетерич. – Огнищанин Ермила Милешич – человек у нас презнатный! Он и великий воин: бился с татарами аж в Киеве! Да только он один из всех брянских людей вернулся оттуда с честью и славой! А теперь, когда наш князь в походе на литовцев…
– А зачем князь Роман пошёл на Литву? – перебил его Илья Всемилович.
– Говорят, что его тесть князь Даниил Галицкий с братом Васильком Волынским пригласили его в поход на ятвягов. А там они соединились с ляхами, родственниками князя Даниила. И Ермила Милешич хотел пойти в тот поход, но князь не позволил. Этому есть объяснение: княжеское хозяйство требует заботы и ухода. А тут и княжеская супруга родила ещё одного сына – Святослава. Хлопот полон рот! Куда тут в поход огнищанину?
– Это, конечно, так, – согласился Илья Всемилович. – Домашние и удельные княжеские дела отнимают много времени… А скажи, Сила Тетерич, как там поживает супруга моего друга Ермилы, Аграфена?
– Все в добром здоровье, – ответил брянский купец Сила. – Они ещё не старики, чтобы страдать. Правда, говорят, что Ермила Милешич завёл себе любовницу… Но да тут,…как сказать, всё лишь слухи и толки…
– У них там в овраге, называемом Верхним Судком, – поддакнул Василёк Мордатович, – у князя есть охотничий домик…
– А, – улыбнулся Ласко Удалович, – и у нашего князя есть такой же домик! Он там принимает разных жёнок и красных девиц!
– Так я об этом и говорю, – промолвил Василёк. – Наш князь достойно отдыхает, и его верные слуги не теряются!
– Спаси, Господи! – перекрестился отец Василий. – Это же великий, неоправданный грех!
– Ну, что поделаешь, батюшка, – усмехнулся Порядко Брешкович. – Чтобы быть праведником, нужно идти в монастырь! А славным князьям и подлому люду нужны развлечения! Вот, к примеру, есть у нас весёлый дом. Да не один, а целых три! Ну, и ходят туда друзья-приятели без всякого стеснения! И никто такому не препятствует… И казне благо: доходы от этого немалые!
– Да, ваши весёлые дома отменные! – мечтательно промолвил Сила Тетеревич. – Всё тут с мудростью устроено! Надо бы и нам такое перенять! Думаю, что мы наладим это!
– А я, в свой черёд, – улыбнулся Илья Всемилович, – непременно наведаюсь в Брянск в следующем году. Хочу проведать Ермилу Милешича. Я уже давно не видел моего милого друга! Заодно узнаю, как у вас идёт торговля, и стал ли ваш Брянск настоящим удельным городом!
– Съезди, сваток, – согласился Ласко Удалович, –  да посмотри, надо ли нам начинать торговлю с недалёким Брянском. Авось, дело сладится… Надо искать новые торговые пути. Если татары потребуют ещё большую дань, не продержимся на нашей смоленской торговле. Одного Великого Новгорода мало… А жить-то надо!               


Г   Л   А   В   А   9

З А Б О Т Ы   Р О М А Н А   Б Р Я Н С К О Г О

В середине августа 1252 года князь Роман Брянский возвращался домой из Новосиля. Он ездил в этот городок к своему брату Симеону, удельному глухово-новосильскому князю, который был на четыре года моложе князя Романа: только недавно ему исполнилось двадцать три года.
У брянского князя как-то не заладились отношения с родными братьями. Сразу же после смерти отца князь Роман попытался укрепить с ними связи, но ничего не получилось. Он ездил и в ближайший Карачев к брату Мстиславу, однако был встречен там хоть внешне и приветливо, но настороженно. Бояре князя Мстислава, происходившие из верхушки вятичской родо-племенной знати, расценили визит брянского князя как попытку «подмять под себя» младшего брата, подчинить Карачев своему влиянию. Бесплодными оказались попытки князя Романа объединить силы братьев против единого врага – татар – и для общей безопасности. В Карачеве наотрез отказались заключить военный союз. – Мы слабы, с татарами не справимся, – бормотал согласный во всём со своими боярами Мстислав. – А если поганые разгневаются и пойдут на Карачев? Нет, уж лучше по-прежнему отсылать меховую дань в Чернигов. А уж князь Андрей сам съездит в поганую Орду, свезёт туда наши меха, а где и защитит нас ласковым словом у татарского царя, если будет нужно…
Карачевский князь не хотел рисковать ничем. Как узнал Роман Брянский от подкупленного им княжеского огнищанина, тот выплачивал великому черниговскому князю Андрею вдвое большую дань, чем Брянск.
Расстроенный неудачей, князь Роман Михайлович попытался уговорить своего самого младшего брата – Юрия – для чего съездил и в его удельную столицу – Тарусу. Но и здесь брянский князь не добился военного союза. Окружённый старыми, ещё отцовскими дружинниками, Юрий не пожелал даже разговаривать о военных делах.
– Бояре не советуют! – отмахнулся он от брата Романа. – На то есть великий черниговский князь Андрей! Он сам отвозит дань татарам, значит, ему и защищать всю черниговскую землю! Мы платим немалую дань, татары нами довольны, и какой смысл раздражать их всякими союзами и ратными делами? Кто знает, а вдруг и донесут в Орду? На Руси это дело привычное!
И здесь, как узнал по секрету князь Роман, дань в Орду платили немногим меньше, чем Карачев, всего на…два десятка куньих шкурок…
И вот остался последний брат, Симеон. У князя Романа ещё с детских лет сохранились тёплые воспоминания о нём. Ещё княжичем Симеон был добрым, ласковым мальчиком, тянулся к брату Роману и чрезвычайно любил военные занятия. Бывало, пойдёт с отцом старший брат Ростислав в поход, так княжич Симеон все глаза проплачет, умоляя отца взять и его с собой. Он часто приходил на учения, проводимые дядьками с княжичем Романом и его младшей дружиной, пытался сам принять в них участие, но, по молодости, почти всегда отстранялся опытными вояками.
А однажды княжич Роман, пожалев братца, позволил ему пострелять из лука на отцовском стрельбище. Однако это дело едва не кончилось печально. Тяжёлый лук вырвался из рук малыша, и, слава Богу, стрела, скользнув острием по руке мальчика, вонзилась в землю, не причинив тому особого вреда.
Так и осталось в памяти князя Романа: бегущие к княжичам со встревоженными лицами дядьки, так несвоевременно присевшие отдохнуть на поваленное бревно… Плачущий, чумазый княжич Симеон, вставший с колен и вылизывающий кровоточащую ладонь…
С того времени будущий князь Симеон Новосильский больше не приходил на занятия старшего брата. А вскоре, повзрослев, стал отдельно от других братьев проходить со своими сверстниками, младшими дружинниками, военную науку, где преуспел, ибо отец, великий князь Михаил, неустанно нахваливал княжича Симеона за старательность, жадность к познанию ратного мастерства…
И вот брянский князь Роман, не сомневавшийся в своём брате Симеоне, как отважном воине, решил, наконец, проведать его и добиться  установления прочных связей хотя бы с Новосилем.
Однако и здесь ничего не получилось.
Братец, князь Симеон, принявший Романа Брянского с распростёртыми объятиями, проявил лишь сердечное гостеприимство: ежедневно закатывал пиры, устраивал выезды на охоту, в леса и поля, где молодые князья со своими дружинниками прекрасно развлекались. По вечерам князь Роман проводил время в обществе замечательных красавиц. Князь Симеон обожал женщин! Не взирая на то, что у него имелась собственная молодая жена-красавица, родившая ему уже четверых детей, новосильский князь не пропускал ни одной смазливой женщины. Бояре князя Симеона, купцы, да и простые княжеские люди, общения с которыми молодой правитель удела не гнушался, обнаружив в своём князе такую слабость, решали свои дела, подсунув ему в кровать очередную красотку.
Также и разговоры князь Симеон вёл больше не об удельных делах, но об охоте, развлечениях и красных девицах.
Так и не удалось князю Роману Брянскому ни о чём договориться с братом. Стоило только Роману Михайловичу завести разговор о военном союзе, как братец тут же переводил всё на пиры и на своих чаровниц. – Смотри, смотри, Романушка, что за прелесть! – восторженно восклицал он, показывая рукой на пляшущих девушек, призванных развлекать пировавшую знать. – Какие ножки! А груди?! Видишь вон ту, это Груня! Ух, и жёнка она, братец, скажу тебе, огонь!
Раздосадованный князь Роман вынужден был хмуро поддакивать, хотя с мнением  брата никак не мог не согласиться: девушки были, в самом деле, хоть куда!
Сдержанное согласие брянского князя с оценкой новосильских красавиц имело свой результат: уже в первую ночь в постель к князю Роману проникла большегрудая Груня и почти до самого утра заставляла молодого разгорячившегося князя предаваться утехам.
На следующую ночь брянский князь обнаружил в своей постели уже другую, не менее очаровательную и боевую девушку, и вновь провёл бессонную ночь.
Княжеские дружинники, не лишённые, в свою очередь, женского внимания при дворе новосильского князя, тем не менее, вставали рано и долго дожидались, пока их князь Роман отдохнёт от очередной буйной ночи…
В конце концов, всё это надоело Роману Михайловичу. – Отдых отдыхом, но нельзя забывать о деле! – сказал он себе через неделю после пребывания в гостях у брата и стал собираться в обратный путь.
– Ну, что, брат, – сказал решительно перед самым отъездом брянский князь князю Симеону, оставшись с ним, наконец, один на один в закрытой от посторонних потайной княжеской комнате, – пора бы нам поговорить о деле!
– О каком таком деле, братец Роман? – улыбнулся здоровый, розовощёкий новосильский князь. – Разве мы с тобой мало говорили?
– Мало, брат, – покачал головой князь Роман. – Пиры да жёнки – это не главное!
– Ой, не скажи! – усмехнулся князь Симеон. – Если хочешь знать, я только этим угождаю дядюшке Андрею! Я плачу ему ничтожную дань, смешно даже сказать! А вот дела у меня с ним идут хорошо! Вот десяток дней тому назад он прислал ко мне гонца с требованием дани… А я ему – девиц! Собрал, так сказать, пять красивых жёнок… Скажу тебе, что князь Андрей ни от одной не откажется! Правда, он любит всё новых и новых! Так вот, как только наступает срок платежа, так я шлю ему раскрасавиц! Благо, что в нашем уделе жёнки непривередливые. Даже замужние жёнки едут с моим посланием к князю Андрею! А что? Зато с вознаграждением назад возвращаются! И всегда довольны. А мехов? Ну, что там… Если наберём с десяток тысяч беличьих шкурок, то и ладно! Как-то сам князь Андрей пожаловал сюда. Так мы его встретили не хуже, чем тебя, братец! Он прожил у нас три десятка деньков… Устал, правда, маленько, но ничего: остался доволен нами. Так что, хоть я уважаю ратное дело и провожу, порой, учения со своей дружиной, но всё же считаю, что к войне готовиться бесполезно: если мы начнем огрызаться, татары нас легко одолеют!
– Не одолеют, если мы объединимся! – возразил князь Роман. – Привлечём и остальных братьев… А там, глядишь, Смоленск и Великий Новгород!
– О чём ты говоришь, брат? – помрачнел князь Симеон. – О каком союзе может идти речь? Думаешь, мне бы не хотелось быть князем сильного удела, чтобы не мудрить и не лукавить с ордынской данью, прикидываясь праздным гулякой?! Да не дадут, брат,  и даже не татары, но свои родственники! О каком Смоленске и Великом Новгороде ты говоришь? Смоленск уже давно склонил свою шею перед Ордой! Князь Глеб слаб и не правит этим городом… А князь Александр Ярославич? Разве ты не знаешь, что там сейчас в его Новгороде? Не успевает подавлять бесконечные смуты! Никогда Великий Новгород не покорится русским князьям! Там всегда заправляла всем торговая вольница! Подумай, зачем князь Александр поехал недавно в Орду? Да вот жаловаться на своего брата, суздальского князя Андрея! Александр Ярославич захотел прогнать своего брата с владимирского стола и самому там сесть, чтобы стать великим суздальским князем! Видишь, как он любит Великий Новгород? Как сообщили мои люди, совсем недавно татарская Орда прошла через степи, слава Богу, миновав мой удел… Тьма-тьмущая конницы! Говорят, что это войско было даже больше, чем в первый поход царя Батыя! И все они обрушились на суздальскую землю, на князя Андрея Ярославича!
– Господи, помилуй! – вскричал Роман Михайлович, вставая. – А если они ворвутся в мой удел?! Пора мне домой, я уж тут загостился!
– Погоди, брат! – остановил его жестом руки князь Симеон. – Орда уже вернулась назад! То был скорый и горячий набег! Они, видимо, изгнали князя Андрея из Владимира, столицы суздальской земли, и вдосталь пограбили ту несчастную страну! Видишь, какие дела? Вот тебе и князь Александр! А ты говоришь о каком-то союзе! Да у него самого уже давно есть союз с царём Батыем против всей русской земли! Князь Андрей, наш дядюшка, говорил, что этот князь Александр водит дружбу, правда, холопскую, с наследником ордынского царя Сартаком! А сам царь Батый что-то отошёл от дел: то ли одряхлел, то ли в блуд ударился. Вот его сынок и заправляет всеми делами. Каждый год князь Александр ездит с богатыми подарками к царевичу Сартаку. Одного только серебра, как говорят, по пять телег гоняет! А сколько всяких товаров, тканей, украшений! Не успел разорить Великий Новгород, а теперь вот принялся и за суздальскую землю! А что там можно взять после стольких погромов? Народ совсем обнищал. Там то голод, то мор. Вот тебе, каков твой возможный союзничек! Нет, Роман, – усмехнулся с грустью новосильский князь, – уж лучше я буду дружить с князем Андреем Всеволодычем, пока он ладит с Ордой и владеет ярлыком! Лучше быть в черниговском княжении на правах слабого удела, чем жить как князь Александр, разоряя свою суздальскую землю!
– Ну, что ж, – склонил голову князь Роман Михайлович, – тогда будем прощаться, брат! Вижу, что ещё не наступило время для нашего единства!
– Не взыщи, Роман, – тихо промолвил князь Симеон, – но держись в своей земле только умом, хитростью и «тихостью». Поднимешь голову – Орда тут как тут! И ладь с дядей Андреем. Он вхож в высокие татарские дворцы! Не дай, Господи, рассердится, тогда не миновать нам беды!
Удручённый ехал назад в Брянск князь Роман. – Да, вот каков князь Андрей, – думал он, медленно покачиваясь в седле. – Сумел-таки настроить против меня братьев и сделать из них ордынских холопов! То-то все мои братья, как сговорившись, советовали покориться воле дядюшки! Ну, что ж, придётся смириться… Но татарским рабом не буду! – вдруг громко сказал он, разбудив дремавшего в седле Ефима Добрыневича.
– А что, князь-батюшка, – пробормотал тот, – опять нам татары угрожают?
– Пока не угрожают, Ефим, нашему уделу, – покачал головой князь Роман. – Но вот мой братец дал мне совет дружно жить с князем Андреем Черниговским… Это от него исходит угроза!
– А как же князь Даниил? – возразил Ефим Добрыневич. – Разве он не подружился с татарским царем? Неужели он даст нас в обиду?
– Когда мы ходили вместе с моим тестем в поход на ятвягов, – промолвил князь Роман, – он рассказал мне о пакостях князя Андрея в Сарае… Хотел прогнать меня из Брянска. Мало, дескать,  я плачу ему пушной дани!
– Господи, упаси! – перекрестился княжеский тиун. – И это твой кровный родственник! Надо было тогда, после литовского похода, повернуть наши полки на Чернигов! И прогнать великого князя! Пусть бы знал, как надо соблюдать родство и жалеть русскую землю!
– Только попробуй! – покачал головой брянский князь. – Тут же татары в гости пожалуют! Я сам мог бы съездить в Орду и купить себе ярлык на Чернигов! Но я не хочу позорить себя дружбой с погаными! Вовек не забуду лютую смерть батюшки! Нет: ни шагу в Орду!
– Если повезёшь в Орду серебро, добытое с таким трудом Ермилой, – бросил тиун Ефим, – татары узнают, какой богатый наш Брянск! Тогда нехристи догадаются, что мы их дурили и утаивали свои доходы! К тому же, нам удалось добыть немало богатств и в Литве!
– Так оно и есть, – сказал князь Роман. – Им только покажи серебро! Но вот ты, Ефим, сказал про Литву… У нас частенько путают литовцев с ятвягами… Я об этом недавно узнал… Ятвяги – не литовцы! Говорят, что они в родстве с литовцами, но живут порознь и часто между собой воюют! Не дай Господь, чтобы мы сейчас столкнулись с Литвой! Получим нового и сильного врага! Поэтому я и хотел наладить военные связи с братьями. Одно дело – татары, а другое – Литва! Да только всё было напрасно... Литва, как они думают, далеко, а татары – близко! Придётся нам, мой верный Ефим Добрынич, самим защищать свой удел и рассчитывать только на свои силы. Нет на Руси правды, нет любви между братьями!
Всю ночь маленький, но хорошо вооружённый отряд из пятидесяти отборных княжеских дружинников ехал через глухие леса по неширокой, но проторённой конскими копытами дороге. В лесу было тихо, пахло сосной и елью, многочисленные звери и птицы едва шуршали в окрестных зарослях. Конский топот заглушал эти шорохи, и, казалось, что-то тяжёлое, звенящее медленно ползло через бездонную пахучую мглу на север. Лишь к полудню, когда солнце уже стояло над головами всадников, княжеский отряд вышел на речной луг.
– Вот он наш Брянск! – громко сказал Ефим Добрыневич дремавшему князю. – Ещё немного, и мы приедем в наш славный город!
– Да, слава Господу,  а вот и Десна перед нами, – улыбнулся, вытянувшись в седле, князь Роман. –  Город закрыт деревьями, а вот церковь Покрова видна, как на ладони!
Когда князь с дружиной подъезжали к мосту, в городе вовсю звонили церковные колокола.
– Видишь, князь-батюшка, – пробормотал Ефим Добрыневич, зажмурив от удовольствия глаза, – как брянцы встречают тебя! Радуются тебе, княже!
…Вечером в княжеской светлице Роман Михайлович беседовал с отцом Игнатием. Князь рассказал своему духовному наставнику о безрезультатной поездке в Новосиль. Когда же он перешёл к изложению сведений о татарском вторжении в суздальскую землю, отец Игнатий, извинившись, перебил его и попросил слова.
– Я знаю об этом, княже, – молвил он. – У меня есть свои люди в суздальской земле – монахи. Они недавно были в Брянске и всё рассказали мне. Этот набег был придуман для изгнания князя Андрея Ярославича из Владимира по жалобе его брата, князя Александра. Это наследник ордынского хана Сартак, друг князя Александра, отдал приказ о походе. Татары буквально хлынули на суздальскую землю несметным воинством. Их вели царевичи Неврюй, Толабуха и Котья. Со времён первого похода Батыя суздальская земля не знала такого погрома! Князь Андрей посчитал за благо бежать, нежели сражаться с погаными. Однако те скакали так быстро, что настигли князя Андрея с его воинством у Переяславля. Битва была недолгой, и татары наголову разбили суздальцев! Сам князь Андрей едва не попал в плен: отбился с превеликим трудом. Он поскакал на север, в новгородскую землю, спасая свою семью. А татары, не встречая сопротивления, рассыпались по всем волостям суздальского княжества, нещадно грабя русские городки и погосты, убивая и уводя в плен несчастных русских людей. Поганые сожгли больше двух десятков только городов. А в Переяславле они зверски зарубили воеводу! Они изнасиловали и убили молодую супругу князя Ярослава Ярославича, самого младшего брата князя Александра, и взяли в плен его детей… А когда они так же быстро ушли, как нагрянули, после них остались только дымящиеся угли и пепел…
– Господи Боже! – воскликнул князь Роман. – Что же наделал князь Александр?! Натравил недругов на родного брата! Я ещё тогда, когда узнал о смерти князя Святослава Всеволодыча, случившейся зимой, подумал, что братья  между собой договорятся!
– Где там договорятся! – грустно усмехнулся отец Игнатий. – Не захотели уступить друг другу! Князь Александр так возжаждал власти, что ни во что поставил родство и русскую землю! А теперь он воссел во Владимире, добившись от татар ярлыка на великое княжение! Но будет ли мир на этой несчастной земле, кто знает?
– Слава Господу, что мой удел стоит в отдалении от этой, политой кровью земли! – промолвил князь Роман. – Не дай, Господи, столкнуться с этим коварным князем Александром!
– Думаю, что Господь пока убережёт нас от войны со своими, русскими, – сказал отец Игнатий. – Вот татары вернули, как я узнал, князя Олега Ингварича назад в Переяславль-Рязанский. Уж не думали, что он вернётся из татарского плена. Значит, они не захотели разрушать рязанский удел!
– Как я знаю, Рязань искони не ладила с Владимиром! – догадался Роман Михайлович. – Вот татары и держат этот удел как бы в противовес суздальскому княжеству!
– Это так, княже, – кивнул головой священник. – Татары плетут прочную и хитрую сеть. Вот уже в ней сейчас Владимир и Рязань! Будут натравливать одну землю на другую и тем править! А князь Олег уже давно не глава своего удела. Он сразу же по прибытии из Орды постригся в монахи, а свой стол передал сыну Роману. А тот станет лютым врагом князю Александру! И эта вражда между ними перейдёт к внукам и правнукам!
– Ну, слава Господу! – перекрестился князь Роман. – Тогда не будут лезть в дела моего удела! Хорошо хоть так… Нам будет спокойней!
– Ну, а теперь, – сказал отец Игнатий, подводя черту под разговор о делах соседних земель, – мне хотелось бы, княже, поведать тебе о наших делах.
– Ладно, - молвил брянский князь, – рассказывай, что тут нового.
– Так вот, княже, поговорим сначала о твоих семейных делах. Есть хорошие и плохие новости.
– Начинай с плохих, – поднял руку князь Роман. – После суздальских событий я вряд ли сильно огорчусь…
– Меня не радует твой сын, княже, младенец Святослав… Уж больно хилым он родился! Не думаю, да простит меня Господь, что он долго протянет…
– Неужели так?! – вскричал Роман Михайлович. – Горе мне, как жаль младшего сына! А может ты ошибаешься, святой отец?
– Нет, князь Роман, не ошибаюсь, – пробормотал священник. – Это верные признаки… Младенец этот несёт в себе не жизнь, но смерть!
– Господи милостивый! – перекрестился князь Роман. – Молись о нём, отец, горячо молись, авось, да окрепнет мой младенец!
– Молюсь, княже, непрестанно молюсь и прошу Божьего благословения на его голову, но воля Господня нам неподвластна. Понадеемся на лучшее…
– Это всё из плохих новостей, святой отец? – смахнул слезу князь Роман. –  Или, может есть что ещё?
– Есть ещё одно плохое дело, – покачал головой священник, – но не семейное и не такое тяжёлое. Наши купцы открыли в овраге, который ты назвал Малым Судком, весёлый терем с бражничаньем и непотребными девицами. Говорят, что они это сделали после поездки в Смоленск. Там-де таковое пребывает в самом расцвете…
– И велик ли терем? – удивился князь. – Да так быстро, едва я успел отъехать!
– Почти как твой терем, княже! – воскликнул отец Игнатий. – Да такую уймищу девиц подобрали, что я удивляюсь, как их удаётся прокормить! Правда, народ, греховники бесстыжие, валом валит в тот позорный дом! Не знаю, что и делать!
– А ты ничего и не делай! – улыбнулся князь. – Так уж повелось, что весёлые дома есть повсюду. Если бы это не было угодно Господу, их бы не было. А тут…даже в Смоленске! Там ведь есть епископ, важный Божий человек. Если уже он  не препятствует этому, то что нам остаётся? Надо вот поговорить с Ермилой и узнать, какие там доходы, да налог на это дело наложить. Там увидим.
– Наложи, наложи на них изрядную мзду, княже! – сказал с горячностью довольный священник. – Пусть знают, что за греховные дела надо платить в казну вдвойне! Чтобы поменьше баловались, а лучше бы почаще, с молитвами, ходили в святую церковь!
– Ну, а теперь о хороших новостях, – сказал князь. – Чем же ты меня, наконец, порадуешь?
– Расскажу о твоих сыновьях, княже, – улыбнулся священник. – О княжичах Михаиле и Олеге. Твой старший сын суров, но приятно склонен к ратному делу. Дядька доволен его боевыми успехами. Он хорошо усваивает все боевые приёмы. Но с отцом Серапионом, кого наш владыка недавно рукоположил в священники, у него не всё гладко… Он не старается заучивать молитвы, не очень любит духовное чтение. Княжич Михаил – горячий спорщик. Вот вчера у него был разговор с наставником о сотворении мира. Княжич не согласился, что наша земля стоит на китах! Посмеялся и сказал, что это сказки! – Если бы так было, – молвил он отцу Серапиону, – земля бы давно раздавила своей тяжестью всех китов! – А вот княжич Олег – совсем другой отрок! Он, конечно, похуже справляется с ратными делами… Да и дядька пока уделяет ему мало внимания. У него всё никак не получается стрельба из лука… Что-то там не заладилось в прошлый раз, вот он и недоволен. Зато в духовных делах, как говорит отец Серапион, он может стать великим сподвижником! Он отменно заучил все молитвы к Господу! Не подвергает сомнению Божье мироздание! Принимает святое писание, как истинное Божье слово! Набожен, благочестив твой второй сын, княже! Радуется душа, глядючи на него! Может отстраним от него ратную учёбу и посвятим Господу этого отрока? За это, княже, тебе будет воздаяние на том свете! Подумай!
– Подумаю, святой отец, – кивнул головой Роман Михайлович. – Но вряд ли пока откажусь от ратной науки для сына Олега. Кто знает, как дальше сложится жизнь? Пусть же впитывает в свою душу церковное ученье, если оно ему полюбилось. Это тоже благодать, может даже большая, чем княжеская власть!


Г   Л   А   В   А   10

Т Р У Д Н О С Т И    К Н Я З Я   А Л Е К С А Н Д Р А

Великий владимиро-суздальский князь Александр Ярославович возвращался домой во Владимир. Ноябрь 1253 года был суровым и холодным: снег выпал рано, а затем ударили морозы. Князь Александр, ехавший верхом, одетый в толстую шубу из чёрных куниц, издали напоминал неуклюжего медведя, взгромоздившегося на маленькую татарскую лошадку. Только изящная княжеская шапка, блиставшая красным атласом на коричневато-сером фоне куньей оторочки, отличала именитого русского витязя от богатого купца.
Большое войско – до полутора тысяч копий – сопровождало великого князя. Воины, одетые в плотные суконные сермяги поверх железных доспехов, чувствовали себя скованно и зябко. Дальний путь уже изрядно измучил и их, и князя.
– Я говорил князю, – пробасил за спиной своего повелителя огнищанин Тимец Жаркович, – что лучше бы отправиться домой в октябре, пока была хорошая погода. Но нет! Князь не послушал меня! Захотел дождаться своего сына, князя Василия, из Торжка: тот громил литовцев!
– А сынок-вот и  не пришёл, – покачал головой княжеский тиун Свирко Гаврилович. – Засел там у себя в Торжке: холодно! Слава Господу, что хоть прислал гонца в Великий Новгород к своему батюшке и сообщил, что одолел литовцев и сорвал их поход на новгородские земли! Вот наш князь и решил тогда выезжать… Ты же знаешь, что наш Александр Ярославич не любит сидеть сложа руки. А дел у него в великом суздальском княжении немало! Сильно пострадала его земля после последнего татарского набега! Вот только стали поправляться: поднялись городки, обстроились сёла… А что теперь говорить!
– Сами виноваты! – пробормотал Тимец Жаркович. – Нечего было звать этих татар! Им только повод для воровства нужен! Одна беда да и только!
– А как не позвать? – возразил тиун Свирко. – Тогда бы князь Андрей занимал великокняжеский стол! Ты же знаешь, что он занял Владимир не по закону, пользуясь кротостью нашего князя Александра?… Батюшке Александру Ярославичу ничего не оставалось делать! Может самому идти с новгородским войском на Владимир? И снова вести русских на своих же?
– Да и новгородцы не горят желанием сражаться за земли нашего князя! – буркнул Тимец Жаркович. – Всё у них там вольница! Горды, неуступчивы новгородские купцы и бояре… Ох, не усидит князь Василий Александрыч на том столе!
Князь Александр Ярославович, покачиваясь в седле, думал о своём.
Получив от татар ярлык на великое суздальское княжение и заняв Владимир, он решил навсегда уйти из непокорного Великого Новгорода, где натерпелся немало обид от тамошнего вольного люда. Правда, за эти свои обиды новгородцы хорошо расплачивались. Богатый город ни в чём не отказывал своему князю. Одного серебра доставлялось в загородный княжеский замок целый бочонок, кованый железом! А сколько мехов, утвари, всяких украшений, заморских вин, разной снеди поступало на довольствие князя, его семьи и челяди изо дня в день! Новгородская жизнь была для них сытой и богатой. Другое дело – власть! Вот здесь и оказался князь Александр, практически, не у дел…
Властью в Великом Новгороде обладали богатые купцы и землевладельцы, усадьбы которых, ограждённые со всех сторон большими островерхими заборами, напоминали настоящие крепости. Местные богачи управляли городом через свой общий орган власти – Совет Господ. Этот, уже столетия существовавший Совет представлял из себя собрание с несколькими сотнями самых богатых новгородцев. Они и выбирали на своём Совете высших должностных лиц: посадника, ведавшего хозяйственными делами города, тысяцкого, отвечавшего за городское ополчение и подготовку к обороне города от врагов, и, наконец, архиепископа, который обладал самыми властными полномочиями. Все эти должностные лица имели многочисленных помощников – писарей – которые наделялись исполнительскими правами.
В то время духовным владыкой – новгородским архиепископом – был уважаемый в духовной среде отец Далмат, поставленный ещё два года тому назад самим митрополитом Кириллом. Впервые за сотни лет сам киевский митрополит покинул свой насиженный угол и выехал по просьбе князя Александра Ярославовича сначала во Владимир, затем в Ростов и, наконец, в Великий Новгород.
Как известно, Киевом, по решению татарского хана, владели князья владимиро-суздальского дома. Сначала ярлык на «мать градов русских» получил князь Ярослав Всеволодович, а после его смерти – князь Александр Ярославович. Впрочем, никто из упомянутых князей в Киеве уже не сидел. Разорённый татарами город на века утратил своё прежнее значение. Городом управляли присланные князьями воеводы. Киев был слаб и беззащитен перед степными хищниками, не имея даже деревянных укреплений. Да и богатые дома здесь можно было пересчитать по пальцам… И хотя глава православной церкви всё ещё оставался в этом городе, уже ходили слухи, что вот-вот митрополит покинет Киев и переедет в другое, более защищённое и представительное место.
По дороге в Великий Новгород митрополит Кирилл посетил своего тёзку – ростовского епископа Кирилла – авторитет которого в духовной и княжеской среде был очень высок.
Вместе с епископом Кириллом киевский митрополит и выехал в Великий Новгород.
Князь Александр Ярославович возлагал большие надежды на их миссию. Ведь избрание новгородского архиепископа было очень важным делом в жизни великого города и всей новгородской земли. Архиепископ ведал  многими серьёзными делами. В его руках была сосредоточена переписка с иностранными торговыми домами и даже с главами чужеземных государств! Все иностранцы, прибывавшие в Великий Новгород, обязательно, в первую очередь, приезжали на епископское подворье и вручали духовному владыке города послания своих государей, поручительные письма известных иноземных купцов, знатных заморских торговых домов, подарки от многих властных иностранцев.
Немалым влиянием обладал новгородский владыка и в среде городского простонародья. Ведь он был главой церкви! А жизнь без церкви в ту пору была немыслима ни для кого, начиная от князя и кончая простым бездомным бродягой! Новгородцы глубоко чтили Бога и строили по всему городу православные храмы. Каждый богатый купец старался прославить своё имя строительством Божьего храма поблизости от своей усадьбы. Существовали даже семейные церкви, в которых молились, крестились и отпевались как именитые горожане, так и их домочадцы. А местные священники обладали большим влиянием в своих околотках, часто разбирая споры между прихожанами, выступая, порой, в роли мировых судей. Сам же владыка, новгородский архиепископ, фактически, являлся высшим духовным судьёй всей новгородской земли.
И, тем не менее, хитроумные новгородцы, помня за свою многосотлетнюю историю о борьбе за власть в городе между многими должностными лицами и князем, ограничивали существенным образом власть своего духовного владыки. Так, в случаях хозяйственных споров дела по суду передавались посаднику и его службе, если же тот не удовлетворял интересов тяжущихся, вопрос поднимался на Совете Господ. А здесь духовный владыка обладал лишь правом голоса, хотя, возможно, и решающего. Однако против абсолютного большинства знати и он был бессилен.
У новгородских богачей имелся и ещё один козырь против любого зарвавшегося представителя власти. Это было знаменитое новгородское вече!
На Руси всегда считалось решающим мнение народа. От имени народа говорили и князья, и бояре, и любые самые мелкие чиновники. Но вот как узнать это народное мнение?
С древних пор оно выявлялось на собраниях «всего народа», большинство которого состояло из простых людей: небогатых купцов, землевладельцев, вольных малоимущих горожан, совсем неимущих, слуг и челяди знати. В Великом Новгороде, как и в других древнерусских городах, имелись специальные места, так называемые вечевые площади, на которых собирались горожане в трудные для них времена… В давние годы именно на вече, на сходках горожан, и решались все серьёзные задачи: определялись налоги, формировались городские ополчения; горожане жертвовали своё имущество и деньги на те или иные важные дела. Со временем, однако, вече стало использоваться в интересах власть имущих. Ввиду того, что город состоял, в основном, из усадеб богатых новгородцев, имевших многочисленную челядь, знать, сговорившись, посылала на вече своих людей, которые и определяли своим численным превосходством судьбу спорных вопросов.
Вече в Великом Новгороде созывалось только в крайнем случае. Новгородцы прекрасно знали о разрушительной силе простонародья и не злоупотребляли ею. Поскольку во время споров на вече сталкивались сторонники разных ветвей власти, да и, порой, имели место стихийные, бунтарские настроения во время каких-либо бедственных событий (войн, мора, преступлений знати, ставших очевидными), очень часто народные собрания завершались драками, погромами и даже смертоубийствами!
Власть имущие зорко следили за такими делами, и, в случае выхода «волеизъявления народного» из-под контроля, прибегали к вооружённому ополчению, пресекавшему беспорядки. Богатые новгородцы со временем так приспособились к вечу, что до особых крайностей дело здесь редко доходило. В целом, вече было очень выгодно знати. В любом случае вину за произошедшее можно было свалить на «народ».
Так было, например, и в случаях изгнания из города влиятельных людей и князей. Если по воле веча князь или какой-либо знатный человек покидал город безвозвратно и без последствий, дело считалось устроенным. Если же князь, угрожая городу военной силой, договорившись с местной знатью, возвращался, во всём обвинялось простонародье, и, если князь того требовал, хитрые новгородцы довольно быстро находили «зачинщиков» и «смутьянов» и выдавали ему их «главою», то есть на казнь. И опять в городе устанавливались мир и покой.
Со стороны казалось, что в Великом Новгороде отсутствовала твёрдая власть, и не было порядка. Однако так только казалось. На самом же деле наиболее хитрые и властные люди города прекрасно знали истинное положение дел в своём государстве, и, как пауки, изо дня в день опутывали сложной разделённовластной паутиной все сферы жизни каждого горожанина и даже отдельного представителя правившего клана.
Вот и новый архиепископ Далмат попал в эту искусно сплетённую веками новгородскую политическую сеть, несмотря на то, что был поставлен исключительно влиятельными людьми, не без участия князя Александра Ярославовича. А как же иначе? Ведь по новгородской традиции, «дабы веча не гневить», духовный владыка должен был избираться по жребию из нескольких кандидатов. А жребий – дело ненадёжное! Конечно, если оставить всё на Божью волю, может произойти неожиданное. Ведь жребий тянет «дитя невинное»!
Но новгородцы придерживались старинной поговорки: «На Господа надейся, а сам не плошай!» Накануне выборов архиепископа, Далмата и его высоких духовных покровителей заслушали на Совете Господ, и, когда навязываемый городу кандидат понравился знати, с ним побеседовали с глазу на глаз наиболее влиятельные новгородцы. О чём они говорили, и как всё это проходило, можно только догадываться. Однако, в результате, выборы архиепископа привели во владычное кресло того самого Далмата, и, оказалось, что последний не внёс в жизнь новгородцев никаких существенных новшеств, или, как говорили, «пришёлся ко двору». Князь Александр от этого ничего не выиграл. По-прежнему, он оставался лишь высшим полководцем Великого Новгорода, призываемым только возглавлять собранное городским тысяцким ополчение. Дальше этого князь не продвинулся: продолжал жить за городской чертой, получал положенное «кормление», но властными правами обладал лишь в своём замке. Все вопросы, которые он хотел решать, рассматривались Советом Господ, и, если устраивали знать, поддерживались, а если нет – отклонялись. Выбраться из этой политической паутины князь никак не мог, и поэтому, желая «вольно править», по-княжески, предпочёл в скором времени, «ссадив со стола» брата Андрея, великое владимиро-суздальское княжество, где ему уже никто не прекословил.
В Великий Новгород князь Александр привёз своего сына Василия. Однако новгородцы, привыкшие сами приглашать на княжение нужного им князя, вначале восприняли действия великого суздальского князя как покушение на их права и попытались воспротивиться княжеской воле. Но Александр Ярославович, явившись в город с большим войском, пригрозив новгородцам в случае непослушания войной и татарским набегом, напугал их и добился принятия его сына на княжение в новгородской земле. А вот новгородский посадник Анания, хоть и склонил голову перед князем Александром, тихо пробормотал сквозь зубы: – Что ж, пусть пока княжит…
Александр Ярославович услышал эти слова, запомнил их и решил «погостить» в своём бывшем загородном замке до самых снегов.
Тем временем на окраину Новгородчины напали литовцы. Об этом сообщил посаднику прискакавший из Торжка гонец. Совет Господ, поспешно собравшись, постановил собирать войско и обратился к новому князю Василию с просьбой возглавить новгородское ополчение. Так князь Василий получил своё первое, и, как оказалось, удачное боевое крещение на новгородском столе, отразив от границ вверенной ему земли опасного, грозного врага.
– Надолго ли хватит новгородцев? – думал в полудрёме князь Александр, раскачиваясь в седле. – Сможет ли мой сын прочно удержаться на столе этого богатого, но непокорного города?
– Княже! – неожиданно закричали сзади. – Вот он – Ростов! Осталось две версты!
Александр Ярославович, поднявшись в седле, бросил взгляд в чёрно-серую даль.
– Что ж, вот и Ростов! – громко сказал он. – Ускорим же ход! Теперь отдохнём у князя Бориса! Готовьтесь к въезду в город! Посмотрим, может пробудем здесь пару дней!
Город Ростов, вассальный Суздальскому княжеству, встретил своего великого князя «малиновым» колокольным звоном. Сам князь Борис Васильевич Ростовский выехал на коне навстречу воинству своего высокого покровителя за две сотни шагов от широко раскрытых городских ворот.
– Хлеб-соль, великий князь! – громко сказал Борис Ростовский, подскакав к Александру Ярославовичу.
Князь Александр, не слезая с коня, приблизился вплотную к Борису Васильевичу, обнял его и троекратно поцеловал. – Как тут ваши ростовские дела? – весело спросил он. – Как ты, жив-здоров?
– Благодарю, великий князь! – улыбнулся князь Борис, озарив своими большими голубыми глазами розовощёкое лицо крепкого, здорового русича. – У меня теперь радость: родился сын! Назвали Дмитрием…
– Ну, что ж, тогда прими мои поздравления! – Александр Ярославович похлопал по плечу ростовского князя. – Пусть же твой сын Дмитрий будет во всём похож на отца!
– Благодарю от всего сердца, великий князь! – ответствовал довольный молодой отец. – А теперь прошу к нам, отдохни с дороги!
Великий владимиро-суздальский князь первым делом, отпустив своих слуг и воинство, направился в баню. Здесь он провёл не больше часа. Вымытый челядью князя Бориса и одетый в чистое, пахнувшее душистыми травами бельё, князь Александр быстро прошёл по тёплым переходам в терем своего ростовского вассала, в трапезную комнату, где его ожидал большой, уставленный всевозможными яствами стол, за которым сидели на скамьях приближённые великого князя и Бориса Ростовского, тихо ожидая своего повелителя.
Князь Александр сел во главе стола в большое кресло хозяина терема. По правую руку от него расположился князь Борис Васильевич, а по левую – епископ Кирилл Ростовский.
Но едва успел духовный владыка благословить трапезу, а великий князь Александр первым отпить заморского вина из круговой братины, как в комнату неожиданно вошёл слуга, тихонько приблизился к уху князя Бориса и что-то ему прошептал. Выслушав слугу, Борис Васильевич махнул рукой, чтобы тот удалился, и, отпив большой глоток вина из братины, протянутой ему двумя руками князем Александром, передал чашу по кругу и поднял голову. – Великий князь! – промолвил он. –  Мне только что сказал гридень…, – он замялся. – Может подождём до конца трапезы?
– Да уж не томи, говори, что там случилось! – встревожился князь Александр.
– Да тут вот дело такое странное, – пробормотал Борис Ростовский. – Ты поручил мне следить за Тверью. Я должен был знать, что там делает твой брат князь Ярослав Ярославич…
– Ну, так что же мой брат делает? – перебил его князь Александр. – Неужели что-нибудь опять натворил? А может у него неладно со здоровьем?
– Князь Ярослав сбежал! – громко сказал Борис Васильевич. – Покинул Тверь и умчался со своей дружиной на север!
– О, Господи! – вскричал князь Александр. – Никак поехал в Великий Новгород?! Вот беда какая! Опять смута грядёт! Неужто захотел прогнать моего сына Василия?
–  Слуга сказал, что князь Ярослав поехал в Псков, – ответил князь Борис. – Он якобы получил приглашение от псковских людей!
– В Псков? – задумался Александр Ярославич. – Ну, это ещё ничего… Мои новгородцы совсем недавно отогнали проклятых немцев от Пскова. На этот раз нечистые немцы осаждали Псков. Они часто нападают на псковскую землю, и псковичи зовут на подмогу новгородцев. Видно, моему брату Ярославу захотелось повоевать с немцами? Если так, то это достойно похвалы!
Сидевшие за столом княжеские люди заулыбались, а епископ Кирилл перекрестился.
– Нет на Руси покоя, – сказал он. – Одни лишь смуты и неурядицы. Да будет благословен князь Ярослав, если пошёл защищать псковскую землю!
После трапезы князь Александр, отпустив отдыхать своих бояр и дружинников, ещё долго беседовал с князем Борисом и владыкой. До глубокой ночи они обсуждали события последних дней.
– Нужно думать о нашей земле, великий князь! – говорил ростовский епископ. – И наводить порядок. Плохо, что братья между собой воюют, а поганые побеждают и радуются!
– Пока у нас не будет единого правителя, – задумчиво промолвил князь Александр, – мы не избавимся от усобиц и беспорядков. А как тут быть единому правлению? Вот здесь, в суздальской земле, едва установили мою власть! И чего это стоило? Что касается других земель… Вот у князя Андрея Черниговского есть свой ордынский ярлык. Что ему наши дела? Да и смоленский князь Глеб хоть и заключил со мной союз, но слаб и не хозяин в своём уделе! Да и пошёл он на этот союз, чтобы укрепить свою власть. Но где я возьму силы, чтобы всем помогать? Неужели надо и теперь звать татар в поход на Смоленск, чтобы вернуть князю городскую усадьбу? Видно, смоляне, по примеру новгородцев, решили держать своего князя за городом: боятся, что он покусится на их власть! А что говорить о положении князя в Великом Новгороде! Вот посадил я там сына Василия… А как долго он там усидит? Сумеет ли ужиться с новгородцами? Выдержка – великое искусство!
– Да, великий князь, – кивнул головой Борис Васильевич. – Названные тобой земли непокорны и слабы. Черниговская земля совсем развалилась! Великий князь Андрей Всеволодыч – слабый правитель! Там всем заправляют уделы. Я недавно ездил в Брянск к своему дяде, князю Роману Михалычу… Могу сказать, что его удел посильней Чернигова и Смоленска! Город Брянск поистине отвечает своему названию: город крепкий и бранный! Думаю, что он не по зубам даже татарам!
– Брянск? – задумчиво промолвил князь Александр. – А разве этот город не пострадал от татар?
– Они не дошли до Брянска, – ответил князь Борис. – Город слишком хорошо защищён самим Богом: кругом овраги, леса, болота, а крепость стоит на огромном и крутом холме!
– А зачем ты туда ездил? – вопросил князь Александр.
– Да вот, хотелось посмотреть, как живёт мой дядя. Моя матушка просила меня проведать своего брата и передать ему её монашеское благословение… Ну, вот я приехал и попал на похороны. Умер младший княжеский сын, двухлетний Святослав. Словом, случилось горе! Ну, поплакали, поговорили. Я предложил брянскому князю подружиться с тобой, великим суздальским князем…
– Ну, и как? – с интересом промолвил великий князь. – Что сказал Роман Брянский?
– Как бы это сказать, великий князь…, – с грустью ответствовал князь Борис. – Дядя отнёсся к моим словам настороженно. Ответил сдержанно: как Господь, дескать, даст! Нам и так одним спокойно за глухими лесами!
– Вот видишь, – вздохнул Александр Ярославович, – даже твой брянский дядя поёт всё ту же песню! Где нам до единой власти?!


Г   Л   А   В   А   11

О П А С Н А Я   Д О Р О Г А

Обоз смоленского купца Ильи Всемиловича съехал с проезжей дороги.
– Давайте-ка, ребятушки, вон к той поляне! – приказал купец своим людям. – Тут хватит места всем. Слава Господу, что у дороги редколесье. Можно даже телеги затащить…
Татары заартачились. Их небольшой отряд из десяти копий следовал за купеческим обозом. Пока шли по дороге, всё было хорошо. Но вот в лес татарский мурза Агбарчи въезжать не пожелал.  – Мы не будем ночевать среди ваших лесных духов! – сказал он купцу Илье. – Зачем свернули с дороги? Так бы и ночью ехали! Ведь ты сам сидишь в арбе! А мы приучены спать верхом на конях!
– Не спорь, Агбарчи, – похлопал его по плечу Илья Всемилович. – Так уж решили твои высокие начальники, чтобы мы делали по дороге привалы. Нынче опасно по ночам ездить. Неужели ты забыл о судьбе Абага-кэрэ?
Татарский десятник замолчал. Об отряде Абага он хорошо знал. Как-то татары поехали сопровождать обоз одного русского купца из Великого Новгорода да так и пропали, как в воду канули! Два года нет известий ни о них, ни о купце и его людях. Уже из Новгорода приезжали в Сарай купцы и расспрашивали. Но куда люди делись, так никто и не узнал!
– Что случилось, Илья Всемилич? – встревожился подошедший к беседовавшим  Мил, сын смоленского купца Ласко Удаловича. –  Неужели решили сделать привал?
– Да, я решил делать остановки, – кивнул головой купец Илья, – по совету одного важного татарского сановника. У нас сейчас мало людей. Разве защитишься с тремя десятками человек? Имели бы хоть сотню, тогда бы ехали без остановок. Но, как сказал Болху, царевич не дал нам больше воинов. А это опасно! Нельзя ехать ночью! А  духов лесов, Агбарчи, не бойся! – перешёл он на татарский язык. – Вот тебе для этого оберег. – Купец достал из-за пазухи кошель и извлёк из него небольшой серебряный крест на цепочке. – Вот, надень, тогда не будет угрозы ни тебе, ни твоим людям… Спокойно отдыхай себе! Что поделаешь, Агбарчи, надо беречь людей и думать о своей жизни. Бережёного Бог бережёт! Нам ещё придётся сделать два привала…
Татарин быстро схватил серебряную цепочку и надел её на шею. – Якши! – крикнул он своим людям и замахал руками. – Айда!
…Купец Илья лежал в кустах на мягкой шерстяной подстилке рядом с сыном своего свата. Последний безмятежно спал, тихо посапывая. Но Илье Всемиловичу было не до сна. Привыкший лежать весь свой долгий путь в телеге, он всё никак не мог успокоиться.
Сентябрь 1254 года был достаточно тёплым, чтобы заночевать в лесу. Казалось, лето остановилось и не собиралось уступать место осени. Даже лесная трава не пожухла, сохраняя всю свежесть своей зелени… Желтизна едва тронула древесный лист…
Купец Илья возвращался из дальних странствий. Ему вновь пришлось совершить поездку в чужеземные края. Так уж получилось. Илье Всемиловичу хотелось съездить в родные места, повидать своего друга Ермилу Милешевича, ставшего большим человеком при удельном князе Романе Брянском, но не судьба.
…За два года до нынешней поездки на Восток в Смоленск приехали новгородские купцы, возвращавшиеся на родину со стороны Орды. Они везли редкие вещи, многократно обогатившие их. Особенно потрясли смоленских купцов самые дорогие в ту пору товары новгородцев – драгоценные камни различных форм и расцветок. – Это индийские  самоцветы, – говорили предприимчивые новгородцы. – Мы купили их на рынках ордынского Хорезма! Этот товар приходит туда издалека!
Ласко Удалович купил у них огромный изумруд за безумную цену – аж за  десять серебряных гривен! Не удержался и Илья Всемилович: приобрёл для своей любимой Василисы золотой перстень, прекрасной работы, с большим сверкающим сапфиром за две гривны серебра!
Супруга купца, однако, восприняла подарок не очень радостно. Поцеловав мужа, она всплакнула. – Чует моя душа, свет мой, Ильюшенька, что не к добру этот драгоценный дар. Уж больно красив этот чужеземный перстень! Он пугает меня тоской и расставанием!
И как в воду глядела Василиса!
Уже на следующий день в лавку к купцу Илье нагрянул его богатый сват – Ласко Удалович. Они долго разговаривали о торговых делах. Наконец, почесав затылок, купец Ласко промолвил: – Вот что, сваток, я решил отправиться по пути новгородских купцов! Моя душа возжаждала дорогих каменьев! Что наша жизнь? Гривны дешевеют, торговля падает… Куда вкладывать богатства? Есть и земля, и усадьбы… Не знаешь, куда это всё девать! Как-то вызвал меня к себе владыка. Уговаривал, чтобы я продал городскую княжескую усадьбу назад в казну.  Ну, ту самую, что мы отняли на Совете у князя Глеба… Что тут спорить? Сказал: подумаю… А там и продам! Не ссориться же мне из-за этого с владыкой? Тем более, что предлагает изрядную мзду – вдвое больше настоящей цены! А чем расплатится? Серебром! Тоже, вроде бы, неплохо. А что мне делать с тем серебром? Солить? Мочить? Новгородцы говорили, что в далёком татарском Семиградье, на местных рынках, самоцветы продаются за серебро пригоршнями! Вот это дело! Влезла мне в голову одна мечта: набрать бочонок этих самоцветов… Ну, а если не бочонок, так хоть бы сундучок! Тогда можно спокойно встретить старость!
– Помилуй, Господи, сват! – возмутился Илья Всемилович. – Да и без этого ты у нас не бедняк! Куда мне с тобой равняться?
– И можно и нужно быть богаче! – сказал с горячностью Ласко Удалович. – И тебе неплохо бы приумножить свои богатства и догнать меня! Разве не хочется мне, чтобы моя дочь жила в достатке и покое?
– Так мы же с тобой, сват, собирались в Брянск! – удивился купец Илья. – Хотели посмотреть местный рынок и познакомиться с видными людьми… Там тоже можно отхватить солидный куш!
– Однако там не купишь много измарагдов, перлов или лалов! – возразил купец Ласко. – Такой камешек один на десяток гривен тянет! А поторговавшись у бусурман, возьмёшь и за полгривны! Подумай-ка!
– Что ты, сваток! Да тебе уже за полста лет! Какой тебе дальний поход? – воскликнул в изумлении Илья Всемилович. – У меня не повернётся язык позвать тебя в такую даль!
– Ничего, что за пять десятков! – пробормотал Ласко Удалович. –  Для такого барыша нет ни молодости, ни старости! Смерть купцу, если нет хорошего дохода!
– Вот людская жадность! – подумал купец Илья и сам не заметил, как постепенно втянувшись в разговор, почувствовал свой торговый интерес.
До самого заката обсуждали они возможную поездку. Долго и терпеливо пытался Илья Всемилович отговорить своего уже старого свата от опасной дороги. Наконец, ему это удалось.
– Ладно, сват Илья, – смирился как-то сразу осунувшийся и загрустивший купец Ласко, – если ты так говоришь, то не поеду! Тогда пусть мой любимый сын Мил покажет, на что он способен! Что ж, пошлю его. Чем он хуже тех новгородских купцов? Неужели не сможет добыть эти самоцветы?
Так и решили. Илья Всемилович со своими людьми возглавит купеческий караван. Мил Ласкович же будет во всём слушаться его. А на случай несчастья – всякое может случиться  в дальней дороге – сможет заменить его. Сам же Ласко Удалович поедет с людьми в Великий Новгород по другим торговым делам. Заодно отвезёт туда своего зятя Избора, сына Ильи Всемиловича, чтобы познакомиться с великим городом, местной торговлей и войти во владение большой лавкой, отданной купцом Ласко в приданое за своей дочерью. В Брянск же на разведку поедет старший сын купца Ильи – Лепко.
Опять ручьём лились слёзы у купчихи Василисы. – Батюшка, Ильюшенька! – заламывая в горести руки, говорила, рыдая, она. – Береги себя! Скоро уже тебе пять десятков! А ты в такой дальний путь собираешься! – Она оперлась рукой на край передней телеги, вглядываясь преданными, любящими глазами, как будто в последний раз, в лицо своего супруга. – Ох, Ильюшенька мой миленький, благослови тебя Господь и помилуй!
Купеческий караван вновь, как и в прежние годы, удачливо миновал глухие русские леса. Дороги, хоть и были заросшими травой, но проезду не препятствовали. Редко кое-где встречались поваленные, благо, не людьми, деревья, но купеческие слуги быстро расчищали завал и все двигались дальше.
Только приехав в Орду, купец Илья понял, как вовремя он там оказался. В Золотом Ханстве пока царило спокойствие. Хотя обстановка уже менялась. Старый хан Бату отдал все бразды правления то ли своему сыну Сартаку, то ли брату Берке… Знакомые Илье Всемиловичу столичные татары, которых он встретил в Сарае по пути, говорили, что царевич сейчас самый влиятельный человек в государстве.
Однако первый свой визит смоленский купец совершил к своему другу – главе ханской канцелярии Болху-Тучигэну.
Тот с радостью принял купца Илью и его людей, познакомился с Милом Ласковичем.
– Это хорошо, Иля, что ты сразу же пришёл ко мне, – промолвил, улыбаясь, Болху. – У нас тут есть изменения! Я тебе всё расскажу.
После пира, который устроил хозяин, и небольшого отдыха, Илья Всемилович остался со своим татарским другом наедине и тот поведал об ордынских делах.
Оказывается, Бату-хан, почувствовав нездоровье, решил отойти от дел. В последние годы он больше занимался развлечениями: слушал песни странствующих певцов и музыкантов, возлежал со своими многочисленными жёнами и редко выезжал в степь на облавную охоту уже не верхом, а в повозке. Повелитель Золотого Ханства стал таким вялым и расстроенным по возвращении из Каракорума, где на всеобщем курултае монгольской знати был избран великим ханом не он, а Мэнгу. Бату-хана же объявили «старейшим в роде». Почётно, но и только…
– Вот с той поры,  – покачал головой Болху, –  повелитель перестал заниматься делами государства.  Он, правда, вызывает меня к себе раз в десять дней и расспрашивает вскользь о делах, но его увлекают только события далёких лет, он слушает мои книжные пересказы о жизни древних народов… А в последние дни он всё больше говорит о богах, смерти и загробном мире и требует того же от меня… Как-будто я что-нибудь об этом знаю! Приходится высказывать свои догадки о том, что ждёт нас на том свете! Вот, если ты что-нибудь об этом знаешь, тогда айда к великому царю! Расскажешь ему, как вы, урусы, понимаете бессмертие! 
– Сохрани, Господи! – перекрестился Илья Всемилович. – Разве я осмелюсь говорить великому царю всякую чепуху! Кто знает, что делается на том свете? Такое только Господу известно! Меня вот другое беспокоит: значит, не стал государь Бату великим ханом? И что же тогда? Золотое Ханство перешло под власть далёкой Монголии?
– Конечно, Золотое Ханство связано прочными узами с землёй предков! – возразил Болху-Тучигэн. – Но государь Бату никогда не был данником! Когда умер великий хан Угэдэй, Бату объявил о создании нового улуса. Там, в земле предков, тогда избрали нового великого хана – Гуюка – недруга нашего повелителя. С того времени мы лишь на словах остаёмся в составе великой Монголии! А когда Гуюк умер, состоялся неудачный курултай, и наше Золотое Ханство совсем отделилось от Каракорума. Как-то всё нелепо получилось. Великий Бату любил и поддерживал Мэнгу-хана. Однако другого выхода тогда не было. Могли победить потомки Гуюка! Бату-хан поступил тогда мудро и поддержал Мэнгу. Однако из-за этой поддержки высшая знать посчитала, что мой повелитель не хочет высочайшей власти. Вот поэтому избрали Мэнгу, а сторонников и родных Гуюка казнили! Мудрость славного Бату-хана стоила ему трона, от чего он сильно расстроился. А если государь недоволен, тогда во дворце царят уныние и печаль! А Сартак-оглан хоть и стоит, как наследник, на первом месте в Орде, но не он решает судьбу Золотого Ханства!
– А мне говорили, чтобы я в свой первый день посетил царевича Сартака, – пробормотал Илья Всемилович.
– Сходи-ка лучше не к Сартаку-оглану, а к Берке, бекляре-беку, брату нашего повелителя, – тихо сказал Болху. – Он и есть настоящий правитель всего царства! Славный Берке прибыл к нам по приглашению самого Бату-хана. Он проживает в кочевье, которое располагается немного ниже по великой реке и тоже называется Сараем. У нас сейчас два Сарая – Сарай-Бату и Сарай-Берке… Сразу же, как только Берке, царственный брат государя, приехал сюда, он посетил юрту Бату-хана, и они долго беседовали о жизни и государстве. А потом наш славный хан послал за мной и сказал мне: – Вот, Болху, перед тобой мой преемник! Слушай же моего любимого брата и повинуйся ему!
– А как же тогда  наследник? – удивился купец Илья.
– Воля великого хана – это воля богов! – промолвил Болху-Тучигэн. – Я не спрашивал об этом государя! Если он подчинил меня бекляре-беку, так тому и быть! Я молча поклонился тогда государю и его брату. Скажу тебе, что Берке очень похож на Бату-хана. Лицом и делами… Мягок, добр, благороден в поступках. Не терпит лжи, пытлив в государственных делах. Да продлят наши боги жизни как великого государя, так и его достойного брата!
– А каково же тогда истинное положение царевича Сартака? – спросил Илья Всемилович. – Надо ли мне идти к нему с подарками?
– Как я тебе уже сказал, – задумчиво пробормотал Болху, – царевич лишь наследник по названию! Он слишком строптив и своеволен! Говорят, что он тут сдружился с Алэсандэ, коназом урусов! Ходят слухи, что он – тайный христианин!
– Христианин! – вскричал Илья Всемилович. – Да ещё дружит с князем Александром Ярославичем! Так это же очень хорошо! Православный человек должен быть хорошим правителем!
– Напрасно ты так думаешь! – буркнул Болху. – Всё это отвратило батюшку и дядю от царевича! Он пьёт вино, жадно рассматривает картинки в ваших церковных книгах! Обвешал свою юрту картинами ваших богов! Нет, не быть ему великим ханом! Да какой из него правитель? Он не чтит даже меня, главу ханской писчей юрты! Ни разу не позвал меня к себе, чтобы поговорить о делах… Видно хочет с коня управлять государством! Он, правда, читает какие-то там книжки, но учёный из него не получится! Как-то я столкнулся с ним в степи на государевой охоте,  и там царевич посмотрел на меня с такой злобой, что даже сам государь оторопел! Так что, Иля, запомни: скоро у нас будут перемены! Но если хочешь сохранить ханскую дружбу, то после великого хана сходи к его брату Берке!
Купец так и поступил. Сразу же после беседы с Болху-Тучигэном, он, кликнув своих слуг, стал собираться на выход.
Сам ордынский повелитель в тот день не принял Илью Всемиловича: ханские слуги сказали, что он занят важными делами. А вот ханский брат,  Берке-тайджи, сидевший в своём огромном зелёном шатре, проявил к русскому купцу интерес. Ещё бы, ведь его представил именно Болху-Тучигэн!
Берке действительно был очень похож лицом на своего брата. Только ростом он был немного выше его и шире в плечах. Расспросив купца Илью о торговых делах, о дальнем пути и приняв подарки, он вскоре отпустил его, благо, что приехали послы от какого-то ильхана.
На следующий день Илью Всемиловича принял и сам повелитель Золотого Царства – великий Бату-хан. Там же, в царском шатре, восседал и Берке-тайджи.
Зная, что татарский хан очень любит  разные забавные безделушки, русский купец, помимо общепризнанных даров, преподнёс ему большой золотой свисток, отлитый в форме птицы. Когда в него наливалась вода через особое отверстие на птичьей спине и кто-либо дул в длинный хвост, полый изнутри, раздавался приятный соловьиный свист.
Великий царь, посвистев несколько раз самолично, даже рассмеялся от удовольствия.
– Где же ты раздобыл такую вещицу, друг мой Иля? – спросил довольный повелитель.
–  Эту вещь привёз из далеких немецких земель молодой купец Мил! – Илья похлопал по плечу сына Ласко Удаловича, стоявшего рядом с ним на коленях у ханского трона. – Ему очень хотелось порадовать великого государя!
– Это твой сын? – улыбнулся Бату-хан, от чего его округлое, ожиревшее лицо, словно осветилось. – Готовишь себе замену? Что ж, пора, – он грустно вперил свой взгляд вверх…
– Это мой родственник, государь, – промолвил купец Илья. –  А мои сыновья сидят дома, им пока далеко до своего отца… Всё самому приходится…
– Вижу, что у тебя всё также, как у нас в Сарае, – промолвил Бату-хан и, посмотрев на брата Берке, замолчал.
– Государь не оставит тебя без внимания за такие дары! – громко сказал Берке-тайджи, сидевший в высоком кресле рядом с троном государя, лицом к нему. – Эй! Слуги!
И не успели смоленские купцы опомниться, как перед ними предстали три красивых девушки русской внешности, тела которых были едва прикрыты тонкой прозрачной кисеёй.
– Это тебе подарок повелителя Золотого Ханства, – весело промолвил Берке, глядя вверх на царственного брата. – Достойные мужи не должны проводить своё время в скорбном уединении! А эти девицы скрасят твои дни и ночи: будут верными и покорными жёнками во время всего твоего далёкого пути!
Купцы онемели от изумления, а Болху-Тучигэн, склонив голову в низком поклоне, подал знак Илье Всемиловичу и его напарнику, что пора уходить. Царственный приём завершился. Купцы, сопровождаемые ханскими слугами и рабами, встали с колен и медленно попятились задом к выходу из царственной юрты. У порога они остановились, аккуратно приподняли одну за другой ноги, чтобы не задеть опасное место, и быстро выскочили наружу. Вслед за ними потянулись подаренные татарским ханом красавицы.
Только на третий день своего пребывания в татарской столице купец Илья со своими людьми отправился к царевичу Сартаку, но Мила Ласковича с собой не взял.
Вход в блестевшую жёлтым шёлком юрту охраняли вооружённые до зубов рослые воины, одетые в большие, чуть ли не до пят, русские кольчуги. Пришлось купцу показывать им ханскую пайцзу. Охранники долго рассматривали серебряную пластинку, выражали вслух своё изумление, но в юрту купца не впускали.
– Вот придёт начальник стражи, – сказал один из монголов, – тогда и решит, можно тебе к царевичу или нет!
Между тем слуги принесли и сложили у входа в юрту купеческие подарки.
Один из стражников, осмотрев мешки, толкнул в бок другого: – Послушай, Элбэт, а может пропустим его? Видишь, сколько подарков!
Второй воин, видимо, старший, сузив свои и без того маленькие глазки, буркнул в ответ: – Занеси подарки в юрту, а там пусть сам царевич решает!
В это время к юрте подскакал седовласый воин с непокрытой головой.
– Цэнгэл-батур! – крикнул старший стражник. – Тут купец к царевичу!
Суровый воин с кряхтением слез с коня. – А! Иля-купец! – улыбнулся он, прижимая руку к сердцу. – Салям тебе, почтенный!
- Вагаляйкюм ассалям! – кивнул головой Илья Всемилович и быстро вытащил из-за пазухи большой серебряный браслет, украшенный голубой бирюзой. Вещица, блеснув в воздухе, быстро переправилась в руку монгольского сотника.
– Ты всегда был щедр и почтителен, купец урус! – воскликнул суровый воин. – Цэнгэл уже прошёл большую часть жизненной реки, но не всегда видел таких достойных людей даже среди своих воинов!
– А вот Илья прошёл уже почти всю жизнь, – покачал головой русский купец, – но таких отважных воинов, как ты, никогда не видел!
– Ну, что ж, Иля, твои слова просты, правдивы и приятны слуху, – пробормотал ханский сотник, покраснев от удовольствия. – Но кто же заставляет тебя ждать у входа в юрту моего повелителя?!
Стражники упали на колени.
– Ладно, воины, – усмехнулся Цэнгэл. – Вы же не знали, кто перед вами! Давайте, заносите-ка подарки в юрту!
Сартак-оглан принял купца Илью не совсем радушно. Правда, осмотрев подарки, он несколько подобрел, подошёл вплотную к русскому купцу и пристально вгляделся в его лицо. – Значит это ты, знаменитый купец Иля, тот, что дружен с Болху-Тучигэном? – вопросил он и, не дожидаясь ответа, бросил: – Лишь на третий день ты пришёл проведать меня! Разве ты не знаешь, что я – сын великого хана и первый человек в Сарае?
– Знаю, государь, – пробормотал купец, лихорадочно выискивая выход из нелёгкого положения.
– Так что же ты забыл обо мне?
– Господи, помоги, вразуми меня, – лихорадочно молился про себя Илья Всемилович, и тут вдруг его осенило…, – Видишь ли, государь, – решительно сказал он, – у нас, у русских, есть такой обычай: всё то, что бывает третьим, священно! Не зря говорят: Господь любит троицу! Вот поэтому я и выбрал третий день для прихода к тебе! Это многое значит и, особенно – глубокое уважение!
По жёлтому, болезненному лицу Сартака, изуродованному крупными оспинами, пробежала то ли судорога, то ли дрожь. Царевич засмеялся. – Ну, и лукав ты, урус, – сказал он, завершая встречу вежливости, – даже, пожалуй, умён! Что ж, прощай, купец Иля, но помни: как не хитрит красная лисица, обходя степь, как не вертит своим хвостом, однако же попадает на шапку преглупой бабёнки!
Надолго запомнил эти слова Илья Всемилович, они стояли у него в ушах и в далёком Хорезме, и в половецких степях, и у Хвалынского моря…
Постранствовав почти два года и успешно поторговав, накупив целую кучу диковинных самоцветов, смоленские купцы вернулись в Сарай, но на приём ни к государю, ни к его брату на обратном пути не попали. Как говорили, Бату-хан был тяжело болен и никого не принимал, Берке-тайджи находился в отъезде, а царевич Сартак, ограничившись лишь приёмом подарков, к купцам не вышел.
Заплатив пошлину, составлявшую одну тридцатую часть стоимости имевшихся у них товаров, как это было принято в ханской столице, Илья Всемилович со своим младшим спутником пошёл прощаться с Болху-Тучигэном.
– Ну, вот, Иля, – грустно произнёс глава ордынской канцелярии, – ты теперь уходишь назад! Свидимся ли мы опять?
– А ты приезжай ко мне в Смоленск! – весело ответил Илья Всемилович. – Путь не совсем уж дальний. Вот бы Василиса тогда порадовалась!
– Эх, Иля, – покачал головой Болху-Тучигэн, – какая теперь поездка? Я уже стар! Мне четыре десятка лет и ещё один год!
– А мне уже пять десятков в этом году стукнуло! – улыбнулся купец Илья – А я всё странствую!
– Пусть же даст тебе твой Бог удачу! Да не взыщи за малую охрану твоему каравану. Я ничего не могу поделать, пока тут властвует царевич! Будь осторожен в пути и передай моё доброе слово своей мудрой супруге Вэсилисэ! А если получится, тогда айда к нам снова, в Сарай! – сказал в напутствие Болху и обнял Илью Всемиловича.
…Когда же Сарай скрылся в мутной пыльной дымке осенней степи, купеческий караван вышел на большую, избитую конскими копытами дорогу, ведшую на север.
Неожиданно, как из-под земли, у передней телеги купца Ильи появился одинокий всадник. – Остановись, Иля! – крикнул седовласый татарский воин, разбудив задремавшего смоленского купца. – Хочу сказать тебе несколько слов!
– А, это ты, Цэнгэл! – вздрогнул русский купец. – Что случилось? Что заставило тебя догонять мой караван?
– Послушай, Иля, – склонил голову монгольский сотник и, согнувшись в седле, не слезая с лошади, приблизился к уху купца. – Тебе грозит опасность! – прошептал он. – Я случайно услышал, что какой-то неизвестный хочет устроить тебе беду ночью в дороге! Прячься в ваших лесах! Будь осторожен на привале: не спи в своей телеге, каждую ночь меняй места и охрану! Среди вас есть враг! Говорили: не доедет купец до Смулэнэ! А Цэнгэл сказал: – Тому не бывать! – И не успел потрясённый Илья Всемилович опомниться, как суровый воин, быстро выпрямившись в седле и хлестнув плетью лошадь, скрылся в степной бездне.
…Вот и лежал Илья Всемилович в кустах рядом с сыном купца Ласко в окружении своих охранников, не смыкая глаз.
– Господи, спаси, – думал он, – чтобы ещё раз ехать сюда! Помоги, Господи, выйти живым из этой заварухи! Вот ведь, обидел татарского царевича и сам себе навредил! Навлёк опасность и на себя, и на невинного Мила!
Долго вслушивался он в окрестную тишину, но ничто не предвещало опасности. Лишь пискнет где-нибудь какой-то небольшой зверёк, да прошуршат в кронах столетних сосен ветерок или птица…
Под утро, когда Илья Всемилович успокоился и стал засыпать, вдруг из середины поляны, где стояла его передовая телега со спящим купеческим слугой Милютой, донеслись какие-то странные звуки, как-будто там завязались то ли борьба, то ли возня. Неожиданно тишину спящего леса разбудил громкий, протяжный вопль! Затем, едва ли не со всех сторон, прозвучала визгливая татарская речь. Запылали факелы. Заплакали проснувшиеся от шума молодые женщины, живые ханские подарки.
– Батюшка, Илья Всемилич! – крикнул в мгновение вскочивший на ноги ближайший охранник Ставр. – Враги напали на твою телегу!
– Тихо, купец! – вдруг громко сказал выбежавший из темноты с факелом в руке татарский десятник Агбарчи. – Мы уж испугались, что это ты лежал там в арбе!
– О, Господи, так что же с телегой?! – переполошился резко вставший купец Илья. Он выхватил факел из руки татарина и побежал вперёд.
Страшное зрелище ожидало русского купца. В повозке, зажав в ладони рукоять кинжала, лежал окаменевший, окровавленный Милюта. Голова покойного была как-то неестественно повёрнута лицом вниз…
– Господи, да что же с ним такое?! – вскричал Илья Всемилович. – Неужели убит?!
– Так и есть, батюшка Илья, – кивнул головой расстроенный, плачущий Ставр. –  Видишь, целая лужа крови под Милюточкой! Головушку ему отсекли!
– Мы поймали злодея! – торжествуя, как бы не видя отчаяния и скорби русских, вскричал татарин Агбарчи и махнул рукой в сторону какой-то кучи. – Вот он, разбойник,  из наших, татар! Втёрся среди моих воинов, чтобы лишить тебя жизни, купец Иля!
– Зачем ты это сделал? – спросил дрожавший от волнения Илья связанного татарского воина, освещённого факелами собравшихся вокруг людей. – Говори, кто тебя послал!
– Кто послал, говорить не велено! – буркнул убийца. – Жаль вот только, что не тебя а другого уруса порешил! Вижу, что хранили тебя твои лесные боги!
– Что же будем с ним делать? – пробормотал Агбарчи. – Молчит, злодей, не выдаёт своих заказчиков! Ах, он шайтан! Ах, он предатель! Взял к себе сдуру новичка, доверился людям Сартака! Это они навязали мне подлого шакала!
– Поступай, как знаешь, – ответил Илья Всемилович. – Это ты отвечаешь перед Болху-Тучигэном за охрану каравана. Сам и решай судьбу убийцы!
– Эй, молодцы! – крикнул Агбарчи своим воинам. – Кончайте же злодея по нашему обычаю! Чтобы его душа потом не беспокоила нас!
Воины бросились к связанному преступнику, схватили его за руки и ноги. Мгновение – и раздался хруст: пятки убийцы соединились с его затылком.
Ни крика, ни предсмертного стона не издал убитый татарин. На лесной поляне, озарённой рассветом, царила мёртвая тишина. Лишь два небольших земляных холмика, которые приказал насыпать набожный купец Илья над свежими могилами, свидетельствовали о ночном происшествии.
– Что ж, теперь выезжайте на дорогу, – мрачно промолвил по-татарски Илья Всемилович. – И ускорим шаг наших лошадей. Может и доберёмся живыми до своих!
– Доберёмся! – усмехнулся Агбарчи. – Чего же горевать, если поймали злодея и отделались таким малым уроном? Все остальные мои люди – надёжные, проверенные!
– Ишь, поганец, радуется! – пробормотал Ставр, всё ещё глотавший солёные слёзы скорби.
– Да, уж не думали мы, что наш верный друг Милюта сгинет в глухом лесу, – всхлипнул другой слуга купца, Провид. – Как мы теперь будем смотреть в глаза его несчастных детей и супруги? Что им говорить?
– Ладно, ребятушки, – вытер слёзы Илья Всемилович. – Такова наша жизнь! Если бы не Милюта, сложил бы я свою голову! Я не забуду детей и супругу моего верного слуги и позабочусь о них!


Г   Л   А   В   А   12

К Н Я Ж Е С К И Й   С У Д

– Так ты говоришь, что в Смоленске иные порядки, что вече там решает, каким быть налогам? – воскликнул с удивлением князь Роман, беседуя в своей светлице с огнищанином Ермилой Милешевичем.
– Это так, княже, – ответил домоуправ. – Я это всё подробно выпытал. Три года тому назад в Брянск приезжал сын моего друга, смоленского купца Ильи Всемилича, и рассказал об их порядках. А теперь я встретился со смоленскими купцами, и они сообщили мне много интересного…
– Купец Илья? – вздрогнул князь Роман. – Это не тот, что выкупил тело моего батюшки у ордынского царя? Не наших ли краёв человек?
– Да, это он, княже.
– А почему он сам не приехал, а прислал своего сына?
– В тот год Илья Всемилич ездил в поганскую Орду. По торговым делам. Его сын Лепко говорил мне, что смоленские купцы поехали за самоцветами, но я не знаю, что с ними было дальше… Вот те смоляне, которые только что побывали в нашем городе, порадовали меня, сообщив, что мой сердечный друг жив-здоров и вернулся назад с большим барышом! А больше ничего…
– Ну, ладно, так что ты у них узнал про вече?
– Тут, видишь, княже, вече, оказывается, весьма выгодно для власти имущих! Получается, что как бы весь народ говорит свою волю! Выговорятся простые люди, а знать и власти узнают, что где не так, откуда идёт недовольство народа. А значит, можно узнать о своих промахах.
– Что же тут выгодного? – усмехнулся Роман Михайлович. – Толпа начнёт ругать власти, разразится смута, возникнет неразбериха! Нет, не надо нам такое в Брянске!
– Тебе виднее, княже, – пробормотал верный огнищанин. – Однако говорят, что Смоленск живёт в тишине и покое благодаря вечу! И не только Смоленск, но сам Великий Новгород!
– Вот-вот, – покачал головой князь Роман, – это я понял. Я много слышал о Новгороде. Там у них известная вольница, даже князя ни во что не ставят!
– Так уж повелось, что новгородцы не ладят со своими князьями. Там у них такие порядки, что их трудно понять! Однако новгородцы живут мирно и богато. Посмотри хотя бы на их купцов. Они самые именитые во всём Божьем свете! А их князь – в достатке и богатстве. Ну, а вот с властью, как мне говорили, путаница. Зато у них есть вече, которое наводит порядок. Как только начинаются неурядицы у новгородских бояр, они бегут к владыке. А если он не может решить дела, обращаются к посаднику, Совету господ… Но если и они не смогут навести порядок, тогда созывают вече! А уж если сам народ вынесет решение, то дело можно считать законченным! Тут уже не с кем спорить!
– Ну, а если народ выступит против власти? – нахмурился брянский князь. – Быть тогда смуте?
– Нет, княже, этого уже давно в тех землях не было. И в Новгороде, и в Смоленске. Большинство народа на вече теперь поддерживает власть и богатых людей! А если дураки-простолюдины выходят за рамки, на то есть войско и приставы: быстро наведут порядок! Я не знаю, как это делается в Великом Новгороде. Так, понаслышке… А вот в Смоленске сам владыка созывает вече… А то и  князь! Вот в этом году князь Глеб Ростиславич обратился к вечу, чтобы вернуть своё законное владение – княжескую усадьбу в середине города, отнятую у него в начале правления смоленскими богачами. И вече постановило отдать ему назад ту землю со всей справедливостью! Вече поддержало своего князя!
– Значит, князь Глеб вернул себе власть над городом? – улыбнулся Роман Михайлович. – Сам народ разобрался, что без князя никуда!
– Так и есть, княже, – кивнул головой Ермила. – Но там опять другой случай. У них вече давно не народное! Просто владыка и лучшие люди города сами решили не ссориться с князем. Тем более что князь Глеб дружит с великим суздальским князем Александром Ярославичем, как говорил отец Игнатий. Князь, по словам тамошних купцов, пообещал народу не прибавлять новых поборов и не пускать татар на свои земли, как это сделал князь Александр, подвергший свой народ татарской переписи!
– Да, тяжёл этот год для русских земель! – покачал головой князь Роман. –  Вот мы ругали про себя татарского царя Батыя за злые дела… А вот, он умер недавно, и совсем плохо стало! Его сын Сартак занял царский трон и обвинил нас в том, что мы обманываем татар и платим в Орду небольшую дань!
– Знаю, княже, – промолвил с грустью Ермила. – Поэтому я и говорю тебе о вече! Я полагаю, что приказ князя Андрея Черниговского о двукратном увеличении ордынской дани – глуп и невыполним! Это значит, что мы должны полностью лишиться доходов! Мы и так, что ни год, платим всё больше и больше. А теперь вот – в два раза! Это уже чересчур!
– А что тебе даст это вече? Неужели сами люди наденут на себя такое ярмо? – удивился князь Роман.
– То-то дело, княже, что мы, русские люди, покладистые! Нас уговори, мы и решим так, как нас просят по-доброму! А силой и княжеским указом это делать не следует!
– А не получится у нас второй Великий Новгород из-за веча?
– Думаю, что не получится, если мы сами придумаем это вече. Наше творение по нам не ударит! В крайнем случае, собери лучших городских людей: попов, бояр и купцов. И  объясни им всё. Как и что говорить… У нас тут немало скопилось беглецов из разорённых татарами земель. Если умело припугнуть их татарским набегом, они сами согласятся побольше заплатить, чтобы уберечь свои жизни. А если, на худой конец, ничего не выйдет, тогда разгоним всю толпу и начнём уже думать по-другому! Но я всё-таки надеюсь, что нам удастся уговорить брянский люд. Конечно, придётся твоим слугам походить и старательно похлопотать. Зато если сам народ вынесет решение, никакого спора не будет! Пусть тогда платят по две куны с каждого лица мужского пола. А эти деньги пойдут в казну и на выплату ордынской дани!
– Дело это не простое, – задумался Роман Михайлович. – Умна твоя головушка, мой верный Ермила… Я слушаю и соглашаюсь. Давай-ка, зови сюда отца Игнатия! Посоветуемся с ним. Нужен также и Ефим Добрынич! Он помирился со своей супругой?
– Всё затихло. Значит, Добрынич поладил с Варварушкой.
– А как же его лада, Мирина, согласилась ли с разлукой?
– Какая там разлука! – усмехнулся княжеский огнищанин. – Как была любовь, так и осталась… Вот только Мирина перебралась в домик, который стоит у Петровской церкви. Там они встречаются. Добрынич, правда, теперь чаще спит дома. Поэтому тишь и благодать… И Варвара перестала жаловаться княгине…
– Слава Господу! – улыбнулся князь Роман. – А то моя супруга, что не день, всё вспоминала о жалобах Варвары… Однако, давай-ка по делу… Позови и моих бояр. Послушаем их, а тогда решим, что делать.
Когда в княжеской светлице собралась вся знать – почти два десятка преданных князю, одетых в богатые кафтаны, брянских «лучших людей», среди которых резко выделялись трое чернорясных священников – князь Роман, подав всем знак усесться на скамьи, стоявшие с обеих сторон княжеского стола, коротко рассказал, для чего он собрал их и дал слово огнищанину Ермиле.
Тот, в свою очередь, быстро изложил суть своего предыдущего разговора с князем и посоветовал создать в Брянске собственное, городское вече.
Лучшие люди не сразу заговорили, выслушав речи. В светлице долго стояла напряжённая тишина.
– Да, это трудное дело! – промолвил, наконец, задумчиво отец Игнатий. – Народ-то можно собрать. Но вот стоит ли давать ему такие вольности?
– А что тут думать? – воскликнул наставник княжеских детей отец Серапион. – Не грех, но мудрость прибегнуть к народу в трудное время! Голос народа – это голос Бога, как говорили в древнем Риме!
– Что ты, брат, опомнись! – воскликнул отец Митрофан, настоятель Петропавловской церкви. – Господь не наделял народ такими правами! Мудр только один Господь, а народ глуп! Разве можно доверить судьбу такого важного дела бестолковой толпе? На то есть ты, князь Роман Михалыч! Вот и распоряжайся. А народ должен украсить твою волю своей покорностью!
Большинство присутствовавших одобрительно закивали головами.
– Сам решай, княже, – поддержал священника старший дружинник Дарко Веселинович, – а мы поддержим! А если нужно, так силой утвердим твоё решение. Пусть попробуют начать смуту: тут же усмирим злодеев!
– Для чего же я тогда собрал вас?! – рассердился князь Роман. – Если бы всё зависело от моего решения, я бы не стал тут с вами разговаривать! Я не хочу брать на себя возможный грех разжигания смуты! Забыли, что раньше был другой налог – по одной куне? Разве легко было тогда усмирить недовольных?
– Ну, усмирили же, княже! – промолвил Ефим Добрыневич. – У нас, слава Господу, есть надёжная дружина и приставы! Зачем мы тогда держим этих приставов, почти три десятка? Для того, чтобы справляться с беспокойными людьми!
– Смотрите же, – возразил собранию Ермила. –  В том году, когда мы вводили новые поборы и началась смута, мы посадили в амбары столько народа, что они там едва не задохнулись! Слава Господу, что отделались только одним грехом: под замком скончался жалкий старик-зачинщик! Ладно, что успели теперь срубить темницу с острогом за Верхним Судком, на горке! И уже с полсотни бездельников сидят там на шее у князя! Их ведь надо кормить! Опять расходы… Вот я и говорю вам: давайте так решим, чтобы сам народ по доброй воле наложил на себя повинность. Так оно будет спокойней и выгодней. Во всех больших русских городах обязательно есть веча. Кто бы их держал, если бы они не были нужны? Значит, это так… Вам бы не спорить и осуждать полезные советы, но наоборот, надо думать, что сделать, чтобы наше брянское вече стало не нашим врагом, но помощником и добрым другом князю и его верным людям!
– Но как же это сделать? – удивился Ефим Добрыневич. – Ты, Ермила, так преуспел в житейских хитростях, что мне, старику, не понять, что ты придумал! 
– Ну, вот, что я посоветую, – молвил княжеский огнищанин. – Соберите всех своих верных людей, домочадцев, челядь и расскажите им о том, что наша казна нуждается в серебре, что нам не хватает денег для выплаты татарской дани… Словом, их просят придти на вечевую сходку и принять новый подушный налог. Чтобы теперь отдавали в княжескую казну не по одной куне, а по две!  Теперь в Орде новый царь, Сартак, вот он и требует всё это!
– По две куны с каждого мужа?! – вскрикнул отец Митрофан. – Народ с этим не согласится!
– А если поговорить с людьми по-хорошему? – вмешался князь Роман. – Для чего вы тогда поставлены мной над народом? Убедите людей в своей правоте! На князе и без того лежит тяжёлое бремя! Пора бы и вам подумать, как укрепить нашу власть!
– Да и мы, Божьи люди, – поддержал князя отец Игнатий, – не должны стоять без дела! Надо говорить с народом в церквях, во время Божьей службы, и убеждать людей не скупиться на татарскую дань. Нет у нас сил противиться воле ордынского царя… Однако, как я узнал, там, в Орде, произошли большие перемены! Но об этом потом. Думаю, что вече – дело нужное и полезное! Поддерживаю Ермилу Милешича! Лучше назначать налоги волей самого народа. Так надёжнее.
– Где же собирать это вече? – спросил вдруг молчавший доселе опытный княжеский воин Преслав Доломанович. – Не в княжеской же крепости? Тут совсем нет места для сборища: всё заставлено избами! Где же людям вместиться?
– Можно собрать толпу на горке, возле крепости, где рубится новый храм Николы, – ответил огнищанин Ермила. –  Там предостаточно места для вечевой сходки. А если будет много народа, тогда постоят под горкой – на Большой Княжей дороге. Пусть это место будет вечевым. Рядом – церковь. Храм освятят через полгода! Там же будет колокольня… Подвесим особый колокол, вечевой. Чтобы собирать народ по его звону… Вот вам  и вече!
– Да, пожалуй, у горки сгодится, – согласился княжеский воевода Ефим Добрыневич. – Много народа не соберётся, да и крепость рядом: если надо, вызовем дружину. Кто нас поддерживает – добро пожаловать на вече!
– Тогда прямо сейчас начинайте нужную работу! – распорядился князь Роман. – Ты, Преслав, поговоришь с посадскими людьми. Выберешь самых достойных и верных нам людей. А ты, Онфим, возьмёшь на себя овражных людей. Там тоже есть степенные люди. А с купцами поговорит…
– Я сам, княже, это сделаю, – не вытерпел Ермила Милешевич. – У меня с купцами старые, привычные дела...
– Ну, тогда с Богом, мои верные слуги! – кивнул головой Роман Михайлович. – Я также полагаюсь на церковь, – улыбнулся он. – Вы, Божьи люди, не оставите нас без своих молитв! Готовьтесь, через три дня, в воскресенье! Проведём наше первое брянское вече. Надо чтобы этот новый блин не получился комом! Поняли, мои лучшие люди?
– Поняли! – ответили собравшиеся.
После роспуска княжеского совета в светлице с князем остались лишь огнищанин Ермила, тиун Ефим и настоятель Покровской церкви отец Игнатий.
– Ну, что, отец, – спросил своего духовника брянский князь, – о каких ордынских переменах ты говорил? Что там приключилось?
– А вот, княже, – ответил отец Игнатий, – я узнал от странников-монахов, что молодой ордынский царь Сартак скончался в Орде! Поговаривают, что он умер не своей смертью! Якобы, это дело рук его родного дяди Берке! Будто бы он придушил Сартака! Вот тебе и перемены! Не успел князь Андрей Всеволодыч приехать с дарами в Сарай, а там уже другие порядки! Наши люди узнали, что подарки, на которые мы, как ты знаешь, не поскупились, порадовали нового царя Берке. Он отменил нелепое приказание Сартака о жестокой дани. Хитроумный князь Андрей сумел уговорить его! Умён великий черниговский князь! Он объяснил ордынскому хану, что мы, бедные и нищие, отдаём Орде всё, до последней мортки! И если увеличить поборы, то весь народ умрёт с голоду! Просит-де наш народ, покорный воле ордынского царя, на коленях и со слезами, чтобы государь пожалел своих верных рабов и спас их от гибели! Так уж получилось, что Берке-хан согласился со слёзной просьбой князя Андрея и отменил ту несправедливую дань!
– А что же князь Андрей не шлёт к нам по такому случаю посланца?! – с удивлением воскликнул Роман Михайлович. – Это очень важное дело! Может и не придётся нам созывать вече! 
– Вот это уже другая история! – промолвил отец Игнатий. – Князь Андрей настрого запретил своим людям рассказывать кому-либо о своей поездке в Орду и, главное, о своём договоре с татарским царём. Мои верные люди сказали, что это великая тайна! Нельзя, чтобы о ней проведали посторонние люди. Можем потерять своих послухов при дворе великого князя! Потому я и не стал говорить об этом на совете. Я доверяю эти новости только вам!
– А вече всё же пригодится! – вмешался Ермила Милешевич. – Как-то надо перекладывать свою вину за наши ошибки на народ! Всё может случиться! И ещё неизвестно, как поведёт себя князь Андрей! А вдруг здесь у него есть послухи? Пусть думает, что мы пока ничего не знаем. А если проведём новый налог, то казна наполнится деньгами! Обильные меха и серебро не помешают!
– Верно, – согласился князь Роман. – Даже если у князя Андрея есть здесь соглядатаи, чему я не верю, мы сумеем извлечь пользу из народного решения. Разве не так, отец Игнатий?
– Так, княже, - поддакнул священник, – не надо отказываться от веча! И ответ получим, нужно ли это дело, и выгоду извлечём немалую! Пора нам, хорошо подумав, признать, что не такая уже тяжёлая плата – две куны с каждого мужа!
– Тогда решено! – улыбнулся Роман Михайлович. – Быть вечу! А тайну пока сохраним. Кому есть дело, какой теперь царь управляет Ордой… А теперь, святой отец, расскажи, что ты знаешь о делах князя Александра. Ведь теперь его положение не совсем завидное! Он же дружил с царём Сартаком!  Как ему теперь быть?
– Князь Александр Ярославич всегда найдет выход! – промолвил отец Игнатий. – Однако это ему дорого обойдётся! Опять ему придётся драть шкуру подневольного люда! Не зря бегут люди из суздальской земли! Князю Александру будет нелегко: придётся договариваться с новгородцами! А у него с ними война! Новгородцы ведь прогнали его сына, князя Василия, а к себе на княжение призвали из Пскова Ярослава Ярославича, брата Александра. Князь же Василий, изгнанный из Новгорода, засел теперь в Торжке. Ждёт своего батюшку с войском. Вот каковы дела в тех многострадальных краях!
– Да, тебе есть что записать про этот год, отец, – сказал князь Роман. – Не забудь же,  впиши в свои свитки о нашем походе на ятвягов и стычке с литовцами! Это был мой первый поход с сыном Михаилом... Хоть и был он под защитой моих людей, но битвы всё же видел…
– Не забуду, княже, – бодро ответил священник. – Это свершилось в шесть тысяч семьсот шестьдесят третьем году от сотворения мира нашим Господом! Сколько всяких событий было в этом году! А как получилось, что вы сразились с литовцами?
– Когда мы пошли на ятвягов, как обычно, с князем Даниилом Галицким и его братом Васильком Волынским, литовцы решили помочь нашим врагам. Вот и произошла между нами стычка. Литовцы неожиданно напали на левый полк князя Василька Романыча и потеснили его. Князь же великий Даниил с сыновьями вели правый полк и ничего не знали о нападении литовцев, потому как далеко оторвались. Я увидел, как поднялась пыль на левом рукаве нашего общего войска, и вовремя подоспел! Мои славные сотни ударили прямо в середину литовского войска! Правда, мы убили немногих врагов… Литовцы, не выдержав нашего удара, поспешно побежали к ближайшему лесу…
– Они были пешие? – удивился  Ермила Милешевич. – Так как же им удалось убежать от вас, конных?
– Нет, – покачал головой князь Роман, – пеших у них не было: все шли конно. А тех, кого мы сбили с лошадей, наши люди взяли в плен. Но вскоре литовский князь Миндовг прислал к нам своих людей, чтобы заключить мир. Так оно и случилось. А в знак прочности мира с Миндовгом сын Даниила Романовича Шварн женился на дочери того князя. А другой сын моего тестя – князь Роман Данилыч – получил города Слоним и Новогродок. Правда, оговорили, что только «в кормление», а не в полное владение: их князь не дробит своих земель!
– Вот бы нам у него поучиться! – воскликнул огнищанин Ермила. – Мир бы тогда царил на единой Руси! Каков же по виду князь тот Миндовг? 
– Я видел того важного литовца только со стороны, – пробормотал Ефим Добрыневич, – когда он ехал в стан князя Даниила. – Так себе, не совсем пригляден и ниже на голову нашего князя, если не больше!
– Ну, так не говори! – возразил Роман Михайлович. – Хоть князь Миндовг и ниже меня ростом, но если посмотреть на других литовцев, то он среди них такой же, как я среди вас! Он ростом с Ефима, а тот, как известно, один из моих самых кряжистых воинов. Зато тот Миндовг приятен лицом и обходителен в речи. Говорит по-русски внятно, но слышится чужеземец. Глаза у него серые и блестят как начищенное железо! Кажется, что он хоть сейчас готов ринуться в жаркую битву! Я вижу в нём славного правителя и великого воина! Это счастье – одолеть такого полководца в сражении! Однако мы потратили тут немало времени, пора бы уже к трапезе. А вечером, мои верные слуги, и ты, святой отец, готовьтесь к суду. Много ли на этот раз дел, Ермила?
– Только два, княже. Было бы больше, но вчера твои стражники прибили двоих душегубов, когда те попытались сбежать! И ещё троих убили сами злодеи в общем узилище. Мы допытывались: кто да как. Но получили лишь один ответ: сами себя удавили! Что тут скажешь? Вот и осталась самая малость.
– Ну, это – дело недолгое. Разберёмся! – улыбнулся князь Роман. – Подготовь-ка, Ермила, людей, чтобы записывали мои решения, да возьми свитки судной книги, «Правды Ярослава». Приговор суда должен быть не по сердечному гневу, а по закону!
…Вечером князь, восседая в своём большом судейском кресле в недавно срубленной по его приказу просторной судной избе, вершил судьбу преступников.
По правую руку князя, на небольшой скамейке сидел священник, отец Игнатий, по левую – на длинной скамье – разместились другие советники: тиун Ефим Добрыневич и огнищанин Ермила Милешевич. За отдельным столиком, в двух шагах от священника, сидел судейский секретарь – молодой  церковный дьячок – державший в руке остро отточенный железный стержень – писало – которым он выцарапывал на берестяных листочках, лежавших стопкой на столе, слова княжеского постановления, и ждал начала дела.
Судейская комната была хорошо освещена большими сальными свечами, закреплёнными на всех стенах в особых тройных подсвечниках. Маленькие верхние оконца судной избы, почти не дававшие света, были открыты настежь, выпуская свечной чад и дым от факелов, с которыми явилась княжеская стража.
– Так! – громко сказал князь Роман. – Гасите свой дымный огонь: здесь довольно светло! А теперь вводите татей! Будем вершить наш суд!
Зазвенели цепи, послышались тяжёлые шаги. Воины ввели невысокого, но широкоплечего мужика. Одетый в разорванный тёмно-серый кафтан и довольно богатые высокие кожаные сапоги, русоволосый, с большими синими глазами преступник предстал перед князем.
– Говори, – вопросил с угрозой в голосе Роман Михайлович, – кто ты такой и что натворил?
– Я – купеческий приказчик Соломан, – угрюмо буркнул обвиняемый. – Меня посадили в темницу за то, что у купца Ерофея Лесовиныча пропал пёс!
– Соломан? – удивился князь Роман. – А почему не Соломон? Царь был такой в глубокой древности. Его считают самым мудрым правителем на земле!!
– Так уж назвал меня родимый батюшка, – резко сказал мужик, – а меня не спрашивал!
– А ты дерзок! – покачал головой князь. – Значит, украл у своего хозяина пса и думаешь, что совершил малый грех?
– Да не крал я его пса, княже, но пришиб эту тварь! Но купец меня оговорил, чтобы отомстить за уход к другому хозяину! – пробормотал обвиняемый. – Тот пёс был очень злым и непослушным. Он так укусил мою невесту, что она чуть не умерла! Еле выходили! Вот я и прибил его за такое горе!
– Ну, что прибил, что украл, это почти одно и то же, – молвил князь Роман. – Как там, Ермила, записано в законе Ярослава?
«А оже украдуть чужь пёс, то за обиду – три гривны»! – громко вычитал огнищанин вслух из пожелтевшего свитка.
– Все согласны? – вопросил князь, поглядев направо и налево.
– Все! – единодушно ответили его слуги и отец Игнатий.
– Ну, что ж, готовь три гривны серебра! – постановил князь. – Внесёшь их в княжескую казну! А пока мой огнищанин не получит от тебя эти деньги, посидишь себе спокойно в темнице!
– Да где же я возьму такую уйму серебра?! – воскликнул осуждённый. – Ну, гривну, я, пожалуй, соберу. А вот где взять ещё две?
– Так ты ещё спорить?! – возмутился Ефим Добрыневич. – Немедленно вноси в казну свою гривну, а две другие отработаешь на княжеских промыслах!
– Увести его! – громко приказал князь. – Давайте следующего!
На этот раз в светлицу ввели четверых лохматых, грязных мужиков.
– Все по одному делу! – объявил начальник тюремной стражи. – Этой зимой, в ненастье, они украли целый стог сена у крестьян в Ревне. Хотели решить это дело миром, но они, тати, не пожелали расплатиться!
– Ах вы, злодеи! – возмутился князь Роман. – Сами не могли из-за сена разобраться, да вот попали, подлые, на княжеский суд!
Мужики молчали.
– Признаёте, тати, что сено украли? – вопросил Ермила Милешевич.
Никто не ответил.
– Так вы что, немые?! – рассердился Ефим Добрыневич. – Не желаете даже говорить?!
– А что тут говорить? – буркнул самый рослый, но худой и жалкий по виду мужичок. – Если селяне решили, что мы украли, значит, так оно и есть…
– Ну, а что там в «Правде», Ермила? – спросил князь.
«Оже сено крадуть, то девять кун»! – процитировал огнищанин.
– Готовы ли вы выплатить эту мзду? – мягко промолвил отец Игнатий.
– Нет, батюшка, у нас мзды нисколечко! – ответил всё тот же самый смелый мужичок. Остальные со страхом смотрели на князя, то опуская, то поднимая головы.
– Ну, что ж, смерды, – улыбнулся князь. – По такому случаю поработаете на казну! Сколько там им полагается, Ермила, за ту мзду?
– Да с полгода, княже, – весело сказал огнищанин. – Пусть поработают над новой церковкой и подправят старый мост!
– Помилуй, княже! – заорали вдруг пришедшие в себя мужики. – Всё тогда у нас пойдёт прахом и развалится! Все наши семьи умрут от голода!
Они грохнулись на колени, ударившись головами о пол.
– Ничего, не умрут ваши жалкие чада, – усмехнулся князь Роман. – А я пошлю свой наказ в вашу волость, чтобы староста кормил их, пока вы будете работать на благо нашей земли. Но работайте честно, не ленитесь! Мы вас скорей помиловали, чем наказали, потому как не учли, что вы скопом, все вместе, воровали добро! Эй, стража! – Он хлопнул  в ладоши, подводя итог судебному заседанию. – Уведите-ка побыстрей этих озорников в темницу! А завтра – на работу! Чтобы работали, не покладая рук, и знали о недопустимости нарушения порядка в моём уделе! А если мои слова не исправят их, тогда кнутом вразумите бессовестных!   


Г   Л   А   В   А   1 3

Р А З Г О В О Р   У   В Е Л И К О Г О   Х А Н А

– Ну что, мой верный Болху, – вопросил Берке-хан, глядя прямо в лицо советника, сидевшего напротив него в таком же мягком  и невысоком кресле, как ханское, – будешь ли ты дальше писать правду о Золотом Ханстве? Или завершишь свой труд на правлении моего царственного брата?
– Отрадно, великий государь, что ты любишь предания о нашем народе, – улыбнулся Болху-Тучигэн. – Даже покойный, но живой своими делами Саин-хан так этим не увлекался! Однако, что же тебе больше понравилось, «Сокровенное сказание» или «Золотая книга»?
– «Сокровенное сказание» повествует о жизни моего великого деда Темучина, но о поздних событиях там ничего нет, – покачал головой великий хан. – А в «Золотой книге» мне больше по сердцу та часть, которую ты дописал, Болху.
– Но это не «Золотая книга», – весело возразил ханский советник, – а мои рассуждения как бы в дополнение книги о создании Золотого Ханства, о жизни и благодеяниях великого Бату-хана!
– Да, да, – кивнул головой Берке-хан. – Однако ты зачитывал мне «Золотую книгу» вместе со своими записями, вот я и посчитал их продолжением, которое, очевидно, написано лучше и интересней, чем свитки ханьских рабов!
– Благодарю, государь, за столь высокую оценку письма твоего слуги! – почтительно склонил голову Болху-Тучигэн. – Если наш отец, Вечное Небо, и наша мать, Чёрная Земля, вдохновят меня на дальнейшее, то я опишу…правление молодого Сартака и его беспокойного брата Улагчи. А после этого соберусь со всеми силами и опишу твою пресветлую жизнь!
– А стоит ли писать о негодяях? – нахмурился Берке-хан. – Достойны ли казнённые мной племянники такой высокой доли?
– Что поделаешь, государь, – вздохнул ханский советник. – Если они побывали на высоком троне, то навсегда останутся в преданиях Золотого Ханства. Так бывает, что не всегда великие по рождению люди оправдывают своё величие, оказавшись у власти!
– Да, ты прав, – покачал головой ордынский хан. – Но тогда постарайся смягчить ту историю со смертью моих бестолковых племянников. Как ты знаешь, я не пылал на них гневом, не хотел их смерти, но был вынужден избавиться от них и отправить тех глупцов в мир вечной молодости!
– Твои слова, государь, сияют, как чистое серебро, а мысли, на которые они наводят – и вовсе красное золото! – промолвил Болху. – Разве я не знаю, что твоя доброта превосходит даже доброту славного Саин-хана! А доброта души – это мудрость! Разве я не помню, что Сартак-оглан готовил заговор против нашего государства? Разве не его люди пытались отравить тебя, великий хан? А как твои верные рабы отдали за тебя свои жизни, выпив отравленное пойло? А может не он готовил своих воинов к походу на твой город? Да я сам, твой верный слуга, едва не сложил голову, если бы не Цэнгэл-батур. Это он рассказал мне о подготовке их злодейского похода на твой Сарай!
– Да, Болху, Цэнгэл-батур спас наши жизни! – улыбнулся Берке-хан. – Вот какой был мой племянник! Да и Улагчи, которого я посадил на трон после смерти Сартака, недолго хранил покорность! Слава великому Аллаху, что наши люди не дремали! Однако при всём своём недовольстве я не позволил, чтобы царевичи умерли недостойно. Ни у того ни у другого не пролилось ни капли крови!
– Да, души покойных царевичей, лишённых царственного ума, ушли в вечный мир без обиды, – сказал, почтительно склонив голову, Болху, – но верный Цэнгэл остался без награды… Я думаю, государь, что он заслуживает твоего доброго слова!
– Тут есть одна чёрная нить в белом одеянии! – нахмурился государь. Ведь Цэнгэл был сотником непослушного Сартака и даже, лучше сказать, отвечал за жизнь моего племянника… А получается на деле, что он его предал! Отдал его, мягко скажем, на мою расправу!
– Это не так, государь! – горячо возразил Болху-Тучигэн. – То напели тебе завистники старого воина! Бату-хан перед самой кончиной вызвал меня к себе и приказал следовать во всём твоей воле! Он уже был не в силах собрать своих полководцев, и поэтому передал им все приказы через меня. – Сартак молод и глуп! – сказал тогда государь – Присматривай за ним, Болху. Да помогай моему брату Берке, как самому старшему и мудрому, беречь наше государство! – Я без промедления обошёл все юрты военачальников и, потребовав от них не давать клятву сыновьям умиравшего, передал слова Саин-хана так, как они были мне сказаны. Об этом же я сообщил и Цэнгэл-батуру, который тогда охранял со своей сотней юрту Сартака-оглана. Вот почему так поступил Цэнгэл, государь. Он всегда был послушен воле великого Бату!
– Да, сказанное тобой подтверждает преданность старого воина! – кивнул головой великий хан. – Я вижу, что Цэнгэл достоин награды. Но вот есть ли свободные места?
– Есть, государь! – улыбнулся ханский советник. – В той самой тысяче, в которой состоит Цэнгэл-батур! Его же начальник сидит в темнице! Ведь ты сам приказал провести старательное дознание и установить, кто напевал твоим царственным племянникам дурные песни! Вот тысячник Худхай и попал под подозрение...
– Но мы ведь ещё не доказали его вину! – воскликнул Берке. – Нет у нас пока ни надёжных свидетелей, ни дел, которые бы раскрыли нам глаза на преступления Худхая!
– Но я, государь, верю, – решительно бросил Болху, – что именно Худхай заварил смуту в Золотом Ханстве! Если бы не Цэнгэл, не сидеть бы мне нынче перед тобой! Если бы я тогда не убежал к тебе в твой Сарай ночью, с супругой и детьми, Худхай бы перебил всех нас! Он сжёг даже мою юрту, подлый злодей! Я потом едва нашёл денег на новую жизнь! Если бы не ты, государь, так мы бы по сей день жили в горе и бедности!
– Да, его преступление полностью доказано, – решительно сказал Берке-хан, – но Худхай ссылался на приказ Сартака-оглана. Он-де, как воин, не мог противиться воле своего повелителя!
– Но я ведь передал ему слова Бату-хана! – возмутился Болху. – И он тогда покорился им! Не возразил ни слова! Даже улыбнулся, как я помню! О, змея, о, грязный шакал! Он уже тогда таил дерзкие мысли! О каком таком приказе Сартака может идти речь, если дело касалось интересов государства? Здесь, по воле покойного Саин-хана, только ты один имел право приказывать!
– Твои слова доказывают и коварство Худхая! – задумчиво сказал ордынский повелитель. – Что ж, тогда созовём по его делу суд! Пусть попробует оправдаться!
– Зачем нам нужен этот суд, государь? – спросил с улыбкой ханский советник. – Стоит ли тревожить наше верное воинство? Получится как бы суд над полководцем! Будут обиды и ропот. Этого не надо! Я недавно поговорил с нашими воинами о злодействе Худхая и убедил их, что он обречён. К тому же, Цэнгэл уже полгода замещает должность сидящего в яме негодяя! Пора с ним кончать!
– Пожалуй, ты прав, – покачал головой Берке-хан. – Опасно судить заговорщиков! Не всегда полезно раздувать костёр! К тому же, мои племянники ушли в иной мир тихо и без лишней суеты. Пусть же и Худхай сегодня же идёт в недалёкий путь! Сделаем всё по воле наших предков. Не станем проливать кровь, чтобы его душа не гневалась! Эй, Тэмугэ! – хлопнул он в ладоши. Тут же перед ханом предстал огромный краснолицый монгол. – Сходи-ка до темницы, Тэмугэ! – приказал ордынский повелитель. – Да там, потихоньку, соедини-ка пятки Худхая с затылком! Запомни: потихоньку!
– Слушаюсь и повинуюсь! – поклонился ханский палач.
– Да крикни там Цэнгэл-батура! – бросил как-то неохотно Берке-хан. – Пусть забудет про свои годы и летит ко мне, как птица!
Цэнгэл вошёл в ханскую юрту так неожиданно быстро, что великий хан вздрогнул от удивления.
– Поистине ты как птица, Цэнгэл! – буркнул он. – Не успел я и слова молвить, как ты уже здесь!
– Воин должен быть быстрым, государь! – ответил, сдерживая дыхание, старый воин. – Но я стоял перед твоей юртой по распоряжению Болху-сайда. Он сказал мне, чтобы я тут ждал твоего вызова, повелитель! И я готовился предстать перед твоими пресветлыми очами!
– Ну, что, Цэнгэл, – улыбнулся Берке-хан, – я не буду зря отнимать у себя время. Говорят, что жизнь иссякает как вода, по капле. Поэтому слушай мою волю! Эй, слуги! – крикнул он стоявшим  неподалёку от ханского кресла учёным монголам. – Садитесь же и пишите!
Двое ханских секретарей подбежали к стоявшему в углу юрты, справа от кресла великого хана, лакированному китайскому столику и уселись на скамью.
– Так, запишите, – распорядился Берке-хан. – Волей великого хана, навеянной ему мудрыми советникам, в связи со смертью бывшего тысячника Худхая, его воинство передается Цэнгэл-батуру! Получи же, мой верный слуга! – ордынский хан взял из рук своего раба, появившегося, по мановению царственной руки у кресла повелителя, сверкавший серебром и золотыми нитями бунчук на право власти над тысячей воинов.
Цэнгэл упал на колени, целуя ханские туфли.
– Встань, Цэнгэл-батур, и прими этот знак твоей славы! – улыбнулся Берке-хан. – Теперь ты – важный человек! Не каждый даже великий воин может похвастать таким высоким званием!
– Радуется моё сердце! – громко сказал Цэнгэл и на его глазах, не знавших жалости к врагам, блеснули скупые слёзы. – Да восславит моя душа мудрость могучего повелителя! Да будешь ты жив и здоров сотню лет! Да будешь ты всегда великим и непобедимым!
– Ну, ладно, Цэнгэл, – ласково пробормотал ордынский хан, – иди же к своим воинам и закати им пир, достойный твоего положения! Да подожди! – добавил он, видя судорожное движение старого воина, уже начавшего пятиться к выходу. – Получи-ка серебро у моего денежника: я оплачу твои расходы! А теперь отпей-ка с нами кумыса!
– Ну, вот, Болху, я последовал твоему совету, – промолвил Берке-хан, когда награждённый ветеран удалился. – Теперь у Цэнгэла  есть сила и власть!
– Скажу тебе, государь, что ты не ошибся и получил достойного военачальника к самой сильной своей тысяче воинов. Этот человек будет предан тебе, государь, до самой смерти.  И после смерти он будет служить мудрому правителю!
– Ты прав, Болху: твой государь ещё не утратил разум и видит истину, – улыбнулся ордынский хан. – Я немного подумал и вспомнил, что в прошлом году, сразу же после смерти Сартака, даже коназ урус Андрэ из Черныгы привёз мне подарки, признавая меня повелителем Золотого Ханства! Хотя я тогда назначил великим ханом Улагчи! А вот Худхай проявил непокорность! Он так служил моему племяннику, что тот стал строптивым! Значит, давно пора глупцу Худхаю в царство тьмы! Если поразмыслить, то придётся признать, что Цэнгэл засиделся в сотниках! Я помню, как он сражался против кыпчаков… И нещадно громил урусов! Это он тогда спас могучего Бурундая от верной смерти в стычке с людьми  Юрке-коназа!
– Да, государь, Цэнгэл верен своему долгу и твоей воле! – промолвил Болху-Тучигэн. – Но как нам теперь быть после всех перестановок, казни глупцов и общего успокоения? Не пора ли назад, в Сарай-Бату?
– Думаю, что этого не стоит делать, – тихо сказал Берке-хан. – Пораскинь мыслями. Надо ли с этим спешить? Сарай-Бату опорочен злодеями! Над ним витает дурная слава!  И души покойных… Кто знает, с чем они ушли в иной мир? Ещё начнут беспокоить живых! Пока останемся тут. А когда пройдёт срок, покроется зеленью степь, и души умерших войдут в царство теней, тогда и вернёмся. Лишь бы процветало Золотое Ханство! Так и запишешь в свою книгу, разумно всё объяснив, ибо не страхом, но мудростью сделано это!
– Да, государь, я так и запишу! А причину смерти царевичей укажу такую: от чёрной болезни!  В тот год было какое-то поветрие и полегло два десятка людей. И моя дочь была унесена в мир покоя. Словом, твои племянники скончались от поветрия!
– Вот она, государственная мудрость! – просветлел лицом Берке-хан. – Якши, мой верный советник, не зря ты хозяин моей писчей юрты! Правда превыше всего! А теперь, перейдём к делам. – Великий хан, выпрямившись на больших, мягких подушках, вперил взгляд куда-то в глубину юрты и задумался.
– Дела, так дела! – прищурился Болху-Тучигэн. – Докладываю о неприятной истории. Вот уж полгода, как люди самого великого хана Мэнгу пропали без вести!
– Ну, Болху, это для меня не новость! – усмехнулся Берке-хан. – Я говорил баскакам Мэнгу, чтобы не ходили в Залесскую Орду: мы сами разберёмся с урусами! Ан, нет – не послушались! Сначала всё сошло им с рук, пока Сартак поощрял их. Они сумели переписать всё Залесье коназа Алэсандэ. Убедились, что там немного народа, хотя нам не верили! Посчитали, что мы не платим подати Мэнгу-хану по причине своей хитрости! Ещё мой царственный брат Бату доказал Каракоруму, что все наши доходы идут на свой  улус – Давлет-эт-Кыпчак. Как же мы будем держать в покорности урусов и окрестные степи, если у нас не будет серебра ни на войско, ни на государство! Мы теперь сами – великое ханство! Так пусть не лезут сюда со своими пожеланиями! Они, видите ли, пошли на Черныгы! А там, как мне говорили, глухие леса и бездонные болота. Вот потому они и завязли… Однако тебе удалось узнать, где теряются следы тех  баскаков?
– Здесь можно только догадываться, – пробормотал Болху. – Баскаки хана Мэнгу побывали сначала у коназа Черныгы – Андрэ. Всё было в порядке. Они переписали местный люд. И получилось то же самое, что у Алэсандэ, коназа Суждалэ. Едва нашли там людей… Наши люди говорили, чтобы они не ехали дальше. Но их главный баскак Нэгэчу сказал, что знает о каких-то там урусах и несметных богатствах. Урусы-де со своими коназами засели в лесах и не желают платить дань! Вот он и пошёл со своим войском по лесной дороге, туда, до Брэнэ. А наши люди остались в Черныгы. Правда, коназ Андрэ дал им двоих проводников… Они думали, что если у них полтысячи воинов, то путь будет не опасен. Всё оказалось иначе. Никто не вернулся назад!
– Говоришь, что баскаки пошли на Брэнэ? – встрепенулся Берке-хан. – Ты думаешь, что они сгинули в тех лесах?
– Трудно сказать, государь. Леса те огромные. Нетрудно заблудиться. Могли сбиться с дороги и попасть совсем в другое место…
– А кто там засел коназом в Брэнэ? – вопросил вдруг ордынский хан.
– Как я знаю, в том лесном городе, – промолвил Болху, – сидит коназом сынок того вздорного Мыхаыла, казнённого ещё при великом Бату-хане. Имя его – Ромэнэ… О нём говорили при покойном государе… Коназ Черныгы жаловался на него! Будто тот утаивает от Орды часть своих доходов...
– Ну, часть всегда надо утаивать! – усмехнулся Берке-хан. – На что же тогда жить им?
– Андрэ говорил, что часть, утаиваемая Ромэнэ, довольно велика и больше, чем весь ордынский «выход». Ну, вот мы и провели по этому доносу дознание. Но ничего не добились. Тогда к великому хану приехал коназ Дэнилэ. Ты помнишь, государь?
– Да, Болху, мой царственный брат был доволен им.
– Так вот. Дэнилэ тогда обязался платить нам за этого Ромэнэ, своего зятя. И хорошо платить! Что он до сих пор и делает. У Дэнилэ слово верное! Мы тогда подумали, и государь решил, что с самого глухого Брэнэ мы ничего не получим… Даже если разорим тот городок. Я в своё время спрашивал у купца Или, у того самого, государь, кого ты так хвалил, что такое тот Брэнэ, велик ли он, богат ли. На то мне купец сказал, что это глухое место, окружённое болотами и оврагами. Эти места дают мало доходов. И всё там гибельно. Люди там умирают без войн от болотного смрада: вряд ли кто доживает до пяти десятков! Смерть косит всех… Они сидят в лесах и болотах из страха перед нашим воинством! Хотя, как говорят, сам Ромэнэ – смелый и удачливый воин…
– Откуда же ты узнал о его мужестве, если тот сидит в своих лесах-болотах?
– Это говорили люди коназа Дэнилэ, которые каждый год и в один день привозят сюда дань. Они сообщили, что Ромэнэ, коназ Брэнэ, часто совершает походы на Лэтвэ, наших лютых врагов, вместе с коназом Дэнилэ и его сыновьями. И хорошо воюет против Лэтвэ! Они не раз громили войска непокорного нам коназа Лэтвэ!
– Видно и добыча у него немалая от этих побед: пленники и богатства?  – вопросил хан Берке. – Чего же он тогда сам, отдельно от Черныгы, не платит нам «выход» из своей добычи?
– Об этом уже говорили, государь. Они-то и воюют с Лэтвэ из-за нашей дани! Люди коназа Дэнилэ объяснили это мне. У них нет достаточных доходов ни от земли, ни от налогов с купеческой торговли. Им не хватает своих доходов не только на выплату дани, но даже на жизнь! Тому свидетелями их разрушенные города и выжженные сёла. Прошли вот уже полтора десятка лет после похода наших воинов на их земли, но у них до сих пор не хватает людей, а земли лежат заброшенными. Едва хватает на корм воинству. Вот и воюет Дэнилэ. А Ромэнэ ему в этом помогает, добывая деньги для Орды!
– Это правда, – кивнул головой Берке-хан. – Я не раз видел среди товаров и серебра, что привозили от Дэнилэ, изделия из иных земель. Говорили, что из Лэтвэ… Значит, нет обмана от Ромэнэ  Брэнэ? А что же коназ Андрэ?
– Больше не жалуется. Значит, и он не видит обмана от Ромэнэ! Думается мне, что там у них была ссора, и он оговорил своего племянника!
– Да, урусы это любят. Недавно у меня побывал человек от коназа Алэсандэ, или, как его там? – буркнул великий хан. – Тот коназ, бывший льстец Сартака, не смог прибыть сюда из-за войны. Он сражается где-то за лесами на берегах Холодного моря с какими-то нэмцэ и свэи… Да увёл всех своих людей, чтобы разорять далёкие края и, как уверял меня его посланец, собрать всю нужную для нас дань. У него, как ты знаешь, также плохо дело с людьми и землями.
– Это не наше дело, государь, – буркнул Болху, – где урусы добывают серебро, меха и товары. Главное, чтобы вовремя платили дань! Однако очень сомнительно, чтобы полтысячи воинов заблудились в лесах урусов! Кто-то бы вернулся… А может сам коназ Алэсандэ позаботился об этих баскакам? Или его брат Андрэ, владеющий городом Суждалэ?
– А я и не знал, что этот Андрэ ещё и брат Алэсандэ! – воскликнул Берке-хан. – Тогда бы я по-другому разговаривал с тем коназом из Черныгы! Ишь ты, все коназы урусы – кровные родственники!
– Родственники, но не те, государь! – улыбнулся Болху. – Тот Андрэ – другой! Он не из Черныгы! Помнишь ли ты поход Нерюя?
– Как же, помню! – весело ответил Берке-хан. – Одна из моих жён, самая красивая, досталась мне после того похода!  Хутлу-хатун, раскрасавица, ну, прямо, как-будто наших кровей! Эту красотку я тогда отнял у Нерюя! Она была его пленницей. Нерюй долго потом обижался на меня за это, ходил даже жаловаться к моему царственному брату! Да вот видишь, он вскоре и умер! Так вот бывает!
– Ну, так тот Нерюй ходил на земли урусов по навету коназа Алэсандэ на своего брата Андрэ! Коназ тот Андрэ обманом занял престол великого коназа… Он до этого съездил в Сарай-Бату к великому хану и уговорил его дать ему ярлык. А Саин-хан, не вникая в суть дела, сделал его главным коназом. Но вот после этого Андрэ в Орду приехал коназ Алэсандэ, который упросил великого Бату-хана отменить это решение. Славный Саин-хан прислушался к его мольбе и выдал Алэсандэ ярлык на земли Суждалэ. Но бесстыжий Андрэ этому не подчинился. Вот и пришлось собирать войска в поход на Андрэ, чтобы заставить его покорится государевой воле!
– Так что, те глупые братья помирились? – усмехнулся Берке-хан.
– Вроде так, государь, но что-то не верится. Коназ Алэсандэ отдал этому Андрэ один свой городок. Вот он там и сидит теперь с семьёй.
– Ну, тогда пусть там сидит! – кивнул головой великий хан. – Авось, что надумает! Если снова начнёт жаловаться на брата, мы ему поможем! Поощряй урусов на доносы! Нам это на руку! Мы далеко оторвались от матери Монголии и у нас не так много войск, чтобы держать урусов в покорности!
– За это не волнуйся, государь: урусов не надо этому учить! Их коназы, государь, продажны и лживы по своей природе! И поэтому там никогда не будет порядка! Нам повезло с такими данниками! Урусь – редкостная страна, где правителям нет никакого дела ни до своих подданных, ни до чести своей земли. Им лишь бы самим хорошо было! А их вера поддерживает такую власть!
– Не зря они молятся распятому Богу! – согласился Берке-хан. – А это – прямое богохульство! Разве можно так унижать своего Бога, представляя его в таком виде?! И ещё пытаются свою глупую веру объяснять словесной ерундой!
– Как ни удивительно, государь, – усмехнулся Болху, – но не только одни урусы почитают распятого Бога или Христэ. Но урусы и здесь выделяются своей глупостью… Помнишь, как их попы говорили нам, что мы есть их Божье наказание? Они не понимают, что их наказание – глупость, а их коназы – бестолковые ишаки!
– Сущие дурачки! – согласился Берке-хан. – Правда, воевать умеют! Вот ведь, побеждают же они лэтвэ и этих, как там, нэмцэ... А нас боятся! И это хорошо! Однако будет о них. Вернёмся же к тем беспутным баскакам. Так ты думаешь, что они погибли от рук разбойников?
– Видимо так, государь. Но от кого, не знаю. Надо бы доискаться до сути и узнать, кто в этом виноват…
– А надо ли? – молвил задумчиво великий хан. – Я всё понял из твоих слов. Баскаки не случайно исчезли в лесах Брэнэ. Это дело рук коназа Ромэнэ! Если он отменный воин и даже побеждает Лэтвэ, то что ему полтысячи конников?
– Так что же, государь, будем готовить ему возмездие?
– А урусы знали, что баскаки – не наши люди, не из Золотого Ханства? – ответил вопросом Берке-хан.
– Знали, государь, – сказал с твёрдой уверенностью Болху-Тучигэн. – Наши люди не один раз говорили об этом коназу Андрэ Черныгы. Думаю, что коназ Ромэнэ тоже об этом знал. Однако если ты обвиняешь его в убийстве баскаков, надо идти с погромом на его лесные земли! А может, подожжём его леса? Тогда мы без труда доберёмся до коназа Ромэнэ!
– Что ты, Болху! – возразил ордынский хан. – Разве можно поджигать леса?! Это великий грех! А лесные духи? А боги? Само Небо пошлёт тогда жестокую кару за лесной пожар! Только боги имеют право бросать в леса огонь! Но не человек! Разве ты не помнишь Цаган-Муху?
– Как же! – покачал головой ханский советник. – Тот несчастный потерял всё: скот, семью, дом. Я уже не говорю о власти! Поджог лес, как говорят, случайно, а как был наказан! Я до сих пор помню, как он ходил между юрт, грязный, вонючий! Моя матушка сильно жалела его: богами-де обижен!
– Да вот не случайно! – возразил Берке-хан. – Я помю слова моего батюшки: «Никогда не поджигайте лес, дети мои, как это делал Цаган-Муху! Вот он хвалился, что подожжёт весь лес, где скрывались наши враги. А тут вот – дождь! Потушил пожар, а на его голову пролился лютым горем! И стал тот несчастный дурачком!»
– Так как же нам, государь, поступать? – воскликнул Болху. – Выходит, надо простить дерзость коназа Ромэнэ?
– Если бы он погубил моих людей, – бросил великий хан, – тогда бы  разбирались! А тут исчезли баскаки Мэнгу-хана… По своей глупости, не послушав меня. Поэтому я не буду принимать мер! Пусть знают, что Залесская Орда не такая спокойная и уважают нас за то, что держим её в покорности. А это значит, что вся урусская дань – наша законная добыча! Нечего завидовать нам!


Г   Л   А   В   А   14

С П Р А В Е Д Л И В О С Т Ь   К Н Я З Я   А Л Е К С А Н Д Р А

– Ох, батюшка, сегодня нам предстоит нелёгкий день! – воскликнул молодой купец Избор Ильич, выходя к утреннему столу, за которым собралась его семья.
– Да что случилось, сынок, чем ты опечалился? – с удивлением промолвил сидевший во главе стола Илья Всемилович. – Мы все тебя ждём и не начинаем трапезу, думаем, что ты вот-вот придёшь!
– Прошу прощения, батюшка, что заставил тебя ждать! Приходил человек от купца Свербило Верниславича и передал такие слова: «Собирай-ка, Избор Ильич, всех своих людей мужского пола и иди с ними на вечевую площадь, где князь созывает народ. Там состоится справедливый княжеский суд»!
– Мы же ведь новгородские гости, а не местные жители? – возразил купец Илья. – У нас нет тех вечевых прав в городе! Что же нам делать на вечевой площади? И что нам этот князь Александр? У нас, слава Богу, свой князь – Глеб Смоленский!
– Вот потому я, батюшка, задержался, что спорил с тем человеком. Мы-то не новгородцы и не знаем их порядков. Но их купеческий посланец сказал, что такова воля князя! Он приказал, чтобы все мужчины, даже немцы из Немецкого и Гоцкого дворов, пришли туда! Что делать?
– А что нам спорить? – покачал головой Илья Всемилович. – Вот примем пищу и немного отдохнём… А там – пойдём на княжеский суд. Что поделаешь? В чужом городе осел – чужой каравай съел! Правда, Веселиночка?
– Правда, батюшка! – улыбнулась красивая двадцатишестилетняя жена купеческого сына.  Её округлое личико осветилось добротой и покорностью. – Куда нам деваться? Мы уже живём тут с детьми почти два года! А Избор и вовсе прожил три года в этом городе, стал настоящим новгородцем! А князь, говорят, ох, как крут на расправу! Прикажет – и полетят наши головушки! А тут ещё – малые дети! Куда нам спорить? Надо поднимать четверых детей!
Илья Всемилович улыбнулся. Молодая невестка, несмотря на то, что выглядела такой худенькой и хрупкой, оказалась сильной и здоровой. Без мук и тяжёлых последствий родила она троих здоровых сыновей и дочь. Не в пример старшей невестке, бывшей замужем за его другим сыном – Лепко. Последняя с трудом родила единственного сына и с той поры тяжело болела. И если бы не купеческий лекарь Радобуд, неусыпно ухаживавший за несчастной, так и отправилась бы Лесана Порядковна в мир иной…
Из-за болезни невестки купец Илья не смог взять с собой в Великий Новгород старшего сына. Избалованная жалостливым участием больная не отпустила Лепко из Смоленска. – Я умру, – сказала она, – если ты покинешь меня! Чую неизбежную беду!  Новгород – беспокойный город. Я боюсь, что с вами приключится беда!
Пришлось покориться. Ссориться с дочерью своего друга – купца Порядко Брешковича – Илья Всемилович не пожелал. Из-за Лесаны пришлось отказаться и от услуг опытного знахаря Радобуда, который уже больше десяти лет ухаживал за невесткой и не ездил в дальние поездки с хозяином. Сын же знахаря Велемил, хоть и научился от своего отца врачевать, был ещё слишком молод, чтобы внушать старевшему купцу полное доверие. А может и везло Илье Всемиловичу, что болезни и раны обходили его стороной. Вот и ездил молодой лекарь Велемил в купеческом обозе больше для порядка, чем для врачевания: его услугами скорей пользовались купеческая челядь и сторонние люди, чем сам Илья и его родичи.
Лето 1257 года было сухим и жарким. Дожди выпадали редко и, если уж такое случалось, сопровождались сильнейшими грозами с ослепительными молниями и небывалым громом.
Купчиха Василиса, страшно боявшаяся грозы, без конца крестилась в такие дни при каждом грозовом ударе и молилась Богу о прощении всех грехов купеческого семейства, какие она не надумала. Она очень не хотела, чтобы её супруг вновь покинул родимый дом. Правда, на этот раз, зная, что Илья Всемилович едет не в далёкую Орду, но в гостеприимный, славный своей торговлей Великий Новгород, она не так беспокоилась и совсем не проливала слёз, лишь горько вздыхала.
– Что ж, батюшка, поезжай с Господом! – сказала она в напутствие мужу. – Увидишь там нашего сыночка с внуками и передашь им моё материнское благословение! Проведаешь, как там живут наши дети, хорошо ли им в том городе, не испытывают ли они трудности и нужду…
Только к августу сумел, наконец, Илья Всемилович добраться до великого славянского города и разыскать усадьбу своего сына. Это оказалось делом нетрудным. Да и сам путь из Смоленска был недолог. Проехав по прямой, хорошо накатанной дороге, сперва через поля, а затем и леса, купеческий обоз из пяти повозок, охраняемых вооружённым отрядом из двух десятков купеческих слуг, последовательно преодолев городки Вержавск, Торопец и Русу, обогнув великое Ильмень-озеро, приблизился к знаменитым новгородским болотам. Здесь дорога была похуже, но, благодаря взятому в Русе проводнику, знавшему все новгородские гати, купец со своими людьми за пару дней пересёк и это, непреодолимое для чужеземцев препятствие, и в семидневный срок подошёл к великому городу. Илья Всемилович уже был однажды в этом городе, поэтому он, издали увидев блеск церковных куполов новгородской Софии, сердечно обрадовался, что так быстро добрался до цели, однако, и разочаровался, мысленно сравнив представший перед его глазами город с «матерью градов русских» Киевом, ещё не разорённым татарами.
– Вот ведь как бывает, – думал он, приближаясь к стенам древнего города. – В молодости мне казалось, что Новгород – огромный город! Что был наш Вщиж против него? А вот после жизни в Киеве, кажется, что Новгород такой маленький! В Киеве, куда не глянь, везде были бесчисленные дома, и не было видно конца им… А Новгород, пожалуй, будет поменьше Смоленска! Да, так и есть! Намного меньше! Вон, огляделся, и уже видны стены, а за ними – луга, леса… В Смоленске даже застенный город раскинулся дальше, а внутри стен – всё заполнено постройками: усадьбами, церквями.
Великий Новгород был славен не за свою величину, но за свою самостоятельность, торговлю и умение справляться с житейскими трудностями.
  Город располагался по обеим сторонам вытекавшей из озера Ильмень реки Волхов и состоял из двух больших сторон – Софийской и Торговой. В свою очередь, стороны делились на концы, которых было пять. Сын купца Ильи Избор проживал на Торговой стороне в усадьбе богатого купца Свербило Верниславовича, у которого в своё время арендовал землю и дом смоленский купец Ласко Удалович. Усадьба располагалась на Славной улице в Славенском конце неподалёку от торговых рядов, вечевой площади и княжеского подворья.
В первые же дни своего пребывания в городе купец Илья побывал в лавке своего сына, который занимал самый конец Великих торговых рядов, и подивился богатству переданного его сыну купцом Ласко приданного. Да и само место, занимаемое лавкой, говорило о состоятельности её владельца: здесь торговали только иноземные купцы! Немалых денег стоило Ласко Удаловичу выкупить эту лавку! Народ валом валил в иноземные торговые ряды, охотно покупая диковинные товары. Избор Ильич торговал в своей лавке отборными мехами, в то время как его тесть поставлял в Новгород другие, самые разнообразные товары, включая смолу и пеньку. У купца Ласко имелись и другие лавки, но уже в общих торговых рядах. Там работали его приказчики, которые ежегодно отсылали отчёты своему хозяину в Смоленск.
Торговать на новом месте было нелегко. Молодой купец Избор был вынужден  проявить терпение и настойчивость, чтобы освоить новгородскую торговлю. И в этом ему помогал старый приказчик – новгородец Дружила Умыслевич. Последний верно служил интересам смоленских купцов, имел большие и прочные связи со знатными, влиятельными людьми города. Избор Ильич вначале хотел избавиться от, казалось бы, назойливой опеки старого приказчика, но, приглядевшись, убедился, что «старый конь борозды не портит», и оставил его не только как прежнего приказчика, но и как своего торгового наставника.
Илья Всемилович посетил и Софийскую сторону, перейдя со своим сыном и новгородцами по мосту через Волхов на другой, противоположный Торгу берег. Его и других смоленских купцов провёл туда Дружила Умыслевич. Они посетили городскую крепость – детинец – где помолились в огромной величественной Софийской церкви, побывали в посадской избе и познакомились там с городскими властями. К своему сожалению, купец Илья не нашёл своих прежних знакомцев. Купцов, с которыми он раньше дружил и вёл торговые дела, в городе не оказалось: одни были в дальних поездках, а другие и совсем покинули Новгород.
– Время нынче тяжёлое, – говорил Дружила Умыслевич. – Князь всё время требует денег! Раньше князь довольствовался податями только от своих сотен, а вот теперь обложил всех, даже знать и купечество! Не успеваем откупаться… Вот и бегут купцы! Правда, пока князь Александр не трогал иноземные лавки, но, говорят, что скоро возьмётся и за них…
Да, не в добрый час въехал смоленский купец в Великий Новгород! Ещё в прошлом году великий князь Александр Ярославович, посетив в Орде недолго правившего Улагчи, решил обложить новгородцев поголовной данью. Таково было требование татар. Князь Александр вместе с братьями Андреем и Ярославом, а также татарскими баскаками, которые хотели переписать население, прибыв в Новгород, потребовал от жителей города покорности и исполнения воли ордынского хана. Но новгородцы не испугались большого войска великого суздальского князя и взбунтовались. Посадник же новгородский Михалко, навязанный в своё время городу князем Александром, пытался уговорить горожан подчиниться княжеской воле. Однако посадника не поддержали ни городская знать, ни даже молодой князь Василий Александрович. – Если город не завоевали, – возмущался последний, – то чего же требовать дань? Мы сильны не только богатствами, но и войском. Били же немцев, значит, побьём и татар!
Когда же великий князь прислал своих людей к сыну, увещевая того покориться, поскольку, как считал князь-отец, справиться с татарами новгородцам не под силу, а поведение его сына – бахвальство – Василий Александрович пришёл в гнев и прогнал их, топая ногами и крича: – Не хочу слушать батюшку, если он везёт оковы и стыд русским людям!
Наконец, городская верхушка, воспользовавшись сложившимися трудностями, собрала народное вече, где, распалив и без того обозлённых новгородцев, объявила виновником всех бед…посадника Михалко! Прямо на вече возник настоящий бунт с погромами купеческих лавок и убийством ненавистного посадника. Не ожидав такого поворота событий, новгородские бояре вынуждены были поспешно прибегнуть к силе и остановили с помощью городского ополчения беспорядки, а с трудом успокоенный народ «избрал» выдвинутого знатью нового посадника.
Тем временем великий князь Александр, разгневанный поведением своего сына и новгородцев, приблизился к городу.
Новгородский князь Василий, не желая воевать с отцом, покинул город и бежал со своими верными людьми в Псков. Простые новгородцы не хотели пускать в город  великого князя и готовились к обороне. Однако Александр Ярославович вовсе не собирался разорять богатый город. Заняв загородную княжескую усадьбу и раскинув поблизости, на лугах, шатры верного ему войска, великий князь послал своих людей в Совет Господ и к новому посаднику, уговаривая знать не противиться требованиям татар.
Сам владыка, архиепископ Далмат, вынужден был поехать к князю в усадьбу, чтобы найти какое-нибудь примиряющее стороны решение. Наконец, договорились. Горожане обязались преподнести ханским баскакам богатые дары, но наотрез отказались от поголовной переписи населения.
– Мы не желаем обижать великого царя, – сказал новый посадник татарам, – и хотим жить в мире с Ордой, но свободными от рабского ига.
Татарские чиновники, узнав о настроениях в городе и видя явное нежелание русских воевать между собой за интересы чужеземцев, вынуждены были удовлетвориться тем, что есть. Тем более что дары, которые преподнесли им новгородцы, превысили по своей стоимости  предполагаемую баскаками общую сумму налога со всех горожан. Когда же татары, сопровождаемые великокняжеской охраной, уехали назад в Орду, в Великом Новгороде воцарились тишина и покой. Великий князь вызвал к себе новгородского тысяцкого, отвечавшего за городские сотни, в которых проживало простонародье, потребовав отчета о доходах и сбора городского ополчения для похода на Псков. Князь так разгневался на своего сына, что захотел немедленно захватить его в Пскове, но не своими силами, а силами новгородцев, чтобы показать, что он не воюет с собственным сыном, но борется за правду, опираясь на добрую волю горожан.
Новгородцы удовлетворили княжеское требование и послали на Псков ополчение. Однако псковичи не стали воевать со своим сильным соседом. К тому же их не поддержала церковь. Сам новгородский владыка послал своих людей в Псков уговаривать городские власти выдать князя Василия «головой и с боярами». Так и случилось. Псковичи потребовали от молодого новгородского князя покорности отцу, поскольку «сын по воле отцовой завсегда бывает». Князь Василий Александрович был увезён под стражей в суздальскую землю, а его верных бояр и старших дружинников новгородцы привезли в оковах на княжеский суд и бросили в городскую темницу.
– Вот теперь я узнаю о справедливости и доброте великого князя, – думал Илья Всемилович, медленно пережёвывая поданную к утренней трапезе пищу, – и увижу его самого. А то многое о нём рассказывают. Одни – что он мудрый, добрый и незлопамятный. Другие – жестокий и лукавый… Пока сам не увидишь – ничего не поймёшь!.
За столом царила полная тишина. Все, глядя на старшего купца, медленно вкушали, стараясь во всём походить на него. Даже внуки – десятилетний Благомир и восьмилетний Горяй, которые уже давно насытились – сидели смирно, изредка поглядывая на своего седовласого дедушку.
– Благодарим на этом нашего Господа за хлеб насущный! – громко сказал вдруг Илья Всемилович и встал. – Конец трапезе!
В полдень десятого августа на вечевой площади близ Торга собралась большая толпа. Люди, в основном купцы и их челядь, опрятно, по-праздничному, одетые, возбуждённо разговаривали между собой. Площадь гудела, как разворошенный пчелиный улей.
– Как бы нам тут поблизости пристроиться? – спросил Илья Всемилович высокого рослого новгородца с богатой бобровой шапкой на голове. Тот снял шапку и вытер большим цветастым платком пот со лба. – Вот тут и пристраивайся, – усмехнувшись, сказал он. – Видно, ты не новгородец, а приезжий, небось, любопытно?
– Именно так, почтенный, – покачал головой купец Илья, – я из Смоленска! Вот пришёл, чтобы посмотреть на суд великого князя. Однако же не могу пройти к княжескому подворью. Получается, что зря сюда шёл… Ничего не видно из-за толпы…
– Так прошёл бы с той стороны, – махнул рукой незнакомец. – Там любого пропускают за мзду! Иди к Ярославову Дворищу! Вот и посмотришь поблизости на князя и его суд!
– За мзду? – обрадовался Илья Всемилович. – Если так, то хорошо… Эй, сынок, – позвал он Избора, – веди-ка наших людей туда, к Дворищу! – И они, обойдя толпу, направились вперёд.
– Илья Всемилич, Избор Ильич! – раздался вдруг сзади чей-то окрик.
Купцы со своими слугами обернулись. К ним быстро шёл новгородец-приказчик Дружила Умыслевич.
– Слава Господу, что я нашел вас! – воскликнул он, приблизившись к смолянам. – Приношу свои извинения, что не пришёл к вам вовремя! Меня задержали дела. Человек приходил от посадника и всё о вас выспрашивал. Хотел обложить вас налогом, как подлых новгородцев. Вы-де не иноземцы, но такие же русские или славяне! Пришлось поспорить… Тот долго со мной не соглашался, что вы чужеземцы. Помогли лишь деньги. Сунул мзду лихоимцу, и замяли дело!
– А много ли содрал? – вздрогнул Илья Всемилович.
– Да гривну кун, разбойник, – кивнул головой приказчик. – Целый час торговались, просил две с половиной…
– Ну,  ладно, хрен с ним! – махнул рукой купец Избор. – Не печалься, батюшка. Здесь так: справедливость бывает только за деньги!
– А как бы нам перебраться поближе к княжескому судилищу? – ушёл от неприятного разговора Илья Всемилович. – Посоветуй, почтенный!
– За это не волнуйтесь, – улыбнулся приказчик Дружила. – Это я вам легко устрою. Пойдём!
Они прошли совсем немного и, несмотря на людскую давку, быстро приблизились к огороженному высоким забором Ярославову Дворищу.
– Вон, видите те ворота? – показал рукой перед собой Дружила Умыслевич. – Это и есть вход на княжеский суд. Хоть он и называется «дворищем», но князь тут не живёт. У него за городом своя усадьба. А здесь заседает совместный суд князя и посадника. Раньше, в давние времена, когда князь владел не только сотнями, но  и всеми новгородскими концами, он один судил и приказывал. А вот теперь они вместе с посадником, избранным народом, решают дела. Однако на деле там присутствуют также владыка и лучшие люди Новгорода. И обязательно тысяцкий. Все имеют право на слово…
– Так кто же тогда принимает решение? – спросил купец Илья, подходя к воротам. – Князь, посадник или владыка?
– Ну, это зависит от обстановки, – улыбнулся приказчик. – Кто, скажем, сегодня сильней. Говорят, что сегодня вся сила в руках князя Александра. Вот он и будет тогда говорить!
Ворота на Дворище были раскрыты настежь. Их охраняли четверо княжеских дружинников, стоявших по обеим сторонам по двое с обнажёнными мечами.
– Добрый день, молодцы! – громко сказал Дружила Умыслевич окольчуженным воинам, покрытым сверху донизу железом.
– Добрый день! – мрачно отозвались хором промокшие от пота стражники.
– Зачем пожаловали да ещё с такой толпой? – вопросил, выйдя вперёд, самый рослый, седовласый богатырь. – У вас есть то, что нужно?
– У нас есть всё! – с улыбкой ответил старый приказчик. – Если надо – мзда, а не надо – так красота!
– Если хотите посмотреть суд поближе, – бросил старший стражник, – давайте мзду!
– А как там, многолюдно? – покачал головой Дружила. – Если в толпе тесно, то и платить нелестно!
– Да где там! – махнул рукой старый богатырь. – Только три десятка прошли. А больше никто не идёт. Плата ведь – по две мортки от рожи… Не каждому по карману!
– По две мортки?! – воскликнул приказчик. –  А не дорого ли?
– Да будет тебе торговаться! – вмешался Илья Всемилович. – На-ка вот тебе, почтенный воин, этот  рубль!
В воздухе блеснул серебряный брусок.
– Да благословит вас Господь! – склонил голову княжеский ветеран, взвесив в руке слиток и быстро засунув его себе за пазуху. – Вижу не новгородского скупца, а щедрого гостя! Проходите на здоровье и во славу князя!
Купец со своими людьми, каковых было с полтора десятка, беспрепятственно прошёл на середину небольшой площади и пристроился к немногочисленной кучке богато одетых людей. – Это наши именитые купцы и чужеземцы, – прошептал на ухо Илье Всемиловичу приказчик. – А простонародье да те, кто поскупились на мзду, стоят сзади.
Купец Илья оглянулся. Задняя сторона княжеского или судного подворья отделялась от вечевой площади лишь невысоким забором в пол человеческого роста, который ограждал простонародье от лучших людей, но не мешал бедноте и скупцам видеть справедливый княжеский суд. Там столпилось множество людей.
Само Ярославово Дворище состояло из многих больших и малых каменных церквей, близко соседствовавших друг с другом и как бы окружавших брусчатую кирпичную площадь, в верхней части которой возвышался большой деревянный резной терем с медной, позеленевшей от времени крышей.
– Слушайте! – раздался вдруг откуда-то со стороны терема громкий окрик. – Великий князь Александр Ярославич!
На большое теремное крыльцо вышел высокий стройный человек царственного облика, одетый в красную, с синими узорами, мантию, с красной же на голове шапкой, отороченной мехом чёрной куницы и блестевшей шелком. На ногах у него были одеты лёгкие тёмно-коричневые полусапожки с загнутыми вверх носками.
Откуда-то из-за терема выбежали княжеские слуги, тащившие громоздкое, обитое красным бархатом кресло. Тут же из ворот выскочили одетые в белые домотканные рубахи новгородцы, нёсшие по трое две длинные скамьи.
Кресло установили под самыми теремными ступенями, а скамьи – по обеим сторонам от него. Князь медленно, величественно спустился по ступенькам вниз, обошёл кресло и так же, с достоинством, уселся в него, глядя на толпу.
Илья Всемилович, оказавшись прямо напротив князя, поймал княжеский взгляд и оторопел: в тридцати шагах от него сидел воскресший и даже помолодевший Михаил Всеволодович Черниговский! Даже глаза у князя были той же тёмной голубизны и тоскливой задумчивости. Лишь волосы у него имели бело-серебристый цвет без малейших желтых и рыжеватых оттенков, как у князя-мученика.
– О, Господи, – подумал смоленский купец, – как же он похож на покойного! Вот тебе и князь Александр! Даже бородка такая же, только вся…седая! А он-то ещё не старик!
Александр Ярославович, оглядев купцов и видимую из-за забора огромную толпу, неожиданно улыбнулся и поднял руку.
– Слушайте слово великого князя! – прозвучал откуда-то из-за кресла громкий голос. – Да не упустите ни звука драгоценного!
– Кто это там говорит? – тихонько спросил Илья Всемилович приказчика.
– Да это говорит в серебряную трубу княжеский глашатай, – буркнул Дружила Умыслевич. – Сперва он сидел за княжеским теремом, а теперь спрятался за креслом, чтобы не мешать князю. А княжеские слуги, стоящие по обеим сторонам кресла с обнажёнными мечами, показывают ему знаками, когда и что надо говорить! Но давай соблюдать тишину, иначе пострадаем! Тут уже будет другая пеня!
Илья Всемилович вздрогнул и подал жестом руки знак своим людям, чтобы не разговаривали.
– Славные новгородцы, гости и другие русские люди! – сказал мягким, но громким голосом князь. – Нынче у нас будет суд, праведный но нелёгкий, над злодеями и обманщиками! Да поможет нам Господь быть справедливыми и милосердными!
Неожиданно, сразу же как только князь замолчал, из-за терема вышли богато одетые люди и два священника в рясах.
Священники подошли к княжескому креслу и перекрестили сначала князя, а затем, обернувшись, толпу. После этого они уселись на правую скамью.
– Владыка с архимандритом – главным человеком от наших монастырей, – быстро прошептал Дружила Умыслевич.
Богато одетые в шёлк и атлас люди – купец Илья насчитал их шесть – подошли к княжескому трону и поясно поклонились. Князь кивнул им в ответ головой, и они тут же уселись на левую скамью.
– Посадник, тысяцкий и прочая знать, – прошептал приказчик в самое ухо купцу Илье.
– Введите злодеев! – громко сказал князь и хлопнул в ладоши.
Зазвенели цепи, отчётливо прозвучали отражавшиеся от булыжной мостовой тяжёлые шаги. От ворот, в которые недавно вошли смоленские купцы со свитой, потянулась вереница закованных в цепи преступников.
– Десятка полтора, – насчитал про себя Илья Всемилович.
Сопровождаемые вооружённой стражей, согнувшиеся в три погибели, отчаявшиеся люди прошли перед купцами и остановились, сгрудившись, невдалеке от княжеского кресла, ближе к скамье, где сидели священники.
Купец Илья во все глаза смотрел на подсудимых, но всё никак не мог увидеть в них злодеев. – Богато одеты, но грязны, – думал он про себя. – Лица отёкшие, багровые… Поистине: не суди по лицу и одёжке!
– Так вот, тати! – промолвил во всеуслышание князь. – Знайте, что ничто не ускользнёт от моего взгляда! Ни одного злодеяния, ни одного мятежа! Как говорил Господь: воздастся каждому за грехи их! Понимаете, злодеи?
Подсудимые молчали.
– Запомни же, Вершила Ейкович! – продолжал князь. – Не ты ли говорил моему сыну всяческую хулу на отца?
– Я такого не говорил, великий князь! – донёсся из общей жалкой людской кучки резкий и спокойный голос. – Всё это – ложь и клевета!
– Ах, так! – воскликнул князь Александр, и красивые черты его лица исказились от гнева. – Вижу, Вершила, что ты и зачинщик! Эй, слуги! – хлопнул он в ладоши. – Ну-ка, разожгите огонь!
Выбежавшие из-за княжеского кресла здоровенные мужики быстро, вчетвером, разложили щепки, бересту и деревянные чурбаны прямо между скамей, но так, чтобы жар пламени не беспокоил власть имущих. Ещё мгновение, и костер запылал, отбрасывая искры в безоблачное небо. Мужики удалились.
– А теперь, – сказал в полной тишине князь Александр, и его слова, как эхо, раскатились по площади, – объявляю своё первое решение о наказании бояр-зачинщиков. Поскольку Вершила Ейкович совершил неслыханное злодеяние, склоняя моего сына к неповиновению отцу, и теперь ещё здесь, прилюдно, осмелился со мной спорить, я приказываю: приговорить этого зловредного боярина Вершилу к отсечению его мерзкого языка и вечной тьме! – Он хлопнул в ладоши.
На сей раз из-за кресла вышел высоченный рыжеволосый мужик со злым лицом. Он засучил рукава, поплевал на руки и быстро подошёл к осуждённому.
– Это нехорошо, княже! – вскричал несчастный боярин. – Лучше убей меня, но не мучай без надобности! Зачем тебе мои страдания?!
Остальные подсудимые дружно, безмолвно упали на колени, ударившись головами оземь. Громко зазвенели цепи, а стражники выставили перед собой остро отточенные копья.
Палач схватил свою жертву и потащил её к костру. Боярин Вершила пытался сопротивляться – сучил руками и ногами – но палач был намного сильней его. Держа рослого боярина в руках, как ребёнка, рыжий кат чем-то напоминал удава. Подтащив свою жертву к костру, он бросил её спиной прямо на мостовую и, разжав ладони несчастного, пригвоздил их своими ручищами к камням. Но боярин не сдавался. Он пытался даже лёжа помешать палачу, судорожно махая в воздухе то одной, то другой ногой. Тогда на помощь к рыжему мужику подбежали ещё двое крепких молодцев. Один из них держал в руке большие железные ножницы и щипцы, а второй, ловко схватив преступника за щёки, быстро, с помощью тонкой палки, разжал ему зубы и вставил между ними железный клин. Его напарник отложил в сторону ножницы, ловко всунул в рот несчастному щипцы, вытолкнув из его рта на мостовую ржавый клин, и, не успел казнимый опомниться, как наружу вылез окровавленный, зажатый орудием пытки, язык.  – А - а – а!!! – заорал казнимый и замер. Ещё едва заметное движение палача, и ужасные ножницы, щёлкнув, оторвали от языка длинный багровый лоскут, упавший на мостовую. Несчастный захрипел, задыхаясь от крови, густым потоком хлынувшей изо рта, и вдруг замер. Рыжеволосый мужик, почувствовав, как онемела его жертва, ослабил хватку, а затем и вовсе встал, потирая руки. Немного подумав, он как бы очнулся, взял у своего помощника щипцы и подбежал к костру. Поковырявшись в горячих углях и достав оттуда щипцами раскалённый гвоздь, палач вновь приблизился к преступнику и мгновенно вонзил в уже закрытый глаз своё орудие. Мягкая плоть зашипела, и гвоздь, как по маслу, вошёл в тело. Палач быстро вынул гвоздь из окровавленной раны и сразу же вогнал его во второе веко.
Казнимый не пошевелился.
– Бросьте его туда, в сторону! – распорядился князь.
Два  подручных палача подошли к бездыханному телу Вершилы Ейковича, подняли его за руки-ноги и швырнули с шумом и цепным звоном подальше от благородных княжеских глаз.
– А теперь ты, Селиван Мелинович! – громко сказал князь. – Рассказывай, зачем ты обманывал меня, своего великого князя?
– О,  самый мудрый из мудрых! – простонал, рыдая, боярин. – Да прости меня, дурака! Я не знаю, как это получилось! На меня нашло затмение! Пощади меня, великий князь!
– Ну, что ж, если на тебя  нашло затмение, – рассмеялся Александр Ярославович, – то мы не будем тебя, дурачка, слепить. Твоё счастье, что ты не осмелился оспаривать нашу справедливость! Эй, слуги! – хлопнул он в ладоши. – Отрежьте этому дурачку его длинный язык, опасный для него самого! И хватит ему этого!
– О, благодарю! Да восславит Господь твоё мудрое имя, великий князь! – крикнул с радостью казнимый. – Да продлит тебе Господь жизнь, светлую и справедливую!
Он сам подошёл к палачам, открыл рот и высунул перед ними язык. Хряснули ножницы, раздался резкий визг, на мостовую упал ещё один окровавленный лоскут, а несчастный Селиван упал на колени, обливаясь кровью.
– Унесите его! – распорядился князь Александр. Но наказанный сам, резко подскочив, подбежал к трупу боярина Вершилы и улёгся рядом с ним на мостовую.
– Теперь я вижу, что вы начинаете, наконец, понимать всю глубину своих злодеяний! – улыбнулся Александр Ярославович. – Значит, я больше никого не лишу жизни! Повинную голову меч не сечёт!
Илья Всемилович стоял и не верил своими глазам. Да и сын со всеми его слугами едва не превратились от ужаса в холодные камни. Всё происходившее напоминало кошмарный сон: князь улыбался и повелевал, палачи казнили, а караемые вопили изо всей мочи, умоляя о пощаде.
Вскоре вся брусчатая мостовая у костра покрылось чёрной, липкой кровью. Ещё несколько языков упало в общую грязную кучу. А  двум боярам палачи выкололи глаза. Повезло лишь троим последним злодеям. С ними благородный князь поступил особенно человечно: повелел отрезать только носы и уши! Обрадованные такой милостью преступники, сразу же после объявления приговора поцеловали землю, прославляя княжескую доброту.
С ватными ногами и мокрой от пота спиной возвращался Илья Всемилович домой с Ярославова Дворища. Он не помнил, как добрался до усадьбы, где жила семья его сына. Лишь оказавшись в постели и ощутив тепло мягкого верблюжьего одеяла, он пришёл в себя и увидел сидевшего перед ним на небольшой скамейке сына.
– Ну, Избор, – промолвил дрожавшим голосом купец Илья. Перед его глазами всё ещё стояло гневное лицо князя Александра с остекленевшими тёмно-голубыми глазами, – готовься, дитя моё, в дальнюю дорогу! Мы уходим из этого страшного города! Бросай свою лавку  и все товары! Спасай свою жизнь, жену и детей, моих бедных внуков!


Г   Л   А   В   А   15

Щ Е Д Р О С Т Ь   Т А Т А Р С К О Г О   В О Е В О Д Ы

Войско Романа Брянского возвращалось из дальнего похода. Князь Роман  Михайлович медленно ехал впереди на своём породистом гнедом коне рядом с сыном Михаилом, который восседал на выносливом низкорослом татарском жеребце.
– Как возмужал мой сын! – думал князь, покачиваясь в седле. – Вот уже и в сражении прославился! Пора бы женить его, а то перезреет молодец! В его годы я был горяч до девиц… Однако же, вижу, что мой сын и здесь не промах…
Татары были очень довольны брянскими воинами: воюют хорошо, выносливы в походе, не жадны на добычу. Не в чем было знаменитому воеводе Бурундаю упрекнуть гордого князя Романа, который хоть и не заискивал  перед татарским полководцем, но воле его беспрекословно повиновался: полуторатысячный отряд русских всегда появлялся там, где было жарко, и, казалось, искал любую возможность вступить в сражение с литовскими войсками.
Татарский набег летом 1258 года на Литву был стремителен и беспощаден. То была кара литовцам за их вторжение в земли Великого Новгорода.
Прошлой осенью, воспользовавшись замешательством новгородских властей и отсутствием должной обороны, литовские воеводы неожиданно попытались захватить богатый город Торжок. И хотя его жители, затворившись в городской крепости, отбили все вражеские атаки, ущерб земле был нанесён небывалый: лютые враги сожгли дотла весь городской посад, разграбили и превратили в пепел богатые деревни и сёла, беспощадно перебили всех, кто не успел спастись за городскими стенами, мужчин и стариков, а молодых женщин и детей увели в неволю.
Князь Александр Ярославович, узнав о вражеском нашествии, был так разгневан, что по весне решился на поездку в Орду с жалобой к великому хану на литовский ущерб. С великим князем к татарам поехали его младший брат князь Ярослав и неизменный спутник –  ростовский князь Борис Васильевич. Богатые дары, которые княжеские слуги везли на трёх телегах, порадовали Берке-хана. К тому же он давно искал повода послать своё воинство на Литву.
– Воины сильны, когда не знают отдыха, – говорил великий хан. – Это значит, что нельзя допустить, чтобы их кровь застоялась, а кости покрылись жиром! – И он послал на земли Миндовга Литовского своего лучшего воеводу Бурундая.
Ханский же любимец Болху-Тучигэн посоветовал заодно использовать и русских воинов. – Пошли, государь, своих людей в Черныгы к коназу Андрэ, – сказал он, – и прикажи, чтобы коназ Ромэнэ из Брэнэ явился со своим войском под руку Бурундая! Вот мы и увидим, любит ли тебя тот строптивый урус. Если он покорится и будет послушен нашему воеводе в сражениях, то мы тогда наградим его…ярлыком на его лесные земли. Ну, а если не покорится, то прогоним его из того жалкого городка!
Великий хан согласился: совет Болху совпадал с его собственными желаниями. Берке-хан уже давно подумывал о походе в леса Черниговщины, но всё никак не мог собраться, поскольку в Орде было и без того много других дел.
– Ну, что ж, посмотрим, как поведёт себя коназ Ромэнэ, – покачал головой, глядя на своего советника, великий хан. – Возможно, придётся моему Бурундаю побывать в лесах Брэнэ!
Однако брянский князь Роман не дал татарам такого повода.
Он был, правда, очень озадачен, приняв в своём тереме посланника князя Андрея и узнав о приказе ордынского хана. Но, посоветовавшись со своими людьми, решил не перечить.
– Лучше сражаться в чужой земле, – сказал Роман Михайлович, – чем вызвать гнев татар на свою голову. Не хотелось бы и радовать князя Андрея, который давно мечтает увидеть меня на смертном ложе! Не дождётся!
– Поезжай, княже. Всё же на Литву этот поход! – согласился и отец Игнатий. – Литовцы нам не меньшее зло, чем татары! Тоже ведь язычники и лютые враги! От них не знают покоя ни смоленские, ни новгородские земли! С ними воевать не грех, но слава!
Сборы были недолги. В городки брянского удела – Почеп, Волконеск, Радогощ и Севск – где сидели княжеские воеводы, поехали гонцы из Брянска. Через неделю из первых трёх городков в Брянск прибыли воеводы, каждый с сотней отборных ратников. Князь Роман присоединил их к своей тысяче воинов и ещё через день выступил в поход по южной, киевской, дороге на соединение с татарами.
В Севске его ждал воевода Милорад с двумя сотнями воинов и целым обозом продовольствия, состоявшим из двух десятков телег, груженных мешками с зерном и вяленым мясом. После небольшого отдыха в Севске княжеское войско двинулось дальше на юг. У Новгорода-Северского брянские воины добрались до Десны и пошли дальше по прибрежной дороге, пока не достигли Чернигова.
В стольном городе, который так и не оправился от татарского погрома, князь Роман посетил великокняжеский терем. Андрей Всеволодович выглядел болезненным: весь поседел и исхудал. Он встретил своего племянника настороженно, хотя внешне и проявлял радушие. Но глаза выдавали великого черниговского князя: он как-то смущался, встречаясь взглядом с Романом Брянским, отводил глаза в сторону, или вовсе опускал их вниз. Было видно, что покорность князя Романа воле татарского царя не обрадовала князя Андрея. Однако без пира не обошлось. Два дня щедро угощал брянского князя и его воевод хлебосольный черниговский князь. А по ночам знатных брянцев развлекали местные красавицы. Князь Андрей был верен себе и даже в старости и вдовстве не отказывался от любовных похождений. Весёлые румяные молодки, предназначенные для княжеских утех, населяли большой терем, соседний с великокняжеским.
– Хоть тут мой дядюшка душевен да искренен! – говорил князь Роман своему старшему воеводе Ефиму Добрыневичу, когда они ехали степью. – Таких подыскал мне красавиц!
– Стоит похвалить его за это! – улыбнулся старый тиун. – Будет что вспомнить даже мне! Уж не думал, что бывают такие славные жёнки!
– И тебе угодил князь Андрей? – усмехнулся Роман Михайлович. – А как же тогда твоя Мирина?
– Мирину, княже, никто мне не заменит, – покачал головой Ефим Добрыневич. – Ни  моя Варвара, ни девки князя Андрея! Так, небольшой отдых по дороге… Что же ещё надо старому воину?
Жарким июньским вечером княжеское войско, не доходя трёх вёрст до Киева, перешло Днепр и раскинуло шатры уже на другом берегу.
Но наутро дозорные подали сигнал тревоги.
– Князь-батюшка, татары! – крикнул воевода Ефим Добрыневич, забегая в княжеский шатёр. – Не успело взойти солнце, а они уже тут как тут!
– Наши ли это татары, того ли воеводы Бурундая? – спросил быстро вскочивший князь.
– Видимо, они самые, – ответил княжеский тиун. – Хорошо, что мы уже здесь! Они пришли раньше, на целых два дня!
– Подай-ка сигнал моим молодцам на непредвиденный случай, чтобы готовились к сражению! – распорядился князь Роман. – А вдруг это не те татары? Возьмут и перережут нас, как хитрая лисица кур!
– Я уже предупредил воинов, княже, – улыбнулся Ефим Добрыневич. – Наша рать уже стоит, готовая к сражению, и поджидает нехристей!
Князь быстро оделся, не прибегая к помощи слуги, который только протягивал ему одежду, и сразу же вышел с тиуном из шатра.
– Быстро сложите палатку! – приказал он стоявшим у входа стражникам и направился к войску, которое выстроилось неподалёку от княжеского шатра. В стороне виднелись ещё не разобранные палатки воинов, дымились разбросанные вдоль берега Днепра костры.
Воины стояли, ожидая своего князя, плотным строем, вытянутым в линию.
Первая сотня, которую вёл старший воевода Ефим Добрыневич, стояла в самом начале. К ней примыкали вторая и третья сотни, возглавляемые севским воеводой Милорадом. Далее – в одну шеренгу – следовали остальные сотни. А в трёх десятках шагов от войска, за лагерем, расположился большой конский табун, окружённый небольшим лёгким забором: слуги, охранявшие всю ночь лошадей, теперь готовили их к походу.
Воины безмолвно стояли в строю и спокойно, с любопытством, смотрели вперёд, в сторону большой пыльной тучи, которая быстро приближалась.
– Добрый день, молодцы! – громко крикнул князь, объезжая верхом своё войско.
– Будь здоров, княже! – бодро, в один голос, прокричали воины.
– Ну, что, не спасуете? Не побежите от татар? – вопросил громким голосом князь Роман.
– Не бывать этому! – ответили хором ратники.
Тем временем пылевая туча остановилась и стала медленно оседать. Клубы пыли докатились и до русских, но уже не с той, отдалённой густотой. На некоторое время образовался какой-то лёгкий туман, который постепенно рассеивался, и вскоре перед брянскими воинами в какой-нибудь сотне шагов показались многочисленные татарские конники.
– Вот так воинство, княже! – воскликнул Ефим Добрыневич, сидевший верхом на коне рядом с князем. – Да их тут тьма-тьмущая!
– Велико войско, батюшка! – вскричал княжич Михаил, подъехавший на коне к отцу. – Вот они какие, татары!
– Да, сынок, – растерянно пробормотал князь, – татар премного… И если будет сражение, нам придётся нелегко!
– Ничего, княже, твоё воинство не такое уж слабое! – бодро выговорил тиун Ефим, ощущая не страх, но боевой азарт. – Мы сумеем защитить тебя, если надо! Вот только, как мы будет разговаривать с татарами? Я не понимаю их речи!
– Вот мы не взяли с собой толмачей князя Андрея, – очнулся от первого волнения брянский князь. – Что же теперь делать?
Пыль уже совершенно исчезла, татарские наездники, мрачной чёрной тучей нависшие впереди, молчали и стояли сомкнутым строем, чего-то ожидая.
Вдруг от них отделились двое всадников и быстро поскакали прямо на князя.
Роман Михайлович не успел и слова вымолвить, как перед ним вырос седовласый монгольский воин, который, резко остановившись, произнёс хриплым голосом несколько непонятных слов.
– Князю Роману от воеводы Бурундая привет! – громко сказал кто-то за спиной татарина на чисто русском языке.
– Будь здоров, великий воевода! – ответил Роман Михайлович и глянул вперёд. За татарином стоял русский воин, одетый в железную кольчугу. Он и перевёл сказанное князем.
Седовласый татарин склонил голову.
– Это хорошо, – сказал он, – что ты, Ромэнэ, пришёл сюда раньше.
Татарский воин вытянулся в седле, развернул коня в сторону татарского войска и махнул рукой. Степные наездники засуетились, опять заклубилась пыль, и не успели русские воины моргнуть глазом, как перед ними предстали многочисленные походные кибитки и задымились костры.
– Как быстро! – воскликнул воевода Ефим Добрыневич. – Да как ловко! Вот это порядок! Вот это боевая выправка!
– Воины, разойдись! – приказал князь Роман, сложив в трубку руки. – На месте остаются только первая сотня и сотни Милорада! А я поеду к татарскому воеводе. Будем держать совет! Прими, Милорад, моё воинство под свою руку, пока я буду в татарском стане!
– Слушаюсь, княже! – громко ответил Милорад, подбежавший к Роману Михайловичу. – Не беспокойся, я не подведу! Но надо ли тебе самому идти к их воеводе, княже? А может это татарская хитрость? А если они решили тебя, княже,  заманить?
– Вот потому я и назначаю тебя вместо себя над войском, Милорад, – улыбнулся князь. – Ты же  без меня сможешь, на случай, дать врагам отпор. Но я верю этому  татарину, – он кивнул головой в сторону седовласого воина. – Мы же не враги, а друзья!
Толмач приблизился к уху татарского воина и что-то сказал.
– Цэнгэл есть воин чести, – промолвил пожилой татарин, прищурившись. – Его слова – не пустая болтовня! Бурундай-воевода хочет тебя видеть и расспросить, готов ли ты сражаться вместе с нами как верный слуга великого хана!
– Поехали, Ефим, – распорядился князь Роман, выслушав переводчика, – и позови наших людей, чтобы везли за нами телегу с подарками царскому воеводе!
…Татарский стан чем-то напоминал раскинувшийся по берегу Днепра городок, в центре которого оставалась свободной целая полоса – своеобразная широкая дорога – в конце которой виднелся большой синий шатёр ханского воеводы.
Подъехав к резиденции своего начальника, Цэнгэл-батур спешился, что-то сказал толмачу и вошёл внутрь.
Шатёр Бурундая охранялся двумя рослыми мускулистыми татарами, державшими в руках обнажённые, длинные кривые ножи, сверкавшие на солнце.
– Как будете заходить в юрту, – промолвил переводчик, – не заденьте ногами порога! Здесь это – недобрый знак! А когда увидите воеводу, падайте сразу же на колени! Поняли?
– Поняли, – ответил Роман Михайлович, стиснув зубы.
– Ну, тогда входите! – улыбнулся переводчик и дал стражникам знак рукой освободить проход. Свирепые воины расступились.
Князь Роман вошёл в шатёр первым. За ним, осторожно, оглядываясь и стараясь не отставать, потащился Ефим Добрыневич, а замыкал шествие переводчик.
В шатре было довольно светло. Перед приходом гостей ханские слуги отодвинули боковые стенки, и солнечный свет устремился во временное жилище татарского темника. Сам Бурундай сидел напротив входа в большом чёрном кресле и пил кумыс, держа обеими руками чашу. Рядом с ним на плотной камышовой циновке сидел на корточках тысячник Цэнгэл.
Князь, глядя прямо на татарского воеводу, лицо которого он едва видел из-за большой чаши, шёл вперёд и, остановившись в двух шагах от него, поясно поклонился. Также поступил и тиун Ефим, выйдя из-за спины князя.
– На колени, несчастные! – крикнул толмач. Но русские молча стояли и ждали.
Бурундай оторвался от чаши, усмехнулся и протянул её Цэнгэлу. Тот почтительно принял кумыс и стал медленно пить.
– Вот ты какой, Ромэнэ! – сказал хриплым голосом татарский полководец. Он слегка наклонил свою стриженую седую голову, прищурив глаза. Его морщинистое одутловатое лицо побагровело. – Гордый, как твой батюшка! Но, да хранят тебя твои боги, не хочу я сейчас топтать твою гордость! Я сам воин, а не государь: мне не нужна притворная лесть. Так ведь, Цэнгэл?
– Именно так, о, мудрейший из людей и самый отважный из воинов! – ответил, оторвавшись от чаши, седовласый тысячник. – Ты прославлен на весь свет своей скромностью!
– Передай-ка чашу коназу урусу, – улыбнулся Бурундай. – Пусть же отведает кумыса! Уж от этого, я думаю, он не откажется. Растолкуй ему, Добрэ, – кивнул он головой толмачу.
– По приказу великого воина вам надо отведать татарского кумыса, – сказал тот, взяв из рук Цэнгэла чашу и протягивая её князю Роману. – Это – великая честь! Не каждому, даже знатному татарину, удавалось пить кумыс из одной чаши с самим Бурундаем!
Князь взял обеими руками серебряную братину и бросил отчаянный взгляд на Ефима.
– Пей, княже, это очень полезное питьё! – пробормотал княжеский тиун, едва скрывая отвращение. – Все, кто ни побывал в Орде, очень хвалили этот напиток…
– Да хранит меня Господь! – пробормотал одеревеневшим языком князь Роман и быстро приложился к чаше. Как ни странно, кумыс оказался не только не противен, но даже наоборот, напиток, несколько резкий и кисловатый, утолил жажду, которая мучила брянского князя. Отпив значительную часть кумыса, Роман Михайлович протянул чашу своему слуге. Последний перекрестился, зажмурил глаза и быстро допил её до дна. Всё это он проделал так неуклюже и с такими гримасами, что татарские военачальники, переглянувшись, захохотали во всё горло. Глядя на них, засмеялись и переводчик, а затем, и русские гости.
– Ну, вот, коназ, теперь ты мне друг в моей юрте! – сказал, успокоившись, воевода Бурундай. – Как тебе наше питьё?
– Отменное, великий воин, – ответил князь Роман. – А мне так хотелось пить, если говорить правду… А этот кумыс сразу утолил мою жажду!
– Что ж, якши! – кивнул головой знатный татарин. – А теперь садись, коназ Ромэнэ, со своим воеводой на эту скамью! – Он указал рукой на плотные камышовые циновки, сложенные напротив кресла одна на другую.
– Великий воевода! – сказал Роман  Михайлович. – Мы тут привезли тебе подарки. Они лежат там, в телеге, у входа в твой шатёр. Это дары от всей моей земли! Прими же от меня этот знак моего глубокого уважения! – Он взял из рук своего тиуна кожаный мешочек и извлёк из него массивную серебряную чашу, украшенную большими драгоценными камнями и не меньшую, чем та, из которой он только что пил кумыс. – Эта византийская чаша с измарагдами имеет волшебное свойство: кто пьёт из неё не боится  ядов и не болеет. Дорогие камни на этой чаше разрушают злодейские чары!
Знатный татарин взял обеими руками сверкавшую множеством разноцветных огоньков братину и поцокал от удовольствия языком.
– А этот наручник, – добавил князь Роман, достав из мешочка  тяжёлый золотой браслет, изготовленный в форме свившейся в кольца змеи, – сбережёт тебя от змеиного яда!
– Не думал я, что ты, Ромэнэ, будешь таким приятным гостем! – воскликнул татарский военачальник, подбрасывая на ладони красивый браслет. – Ох, как же ты угодил мне! – Он пристально вгляделся в лицо брянского князя. – Что ж,  теперь я вижу, что ты верный слуга нашего государя и тебе можно доверять! А теперь – к делу!
С помощью переводчика князь Роман и его тиун Ефим обсудили с татарскими полководцами предстоявший набег на Литву. Бурундай объяснил русскому князю, как тому следует действовать в походе, как общаться с мурзами и как держать связь с ним, главным татарским военачальником. – А остальное тебе скажет Цэнгэл-батур, – промолвил властный татарин в завершение. – Он проведёт тебя по нашему стану, познакомит с мурзами и расскажет, как вам следует отдыхать и разбивать свои палатки. А теперь – идите! Завтра выступаем!
Тысячник Цэнгэл тоже не остался без подарка. Выйдя из шатра, князь снял со своего пальца большой золотой перстень-печатку с искусно вырезанной на металле львиной головой и протянул его седовласому воину.
– Будь таким же отважным, как этот лев! – сказал при этом Роман Михайлович. – Да хранит тебя Господь в предстоящем походе!
– Великий Бурундай сказал правду о тебе! – улыбнулся Цэнгэл-батур, понявший смысл сказанных князем слов без толмача, отошедшего от них в сторону. – Ты – хороший человек! Цэнгэл всегда будет помнить твой дружеский дар! Да хранят тебя твои боги!
…Дальше всё было просто. Татарская конница хлынула неудержимым потоком на литовские земли. Не ожидавшие нападения жители сёл и деревень оказались неспособными к сопротивлению. Половину Литвы прошли воины Бурундая, сокрушая на своём пути всё, сжигая деревни, сёла, мелкие городки, истребляя стариков и забирая в плен здоровых мужчин, женщин и детей. Большие города, правда, взять им не удалось, поскольку татары не желали задерживаться на одном месте и не возили с собой стенобитные машины, да и литовцы, опомнившись, стали готовиться к обороне, собирая за крепостными стенами городов окрестных жителей.
Князь Роман со своими воинами не принимал участие в грабеже беззащитного населения, ибо русские привыкли захватывать добычу в сражении с вражескими войсками, но с мирными людьми не воевали. Впрочем, татары и не призывали их к этому. Они считали достаточным и того, что брянские полки сопровождали их в походе. Однако под Гродно князь Роман показал своим союзникам, что они не зря взяли его с собой в поход…
Брянские конники быстро скакали в клубах густой пыли за татарами,  не обращая внимания ни на вопли убиваемых степными хищниками несчастных литовцев, не успевших спрятаться в лесах и крепостях, ни на треск горевших вдоль дорог крестьянских изб, и всё никак за ними не успевали… Но вот неожиданно до них донеслись громкие, отчаянные  крики, казалось бы впавших в панику татар, лязг оружия и необычный конский топот.
– Литовцы! Конница! – вскричал князь Роман. – Вперёд, молодцы! Руби литовцев, секи злобных язычников!
Отряды Романа Брянского выскочили на широкое, засаженное колосившейся пшеницей поле, и неожиданно натолкнулись на большое литовское войско, окружавшее татар. Впереди сражалась тяжёлая, одетая в железные доспехи вражеская конница, а с флангов степных наездников теснили литовские пехотинцы, осыпавшие неприятеля градом стрел. Татары, не готовые к столь стремительной атаке регулярного литовского войска, отчаянно метались, зажатые между вражескими воинами и большим непроходимым болотом, пытаясь лихорадочно вырваться из жестокого капкана. Литовцы, плотно окружая татарское войско, уже предвкушали победу, когда вдруг на них с тыла набросились полки брянского князя Романа.
– Ура! – кричали русские. – Слава князю Роману! Слава непобедимому Брянску!
Они с азартом буквально вгрызлись в литовские ряды и стали нещадно избивать дрогнувших от неожиданности врагов.
– Давай, Милорад! – приказал громким голосом князь Роман. – Рази супостатов стрелами!
Пока конница Романа Брянского секла врагов мечами и колола копьями, лучники Милорада поражали лучших литовских воинов стрелами. То тут, то там падали на землю сражённые или тяжело раненные враги. Крики радости, которые они издавали, окружая татар, сменились на вопли отчаяния. Ещё натиск, и враги, чувствуя смертельную опасность, стали медленно разворачиваться. В это время опомнились и татары. Почувствовав, как ослабла хватка литовцев, степные хищники воодушевились и, собравшись с силами, бросились рубить ненавистных врагов. Но литовцы ещё не собирались сдаваться. Первые мгновения отчаяния и страха, испытанные ими, прошли, и теперь они оказались в безвыходном положении, ощущая холод смерти, разившей их со всех сторон. И тогда враги стали сражаться изо всех сил! Потеряв страх, сжавшись в единый кулак, литовские воины решили умереть, но не уступить!
Князь Роман, чувствуя, что битва затягивается и литовцы, имея достаточно сил, начинают выравнивать положение, отвёл две своих сотни на помощь воеводе Ефиму, на боевом участке которого было особенно жарко, и открыл тем самым литовцам выход из создавшейся западни. Этот манёвр и решил исход боя.
Литовцы, обнаружив спасительный выход, сразу же забыли о своём былом мужестве и немедленно ударились в бегство.
Пехотинцы бежали, порой, обгоняя своих конников, бросая оружие и срывая с себя тяжёлые доспехи. Лошади, обезумев, давили своих же воинов. В этой давке погибло ещё больше врагов, чем в сражении, и лишь небольшая часть литовского войска смогла добраться до ближайшего леса и укрыться там.
Ни татары, ни русские врагов не преследовали. Они так устали в сражении, что едва могли передвигаться.
– Если бы не ты, Ромэнэ, – говорил воевода Бурундай вечером в своем шатре, – мы бы не добились этой тяжёлой победы! Мы бы, конечно, разгромили проклятую Лэтвэ, – добавил, подумав, он, – но потеряли бы при этом половину войска!
– Твои добрые слова, великий Бурундай, – ответствовал с помощью толмача князь Роман, – согревают душу, но если бы не твои воины,  нам бы нелегко пришлось!
– Ты скромен, коназ урус, – улыбнулся Бурундай, – но умеешь сражаться! Не зря мы взяли тебя с собой в поход! Но кто тот юноша, который умеет сражаться как истинный муж, однако не имеет ещё ни усов, ни бороды? – татарский воевода показал рукой на княжича Михаила.
– Это мой сын, – тихо ответил князь Роман. – Он, в самом деле, ещё молод, но уже ходит со мной в боевые походы! Я не пускал его раньше в жар битвы, но вот сегодня он сам набросился на литовцев, и я не сумел удержать его! И он сражался горячо, отважно!
– А как его имя? – спросил Бурундай.
– Михаил, – ответил Роман Михайлович.
– Подойди же ко мне! – приказал татарский военачальник княжичу. – Дай мне на тебя посмотреть!
Рослый плечистый княжич Михаил вышел из-за отцовской спины, куда спрятался из-за юношеской скромности.
– Вот ты какой, Мыхаыл! – пробормотал, оглядывая юношу и цокая языком, властный татарин. – Ты не похож на своего деда, тоже Мыхаыла! Хотя…и тот был смелым человеком… Однако, вот же, обидел государя… Ладно, сын коназа Мыхаыл, ты сослужил мне хорошую службу! Что бы ты хотел от меня в награду?
– Господин великий воевода, – пробормотал, волнуясь, княжич, – не смею просить, но если ты велишь…
– Что ты, сынок! Как можно? Это не пристало княжичу! – буркнул Роман Михайлович.
– Ничего, – выслушав толмача, усмехнулся Бурундай. – Я сам татарский мурза, по-вашему тоже коназ, а значит, не стыдно просить у меня!
– Ну, тогда, – улыбнулся, покраснев, княжич, – отдай мне, славный Бурундай, одну девицу, которую твои воины взяли в плен под Новогродком…
– Ха-ха-ха! – закатился хриплым смехом Бурундай. – Одну девицу? Да я дам тебе десять девиц! Эй, Цэнгэл! – крикнул он седовласому ветерану. – Сходи-ка с этим молодцем к нашим воинам в обоз, пусть выберет себе десяток самых лучших девиц, кого не пожелает! А я сам заплачу воинам их цену! Ну, а настоящим моим подарком этому Мыхаылу пусть будет мой серый жеребец. Да, тот самый, что я берёг для себя!
В шатре установилась мёртвая тишина. Знатные татары с завистью смотрели на русского юношу: о такой чести можно было только мечтать!
– Ну, а тебе, Ромэнэ, – промолвил Бурундай, насладившись впечатлением, произведённым на своих людей, – от меня подарок особый! Сам государь, надеясь на твою верную службу, передал мне это заранее! Эй, слуги! – Он хлопнул в ладоши.
Откуда-то из глубины шатра вышли двое рослых, бритоголовых, раздетых до пояса татар. Они несли, держа с двух сторон, большой серебряный поднос, на котором стоял, окрашенный яркой красной краской, деревянный сундучок.
Татарский воевода кашлянул, почесал затылок и быстро приподнял крышку сундучка. – Вот, коназ Ромэнэ, что ты заслужил от нашего государя, – весело сказал он, извлекая на всеобщее обозрение свёрнутый в трубочку пергамент, обвязанный жёлтой шёлковой нитью. – Подлинный ярлык на земли Брэнэ с вислой печатью государя! Ты теперь сам себе хозяин! У тебя лишь один повелитель – великий хан Берке!
Роман Михайлович подошёл к татарскому воеводе, принял обеими руками протянутый ему пергамент, почтительно склонил голову и поцеловал знак ханской милости – свинцовую печать.
В тот же вечер татары, посоветовавшись, решили прекратить набег. Отягчённые богатой добычей и вереницами пленников, они уже не хотели больше рисковать. Немного отдохнув, их войско с брянскими полками, несмотря на безлунную ночь, быстро снявшись с места, потянулось назад по широкой пыльной дороге.
Миновав литовские земли, союзники расстались.
– Удачи тебе, коназ Ромэнэ, – сказал на прощание воевода Бурундай, отпив с брянским князем кумыса. – Знай, что отныне по приезде в Сарай для тебя всегда открыт полог моей юрты!
– Прощай,  славный воин! – ответил Роман Михайлович. – Дай Господь, чтобы мы с тобой ещё не раз победили литовских злодеев! Я горжусь, что мне удалось сражаться под твоей непобедимой рукой!
Назад брянские воины продвигались бодро. Их радовал удачный поход: и захваченная богатая добыча, и ратная слава. Перейдя Днепр, они разбили уже на другом берегу реки палатки и хорошо отдохнули. Чернигов они обошли глубокой ночью: князь Роман не захотел встречаться со своим дядей и задерживаться в пути.
Воины медленно и тихо следовали за своим князем. Лишь свет факелов да тяжёлый цокот лошадиных копыт нарушали тишину и мрак густого непроходимого леса, рассечённого проезжей дорогой.
– Вот ведь как бывает, – думал княжич Михаил, покачиваясь в седле. – А я так боялся этих татар… Но оказалось, что они не только отменные воины, но и просто хорошие люди!
–  Да, наделал мне сын хлопот, – размышлял про себя его отец, ехавший рядом. – Куда же я дену такую уймищу красивых девиц? Однако посмотрим…
За ними в обозе на нескольких телегах следовали не только подаренные княжичу пленницы, но и литовские мужики, умелые ремесленники, числом до дюжины, которых князь хотел пристроить к делу у себя в Брянске.
Пленные были несказанно рады, когда узнали, что их забрали с собой русские. Литовцев не пришлось даже вязать по рукам и ногам, как это делали татары. Они сидели в телегах, окружённые со всех сторон брянскими воинами, спокойно, без  малейших признаков страха, и даже не пытались бежать в дороге.
– Княже! – крикнул вдруг Ефим Добрыневич, выскочив откуда-то спереди. – Вот и наш дозор вернулся! Дорога везде свободна, врагов нигде нет! Скоро доберёмся до Севска!
– Ну, что ж, – кивнул ему головой князь Роман. – Тогда продолжаем путь. Скажи Милораду, чтобы он поскакал вперёд и подготовил для нас достойный отдых.


Г   Л   А   В   А   16

З А М Ы С Л Ы   О Р Д Ы Н С К О Г О   Х А Н А

– Ну, лети, мой славный кречет! – промолвил, щурясь от яркого солнца, Берке-хан, сняв с головы хищной птицы колпак и подняв её высоко над собой. – Будь беспощаден к зверю!
Сокол стремительно сорвался с кожаной перчатки ордынского хана и взмыл в небо. Великий хан, окружённый большой свитой из своих лучших людей, с интересом вглядывался в степное небо. Его любимец высоко парил над жёлтой землёй, покрытой чахлой, побуревшей под жарким солнцем степной травой, и на мгновение остановился на огромной высоте, превратившись в маленькую чёрную точку. Но вот пернатый хищник стал вновь расти, быстро падая к земле, и вдруг совсем исчез из виду среди зарослей жёлтого ковыля.
– Вперёд, Ногай! – вскричал великий хан. – Мой славный Бирэ схватил-таки добычу! Да побыстрей, чтобы не случилась беды!
Молодой любимец великого хана, склонив голову, стремительно поскакал вперёд туда, где исчез ханский сокол. Вслед за ним помчались его друзья и лучшие ханские наездники, удостоенные чести поохотиться в степи с самим государем.
– Как вы думаете, что за зверя выследил мой Бирэ? – обратился Берке-хан к своим приближённым. – Неужели волка?
– Кречет ещё молод, – задумчиво сказал Болху-Тучигэн, сидевший на коне рядом со своим повелителем, – и навряд ли нападёт на степного волка. Как бы он не поймал лису?
– Я думаю, что эта птица не побоится даже серого волка, – промолвил темник Бурундай. – Уж больно велик кречет! Почти как беркут!
– Я боюсь этого,  – покачал головой золотоордынский хан. – Сокол молод и неопытен. Бросится на сильного зверя, но кто знает, сумеет ли его одолеть? Жаль будет, если пропадёт! Хороша птица!
– Да, государь, этого бы не хотелось, – тихо сказал Болху-Тучигэн. – Хоть я не знаток соколиного дела, однако слышал от охотников, что эти птицы, кречеты, не только сильны, но и умны! Знают, на кого нападать! Он вряд ли станет брать волка… В лучшем случае, твой Бирэ добыл не лисицу, а большого зайца!
– Ты, скромен, Болху, – улыбнулся Берке-хан. – Скрываешь свою учёность! Но я знаю, какой ты грамотный в книжной науке, и, думаю, ты прочитал не одну книгу о кречетах и подобных им птицах. Если ты так считаешь, то я спокоен: Бирэ – умная, сильная птица и так просто не пропадёт! Ох, уж угодил мне коназ Алэсандэ! Сумел порадовать моё сердце! А я так на него гневался!
– Что ж, государь, – покачал головой Болху-Тучигэн, – настоящий слуга всегда должен уметь угождать своему повелителю. Отрадно, что коназ Алэсандэ сумел оправдать твой ярлык! Не диво, что и не такие строптивцы склоняют свои головы перед нашим государем! Вспомни хоть бы Ромэнэ, коназа Брэнэ! Он ведь исполнил твою волю и пошёл в поход с великим Бурундаем! И, как говорят, неплохо воевал!
Ханские подданные одобрительно загудели, кивая головами.
– Непросто неплохо, государь, – поддакнул темник Бурундай, сидевший в седле слева от великого хана. – Как-то я со своими людьми увлёкся погоней за убегавшими врагами и был неожиданно охвачен сильным вражеским войском с трёх сторон, но тут вовремя подоспел Ромэнэ и очень помог нам! Благодаря ему мы не понесли ужасных потерь! Я потерял убитыми лишь два десятка воинов, а раненых было полторы сотни… А число убитых лэтвэ было не счесть!
– Я не зря похвалил тебя в прошлом году, – ласково промолвил великий хан. – Ты, мой славный Бурундай, привёл много пленников! И серебра было достаточно. Поход окупился в сто крат! Отрадно также, что коназ Ромэнэ был скромен на добычу. Значит, я не зря передал ему ярлык на те лесные земли… Говорят, что коназ Андрэ из Черныгы был весьма недоволен этим.
– То было видно по его глазам, государь, – усмехнулся Болху-Тучигэн, – но ты это сразу заметил! Безгранична твоя мудрость, великий хан!
– На то я и правитель, чтобы читать мысли своих рабов и слуг! – выпрямился в седле Берке-хан. – Хоть и  молчал Андрэ, когда мы хвалили при нём того Ромэнэ, но его недовольство было хорошо видно! Он аж почернел лицом от зависти!
– Стар он стал, государь! – пробормотал темник Бурундай. – Говорит, порой, сущую чепуху. В прошлом году он привёз сюда две арбы с жёнками! «Выбирай, славный Бурундай, красавиц!», – сказал он мне. На что мне, старому воину, его жёнки? Были бы хоть наши, монгольские! А не те большегрудые с водянистыми глазами! Истинная жёнка должна быть черноглазой! Лучше бы продал тех прелестниц да серебро мне преподнёс! Ан нет, увёз их назад… Я тогда рассердился на него и подумал: а не пора ли прогнать его из Черныгы, а ярлык на ту землю отдать другому коназу…
– Уж не коназу ли Ромэнэ из Брэнэ? – улыбнулся Берке-хан. – Я не ошибся, мой верный воин?
– Не ошибся, государь, – кивнул седой стриженой головой Бурундай. – Прав был Болху-сайд, когда сказал о твоей проницательности. Ты прямо-таки читаешь мои мысли! Что я, простой воин, перед твоей мудростью? Могу только сражаться, но не умею красиво говорить!
– Ты умеешь, Бурундай, хорошо говорить, – возразил великий хан, – но вот управлять землями, ты, увы, не научен… Этот Андрэ нам предан, исправно платит в казну «выход». Всё до капли везёт сюда, как мы ему приказали. А пока серебряный ручей течёт в Сарай, зачем разрушать его источник? Государство не продержится на одних набегах и походах. Нам нужны постоянные доходы! А сможет ли коназ Ромэнэ платить нам такие деньги? Кто знает? Хоть бы за свои земли расплачивался, а не рассчитывал на своего родственника, коназа Дэнилэ!
– Да, государь, – поддакнул Болху-Тучигэн. – Теперь Ромэнэ из Брэнэ будет отдавать в казну сотню их гривен. На то и ярлык ему дан тобой! Андрэ же из Черныгы пусть привозит нам серебро от всех своих земель! Зачем нам менять порядок? Может ты, государь, захотел увидеть этого Ромэнэ своими глазами?
– Нет, мой верный Болху, – задумчиво сказал великий хан. – Я не вижу надобности вызывать к нам в Орду коназа Ромэнэ! Причин тому достаточно. Разве я не видел коназов урусов? Да они все на одно лицо! Со светлыми волосами и, как говорит Бурундай, с водянистыми глазами. А это – неприятное зрелище... Ну, что поделаешь, если урусы такими уродились... Да и не хотелось бы, чтобы этот Ромэнэ, сын строптивого Мыхаыла, устроил тут скандал или сказал какую-нибудь грубость… Пришлось бы тогда отсечь ему голову! А кто  тогда будет платить мне серебром за его лесные земли? Кого тогда сажать мне на стол Брэнэ?  Нет пока желающих. И не надо! Послушен, ходит на войну, когда мы приказываем, и хорошо. Что нам ещё надо?
– Поистине беспредельна твоя мудрость, государь! – вскричал Бурундай. – Ты всё насквозь видишь! Ну, а если коназ Андрэ из Черныгы умрёт, будет ли тогда Ромэнэ хозяином  всего улуса?
– Только наш великий государь может быть хозяином всех земель, – поправил полководца Болху. – А  коназы урусы – лишь наши наместники в тех уделах!
– Верно, мой советник, – промолвил Берке-хан. – Коназы урусы – лишь наши верные слуги. Вот если Ромэнэ из Брэнэ будет таким достойным нашим подданным, мы отдадим ему все земли Черныгы… Ярлык у него есть. Вот если коназ Андрэ станет нам неугоден или отойдёт к своим предкам, мы тогда подумаем. Что же касается Ромэнэ, то ты, Бурундай, сам испытаешь его в новом деле. Готовься к новому походу в следующем году и опять на Лэтвэ! А я прикажу тому Ромэнэ, чтобы снова пошёл под твою руку. Да заодно пойдёте к  Дэнилэ. Он что-то не нравится моим людям… Мой воевода Куремса недавно сообщил моим людям, что этот Дэнилэ самовольно занял  городки, которые были у него отняты ещё при жизни моего царственного брата… И мы до сих пор не получаем от него за это дополнительной платы! Возгордился коназ Дэнилэ! Он уже давно совершает походы далеко на запад… Имеет там, как говорят, громкие победы. Доходил, якобы, даже до последнего моря! А вот где же подарки, где должные подношения? Лишь выплачивает, правда честно, прежнюю дань… Но пора платить больше! И Куремса что-то там темнит, не договаривает! Мне думается, а не сдружился ли он там с Дэнилэ? А может и сам получает подарки от того коназа?
– Кто знает, – заколебался Болху. – Однако наши полководцы – честные и преданные государю люди! За ними этого не замечалось. Они, слава богам, не баскаки и не наместники! Другое дело, Куремса. Он добрый и жалостливый. А данникам нашим только этого и надо: сразу забывают о покорности!
– Вот-вот, – согласился ордынский хан. – Поэтому я и хочу навести там порядок. Пусть же Бурундай напугает коназа Дэнилэ… В деле нужна строгость! Так ведь, мой славный Бурундай?
– Именно так, государь, – ответил знаменитый темник. – Я сделаю всё с готовностью, если ты дашь мне своё мудрое указание! Значит, собираться в поход?
В этот момент со стороны степи, куда умчался темник Ногай со своим воинством, послышались громкий топот лошадиных копыт и радостные крики. Шум приближался. Государь забыл обо всём, устремив свой взгляд вперёд. Наконец, перед ним предстал на взмыленном коне Ногай, весь потный, но улыбавшийся и державший на вытянутой руке, одетой в толстую кожаную рукавицу, государева любимца, вцепившегося в неё железной хваткой своих мощных когтей. Вслед за темником скакал его десятник Урмэгэр, с руки которого свешивалась серая звериная тушка.
– Государь, Бирэ оказался не промах! – радостно вскричал Ногай. – Сшиб такого жирного зайца! Да быстро! Всё уже было кончено, когда мы подскакали к нему!
– Ну, а как он, мой любимец? – с беспокойством вопросил хан. – Не повредил ли крылья, не поцарапался?
– Нет, государь, – ответил рослый красавец. – Даже такой сильный заяц ничего не смог ему сделать: Бирэ размозжил ему голову одним ударом клюва! Эй, Урмэгэр! – он повернулся к молодому воину. – Ну-ка, тащи сюда зайца и покажи его государю!
Урмэгэр повиновался, подскакал к великому хану, быстро слез с коня и встал перед ним на колени, подняв над головой убитого зверя.
Берке-хан взял за шиворот крупного серого зайца и внимательно осмотрел его, прицокивая языком.
– Да, вот это верный удар! – весело сказал он, показывая сановникам на большую рваную рану в черепе зверя. – Вот это кречет! Сразу же добыл нам неплохую дичину! Эй, слуги, примите-ка добычу и приготовьте её сегодня к вечеру! Заяц хоть и крупный, но не старый. Отведаем свежей дичины. Да ещё от моего любимца! А вы, сокольничие, заберите-ка птицу! Да берегите её пуще глаза! Ей цены нет!
– А что, государь, разве ты не хочешь ещё поохотиться? – удивился Болху-Тучигэн. – Мы ведь совсем недолго побыли сегодня в степи! Так совсем забудем запах привольной земли! Да облаву не сделали… Может побудем здесь ещё немного и подышим родным воздухом?
Сановники переглянулись. Даже темник Бурундай скривился от удивления вольностью речи ханского советника. – Осмеливается указывать самому великому хану, – подумал он. – Видимо, пребывает в великом почёте у государя!
– Поедем домой, Болху, – грустно сказал Берке-хан. – Мы вот испытали моего Бирэ и хватит. Нет у меня времени на долгую охоту. Много и других дел! В этом году у нас столько событий! Это тяжёлый и неудачный год… Боюсь, не избежать нам войны с родственниками!
– Да, государь, смерть Мэнгу была неожиданной и печальной! – пробормотал ханский советник, покачиваясь в седле рядом со своим повелителем. – Но что нам ответить посланцам из Кара-Корума? Кого поддержим: Хубилая или Арик-Буку?
– Надо бы, конечно, собрать по такому делу курултай, – тихо сказал, чтобы его слышал только Болху, Берке-хан. – Вся знать – потомки великого Предка и нойоны – должна решать, кто станет великим ханом улуса Чингиза. Но, как я узнал от посланцев, о курултае даже не говорят! Говорили только о делах названных тобой лиц. У них там, в монгольских степях, у каждого есть и войско, и поддержка знати. Но вот за кого нам вступиться? Это не простой вопрос!
– Это так, государь, – покачал головой Болху-Тучигэн, – нелёгок наш выбор! Поддержим Арик-Буку, обидим Хубилая. Поддержим Хубилая, он, без сомнения, станет великим ханом… Однако, что нам их великий хан? Ты сам у нас великий хан, и более сильный! Хубилай – могучий полководец, у него есть большое войско, с каким он покоряет уже который год Срединное государство. Думаю, что он скоро добьется своего. Ханьцы обленились и совсем разучились воевать. Это значит, что Хубилай вскоре возвысится. И тогда Кара-Корум начнет досаждать нам требованиями дани. А вот Арик-Бука нам не сможет угрожать, если станет великим ханом! Он – слабый правитель и такой же воин, а потому и выгодней нашему Золотому Ханству.
– Твоими губами говорит великая учёность, Болху, – улыбнулся Берке-хан. – Я думаю также, что Арик-Бука для нас спокойней. Его и поддержим. Я вот только боюсь, чтобы нас не втянули в общую распрю! Придётся ведь не только словом, но и делом помогать Арик-Буке?
– Там увидим, государь, – промолвил ханский советник. – Конечно, хотелось не тратить на ту свару ни сил, ни денег. До Кара-Корума далеко… Не верится, что смогут оттуда потревожить нас. Однако если в это дело вмешается Хулагу, то тогда придётся воевать с ним. Но это, если он поддержит Хубилая.
– Поддержит, у меня нет на этот счёт сомнения, – решительно сказал великий хан. - Я знаю, что Хулагу очень уважает старшинство, а  Хубилай ведь его старший брат! Арик-Бука же ещё молод… Однако посмотрим, ведь родство и старшинство – одно дело, но борьба за власть – совсем другое. Вон, смотри, что делают коназы урусы, когда хотят получить у меня ярлык! Нет у них тогда ни братьев, ни прочих родственников! Сражаются между собой, как лютые враги!
– Ну, то урусы, государь, – усмехнулся Болху-Тучигэн. – Ты ведь хорошо знаешь, как глупы эти люди! Известно, что на всей земле нет такого места, где бы правители так презирали свой народ и так измывались над своими подданными! Наши ханы, слава богам, совсем другие!
– Если говорить правду, мой Болху, – покачал головой Берке-хан, – то и у нас хватает таких дурачков! Однако мы умней и более развиты, чем эти урусы. И наше войско, и наше государство пребывают в большем порядке. Наши люди послушны, рассудительны. Но вот когда дело касается власти, наши знатные люди не очень-то охотно расстаются с ней! Ты не забыл моих племянников? Меня, родного дядю, хотели лишить жизни! А потому не стоит говорить, что только одни урусы глупы! Так уж устроили боги человеческую жизнь, что слава и власть совсем лишают людей ума, и они творят одни глупости, добравшись до этой власти! Эх, если бы наши подданные знали, кто ими управляет! Они бы сразу же взбунтовались! Разве можно доверять плохим правителям?
– Ну, у нас-то, государь, в Золотом Ханстве, дела идут совсем по-другому! – возразил Болху-Тучигэн. – Ты возвысил своё государство: поощряешь ремесло и искусство, приютил в Сарае многих учёных, ваятелей, живописцев, а  сколько построил прекрасных дворцов!
– О себе нелегко говорить, Болху, – усмехнулся великий хан. – Это уже по твоей части! Когда будешь писать о моём правлении, тогда всё там изложишь. Наше Золотое Ханство ещё молодое, и я не знаю, когда оно расцветёт, как надо… Вот если бы у меня были достойные преемники! Справится ли Мэнгу-Тимур, если я уйду в недалёкий мир? А может оставить престол молодому Ногаю?
– Что ты, государь! – замахал руками ханский советник. – Не будем говорить об этом! Благо, что твои знатные подданные отстали и не слышат таких слов! Живи больше ста лет! Да хранят тебя боги, да продлят они твои годы до такого времени, пока ты сам не пожелаешь упокоиться, чтобы процветало твоё государство и вечно радовало потомков! Твой внучатый племянник Мэнгу-Тимур, слава богам, достоин своего деда, великого Бату! Он и отменный воин и прекрасный, сильный духом, правитель. Тебе бы радоваться, государь, а не предаваться печальным мыслям!
Так, за разговором, великий хан, за которым следовала длинная вереница приближённых и отборная тысяча охранявших их воинов, медленно приближался к своему главному городу.
– Ну вот, Болху, мы и приехали, – сказал Берке-хан, приблизившись к своему царственному шатру, – но я не отпускаю ни тебя, ни Бурундая. Нам надо ещё перед трапезой поговорить о походе на будущий год и прочих делах… Остальные же мне не нужны. – И ордынский хан, махнув рукой, стал медленно слезать, поддерживаемый сбежавшимися со всех сторон рабами, на землю. Дождавшись, когда их повелитель пройдёт внутрь шатра и усядется на свой трон, Болху-Тучигэн с именитым татарским темником устремились вслед.
– Ну, что ж, мой славный Бурундай, – промолвил великий хан с вершины своего большого чёрного кресла, на которое он сразу же по прибытии взгромоздился, – готовься, как я тебе говорил, к набегу на земли того злобного коназа Миндэуха!
– Я рад повиноваться твоей воле, государь! – громко сказал темник Бурундай, сидевший на сложенных в стопку циновках внизу у подножья ханского кресла. – А как насчёт коназа Ромэнэ? Ты в самом деле вызовешь его в этот поход?
– Пусть же отработает мой ярлык, – ответил великий хан. – К тому же, я думаю, что коназ Андрэ скоро отправится в иной мир… Тогда мы назначим на его место великим коназом Черныгы этого Ромэнэ. У него ведь есть ярлык. В этом случае он будет отвечать за дань со всей земли. Но это случится только тогда, когда умрёт коназ Андрэ… Пока ничего менять не будем. Увидим, как поведёт себя коназ Ромэнэ, если придётся карать его родственника, коназа Дэнилэ. Узнаем, кого этот Ромэнэ предпочтёт. Ну, а если он станет нашим верным слугой, тогда по праву получит тот город Черныгы…
В это время полог ханской юрты приоткрылся, и у порога показался старший стражник. Подойдя к креслу великого хана, он упал на колени и ударился головой о ступень.
– Встань и говори! – громко сказал Берке-хан. – Что там случилось?
– О, мудрейший из мудрых, о, солнце, вставшее над Золотым Ханством…, – запел стражник.
– Ладно, Эрбэл, замолчи! – рассердился великий хан. – Говори по сути дела! У меня нет времени слушать твои славословия!
– О, великий государь, – быстро сказал стражник, – тут вот пришёл к тебе урус, коназ Гэлэб, от главного коназа Алэсандэ… Просит допустить его к твоему величеству!
– Вот вам и Гэлэб! – улыбнулся Берке-хан. – Коназ Алэсандэ знает, кого сюда присылать! Что ж, куда денешься, теперь этот Гэлэб наш родственник… Я ж ведь женил его два года тому назад на своей племяннице… Пусти его, Эрбэл, тогда узнаем, что ему так срочно понадобилось…
– Слушаю и повинуюсь! – ханский стражник подскочил к двери и попятился к выходу.
Князь Глеб Васильевич Белозерский вошёл в ханскую юрту, осторожно переступив порог, сразу же приблизился к трону и опустился на колени, ударившись головой о пол. – Салям галяйкюм, великий государь! – сказал он на неплохом татарском. – Я прибыл от князя Александра Ярославича с подарками и отчётом.
– Вагаляйкюм ассалям, Гэлэб! - весело ответил Берке-хан. – Видим, что ты научился говорить по-нашему! Как там моя племянница Гэгэн поживает?
– Хорошо, государь. Моя жёнушка довольна! – бодро молвил русский князь. – Шлёт тебе свой привет и слова благодарности за то, что был ей как отец и выдал замуж за меня! Здесь в общей куче и наши подарки. Прикажешь заносить?
– Ладно, - сказал великий хан, – успеем с подарками. Лучше расскажи, что там у вас приключилось. Какой мне отчёт прислал коназ Алэсандэ? Да встань с колен и сядь вон туда, поближе к моим верным людям.
Глеб Васильевич встал и, попятившись, сел на циновку рядом с темником Бурундаем.
– А теперь говори! – повелел Берке-хан.
– Сообщаю, государь, что мы выполнили твоё поручение по Великому Новгороду. Твои воеводы или баскаки, Беркай и Касачик, с помощью Господа и великого князя переписали весь город. Не пропустили ни одной усадьбы, ни одного дома. Теперь считаем, какой будет общий налог… Новгородский народ, правда, был очень недоволен той переписью, но наш великий князь быстро всех успокоил. Где силой, а где и грозным словом. Так что всё сделали, как ты велел. А когда великий князь навёл в городе порядок и посадил там своего сына Дмитрия, он сам ушёл во Владимир. Но я сообщил тебе всё это вкратце, однако хотел бы добавить, что князь Александр сейчас очень обеспокоен событиями в поганой Литве! Литовцы сейчас сильны как никогда! Сначала до нас дошли слухи, а потом они подтвердились: литовцы разбили большое войско немецких рыцарей на их же земле у озера Дурбэ! Они перебили несметное множество немцев, захватили немало пленников и всех принесли в жертву своим нечестивым богам – сожгли их живьём на кострах!
– Вот злодеи! – возмутился Берке-хан. – Сжечь пленников! Какие же бестолковые эти лэтвэ! Неужели не могли продать свою добычу? Нынче рабы в большой цене! Вот уж дикари! Какое расточительство!
– Вот так, государь, – пробормотал русский князь. – Этот народ дик и злобен! Не зря мы не ладим с этой Литвой! Вот прислал меня к тебе Александр Ярославич, чтобы просить тебя послать своё непобедимое войско на ту Литву! Так, как ты сделал это в прошлом году! Да чтобы пожгли, потоптали тех супостатов. Тогда они побоятся нападать на земли твоих данников.
– Что ж, – решительно сказал великий хан, – так тому и быть! Я пошлю наше воинство на Лэтвэ! Слышишь, Бурундай? Вот и понимай: мы не зря об этом говорили! Возьмёшь на рать коназа Ромэнэ из Брэнэ! Как ты думаешь, Гэлэб, справится ли тот коназ с этим делом?
– О, да, государь, – улыбнулся Глеб Васильевич. –  Я слышал о ратных подвигах этого князя, совершённых им в прошлом году! Он тогда ходил на Литву с твоим славным войском!
– Откуда же ты об этом узнал? – удивился Берке-хан. – Неужели люди коназа Ромэнэ приходили к вам из своих лесов и болот?
– Князь Роман Михалыч – мой родной дядя! – смело сказал Глеб Белозерский. – Он есть брат моей матушки. Вот поэтому мы поддерживаем друг с другом связи. Когда мой дядюшка вернулся с той войны, он прислал к моему брату, князю Борису, в Ростов, своего гонца, который и рассказал нам об этом. Мы очень обрадовались, что его дружина помогла твоему полководцу и досадила той ненавистной Литве. Из-за этого вот уже целый год стоит тишина в нашей земле. Этот литовец, князь Миндовг, напугавшись твоего наказания за вторжение литовцев в новгородские земли, решил лучше воевать с немцами, чем снова вызвать твой гнев.
– И, тем не менее, он опять вызвал мой великий гнев! – усмехнулся ордынский хан. – Правда, теперь не вторжением в мой улус, но просьбой коназа Алэсандэ. Мы бережём своих подданных и защищаем их, когда надо! Если вы смирны и покорны, то и мы добры к вам и ласковы!


Г   Л   А   В   А   17

В   Д А Л Ё К О М   Х О Л М Е

Князю Даниилу не спалось. Он долго лежал на своей большой тёплой кровати рядом с молодой, сладко почивавшей женой, которая и не подозревала о бессоннице своего супруга.
– Вот ведь умудрился жениться на старости лет, – думал Даниил Галицкий. – Уж и глаза едва видят, а нет душе утешения! Что прежняя покойная супруга, что нынешняя молодая – одного поля ягоды! Пригодны лишь для постели, а не для сердечной дружбы…
Даниил Романович, овдовев, недолго сохранял верность памяти скоропостижно скончавшейся ещё не старой жены Анны. Поссорившись с литовским князем Миндовгом после очередного успешного набега на ятвягов и литовцев, великий галицкий князь не устоял перед предложением литовской знати породниться с их князьями, Тевтиллой и Эдивидом. Брак с сестрой этих знатных литовцев, враждовавших с Миндовгом, должен был усилить галицкого князя. И вот литовская знать, возглавляемая братьями-князьями, прибыла в русский военный лагерь.
     – Берёшь, русский князь, эту девицу? – вопросил князь Тевтилла по-русски, но с сильным чужеземным акцентом. –  Она – наша сестра и хоть ещё молодая, будет твоей верной женой! Это – залог нашей вечной и нерушимой дружбы!
Князь Даниил окинул взглядом сероглазую красавицу. Высокая, стройная, с округлым лицом и изящными белёсыми бровями… Тонка  в поясе и одета в белоснежный домотканый сарафан, расшитый красными нитями и разноцветным бисером. На ногах – маленькие красивые сапожки. Волосы, ослепительной белизны, густые, непокрытые, свисают серебряными струями за плечами девушки, едва ли не  до самой земли.
– Как тебя зовут, девица? – промолвил стареющий князь Даниил с дрожью в голосе, необычной для его возраста и положения.
– Ядвига, – ответила, улыбнувшись, девушка. – Меня привезли сюда мои братья, чтобы я поглядела на тебя, русский князь, – добавила она на хорошем русском языке, в котором едва слышался  мягкий, с некоторым присвистом, акцент. – Вот я и увидела  тебя…
– А ты пойдёшь за меня замуж? – неожиданно для самого себя промолвил князь Даниил. – Князь Тевтилла сказал, что ты назначена мне в супруги! Что ты об этом думаешь? Нравлюсь я тебе или нет?
– Никто не имеет у нас права силой выдавать девицу замуж, – ответила громко красавица, чтобы слышали все окружавшие галицкого князя знатные люди, – даже мой дядя, великий князь! Но, я думаю, этого не случится, – она пристально вгляделась в вытянувшееся и посуровевшее лицо Даниила Романовича. – Я пойду за тебя, русский князь! Ты мне нравишься как своим приятным видом, так и душевной речью!
– Я – вдовец, Ядвига, – растерянно пробормотал князь Даниил, не ожидавший такой смелости от молодой девушки, – а ты ещё дитя… Будет ли наш брак радостен для тебя, а не в тягость? Да и наши русские порядки могут быть тебе не по душе. Придётся принимать православное крещение и новое имя, как это положено при венчании нехристианки…
– Ну и что, если вдовец, – усмехнулась молодая литовка, – и седина видна в бороде! Муж от этого только приятней! Что мне сопливые мальчишки! Мы, свободные девицы, выбираем себе настоящих мужей! Чтобы они были первыми не только на поле битвы, но и не знали усталости на брачной постели! Как говорят в народе: старый конь борозду не портит, но бережно и долго пашет землицу!
– Вот так девица! – мысленно воскликнул Даниил Галицкий. – Смелая, прямодушная! Такая годится в княгини!
– Ну, что, мои бояре и верные слуги, – обратился он к знати и воинам, – нравится вам  эта красивая литовка?
Галицкие бояре оцепенели от слов княжеской невесты: такая нескромность была неслыханной! Они безмолвно стояли и тупо переглядывались.
– Уж так, батюшка Даниил Романыч, – громко сказал вдруг брянский князь Роман, вставший со скамьи у накрытого яствами длинного пиршественного стола. Он быстро подошёл к молодой литовке и вгляделся в её лицо. – Эта девица красивая и статная! Но вот, что у неё в душе, сердце или камень? Её слова резкие и нескромные, но, как я вижу, не противны их обычаям… Но будете ли вы ладить, если она окажется строптивой?
– Муж и жена должны жить в любви и согласии, – подошёл поближе к русским князьям литовец Тевтилла, который до этого беседовал со своими людьми за тем же пиршественным столом и, казалось, не слышал слов своей сестры. – Что захочет муж, того же пожелает и его супруга!
– Братец! – попыталась поспорить Ядивига. Но тут к ним приблизился другой её брат, князь Эдивид, поднял руку и подал ей знак к молчанию. – Ты свободна в выборе, но не свободна в речи! – резко бросил он. – Если хочешь выйти за князя Даниила, тогда не болтай пустых слов! А если не хочешь – поезжай назад в свою деревню, в глухие леса и болота!
– Я выбираю русского князя! – сказала, словно рассердившись, литовская девушка. – Но только, если я ему нравлюсь! – И она буквально впилась своими большими серыми глазами в лицо престарелого жениха.
Князь Даниил почувствовал какое-то стеснение в груди, покраснел и тяжело задышал. – Что ж, князь Тевтилла, – сказал он, едва ворочая отяжелевшим языком, – тогда пусть же будет наша свадьба!
Так  великий галицкий князь породнился с независимыми литовскими князьями. Он тут же, у своего походного шатра, закатил богатый пир для гостей, которые провозгласили своему вчерашнему недругу здравицу и заключили «вечный» мир. Вскоре и великий литовский князь Миндовг должен был примириться с Даниилом Галицким, поскольку воевать и с русскими, и со своими князьями он был не в силах.
Молодая княгиня приняла православие, обвенчалась с князем Даниилом  в холмском соборе и приняла новое имя – Елена. С первых дней их совместной жизни она показала себя как любящая, покорная воле своего мужа, но какая-то безразличная к его делам, выходившим за пределы спальни. В постели она была необычайно подвижна, смела в самой близости и неутомима. Русский князь, достаточно опытный в делах любви, вначале с упоением воспринял эту её подвижность: его радовала смелость столь юной девушки в близости с пожилым мужчиной. Однако вскоре постельные встречи стали делом привычным, и Даниил Романович уже воспринимал свою молодую жену как источник телесного удовольствия. Но дальше этого их отношения не пошли. Княгиню Елену интересовали, помимо ночного сближения с супругом, только наряды, украшения, драгоценности. Ей нравилось примерять всё новые и новые платья, проводить все дни, держа в руке заморское зеркало и любуясь своей красотой. Частенько она надоедала князю, появляясь перед ним в своих обновках и требуя от него восхищений и славословий. Это несколько раздражало князя, но он терпел от молодой жены эти слабости, довольствуясь, по крайней мере, её телесной красотой и умелой близостью.
– Не получилось из супруги душевного друга, – решил Даниил Романович, – так пусть же будет хоть хорошая жёнка! И плоти успокоение! Не надо больше других прелестниц!
И в эту ночь супруга не ударила лицом в грязь. Она опять была горяча, требовательна и неутомима. Однако, достигнув телесной радости, тут же успокоилась, быстро уснув.
– Какой же этот Миндовг лживый и коварный! – думал усталый князь, зевая, но не засыпая. – Так и не захотел вечного мира с нами! Выходит, его слова о дружбе были лишь одним притворством!
Галицкий князь всё никак не мог забыть слова посланца его сына Романа, который накануне утром прибыл в Холм. – Великий князь, – сказал тот, – теперь твой сын воюет с Литвой! Но князь Роман не повинен в этой войне, она началась по воле Миндовга! Этот злой литовец отнял у князя Романа все те городки, которые сам же ему подарил по договору с тобой! Нечестивые литовцы, воспользовавшись миролюбием Романа Данилыча, захватили его в свой поганый плен!
Князь Даниил очень сильно любил своего сына Романа, который претерпел уже немало бед и неприятностей за свою недолгую жизнь.
Почти десять лет тому назад – в 1251 году – княжич Роман был втянут в политическую борьбу, которую вели между собой венгерский король Бела, германский император и богемский король. Предметом вражды всех трёх соперников была Австрия, вернее, наследство недавно скончавшегося австрийского герцога Фредерика, после смерти которого осталась его наследница – дочь Гертруда – обратившаяся за покровительством к венгерскому королю. Последний, полагаясь на силы Даниила Галицкого, предложил его сыну Роману руку австрийской принцессы Гертруды. Посоветовавшись с отцом, княжич Роман согласился и уехал со своей дружиной в австрийский город Инсбрук, где и женился на дочери покойного герцога. В результате, Даниил Галицкий стал врагом богемского короля и  вынужден был совершить далёкий военный поход на земли чехов. Там галицкое воинство в союзе с краковским герцогом славно повоевало: русские и поляки разорили Силезию, захватили и разграбили город Носсельт, сожгли многие сёла. Однако из-за глазной болезни, которая в последние годы досаждала князю Даниилу, а также по причине жестокого сопротивления чехов, русские вынуждены были вернуться назад. Князь же Роман Даниилович остался один на один с богемским войском и, не имея сил, чтобы одолеть противника, был вынужден терпеть жестокую осаду в Инсбруке, ожидая помощи от союзника – короля Белы. Но венгерский монарх не спешил с помощью. Осада же стала совершенно невыносимой и для горожан, и для голодного воинства. Понимая, что город не выдержит тяжёлых лишений и трудностей дальнейшей осады, князь Роман предложил богемскому принцу заключить перемирие. Последний соглашался только при условии, что русский князь со своей дружиной покинет город без супруги. Поскольку иного выхода у него не было, князь Роман Даниилович, оставив беременную жену, ушёл к отцу в Холм, так и не добившись австрийского трона.
Тем временем Даниил Галицкий со своими сыновьями и родственниками, включая Романа Брянского, вёл войну с ятвягами, а когда на помощь последним пришли литовцы, то и с ними. Как известно, эта война закончилась миром, и сын князя Даниила Роман получил от Миндовга, «в держание», несколько литовских городов.
И вот теперь, летом 1260 года, князь Миндовг нарушил этот мир, жестоко обидев великого галицкого князя.
– Бедный мой сын Роман, – думал, ворочаясь в кровати, князь Даниил, – снова тебе выпало тяжёлое испытание да ещё и литовский плен! Что же теперь делать? Пойти на Миндовга? Опасно для сына: разгневанный литовец может убить своего пленника! Каков же выход?
– Что ты, Данила, душа моя, – прошептала неожиданно проснувшаяся княгиня,  – почему тебе не спится, мой сладкий? Что тебя мучает?
– Да так, Алёнушка, всё вот думу думаю, – пробормотал князь Даниил.
– А ты не печалься, – проворковала княгиня, – иди-ка сюда, ко мне поближе. Видно, мы что-то с тобой в эту ночь недоделали, если ты не спишь, мой бедный муженёк. Я вот сейчас…
– Ох, – застонал князь, почувствовав на своем теле ласковые умелые руки молодой жены, – ох, Алёнушка, ну, уж ладно, давай, мы тут с тобой…
Солнце уже стояло высоко в небе, когда княжеский терем вдруг огласился криками метавшихся по нему слуг. Князь приподнял с подушки голову. – Ох, что-то я сегодня припозднился! – подумал он, глядя на солнечный луч, падавший из небольшого оконца, вырезанного в бревенчатой стене напротив его кровати. Рядом безмятежно спала молодая княгиня.
Князь потянулся к лежавшему на сундуке шёлковому татарскому халату и набросил его на себя. Затем он всунул ноги в тёплые, подбитые мехом куницы ночные туфли, и быстро вышел в полутёмный простенок, где чадила небольшая сальная свеча. Тут же к нему подбежал постельничий.
– Великий князь, – быстро сказал он, – я жду здесь твоего пробуждения. Мы тут так перепугались, что не знаем, как быть!
– Что случилось? – вздрогнул князь. – Почему тут шум и суета? Говори же!
– Да вот, прибежали  наши люди из стражи, говорят, что сюда идут татары! Мы уже собирались будить тебя, но прискакал другой стражник и сказал, что татар немного, где-то сотня копий… И нечего-де тебя будить. Они, мол, сами узнают, что и как…
– Как это не будить? – возмутился князь Даниил. – А если за татарской сотней придёт целая тьма! Ты что, не знаешь их повадки? Забыл, как они разграбили наши города?
– Да, великий князь, помню, – кивнул головой постельничий. – Нам нельзя воевать с татарами! Они столько городов разорили! Что им наш Холм?
– Ладно, давай сюда моего тиуна! – приказал князь. – Да побыстрей!
Княжеский тиун Костолом Славович не заставил себя ждать. Его грузная туша быстро предстала перед князем.
– Что случилось, Костолом? – обратился к нему Даниил Романович. – Что там за татары?
– Это татарские послы, великий князь, – поклонился воевода. – Они уже въезжают в город и с ними твой зять – брянский князь Роман Михалыч!
– Вот так да! – вскричал князь Даниил. – Кто бы мог подумать? Даже мой зять с татарами! Давай-ка, Костолом, посылай людей в Спасский монастырь к моей сестре! Пусть идёт сюда, в мой терем, чтобы повидать своего сына. А ты, Елион, – он повернулся к постельничему, – неси-ка побыстрей мою одежду, но что-нибудь построже или наоборот, по-домашнему. Сам подбери, что надо… А я пойду в светлицу. Княгиню не будите! И воды  пусть принесут мне: освежусь от ночи!
Когда князь Даниил спустился вниз по лестнице, внизу его ожидали трое старших дружинников, одетых в железные кольчуги, и тиун Костолом.
– Где же мои гости? – спросил князь тиуна. – Неужели ты заставил их стоять за дверью?
– Они в гостевом доме, княже, – ответил грузный воевода и отёр с лица пот, – беседуют с твоими боярами. Им не пришлось долго ждать: они только прибыли, и ты пробудился…
– Ну, что ж, – успокоился князь Даниил, – тогда веди их сюда, в мою светлицу, – он показал рукой на дверь, располагавшуюся за лестницей. – Я здесь, внизу, приму гостей и посланцев. Не хочу беспокоить шумом княгиню…
Вскоре княжеский тиун в сопровождении двоих гостей вошёл в просторную комнату, хорошо освещённую солнечными лучами, проникавшими через открытые окна.
– Князь Роман Михалыч Брянский, – громко объявил он у входа в светлицу, – и татарский посланник мурза Цэнгэл!
– Салям галяйкюм, дорогие гости! – сказал по-татарски князь Даниил, встал со своего кресла и пошёл навстречу гостям.
– Вагаляйкюм ассалям! – ответил седовласый татарский воин и слегка поклонился.
– Здравствуй, дядюшка! – весело произнёс улыбавшийся князь Роман Брянский и раскрыл объятия.
Князь Даниил прижал к себе племянника, и они троекратно поцеловались. Седой татарин почувствовал себя неловко.
– И ты, татарский князь, – рассмеялся Даниил Романович и, приблизившись, обнял сурового ордынского воина, – не чужой нам человек!
– Якши, якши, коназ урус, – улыбнулся татарин, поняв по-своему произошедшее.
– Садитесь же, дорогие гости! – князь Даниил показал рукой на скамью, стоявшую напротив его кресла. – Сейчас поговорим, а потом пойдём к трапезе!
– Коназ Дэнилэ, – промолвил татарский мурза. – Нас прислал к тебе воевода Бурундай. Наш великий воин стоит со своим бесчисленным войском в одном дне пути от твоего города. Великий хан и его воеводы приказывают тебе, коназ Дэнилэ, быстро собирать своих людей, коней и оружие и идти с нами в поход на Лэтвэ! Наш великий государь решил покарать тех злодеев! Но чтобы иметь побольше сил и заодно проверить твою верность, государь позвал и тебя!
– Да, вот так задача! – пробормотал Даниил Романович. – А я не готов к этому походу! Я нынче болен… Из-за этого мне пришлось прервать поход на богемского короля… Однако же, ох, как мне хочется пойти на Литву! Эти злодеи по воле поганого Миндовга взяли в свой нечестивый плен моего сына Романа!
– Что ж, тогда ты не должен медлить, коназ! – кивнул головой татарский посланник. – Подумай и к вечеру дай ответ! Бурундай не будет долго ждать!
– Хорошо, славный воин, – промолвил князь Даниил и глянул на Романа Брянского. Тот сидел возле знатного татарина со скучным видом, не понимая татарской речи. – Что, племянник, ещё не научился их языку? – галицкий князь перешёл на русский язык.
– Нет, дядюшка, не научился, – усмехнулся Роман Михайлович. – А зачем мне это? Там, у татар, есть свой толмач… Он всегда поможет, если нужно что-то сказать воеводе или какому-нибудь мурзе… А в сражении мы и так понимаем друг друга.
– А почему ты пришёл сюда с татарами? – спросил с удивлением князь Даниил. – Неужели они и до тебя добрались?
– Да, великий князь, – усмехнулся князь Роман. – Я иду сейчас уже во второй поход на Литву по приказу татарского царя. В первый раз мы ходили два года тому назад!
– Я об этом слышал. Мне говорили, что тебя якобы посылал на войну князь Андрей Черниговский. Ты сильно досадил тогда литовцам! – сдвинул сурово брови князь Даниил. – Может этот проклятый Миндовг из-за тебя озлобился на моего сына?
– Не думаю, что так, великий князь, – пробормотал Роман Брянский. – Мы не сталкивались тогда с самим Миндовгом. Громили только его князей…
– Коназ Дэнилэ! – вмешался в разговор татарский посланник, не понимавший русского языка. – Скажи мне, почему ты не слушаешь нашего темника Куремсу? Бурундай поручил мне разузнать об этом! Почему ты занял города по берегам больших рек без разрешения великого хана? Где же серебро в государеву казну за эти земли?
– Как это не слушаю Куремсу? – воскликнул князь Даниил, перейдя на татарский. – С чего ты это взял?
– Так говорил великий государь! – бросил татарин.
– Значит, меня оклеветали перед могучим царём! – возмутился Даниил. – Мы хорошо и дружно живём с воеводой Куремсой. И я исправно передаю в царскую казну все деньги, в том числе за занятые мной городки! И я их занял, договорившись с Куремсой!
– Кому же ты заплатил за те города? – удивился седой татарский воин.
– За это я отдельно заплатил темнику Куремсе! – уверенно ответил Даниил Романович. – А тот пообещал передать всю мзду в царскую казну! Так что я не нарушаю порядок, установленный великим ханом!
– Ну, что ж, коназ урус, – пробормотал в смущении татарин, – если так, то я передам твои  слова славному Бурундаю! Тогда готовь мне ответ о совместном походе!
В это время послышались тяжёлые шаркающие шаги, и в княжескую светлицу вошла, пошатываясь, опираясь на клюку, высокая седовласая монашка, одетая в чёрное платье. – Роман, сынок! – закричала она, увидев брянского князя. – О, Господи, как же ты возмужал!
– Матушка! – вскрикнул Роман Михайлович и побежал к ней навстречу. – Господи, что же ты, неужели ушла в монастырь?
– Да, дитя моё жалкое, – сказала, плача, в полной тишине княжеской светлицы, бывшая княгиня Агафья. – Теперь я монахиня, Божья служанка! Каждый день и каждый час я думаю о тебе и всех моих детях, о внуках и брате, возносясь сердечными молитвами к господу Богу…
Потрясённый стоял, обнимая мать, князь Роман Брянский: перед ним была уже не  прежняя красивая и властная черниговская княгиня, но дряхлая, измученная жизнью старуха!
К вечеру князь Даниил Романович Галицкий, посоветовавшись со своей дружиной и боярами, принял решение направить посланника к брату Василию Романовичу с приказом о его немедленном выезде в стан татарского полководца Бурундая.
– Я совсем ослеп, славный воин, – сказал он напоследок татарскому тысячнику Цэнгэлу, – а мне бы так хотелось пойти вместе с вами! Но какая теперь от меня польза? За меня пойдёт мой брат и возглавит моё войско! С вами также мой зять и племянник Роман Брянский! Чем не сила? Они вместе с братом Василько жестоко отомстят за моего сына Романа, а может даже вызволят его из вражеского плена!
– Якши, коназ урус, – сказал татарский посланник, кивнув головой. – Я так и передам твои слова моему полководцу. А теперь прощай!


Г   Л   А   В   А    1 8

С В А Д Ь Б А   К Н Я Ж Е С К О Й   Д О Ч Е Р И

– Значит, до того города недалеко? – спросил смоленский князь Глеб купца Илью Всемиловича. – Как ты думаешь, доберутся мои люди до него за день?
– Если выехать пораньше, великий князь, – ответствовал тот, – то к вечеру, дня через два, можно добраться до города князя Романа. А я сам уже давно там не был!
– Я вот хочу послать, купец Илья, своих людей к брянскому князю! – промолвил Глеб Ростиславович. – Я слышал о доблестях моего брянского родственника. Хоть мы и отдалились от его славного рода, но всё же мы – ветви одного дерева! Пора бы укрепить наши связи. Моему сыну Александру уже шестнадцать! Пора его женить! А у князя Романа есть на выданье дочь… Говорят, что эта девица, по имени Агафья, очень хороша собой. Вот я и думаю, что не найти мне лучше невесты для сына! Что ты об этом скажешь?
– Что я скажу, великий князь? – пробормотал Илья Всемилович. – Я не видел дочери князя Романа Брянского. А вот мой сын Лепко как-то ездил в Брянск. Он побывал в княжеском тереме… Но самого князя Романа не видел. А княжеские дети были ещё совсем маленькими. Уже прошло, пожалуй, лет десять… Ну, так вот. Мой сын тогда закупил там отменные меха и продал их здесь с барышом. И с той поры мы каждый год посылаем своих людей в Брянск за мехами. Вот и теперь, как только сойдёт снег и малость подсохнет, я пошлю своего приказчика в эти места.
– А что, Илья, ты сам когда-нибудь видел князя Романа?
– Нет, великий князь, мне не доводилось встречаться с князем Романом Михалычем. А вот его батюшку, царствие ему небесное, князя Михаила Всеволодыча, я видел не один раз и даже сидел за его столом в городе Киеве. Ещё до поганского нашествия!
– А ты сам не оттуда родом? – улыбнулся князь Глеб. – Неужели у тебя не осталось там друзей-товарищей?
– Как же, великий князь, – кивнул головой Илья Всемилович, – у меня там есть друг. Княжеский огнищанин. Мы с ним знакомы с детства. Мне очень хочется его повидать. Когда мой сын пребывал в Брянске, он останавливался в тереме этого моего друга, Ермилы Милешича… Он очень хвалил Ермилу, когда вернулся домой. Этот человек – в большом почёте и уважении при княжеском дворе! Сам князь Роман тогда был в походе: громил ненавистную Литву! А княжеских детей и княгиню мой сын видел. Они очень хороши! А сама княгиня – писаная красавица! Княжеские сыновья, Михаил и Олег, тоже хороши лицами. Княжич Михаил похож лицом на свою матушку, а Олег – тот пошёл в деда, Михаила Всеволодыча. Княжич Олег очень набожен и благочестив. Княжич же Михаил, говорят,  больше склонен к ратному делу…
– А что ты можешь сказать о княжеской дочери? Какая она? – перебил купца князь, испытывая нетерпение.
– У князя две дочери. Мой Лепко говорил, что он видел только старшую, княжну Агафьюшку, ей тогда было лет пять! Однако она уже ребёнком была очень хороша! Мой сын тогда говорил, что как небесный ангел! А младшенькую, я не знаю её имя, мой сын не видел. Она была тогда совсем мала и не выходила на люди. А вот сама княгиня разговаривала с моим сыном. Княгиня Анна – ласковая и добрая. Если дочери в неё, в чём нет никакого сомнения, то смело сватай своего сына, великий князь, за любую из них!
– Так ты говоришь, что твой сын побывал в Брянске тому как десять лет? – прищурился Глеб Ростиславович. – Значит, княжне Агафье теперь будет пятнадцать лет?
– Где-то так, великий князь, – согласился купец Илья. – Она моложе твоего сына на год или два…
– Тогда нужно сватать! – решил великий смоленский князь. – Будем посылать людей в Брянск! Не грех породниться с сильным князем! Ведь дальнее родство ничего не значит? Ты готов, купец Илья, поехать на сватовство?
– Я-то готов, великий князь! – поклонился  Илья Всемилович. – Но, думаю, что сначала нужно послать одного из моих сыновей. Пусть это будет мой старший, Лепко. Он хорошо знает дорогу и сможет повести твоих бояр.
– Ну, что ж, – вздохнул Глеб Ростиславович, – пусть тогда так и будет. Я прикажу своим боярам и подберу людей, знающих свадебные обряды, чтобы сразу же выехали, когда подсохнет земля…
Весна 1261 года была тёплой, солнечной и сухой. Уже к маю высохли все дороги, пересекавшие речные луга, и были вполне пригодны не только к верховой езде, но и к перевозкам купеческих товаров на телегах. Илья Всемилович быстро подготовил своих людей, дал им необходимые указания, после чего отправился на подворье своего сына Лепко, который жил в недавно купленной усадьбе неподалёку. Он не сомневался, что покорный его воле сын без долгих слов будет готовиться к поездке, однако против этого восстала его больная жена Лесана.
– Не отпущу моего мужа! – заплакала она, когда узнала о воле своего тестя. Выбежав из спальни, наспех одетая, в светлицу, где сидел Илья Всемилович, она упала перед ним на колени. – Батюшка Илья, сжалься, не посылай моего Лепко в тот проклятый Брянск!
– Настоящий купец не должен держаться за юбку супруги, Лесана! – рассердился Илья Всемилович. – Как ты знаешь, я уже давно не посылал твоего Лепко в дальние земли. Но об этом просит меня сам князь!
– И дорога-то недальняя, Лесанушка, – промолвил ласковым голосом купец Лепко, вышедший из спальни вслед за женой. – Что тут ехать? За три дня доберёмся до Брянска!
– Сам князь позвал меня в свой терем, – пояснил Илья Всемилович, – и предложил съездить к Роману Брянскому с княжескими сватами. Это большой почёт! Великий князь Глеб сватает своего сына Александра за старшую дочь князя Романа.
– За княжну Агафью? – воскликнул Лепко Ильич. – Вот это – дело! Княжич Александр – настоящий воин! Рослый не по годам, сильный. И лицом красив! Вот будет пара! Я помню княжескую дочь ещё маленькой девочкой. Она была так хороша! А теперь, я думаю, стала настоящей красавицей!
– Ты видишь, батюшка, – воскликнула Лесана и вновь залилась слезами, – какой мой Лепко горячий на красных девиц! Вот потому он и хочет туда ехать! Зачем я ему, больная?
– Ну, уж не ревнуй, ладушка, – обнял её Лепко. – Зачем мне красные девицы? Ты у меня одна…
– Всё, решили! – махнул рукой Илья Всемилович. – Готовься, сынок, к завтрашнему отъезду! – И не обращая внимания на громкие истерические рыдания и крики невестки, пожилой купец простился с сыном и ушёл к себе в усадьбу.
…В середине мая княжеские сваты, сопровождаемые сотней лучших дружинников Глеба Ростиславовича, уехали в Брянск. Там они пробыли недолго, и не прошло недели, как все вернулись назад.
– Ну, батюшка, дело уладилось! – сказал купец Лепко сразу же по прибытии из Брянска, обнимая и троекратно целуя отца.
– Не отказали? – весело спросила купчиха Василиса, расцеловав сына. – Как же прошло это сватовство?
– Как обычно матушка, – сказал, улыбаясь, Лепко. – Когда сваты подъехали к городской крепости, их уже встречали. Брянский князь откуда-то узнал, что мы едем к нему. Княжеские люди сразу же повели сватов в терем Романа Михалыча. А я встретил княжеского огнищанина Ермилу Милешича и пошёл к нему домой…
– Так ты не видел, как проходило сватовство? – пробормотала разочарованная мать.
– Наши бояре не захотели, чтобы я пошёл с ними к брянскому князю, – буркнул Лепко. – Они, дескать, знатные люди, а я – простой купец…
– Что ж, я слышал о гордости княжеских бояр, – молвил Илья Всемилович. – Они ещё тогда нагрянули ко мне, как приставы, с требованием идти к князю. Я уж, грешный, подумал, а не разгневался ли на меня сам князь… А князь был добр и ласков! Ладно, Лепко, что тебе их сватовство? Расскажи-ка мне лучше про Ермилу, моего сердечного друга.
– Ермила Милешич крепко мне обрадовался! – улыбнулся Лепко. – Встретил как родного сына. Правда, он был очень занят в тот день княжескими делами и сам принимал смоленских сватов вместе с князем. Но к вечеру он освободился от дел и пришёл домой, где я пребывал во внимании и любви его семьи. Посидел за столом с Аграфеной Моревной, его супругой. Поговорили о жизни. О тебе, матушке, брате Изборе. Я рассказал ей, как ты съездил в Великий Новгород. А когда объявился сам Ермила Милешич, я всё ему подробно повторил, не упустил и того, как вы оттуда бежали, побывав на суде князя Александра Суздальского, что даже оставили свою лавку на присмотр управляющего…
– Надо позвать Избора, – перебил сына Илья Всемилович. – Пусть придёт с супругой, благо, путь недалёк, и послушает повесть о твоих похождениях…
Избор Ильич со своей женой не заставили себя долго ждать. С ними пришёл и богатый купец Ласко Удалович, который был в то время, когда явился посланец Ильи Всемилича, в гостях у своего зятя. Усевшись за гостеприимный стол, накрытый купчихой Василисой, гости с интересом выслушали рассказ купца Лепко.
– А что же князь Роман? – нарушил тишину своим громким начальственным голосом Ласко Удалович, когда Лепко замолчал. – Или ты его не видел?
– На этот раз видел, дяденька Ласко, – ответил Лепко. – Князь самолично позвал меня к себе в светлицу и ласково, по-доброму со мной разговаривал! Всё расспрашивал о батюшке…
– Обо мне? – вздрогнул Илья Всемилович. – И что же он хотел узнать?
– Да так…вот, как живёшь, как ведёшь свои торговые дела… Князь очень хвалил тебя, говорил, что ты знал его батюшку, князя Михаила Черниговского. Он слышал, что ты хлопотал перед татарским царём, чтобы с честью похоронить тело его батюшки. Он также велел передать тебе, что всегда рад видеть тебя в Брянске!
– Я уже стар для этих поездок! – усмехнулся купец Илья. – Теперь – дорога моим сыновьям! Пусть же торгуют и учатся купеческой жизни.
– А зря, – покачал головой Ласко Удалович. – Ох, как пригодится, сваток, княжеская дружба! А я бы на твоём месте обязательно съездил в Брянск!
– А каков из себя князь Роман? – спросила с улыбкой Веселина, жена Избора.
– Князь Роман красив лицом, – ответил Лепко, глядя в милое личико братовой жены, – высок, статен. Повыше будет князя Глеба Ростиславича и в плечах пошире. У него светлый, немного рыжеватый волос. А глаза, как у нас, небесного цвета…
– Выше нашего князя? – удивился Ласко Удалович. – Значит, он совсем великан?!
– Именно так! – перекрестился Лепко. – Но не намного… Я прикинул, когда князь Роман встал из-за стола. Он доставал головой до самого верхнего оконца! Я не раз видел князя Глеба: он пониже его на ладонь!
– А какой у него голос? – не унимался купец Ласко. – Видно, по словам нашего попа Василия, как иерихонская труба?
– Голос у брянского князя громкий, – ответил Лепко, – но для ушей не тяжёлый, а даже приятный! Я думаю, его голос хорошо слышится во время сражения и наверняка перебивает громкий шум! Как видно, князь – и великий воин и славный правитель…
– А каковы дела у моего друга Ермилы? Как его семья? – вмешался в разговор Илья Всемилович. – Я не дал тебе рассказать об этом…
– Ермила Милешич живёт неплохо, – кивнул головой Лепко. – Он ладит и с князем и со всеми его людьми. И в его семье всё спокойно. Он недавно поженил своих детей. Его старший сын Милко – славный дружинник князя Романа! С виду ему лет тридцать. Он, как и его батюшка, в великом почёте у князя. Хорошо воюет. И его молодая жена хороша собой. Она уже родила ему пятерых детей! Ермила Милешич построил им отдельный терем неподалёку от своего, в княжеской крепости. А младший сын огнищанина Ермилы – Велич – я и его встретил – взял в жёны дочь брянского купца. Но я не видел его супругу и детей. Этот Велич – тоже княжеский дружинник – проживает в усадьбе своего тестя, имя которого я не помню. Оба сына твоего друга имеют богатырский вид. Они – настоящие русские воины, но ростом пониже своего князя. На целую голову, но в плечах ему не уступят! Сам же князь – богатырь из всех богатырей! А умища – палата! Сам татарский воевода Берендей хвалил его, поражённый княжеским видом и мужеством в битвах! Этот татарский воевода очень не любит русских, как говорил Ермила Милешич, и особенно наших князей! А вот князя Романа зауважал! Значит, есть за что!
– Погоди о князе! – промолвил в нетерпении Илья Всемилович. – Расскажи мне лучше побольше о Ермиле! У него ж ещё была дочь, такая маленькая, беленькая!
– О, батюшка, я видел ту девицу! Сейчас она – почтенная супруга! – воскликнул Лепко, и его глаза блеснули. – Её зовут Оляна! Вот это красавица, батюшка! Я ещё никогда не встречал такой красивой жёнки! Ей где-то около двадцати трёх лет, но она стройна и очень хороша собой! Я думаю, что на всём свете нет таких красивых жёнок!
– Ну, уж не заливай, Лепко! – возмутилась покрасневшая Веселина. – Чем это мы с Лесаной хуже?
– Ты, Веселина, не хуже, – пробормотал озадаченный купеческий сын, – да и моя Лесана была бы тоже красивой, если бы не плакала каждый день и не болела…
– Ты у нас самая красивая! – воскликнул молодой купец Избор, глядя на свою жену. – Ласковая, добрая, словом,  красавица и умница!
– Эх, Избор, – вздохнула Веселина, – твоими бы устами да мёд пить!
– А ну-ка, дочка, помолчи, пока беседуют знатные мужи! – громко сказал Ласко Удалович. – Ещё бы только не хватало, чтобы жёнка прерывала разговор степенных мужей! Ишь, бесстыдница!
Пристыженная Веселина склонила голову.
– Так чья же супруга та Олянушка? – спросил Илья Всемилович. – Для такой, как ты сказал, красавицы нужен достойный муж!
– А её супруг, батюшка, – ответил Лепко, – сын их воеводы Ефима Добрынича, Добр. Он красив лицом и могуч телом. Тоже княжеский воин. Поговаривают, что Добр скоро будет тиуном, займёт место своего отца. Тот, хоть ещё и в силе, но уже староват…
– Значит, породнились Ефим Добрынич с моим детским другом Ермилой, – осветился радостной улыбкой купец Илья. – Да благословит их Господь! Ефим, как я знаю, сейчас уже в преклонных годах! Я боялся о нём спрашивать: думал, что он умер! Помню, как он принимал меня с Василисой в своём гостеприимном тереме! Без князя был князем! Вот, припоминаю, мы сидели с этим воеводой за трапезой, и он говорил о своём возрасте… Я тогда подсчитал, что он старше меня на семнадцать лет! Так вот сейчас ему уже за семьдесят! Да он – глубокий старик!
– Не может этого быть, батюшка! – удивился Лепко. – Он выглядит не старше тебя! Правда, вся его борода – седая… Да такая большущая, как у их попа, отца Игнатия!
– Ну, что ж, на то он и воевода, чтобы быть степенным мужем для княжеского воинства, – одобрительно молвил Илья Всемилович, – но не князь, чтобы носить стриженую бороду…
– Да у князя Романа, в самом деле, короткая борода, – поддакнул Лепко, – как и у нашего князя Глеба, клинышком… Видно, так положено князьям. Однако густая и не портит княжеского лица, даже наоборот, придаёт ему властный и строгий вид!
– А что с дочерью Ефима? Вышла ли она замуж? – покачал головой купец Илья. – Ты узнал о ней что-нибудь?
– Плохо помню, батюшка, – пробормотал Лепко. – Я разговаривал с тиуном Ефимом. Он приходил к Ермиле Милешичу, когда мы трапезовали. Тоже спрашивал о тебе и всё хвалил тебя, батюшка. Он говорил, что его дочь замужем, но вот за кем… Может и она – за княжеским дружинником?
– Ладно, сваток, будет тебе рассуждать о друзьях и родственниках! – вмешался в разговор Ласко Удалович. – Скажи мне лучше, ты не собираешься открывать свою лавку в Брянске? Или поможешь мне в этом деле? Если у тебя такие дружеские отношения с брянским князем и его людьми, то почему бы не воплотить это в денежную выгоду?
– Да что ты, сват, какая там лавка! – махнул рукой Илья Всемилович. – Тогда надо самому ехать в Брянск! Это дело не шуточное! И мои года уже не те… Да и Василиса теперь не отпустит меня…
– Ты, сват, говори да не забывай, что купец всегда остаётся купцом, пока жив! – усмехнулся Ласко Удалович. – Если уж считаешь себя таким старым, что отворачиваешься от дел, тогда пошли своих сыновей, чтобы у них не застаивалась кровь. Небось, вон Лепко, не только заправлял там делами по сватовству, но и свою выгоду соблюл! Так, сынок?
– Да, дяденька Ласко, – поддакнул Лепко Ильич, – я своё дело знаю! Привёз из Брянска два воза куницы, из них чёрной шкурки – с полвоза!
– С полвоза чёрной куницы! – вскричал в волнении Ласко Удалович. – А ты ещё, мой славный Илья Всемилич, ссылаешься на старость! Да это же живое богатство!
– Молодец, сынок, – весело промолвил купец Илья. – Значит, не зря туда съездил! Брянские земли богаты зверьём! Ты прав, мой сваток, надо подумать о наших лавках в том городе!
– А ты, братец, так и не рассказал нам о сватовстве, – не выдержал купеческий сын Избор,  почти всё время молчавший. – Как там, сладилось это дело?
– Я же говорил, что всё хорошо устроилось! – буркнул Лепко. – А что ещё можно прибавить? Князь Роман принял сватов со всем уважением и согласился на женитьбу. А значит, осенью будет свадебный пир! Наш князь с сыном и своими боярами поедут в Брянск, чтобы закрепить свой брачный договор богатым застольем. Как это принято, свадьба должна быть в доме отца княжеской невесты.
– Вот бы съездить тебе на этот свадебный пир! – улыбнулся Ласко Удалович. – И преподнести молодым богатые подарки! У тебя есть удачный повод. А князь за это даст тебе землицы для лавки и леса для построек!
– Так-то оно так, – заколебался Илья Всемилович, – да вот не хотелось бы ехать без княжеского приглашения! Кто я для этого князя? Хоть и земляк, но всё же купец, а не боярин! Мы – торговые люди – не в почёте у наших князей и знати. Они – не татары… Хоть у нас и зовут их погаными, но эти степные воины не обижают купцов…
– Что ты, батюшка? – перекрестился купеческий сын Лепко. – Уж не хвали этих поганых! Я ведь не всё тебе рассказал, прости меня, запамятовал! Когда князь Роман со мной беседовал, он тогда сказал прямо, что хотел бы видеть тебя на свадьбе своей дочери, как дорогого гостя!
– Неужели так? – усомнился Илья Всемилович. – Выходит, князь меня всё-таки пригласил?
– Выходит так, батюшка, – тихо сказал Лепко, огорчённый своей забывчивостью.
Они ещё долго сидели, обсуждая поездку купеческого сына в Брянск, свою жизнь и предстоявшую свадьбу. И лишь когда стало смеркаться, Ласко Удалович со своей дочерью и зятем разошлись по домам.
Купец Илья всё ещё колебался, ехать ли ему самому, или посылать в Брянск кого-то из сыновей, однако в середине августа его пригласил к себе в терем великий смоленский князь и предложил сопровождать княжескую свиту на свадьбу княжича Александра.
– Мои бояре говорили, почтенный Илья Всемилич, – молвил Глеб Ростиславович, когда бывший киевский купец уселся на скамью напротив кресла-«стола» смоленского князя, – что ты в великом почёте у брянского князя Романа, и что он хотел бы видеть тебя на свадебном пиру… Не подводи же меня и скорее собирайся!
…Солнечным сентябрьским утром, когда воздух, чистый и прозрачный, наполнился осенней прохладой, дивным запахом яблок и прелой листвы, великий смоленский князь Глеб с сыном Александром, боярами, лучшими людьми города и отрядом из самых опытных дружинников, одетых в сверкавшие на солнце доспехи, отправился на юго-восток. Через два дня к вечеру они подошли к Брянску, где их ждали и быстро разместили по домам  брянских бояр и зажиточных купцов. Великий смоленский князь с сыном переночевали в охотничьем тереме князя Романа, поскольку пребывать в доме невесты, которая жила в большом княжеском тереме, считалось делом неприличным. Свадьба княжеских детей состоялась на следующий день и игралась ещё три дня.  По такому случаю князь повелел расширить свою, и без того длинную вместительную трапезную особой пристройкой к терему. Все гости должны были разместиться за большим свадебным столом. Сразу же после венчания в Покровской церкви молодые и гости проследовали в княжескую трапезную, и отец Игнатий благословил свадебный стол.
  Сам князь Роман Михайлович восседал в высоком, обитом красной материей кресле во главе стола рядом со своей супругой княгиней Анной Данииловной, которая тоже имела своё кресло, правда, немного меньшее, чем у супруга, обитое византийским зеленоватым атласом.
По левую руку от княгини сидел на особом, покрытом шкурками куниц стуле великий смоленский князь, за которым тянулась вдоль стола длинная скамья со смоленскими боярами и дружинниками.
По правую руку от князя Романа в самом начале скамьи, тянувшейся вдоль другой стороны свадебного стола, на месте, укрытом звериным мехом, сидели молодые: ближе к брянскому князю – жених, княжич Александр, а рядом с ним – его невеста, княжна Агафья.
Знатная девушка-невеста была одета в белоснежную, расшитую красным бисером кофту и длинную, тоже белую, юбку. На голове у неё красовалась изящная круглая бело-красная шапочка, расшитая разноцветным византийским бисером и обитая горностаевым мехом. Княжич Александр был одет в белоснежную рубаху с вышитыми на ней красными и золотыми нитями петухами, которая свисала ниже пояса над красивыми, с голубыми полосками, штанами, вправленными в высокие красные сафьяновые сапожки. На голове княжича была одета ярко-красная, из греческого атласа, шапка, обитая мехом чёрной куницы. Княжич впервые надел на себя княжескую шапку – символ его мужественности. В головных уборах за столом сидели, кроме молодых и брянской княгини, только князья – Роман Брянский и Глеб Смоленский – да священники. Остальные гости, включая расположившихся вдоль скамьи напротив смоленской знати брянских бояр и дружинников, сидели за столом с непокрытыми головами.
Купец Илья удобно устроился между огнищанином Ермилой и седовласым, но всё ещё не гнувшимся тиуном Ефимом. На столь почётное место поблизости от высшей знати его посадил сам хозяин – князь Роман Михайлович.
Много было сказано за столом и хвалебных слов в честь молодых, и пожеланий им долгой и счастливой жизни. От души высказался и купец Илья. – Да будет ваша жизнь лёгкой, как лебединый пух! – молвил он, раскрасневшись от смущения и выпитой медовой браги. – Да такой же долгой, как эти мои подарки, сработанные сто лет тому назад греческими мастерами! – Он вытащил из-под скамьи небольшой, но тяжёлый сундучок, в котором стояли две одинаковые шкатулки. – Вот вам, славные княжеские дети, сокровища из заморских камней! Эти браслеты, серьги и украшения будут хранить чистоту и здоровье красавицы-невесты. А золотой перстень-печатка и кинжал из дамасской стали с измарагдами будут хранить силу, здоровье и высокий ум славного жениха!
Гости долго праздновали первый день свадьбы. Уже молодые отправились почивать, ушла вслед за ними и княгиня, а князь Роман всё передавал, отпив первым, свою большую серебряную братину с хмельным мёдом то направо, то налево.
Пока гости отпивали из братины и закусывали яствами изысканной княжеской кухни, породнившиеся князья вели между собой неторопливый разговор.
– Вот и поженили мы своих детей, князь Роман, – тихо сказал Глеб Ростиславович, – теперь пора подумать о других. Твои сыновья, брат мой, как я вижу, сидят, словно в тени. Ты посадил их далеко от молодых – в середину дружинников! Аж за своим воеводой! А они уже давно годятся в женихи! Вон какая борода у княжича Михаила! Да и его младший брат Олег, того и смотри, как станет настоящим мужем… Что ж ты не женишь их?
– Да так вот, мой брат, получается, – ответил Роман Михайлович, – что мой Михаил уже переросток! Ему скоро будет двадцать лет! А жениться не хочет! Вот-де, говорит, посмотри на своего дядю, князя Андрея, тот вон в каком возрасте женился! А значит, и мне спешить нечего! Я сам найду себе невесту, батюшка, и тебе не стоит об этом беспокоиться! А того не хочет понять, что князь Андрей уже не первый раз женат и у него было столько жён, что мы сбились со счёта! Он впервые был обвенчан ещё ребенком!
– Думай, брат мой, и не особо доверяй словам своего сына! – усмехнулся Глеб Ростиславович. – В жилах молодого княжича кипит кровь! Небось, не одна уже прелестница провела с ним бессонную ночь! Мы ведь знаем, что ни один молодец не сможет прожить без жёнок! Вот окрутит его какая-нибудь прелестница, тогда будешь кусать локоть, да поздно! Жени побыстрей сыновей, брат мой, запомни мои слова! Вон, у многих русских князей есть дочери… Взять хоть бы Александра Ярославича…
– Сохрани, Господи, – перекрестился князь Роман. – Хоть и уважал я батюшку того суздальского князя, покойного Ярослава Всеволодыча, но его ссоры с моим отцом никогда не забуду! Пусть они оба были не во всём правы, но вот и погубили этим друг друга! Нет, этому не бывать: я не пойду с поклоном к князю Александру! Поищем невест у других князей!
– Смотри же, брат, – покачал головой смоленский князь. – Подумай над моими словами. Та вражда между вашими отцами – дело далёкого прошлого. Пора бы подумать о сегодняшнем дне! Пока твой сын сам не женился на жалкой простолюдинке!
– Тому не бывать! – бросил брянский князь. – Мой сын Михаил – неплохой воин. Я думаю, что и наследник из него получится достойный. Он не опозорит княжеской чести!
– Ну, что ж, брат, тебе решать, – пробормотал князь Глеб. – Однако ты только что говорил о свадьбе твоего черниговского дяди, великого князя Андрея. Значит, он решился-таки прервать своё вдовство на старости лет?
– Как-то ко мне приезжал посланец князя Василько Романыча, – сказал брянский князь. – Это его дочь вышла замуж за моего дядюшку, князя Андрея! Их свадьба была совсем недавно во Владимире-Волынском! Они и меня звали на тот свадебный пир, но я не поехал и отделался посылкой подарков. Мы не дружны с князем Андреем! Так уж повелось… И князь Андрей также поступил с моим приглашением на нашу свадьбу! Так вот тот посланник рассказал, что у них на свадьбе случилось одно происшествие. В самый разгар пира в княжеский терем прибыли посланники татарского темника Бурундая. Этот грозный полководец, заменивший по приказу ордынского царя наместника Куремсу, передал князю Васильку, чтобы тот явился к нему в стан, ибо в противном случае татары придут к нему сами! Тогда князь Василько отправился прямо со свадебного стола к татарскому воеводе. А с ним были сын моего тестя, князя Даниила, Лев,  и холмский епископ Иван. Они приехали в стан Бурундая под Шумск… А когда вошли к тому грозному темнику, тот громко обругал их! Он так всех напугал, особенно владыку Ивана, непривычного к жестоким словам! Бурундай тогда сказал им: – Если хотите иметь со мной мир, уничтожьте все ваши крепости! – Пришлось им подчиниться: князь Василько Романыч с племянником Львом отправились в города Владимир, Луцк, Кременец и другие, чтобы сжечь там все укрепления. Но князь Даниил не захотел губить свои города и ушёл к уграм, чтобы просить у них помощи. Уцелели только, да и то чудом, стены его столицы – Холма. Бояре Даниила отказались разрушать городскую крепость. Они, возмутившись, прогнали и князя Василька, и татарских послов. – Не пощадим себя за наш город, – сказали «старцы градские». – Пусть мы умрём, но стены не разрушим! Война так война! – Город спасло лишь то, что Бурундай был слишком занят другим делом: пошёл набегом на ляхов и литву! И вот посланник моего родственника, князя Василька Романыча, просил меня замолвить слово за него и его брата Даниила перед темником Бурундаем. Потому как тот грозный татарин очень меня хвалил перед ними, говоря, что я-де единственный русский, кого он уважает. Я ведь не один раз ходил с ним в набеги на Литву и часто пил с ним в его шатре кумыс… Но вот не знаю, смогу ли чем помочь моим родственникам? Может Бурундай послушает меня и пощадит этот Холм?
– Что ты, брат! – перекрестился Глеб Смоленский. – Этого не надо! Зачем тебе ссориться с тем страшным воеводой? Этот Бурундай не однажды разорял русские земли! Храни тебя, Господь, от гнева этого злодея!


Г   Л   А   В   А   1 9

Л Е Т О   К Н Я Ж Е С К О Й   С К О Р Б И

– Здравствуй, Улада! – громко сказал княжич Михаил, войдя в терем Ефима Добрыневича и увидев сидевшую за прялкой девушку. – Какая ты милая, настоящая красавица!
– Что ты, княжич! – улыбнулась девушка. – Я – простая девица, где мне до красавицы? Это ты, княжич, красивый молодец! Что же ты не женишься?
– А ты чего не выходишь замуж, Улада? – засмеялся княжеский сын. – Тебе, как я знаю, уже шестнадцать? Засиделась ты в девицах, Уладушка!
– Кому я нужна, бесприданница? – опустила голову девушка. – Да ещё рабыня… Я  твоя пленница, княжич, а не свободная девица… Разве ты забыл, как отнял меня у татар? Тебе и решать, за кого мне выходить замуж! Я вся в твоей воле! Если бы не ты, мы бы пропали с сестрицей в татарском плену!
– Ты не рабыня мне, – ласково молвил покрасневший от волнения княжич, – но моя сердечная любовь! Неужели ты думаешь, что я спас тебя тогда от татарской неволи просто так, случайно?
– Не знаю, – опустила голову девушка. – Я просто думаю, что ты пожалел нас с сестрицей и увёл от татар…
– Это не так, душа моя, – пробормотал княжич, склонившись к лицу девушки, – то моё сердце решило! Когда я увидел тебя в татарском стане привязанную арканом к телеге, я потерял с той поры душевный покой! Вот уже четыре года, как я думаю только о тебе! Но раньше я не мог тебе этого сказать… Ты же ведь живёшь в доме батюшкиного тиуна! А Ефим строг! Бережёт тебя от чужих глаз, как свою родную дочь! Никак не могу застать тебя одну! То девицы возле тебя собираются, то я ухожу с батюшкой в поход… Вот я и скрываю свою любовь от всех! Но у меня больше нет сил таиться от тебя!
– Что ты, княжич! – испугалась Улада. – Какая может у тебя быть любовь ко мне, простой девице? Я, правда, не дочь жалкого смерда, но литовского боярина, который хоть и русский человек, но давно уже служит Литве верой-правдой… Но сейчас я твоя пленница, княжич, а значит, ты волен поступать со мной так, как захочешь!
– Я не хочу навязывать тебе свою любовь, Уладушка, – тихо сказал княжич. – Если я тебе не по сердцу, тогда уйду, покорюсь твоему решению! Ну, скажи, душа моя, нравлюсь я тебе или безразличен, как чужой человек?
– Как же мне не любить тебя, княжич Михаил, – промолвила девушка, подняв голову и пристально вглядевшись своими большими зелёными глазами в лицо княжеского сына. – Но у меня даже нет мысли о возможности нашей любви! Вокруг тебя немало красных девиц! Получше меня! А ты – княжич, наследник славного удела! Тебе нужна не жалкая пленница, пусть и боярского рода, но настоящая княжна, чтобы не омрачить славу твоего княжеского рода случайной любовью!
– Что ты говоришь, любовь моя? – воскликнул княжич. – Разве ты можешь сравниться с другими девицами? Да любая княжна – сущая простушка против тебя! Ты у меня самая красивая и славная! Настоящая лебёдушка!
– Да и стара я уже для тебя, княжич, – усмехнулась Улада, покрасневшая от слов юноши. – Тебе нужна совсем молодая девица! Неужели на мне одной сошёлся клином белый свет? Подумай, княже… Вот и твой брат Олег зачастил в наш терем! Он всё поглядывает на Кветану, мою сестрицу! Даже батюшка Ефим Добрынич это заприметил… И так вот он покачал головой в осуждение!
– Братец Олег? – удивился княжич Михаил. – Неужели он у вас бывает?
– Я же сказала, что частенько, княжич, – вздохнула Улада. – Похоже, что твой брат влюбился  в мою сестру! А это, ох, не к добру!
– Да как же можно не влюбиться? – воскликнул в волнении княжеский наследник. – Вы обе такие красивые! Но ты намного милее! Но вот как это Олег… Он ничего не говорил мне!
– Уж не выдавай меня, княжич! – сказала, умоляюще, Улада. – Я не смогла это скрыть от тебя!
– Ладно, душа моя, пусть же мой брат любит Кветану, но и я не могу тебя не любить! – горячо молвил княжич, прижав руку к сердцу. – Вот потому я и не женился, Уладушка, уж больно ты запала в мою душу! Вот сегодня я опять всё думал о тебе. Скоро мой батюшка пойдёт в дальний поход и возьмёт меня с собой… Будет долгое расставание… Но я совсем не могу без тебя: моя душа зовёт тебя  к совместной жизни. Уж не томи меня, славная девица, да приблизь к себе хоть на чуточку!
– Хорошо, княжич, – смело сказала Улада, не отводя глаз от юноши. – Сегодня ночью, когда все девицы пойдут на Десну, чтобы бросать в реку цветы и говорить заветные слова, а молодцы начнут жечь костры, приходи к нам: мы почтим славного Бога Купалу. Вот мы с тобой и увидим, подходим ли мы друг другу… А если у нас всё получится в эту ночь, Купала примет наш дар – цветочные венки и наши пояса – и они не потонут, то мы с тобой узнаем, есть ли между нами, в самом деле, сердечная любовь, а не ложное наваждение! В день Купалы все легко узнают, кто искренен в своих словах и поступках, а кто лишь балуется…
– А где ты будешь, Уладушка? – спросил, повеселев, княжич, выпрямившись и глядя на стройную белокурую красавицу. – Где найти тебя в эту ночь?
– Приходи засветло за Петрову гору, прямо к роще, – тихо сказала Улада. – Там, под горой, стоит большой корявый дуб. Я буду ждать тебя там!
– А как же твоя сестра? Она тоже туда придёт? А мой брат Олег? И у них там свиданье? – покачал головой старший княжеский сын. – Мы с ними не встретимся?
– Нет, княжич, – улыбнулась девушка. – Кветана ещё не доросла до этих серьёзных игр. Это не для неё. А вот княжичу Олегу пора побывать на Купаловом веселье. Позови его туда! Пусть погуляет, порадуется. А может и найдёт себе там зазнобу… И получше Кветаны… Да и сам ты, княжич Михаил, посмотришь на наших брянских девиц и узнаешь, какая тебе по сердцу!
– Я уже знаю, – промолвил княжич, снова приходя в волнение. – Не надо мне равнять кого-то с тобой… Однако мой братец Олег не придёт на то веселье, как его не зови… Он больно набожен! Купала для него не Бог, а языческий бес!
– Господи, я слышу сверху шаги, княжич! – засуетилась, испугавшись, девушка. – Увидят нас тут с тобой в горнице и, неровён час, что подумают! Иди, княжич, и приходи к  тому дубу, о каком я тебе сказала. Никто нам не судья в Купалову ночь, это не здесь, среди белого дня… Хоть и называют наши попы и твой брат Олег этот великий день бесовским, но это – древний обычай русского народа! Мы тоже чтим его в Литве, и не только русские, но и литовцы!
– О, княжич Михаил! – воскликнула вдруг хозяйка Варвара, спустившаяся по лесенке в нижнюю горницу. – Здравствуй, молодец! С чем пожаловал? Ищешь моего супруга? Однако же, – она насмешливо поглядела на согнувшуюся за прялкой Уладу, – я тут вижу, что ты положил свой глаз на нашу красную девицу, Уладушку! Так, княжич?
– Здравствуй, Варвара Деяновна! – в смущении ответствовал княжич. – Я сюда зашёл, да всё никак…, – он замялся. – В самом деле, ваша девица хороша, как же её не заметить!
– Ладно, княжич! – рассмеялась Варвара. – Такие твои годы… Давно пора поглядывать на красных девиц! Авось, наконец, женишься и батюшку своего обрадуешь!
После обеденной трапезы княжич Михаил, отозвав в сторону своего брата Олега, похлопал его по плечу и сказал: – Ну, что, брат, а не пойти ли нам сегодня вечером на Десну и не поиграть ли с девицами в ночь на Купалов праздник?
– Что ты, брат, – перекрестился княжич Олег. – Только бесы и ведьмы веселятся в Иванову ночь! Отец Игнатий говорил, что этот день – богопротивный! Как не бьются наши священники, но всё никак не могут отучить простой люд от этого вредного обычая! К тому же, наш батюшка не хочет запрещать этот народный обряд! Отец Серапион рассказывал мне, что наш батюшка только смеялся, когда они просили запретить бесовские игры! – Зачем раздражать народ? – возражал он. – Весело людям, и пусть они любят друг друга так, как им хочется! Всё не запретишь!
– Ну, если сам наш батюшка не осуждает этот праздник, то почему бы нам с тобой не сходить ночью на реку и не полюбоваться красотой молодых девиц? – воскликнул княжич Михаил. – А что может быть красивей телесных девичьих прелестей? Разве не так?
– Не так, брат! – покачал головой княжич Олег. – Только один раз можно видеть девичью наготу – на брачной постели у своей невесты, данной Господом! Надо любить только одну, так установлено Христом-богом!
– Видишь, братец, какой ты у нас святоша! – улыбнулся княжич Михаил. – А сердце у тебя всё равно не каменное! Зачем же ты ходишь в терем Ефима и разговариваешь с девицей Кветаной?
– Узнал-таки, брат, о моей любви к той девице! – опустил голову княжич Олег, – Ну и пусть! Я, брат, люблю Кветану, – он поднял голову и пристально вгляделся в глаза княжича Михаила, – но люблю так, как следует любить по законам нашей православной веры! Я жду, когда батюшка с матушкой расслабятся и будут в хорошем расположении духа, а также, когда ты, мой старший брат, женишься… Я тогда упаду на колени перед ними и буду умолять их, чтобы разрешили нам пожениться! День и ночь я молюсь за это и, думаю, размягчу сердца наших любимых родителей. Ведь у них не камни, а горячие сердца! Вот разрешат они мне жениться на Кветанушке, я буду самым счастливым человеком! А на реку в эту Купалову ночь я не пойду! Это грех! И тебе не советую!
…Вечером княжич Михаил, одетый в лёгкую белоснежную рубаху и длинные серые штаны, вправленные в тонкие, козьей кожи, сапожки, обманув своих бдительных слуг-охранников, спустился, обогнув Петровскую церковь, вниз под гору к большому развесистому дубу. Солнце уже садилось, жара сухого июньского дня спадала. Пахло луговой травой и недалёкой рекой.
Михаил стоял под величественным деревом и вглядывался в ближайшую берёзовую рощу, располагавшуюся между горой и деснинским лугом. До него доносились какие-то голоса, из рощи вился дымок от костра, но лёгкий ветерок относил и шумы, и дым в сторону – к реке.
Неожиданно кто-то подбежал к княжичу сзади и закрыл руками его глаза. Почувствовав тонкий цветочный аромат, княжич поднял руки и схватил нежные девичьи ладони.
– Уладушка, – выдохнул он, – а я тебя жду…
– Я пришла, княжич, как мы условились. – тихо сказала девушка. – Пойдём же к молодцам и девицам да посмотрим их игры. Ох, уж будет весело! А теперь, надень! – Улада согнулась и подняла из травы большой цветочный венок. – Я сплела его из луговых цветов, также как все девицы для своих молодцев. И возьми эту берёзовую ветку!
– А надо ли, Уладушка? – заколебался княжич. – Я ведь княжеский сын… Разве это не позорно?
– Здесь нет ничего позорного, княжич, – улыбнулась Улада. – Не бывает ни князей ни простолюдинов в Купалову ночь. Здесь есть только волшебные чары и сладкая любовь. Если мы полюбим друг друга в эту ночь, тогда будет радостно и душе, и телу!
Они, взявшись за руки, перешли Большую Княжую дорогу и углубились в рощу, обходя белёсые деревья.
Уже совсем стемнело, когда они вышли на большую поляну, окружённую кустарником, в середине которой пылал, устремив языки ярко-красного пламени в небо, огромный костёр, вокруг которого сидели, обнявшись, молодцы с девицами и молча глядели на огонь. Они, казалось, не замечали  ни княжича, ни его девушку.
– Садись, княжич, – сказала Улада, когда они подошли ближе и указала рукой на свободное место у костра. – Смотри на огонь и думай. Авось, что надумаешь!
Княжич сел рядом с любимой девушкой и последовал её совету. Однако он ничего не увидел в пламени костра. Да и мысли княжича разбежались. Его охватило непонятное, небывалое волнение.
Тишина на поляне стояла недолго.
Вдруг кто-то крикнул: – А теперь, молодцы и красные девицы, давайте-ка споём песню во славу Купалы,  солнечного Бога наших предков!
Княжич посмотрел в ту сторону, откуда донёсся голос, и узнал в свете костра молодого дружинника его брата Олега.
– Да тут все молодцы моего брата! – воскликнул он. – Зря Олег не пошёл на этот праздник! Здесь же собрались одни свои! И совсем нет простолюдинов!
– Это так, княже, – кивнула головой Улада. – С нами только молодцы из дружинников и немного купеческих детей. Девицы, правда, есть из простонародья. Но для девиц в эту ночь нужна не знатность, а красота. Вот и выбирай, какая из них красивей!
– А где же собираются молодцы-простолюдины? – пробормотал княжич. – Разве чернь не чтит этот праздник Купалы, или он только для наших молодцев?
– Простой люд собирается подальше, – Улада показала рукой  в сторону Соловьиной Рощи. – Они там, в версте от нас…
В это время все сидевшие за костром дружно встали и, взявшись за руки, пошли хороводом вокруг пламени.
«Славься, славься ты, Красно Солнышко!
   Бог Купала, в ночь, разбуди же кровь,
   Чтобы засветло, Красно Солнышко,
   Мы проведали, что ты есть, любовь!» – пели молодцы и девицы. Княжич Михаил одной рукой держал ладонь своей Улады, а за его другую руку ухватилась какая-то незнакомая девушка. Пока они ходили вокруг костра, княжич успел увидеть лицо своей соседки и был поражен её красотой. Да и другие девушки, лица которых на мгновение высвечивались пламенем, вызывали удивление. – Откуда же взялись такие красавицы? – думал про себя княжич. – Неужели прятались по своим теремам?
Песня тянулась ещё долго, а пляска вокруг костра становилась утомительной.
Княжич вспотел и почувствовал сухость во рту. Жар костра, не замечаемый раньше, стал невыносим. Но вот плясавшие резко остановились.
– А теперь, молодцы и девицы! – прокричал кто-то звонким и чистым голосом. – Отдыхайте! И примите влагу, росу Купалову!
Незнакомая девушка, сидевшая рядом, передала княжичу большую серебряную чашу. – Пей, княжич, – ласково сказала она, – это – Купалово питьё!
Княжеский сын поднёс чашу ко рту и отхлебнул из неё. Ему понравилась горьковатая прохладная жидкость. Отпив несколько глотков, он почувствовал, как свежо и легко стало у него в груди, как исчезла жажда, а за спиной как будто выросли крылья.
– А теперь я, – промолвила Улада и, в свою очередь, сделав несколько глотков, передала чашу дальше по кругу.
– Все отведали Купалова зелья? – крикнул всё тот же молодец.
– Все! – закричали в ответ парни и девушки.
– Тогда давайте, очищайтесь от скверны! – громко сказал заводила. – Будем перепрыгивать через костёр! Но так, чтобы не коснуться огня! Начинайте, молодцы! Хватайте девиц за руки и вместе скачите!
И все стали прыгать с разбегу через костёр. Молодцы с весёлыми криками, а девицы – с визгом.
Княжич встал и потащил за собой Уладу. Они разбежались, перепрыгнули через огонь, но княжич, видимо, слишком далеко пролетел и, выпустив руку Улады, упал прямо на куст. Чьи-то мягкие, горячие руки обхватили его и прижали к себе. – Уладушка, – промолвил он, ощутив на своих губах нежные тёплые девичьи губы и теряя голову.
– Я – Рудена, княжич, – прошептала девушка. – Я уже давно по тебе истосковалась, любимый мой…
– Рудена? – пробормотал, приходя в себя, княжич. – Нет! Ты мне не нужна! Я пришёл сюда не из-за тебя! – Он вырвался из девичьих объятий, но попал в другие.
– А я – Мила, княжич, – проворковала другая девушка, прижимая к себе вырывавшегося княжеского сына. – Я тоже люблю тебя, славный молодец, без памяти!
Княжич Михаил едва освободился от окружавших его красавиц и вышел, обойдя кусты, на речной луг.
– Улада! Уладушка! – звал он в темноте свою девицу. – Где ты, солнышко моё красное?
– Тут я, свет мой, Михайлушка! – послышался вдруг неподалёку тихий, призывный голос. – Иди же сюда, мой милый друг!
Княжич пошёл на звуки дорогого голоса и приблизился прямо к реке.
– Где же ты, ладушка? – вновь позвал он.
– Я здесь! – отозвалась Улада. Теперь звук её голоса исходил со стороны песчаного берега Десны, освещённого горевшими факелами, которые держали в руках молодые парни.
Княжич побежал туда и, выскочив на песок, обомлел. В отблесках пламени прямо у воды стояли обнажённые девушки! Их было так много, и они были так прекрасны! Свет больших факелов, отражаясь в водах Десны, золотым туманом окутывал прелестниц.
– А вот и я, – сказала, улыбаясь и выходя из воды, нагая Улада. – Ну, что, княжич, любишь ты меня такой? Смотри, сколько вокруг тебя девиц!
– Нет, ладушка, – опустил голову княжич, – не нужны мне эти девицы, но лишь ты одна! Ты, только ты!
– Тогда бросай свой венок и пояс в реку, княжич, и пойдём туда, – девушка взяла его за руку. – Там есть для нас место на бархатном песке!
…Лишь когда встало солнце и осветило своими горячими лучами берега Десны, весёлая молодежь, утомившись, прекратила свои любовные игры…
Княжич Михаил проводил Уладу до терема княжеского тиуна. Подойдя к воротам, девушка слегка постучала по ним кулачком. На условный стук вышел слуга и впустил молодых внутрь.
– Ну, прощай, Уладушка, – сказал княжич, целуя девушку в губы. – Вечером встретимся!
– Прощай, милый друг! – ответила Улада, прижимаясь к молодцу.
Тиунов холоп стоял, остолбенев от изумления, и лишь тогда оживился, когда княжич вышел со двора. – Вот так дела! – тихонько сказал он, закрывая ворота.
…На следующий день сразу же после утренней трапезы княжич Михаил пошёл в отцовскую светлицу.
Князь Роман Михайлович сидел за своим столом в большом чёрном кресле, разбирая какие-то железные бляшки.
– Так, – говорил он сам себе, – вот эти пластины подойдут для брони, но тяжелы… А вот …как раз то, что надо!
– Батюшка, можно мне войти? – сказал княжич, хлопнув за собой дверью.
– А, Михалко, – улыбнулся князь Роман, – заходи, сынок! Я сам хотел с тобой сегодня поговорить…о твоей женитьбе!
– Неужели, батюшка? – удивился наследник. – А я  сам иду к тебе с этим же!
– Ну, тогда говори, сынок, – молвил озадаченный князь. – Что ты об этом надумал?
– Я не буду долго тянуть с этим, батюшка, и сразу скажу всё, – ответствовал Михаил. – Я тут полюбил одну девицу…Уладу! Ну, мы и сошлись с ней в Купалову ночь на Десне! И так крепко полюбили друг друга, как только могут любить дорогие супруги! Потому я прошу твоего согласия, батюшка, на мою свадьбу с этой Уладушкой! Заранее говорю, что я очень люблю её и никогда никого не смогу так полюбить! И на этом стою твёрдо! Будь мягок сердцем, батюшка, пожалей нас, дай своё согласие на эту женитьбу!
Князь Роман долго молчал, то краснея лицом, то бледнея. Наконец, он успокоился и тихо сказал: – Не бывает, сынок, так, чтобы княжич женился на простолюдинке! Что ты умыкнул у реки девицу – не беда… Это древний дедовский обычай! Если эта девица тебе приглянулась, то и живи с ней, как с любовницей, хоть всю жизнь! Но о венчанье и не думай! Кто она? Рабыня! Это же подарок грозного воеводы Бурундая! Неужели забыл?
– Нет, батюшка, – покачал головой княжич. – Этот татарский воевода тогда сказал, что у девиц нет ни народа, ни племени, ни богатства, ни бедности, и что сам татарский царь может жениться даже на рабыне, если полюбит её! Лишь бы была на то его воля!
– Ишь ты, царём себя возомнил! – рассердился Роман Михайлович. – Но этот царь – татарин! Хочешь жить по-татарски? Или ты не русский?
– А что, по-татарски? – возразил княжич. – Татары – это славный и достойный народ! Вот и нас покорили! Нам надо учиться их порядкам! Пусть у них не всё ладно с верой, но в женитьбе они совершенно правы: если тебе по душе девица – веди её под венец! А зачем мне такая жена, если на неё не поднимается мужской корень?
– Ах ты, бессовестный! – вскричал, выходя из себя, князь Роман. – Ты хочешь опозорить нас? Забыл, что мы – князья!?
– Об этом помню, батюшка! – смело сказал княжич. – Если мы князья, а не безвольные рабы, то тогда вправе сами выбирать себе супругу! Зачем мне иначе княжеский венец?
– Что? – вздрогнул брянский князь. – Ты думаешь, что говоришь, сынок? Зачем нам княжеский венец? Вот тебе моё последнее слово: забудь о своей Уладе как венчанной жене! Этой женитьбы не будет, как не крути! А теперь, сынок, – добавил он, смягчившись, – подумай над моими словами и положись во всём на своих родителей. Будем искать тебе невесту у самых видных князей! Я сам всё сделаю уже в этом году! Понял? – Княжич молчал. – А теперь готовься-ка лучше к походу! Скоро опять пойдём на Литву с князем Василько Романычем.  Вот и повыветрится тогда вся твоя дурь, понял?
– Что ж, батюшка, – покачал головой княжич Михаил, – я всё понял. Однако я не буду женихом какой-нибудь княжны-коровищи! Это я тебе обещаю! Прошу тебя в последний раз! Прошу от всей души, тяжело страдая от сердечной боли: разреши мне, батюшка, жениться на моей Уладе!
– Нет! – крикнул рассерженный князь и ударил кулаком по столу. – Хватит об этом! Я не дам тебе на это благословения! Ступай!
Княжич опустил голову и медленно пошёл к выходу. Приблизившись к двери, он обернулся и пристально посмотрел на отца. Роман Михайлович почувствовал, как что-то в его груди оборвалось. Стало душно и тоскливо. Хлопнула дверь, и строптивый княжич скрылся в тёмном простенке…
На другой день наследник князя Романа куда-то запропастился. Хватились его только в полдень, когда князь созывал всех своих бояр на совет.
– Батюшка Романушка, – вбежала в светлицу княгиня, – пропал наш Михайлушка! Я заподозрила неладное, когда он не вышел к утренней трапезе… Ты тогда сказал, что пусть-де подуется, но поумнеет! Что случилось, Роман?
Князь вкратце рассказал жене о своём разговоре с сыном.
Выслушав супруга, княгиня послала за Уладой. Но и её нигде не нашли.
Тут уж князь и княгиня разволновались не на шутку!
– Эй, Ермила! – крикнул Роман Михайлович. – Беги скорей за отцом Игнатием! Будем держать с ним совет!
Отец Игнатий явился вместе с отцом Серапионом, и они, усевшись на скамью напротив княжеского стола, выслушали подробный рассказ князя о его разговоре с княжичем Михаилом и об исчезновении последнего. Княгиня стояла около мужа и вытирала большим цветастым платком слёзы с лица.
– Шла бы ты, матушка, к себе, – промолвил, закончив свою речь, Роман Михайлович. – Мы сами тут во всём разберёмся и найдём нашего сына…
– Ладно, Романушка, – кивнула головой княгиня и тихонько удалилась.
– Так, княже, – сказал отец Игнатий, – нерадостно твоё повествование! Твой наследник стал горд и непослушен! Видно плохо его учили!
– Княжич подходил ко мне вчера и спрашивал, а не могу ли я обвенчать его с какой-то девицей…из простолюдинок, – промолвил вдруг отец Серапион. – Ну, а я ему сказал, что это дело так не делается. Молодых надо венчать в церкви при стечении народа и что на это обязательно нужно согласие батюшки и матушки жениха. Какая может быть женитьба без родительского благословения? Но княжич меня озадачил, сказав: – Но если мой батюшка не согласен, значит, мне так и жить без венчания, в срамоте и распутстве? – На это я возразил: – А ты сходи к отцу Игнатию и поговори с ним об этом! Он очень учён в таких трудных делах! Я думаю, что отец Игнатий найдёт выход из этого непростого положения! – Но княжич со мной не согласился и сказал, что отец Игнатий во всём согласен с его батюшкой, князем, и не поддержит строптивого сына. Потом княжич спросил, хорошо ли я знаю нынешнего черниговского владыку. Может он разрешит эту свадьбу? Ну, я ему разъяснил, что епископ Захария, сменивший пять лет тому назад почившего отца Порфирия, вряд ли будет согласен с желанием непокорного княжеского сына! Тогда княжич снова спросил, а если ему разрешит жениться сам великий князь Андрей Всеволодыч? Ну, тут я уж совсем возмутился! Разве можно перечить воле своего батюшки?! Да ещё обращаться к его старшему князю?! Я строго осудил слова княжича и потребовал от него нужного покаяния! Однако он лишь посмеялся над моими словами и ушёл!
Священник замолчал и опустил голову. В светлице долго стояла тишина.
– Ладно. Понадеемся, что Михаил не поехал к моему недругу, – промолвил, наконец, бледный от гнева Роман Михайлович. – Пошлём людей в окрест и разыщем этого строптивца!
– Не огорчайся, княже, – тихо сказал отец Игнатий. – Что поделаешь: молодо-зелено! Чего у них, молодых, только не бывает в голове!
Прошёл день, другой, а за ними и неделя. В начале июля в Брянск прискакали посланники волынского князя Василия Романовича. Брянский князь сразу же принял их в своей большой светлице. После обмена приветствиями, он усадил двоих рослых  широкоплечих дружинников на одну скамью со своими боярами и сразу же спросил: – Вы ехали через Чернигов?
– Да, княже, – ответил старший посланник, – мы были в Чернигове. Повидали великого князя Андрея. Он прислал тебе привет…
– А больше он ничего не передавал мне? – перебил посланника Роман Михайлович. – Вы там не видели моего сына Михаила?
– Нет, княже, мы не видели там твоего сына, и князь Андрей больше ничего нам не передавал, – ответил второй посланник. – Мы приехали к тебе, как бы это спокойно сказать, со скорбной и горькой вестью, пришедшей из далёкой Угории. Умер твой брат, великий бан Словении, дюк и император Болгарии, король Мазовии, Ростислав Михалыч!
– Братец Ростислав! – вздрогнул князь Роман и опустил голову. Перед его глазами встало красивое лицо молодого княжича Ростислава, гордо сидящего на вороном коне. – Мои бояре и гости-посланники! – сказал он хриплым, не своим голосом. – Идите пока в трапезную и подождите меня там!
Когда княжеская светлица опустела, Роман Михайлович положил голову на ладони и горько, безутешно заплакал. Он долго сидел, глядя перед собой мутными глазами, скорбя и страдая.
– Вот и ушёл ты от нас в недалёкий мир, брат Ростислав, гордость нашего рода… И ты, сынок, тоже от меня уходишь! – громко сказал он самому себе и встал. – Что ж, видно так угодно Господу!
В это время в дверь робко постучал княжеский слуга.
– Войди, Ерко, – сказал, успокоившись, князь Роман и вновь уселся в своё кресло. – Что там ещё приключилось?
– Тут, княже, – быстро ответил юноша, – я узнал о твоём сыне, княжиче Михаиле!
– Ну, так говори же! – встрепенулся Роман Михайлович.
– Это узнал мой брат от красной девицы, подружки той Улады…, – начал сбивчиво бормотать растерянный княжеской резкостью Ерко.
– Где же он? Говори! – вскричал в нетерпении князь.
– В лесной сторожке, княже… Со своей любовницей!
– Ну, что ж, – вздохнул с облегчением князь, – пусть тогда побалует! А там посмотрим… Да позови-ка, Ерко, побыстрей отца Игнатия.


Г   Л   А   В   А   20

Г  И  Б  Е  Л  Ь    В  Е  Л  И  К  О  Г  О    О  Б  Ъ  Е  Д  И  Н  И  Т  Е  Л  Я

Декабрь 1263 года был особенно суровым. Несмотря на обильные снега, мороз не ослабевал, а с сильными ветрами только крепчал.
– И зачем великий князь собирает нас в такой холод? – возмущался племянник Миндовга Литовского, князь Тевтилла, кутаясь в толстую медвежью шубу. – Неужели что-то случилось? Может опять война? Как ты думаешь, брат?
– Не знаю, что заставило нашего дядюшку собрать общий съезд, – ответил князь Эдивид, покачиваясь в седле рядом с братом. – Видно опять крестоносные рыцари угрожают землям нашей Литвы? Если эти немцы вздумают напасть на нас в эту суровую зиму, не миновать беды! Мы совсем не готовы к отражению лютого врага!
– Ну, уж не думаю, что немцы пойдут на нас в такой холод! – буркнул князь Тевтилла. – Вот уже год, как мы замирили этих злодеев! Тот наш поход был славным и успешным. Это хорошо, что князь Миндовгас заключил союз с русским князем Александром против крестоносцев! Как ты знаешь, я сам ходил в том году на немецкий город Юрьев с сыном князя Александра – Дмитрием Новгородским. Там были и другие родственники князя Александра Суздальского: его брат Ярослав Тверской, зять Константин Ростиславич и лучшие суздальские воеводы. Мы показали немцам, где раки зимуют! Мы быстро, почти без осады, взяли Юрьев. Немцы не ожидали нас и не успели подготовиться. Благодаря этому мы захватили богатую добычу! А когда рыцари опомнились и попытались отразить наш набег, мы разгромили их в двух жестоких битвах и заставили показать свои спины! Я не думаю, что немцы смогут начать новую войну после такого разгрома! Да ещё зимой! Нет, не для того созвал нас князь Миндовгас!
– А может нам грозит войной князь Даниил? Или его братец князь Василько Волынский? – задумчиво промолвил Эдивид. – Они не слабее тех немцев и не раз уже громили наши земли! А в прошлом году князь Василько наголову разбил войска князя Миндовгаса! И его родственник, брянский князь Роман, тоже доставил немало хлопот нашим воинам! Оба этих русских князя  – Василько и Роман – сущее бедствие для несчастной Литвы!
– Если бы не крестоносцы, – пробормотал Тевтилла, – мы смогли бы достойно встретить и тех князей, и сыновей Даниила Галицкого!
– Ладно, хоть успокоили сына Даниила, Шварна, – усмехнулся Эдивид. – Вовремя  Войшелкас выдал за него свою сестрицу! Хитёр этот сын Миндовгаса, хоть и ушёл в монастырь, чтобы замолить свои грехи! Такой стал святоша! Зато вот примирил Миндовгаса хоть с одним сыном короля Даниила!
– Однако зря наш дядюшка поссорился с этим Даниилом! – пробормотал Тевтилла.– Разве он не знал о его силе? А ведь Даниил – наш родич, а не Миндовгаса! Разве не наша сестрица – супруга короля Даниила? Помнишь, как мы спасались у этого русского короля от гнева Миндовгаса? Ведь Даниил был нашей защитой, и мы гостили у него не один день: пребывали при дворе галицкого короля в почёте и славе!
– Князь Миндовгас поссорил нас с Даниилом Галицким! – укоризненно покачал головой Эдивид. – Зря ты, брат, пошёл тогда на его сына, князя Романа! Зачем ты взял его в плен?
– А куда было деваться? – развёл руки Тевтилла. – Тогда ко мне пришёл сын Миндовгаса Войшелкас и потребовал, чтобы я вместе с ним напал на Романа Данилыча. Мы тогда были в дружбе с дядюшкой. Ведь помирились! Как же было не подчиниться?
– Ну, вот, а князь Роман Данилыч уже три года сидит, как пленник, в темнице Миндовгаса! – бросил Эдивид. – Поговаривают, что Миндовгас держит его в холоде и голоде! Они так доведут до смерти несчастного князя! А это обещает вечную вражду с королём Даниилом!
– Разве ты не знаешь, что князь Роман, сын Даниила, был взят в плен в отместку за татарский набег на наши земли! – возразил Тевтилла. – Там с татарами шли и русские! Князь Миндовгас узнал, что родственник Даниила, брянский князь Роман, многократно ходил с татарами в походы на наши земли! А уже потом на нас напал Василько Волынский и опять с тем брянским князем!
– Ну, Василько начал войну уже после того как ты захватил в плен Романа Данилыча, его племянника! Это тоже была месть! – молвил осуждающе Эдивид. – Вот получается, как ты отплатил Даниилу за гостеприимство! Как теперь там живёт наша сестра, супруга короля Даниила? Любит ли её этот старик? А может она пребывает из-за нас, её братьев, в печали и немилости?
– Князь Тевтилла! – раздался вдруг резкий громкий окрик. Перед братьями-князьями показался выскочивший из густого снегопада рослый конный воин. – Мы подходим к Кернову! Вон, уже видны крепостные башни!
– Ну, и ладно! – улыбнулся Тевтилла. – Слава богам: мы приехали!
– Вот мы и скоротали свой путь за уместным разговором, – кивнул головой Эдивид. – Пора бы погреться: нынче такой холод!
…Великий князь Миндовг хорошо подготовился к встрече знатных литовцев.
Гостей ожидали отменно прогретые большие бревенчатые избы: не одну охапку дров сожгли в этот день слуги великого князя.
Совещание литовской знати прошло в большом трапезном зале великокняжеского терема. Сначала литовские князья и их приближённые, заняв свои места на скамьях, располагавшихся по обеим сторонам длинного стола, уставленного всяческой снедью и винами, отобедали вместе с великим князем Миндовгом, сидевшим во главе стола в большом кресле, обитом чёрным бархатом. А после того как слуги унесли пустые тарелки, блюда и кувшины, князь Миндовг, отпив из большой серебряной чаши несколько глотков вина, как это делали русские князья, передал братину по кругу.
– А теперь, лучшие люди Литвы, – громко сказал он, озирая собрание, – поговорим о деле, из-за которого я собрал вас. Я назначил не самое удобное время, мои верные родственники и друзья, но ничего другого нам не осталось! Наши дела сейчас идут не совсем так, как хотелось бы! До нас дошло одно очень тяжёлое известие – двадцать дней тому назад скончался русский князь Александр Ярославич! Вот вы думаете, а кто нам этот русский князь? Однако я знаю истину! Я с такими трудами добился союза с этим именитым русским! Мы – враги татар, а русские – их данники! И, тем не менее, у нас была дружба с Александром Суздальским! Мы вместе с его людьми ходили в походы на крестоносцев все последние годы… И вот этот русский князь мёртв… Не помог ему ихний Бог! И умер ещё не стариком… Видите, что такое христианство! Их Бог не защитил русскую землю от татар, не дал их князю долгой и спокойной жизни! А мы потеряли такого сильного союзника! Что же теперь делать? С одной стороны лезут немцы, с другой – озлоблённый король Даниил, с третьей – татары… А если мы не сумеем сохранить дружбу с наследниками князя Александра, то на нас полезут враги с четвёртой стороны! Я также хочу сообщить вам, мои знатные гости, ещё одну печальную новость: в моей темнице умер князь Роман, сын короля Даниила! Теперь нет надежды на мир с этим русским властелином! Хоть этот страшный король старый и слепой, но войны с ним всегда тяжелы! Не сам король, так его братец, князь Василько Волынский с полками всей галицкой и холмской земли, будет не один раз угрожать священной литовской земле! Они умеют воевать! Вы все помните сражение с князем Василько в прошлом году у нашего города Небла? Как вы знаете, я тогда послал на русских два больших отряда, чтобы покарать их за совместный с татарами набег. И тот поход наших воинов был весьма опустошительным! Вот если бы не оплошность наших военачальников – мир их праху – русские получили бы жестокий урок! Но, как я сказал, у наших воинов не всё получилось… Там, у Небла, полки князя Василька догнали один наш отряд, который, отягощённый добычей, медленно шёл к своему городу. Когда наши воины увидели неприятеля, они остановились у озера и, не желая отдавать врагам пленников и добычу, сели, как у нас принято, в три ряда за щитами, надеясь отбиться. Это была жестокая ошибка! Если у вас есть силы – сражайтесь! А если нет сил – отходите! Ведь под носом был свой  город с крепостью! Чего бы там не отсидеться? Вот пошёл бы князь Василько на наш город с осадой и поломал бы свои волчьи зубы о дубовые стены… Но нет, сели за щиты! Тогда Василько начал рукопашное сражение и безжалостно перебил весь наш отряд! Лишь немногие утонули в озере. И вот остались одни трупы, к всеобщему позору, раздетые, без доспехов и оружия! Русские захватили всё! Также оплошал и другой отряд. И хоть наши воины отчаянно сражались, русские победили. На этот раз праздновал победу злокозненный князь Роман Брянский! Там случилась ещё одна большая оплошность. Нельзя было разделять войско, следовало идти всем вместе! Русские нас легко разбили поодиночке! Мне особенно досадно за второй, самый сильный отряд! Хоть тот Роман Брянский и не был так жесток, как князь Василько, но он, увы нам, умел сражаться! Как я потом узнал, у того Романа Брянского было едва ли не в два раза меньше воинов, чем у нас! И те русские сражались намного отчаяннее, чем волынцы! Наши уцелевшие воины потом говорили, что было просто невозможно удержать их! Ох, и крепко досадил мне этот брянский князь! Я слышал и раньше, что он едва ли не каждый год совершает набеги на наши земли то с татарами, то с королём Даниилом, то с Васильком Волынским! И в этом году он побывал в наших пределах! Пусть в этот раз брянские воины не разрушили наших городов, но, тем не менее, они разграбили наши волости! И  воинов моих изрядно потрепали… Они положили почти два полка моего воеводы Антанаса под Новогродком! А это, словно наказание богов, мои самые лучшие воины! Увы, нам! Кто такой этот Роман? Мы раньше ничего о нём не знали! Десять дней тому назад ко мне приехал один человек, бежавший из брянских земель. Он был пленником этого злобного князя Романа! Вот я подумал и решил, что вам нужно его выслушать. Ну-ка, сумел, да ещё зимой, сбежать из вражеского плена! Как вы, не хотите увидеть этого смельчака?
– Хотим! Пусть нам расскажет всё! – закричали сидевшие за столом вельможи.
– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши князь Миндовг. – Введите Болеслава!
В трапезную вошёл высокий широкоплечий мужик с большой окладистой бородой. Если бы не короткий литовский кафтан и узкие с вытянутыми носками сапоги, его можно было бы принять за русского. Болеслав подошел к столу и, остановившись прямо напротив великокняжеского кресла между скамьями литовской знати, низко всем поклонился.
– Говори, Болеслав! – потребовал князь Миндовг.
– Великий князь! – склонил голову пришедший. – Я подробно рассказал тебе и твоим людям всё о брянском князе. Пусть князья спрашивают, что они хотят знать, а я отвечу.
– Спросите же, друзья мои, этого молодца, не скрывайте своего любопытства, чтобы  не упустить никакой мелочи! – молвил князь Миндовг.
– Кто ты такой и как попал в плен? – громко спросил жмудский князь Тренята. – Что ты делал у брянского князя?
– Я был вольным человеком, княже, и жил в Волковыйске, занимаясь ремеслом, – ответил бывший пленник. Да вот, четыре года тому назад я отлучился по своим делам и попал под набег брянских воинов. Ну, те отвезли меня в свой Брянск. Я там был конюшим холопом у самого князя Романа. Не могу сказать, что мне плохо жилось, я не знал голода, но мной овладела тоска по родной земле и своему городу. И я решил бежать. Однако в тёплое время побег был невозможен, и пришлось уходить зимой… Я прихватил двух княжеских коней… Люди князя Романа стали доверять мне и почти не следили за мной. Вот я как-то вечером и сбежал.
– И не побоялся темноты? – воскликнул в изумлении воевода Антанас. – Это же лесная земля! А вдруг бы напали волки или разбойники?
– Меня хранили боги, славный воин, и знание дороги, – ответил Болеслав. – Я не зря пробыл в русском плену! Я узнал всё: как и куда ведут дороги, в какую страну. Хоть сам я и литовец, но по-русски говорю давно. Ведь Волковыйск – русский город, пребывающий в составе Литвы. А в Брянске я научился говорить ещё лучше! Когда я встречался с русскими по дороге, я говорил им, что еду в Литву по приказу князя Романа Михалыча, чтобы говорить с великим литовским князем. Поэтому мне никто не препятствовал, а где и помогали. Так я за два дня добрался до Кернова. Лишь пересаживался в пути с одной лошади на другую.
– А далеко ли до Брянска? – вопросил князь Эдивид. – Если ты доехал до нас за два дня, то, я думаю, Брянск достаточно близко от нас?
– Да, это так, – сказал бывший брянский конюх. – Но большое войско так быстро не проведёшь… Зимой довольно холодно. А когда тепло, там мешают болота, озёра, реки и всякая грязь… Тогда ещё хуже! Но я всё-таки считаю, что за три дня можно добраться до этого города!
– А Брянск – большой город? – подал голос князь Тевтилла. – И что нам даст поход на брянского князя? Будет ли добыча? Или какой-нибудь доход? Окупится ли эта возможная затея?
– Я уверен, что окупится, знатный господин, – махнул рукой Болеслав. – В казне у князя Романа хранятся несметные богатства! Там столько бочек только одного серебра! Да разных мехов не одна сотня сороков! Брянский князь богаче всех русских князей! Ведь татары не разорили его земель. Побоялись глухих лесов и болот.
– Ну, уж мы-то не побоимся! – усмехнулся великий князь Миндовг.
– А что ты можешь сказать о самом князе Романе? – спросил доселе молчавший и мрачный нальшанский князь Довмонт. – Как он выглядит?
– Ну, все русские князья внешне очень похожи друг на друга, – покачал головой Болеслав, – и они на голову выше своих самых рослых слуг.
– Мы видели этого князя Романа, – перебил его воевода Антанас. – Даже сидели с ним вместе за столом, когда мирились с королём Даниилом. Ты нам лучше скажи, каков этот князь в мирной жизни, какая у него семья, умеет ли он править своей землёй?
– А в жизни, – задумчиво сказал Болеслав, – этот князь очень умён! Его порядки – строгие, но справедливые. Народ всего княжества очень любит и почитает его. По праздникам он ходит в церковь. Очень уважает попов! Брянские попы очень часто заседают на его советах. А один поп, по имени Игнатий, очень умный человек, настоящий учёный – княжеский советник. Он такой же умный среди попов, как князь Роман Брянский среди русских князей! Брянский князь, к тому же, очень строг. Он жестоко наказывает преступников, но смерти их не предаёт. Правда, злодеи надолго попадают в княжескую темницу. А князь не желает кормить их даром, требуя, чтобы они сами зарабатывали себе на пропитание. Вот княжеские слуги и обеспечивают их работой… Чем больше преступление, тем дольше срок княжеских работ! А убежать из темницы невозможно: там опытная охрана – побежишь, получишь в спину стрелу или копьё – тут не шути! Простолюдины уважают его за эту строгость! Все знают, что князь просто так не покарает! Неважно, боярин ты или слуга, всякий будет наказан! В прошлом году этот князь Роман жестоко покарал даже своего родного сына, прямого наследника, княжича Михаила! Тот княжич не подчинился воле своего родителя и связался с любовницей-простолюдинкой из пленных литовок! И отказался от отцовского совета жениться на благородной княжне! Вот и живёт до сих пор в грехе с той девицей в мужицкой избе, как последний смерд! Князь же Роман терпеливо дожидался, когда его наследник натешится, а потом строго спросил у него: готов ли он исполнить отцовскую волю? Но строптивец не только не раскаялся в своём проступке, но даже потребовал венчания с любовницей! Князь Роман строго осудил его…
– Как, неужели казнил?! – выкрикнул кто-то в изумлении.
– Ну, не казнил, – промолвил Болеслав, – но жестоко наказал! Дал ему один год на раздумье и пока отрешил от наследства. Но если не раздумает и не согласится на отцовское сватовство за благородную девицу, тогда вовсе будет лишён права на княжеский стол! Видимо, так и будет! Этот князь суров и непреклонен!
– Да, этот брянский князь не прост! – пробормотал воевода Антанас. – Такой враг очень опасен!  Он не только смел, горяч и жесток в сражении, но суров в мирной жизни! С таким нужно либо дружить, либо смертельно враждовать!
– Это так! – привстал в своём кресле великий князь Миндовг. – Пора нам покончить с этим опасным врагом! Как вы думаете, друзья мои?
– Надо покончить, великий князь! – промолвил с мрачной улыбкой князь Довмонт и пристально посмотрел на Миндовга. Тот отвёл глаза в сторону и деланно улыбнулся. – Что ж, тогда будем готовиться к походу! – сказал он, вставая. – Я хотел бы, чтобы мы выступили со всем нашим воинством в эту зиму!
– Правильно, великий князь! – поддержал его князь Тевтилла. – Но только в конце зимы. Сейчас слишком холодно, и наши люди непривычны сражаться в такую погоду!
– Послушай, Болеслав, а если мы пойдём на Брянск в январе? – вопросил князь Миндовг, устремив взгляд на бывшего русского пленника. – Будет ли это удобно для успешного похода?
– Однако же, великий князь, – молвил Болеслав, – а не лучше бы пойти на русских где-нибудь к их Новому году? Как я слышал, князь Роман готовится к свадьбе своей дочери. Правда, я не знаю, кто её жених. Говорили, что он, якобы, сын князя Василька Волынского… Свадьба будет в первый месяц весны, по-русски, март. Они ведут начало каждого года с марта… И свадьбы русских князей очень долго играются! Дня по три, а то и больше! Так что нам лучше всего пойти на них в конце месяца, называемого у нас лютым, или, по-русски, февралём.
– Что ж, Болеслав, твой совет очень полезен! – обрадовался Миндовг. – Как, друзья мои, вы согласны со словами, умудренными жизнью?
– Да, великий князь, согласны! – хором прокричали собравшиеся…
Два дня пробыли знатные литовские люди в городе великого князя. Договорились обо всём: и о числе своих войск, и о месте сбора, и о порядке следования. А затем все разъехались по своим уделам и землям.
…В конце февраля великий князь Миндовг собрал поутру все свои войска и произвёл общий смотр.
– Посылаю всю свою силу за Днепр, на Романа Брянского! – торжественно провозгласил он со ступенек своего терема. – И назначаю полководцем моего славного воеводу Антанаса! Готовы ли вы повиноваться ему?
– Готовы! – дружно выкрикнули литовские князья.
– А где же жмудский князь Тренятас? – вопросил вдруг князь Миндовг, осмотрев выстроившиеся перед ним полки. – Почему нет ни  его самого, ни его войска?
– А этот князь соединится с твоим воинством по дороге, – ответствовал стоявший во главе третьего полка нальшанский князь Довмонт. – Он велел мне передать, что ему так удобней сберечь силы и припасы.
– Ну, что ж, тогда хорошо! – улыбнулся великий князь Миндовг. – Вперёд же, мои воины! Да пошлют нам боги победу, а брянскому князю Роману – разгром и позорный плен!
– Воины! – привстал в седле воевода Антанас. – Наступил священный час: наше славное воинство готово покарать лютого и беспощадного врага! Так не опозорим наших славных знамён! Вперёд, в поход, отважные воины!
…Ночью князю Миндовгу не спалось. Рядом тихонько сопела его новая, нежная и покорная жена.
Великий литовский князь почему-то вспомнил всю свою прошлую жизнь. Кто он был, и кем теперь стал? Его родители вышли из небогатых, пусть и знатных, литовцев. Что было за душой у его отца? Лишь частица поросшей лесами Аукштайтии. Князёк Миндовг, унаследовав клочок земли, превратил его в целое государство. Объединив под своим началом все литовские земли, он вскоре потеснил и русских, включив в состав Литвы целый ряд западных русских городов.
Чего ему только не пришлось пережить, на какие только хитрости он не шёл для достижения своих целей! Как нелегко далось ему объединение Литвы!
С ним ожесточённо боролись не только иноземцы, но и свои собственные князья.
В 1244 году Миндовг начал войну с крестоносным Орденом, стремясь остановить немецких завоевателей в их натиске на восток. Но хитроумные немцы вступили в сговор с литовской знатью и нанесли ему поражение. Тогда Миндовг, сделав вид, что раскаялся в своей вражде с немцами, объявил им, что принимает католическую веру. В 1251 году он крестился по римскому обряду и вскоре получил от римского папы королевский титул. Затем, добившись от немцев прекращения военных действий, Миндовг помирился с Даниилом Галицким, выдав свою дочь за его сына Шварна, и установил дружеские связи с великим суздальским князем Александром Ярославовичем.
Набравшись сил, великий литовский князь вновь бросил вызов крестоносному воинству. В 1260 году литовское войско под его предводительством наголову разгромило объединённые силы Ливонского и Тевтонского Орденов, а также их союзников при озере Дурбе. Теперь уже князь Миндовг не нуждался в поддержке римского папы. И он отрёкся от католичества, вернувшись в лоно своего многобожия.
В 1262 году умерла любимая жена Миндовга, женщина необычайной красоты, ума, доброты и кротости. Безутешный великий князь послал своего человека к младшей сестре покойной, жене нальшанского князя Довмонта, прося её приехать, чтобы поплакаться над умершей. Когда же та к нему приехала, Миндовг сказал, что покойная сестра завещала ей выйти замуж за него, чтобы «другая супруга не мучила её детей». Жена князя Довмонта не долго спорила и, наконец, согласилась.
И вот теперь она лежала рядом со своим новым мужем и спокойно спала.
– Всё же Довмонтас не простил меня, – думал князь Миндовг, вспоминая мрачное лицо и злой взгляд нальшанского князя. – Как же он будет воевать с брянским князем? Не станет ли изменником? Однако в это не верится… Он не настолько глуп… Впрочем, никуда он не денется, – пришла ему в голову утешительная мысль. – Рано или поздно найдёт себе другую жену и смирится со своей долей!
Великий князь Литовский зевнул, повернулся на другой бок и вскоре громко захрапел. Этот сон оказался для него последним. Длинная серая тень неожиданно склонилась над спящим и с силой обрушила на него огромный боевой топор.
С визгом и пронзительным криком подскочила на кровати новая жена Миндовга, облитая горячей кровью.
– Тихо, жёнушка, не верещи! – громко сказал князь Довмонт, отбросив в сторону орудие смерти. – Жизнь ему уже не вернёшь! Собирай-ка лучше свои пожитки и готовься к отъезду домой! Мне здесь больше ничего не нужно. Только ты одна!
– Ах ты, убийца, жестокий разбойник! – вскричала напуганная, разъярившаяся женщина. – Зачем ты, злодей, убил моего любимого супруга? Разве можно сравнить тебя с Миндовгасом!? Я пошла за него по доброй воле и влюбилась в него всем сердцем! Ты слышишь, жестокий убийца?!
– Что? – пробормотал в изумлении князь Довмонт. – Это такие слова за мою горячую любовь?! Я из-за тебя влез по самые уши в бесстыдную ложь!  Я обманул воеводу Антанаса, убедив его, что мне была предсказана волхвами гибель, если я пойду на Романа Брянского!   И вот я вернулся! А ты?!
– Значит, ты ещё и лжец, презренный Довмонтас! – усмехнулась всё ещё не пришедшая в себя великокняжеская супруга. – Запомни же, разбойник, теперь я не буду твоей супругой!
– Ах ты, сука! – заскрежетал зубами разгневанный нальшанский князь. – Ты ещё  смеяться!? – И он вновь поднял свой тяжёлый топор.
– Что, подлый Довмонтас? – смело сказала молодая литовка. – Неужели ты думаешь, что я упаду перед тобой на колени? Или буду умолять тебя, разбойника, о жизни с тобой?! Да лучше смерть, чем…
Тут она рухнула наземь, обливаясь кровью. Отрубленная женская голова с глухим стуком ударилась о пол и покатилась, мигая глазами и беззвучно ворочая языком, как будто пытаясь произнести слова проклятия.
– А вот и я! – сказал вдруг вошедший со свечой в руке жмудский князь Тренята. – Всё, мой душевный друг Довмонтас, мои люди покончили с его щенками – Руклюсом и Репинусом! Так что больше нет ни Миндовгаса, ни его сыновей! – он осёкся, оглядев окровавленную спальню. – А ты, как я вижу, уж очень перестарался!
– Ну, что ж, – улыбнулся князь Довмонт, – значит, так было угодно нашим богам: свершилась справедливая месть! Слава Тренятасу, новому великому князю могучей Литвы! 


Г   Л   А   В   А   21

Н А   П И Р У   С М Е Р Т Е Л Ь Н О Й   Б И Т В Ы

В новогодний день, 1 марта 1264 года, в Брянске игралась свадьба любимой и последней дочери князя Романа – Ольги.
Застолье проходило в том же тереме и в той же трапезной, где и свадьба старшей княжеской дочери почти три года тому назад.
Князь Роман с княгиней Анной возглавляли стол, как и прошлый раз, только по левую руку брянской княгини сидел князь Василий Романович Волынский, отец жениха, рядом с молодым смоленским князем Александром Глебовичем, зятем князя Романа, а вдоль скамьи расположились бояре и старшие дружинники волынского и смоленского князей. Напротив них, на другой скамье, сразу же за молодыми, сидели княжичи Олег и Михаил, а далее – купец Лепко с сыном и лучшие брянские люди.
Князь Роман особо распорядился посадить младшего сына Олега поближе к себе, на более почётное место, чтобы подчеркнуть опальное положение княжича Михаила.
Великий смоленский князь Глеб Ростиславович, приглашённый на торжество, приехать не смог. – У батюшки нынче хлопоты, княже, – сказал Роману Михайловичу зять по этому поводу. – У Днепра обнаружено большое литовское войско… Кто знает, а может злобный князь Миндовг готовится к вторжению в наши пределы? Вот батюшка и остался, чтобы достойно, по-княжески, встретить врагов!
Не приехал на свадьбу и смоленский купец Илья Всемилович. Вместо него с богатыми дарами для молодых явился его старший сын Лепко…с женой Лесаной и сыном Стойко. К удивлению семейства смоленских купцов, Лесана Порядковна неожиданно выздоровела и сама напросилась ехать вместе с супругом.
– Моя Лесанушка узнала, – говорил Лепко Ильич огнищанину Ермиле, – что батюшка хочет, чтобы я подольше пожил в Брянске и сам приглядывал за лавкой. И не только за своей, но и за лавкой моего дяди Ласко, батюшкиного свояка. А где бы и обустроился… Надо расширять нашу брянскую торговлю. Уже есть неплохие доходы! Благо, что славный князь Роман Михалыч разрешил нам иметь здесь склады и торговые дома! Ну, вот моя Лесанушка и ожила как-то нежданно-негаданно! Она объявила, что хочет ехать сюда вместе со мной. Она боится, что я засижусь в вашем городе и найду себе здесь зазнобу. Да и нашему сыну уже почти двадцать лет! Я женил его четыре года тому назад. И моя невестка родила мне двоих внуков! Так что я уже три года как стал дедом!
– Летит время! – покачал головой Ермила Милешевич. – Ну-ка, уже наши дети стали дедами! А мы совсем одряхлели, пора бы подумать о вечной жизни!
– Не говори так! – замахал руками купец Лепко. – Ты, Ермила Милешич, ещё не старик: ты выглядишь как сильный и здоровый муж! А вот мой батюшка так состарился, что не ездит теперь дальше Смоленска…
За свадебным столом было немного женщин. Лишь брянская княгиня и невеста, сидевшая по правую руку от князя Романа рядом со своим женихом – княжичем Владимиром. Последний удивил брянцев своим видом – коротко остриженной головой и совсем небольшой бородкой. Да и одет был княжич в короткий бархатный камзол тёмно-коричневого цвета, синие длинные штаны, плотно облегавшие его ноги и небольшие серые полусапожки с длинными загнутыми носками. На голове у княжича была одета лёгкая, отделанная парчой и блиставшая бисером шапочка, совсем не похожая на головные уборы князей.
– Вырядился как лях, – думал, глядя на жениха, князь Роман, – однако хорош собой и крепок на вид, не намного старше Оленьки, да и Господь с ним!
Невесте же княжич Владимир понравился не сразу. – Как красная девица! – буркнула она матери после первого знакомства. – Едва пробилась борода, так и ту почти сбрил! Да ещё у него какой-то жёлтый волос, как не у русского! И одет по-чужеземному!
– Так  принято в волынской земле, доченька, – ответствовала княгиня Анна. – Ты не смотри так придирчиво на его бороду и одежду. Зато твой жених учтив и обходителен как никто другой! А умища – палата! Мне сказали волынские бояре, что этот княжич не зря носит второе имя – Иоанн! Он – настоящий учёный! Как тот знаменитый пророк! Твоего жениха зовут на Волыни «философом»!
– Фу, матушка, не хватало мне ещё в женихи философа! – отмахнулась княжна Ольга. – Мне же по душе наши русские молодцы. Пусть они не учёные люди, зато сильные и надёжные!
Однако при первой же встрече с женихом наедине княжна Ольга изменила своё первоначальное мнение.
 – Ах, ты, радость моя, сладкая лебёдушка! – молвил княжич Владимир, подойдя к невесте. – И откуда тут у вас, в глухих лесах и болотах, появилась такая прелесть? Моё сердце поёт, когда я вижу твоё дивное лицо! Ты прекрасна, милая девица! Тепло в моей душе, когда я вижу тебя и любуюсь тобой! Буду носить тебя на руках, моя нежная горлица! Буду беречь тебя, как чудесное сокровище! Не испорчу твою красоту, но сделаю тебя ещё красивей! Ты будешь мне не только любимая супруга, но сладчайший, сердечный друг!
И зажглось от этих слов сердце девушки, ещё не знавшей любви. Зарделось её лицо, задрожали нежные руки. И стал ей близок княжич, как родной человек, как матушка и даже ближе, чем батюшка…
– Ну, что, доченька, – спросила княгиня Анна свою дочь на второй день свадебного застолья, – как тебе твой молодой супруг? Тебе с ним не было скучно? Не боишься уезжать к нему в далёкую Волынь?
– Нет, матушка, не боюсь, – покраснела княжна Ольга. – Мой любимый супруг теперь по душе мне. Ни на кого я не променяю этого молодца! Нежен, ласков, как Божий голубь! Он говорит тёплые слова, потому что очень добрый по душе, как никто другой!
Второй свадебный день был не менее весел, чем предыдущий. Князь Роман Брянский, принимая из рук своих верных слуг чашу за чашей, отпивая из них, передавал братины по кругу.
– Слава жениху и невесте! – кричали многочисленные гости. – Многих им лет и обильного потомства!
После хмельных медов и богатых яств князь Роман повелел подать заморского вина.
– А теперь, дорогие гости и мои любимые родственники, – сказал он, – отведайте-ка греческого вина! Я долго хранил этот напиток! Берёг для свадьбы моего старшего сына, – он нахмурился и смахнул слезу. –  Но ему пока не пригодилось…
В этот момент в трапезную вбежал старший княжеский стражник. Сняв с головы шапку и быстро пройдя вдоль скамьи, на которой сидели знатные гости, он приблизился к князю.
– Что случилось, Верен? – буркнул сердито князь Роман. – Ты помешал мне сказать добрые слова! Неужели что-то особенно важное?
– Да, княже, – ответил с мрачной улыбкой седовласый воин. – К тебе прибыл срочный гонец от почепского воеводы. Этот посланец сейчас внизу. Он еле жив! Скакал от самого Почепа и по дороге пересаживался с одного коня на другого…
– Чего он так спешил? – вскинул брови брянский князь.
– На нас идут литовцы, княже! – сказал громче брянский воин, и за столом установилась мёртвая тишина. – Их – тьма-тьмущая! Хорошо, что не дремали почепские заставы! Литовцы хотели пройти с хитростью, но это у них не получилось: наши дозоры не зевали! А воевода сразу же послал к тебе гонца, быстро разбудил своего воина, дал ему двух коней и приказал скакать как можно быстрей!
– Хорошо, Верен, – склонил голову на грудь брянский князь. – Ступай ко мне в терем и жди меня там! А вы, мои верные воеводы, если всё слышали, поднимайтесь от стола! Будем держать совет!
– И я готов к сражению! И я! – подскочили со своих мест князь Василий Волынский, княжичи Александр Глебович и Владимир Васильевич.
– Нет, дядюшка, – покачал головой, обращаясь к князю Василию, Роман Михайлович. – Ни ты, ни мои зятья туда не пойдут! У нас свадьба! У молодых не будет удачи, если мы испортим им этот торжественный день! Продолжайте наш славный пир, а мы разберёмся, что нужно сделать. Я поговорю с нашим посланцем и всё подробно узнаю. Не бойтесь: брянские воины – не сопливые дети! Мы не раз громили поганую Литву!
– Грех – нам, бывалым воинам, отсиживаться, как красным девицам! – возразил князь Василий. – Моя сотня всегда готова к сражению! Мы жестоко накажем этих злодеев!
– Ладно, дядюшка, – кивнул головой Роман Брянский. – Если я узнаю, что вражеское войско невелико и это не набег, а настоящий поход, тогда я пришлю за тобой людей, если понадобится твоя помощь. А если вражеские силы будут невелики, то я сам со своими людьми разгоню их! Добро, дядюшка?
– Ну, если так, тогда добро, мой сын Роман, – согласился князь Василий. – Но смотри, сильно не гордись, сразу же посылай за мной, если будет горячо!
Князь Роман со своими боярами быстро покинули трапезную и устремились в княжеский думный терем.
– Говори, – приказал брянский князь почепскому гонцу, усевшись в своё большое кресло, – что ты знаешь и видел! А вы, слушайте, – князь подал знак боярам, сидевшим напротив него на двух длинных скамьях, – чтобы ничего не упустить!
– Так вот, князь-батюшка, – молвил молодой, раскрасневшийся дружинник, стоявший между князем и боярскими скамьями. – Меня послал славный почепский воевода! На тебя идёт несметная сила всей Литвы!
– Какая же несметная, воин? – вопросил князь Роман.
– Я сначала ничего не видел, – сказал нерешительно почепский дружинник, – но застава заметила всё. Говорили, что литовцев – тьма-тьмущая!
– А если поразумней? – буркнул князь. – Сколько, по твоему мнению, там литовцев?
– Когда я выехал, княже, – заговорил, успокоившись, посланник, – то скакал  не очень  быстро: берёг лошадей. Я думал, что эти литовцы будут заняты осадой Почепа. Ну, вот, я доехал до рощицы, вёрст так с десяток от Почепа, и решил заскочить там на холм, у самого леса, чтобы оглядеться, нет ли за мной врагов.  Ну, вскочил я на эту горку и как глянул! Поганые литовцы ползли вдалеке, словно серая туча! Я хотел посчитать, но куда там! А они всё шли и шли. Я испугался: а не догонят ли меня враги? Кто тогда скажет тебе, княже, об этом походе? Тогда я спустился с холма и вскочил на другую лошадь. И помчал, что есть мочи, сюда, в Брянск. Гнал, как ветер, не останавливаясь ни на миг. И вот, слава Господу, успел. Я думаю, что обогнал поганых литовцев часа на три. Они не знали, что к тебе послан гонец. Но ясно одно: они идут быстро!
– Да, славный воин! – пробормотал князь Роман. – Я понимаю, что князь Миндовг решил расквитаться со мной за все мои набеги! Ну, что ж, так тому и быть! Мы не испугаемся! Если мы громили Литву на их земле, то подавно побьём её жестоко на своей брянской! А ты не можешь сказать, хоть бы примерно, сколько у этого проклятого Миндовга полков?
– Ох, много, княже, – перекрестился гонец, – думаю, что с полтьмы!
– С полтьмы? – удивился Роман Михайлович. – Неужели такое большое войско?
– Увы, княже, – покачал головой посланец. – Я не раз ходил с тобой и твоим воеводой в походы… И видел издали, что значит татарская тьма. Так вот, я думаю, что литовцев будет побольше татарской полтьмы!
– Ого! – задумался князь Роман. – Это – горячее дело! Эй, Ефим Добрынич! Давай-ка готовь побыстрей наше войско!   
– Князь-батюшка! – со скамьи поднялся высокий плечистый старик с большой седой бородой. – Я всё сделаю, чтобы наше славное войско пошло на битву. Но прошу тебя, княже, поставь сейчас на моё место Добра? Ты знаешь моего сына!
– Что, нелегко тебе, Добрынич? – грустно молвил князь Роман. – Ты  так состарился, мой славный воин!
– Да, я  уже старик и не могу вести воинов… Я ведь моложе твоего батюшки, царствие ему небесное, всего на восемь лет! Мои годы старческие… Я, без всякого сомнения, пойду на битву, но рядом с тобой, княже. Я хочу быть в этом сражении под твоей рукой! Я ещё сумею сразиться и помочь тебе. Но вот я не могу так повести полки, как мой Добр: на это у меня нет силушки!
– Постой, Добрынич, – вздрогнул князь, – так ты…моложе моего батюшки на восемь лет? Значит, ты уже совсем старик! Как же я этого не приметил? – Он окинул взглядом крепкую, но ссутулившуюся фигуру своего воеводы. – Ты никак не выглядешь стариком! Но если ты так советуешь, то пусть будет по-твоему. Я назначаю воеводой твоего сына Добра, а после битвы разберёмся. Готовь же воинов, Добр Ефимыч!
– Слушаюсь, княже, – со скамьи встал высокий чернобородый воин, огласив терем громким густым басом. – Я за полчаса соберу войско, и мы сразу же выступим!
– А ты, славный мой Милорад, севский воевода, – сказал Роман Михайлович, – созови-ка  своих людей. Сколько их здесь у тебя?
– Да десятков пять, княже, – ответил вставший со скамьи Милорад. – На свадьбу же ехали и не знали, что нам предстоит битва. Если бы мы знали, то дали бы тебе все три сотни.
– Сколько есть, Милорад, – молвил князь Роман. – Пусть идут вместе с нами. И подбери себе ещё воинов из моих людей. Ты многих знаешь. Чтобы наши стрелы попадали в цель! Твои лучники не один раз останавливали врагов и были отменной опорой всему войску!
– Да будет так, княже, – склонил голову Милорад. – Я тогда подберу сотню-другую воинов  для лучной стрельбы. Я думаю, что ни одна стрела не пролетит мимо! Мы покажем этим супостатам, как лезть на славную брянскую землю!
Как и было условлено, княжеское войско выстроилось вдоль Большой Княжей дороги прямо перед купеческими рядами. Шёл крупный мокрый снег.
Князь Роман выехал верхом на своём большом сером коне в сопровождении конных княжичей Олега и Михаила, а также старого воеводы Ефима. Они быстро проскакали по большому бревенчатому мосту и спустились на дорогу, где стояли воины.
– Твоё войско готово к походу, княже! – к Роману Брянскому подскакал новый воевода Добр. – Ждём твоегот приказа!
– А что мой приказ? – улыбнулся князь и повернулся к стоявшим в длинный ряд воинам. – Вы готовы к сражению, молодцы?
– Готовы, княже! – дружно прокричали княжеские воины.
– Побьём поганых? – громко вопросил князь.
– Побьём, княже! – бодро ответили воины.
– Сколько ты собрал воинов, Добр? – князь повернулся к воеводе.
– Тысячи три, княже, – молвил молодой воевода. – Я думаю, что этого хватит. А если будет мало, то поможет Ермила Милешич Я договорился, чтобы он собрал, пока есть время, городское ополчение, чтобы было готово на особый случай. Но у нас больше нет времени, чтобы собрать ещё воинов.
– Хорошо, что ты согласовал это дело с Ермилой, – весело сказал князь. – Мой огнищанин – не пустой человек! Не станет тратить без ненадобности время. Если надо, он соберёт нужное число людей и пришлёт их на помощь… А теперь, с Господом! Твоё слово, отец Игнатий!
Настоятель Покровской церкви слез с походной телеги и благословил стоявшее воинство.
– Не за бренные богатства и татарскую славу, не за других князей и их уделы, но за свою землю вы идёте, дети мои! – сказал громко он. – Потому я благословляю вас на великий подвиг! Бейте лютого врага, храните свою русскую землю! Слава брянскому воинству и Господне благословение! Да поразите вы нечестивых язычников! Да сокрушите славу Миндовга! С вами правда, с вами Господь! Вперёд, отважные воины!
Он вновь забрался на телегу и, держа перед собой большой серебряный крест-распятие, ждал, когда воины пройдут вперёд, чтобы присоединиться к ним в самом хвосте, в обозе.
Княжеское конное войско в полном боевом порядке последовало за своим князем, ехавшим впереди вместе с сыном Олегом, старым воеводой Ефимом и его сыном Добром, новым воеводой. Княжич Михаил немного отстал от князя и шествовал чуть впереди воинства.
– Ну, что, сынок, – улыбнулся князь, повернувшись к раскрасневшемуся от тряской езды и предчувствия битвы княжичу Олегу, – вот мы с тобой уже в третий раз идём в сражение! Как тебе, по душе эти воинские трудности?
– Твоя воля, батюшка, – грустно молвил княжич. – Я повинуюсь только ей. Как говорил отец Игнатий, отцовское слово священно… Что же касается меня, то я не такой славный воин, как мой брат Михаил! Мне больше по душе книги…
– Опять Михаил! – нахмурился князь Роман. – Пусть радуется, что я взял его с собой на эту битву как простого воина! Для него и это почётно! Разве ты забыл, что я примерно наказал этого непослушного сына и назначил ему испытательный срок? Зачем же его теперь защищать?
– Я не теряю надежды, батюшка, что наступит час, и ты откажешься от своих горестных слов и простишь своего сына, – тихо сказал княжич.
– Только если он откажется от той девицы и послушается отцовского совета! – решительно бросил князь Роман. – Хотя, пусть себе путается с той девицей, но жениться должен на княжне!
– Это грех, батюшка, так говорить, – покачал головой княжич Олег. – Честному христианину не пристало двоежёнство! Лучше бы обвенчать брата Михаила  с той простой девицей! Ну, и что с того, если она не княжна? Сердцу не прикажешь! А может сам Господь послал ему такую жёнку в супруги как испытание? Зачем ты сердишься на любовные дела Михаила? Гнев, батюшка, не от Господа, но от лукавого!
– Ты будешь учить меня?! – возмутился князь Роман. – Вот какой святоша! Ты прав только в одном: хоть тот презренный Михаил строптив, но он не святоша, а воин! Мы увидим, как он будет сражаться под началом нового воеводы Добра… Ну, а бок о бок со мной, на худой конец, ты сам сгодишься. Вот мы ходим с тобой не в один поход, и ты неплохо сражаешься… Конечно, ты не Михаил, но и так хорошо… Вот вернёмся из этого похода, доиграем свадьбу, и тогда подумаем о тебе. Женим тебя на княжеской дочери, благо, таковая есть на примете… Остепенишься. Станешь мне достойным наследником. Не хуже, чем мой зять, княжич Александр. Уже подарил мне внука! Крепкий такой, говорят, родился младенец Василий! Чем ты хуже?
– А я, батюшка, несмотря на такие твои слова и мою  покорность, – выпрямился в седле княжич, – вовек не соглашусь жениться на княжеской дочери! Лучше монастырская  келья, чем  насильная женитьба! Господь не велел жениться без душевного желания!
– Да что ты, сынок? – вздрогнул князь Роман. – Неужели ты захотел пойти по стопам  этого строптивого Михаила? Может нашёл себя кралю из простолюдинок?
– Да нашёл, батюшка, – вздохнул княжич. – И говорю тебе не просто словами перед жестоким сражением, но своей скорбящей душой: я люблю больше белого света одну красную девицу! И жду твоего согласия на свадьбу с ней… Иной мне не нужно!
– О, Господи! – схватился за голову князь. – Что мне за наказание? Я никогда не соглашусь на твоё венчание с простолюдинкой! Прокляну, если ты не послушаешь меня, своего старого отца!
– Не придётся проклинать, батюшка, – покачал головой княжич. – Я не пойду против твоей воли и не стану жениться против твоего доброго слова! Но не заставляй меня силой!
– Вот беда-то! – простонал князь. – Нашла-таки напасть на моё потомство!
– Княже! – перед ним внезапно появился воевода Добр. – Вон они, поганые язычники! Смотри: прямо у Десны!
Князь поднял голову и увидел переходившее через деснинский лёд литовское войско. Вражеских всадников было так много, что они, как муравьи, облепили всё огромное пространство по обеим берегам реки!
– Слушай, Добр, – распорядился князь Роман, – пока литовцы не видят нас из-за густых деревьев и кустов, – он показал рукой на небольшую рощицу, – давай-ка разместим неподалёку Милорада с его лучниками. Пусть они метко стреляют и выбивают лучших воинов. Особенно тех врагов, которые одеты в блестящие шлемы! Ты слышишь, Милорад?
– Слышу, княже!
– Выбивай из седла всех военачальников, а там – посеешь смуту в рядах литовцев. А потом мы все вместе ударим: не устоят!
– А что, княже, будем ждать их нападения или первыми ударим? – вопросил Добр.
– Вот думаю, что делать, – заколебался князь. – Больно много врагов! Что посоветуешь, Ефим Добрынич?
– Посылай за ополчением, княже! – сурово молвил седобородый воин. – Я первый раз такое говорю, княже! Нам не устоять: мало людей… А сила у литовцев нешуточная! Ударим по ним поздней. Давай немного подождём. Если завяжется битва, и мы сразу не одолеем, подоспеют свежие силы и помогут нам.
– Да будет так! – согласился Роман Михайлович. – Давай, Добр, пошли человека к Ермиле. Пусть же выступает сюда с ополчением без промедления, конно и пеше!
– Да благословит тебя Господь, князь Роман! – произнёс тихо, но внятно отец Игнатий, подойдя к военачальникам. – Я вижу, что тебе предстоит нелёгкая битва! Перед нами несметная сила!
– Что посоветуешь, отец? – молвил брянский князь. – Идти ли в сражение, или засесть в засаду?
– Поступай так, как велит твоё сердце, – ответил отец Игнатий, – и как скажут твои боевые советники. На твоём месте я бы дал обет нашему господу Богу… Обещай, что ты или воздвигнешь Божий храм или простишь своего сына Михаила. И то, и другое праведно…
– Господи, – взмолился, глядя в серое холодное небо, князь Роман, – помоги мне в этой битве, дай мне силу одолеть этих лютых врагов! А я заложу здесь, когда пройдёт время, монастырь! Возле этой, Свинской дороги!
– Пора, княже, – громко сказал молодой воевода Добр, слова которого едва не утонули в шуме литовского войска и потоках приближавшейся чужеземной речи. – Давай, набросимся на врагов, пока они нас не видят! Они уже близко!
– Вперёд, воевода! – крикнул князь Роман и поднял руку. – На битву, мои воины, за русскую землю!
– Слава! – закричали брянские воины. – От их криков, казалось, зашевелились кусты и ближайшие деревья – и стремительно бросились на вышедших на Свинскую дорогу литовцев. – Рази врагов! Слава Брянску!
Первые вражеские отряды были буквально растоптаны тяжёлой конницей брянского князя. Заметались, напуганные неожиданным нападением и другие литовские воины. Однако опытный воевода Антанас предвидел такое развитие событий. Он для того и послал вперёд лишь свои лёгкие, разведывательные отряды. Чтобы отчаяние первой неудачи не перешло на остальное воинство, хитрый литовский воевода отвёл свои основные силы за Десну и позволил брянскому князю праздновать временную победу. Когда же русские воины перебили его авангард, Антанас, перейдя реку в другом месте, обрушился всеми своими силами на левый край брянского войска. Хитрый манёвр с жертвой передовых воинов удался! Брянцы попали в окружение. Началась жестокая сеча!
Воевода Добр, сопровождаемый княжичем Михаилом, метался по всему полю, успевая отдавать приказы везде, где литовцы хоть немного достигали преимущества. Князь Роман с сыном Олегом рубились в самой середине, медленно увязая в массе воинов и переходя в рукопашную схватку. Звон мечей, треск ломавшихся копий, оглушительные крики сражавшихся и умиравших не давали ни мгновения на раздумье. Воины уже сражались не за победу, а защищая собственные жизни. Крики военачальников тонули в общем шуме. Литовский воевода, со стороны наблюдавший злую сечу, никак не мог сосчитать брянских воинов.
– Окружены, а как сражаются! – думал он.  – Сколько же их там?
– Великий воевода! – выскочил из битвы князь Тевтилла. – Они положили уже  всё моё воинство! Один русский стоил моих десяти! Убиты четверо воевод! И стреляют они лучше проклятых татар! Потери теперь невозвратные! Может отойдём? Я думаю, что здесь отчаянно сражается не сам Роман, но его воевода! А что, если князь Роман нагрянет к нему на подмогу?
– Погоди! – отмахнулся Антанас. – Я введу теперь в сражение свои последние силы! Что нам их лучники? Нас намного больше! Но если здесь нет брянского князя, наши дела очень плохи…
Князь Роман в это время яростно отбивался от наседавших со всех сторон литовцев. Сзади, закрывая его, бились княжич Олег и воевода Ефим. Враги, видя рослых брянских воинов, приняли их за военачальников и ринулись, пытаясь поразить знатных русских, беспорядочной толпой вперёд. Воспользовавшись этим, лучники Мирослава выпустили тучу стрел, поразив самых отчаянных врагов, которые свалились на окровавленную землю и забились в агонии. Сам Мирослав, наложив стрелу, пустил её прямо в лицо рослого воина, пытавшегося выбить меч из рук княжича Олега. Стрела скользнула по железной пластине вражеского шлема, вонзилась в глаз литовца и вышла остриём из затылка. Здоровенный вражеский воин рухнул, как подкошенный! Но на смену погибшим и раненым подскакали новые враги.
Брянские воины, понимая, что спасения уже нет, сражались не на жизнь, а на смерть. Даже отец Игнатий, перекрестившись, соскочил с телеги, схватил чей-то меч, оторвал от рукояти прилипшие отрубленные пальцы и стал наносить тяжёлые удары направо и налево. Князь же Роман подавал достойный пример ближнего боя своему воинству. С каждым ударом княжеского меча на землю падали рассеченные, искалеченные враги. Вот уже с коней соскочили ратники, и битва стала пешей. Вскоре под князем Романом пал его любимый конь. Дюжий литовец прополз через наваленные грудой трупы и пронзил брюхо дико заржавшего животного. Князь едва успел вынуть из стремян ноги, как на него со всех сторон обрушились литовские копейщики. Однако он не отступил и продолжал сражаться, держа окоченевшей рукой щит, в котором торчали десятки вражеских копий. Пот, смешиваясь с кровью, то ли собственной, то ли вражеской, ручьями стекал ему под кольчугу. Становилось всё труднее и труднее дышать. Неожиданно князь ощутил ужасную резь в правом колене, а затем жгучую, ни с чем не сравнимую боль в правом боку. Понимая, что ранен, мужественный воин продолжал махать мечом, но его удары с каждым разом ослабевали.
– Батюшка, а где же литовцы? – донёсся вдруг до него голос сына Олега. И брянский князь почувствовал, что уже махает мечом просто по воздуху: врагов-то совсем нет!
Звуки битвы слышались откуда-то издали.
– Что такое? Куда же они подевались? – недоумевал князь. – Кто же одолевает?
Он, сопровождаемый сыном и измученным отцом Игнатием, с трудом пробрался сквозь тесную массу наваленных друг на друга трупов и увидел, взойдя на небольшой холм, бежавших в сторону Десны литовцев, за которыми гнались, размахивая мечами, бородатые мужики.
– Ермила, батюшка, вовремя подоспел! – сказал дрожавшим от рыданий голосом княжич Олег. – Это он посеял смуту в полки литовцев и заставил их побежать! Вон, они вместе с Добром Ефимычем и братцем Михайлушкой гонят вражин! А вот Ефим Добрынич, батюшка, почил в этой битве!
– Как? Ефим…мой славный воевода? – пробормотал князь Роман. – Как же это случилось?
– Он спас тебя, батюшка, – молвил, обливаясь слезами, княжич. – Когда поганые литовцы окружили нас со всех сторон и пали наши лошади, какой-то злодей пробрался к тебе и нанёс удар копьём, но острие скользнуло по твоей броне… Тогда я крикнул Ефиму: – Батюшка погибает! Спасай, воевода! – Я был так окружён погаными литовцами, что никак не мог от них вырваться.  Но Ефим Добрынич вдруг так грозно закричал, по-звериному, и бросил в них свой тяжёлый щит! Одни отбежали, а кто-то упал. Тогда Ефим, незакрытый щитом, бросился к твоему врагу, который подкрался к тебе сзади, и рассёк его надвое! А тут и вражеское копьё попало прямо в спину нашего Добрынича… Но он даже тогда не упал и поразил ещё одного литовца, который махал мечом у твоих ног – отсёк его злую голову! А тут и Ермила подоспел…
– Подоспел, князь-батюшка, – громко сказал подскакавший к холму огнищанин Ермила, – да так удачно, что у меня нет слов! Мы выскочили с ополчением прямо на самый край битвы и видим, что там сидит на скамье, обитой бархатом, их князь Миндовг! Ну, я махнул мечом – и князя не стало! А потом мы пошли рубить нехристей. Со мной в ополчении были даже литовцы. Я подучил их кричать на литовском языке: – Спасайтесь, на вас идут несметные русские силы! Сам князь Роман! – Тут началась у врагов великая смута. А мы рубили злодеев, пока хватало сил… Вот я и говорю тебе, князь-батюшка: больше нет этого злого воинства!
– Так ты в, самом деле, порешил самого Миндовга? – встрепенулся князь Роман. – Где же его прах?
– Он там, – Ермила показал рукой вперёд. – А вот смотри подтверждение моим словам! – Он согнулся и отвязал что-то от седла.
Князь поднял голову и вздрогнул: прямо перед ним висела, схваченная Ермилой за волосы отрубленная окровавленная голова с выпученными глазами и вывалившимся языком.
– Это не Миндовг, – пробормотал брянский князь, – но очень грозный враг: его лучший воевода Антанас!
…«С великой славой и честью, – как записал потом в брянскую летопись отец Игнатий, – вернулся князь Роман восвояси…»
Не взирая на тяжёлые раны, которые перевязала своими ласковыми руками его ключница Арина, Роман Михайлович уселся за свадебный стол в своё большое чёрное кресло. Вернулись  на свою скамью рядом с молодыми и княжичи Олег с Михаилом.
– Ну, что, брат, это было тяжёлое сражение? – спросил брянского князя хмельной Василий Романович.
– Да так, – махнул усталой рукой князь Роман. – Немного посекли мечами бестолковых литовцев!
– А где же твои бояре, княже? – воскликнул с удивлением смоленский княжич Александр Глебович. – Вон сколько пустых мест за скамьями! И я не вижу твоего седобородого воеводы!
– А мои бояре и воевода, сынок,–- грустно молвил Роман Брянский, – уже испили чашу на таком богатом пиру, о котором мечтает каждый воин – на пиру смертельной битвы!


Г   Л   А   В   А   22

Б Е С Е Д А   В   К У П Е Ч Е С К О Й   С П А Л Ь Н Е

Купец Илья занемог. И ухитрился простудиться не во время суровых морозов, а как раз при декабрьской оттепели. Совершенно неожиданно зима 1265 года оказалась тёплой. Хотя уже в ноябре выпал обильный снег, и сугробы намело большущие. Но вот к декабрю снег начал медленно таять, чернея и образуя глубокие лужи. Если бы не деревянные мостовые, проложенные трудолюбивыми горожанами, Смоленск был бы непроходим. И вот в один такой сырой декабрьский день Илья Всемилович отправился в свою лавку, одевшись в простой армяк, пренебрегнув советом супруги Василисы – надеть привычный овчинный тулуп.
– Нынче оттепель, матушка, – сказал тогда купец Илья, – да туман стелется: какой сейчас тулуп? Весь вспотею и замёрзну!
Однако и в армяке ему было жарко, и когда Илья Всемилович добрался пешком до своей лавки, он буквально вымок. А тут ещё и ветер! Вот, видимо, его и проняло…
К вечеру, вернувшись домой, смоленский купец почувствовал сильный жар, боль в голове и суставах и сразу слёг.
Прибежавший по такому случаю Велемил, осмотрев больного, высказал озабоченность. – Вот, что, батюшка Илья Всемилич, – молвил он, – придётся тебе полежать в постели дней десять, чтобы твой жар не перешёл внутрь! Как тебе дышится?
– Да дышится неплохо, – пробормотал  купец Илья, – но вот разболелась глотка, и глаза слезятся!
– Что такое с нашим батюшкой? – спросила встревоженная купчиха Василиса своего опытного знахаря, когда они остались наедине. – Я боюсь за него! Его годы – не молодые!
– Это только жар, матушка, – ответствовал Велемил. – Я дал ему травяной настойки. Вот отоспится наш Илья Всемилич, и его дело пойдёт на поправку. Но пока он не поправится, ему не следует вставать. В его годы это опасно, матушка… Как ты знаешь, он никогда не болел этими простудами! Это всё старость!
–  Я позабочусь о супруге, – кивнула головой Василиса, – и не позволю ему вставать, пока ты сам об этом не скажешь!
Наутро, проспавшись от знахарских снадобий, купец Илья почувствовал себя лучше.  Он хотел уже встать и походить по дому, но Василиса, помня слова Велемила, не разрешила.
– Полежи, батюшка, десяток дней, – сказала она решительно мужу. – Этот жар – дело нешуточное! Тебе надо беречься!
– Тошно мне, матушка, лежать без дела, – пробормотал купец. – Я к этому не привык!
– Ничего, Ильюшенька, – улыбнулась Василиса, – полежишь немного. Ты сумеешь вести свои дела даже с больничной постели! Вот намедни сюда приехал брянский купец, Василёк Мордатыч. Он вчера приходил к тебе с какими-то делами… Ну, я сказала, что ты болен и отдыхаешь… Так вот, он придёт сегодня… Малость поговорите… А там и приказчики к тебе заглянут. Тоже дашь распоряжения. Вот и будешь при деле, несмотря на болезнь! Понял, батюшка?
– Ладно, матушка, уговорила, – смирился больной. – Так тому и быть: отлежусь, если надо!
В полдень в купеческий дом прибыл брянский купец и был сразу же препровождён в спальню Ильи Всемиловича.
Василёк Мордатович, здоровенный краснорожий мужик с большущей чёрной бородой, в которой уже серебрились седые волоски, поприветствовав больного, уселся напротив него на небольшую, накрытую мягкой попоной скамью и начал свой неторопливый разговор.
– Вот, почтенный Илья Всемилич, – промолвил он, – я решил в эту сырую зиму наведаться к вам в Смоленск. Но едва добрался… Ладно, хоть ваши болота не оттаяли и не размыло дороги. Да по ночам ударял морозец, слава Господу!
– А почему ты отважился, Василёк, – тихо спросил купец Илья, – на такую тяжёлую поездку? Тоже ведь не молод… Небось, перевалило за сорок?
– Вот уже четыре года, батюшка, – сказал брянский купец, – но ты ведь сам знаешь, что мы – люди торговые. Если есть товар – собирайся в дорогу! А нет – так лежи себе на печи или на топчане! В это лето я накупил пчелиного мёда не одну сотню пудов! Наш брянский народ хорошо освоил пчелиное дело! Раньше наши люди бортничали с дикими пчёлами в глухих лесах… И мёда к продаже было немного. Но вот литовцы научили нас, как дома, или на пасеке, ухаживать за пчёлами. Теперь у нас во всех огородах стоят пчелиные колоды, а где и десяток пчелиных домиков, или ульев, как их называют в народе. Отсюда накопилось премного мёда и его некуда девать! Тогда я решил закупить это добро по дешёвке. Думаю, что зимой без труда продам весь свой мёд вам, смолянам. Ты ведь знаешь, что это – отменное лекарство от всех болезней и напастей!
– Да, я об этом знаю, – покачал головой Илья Всемилович. – Ну, и хорош твой медок?
– Хорош, батюшка, – улыбнулся Василёк Мордатович. – Есть простой, луговой, отливающий золотом, а есть белый медок, липовый! Он будет полезен и тебе от жаркой болезни. Я тут принёс тебе бочонок этого мёда. Вот и подлечишься! Снимет твой жар, как рукой!
– А по какой цене ты продаёшь свой товар, батюшка? – приподнялся купец Илья, почувствовав деловой интерес.
– Да вот надеюсь продать весь мёд за пять или шесть гривен серебра, а если повезёт, то и семь выручу!
– А сколько у тебя бочек? Ты говорил, что у тебя не одна сотня пудов?  Так или нет?
– Пятьдесят бочек, батюшка… Вот еле довёз, замучил своих кляч! Уж не знаю, будет ли тут большой спрос?
– Спрос-то будет, – пробормотал Илья Всемилович, думая о своём, – но вот выручишь ли ты своих пять или шесть гривен? Этого не знаю. Но, если с умом…, – тут он пристально посмотрел на брянского купца. – Может я сам куплю у тебя весь твой товар? Как ты на это смотришь?
– Покупай, батюшка, – улыбнулся Василёк Мордатович. – Я тебе с охотой уступлю!
– Ну, ты меня знаешь, – тихо сказал Илья Всемилович. – Я не обижу своего брата купца. В накладе не останешься… Ладно, после обмозгуем это дело, а теперь расскажи мне, как там поживает мой сын Лепко… Да кликни моего слугу, там, в простенке, чтобы позвал к нам Василису. Пусть она послушает о делах моего сына и о брянской жизни.
Василиса пришла по первому же зову. – Вот видишь, батюшка, – сказала она, усевшись на свой резной стул новгородской работы, рядом со скамьёй брянского гостя. – Ты и лежишь, и делом занимаешься. А ведь спорил со мной! Не хотел отдохнуть и подлечиться!
– Да не ворчи, матушка, – молвил виноватым голосом купец Илья. – Всё и без того делается по твоей воле… Никто не спорит. Лучше послушай, что нам расскажет Василёк Мордатыч о делах нашего сына.
– Да я уже всё узнала! – улыбнулась Василиса. – Ещё в первый день прибытия Василька Мордатыча. Он рассказал мне все новости…
– Дела твоего сына, Илья Всемилич, – наклонил голову брянский купец, – идут хорошо! Как ты знаешь, его усадьба граничит с моими огородами. Мы – соседи. Почти каждый день заходим друг к другу. Твой сын передал вам привет и низкий поклон! – Василёк встал и поясно поклонился сначала купцу Илье, а потом – его супруге. – Он обещал прислать тебе весной новые товары. Я думаю, что в этот год он сумеет закупить много мехов у наших охотников. Даже у самого князя! Лепко Ильич платит за меха больше всех… Не скупится даже за волчьи шкуры. Ну, вот и стали брянцы относить к нему все добытые ими меха! А прочие купцы прогорели! Многие были недовольны им. Но куда было спорить, если сам князь жалует твоего сына! Молодец и твой внук Стойко! Он хорошо помогает ему в торговле!
– А как там Лесана? – перебил гостя Илья Всемилович. – Как она, здорова?
– А что Лесана Порядковна? – удивился купец Василёк. – Она же там самая здоровая! Это такая дородная и румяная красавица… Что ей-то будет?
– Вот, видишь, Василёк, – улыбнулся купец Илья, – как ей помогли ваши брянские ветры! Ваш лесной воздух здоровей нашего! Удивительно, что ей у нас было плохо? Опять же тут леса почти такие же: сосна да ель!
– Погоди, батюшка! – вмешалась Василиса. – Василёк Мордатыч только что сказал, что у нашего Лепко там появились враги! И много их, Василёк?
– Ну, матушка, такое наше купеческое дело, – усмехнулся брянский гость. – Недовольные будут всегда. Пусть тогда переходят на другие товары. У нас в Брянске всего хватает! Я же взялся за мёд и воск. Вот варю свечи для наших церквей. Сам князь Роман Михалыч охотно берёт мои свечи. А рассчитывается где налогом, а где мехами… Хорошие купцы всегда найдут себе дело!
– А что ты говорил о литовцах? – сказал вдруг купец Илья. – Они якобы научили ваших людей ухаживать за пчёлами как-то по-особому. Что это за литовцы и откуда они взялись у вас в Брянске?
– Разве ты не знаешь о прошлогодней битве нашего князя Романа? – удивился купец Василёк. – И как он разгромил литовское войско?
– Слышали об этом, – кивнул головой Илья Всемилович. – Тогда к нам весной приезжал приказчик от моего сына и рассказал о славе князя Романа. Весь Смоленск обсуждал ту кровавую сечу! Огромная слава – разбить все литовские силы! Это стоило жизни литовскому князю Миндовгу! Говорят, что после разгрома князем Романом литовского войска, в литовской земле началась великая смута! Литовские князья не стерпели такого позора и убили этого Миндовга! Теперь там идёт междоусобная война. Князья сражаются не на жизнь, а на смерть за великокняжеский престол! Вот недавно к нам приезжали иноземные купцы и рассказали, что сын покойного Миндовга Войшелк, проживавший в монастыре, отказался от монашества и объявил себя великим князем! Не зря его прозвали волком в овечьей шкуре! Он сейчас жестоко свирепствует в Литве: мстит за отца! Вот и бегут литовцы, особенно христиане, на Русь. Говорят, что множество знатных литовцев с жёнами и детьми нашли убежище в Пскове и Великом Новгороде… Нынче даже купцы не могут безопасно проехать через литовскую землю: идёт кровавая война!
– Видишь, что случилось в Литве! – укоризненно покачал головой брянский гость. – Не лезли бы к нам, не беспокоили бы нашего князя, так бы и жили себе спокойно… Князь Роман Михалыч – великий воин! Как потом подсчитали, он разбил своей небольшой дружиной почти пятитысячное войско литовцев! А у брянского князя было в два раза меньше воинов! За целый век ни один русский князь не добивался такой победы! Даже татары восславили нашего князя! Говорили, что в прошлом и нынешнем годах наш князь ходил в поход с татарским царевичем, или с воеводой Берендеем, куда-то за Хвалынские горы! И там он добыл огромную славу! Однако я не рассказал тебе о тех литовцах! Так вот, после той битвы под Брянском наш князь взял в плен очень много литовцев! Мы боялись, как бы пленные литовцы не устроили смуту в нашем городе. Мы тогда ходили к князю Роману и просили его, чтобы он не жалел литовцев и всех их перебил… Но он не согласился с этим, а даже наоборот, отнёсся к пленникам по-доброму! Он посадил под замок знатных литовцев и потребовал от их родственников выкуп. Кое-кто уже откупился… А простых людей – привлёк к труду. А кого насмотрели и забрали себе зажиточные горожане… Оказалось, что пленные литовцы – отменные мастера! У нас в городе даже есть слободка, где спокойно себе живут литовцы. Ещё с прошлых походов наш князь завёз всяких сведущих в ремесле людей. Там и пивовары, и гончары. Есть даже кузнецы! Но самые лучшие их дела – особый уход за пчёлами! Они и сами большие знатоки пчелиного дела и наших брянских людей научили! Наш князь строго спрашивал литовцев, хотят ли они жить в Брянске праведным трудом, или вернуться назад в свою Литву. Многие решили остаться у нас, принять православную веру и спокойно тут жить. А те, кто не пожелали креститься, были обеспечены работой на князя. Одни на земляных работах, другие в ремесле: добывают доходы для княжеской казны… Ну, тут, понятно, что под охраной. Нет границ милосердию нашего князя Романа! Он как в битве отважен, так добр и справедлив в мире! Подумать только: когда мы собрались  посмотреть на литовских пленников, мы там вдруг обнаружили одного злодея, бывшего княжеского конюха Болеслава! Оказалось, что этот негодяй сбежал зимой из нашего города и привёл на нас литовское войско! Брянцы потребовали предать этого изменника лютой смерти! Ходили по этому поводу к князю. Но он никого не послушал. – Зачем его убивать? – возразил нам Роман Михалыч. – Пусть отведает горячих розог, чтобы понял, что значит предавать брянских людей, и особенно самого князя! Но убивать не надо! Если человек пропадёт без пользы – это большой грех! Пусть-ка лучше поработает на меня и на наш славный город! – И после того как этот тать отведал «берёзовой каши» и отлежался от побоев, князь послал его на лесоповал! Там нам всегда нужны люди. Вот и стал он так зарабатывать себе на хлеб! А с ним и прочие закоренелые злодеи! От княжеской стражи не убежишь! Как-то попытались в это лето двое разбойников убежать от лесных дел, когда валили деревья. Но княжеские люди зарубили татей. А их тела выставили на позор на торговой площади, чтобы другим было неповадно убегать! И хорошо получилось: теперь у князя достаточно рабочих рук! Когда требуются люди для тяжёлых работ, князь посылает туда всех, кто виноват перед ним! Если нам нужно что-то перетащить или срубить новую избу, мы все идём к князю с просьбами: дай нам, батюшка, людишек! Правда, сам князь редко выходит к нам, простым людям, для этого у него есть огнищанин или кто ещё. Они нам никогда не отказывают. И княжеской казне от этого прибыль. Пленники хорошо работают! А тот Болеслав – лучше других! Оказалось, что прав был наш князь, но не мы!
– Да, ваш князь Роман поистине мудрый правитель! – воскликнул купец Илья. – Смел в сражении и хорош в управлении! Даже пленников обеспечил работой!
– Не только их, – улыбнулся Василёк Мордатович. – Он приобщил к делу всех воров и татей! Когда кто-нибудь из них бывает осуждён княжеским судом, княжеские люди сразу же находят ему работу по душе, по сердцу! Они пусть и работают под охраной, но на совесть! Зато нынче в Брянске почти нет злодеев! Стоит только упомянуть суд и княжеские работы, как даже самые буйные смутьяны становятся смирными и покорными! Не можешь уплатить княжескую пеню – так отрабатывай! Князь добр, но суров, если надо! Он не помиловал даже своего сына Михаила, когда тот не послушал батюшку и женился против его воли!
– Как женился? – удивился купец Илья. – Неужели на той зазнобе?!
– Воистину на ней! – махнул рукой брянский купец. – Обвенчался по всем законам, по Божески!
– Но как же попы на такое осмелились? – не поверил Илья Всемилович. – Вопреки княжеской воле!
– Ну, тут всё получилось очень хитро! – усмехнулся Василёк Мордатович. – После той славной победы над литовцами, где княжич Михаил показал своё мужество, князь Роман решил простить его и восстановить в правах наследника. После завершения свадьбы его дочери в Брянске, княжна Ольга с молодым супругом поехали на Волынь, а князь Роман послал провожать их этого Михаила… Но княжич Михаил прихватил с собой ту зазнобу и привёз её хитростью в Чернигов. Там он со слезами упросил великого князя Андрея Всеволодыча, чтобы тот разрешил ему, как бы вместо отца, обвенчаться с той девицей. Княжич Михаил вовсе не поехал на Волынь! Простился с сестрицей у Чернигова… Так те ничего и не узнали… Всем известно, как мягкосердечен великий князь Андрей Черниговский! Он пожалел молодых – слёзы княжича и девичью красоту – и разрешил им венчание аж в самом черниговском соборе! Сам владыка Захария благословил молодых! Вот и стали княжич со своей зазнобой законными супругами. А когда они вернулись домой, и князь Роман узнал о случившемся, был страшный скандал!
– Видно, князь Роман сильно разгневался? – не вытерпела и вставила словцо купчиха Василиса.
– Само собой разумеется, но он не показал своего гнева на людях, – ответил брянский купец. – Не кричал, не злословил, как говорят, а лишь тихо сказал, что отныне и навеки он лишает своего сына Михаила наследства и ссылает его с супругой далеко от Брянска. Здесь князь поступил хоть и сурово, но справедливо. Отдал княжичу Михаилу сельцо Асовицу в пожизненное имение! Дескать, если не послушался батюшку, так и живи себе, как хочешь, и правь себе, как князь, в лесной глуши!
– А где же это сельцо? Неужели так далеко? – не выдержала Василиса. – Оно не близко от смоленских земель?
– Нет, матушка Василиса, – ответствовал купец Василёк. – Это сельцо стоит в другом конце княжеского удела, в двух сотнях вёрст от Брянска в глухом лесу. Оттуда ближе до города Севска… Князь послал с сыном его холопов, слуг и дружинников, которые захотели поехать с опальным княжичем…
– И многие захотели? – удивился Илья Всемилович. – Глушь – это тебе не город! Тоскливая жизнь…
– Ещё как! – улыбнулся брянский гость. – Брянцы любили княжича Михаила! Он был честным и отважным воином… У него было много друзей. Вот и уехали с ним настоящие друзья со своими жёнами и детьми. Говорят, что они быстро превратили ту Асовицу в небольшой город!
– Что ж, значит, пожалел князь Роман своего сына и отослал его в дальнюю ссылку не раздетым-разутым, – улыбнулся купец Илья. – Может они скоро помирятся. И без того этому князю выпало немало бед в последние годы. Говорят, что в прошлом году скончался тесть князя, Даниил Галицкий, проживавший в Холме.
– Да, почтенный Илья Всемилич, – с грустью промолвил купец Василёк, – много скорби и горя выпало на долю нашего князя Романа! Разве можно забыть лютую смерть его батюшки? Этот мученик особо почитается в нашем городе! Да и сестра князя, умершая пятнадцать лет назад, пользуется великой славой в Брянске! Она была монахиней в большом монастыре суздальской земли по имени Ефросинья. Говорили, что после её смерти было много чудес! Якобы, даже Божий ангел спустился с небес к её гробу, а из церкви исходили волшебный свет и дивный аромат!
– Слава тебе, Господи! – перекрестился Илья Всемилович. – Есть ещё одна святая, кроме князя Михаила-великомученика, в этом славном роде! Будет кому замолвить слово перед Господом за князя Романа! Теперь я понимаю, как одолел Роман Михалыч то бесчисленное литовское войско! Если на его стороне Небеса, никому не победить брянского князя!
– Это так, почтенный Илья Всемилич! – поддакнул брянский гость. – Только этим можно объяснить его славную победу! Куда против него другим князьям и правителям! Даже покойные князья Даниил Галицкий и Александр Суздальский, хоть и назывались великими, но в сравнение с Романом Михалычем не идут!
– Да и в Орде, как я знаю, – согласился купец Илья, – очень уважают князя Романа! Когда я там был в последний раз, в их Сарае, я часто слышал от знатных татар почтительные слова о нём. Что же касается князя Александра, то его там многократно ругали. А татарский царь просто презирал его! Если бы не подарки, татары бы долго не терпели его на суздальском княжении! Да и тот воевода Бурундай, какого ты называешь Берендеем, вовсе насмехался над князьями Александром и Даниилом. Называл их жалкими холопами …
– Ни один из этих великих князей не имел таких больших и славных побед! – усмехнулся Василёк Мордатович. – Вот князь Александр разбил где-то немцев и свеев, как говорили, численностью по два полка у каждого, а это раздули как величайшие победы!
– Так это же раздули сам князь Александр и его бояре! – усмехнулся Илья Всемилович. – Когда я ездил в Великий Новгород, я повидал того славного князя! И узнал его «правду»! – И он медленно, но подробно, рассказал о жестокой расправе князя Александра  Ярославовича над непокорными его воле боярами и другими знатными людьми, случившейся у него на глазах.
– Да, вот тебе и славный полководец! – буркнул брянский купец, выслушав повествование. – Хорошо, что я узнал правду об этом князе! Но он всё-таки безжалостно громил немцев!
– Новгородцы говорили мне об этом, – сказал с улыбкой Илья Всемилович. – Они одни прославляли битвы этого князя! Потому как хвалили самих себя! Они ж ведь пребывали в княжеском ополчении! Как же себя не похвалить? Однако я легко разобрался в сути дела! Возьми, хотя бы, битву Александра Ярославича с немцем у Чудского озера. Как говорили новгородцы, битва была очень жестокая! А когда я попросил поподробней, так выяснилось, что там не было и пяти сотен немцев! И погибло там новгородцев так мало, что можно сосчитать по пальцам! Что это за битва? Те же литовцы громили куда большие немецкие войска! А сколько литовцев уложил Роман Михалыч? Там было всё войско Миндовга и ополчение! Только татары приходили с такими большими силами на русскую землю! Но князь Роман не склонил своей головы перед литовцами! Вот потому я и считаю, что брянский князь – самый непобедимый военачальник нашего времени!
– Конечно, оба этих покойных князя, Александр и Даниил, были известными полководцами, – возразил Василёк Мордатович. – Говорили, что они также ходили в походы с татарами на далёкие царства. И там добились большой славы!
– Да, князь Александр ходил в поход с татарским войском, – согласился купец Илья. – Я слышал об этом. Он особенно отличился приводом татар на русские земли, даже против родного брата Андрея! И жестоко громил русские поселения, которые пострадали из-за того, что князю Александру хотелось быть великим князем! Однако даже прислуживая татарам и наушничая на родного брата, он не имел такого уважения от татар, какое добыл князь Роман Брянский. Но я уже давно не был в Орде… Тогда князь Роман был ещё молод, но очень известен!
– Говорят, что Господь прибрал многих именитых князей за последние годы, – молвил купец Василёк. – Три года назад умер старший брат князя Романа, а князь Александр Суздальский – тому как два года…
– Как мы уже говорили, в прошлом году погиб литовский князь Миндовг, и умерли Даниил Галицкий да Андрей Ярославич Суздальский, брат Александра Ярославича, – добавил купец Илья. – Так и не удалось этому князю Андрею закрепиться на великом княжении… Теперь великим суздальским князем стал другой из братьев Ярославичей – князь Ярослав. На днях ко мне приезжал мой новгородский приказчик и рассказал, что новгородская знать пригласила к себе на княжение князя Ярослава Ярославича. А князя Дмитрия, сына покойного Александра Ярославича, отправили княжить в Тверь. Теперь князь Ярослав будет сидеть в Великом Новгороде! Что ему Суздаль или Владимир? Там очень опасно пребывать! Туда что ни день приходят татары… Место открытое, все крепости срыты… Вот и решил князь Ярослав податься в богатый Великий Новгород, а уже оттуда править всей владимиро-суздальской землёй! Он там и женился. Был ведь вдовцом… И кого же он взял в супруги, как ты думаешь, Василёк Мордатыч?
– Ума не приложу, – пробормотал брянский гость.
– А вот племянницу твоего князя Романа Брянского! – весело воскликнул Илья Всемилович.
– Какую же? – удивился купец Василёк.
– Да дочку князя Юрия Михалыча Тарусского, Аксинью! Она – настоящая красавица! Мой приказчик говорил, что за всю свою жизнь не видел такой красивой девицы! Статная,  рослая и лицом – ну, прямо ясное солнышко!
– Вот  уж повезло этому князю Ярославу! – пробормотал брянский купец. – Но что от этого нашему князю? Роман Михалыч, как я знаю, не очень дружен со своими братьями… Они не присылают в Брянск ни гонцов, ни каких-либо известий...
– Значит, великий суздальский князь решил подобраться к Тарусе! – усмехнулся Илья Всемилович. – Того и жди, что проглотит её. Суздальские князья понимают друзей и мелких князей не иначе как своих слуг… Плохи дела князя Юрия… Да что мы тут разговорились о князьях? Пора вернуться к делам. Как мы уговоримся о цене на твой мёд?


Г   Л   А   В   А   23

З А В Е Т   О Р Д Ы Н С К О Г О   Х А Н А

Большая толпа татар выходила из походной мечети, поставленной на речном лугу неподалёку от Куры. Сразу же за носилками ордынского хана, которые несли четверо бритоголовых рабов, из дверей мусульманского храма выбрались наружу все ханские приближённые, а за ними – и простой народ.
Сидевший на мягких подушках Берке-хан оглянулся. – Хвала Аллаху, – подумал он, – что так легко прижилась новая вера. Все придворные последовали за мной. Никого не пришлось заставлять! Даже Болху, долго размышлявший, прежде чем отказаться от веры предков, ступил-таки на праведный путь! Что поделаешь, учёный человек просто так не сделает ни шага… Однако же, это доказывает глубокую преданность и любовь ко мне моего советника… Что ж, будет у моего наследника достойный наставник! Надо поговорить с Мэнгу-Тимуром, чтобы во всём опирался на советы Болху! Аллах только с тем, кто следует мудрым наставлениям. Жизнь коротка, можно не один раз ошибиться… А ошибки государя чреваты великими бедами, – Берке поёжился и завернулся в толстую медвежью шубу – подарок черниговского князя Андрея. Старые кости ордынского хана болели, кровь уже не согревала, как в былые годы, его тело, раздобревшее от долгого сидения на мягком троне.
Поздняя осень 1266 года завершала очередной год военных походов татарского войска на юго-запад. Берке-хан не мог смириться с тем, что часть земель улуса его отца Джучи, завещанного Чингиз-ханом своему старшему сыну, захватил внук четвёртого сына Чингиз-хана – Тулуя – по имени Хулагу. Последний, опираясь на согласие великого хана Мэнгу, создал для себя и своих потомков пятый улус в Иране, не предусмотренный волей Чингиз-хана. Золотая Орда не могла простить потомкам Тулуя потерю этой богатой страны. Но пока на троне великого хана в Каракоруме сидел законно избранный на курултае Мэнгу, золотоордынские ханы, не желая ссориться с Великой Монголией, молчаливо терпели это. Но вот скончался Мэнгу, и за великоханский престол началась жестокая борьба. На сей раз потомки Чингиз-хана не захотели прибегнуть к общему собранию монгольской знати – курултаю – и решили дело мечом. На собрании собственных приближённых, названном курултаем, брат Мэнгу Хубилай, старший после покойного в своём роде, объявил себя великим ханом. Однако последний, четвёртый сын Тулуя, Арик-бука, не согласился с волей старшего брата и провозгласил себя правителем Великой Монголии на собрании своих подданных. В войну оказались втянутыми все земли как собственно Монголии, так и завоёванных улусов. Воспользовавшись смутой, хан Золотой Орды Берке заявил, что признаёт великим ханом Арик-буку и прекращает выплату денежных средств Каракоруму. Ещё в 1262 году, договорившись с великим суздальским князем Александром, Берке-хан позволил тому безнаказанно перебить карокорумских бесерменов, прибывших переписывать население покорённых монголами русских земель. Гнев русского народа, задавленного налогами как своих князей, так и ордынского хана, удалось разжечь без труда. Вспыхнувшее восстание во Владимире, Суздале, Ростове, Ярославле и Переяславле положило конец поездкам бесерменов Великой Монголии на Русь, а Берке-хан объявил виновными во всём непокорных русских и добился сразу нескольких выгод: перестал быть данником Каракорума, присвоил все денежные поступления от русских земель, и заодно увеличил поборы с русских, потребовав от них денежной пени за убийство бесерменов!
Великий суздальский князь повиновался воле ордынского хана, и русские люди оказались под ещё более тяжёлым гнётом, чем были раньше.
В это время обострилась обстановка в Иране. Несмотря на осуждение позиции Хулагу, Берке-хан некоторое время был вынужден, сохраняя видимость единства империи Чингиз-хана, даже посылать свои войска на помощь ему. Почти три золотоордынских тумена во главе с царевичами Тутаром и Кули, многими видными военачальниками сражались в войске Хулагу. Однако последний с подозрением относился к людям Берке-хана и не искал с ними дружбы. Золотоордынские отряды посылались на самые трудные участки боевых действий. Не знавшие отдыха, израненные, получавшие самую малую долю от военной добычи, воины Берке роптали. Их недовольство открыто выражали царевичи Тутар и Кули при встречах с Хулагу-ханом. Они даже послали своего человека в Сарай к хану Берке, жалуясь на притеснения. Но Берке не понял их и, не желая идти на разрыв с Хулагу, отправил их посланника назад в Иран, где ильхан сразу же казнил его. Вслед за тем в лагере Хулагу неожиданно скончались царевичи Тутар и Кули, вернувшись в свои шатры со званого пира. Теперь уже Берке не сомневался в злых кознях иранского ильхана и страшно разгневался. Да и средства на ведение войны у него появились. Получив немало серебра от ограбленных им русских, Берке-хан, наконец, решился на войну с Хулагу за Азербайджан. Борьба с соотечественниками получилась затяжной и тяжёлой. Огнём и мечом прошлись золотоордынские войска по Закавказью, не раз вторгались в Азербайджан, но окончательно разгромить Хулагу не могли. А после смерти ненавистного ильхана в 1265 году, когда иранский престол унаследовал Абака-хан, война стала ещё более жестокой.  Несмотря на то, что в союз с Золотой Ордой вступили и египетский султан, и среднеазиатский улус ещё одного потомка Чингизхана – Чагатая – Абака-хан сумел совершить опустошительные набеги едва ли не на всех своих врагов. Золотой Орде лишь удалось остановить хулагуидов и, сражаясь с ними в Азербайджане, закрыть Поволжье от возможных походов воинственного ильхана.
Теперь татарам было не до Руси и Литвы. Сосредоточившись только на междоусобной войне, ордынский хан требовал от русских и серебра и военной помощи. Князья владимиро-суздальской земли часто ходили вместе с главными силами татар, ведомых самим Берке-ханом, на врагов Золотой Орды. Другое татарское войско во главе с темником Ногаем тоже вело бои с хулагуидами. Однако они не всегда действовали совместно, поскольку Ногай закрывал своими силами западные подступы к Золотой Орде. Огромные конные отряды Ногая кочевали на всём пространстве от Дона до Дуная, устрашая соседние народы и государства. Когда же великий хан Берке требовал от Ногая  помощи, тот, сметая лавиной бесчисленной конницы все препятствия на своём пути, вторгался во владения ильхана. В войске темника Ногая сражался и знаменитый полководец Бурундай, который, в свою очередь, призывал в свои ряды брянского князя Романа. Последний так привык к ежегодным походам с татарами, что уже не ожидал их посланников и каждый год, как только реки входили после весенних разливов в свои русла и степи покрывались зелёным травяным ковром, отправлялся с полутысячным конным войском в ставку татарского воеводы.
Война затягивалась, в боях гибли многие и татарские, и русские воины, и, казалось, что не будет конца той кровавой бойне. Понимая, что бесконечная война становится всё более убыточной и опасной для государства, Берке-хан решил, наконец, покончить с этим злом одним мощным ударом и самолично, во главе огромного войска, двинулся осенью 1266 года на Азербайджан. Его передовой тридцатитысячный отряд конницы возглавлял темник Ногай, шедший отомстить за гибель своего отца Тутара. В этом отряде пребывали и дружины русского князя Романа Брянского.
Но их враг не дремал. Абака-хан, воспользовавшись тем, что конница Ногая оторвалась на значительное расстояние от основных сил, неожиданно обрушился на врагов. Произошла жестокая битва. Обе стороны отчаянно сражались, но сказалось превосходство сил Абака-хана. Спасая свои тумены, полководец Ногай отдал приказ медленно с боем отходить в Ширван. Отступали без паники. Сам Ногай сражался в первых рядах, подбадривая своих воинов и прикрывая отход. Даже будучи раненым вражеской стрелой в глаз, Ногай, схватившись рукой за древко, вырвал её с наконечником из раны и, зажав кровоточившую глазницу куском оторванной от рукава ткани, продолжал руководить отходом.
Абака-хан, не сумев разгромить передовой отряд своих врагов, не решился преследовать их и устремился к Куре, по берегу которой следовал сам Берке-хан.
Однако, проведя разведку, иранский ильхан обнаружил численное превосходство противника и, оказавшись на противоположном берегу Куры, ограничился лишь обстрелом его войск из тяжёлых луков. Золотоордынцы отвечали тем же. Так, простояв на берегу Куры четырнадцать дней и, видя невозможность из-за стрельбы врагов переправиться через реку, Берке-хан решил двинуть свои войска к Тифлису, где находился большой мост через Куру. По дороге, когда армия Абака-хана осталась далеко позади, государь приказал сделать привал, помолиться и отдохнуть.
– Вот потеряли Бурундая, – размышлял про себя Берке-хан, сидя на подушках своего царственного походного трона, куда его перенесли с носилок верные рабы, – ранен и Ногай, пожалуй, даже окривел! Это тяжёлый для нас удар! Кому же теперь передать его воинов?
– Великий хан, – сказал вдруг первый советник государя Болху-Тучигэн, стоявший рядом с ханским троном, – прости, что беспокою тебя пустяком в такое трудное время, но ты не забыл мою просьбу?
– Какую просьбу, Болху? – очнулся от раздумий Берке. – Я ничего не помню…
– О моём сыне Угэчи, государь, – опустил голову ханский советник. – Пора бы ему тоже заниматься делами государства. Я учу своего сына уже не один год наукам и книжной мудрости. Он теперь готовит для меня многие важные бумаги. Я хотел бы, чтобы ты позволил ему занять место главы писчей юрты…
– Так ты же у меня сам хозяин этой юрты? – удивился Берке-хан. – Неужели ты захотел отойти от дел?
– Нет, повелитель, – улыбнулся Болху. – Я же твой советник. А также отвечаю за писчую юрту и другие дела. Получается, что я исполняю две обязанности. Когда я был молод, мне всё удавалось. А теперь мне уже нелегко. К тому же, прибавилось много бумаг. Я едва справляюсь! А слуги, рабы и помощники сами неспособны наводить порядок в делах! Нужен молодой, грамотный, преданный повелителю начальник! И мой сын может стать им. Ему уже больше двадцати двух лет, пора бы помочь мне управлять людьми и разгребать государственные бумаги. Особенно сейчас, в походе. Я уже в который раз беру его с собой: мы следуем за тобой вдвоём, государь, повсюду…
– Ну, что ж, – одобрительно молвил Берке-хан, – тогда приведи ко мне своего сына. Хоть я и не раз видел твоего Угэчи, но почти не беседовал с ним. Однако я доверяю тебе, мой верный Болху, и готов хоть сейчас назначить на высокую должность этого молодого книжника. Но вот меня одолевает любопытство: каким же стал твой сын, достоин ли он своего батюшки? Время летит, и мы изрядно состарились. А кто сможет нас заменить? Что ж, где же твой сын?
– Ждёт возле твоей юрты, государь, – склонил голову Болху.
– Тогда зови его, не томи, уж больно хочется мне увидеть его!
…В ханский шатер вошёл рослый крепкий молодой мужчина, одетый в шёлковый, подбитый куньим мехом халат. Приблизившись к царственному возвышению, он встал на колени и поцеловал ножку походного трона.
– Поднимись, Угэчи, – ласково молвил великий хан, – дай-ка я посмотрю на тебя. Так…но ты не очень-то похож на своего батюшку!
– Лицом я – в матушку, повелитель, – улыбнулся Болху. – Такой вот родился. А моя дочь больше на меня похожа!
– Такое бывает! – сказал великий хан. – Хоть и дети у тебя от одной супруги… А ты не хочешь, Болху, взять себе ещё жён! С одной жить – только горевать! Это я знаю по себе. Хоть я и держу в руках великое ханство, однако же не отказываюсь от многих женщин. Это не возбраняет и Алькоран, принятый нами со всей душой! Мне говорил имам Абдулла, что у самого Пророка было несколько жён… Здесь всё правильно: чем больше у тебя богатств, тем больше женщин ты можешь иметь! Вот ведь какая мудрая вера! А ты уж слишком скромен…
– Мне ещё нужны годы, государь, – покачал головой Болху, – чтобы постичь всю глубину Алькорана. Я так быстро не схватываю мудрость, как ты! Но на то ты – великий хан – чтобы мгновенно постигать истину! Ты нам подаёшь достойный пример для подражания!
– Ты говоришь правду, – весело сказал Берке-хан, – и я думаю, что ты сам разберёшься так, как надо, с женщинами! Я слышал, что твой сын вовремя женился?
– И не на одной, – усмехнулся Болху-Тучигэн. – У него теперь три супруги. А последняя – уруска!
– А вот ты какой! – засмеялся довольный Берке. – Значит, обошёл в этом своего  батюшку? Стал настоящим мусульманином!
– Именно так, государь, – поклонился Угэчи. –  Ты доставил великую радость своему народу, что принял столь праведную веру! Спокойно на душе, когда чувствуешь Божью защиту. Да и с женщинами – благодать! Бери, какую пожелаешь!
– Твоя речь приятна на слух и умна, – мягко сказал Берке-хан. – А каковы же твои успехи в бумажном деле? Любишь заниматься государственными бумагами?
– Это для меня дело привычное, – вновь поклонился молодой татарин. – Я уже не один год в услужении у батюшки. Одних только ярлыков для коназов-урусов я написал целую кучу!
– А ты писал ярлык коназу Ромэнэ из Брэнэ? – спросил вдруг как бы невзначай ордынский хан.
– Да, государь, – кивнул головой Угэчи. – Я это хорошо помню. Батюшка приказал тогда мне, чтобы я по твоей воле так переписал тот ярлык, чтобы коназ Ромэнэ был законным наследником Андрэ Черныгы и после смерти того старого гуляки стал великим коназом. Такое не забудешь. Государь редко жалует так щедро своих холопов!
– Этот Ромэнэ, мой верный Угэчи, имеет немалые заслуги перед моим воеводой Бурундаем, – с горечью промолвил Берке-хан, – сложившим свою славную голову за честь Золотого Ханства! И хоть уже нет Бурундая, но его люди сумели донести до меня последнюю просьбу славного воина: подарить тому коназу урусу мой второй ярлык! Рано или поздно, коназ Андрэ из Черныгы уйдёт в мир иной, так пусть же тогда коназ Ромэнэ собирает меха и серебро со всех земель Черныгы. Если он такой же славный правитель, как и воин, то я не сомневаюсь, что он без труда справится с этим делом… Тот бой, в котором был жестоко изранен славный Бурундай, стал едва не последним и для этого Ромэнэ. Там, у великого моря, наши воины столкнулись с несметными силами Абака-хана. Злодеи окружили моего Бурундая! Но этот великий воин отважно сражался, как звериный царь, не жалея себя. А когда Ромэнэ, коназ Брэнэ, увидел окружённого врагами Бурундая, он сразу же бросился со всеми своими людьми на врагов и, яростно сражаясь, пробился к нему! Тогда наши лютые враги отступили, и мой Бурундай вырвался из вражеского кольца. Но он получил много ран, и его старое тело не выдержало. Так и почил отважный Бурундай по пути к моей ставке. Он прислал ко мне своего тысячника Цэнгэла, чтобы тот рассказал мне о жестоком сражении и верности нам коназа Ромэнэ. Вот почему я повелел послать тот ярлык прямо в войско, чтобы Ромэнэ Брэнэ мог получить эту почётную награду перед лицами моих воинов. Сам мой темник Ногай вручил ему тот ярлык. Его посланник нынче очень хвалил этого Ромэнэ! Этот урус не боится жестоких битв, беспощаден в сражении! Два года тому назад он разбил большое войско Лэтвэ! Говорят, что там был убит наш злейший враг – Миндэух-лэтвэ! Коназ Ромэнэ после этой победы почтил нас вниманием – прислал в Сарай богатые подарки: серебро, доспехи тех злых врагов, много мужей-пленников, каких мы быстро распродали, выручив ещё немало серебра для моей казны. Словом, этот коназ Ромэнэ – нужный нам человек! Однако хватит о нём! Вернёмся к твоему назначению, Угэчи. Как ты думаешь, ты справишься с делами в писчей юрте? Не просто как писарь, а как начальник?
– Да, государь, – ответил молодой татарин. – Если мой батюшка попросил у тебя этого назначения, значит, он уже не раз проверил меня.
– Тогда приказываю! – Берке-хан поднял вверх руку. – Принимай же писчую юрту! Будешь теперь во главе всех моих книжных людей! Но смотри, чтобы не ленились! За слугами всегда должен быть строгий глаз: если чего не доглядишь, все дела развалятся! Понял, Угэчи-сайд?
– Понял, великий государь! – улыбнулся наследник Болху. – Обещаю, что не подведу тебя!
– Поговорим же теперь о другом деле, – молвил Берке-хан полным тоски и печали голосом. – Я позвал тебя, Болху, вот по какому делу. Я почувствовал вчера после вечерней молитвы, как у меня забилось сердце. О таком же чувстве мне говорил мой царственный брат Бату накануне своей смерти…
– Что ты, государь, – замахал руками Болху-Тучигэн, – ты же ещё не старик! Тебе ведь всего пятьдесят семь лет! Это самый расцвет для правителя! Вон у ханьцев – семь десятков ещё не срок! А что часто бьётся сердце, так это бывает у каждого человека… Пока ещё никто не умер от сердцебиения!
– Погоди, Болху, – поморщился золотоордынский хан. – Я не собираюсь умирать… Но, полагаю, что к этому нужно готовиться всегда. Что есть наша жизнь? Давно ли мы с тобой были детьми? Кажется, что вчера! А вот поседели… А если в волосах серебро, значит, можно ожидать всего, а впереди – только одна смерть! Как-то мне приснился седобородый старик… Он сказал, что пора написать завещание… «Ты, Берке-хан, – молвил тот старик, как я думаю, сам пророк Мухаммед, –  сначала принял истинную веру не душой, но своим ясным умом, чтобы противостоять жалкому христианину Хулагу… А теперь ты познал ислам душой и сердцем. Вот и приоткрыл великий Аллах для тебя райские двери!» – Это мне Пророк как бы намекнул, что я принял новую веру из ненависти к Хулагу, захватившему земли нашего улуса. Этот злодей такой же христианин, как покойный строптивец Сартак и урусы. Видишь, как мудр Божий Пророк! Его не проведёшь! Однако то был лишь повод, чтобы стать настоящим мусульманином. А теперь я понял, что это – истинная вера и единственный путь к бессмертию! Пусть оно не на земле, а на небе… Как ты думаешь, Болху, есть ли на небе этот рай?
– Об этом говорили многие мудрецы, государь, – молвил Болху. – Я тоже верю, что рай – это потусторонний мир. Кто знает, что создал Аллах? Этого не постичь человеку. Если есть жизнь здесь на земле, то почему бы ей не быть на небе? Даже наши предки знали о потустороннем мире, где обитают души умерших. Но праведная вера даёт ответ на всё. Будешь вести строгую жизнь мусульманина, смерти не будет! Великий Аллах всегда приютит душу праведника. А ты, государь, достоин этого больше всех! Но пока не надо спешить в светлый рай. Ты – повелитель великого ханства. Ты нужен и народу и государству! Береги себя!
– Благодарю тебя, мой верный Болху, – улыбнулся Берке-хан. – Я не хотел бы покинуть этот мир, не завершив должным образом своего правления. Поэтому подготовь заранее моё завещание. В случае если меня призовёт к себе Аллах, то пусть мой престол унаследует внук моего брата – Мэнгу-Тимур. Все другие внуки Бату должны беспрекословно повиноваться ему. Но если нужно менять наместников в землях улуса, то делать это только по твоему совету… Или пусть соберёт курултай. Я сам поговорю об этом с Мэнгу… Эй, Хутук! – крикнул он и хлопнул в ладоши. Откуда-то из глубины юрты выбежал слуга и почтительно склонился у трона. – Беги, мой Хутук, к Мэнгу и позови его сюда побыстрей!
– Слушаю и повинуюсь, государь! – вновь согнул спину верный слуга и быстро выбежал из юрты.
– А как ты сам на это смотришь, Болху? – вопросил великий хан. – Дружен ли ты с Мэнгу? Будет ли мой наследник прислушиваться к твоим советам?
– Да, государь. Мэнгу-Тимур был всегда ласков ко мне! – ответил ханский советник. – Он хорошо относится и к моему сыну Угэчи. Царевич часто заходит в писчую юрту. Он любит поговорить с моим сыном и слугами о делах нашего ханства. А иногда и бумагу почитает. Но царевич не очень любит бумаги и книги. Он больше воин. Ты не зря посылаешь его в боевые походы! Мэнгу с детства знает только коня и острый меч! Он отменно стреляет из лука! Я не раз видел, как Мэнгу прикладывал стрелу, и враг тут же падал на землю, как подкошенный.
– Да, Болху, так уж устроил Аллах, что славный воин не бывает учёным мужем! Да и сам я не так давно постиг книжную мудрость… А когда стал читать твои письмена и сам кое-что писать, мои руки разучились брать лук и копьё. Придётся и Мэнгу отказаться от ратных дел. Ты, Болху, поможешь ему стать хорошим правителем!
– Глубокая мудрость говорит твоими устами, государь, – улыбнулся Болху-Тучигэн, – однако царевич Мэнгу может вести за собой народ и без меня! Он хорошо управляет своим войском и, конечно, знает грамоту. Другое дело, если у него не лежит к этому сердце. Просто царевичу пока не до этого. Придёт пора и должная зрелость, и царевич полюбит бумаги и книги. Это только дело времени…
Полог юрты приоткрылся, и к ханскому трону быстро подошёл царевич Мэнгу. Поклонившись хану, он кивнул головой Болху-Тучигэну.
– Салям галяйкюм, государь! – молвил царевич. – Как твоё бесценное здоровье?
– Вагаляйкюм ассалям! – ответил Берке-хан. – Моё здоровье, сынок, старческое. Как говорится, всё известно только Аллаху. Иной хилый и тонкий прут гнётся, но не ломается… А крепкий и толстый, гляди – и разорвался! Ладно, давай о деле. Я  вот тут поговорил, сынок, с Болху-сайдом и сказал ему, что тебе придётся в случае моей смерти быть повелителем нашей Золотой Орды!
– Что ты, государь! – вскричал царевич. – Разве ты собрался умирать?!
– Я же сказал, – грустно усмехнулся великий хан, – что это известно только одному Аллаху! Но, со своей стороны, я должен позаботиться о судьбе Джучиева улуса. Что это за правитель, если он не закончит земных дел до своей смерти? Только плохой государь оставляет плохого наследника! А ты у меня не только славный воин, но и, как говорит мой Болху, умеешь управлять людьми… Я мало уделял тебе внимания и не баловал! Зато вот вырос из тебя истинный наследник. Ты не будешь сопливым мальчишкой на ханском троне… Как мои племянники, погубившие себя. Но не зазнавайся, сынок! Запомни: нельзя управлять государством с коня! Будь дружен с Болху-сайдом и не обижай его. Я вот назначил его сына Угэчи на место главы писчей юрты… Уважай его! Они – преданные нам люди. Советуйся с ними обо всех государственных делах. Будь особенно осторожен с мурзами. Не отстраняй от дел никого, если не уверен в своей правоте! Ну, а если кто-нибудь будет строптив или лукав в деле управления, тогда замени его, посоветовавшись с верными людьми. Но тогда не жалей ослушника, казни его без колебаний! Также поступай и с урусами: будь жесток, когда надо, или, наоборот, ласков. У меня с ними было всё! Только один урус заслужил моё доверие – это коназ Ромэнэ из лесов Брэнэ! Я пожаловал ему ярлык на всю землю Черныгы, когда умрёт коназ Андрэ. Так вот, не обижай этого Ромэнэ. Преданные ратному делу люди всегда ценны! Пусть ходит в походы с нашим полководцем Ногаем. Уж если сам славный Бурундай хвалил этого Ромэнэ, значит, он того стоит!
– Да, государь, – улыбнулся Мэнгу. – Покойный Бурундай, да примет Аллах его душу, был очень большой злослов! Его до смерти боялись за строгость! Это просто чудо, если он похвалил коназа уруса! Но я сам знаю о заслугах этого Ромэнэ. Он не раз выручал Бурундая в жарких битвах! Но сможет ли этот Ромэнэ собирать весь «выход» для нашей казны?
– Вот теперь я вижу в тебе мудрого правителя! – весело молвил Берке-хан. – Ты печёшься о казне! Я думаю, что коназ Ромэнэ сможет собирать меха и серебро. Он же собирает дань в своём уделе? Это дело нехитрое. Но будет о нём. Поговорим теперь о войске. Тут будь ещё осторожней, нежели с наместниками. Зря воинов не обижай. Но, если непокорен, будь жесток! А если уже принял решение, тогда беспощадно казни! Но не забывай, как я уже тебе говорил, о советах наших верных людей… А когда я умру, собери курултай. Конечно, наш курултай – это не то, что было на далёкой родине. Там собирались  свободные нойоны и ханские родственники. Но и там не всегда удавалось решить дело. Кто знал, куда склонятся головы гордой знати? А у нас, на деле, курултай – это мой ханский совет. Лишь утверждает мою волю. Да заодно проверишь преданность наших слуг. Станут своевольничать – узнаешь, кто из них опасен. А если всё покорно примут, тогда хорошо. Понял, дитя моё?
– Понял, государь.
– Ну, а теперь скажу ещё кое-что. Ты должен знать, сынок, что урусы, хоть и покорились нам, люди воинственные и многочисленные. Пусть мы сильно приуменьшили их поголовье, но пройдут года, и они снова расплодятся. Поэтому запомни, что их коназы для простых урусов – в сто крат более лютые враги, чем мы, завоеватели. Эти коназы так угнетают свой народ, что против них любые злодеи – праведники! Коназы урусы готовы, ради сохранения своей власти, служить даже самому шайтану! Это знать очень важно! Коназы есть наши союзники против всего народа урусов! А значит, с ними надо быть ласковыми и справедливыми, а если надо – и жестокими! Поощряй доносы коназов друг на друга. Пусть борются между собой за ханские ярлыки! Они этого достойны. Но палку не перегибай! Пусть коназы правят своими людьми! Только они одни могут удержать свой народ в нашем ярме. Но не давай никому из них возвыситься над другими. Тогда, возможно, возвысившийся объединит все земли урусов и ополчится против нас!  Я думаю, что сейчас можно верить только одному коназу Ромэнэ из Брэнэ. Он нам предан и не просит большей власти! Он не такой, как другие коназы-урусы! Этот человек проверен: у него нет ни капли лжи или коварства! А теперь, сынок, скажу о нашей вере. Люби Аллаха, соблюдай все наши заповеди. В деле веры слушай имама и других людей, знающих Алькоран. Не обижай попов-урусов. Эти люди нам очень полезны! Они тоже держат в узде свой народ, учат людей смиряться с любым злом и любой властью. А их бог Иса – пророк у нас в исламе – как говорит почтенный Абдулла, очень уважаем истинными мусульманами! Не забывай об этом и не обижай урусов за их веру! Пусть себе молятся! Не важно, что они христиане. Главное, чтобы вовремя и в достатке вносили в нашу казну установленную мзду. Вот в этом деле всегда будь строгим! Впрочем, для этого у тебя есть достойные советники… А если…, – тут великий хан вдруг замолчал, покраснел и схватился рукой за сердце. – Чую сильную боль! – громко сказал он, выпучив глаза. – Да такую, как-будто в моей груди полыхает огонь! Да в животе…охо-хо…жестокие колики!
– Быстрей за лекарем! – крикнул Болху.
– Позовите моего наставника в деле веры! – прохрипел, задыхаясь, Берке-хан.
В юрту вбежали лекарь великого хана Бэктэр и имам Абдулла.
– Эй, слуги! – громко сказал знахарь, поднявшись на трон и ощупав грудь багрового, покрывшегося испариной, Берке-хана. – Айда ко мне! Опускайте государя на его спальное ложе! Ничего страшного нет: просто у государя заболело сердце!
– О, Аллах! – взмолились упавшие на колени ханские слуги и приближённые. – Спаси же, Всемогущий, нашего повелителя! Верни ему силу и здоровье!
Имам Абдулла, к которому присоединились прибежавшие по зову ханских слуг другие мусульманские священники, вывезенные татарами из Бухары и Ходжента, обступили ханское ложе, читая священные молитвы.
Неожиданно больной открыл глаза и поднял руку. Воцарилась тишина.
– Благодарю вас, мои верные люди и Божьи наставники! – сказал он тихим, спокойным голосом. – Мне стало легче от ваших сердечных молитв!
– О, Аллах! – промолвил во всеуслышание ханский врачеватель. – Исцели моего повелителя! Продли ему жизнь хоть бы до ста лет!
– Не богохульствуй! – возмутился имам Абдулла. – Всё в руках Аллаха! Если Он захочет, то любого из нас призовёт к себе. Не надо отказываться от такой великой милости, если Аллах забирает к себе его душу! А вдруг Всевышний услышит твои слова и даст нашему повелителю вечную жизнь здесь, на земле!?
– О, Аллах! – испугался Берке-хан. – Замолчи, Бэктэр! Страшно вечно жить на земле! Чтобы всё время переживать бесконечные беды?… О, милосердный Аллах, лучше забери мою душу прямо сейчас, чтобы я, наконец, покинул этот жалкий мир, начинённый ложью и страхом! Не продлевай моей жизни, тяжёлой и безрадостной! – С этими словами великий хан резко повернулся, поднял руки, как бы в знак прощания со своими подданными, и скрестил их на груди. Глаза его закрылись, а на губах появилась блаженная улыбка.
– Великий хан почил смертью истинного праведника! – вскричал имам Абдулла. – Не скорбите, правоверные, но радуйтесь: Аллах принял его душу!


Г   Л   А   В   А   24

П  О  С  Л  Е  Д  Н  Я  Я    К  Н  Я  Ж  Е  С  К  А  Я    О  Х  О  Т  А

– Вот так, владыка, я добрался до татарской Орды, – грустно сказал черниговский князь Андрей своему собеседнику и склонил в знак почтения свою седую голову.
– Да, сын мой, – тихо промолвил епископ Митрофан, – нелёгок твой великокняжеский венец! Ни один князь не позавидует твоей тяжёлой доле! Да вот ещё этот новый татарский царь! Страшно сказать! Мэнгу-Тимур! Даже имя его какое-то злое! Как же принял тебя этот Ирод, княже?
– Нелегко вспоминать, святой отец, – ответил князь Андрей и задумался. – Вот я подошёл к царскому шатру, но стражники долго не впускали меня. Занят-де молодой царь, ему пока некогда! Но вот…вышел из шатра ханский вельможа, по имени Болху, и я его слёзно упросил допустить меня к татарскому царю… Страшен этот Болху, неподкупен! Я не раз совал ему в руку то слиток серебра, то золотой перстень. Но нет! Этот Болху не берёт бакшиш! Один из всех татар! Этот татарский мудрец не любит меня. Так и косит на меня злым глазом! Однако выслушал. Благо, что я научился сносно говорить по-татарски! А так бы до ночи простоял у юрты их царя… Сжалился-таки этот злобный Болху-Тучигэн, таково его полное имя, и вернулся в золотую царскую юрту. А царь Мэнгу послушал своего сановника и сразу же принял меня… Видимо этот Болху в большом почёте у молодого царя, также, как он был и у других царей! Не дай Господь с ним поссориться! Это – верная гибель!
– А как же выглядит тот грозный царь? Он похож на своего покойного отца, царя Берке. – Есть ли в нём хоть сколько  добродушия?
– Этот молодой царь не похож на покойного Берке-хана ни лицом, ни душой, – покачал головой великий черниговский князь, – да он и не сын тому мудрому покойнику! Мэнгу-хан – внук Бату-хана, от одного из его сыновей… А у самого Берке не осталось наследников… Они умерли во время тяжёлого поветрия. Одни лишь дочери… Да и те все замужем. Говорят, что одна из дочерей Берке-хана, его самая любимая, пребывает замужем за молодым ордынским темником Ногаем… Тот очень уважаем сейчас в Орде. Теперь расскажу о новом царе. Когда я зашёл в ханский шатёр и склонил свою седую голову перед Мэнгу-Тимуром, царь первым поздоровался со мной по-татарски, как это у них принято. Я ответил ему также по-татарски, не поднимая головы. Тогда царь сказал, чтобы я смотрел прямо на него. Ну, я поднял голову и увидел…что царь жесток лицом и свиреп, как дикий зверь! Его глаза – чёрные и блестящие. Лицо у него круглое и жёлтое. Носит жидкую бородку и такие же тонкие усы, которые едва свисают, как у кота или крысы. «С чем пожаловал, коназ Андрэ? – сказал вдруг он. – Неужели опять с толстыми девками?»  А я уже давно не привозил в Орду жёнок! А нынешнего царя я доселе в глаза не видел…
– Нет, государь, – сказал я царю, – я не привёз тебе красных девиц! Как-то воевода  Бурундай обругал меня за это и прилюдно опозорил! Поэтому я привёз тебе только «выход» в мехах и памятные подарки, покорнейше, как всегда, соблюдая к тебе глубокое уважение…
Ну, вот царь позвал своих слуг и приказал им пересчитать всю нашу дань, а подарки принял самолично. Царю пришлась по душе серебряная чаша из Литвы, оскаленная львиной мордой. Та самая, владыка,  что ты посоветовал мне взять для ордынского царя.
– Это – не я, сын мой, но покойный владыка Захария тебе подсказал, – улыбнулся епископ Митрофан, – а ты ещё спорил. Пусть же этот подарок твоего племянника Романа Брянского остаётся в Орде. Львиная морда – недобрый знак! Странно, что князь Роман прислал его тебе, как свадебный подарок! Это не к добру, великий князь!
– Это так, святой отец, – кивнул головой князь Андрей. – Я боюсь своего племянника! Князь Роман силён и богат, думаю, больше, чем я… Он, без сомнения, утаивает меха и серебро! Но я ничего не могу с ним поделать! Идти с жалобой в Орду? Так стыдно... Ведь кровный родственник! Он и у татар пребывает в почёте и изрядной славе! Мне рассказал один татарский мурза, получив от меня богатый подарок, что ещё покойный царь Берке держал моего племянника Романа как моего преемника! И подарил ему ярлык не только на брянский удел, но и право, в случае моей смерти…, –  князь перекрестился, – владеть всей черниговской землёй!
– Спаси нас, Господи! – перекрестился епископ. – Нам этого не надо! Поживи ещё, сын мой! Рановато тебе спешить на Божий суд!
– Всё в руках Божьих, – пробормотал князь Андрей. – Мне уже недалеко до семи десятков… А это уже глубокая старость! На что мне надеяться? Вот и возьмёт мой грозный племянник этот черниговский стол! Чем он заслужил похвалу от поганского царя? Разве что своими походами на Литву и к Хвалынскому морю? Мне ещё говорили в Орде, что Роман очень угодил татарам своими боевыми подвигами… А где и…уместными подарками. Этого Романа любил сам злобный воевода Бурундай! Не было на свете татарина страшней его! Покойные цари уважали князей Александра Ярославича и Даниила Холмского, однако Бурундай их просто ненавидел и всё время ругал! Досталось также и мне от этого татарского воеводы! А вот Роман-то во славе оказался! Поэтому пришлось тихо сидеть в Орде, о Романе – ни гу-гу! Злой же Болху, правая рука царя, когда-то предупредил меня, чтобы я не говорил недобрых слов о своём племяннике государю! Ещё самому Бату! Чтобы не гневать того страшного государя… Чего только не пришлось пережить! Страх, голод и татарский позор! Даже от своего племянника не было ничего, кроме унижений!
– Что поделаешь, – вздохнул владыка. – Если князь Роман ходил с татарами в боевые походы, эту дружбу не разольёшь водой! Хорошо лишь то, что князь Роман воевал с нашими лютыми врагами… С той же Литвой… И громил богохульников… Это, слава Господу, дело не богопротивное… Как бы тебе сказать, великий князь, а не помириться ли тебе с этим Романом Михалычем? Пусть он горд и упрям, но, как я знаю, он на деле не причинил ни тебе, ни твоему княжению, ни святой церкви никакого урона. А что вы не дружны – так это сущая мелочь! Присмотрись же, сын мой, не настолько плох этот князь Роман! Правда, он нашёл себе советника в лице строптивого отца Игнатия. Тоже гордеца! Мне говорил покойный владыка Порфирий ещё тогда, когда я был молод, что Игнатий вольнолюбив и язвителен в речи. Он не очень-то считался с покойным епископом! Был насмешлив и груб! Владыка Порфирий невзлюбил его ещё в Чернигове при дворе святого мученика Михаила Всеволодыча! – Епископ истово перекрестился. Перекрестился и князь Андрей. – Видимо, отец Игнатий подумывает о владычном престоле: хочет занять моё епископское место!
– Разве такое возможно? – вздрогнул Андрей Всеволодович. – А как же митрополит Кирилл?
– Его святейшество, отец Кирилл, увы нам, глубоко чтит этого Игнатия! – молвил с горечью епископ. – Он посчитал этого брянского попа великим учёным. Я как-то ездил в Киев… Слава Господу, что застал там отца Кирилла. Он теперь всё время в отъездах. Объехал уж, поди, всю русскую землю, а также суздальскую и новгородскую! Так вот. Мы с отцом митрополитом завели тогда разговор о делах нашей церкви. А он мне вдруг и говорит, а не утвердить ли нам ещё одну епархию? И какую же, княже? – Брянскую и севскую! Вот тебе козни этого отца Игнатия! Рвётся в епископы! С Черниговом не получилось, так уж хоть бы Брянск от нас отделить!
– И отделят! – усмехнулся Андрей Всеволодович. – Как что против нас, так всегда сбывается! Но не при моей жизни! – Он перекрестился. – Не отдам Чернигов племяннику! Он не добьётся моего стола! Будет нужно, пойду к самому царю Мэнгу-Тимуру. Упаду на колени, отвезу туда всё своё имущество и богатые подарки, но свой стол не уступлю!
Хлопнула дверь, и в светлицу вбежал княжеский слуга Славута.
– Что тебе? – поморщился раздражённый князь Андрей. – Разве не видишь, что я занят? Мне сейчас не до тебя!
– Да я тут, великий князь, – замялся здоровенный детина. – Мне бы только одно слово сказать. О твоём слуге, огнищанине Микуле Удаличе…
– А, тогда добро, – смягчился черниговский князь. – Тут у нас, владыка, случилась одна беда. Ты сам меня намедни спрашивал, куда подевался мой Микула… Вот уж три дня как пропал мой верный слуга… Пошёл в лес, чтобы добыть дичины к нашему столу, к примеру, хорошего кабанчика… И вот сгинул… Я послал своих людей в лес, чтобы они поискали следы моего Микулы, но вот пока ничего не нашли… Разве не так, Славута?
– Не так, великий князь, – громко сказал слуга и перекрестился. – Твои люди только что вернулись из леса и рассказали мне, что твой Микула Удалич погиб от когтей лютого зверя – матёрого медведя! И не только он один, полегли все твои младшие слуги, которые пошли вместе с Микулой!
– О, Господи! – вскричал князь Андрей. – И ты так спокойно говоришь это! А может ты врёшь, бесстыжий? Ты что, не видишь, кто перед тобой? Великий князь и сам владыка! Голову от глупости потерял, вонючий холоп?
– Это не глупость, великий князь, – спокойно ответил привыкший к княжеской вспыльчивости Славута, – но лишь чистая правда! А говорю я так спокойно, потому что уже не в первый раз. Разве ты забыл, княже, как медведи заломали двух коров купца Доброхота Жалича? Прошло лишь два десятка дней! А как не вернулась из леса вдова Зорица? Все говорили, что это может учинить только большой медведь! Пора бы уже, княже, начать правильную охоту и прибить этого зверя! Но ты сам всё откладываешь это дело и чего-то ещё ждёшь! Взял бы и послал в лес своих дружинников с охотниками. Они бы уже давно прибили этого медведя, и был бы жив тот несчастный Микула…
– Постой, Славута, – поднял руку князь, – а ты точно знаешь, что именно медведь, этот бесстыжий зверь, наделал столько зла? Я уже давно не слышал, чтобы медведи нападали на людей! Значит, это очень крупный медведь, если так обнаглел! А есть ли какие доказательства?
– Да, княже, следов предостаточно, – сказал с грустью слуга. – Это – медвежьи горки. Их, как ты знаешь, зверь насыпает над мёртвыми телами. Он заломал всех твоих людей и присыпал сверху их тела валежником. Твои люди на это как раз и натолкнулись! Уже пошёл трупный запах, но пока ещё не смрад… Я думаю, что зверь нагрянет за своей добычей завтра!
– Неужели они не привезли в город тела несчастных? – возмутился епископ. – Да что же это такое? Разве вы забыли, что подобное неприемлемо для православных христиан?! Вы же не бесстыжие язычники?!
– Что ты говоришь, Славута?! – прикрикнул князь Андрей. – Почему они оставили людской прах на осквернение?
– Если помнишь, княже, такое уже было у нас лет десять тому назад, – ответствовал слуга. – Мы тогда нашли мёртвое тело монаха Филофея, убитого медведем. И привезли его на телеге. Да отпели в православной церкви, как подобает. А ты, батюшка великий князь, на нас за это рассердился! Ты тогда сказал, что нужно было оставить тот прах нетронутым, а медведь бы тогда пришёл на такую приманку. Ты потом ещё долго ругал нас, называя дурачками и злодеями! Вот-де, упустили из-за нас матёрого медведя! От такого позора мы не знали, куда глаза девать! Вот и решили на этот раз наши люди, чтобы не вызвать твоего гнева, оставить тела тех несчастных как приманку на лютого зверя! Чтобы охотники могли разом уложить того матёрого людоеда!
– Прости, Господи, прегрешения этих дурачков! – молвил владыка Митрофан, прижав руку к сердцу. – Не понимают, глупцы, что натворили! Да и ты, сын мой, – укоризненно покачал головой священник, глядя на князя, – совсем не учишь своих людей уму-разуму! Так можно дойти и до смертного греха!
– Что поделаешь, святой отец, – насупился князь Андрей, – если наши люди такие глумные. Не всем дано обладание умом-разумом! Вы тогда не поняли, Славута, мои слова с наставлением! Они были не для такого случая! Нужно было откопать тела несчастных…
– Откопали, но только чуток, княже, – пробормотал слуга. – А то как бы мы узнали, что это наши люди? Поглядели, поплакали, да засыпали лица мертвецов сухими листьями и валежником… Они не думали, что ты за это рассердишься. Если хочешь, я сейчас же поеду с людьми назад в телеге и привезу тела тех страдальцев?
– Ладно, Славута, – махнул рукой князь Андрей, – если уже случилась беда, ничего не изменишь! Так ты говоришь, что медведь придёт за добычей завтра? Ты думаешь, что приманка уже созреет? А если медведь не придёт? Ты не лжёшь на этот счёт, Славута?
– Это – чистая правда, княже! – сказал с уверенностью в голосе бородатый мужик. – Вот так и у меня когда-то было. Медведь заломал моего жеребца, а на четвёртый день пришёл за падалью. Вот мы и прибили тогда разбойника! Разве ты не помнишь, сам же потом лакомился свежей медвежатиной?
– Помню, Славута, это был отменный медведь! Славный тогда получился окорок! – покачал головой великий черниговский князь. – Надо завтра же поймать этого зверя и прибить его рогатиной! Поеду-ка я сам на охоту! Мне хочется самому поразить рогатиной лютого зверя! Я давненько не ходил на такую знатную охоту!
– Что ты, сын мой, опомнись! – испугался епископ. – Эта охота – опасная затея! Медведь силён как лукавый! – владыка перекрестился. – Никто не знает, что он может натворить! Лучше пошли своих людей и жди от них известий. Охотники сами порешат этого бурого злодея! А если кто и пострадает, так что же с того: это ведь не великий князь? А Господь защитит подлых людишек. Нечего подвергать свою жизнь опасности, если её можно избежать!
– Да какая там опасность, владыка? – усмехнулся великий князь. – Мне не впервой ходить на охоту. Правда, я уже давно не добывал медведя… Но зато не один раз поражал вепря. Так что эта охота только прибавит мне радости и славы! Готовься, Славута, завтра утром нагрянем к той медвежьей горке! А далеко ли туда?
– Да не так далеко, великий князь, – бодро проговорил слуга. – Где-то в пяти верстах от Чернигова!
– Ну, это – совсем близко! – улыбнулся князь Андрей. – Давай-ка, Славута, готовь людей, рогатины и телеги. Утром выезжаем!
– Слушаюсь, великий князь! – поклонился Славута и, резко повернувшись, скрылся в дверном проёме.
Наутро великий черниговский князь Андрей Всеволодович, засветло разбуженный верным слугой, быстро откушал поданной к столу холодной дичины, запил её, как обычно, хмельным мёдом и, недолго думая, выехал верхом в сопровождении двух десятков своих лучших дружинников и дюжины мужиков-охотников в сторону ближайшего леса.
Охотники так спешили, что даже не прихватили с собой собак.
– Ещё напугают медведя, – сказал князь Андрей, – и сорвут мне удачную охоту! Зверь уйдёт и уже не вернётся… Значит, нет необходимости в псовой охоте… Медведь очень осторожен: испугается и не выйдет к ужасной приманке…
– Господи, помоги своему рабу Андрею, – молился владыка Митрофан, склонившись перед иконостасом, освещённым большими восковыми свечами. – Дай ему, Господи, удачливую охоту и защити его жизнь в случае опасности!
– Помоги, Господи, рабу твоему Андрею, нашему славному князю! – вторили густым басом собравшиеся в Спасском соборе черниговские священники.
…Вот уже и заутреню провёл в соборе владыка Митрофан, а теперь отслужил и обедню. Полупустой собор отражал голоса молившихся священников и немногочисленной паствы. Вверху на хорах стояла молодая княгиня и истово, горячо молилась. Она впервые так беспокоилась за князя во время его выезда на охоту. Обычно княжеские походы в лес не тревожили её. Все знали, что князь Андрей опытный и заядлый охотник. Однако вот теперь княгиня была необычайно взволнована. Что-то заставляло её вновь и вновь повторять одну молитву во здравие мужа за другой. Так молилась княгиня лишь тогда, когда её супруг отправлялся со своими людьми в далёкий путь – отвозить дань татарскому царю и просить жестоких степных завоевателей об очередной милости.
Вот уже закончилась и обедня, опустели храмы Господни, священники удалились на трапезу, а от князя и его людей так и не было никаких известий.
Лишь к вечеру, когда солнце стало медленно спускаться к розовевшему под его лучами деснинскому берегу, и осенняя прохлада окутала полусонный Чернигов, со стороны леса показались усталые измученные всадники.
Княжеские слуги выбежали за городской забор и радостно замахали руками, приветствуя запоздавших охотников. Однако те шли медленно, мрачно и даже не обращали внимания на встречавших. Неожиданно из ворот вышли епископ вместе с черниговскими священниками и приблизились к толпе княжеской челяди. С ними шла и молодая княгиня, одетая в скромное греческое платье, украшенное лишь двумя полосками бисера.
– Что-то они идут, как сонные, – промолвила княгиня, – как будто не видят нас? Неужели так устали от этой проклятой охоты?
– А как же, княгинюшка, – ответствовал владыка. – Охота на медведя – дело непростое! Это коварный и опасный зверь! Но положимся на волю Господа… А вот только где же наш князь? Я что-то не вижу его!
Вдруг от медленно приближавшегося к городу отряда охотников отделился всадник и быстро поскакал в сторону стоявшей у городского забора толпы. Вот он промчался по берегу реки, проскочил вдоль забора и, наконец, направился к встречавшим.
– Славута, – с тревогой в голосе сказала княгиня, узнав своего верного слугу. – Видно, мой супруг так устал, что сам не захотел проехать верхом. Значит, он сидит в дорожной телеге, а слугу послал к нам, чтобы мы не волновались.
Всадник между тем приблизился к толпе, остановил лошадь и медленно спешился. Только теперь епископ, глянув в мрачное и серое лицо Славуты, догадался обо всём..
– Батюшка владыка, – пробормотал, не помня себя, одеревенелым языком Славута, теребя в руке уздечку, – матушка княгиня…я…как же сказать? Вот мы с князем приехали и устроили засаду. Долго ждали, но вот послышался лёгкий шум. Мы остолбенели! Там оказался не один лютый зверь, а целая стая: огромная медведица с тремя медведями-чудищами! Не поместились все те страшилища в одну телегу… Княжеские слуги перебили этих медведей, но вот самый сильный из них долго боролся с нами и сломал пять рогатин! Но мы не испугались его дьявольской силы и окружили лютого зверя. Никто не пострадал! А когда осталось только завершить дело, сам князь Андрей пошёл с рогатиной на медведя. Мы не хотели пускать к зверю князя. Но он не послушал своих верных слуг. И только он всадил рогатину в матёрого зверя, как вдруг тот внезапно подскочил с диким рёвом! Затрещала тогда княжеская рогатина, и медведь свалился всей своей тяжестью на нашего князя! Мы все кинулись на мёртвое чудище и оттащили его от княжеского тела. Всё-таки наш Андрей Всеволодыч пришиб этого зверя! Рогатина попала прямо в сердце медведя-людоеда…
– Говори же, говори, дурачина, что же с князем-то нашим случилось! – закричал владыка, забыв о своем сане. – Разве ты не видишь, что мы тут все объяты страхом и тоской?!
– А князь-то наш, увы… Закатилось, батюшка, наше красное солнышко! – заплакал вдруг побагровевший от напряжения Славута. – Когда мы подняли его из-под зверя, он уже был едва живой. Лишь моргал глазами и что-то хотел сказать нам, но не смог. Он долго лежал на траве, залитой медвежьей кровью, а мы всё не решались поднять его и положить на телегу… Как мы потом узнали, медведь сломал хребет нашему князю! Так и умер наш славный сокол, добрый князь Андрей. Мы погрузили его на телегу и поехали сюда…


Г   Л   А   В   А   25

Н Е О Ж И Д А Н Н О Е   И З В Е С Т И Е

Князь Роман сидел в своём высоком чёрном кресле и задумчиво смотрел на большую восковую свечу, горевшую перед ним на столе. Язычок яркого пламени бесшумно трепетал под слабым потоком свежего воздуха, поступавшего из маленького верхнего оконца, отбрасывая причудливые тени на стены княжеской думной светлицы.
Брянский князь был раздражён и раздосадован. Только что из его светлицы вышли нежданные гости: витебские горожане.
После того как три года тому назад брянские полки разгромили всю силу Миндовга, в Литве начались неурядицы. Объявивший себя великим литовским князем Тренята недолго продержался на престоле и погиб от рук верных слуг несчастного Миндовга. Сын же последнего Войшелк, выйдя из монастыря, неожиданно провозгласил себя преемником отца и поклялся отомстить его убийцам. Под подозрение попали многие знатные литовцы. Войско разгневанного Войшелка Миндовговича с огнём и мечом прошло через всю землю Великого княжества литовского, беспощадно расправляясь со всеми, на кого бы ни указал новый великий князь. В ответ на эти действия литовские князья, почувствовавшие угрозу не только своей власти, но и самой жизни, оказали ожесточённое сопротивление. Разразилась междоусобная война. В результате, само литовское государство оказалось на грани полного развала. Замерла торговля. Пришли в упадок ремёсла и земледелие. Угроза голода нависла над прежде процветавшими и богатыми городами. Стороны, сражавшиеся друг против друга, проявляли невероятную жестокость. Пленных не брали, города и сёла сжигали и разрушали до основания. И особенно страдали бывшие русские земли, подпавшие под власть Литвы. Если воевавшие не жалели своих литовских городов и сёл, то что им были русские поселения? Русские люди, оказавшиеся в трудном положении, не знали, куда деваться. Одни вступали в войска своих князей и сражались против Войшелка, другие пытались сохранять верность великому литовскому князю, но были и такие, что бросали свои дома и имущество, спасаясь бегством в соседние русские княжества.
Горожане Витебска решили иначе. Оказавшись в безвыходном положении, они взбунтовались, собрали вече и, объявив об изгнании из города своего князя-литовца, приняли решение пригласить к себе на княжение брянского князя Романа. Делегаты от витебских горожан уже на следующий день выехали в Брянск и беспрепятственно добрались до города.
Князь Роман долго советовался со своими думными людьми: боярами, священниками, уважаемыми и богатыми купцами. Ему очень хотелось найти наиболее выгодное решение и получить во владение богатый Витебск. Однако верные люди князя отговорили его от поездки в мятежный город.
– Этот город далеко отстоит от наших земель, княже, – сказал отец Игнатий. – Ты можешь занять его, но вряд ли удержишь! Это сейчас в Литве неразбериха, пока князья не помирились и не выбрали себе нового великого князя. А когда там всё успокоится, литовцы вновь обретут силу! Тогда мы завязнем в жестокой войне с ними и вовлечём в беду свой удел! Кому это надо?
– Да поссоримся с твоим сватом, – вторил огнищанин Ермила, – великим смоленским князем. Известно, что город Витебск намного ближе к Смоленску, чем к нашему Брянску… Выходит, что почтенные витебские горожане предпочли тебя, княже, Глебу Ростиславовичу! А не обидно ли будет ему это?
Так и пришлось ответить витебским горожанам: спасибо-де вам за уважение и почёт, но обращайтесь за помощью и советом к своему ближайшему, смоленскому соседу.
– Вот уж какое неудачное решение, – размышлял про себя, склонившись над столом, князь Роман. – А что ещё придумать? Даже сам отец Игнатий, мудрый человек, посчитал такой ответ правильным… Жаль вот, что у меня больше нет моего верного воеводы и советника Ефима. Может быть, тот мудрый старик подсказал бы какое-то более полезное действие… Хотя он вряд ли стал бы спорить с Ермилой и отцом Игнатием, но кто знает?
Потеря Ефима Добрыневича вот уже который раз явственно ощущалась. Хотя его сын Добр Ефимович был у князя отменным воеводой, но советник из него не получился… Он смущался старых княжеских бояр, не перечил мнению священников, отца Игнатия чтил едва ли не как самого князя и всё никак не мог войти в роль всесильного брянского воеводы. Даже вече пришлось собирать огнищанину Ермиле, когда князю Роману потребовались большие деньги на подарки новому ордынскому хану Мэнгу-Тимуру.
Брянское вече за последние годы всё больше и больше устраивало князя Романа Михайловича. Горожане жили достаточно спокойно и зажиточно, чтобы не бунтовать. Это только в первые годы, когда по совету верного Ермилы князь стал прибегать к сходке городских жителей, они покрикивали и горячо спорили. Теперь же всё успокоилось, брянцы привыкли, что в трудные времена князь обращался через своих верных людей к ним за помощью и никогда не отказывали. Благо, что такие княжеские просьбы были не часты. Вот и на этот раз вече единогласно решило: собрать «по горностаю или белке от каждого дома». Казалось, дело утряслось, всё идёт по-прежнему, а вот без Ефима всё равно как-то пусто и тоскливо.
– И его супруга Варвара, обиженная за измену с Мириной, – думал князь Роман, – вон, как переживала! Хотела даже стать монахиней… Однако надо помочь святой церкви и построить женский монастырь. А пока у Варвары нет возможности ни принять постриг, ни уйти на жительство в Божий дом… А до чужих земель ей не добраться… В своём же доме – одна горькая скорбь по утраченному супругу…
Варвара Деяновна так до сих пор и не оправилась от тяжёлой потери. Узнав о гибели своего престарелого мужа, она рухнула на пороге своего дома и два дня лежала едва дыша на большой супружеской кровати. Воеводу Ефима похоронили у стен Спасской церкви. Всех же остальных воинов отпели и погребли в чистом поле – на месте славного сражения. Сам князь повелел привезти на телеге тело своего верного воеводы в город и лично присутствовал при его погребении на Петровой горе.
– Отныне пусть здесь остаётся кладбище для моих верных слуг, – сказал Роман Михайлович отцу Игнатию. – А эта Спасская церковка будет как бы на гробах!
Супруга покойного воеводы Варвара, словно очнувшись в день похорон, буквально заливалась горькими слезами у гроба и потом, на могиле Ефима. Лишь силой княжеских дружинников, оттащивших голосившую не своим голосом Варвару от свежей могилы, удалось установить скорбную тишину и попрощаться с почившим. Горько плакала и одетая во всё чёрное любовница Ефима, Мирина, которая осмелилась выйти к могиле воеводы лишь после того, как увели кричавшую Варвару. Она пришла вместе с взрослой дочерью, которую Ефим признал своей и недавно выдал замуж за молодого брянского дружинника. Обе женщины встали на колени у могильного холмика и долго гладили землю, в которой покоилось тело возлюбленного и отца. Священники попытались сначала воспрепятствовать такому прощанию и не допустить Мирину с дочерью к могиле. Но князь отговорил их от этого.
– Это – праведная скорбь души, а не телесное и непотребное зло! – сказал он отцу Игнатию.  –  Пусть отдаст дань моему верному воеводе! Да простится ей этот грех!
– Да отзовётся твоя доброта, княже, – пробормотал севский воевода Мирослав,  стоявший рядом с ним, – удачей и здоровьем тебе и твоим детям!
Сразу же после похорон Мирослав уехал на воеводство в Севск. Мирину он прихватил с собой.
– Пусть живёт со мной Мирина, княже, – молвил он на прощание как бы просительно. – Она же – моя законная супруга… Авось снова наша жизнь наладится… Дочка-то Миринина от Ефима уже давно замужем, и  Мирину тут ничто не держит…
Хлопнула дверь, и послышались лёгкие шаги.
– А, это ты, Аринушка? – промолвил очнувшийся от раздумий князь Роман. – Ну как, побыла у княгини? Что там с ней?
– Уж не знаю, как тебе сказать, княже, – тихо ответила Арина и остановилась напротив него, скромно опустив голову, – но княгинюшка не захотела меня видеть!
– Это ещё почему? – сердито бросил князь и встал. – Подними свою прелестную головку, Аринушка. Ещё и прослезилась, душа моя… Того гляди заплачешь! Не надо принимать это к сердцу, как обиду, ладушка. Скажи мне только, что там за болезнь у княгини?
– Не знаю, княже, – покачала головой Арина. – Чтобы дать тебе правильный ответ, нужно осмотреть княгиню и выслушать её жалобы на нездоровье. А так со стороны ничего не узнаешь. Могу только сказать, что у княгини очень болит живот! Такой вывод напрашивается от одного только её вида. И глаза у неё тусклые… В них заметно страдание. Я думаю, что ей нужен хороший лекарь. Она будет долго мучиться, если ей не помочь. А у меня нет ни сил, ни знахарского умения для лечения такой болезни. Больная не захотела принимать мои утешения и лекарские умения. Это значит, что от моего лечения не будет никакого толка. В лечении, как и в любви: насильно мил не будешь!
– Так что же делать? Посоветуй, ладушка.
– Тут, княже, есть у нас один славный лекарь. Скажу больше: он великий знаток врачевания! Это знахарь смоленского купца Лепко Ильича с таким мудрёным именем! Вот этот лекарь, как я думаю, помог бы княгине. Пошли же за ним. Будет толк!
– Врачеватель купца Лепко? – встрепенулся Роман Михайлович. – Чем же он знаменит? И откуда ты об этом узнала, ладушка?
– Да вот намедни этот знахарь лечил сына нашего купца Василько Мордатыча, – тихо сказала Арина, – которого я уже считала покойником… А когда этот лекарь пришёл к нему, он обругал всех тех, кто лечил больного, и напоил того молодца отваром неведомых мне лесных трав. Так вот уже три дня, как больной почувствовал сильное облегчение! Он хорошо теперь спит, а на его щеках появился румянец! Кажется, что произошло чудо, и сам Господь излечил умиравшего!
– Эй, Ерко! – крикнул князь Роман и хлопнул в ладоши. Молодой слуга быстро выбежал из простенка. – Сбегай-ка, Ерко, к известному купцу Лепко Ильичу и приведи его ко мне! Хоть сейчас и вечернее время, но медлить уже нельзя… Найдёшь двор этого купца? А, верный мой слуга?
– Найду, княже, – ответил рослый Ерко. – Купца Лепко Ильича только глумной не найдёт! А я-то…
– Ну, беги, Ерко, и быстрей веди сюда купца вместе с его именитым лекарем! – перебил слугу князь, и молодец также быстро исчез, как и появился.
Купец Лепко не заставил себя долго ждать. Князь Роман не успел должным образом поговорить с Ариной, как хлопнула дверь и вбежавший в светлицу слуга доложил о прибытии Лепко Ильича со знахарем.
– Будь здоров, княже! – громко сказал рослый дородный мужик, войдя в комнату и низко поклонившись. Увидев иконы, он истово перекрестился. Вслед за ним вошёл седой коренастый старик, опиравшийся на тяжёлый резной посох.
– И ты будь здоров, Лепко Ильич! – улыбнулся князь. – Входи же, входи, мой желанный гость! Тут у нас беда приключилась: занемогла княгиня. А лечить некому. Я слышал, что у тебя есть знатный лекарь. Не посмотрит ли он мою супругу?
– Да,  мой лекарь – это глава всех врачей! – громко сказал купец. – Он ещё у моего батюшки был первейшим человеком! Он живет с нами многие годы в славе и почёте!
– Я с детства в семье Ильи Всемилича. Ещё его деда пользовал! – промолвил Радобуд, склонившись в поклоне. – А вот теперь и его сына с супругой оберегаю… Может быть есть какая-то польза…
– Какая-то польза! – покачал головой Лепко Ильич. – Ты спас не одного человека от мучительной смерти! Даже мою супругу…хотя…ладно. С этими жёнками не так просто разобраться… Где болезнь, а где хитрое притворство! Я, конечно, говорю, княже, не о твоей супруге… Однако пусть же Радобуд осмотрит княгиню и узнает, что у неё за болезнь!
– Да, княже, не будем задерживать это дело, – сказал Радобуд, подняв голову и глядя прямо в глаза брянского князя. – Чем раньше помощь, тем надёжнее лечение!
Роман Михайлович почувствовал под взглядом купеческого лекаря, как раздражение и гнев, накопившиеся в нём за последние дни, уступают место покою и бодрящей радости.
– Эй, Ерко! – хлопнул он в ладоши, и слуга буквально вырос между ним и купцом. – Отведи-ка, мой верный слуга, этого почтенного старика в покои княгини. Пусть осмотрит её и скажет, что надо делать. А сам я туда не пойду. Скажи ей, что это я прислал к ней знаменитого лекаря. Надо, чтобы она рассказала лекарю всё без утайки. А если княгиня заупрямится и не захочет принять этого врача, тогда придёшь ко мне. Я сам буду уговаривать княгиню. Понял?
– Понял, княже.
– А почему ты говорил о притворстве и хитрости жёнок? – спросил князь Роман купца Лепко, когда они остались наедине, ибо ключница Арина сразу же ушла вслед за купеческим лекарем.
– Да вот, княже, приключилась у меня одна беда, – пробормотал купец. – Но как-то неудобно говорить это тебе… Это безрадостная повесть о моей супруге…
– Всё-таки расскажи, дорогой гость, – улыбнулся Роман Михайлович. – Хоть я и князь, а ты вольный купец, но, может узнаю что-нибудь полезное. А позора от этого не бойся: князь должен знать всё! Не стыдно – рассказать мне о своих трудностях: так делают все мои верные люди!
– Ну, что ж, княже, только не обессудь, – развёл руки Лепко Ильич. – Моя повесть такова. Мой батюшка ездил со своим обозом в далёкие края. Он побывал и в Орде. Татарский царь, там в Орде, был им очень доволен за щедрые подарки и добрые слова… Вот и подарил этот царь Батый моему батюшке трёх молодых девиц… Да таких, что во сне красивее не увидишь!  Стройны и притягательны лицами. Там у них, у татар, так, как у нас, не принято, и муж без жёнок долго не живёт… Татары всегда возят с собой жёнок в кибитках даже во время походов и набегов… Они очень удивлялись, что мы, русские, путешествуем без жёнок. Потому царь пожалел моего батюшку и так вот его одарил… Батюшка не устоял и исполнил царскую волю… Он потом говорил мне, что побоялся обижать главного бусурманина, Божьего помазанника… Так вот и жил мой батюшка с этими девицами, а потом привёз их в Смоленск. Одна девица уже была с ребенком, а две другие – беременны. Моя матушка едва стерпела эту обиду, но жалость за батюшку, поседевшего в тяжёлом пути и пережившего много горя, пересилили её гнев. Матушка простила его грехи и даже словом об этом не обмолвилась. Мы догадались об её обиде только по неловкой походке и скорбному лицу. Ну, а батюшка не захотел её дальше мучить и срубил теремок для тех жёнок, подаренных ему царём, в другом конце города. Он хотел выдать всех этих жёнок за смоленских купцов, а их детей признал своими. Но сами жёнки не согласились выходить замуж и свободно проживали в том тереме. Ходил ли к ним батюшка или нет, я не знаю. Вот только я вдруг тяжело заболел и не знал, буду ли жив. Как-то вечером я вернулся домой с рынка и почувствовал, что у меня сильно забилось сердце, голова налилась тяжестью, будто на неё навалился огромный камень. А наутро заболел живот, и начался жар. Даже наш лекарь Радобуд сначала растерялся. – Что такое, детинушка? – говорил он. – Ты по виду – совсем здоров? Твои глаза не мутные и, хотя у тебя ещё жар, по лицу ничего не заметно! – Долго думал Радобуд и надумал! Он тогда лечил мою молодую супругу Лесану. Она уже давно болела, и этому не было конца! Как только родила мне сына, так сразу же слегла… Бился он, бился, но всё не мог вылечить её. По правде говоря, Радобуд не очень-то верил в то, что моя супруга серьёзно больна. Вот стал он меня тогда расспрашивать, чтобы узнать причину моей болезни, как я живу со своей супругой… А я с ней тогда совсем не жил… Как же можно жить с больной жёнкой? Я не хотел говорить об этом Радобуду, но тот всё равно выпытал! Ну, он и решил, что моя болезнь случилась от этого! Оказалось, что мужу нельзя жить без жёнки, особенно, если попробовал её! А я один спал на постели, и бывало так, что не мог подолгу заснуть из-за телесного желания. Когда же Радобуд об этом узнал, он ругал меня самыми бранными словами! – Ну-ка же, сидел вдовцом при живой супруге! Вот дурень! – возмущался наш лекарь. – Есть ведь в городе весёлые дома, а ты сиднем сидишь, как безусый отрок, и позоришь своё мужество! – И он рассказал об этом батюшке… Батюшка тогда очень рассердился и обругал свою невестку. А потом взялся и за меня! – Собирайся-ка со мной в весёлый дом! – приказал он. – Там познаем самых лучших красных девиц! А после того как мы оттуда вернулись, и батюшка увидел, что то греховное дело мне не по душе, он, подумав, посоветовал мне побывать в его дальнем тереме, где проживали его ордынские девицы. Так я познакомился с теми красивыми жёнками и стал ходить к ним почти каждый день! А там и прошла моя болезнь. Как-то незаметно… На душе стало весело и спокойно. Вот тогда я понял, что наш Радбудушка – настоящий лекарь, знающий всё о здоровье, и что моя болезнь случилась от долгого телесного воздержания…
– А в чём же хитрость твоей супруги? – перебил купца князь. – Вот она заболела… Такое бывает. Потому она и не допускала тебя к своему телу.
– Может оно и так, княже, – покачал головой купец Лепко, – но вот наш Радобуд рассудил иначе и очень ругал мою Лесану! Он назвал её болезнь притворством… Вот однажды так случилось, что Лесана узнала о том, что я посещаю заветный терем моего батюшки! Кто ей об этом донёс – не знаю… Но что поделаешь: шила в мешке не утаишь! Тогда батюшка решил отослать меня сюда, в Брянск. И моя супруга добровольно поехала со мной, забыв о своей болезни! А когда мы приехали сюда, так и вовсе выздоровела, всем на удивление! Стала хорошей супругой и доброй хозяйкой. Всё старается угодить мне. Да так, что мне теперь совсем не нужны ни красные девицы, ни какие другие жёнки. Она перестала и плакать-рыдать! Это было для меня сущим бедствием! Не знаешь, что сделать или сказать: текут ручьём слёзы! А сейчас, слава нашему Господу, всё это уже позади… И лекарь нам теперь не нужен, хотя батюшка прислал его вслед за нами… Вот он и лечит твоих людей да горожан…
Хлопнула дверь, и в светлицу вошли лекарь Радобуд с княжеским слугой.
– Так вот, княже, – склонил голову старик знахарь. – Я осмотрел княгинюшку и узнал о её болезни…
– Ну, так что же, славный лекарь? – спросил с дрожью в голосе князь Роман.
– Это такая болезнь, – ответствовал Радобуд, – какая бывает только у знатных жёнок от телесного бездействия. Княгинюшка, как я понял, или сидит, или лежит… А этого мало для жизни и движения крови. Если будешь сидеть сиднем – в жилах приключится застой. Нужно почаще ходить пешком либо на реку, либо в лес. Чтобы побольше быть на ногах. А так у княгини часто приливает к головушке кровь, вот и становится ей плохо: темно в глазах! А это вредно для дыхания! Надо больше бывать на чистом воздухе, а не сидеть в душном тереме!
– Ну, это мы уладим, – улыбнулся князь. – Но моя супруга мучается ещё и животом…
– Это всё от неподвижности, княже! – уверенно сказал Радобуд. – Не успел я дать княгине выпить моего настоя из лесных трав, как ей сразу же полегчало.  Когда она справит нужду, так и совсем поправится. Но если она будет опять только сидеть и лежать, тогда уже серьёзно заболеет. Надо, чтобы княгинюшка больше ходила пешком… К тому же, у неё не всё ладно с душевным состоянием, княже… В её глазах заметны тоска и грусть… Княгинюшка ничего не говорила мне о душе, но я почувствовал, что её гложет какое-то скрытное горе… Надо бы её как-то развлечь. Ей бы иметь такую верную подругу, чтобы ходила с ней хотя бы на лужайку или на реку… А где неплохо и словом перемолвиться… Слуги – это всё не то …
– Её гложет тоска? – задумчиво сказал князь. – Это она так воспринимает моё теперешнее отдаление… Но ведь ни слова о своей тоске не сказала! Только вот не хочет видеть Аринушку. Ладно, я это обдумаю… А вот подругу для неё… Где же я найду ей такую? Кругом лишь холопы или слуги… Однако, а если привлечь к ней твою супругу? Как ты на это смотришь, Лепко Ильич? Можно ли это?
– Как тебе будет угодно, княже, – поклонился купец Лепко. – Я поговорю с моей Лесанушкой и думаю, что она не воспротивится. Для нас это – великая честь! А вот как сама княгиня? Будет ли ей приятно это? Захочет ли она общаться с купеческой женой? Конечно, если такое получится, моя Лесана станет верной помощницей княгини! Она сама не так давно пребывала в горе и скуке… Думаю, что Лесана выведет княгинюшку из этого горестного состояния…
– Пусть же так и будет, – заключил Роман Михайлович. – Я поговорю с княгиней и дам ей правильный совет.
На другой день, отстояв заутреню в Покровской церкви, князь Роман вернулся в свой терем, где поговорил с княгиней.
– Что же ты маешься душой, матушка? – спросил он свою супругу. – Вчера вечером купеческий лекарь говорил мне о твоей тоске-печали… Так ли это, матушка?
– Не знаю, Романушка, как тебе правильно сказать, – тихо молвила княгиня Анна, склонив голову. – Мы уже давно с тобой не любились и не говорили ласковых слов, как любящие супруги. Я только вижу, что ты отошёл от меня или совсем меня забыл! Держишь возле себя молодицу и отдаёшь ей всё своё тепло без остатка! А на меня у тебя нет времени!
Пришлось опустить голову и Роману Михайловичу. Укоры некогда горячо любимой и желанной супруги ранили его сердце. На место любви пришла жалость.
– Это не по моей воле, Аннушка, – сказал князь с горечью и тоской. – С того времени как ты заболела после тяжёлых родов и тебя еле выходили, я боюсь к тебе приближаться и причинять новые страдания. А тут ещё умер младенец Святослав… Какая была тяжёлая боль!
– Благодарю тебя, Романушка, за жалость ко мне, – заплакала княгиня, – но мне нужна от тебя не жалость, а любовь…
– Не плачь, душа моя, мой сердечный друг, – Роман Михайлович обнял сидевшую на небольшой скамье княгиню, подсев к ней поближе. – Я как любил тебя, так и люблю! Только вот моя любовь к тебе уже не такая, как раньше… Тогда я был молод, а теперь – стар! Что поделаешь, если волос засеребрился и уже не прежние желания…
Послышались шаги, и в светлицу вбежал слуга.
– К тебе гостья, княгинюшка! – крикнул он, не обращая внимания на покрасневшее от раздражения лицо князя. – Купеческая жёнка… Как, княгинюшка, примешь её?
– Ах уж ты, бессовестный, Ерко! – бросил князь Роман. – Как же ты осмелился входить сюда, если мы тут с супругой пребываем? Разве ты не знаешь, что никто не должен  беспокоить нас в такое время?!
– Так это же та самая купеческая жёнка, – пролепетал напуганный слуга, опуская глаза, – о какой ты вчера говорил с купцом Лепко Ильичём. Вот она и пришла…
– Ладно, Ерко, если пришла, так пусть тогда входит, – буркнул, успокоившись, князь. – А ты, Аннушка, прими эту жёнку и поговори с ней. Это очень забавная жёнка! Ну-ка, возревновала своего супруга и приехала сюда, в Брянск, вслед за ним! А то всё болела и смерти предавалась! А тут как-то внезапно выздоровела… Чудеса да и только!
– Болела, говоришь? – заинтересовалась княгиня. – И здесь у нас выздоровела? Что ж, зови её ко мне, погляжу на эту купеческую жёнку!
– А я тогда пойду в свой думный терем, – весело молвил князь. – У меня там предстоит беседа с отцом Игнатием.
…Отец Игнатий ожидал брянского князя, сидя в простенке у княжеской светлицы на длинной скамье и тихо беседовал с молодым священником, расположившимся рядом.
– Пора уж тебе, сынок, остепениться и взять под свои руки этот новый храм, – говорил отец Игнатий. – Церковь Горнего Николы стоит на таком месте, что надо принимать самых разных людей. В город прибывает всё больше и больше народа. А отец Мисаил уже не справляется. Он уже давно ходит ко мне и просит подыскать ему замену…
– Но куда же он потом денется? – вопросил молоденький поп. – Так не принято, чтобы священник, да ещё при жизни, ушёл со службы…
– А я заберу этого старика к себе, сын мой, – улыбнулся отец Игнатий. – Он не останется без дела… Ему, конечно, станет легче у меня, здесь достаточно служек. А прихожан немного – одна знать и княжеская семья…
– А не рано ли мне в настоятели? – неуверенно спросил молодой священник. – У нас ведь много священников! Разве нельзя назначить кого-либо постарше?
– Нет, сын мой, все они не годятся, – грустно промолвил отец Игнатий. – Я уже стар и мне нужен преемник. Но лучше тебя я никого не найду! Что с того, если молод? Я уже который год наблюдаю за нашими духовными людьми, но никто из них так не подходит, как ты.  Ты склонен к книжному делу, послушен, достаточно умён. Я вижу, что у тебя – великое будущее. А если останешься в чёрном духовенстве, тогда ты можешь стать… Однако, ладно, об этом поговорим в другой раз. Я слышу недалёкие шаги нашего князя…
– Так ты уже ждёшь меня? – улыбнулся князь Роман, подходя к священникам. – И не один?
– Да, княже, – промолвил отец Игнатий и перекрестил князя. – Я пришёл сюда с моим молодым человеком.
– Ну, что ж, заходите, – весело сказал князь и открыл дверь в светлицу. – Садитесь за стол.
Священники сели на скамью напротив стольного кресла брянского князя.
– Это хорошо, что у тебя есть свой человек, – начал беседу князь Роман, –  а то, как я вижу, наши духовные люди поразбрелись по своим углам и не дружны между собой... Так что же ты хотел рассказать мне сегодня, святой отец?
– Да вот, княже, – развёл руки отец Игнатий, – я привёл к тебе молодого священника, отца Арсения… Я хочу передать ему церковь Горнего Николы. И прошу тебя согласиться с этим. Отец Мисаил очень стар и сам уговаривал меня, чтобы я забрал его к себе, в церковь Покрова… Хоть у нас и нет соборного храма, но эта церковь Покрова как бы за собор…
– А почему бы не объявить эту церковь соборной? – вскинул брови князь Роман. – Я не возражаю против этого? Какая тут помеха?
– Этого не желает черниговский епископ, отец Митрофан, – грустно покачал головой пожилой священник. – Всё тянется ещё от владыки Порфирия. Тот покойный епископ сильно невзлюбил меня и чинил мне разные препятствия… И после его смерти ничего не изменилось: епископы меняются, но неприязнь остаётся…
– Покойный владыка Порфирий не любил и меня, – усмехнулся Роман Михайлович. – Особенно, когда я отчитал его, чтобы не лез в мои княжеские дела. Все эти владыки, вкупе с моим дядюшкой Андреем, ставят мне по сей день всяческие рогатки в деле укрепления моего княжества! До чего они только не додумались! Даже вот церковь не желают назвать собором! Так уж хочется им видеть наш Брянск не сильным и богатым городом, но жалким, зависимым от них сельцом!
– Что поделаешь? – пробормотал отец Игнатий. – Придётся терпеть, пока у нас великий князь – Андрей Всеволодыч… Однако когда твой дядя почит, и ты, княже, станешь хозяином черниговской земли, тогда и возвеличишь свой Брянск и нашу церковь… Я хочу сказать сейчас слова завещания… Вот Арсений! – старик коснулся своей ладонью плеча молодого священника. Тот встал и молча поклонился князю. – Этот духовный человек, княже, мой прилежный ученик. Он, как бы моё духовное чадо. Знает грамоту, трудолюбив в службе Господу, умён и, что очень важно, скромен! Не отказался ни от одного моего поручения, княже! Всё исполнил, как надо или лучше! Он был в Чернигове и знаком с владыкой Митрофаном. Такой пойдёт далеко! Тщу его себе в преемники, княже. А там, глядишь, и повыше поднимется…
– Так ты уже записал себя в древние старики? – вопросил с грустью в голосе князь. – Оно, конечно, твой возраст не молодой. Однако же ты молод, если не телом, то душой, святой отец! Крепись и береги себя! У меня нет советника лучше тебя! Но я не возражаю против настоятельства молодого отца Арсения. Если ты советуешь, пусть будет по-твоему! Но и сам не отходи от наших дел. Мне горько жить без тебя!
– Благодарю тебя, княже, – улыбнулся старый священник. – Твои слова обогрели мне душу и вдохновили ещё на многие дела, а теперь…
Вдруг в светлицу вбежал княжеский слуга. – Княже! – громко крикнул он, даже не глядя на почтенных посетителей. – К тебе черниговский посланник! Его имя – Мирослав! Впускать или как?
– Мирослав? – вздрогнул Роман Михайлович. – Это – вестник смерти? Ты помнишь, отец Игнатий, тот проклятый день?
– Помню, княже, – склонил голову седобородый старик. – Тот Мирослав принёс нам тогда горькую весть. А может это другой Мирослав?
– Нет, святой отец, – возразил брянский князь. – Это не другой. Моё сердце почуяло беду! Там случилось неведомое горе! – Князь посмотрел на стоявшего перед ним оцепеневшего слугу. – Беги, Ерко, и веди сюда этого Мирослава.
В светлицу вошёл высокий седобородый воин. Быстро подойдя к скамье, на которой сидели священники, посланник низко поклонился князю и подставил голову под благословение.
– Благослови тебя, Господи, и подай тебе здоровье, – пробасил отец Игнатий.
– Садись, Мирослав, рядом со священниками, – махнул рукой князь Роман, рассматривая старого воина. – Вот ты уже постарел, а всё привозишь нам горькие вести! Я не ошибся?
– Не ошибся, великий князь, – громко сказал Мирослав, склонив в низком поклоне голову, и священники обменялись недоумёнными взглядами. – Теперь ты – хозяин великого черниговского княжества! А великий князь Андрей, царствие ему небесное, вот уже два дня как почил на медвежьей охоте: его заломал свирепый зверь!
– О, Господи! – перекрестился князь Роман. – Какая нелепая смерть! А ведь мой дядюшка был знатным охотником!
– Господи, пути твои неисповедимы! – пробормотал отец Игнатий.
– Великий князь! – молвил, вставая, черниговский посланник. – Я прибыл к тебе от вдовы-княгини и от нашего владыки, отца Митрофана. Они зовут тебя и твою супругу к нам в стольный город Чернигов. Приезжай как можно скорей! Тебе и твоей супруге предстоит венчание на великое княжение! Только один ты обладаешь правом на этот великий стол! Владыка сказал, что ты сам договоришься с татарами...
– Ну, что ж, – пожал плечами брянский князь, чувствуя, как на него наваливается какая-то неизведанная тяжесть, – надо собираться в дорогу. Однако же Чернигов не так уж далёк. Как-нибудь доберёмся!












ВЕЛИКИЙ ЧЕРНИГОВСКИЙ
КНЯЗЬ

Книга 3



















Г  Л  А  В  А   1

В О    Д В О Р Ц Е   О Р Д Ы Н С К О Г О   Х А Н А

– Как прикажешь, государь, впускать ли к тебе этого коназа уруса или пусть подождёт? – громко сказал Болху-Тучигэн, стоявший у ханского трона, – Сегодня только  первый день пребывания этого гордеца в Сарае-Бату… Мог бы и позже придти.
– Коназ сей Ромэнэ из Брэнэ, как я знаю, – усмехнулся Мэнгу-Тимур, – впервые в нашем славном городе. Хоть он и горазд ходить в походы с моими воинами, но здесь ещё не был. Мне любопытно: даже могучий Бурундай хвалил этого коназа! А утром ко мне приходил мой воевода Ногай и просил, чтобы мы поскорей приняли этого Ромэнэ, чтобы не задерживать их поход. Пусть себе идут на наших лютых врагов за дальние горы и не позволят им точить свои пики на наши славные города и земли. Ещё наш великий предок учил: воюй на чужой земле и не щади своих воинов. Тогда враг не пойдёт на тебя войной! Так что, Болху, впускай этого Ромэнэ во дворец. Поглядим, что он за человек!
– Давай, Алие, – махнул рукой Болху-Тучигэн, – зови сюда этого коназа!
Ханский слуга бесшумно удалился, открыв лёгкую камышовую дверь. Молодой государь недавно вселился в построенный хорезмскими рабами дворец покойного Берке-хана. Последний так и не успел обосноваться в нём, да и Мэнгу-Тимур почти год прожил в старой Золотой Юрте своих предшественников и лишь по истечении годового траура по умершему праведному хану решился на переход в новое помещение, чем-то напоминавшее огромную чашу, состоявшую из нескольких, соединённых между собой кирпичных юрт, в которых располагались и спальные комнаты многочисленных ханских жён, и кухни для приготовления различных блюд, и бани, и даже подогреваемый особыми подземными трубами из обожжённой глины бассейн для очистительного омовения. Все спальные помещения были связаны между собой проходами, но имели лёгкие двери. Лишь центральный вход во дворец, у которого стояла вооружённая охрана, и запасной потайной выход имели тяжёлые дубовые, обитые железом двери. Тронный зал, в котором восседал на золотом кресле ордынский хан, находился в самой середине сооружения. Сюда можно было попасть из центральной двери, пройдя через комнату охраны и небольшой коридор, в конце которого стоял, освещённый горевшими свечами, ещё один вооружённый кривой татарской саблей охранник.
В самом же тронном зале ханские телохранители располагались за троном своего повелителя в затемнённом месте, откуда внимательно наблюдали за всем происходящим. А в противоположном углу притаились другие, безоружные, но могучие татарские воины, которые следили уже за телохранителями. Осторожен и подозрителен был великий хан Мэнгу-Тимур! Не доверяя никому, он, казалось, предусмотрел любой возможный шаг своих недругов.
Послышались отдалённые тяжёлые шаги. Из комнаты ханской охраны прибежал здоровенный воин.
– Повелитель! – выкрикнул он, склонившись до земли и едва не ударившись головой о толстый персидский ковёр, тянувшийся от самого входа до трона ордынского хана. – Алие ведёт к тебе коназа уруса! Как ты, согласен?
Мэнгу-Тимур поднял вверх большой палец правой ладони.
– Пусть войдёт! – громко сказал Болху-Тучигэн.
Стражник выскочил в простенок, а вслед за ним в дверной проём вошёл высокий русский князь, одетый в лёгкую по летней поре, красную с золотыми нитями мантию, высокие, узорчатые красно-коричневые сапоги с загнутыми носками, из которых едва выбивались, прикрытые мантией, синие с чёрными полосами штаны. Княжескую атласную шапку, подбитую мехом чёрной куницы, он почтительно держал в руке. К изумлению ордынского хана и его верного советника, брянский князь не упал сразу же у входа на ковёр, не пополз, как это делали другие русские, к ханскому трону, а быстро прошёл до середины ковра и, не доходя до трона нескольких шагов, опустился на колени, склонив голову. За троном великого хана засуетились телохранители и едва не выскочили вперёд.
– Салам галяйкюм, Ромэнэ! – сказал рассеянно Мэнгу-Тимур.
– Вагаляйкюм ассалям! – ответил, не поднимая головы, князь Роман.
– А ты дерзок, Ромэнэ, – сказал, немного подумав, Мэнгу-Тимур. – Входишь сюда, как в свой дом! Я не вижу в тебе рабской покорности! Ладно, что хоть встал на колени, а то мог бы и башку потерять… Даже мои люди зашевелились… Что это такое, коназ урус? Разве ты забыл, где находишься и какие у нас порядки?
– Я не забыл, государь, что стою перед тобой! – ответствовал на неплохом татарском языке князь Роман. – Но ты ведь нам царь, данный самим Богом! А это значит, что ты как бы наш батюшка, Божий покровитель. Поэтому я и вошёл сюда, словно бы в отеческие покои. Известно, что если я сделаю что-нибудь не так, то тебе, государь, судить об этом. Если пожелаешь, ты похвалишь меня или покараешь своим праведным гневом!
– Ох, ну и рассмешил ты меня, Ромэнэ, – улыбнулся ордынский хан. – Такого я ещё не видел и не слышал! Батюшкой меня посчитал! – Он глянул в сторону Болху. Последний заулыбался. – Ну, да ладно… Прощаю твою дерзость, коназ урус… Вот уж не думал, что можно совершить дерзкий поступок и не вызвать при этом гнева! Ты какой-то чудной, коназ! Лицом ты похож на всех других коназов. И твои глаза такие же, как у них, водянистые... Но вот твой голос и, особенно, речь не такие! Не хочется на тебя  гневаться! Почему так, Болху?
– Видимо, государь, у этого коназа уруса нет к тебе ни страха, ни злобы, ни чёрных мыслей, – промолвил ханский советник, пристально вглядываясь в согнувшегося брянского князя. – Этот данник прибыл к тебе с чистым сердцем… Вот поэтому ты, мудрейший и самый проницательный государь, не чувствуешь от него тревоги!
– Подними башку, Ромэнэ! – весело сказал Мэнгу-Тимур. – Дай-ка я на тебя погляжу!
Князь Роман поднял голову и пристально посмотрел в лицо повелителя Золотой Орды.
– Да, ты приятен лицом, коназ урус, – пробормотал великий хан. – Как-будто ты вовсе не урус, а наш, татарин! Да, как я слышу, ты неплохо говоришь по-татарски. А мне говорили,  что ты упрям, коварен и совсем не хочешь знать язык моих предков…
– Мне нелегко дался твой язык, государь, – ответствовал брянский князь. – Однако я часто хожу в походы с твоими воинами и вот так, слово за слово, что-то запоминаю. А в прошлом году, после смерти великого черниговского князя Андрея, когда я приехал на его похороны, мне удалось встретить там человека, знающего твой язык, и привезти его с собой в Брянск… Ну, вот у него и подучился. Я раньше не приезжал в твою столицу из-за своего невежества. Поэтому пришлось постараться.
– Теперь я понимаю, чего тебя так хвалили покойный Бурундай и мой славный воевода Ногай, – промолвил задумчиво татарский хан. – Ты не такой, как другие коназы урусы. У тебя нет ни змеиного жала, ни шакальего страха… И воин ты неплохой! Однако же, скажи мне, Ромэнэ, а не хотел бы ты стать, скажем, коназом из коназов, самым, что ли, первейшим во всей Залесской Орде? Известно же, что каждый воин хочет быть темником, а то и вовсе главным полководцем! Скажи, не таясь, коназ Ромэнэ, а если бы я пожаловал тебе ярлык на все залесские земли, в том числе на Суждэлэ и беспокойный Новэгэрэ?
– Мне этого не надо, великий государь, – тихо, но внятно сказал Роман Михайлович. – Так устроил сам Господь, что князь – это воин и его дело – войны и сражения! Ещё одна Божья воля – быть правителем своего удела! Господь также назначил тебя государем всех русских князей. Этого предостаточно. У каждого князя есть свой удел. И этого довольно. Жестокие войны и битвы тоже в достатке. Не заржавеют наши мечи, и не застоится кровь. Заняты делом, слава Господу! Вот пойдём с воеводой Ногаем  на твоих врагов, государь. И  накажем их примерно!
– Хороши твои слова, Ромэнэ, – одобрительно кивнул головой ордынский хан, переглянувшись с Болху. – Я слышу в них не только преданность нашему государству, но и мудрость. А поэтому я думаю, что нам придётся выпить кумыса, коназ урус!
Мэнгу-Тимур хлопнул в ладоши. Из глубины полутёмного дворца выбежали две полуобнажённые девушки, нёсшие на золоченых блюдах чаши с кумысом. Из-за ханского трона вышли чернокожие рабы, поставившие за спиной князя Романа небольшую скамью.
– Садись, коназ урус, – повелел ордынский хан, указав рукой на скамью. Князь Роман быстро встал с колен и уселся напротив ханского трона. – А теперь выпей со мной наш священный кумыс!
Девушки протянули чаши – одну татарскому хану, другую – Роману Брянскому.
– А как же тот достойный вельможа? – спросил князь Роман, принимая обеими руками серебряный сосуд с напитком. – Почему же его обделили?
– Ты даже позаботился о моём Болху, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, и его блестящие чёерные глаза затуманились добротой. – Эй, мои гурии, поднесите-ка чашу Болху-сайду!
Кумыс пили втроём. Князь Роман медленно, смакуя, стараясь не обгонять великого хана, проглатывал привычное уже для него питьё. Однако задуманное не получилось, и он первым выпил свой кумыс.
– Ты и здесь оказался почтителен, Ромэнэ, – весело сказал Мэнгу-Тимур. – Выпил наш священный кумыс быстро и с удовольствием! Ты знаешь цену этого напитка! Славно! Ну, а теперь, к делу… Расскажи нам, Ромэнэ, как обстоят твои дела со сбором нашего «выхода»? Я думаю, что ты приехал ко мне не только показать своё почтение. Наступила пора доставить в наше Золотое Ханство меха и серебро за земли Черныгы. Не так ли, Ромэнэ?
– Именно так, государь, – ответил брянский князь, – ибо я получил ещё от покойного государя Берке грамоту на владение всей черниговской землёй, или иначе – ярлык на то великое княжение! Я собрал весь «выход» со своих уделов и городков и привёз сюда на телегах… Там и серебро, и меха, и подарки для тебя, государь, в честь моего вступления на великое княжение. Эти повозки стоят у твоего дворца, государь, под охраной моих людей. Пошли туда своих денежников, чтобы они подсчитали всё.
– Сходи-ка, Болху, и разберись, что там у них привезено, а подарки, предназначенные мне, пусть сюда занесут! – распорядился Мэнгу-Тимур.
– Слушаюсь, государь, – ответил ханский советник и быстро, стараясь не шуметь, двинулся в сторону двери.
– А что, коназ Ромэнэ, – прищурился ордынский хан, – ты говоришь правильные слова, отважно сражаешься за славу моего ханства на поле битвы, исправно платишь «выход», так почему бы тебе не принять нашу праведную веру, веру пророка Мухаммеда? Тебе бы, как коназу, цены не было! Тебе не хватает только правоверности!
– Ты, государь, – ответил задумчиво Роман Брянский, – рассуждаешь как великий небесный мудрец, а не как земной царь! Это недоступно моему пониманию! Господь один для всех! Но Он так создал народы, что все они молятся по-разному. Вот и христианская вера укоренилась на русской земле давным-давно! Мы даже не помним, когда наша вера появилась. Думается, что мы вечно пребывали в христианстве. Отказ от своей веры – дело греховное! Богохульство да измена! Если я откажусь от православной веры, меня проклянут мои предки, наши святые и сама православная церковь. Кому нужен такой князь-изменник? А разве тебе, государь, будет по душе такой лжец? Сегодня меняю веру, а завтра не послушаю своего повелителя… Разве это праведно? Уж лучше ничего не менять, а хранить верность своему Богу и тебе, государь! А там, на небесах, сам Господь решит, прав я или нет…
– Да, Ромэнэ, – покачал головой Мэнгу-Тимур, – ответ твой весьма мудрёный! Но мне нечего тебе на это сказать. Что ж, молись своему Богу, как тебе нравится. Такой же вот и Ногай… Он не захотел стать правоверным мусульманином! Что ж, Аллах вам судья. А так хотелось повернуть вас на праведный путь! Однако на это есть духовные люди, пусть они славят свою веру!   
В это время открылась дверь, и в тронную залу быстро вошёл ханский министр Болху. Вслед за ним четверо рабов внесли большие носилки с подарками.
– Государь! – радостно сказал Болху, приблизившись к трону. – Ромэнэ привёз весь «выход» сполна! Я ещё не подсчитал всё серебро и товары, но уже вижу, что новый коназ Черныгы привёз больше добра, чем покойный Андрэ,  едва не на треть!
– Это хорошо! – улыбнулся великий хан и с удовольствием потёр руки. – Значит, ты, Ромэнэ, ещё лучше справляешься со своими делами!
– Благодарю, великий хан, за твою щедрую похвалу, – поклонился, встав со скамьи, князь Роман. – А я боялся не угодить тебе! Ведь князь Андрей скрывал от меня, сколько он прежде отвозил добра в Золотое Ханство. И вот неожиданно умер… Я собрал всё, что мог, чтобы не ударить лицом в грязь! Слава Господу, что всё правильно!
– Видимо, мудрил тот коназ Андрэ, – нахмурился Мэнгу-Тимур, – и недодавал нам то, что должно… Ты, Ромэнэ, смотри, не следуй по пути того порочного Андрэ! Не зря он принял такую нелепую смерть! Если был убит самим хозяином тайги, значит, это кара Аллаха…
– Не сомневайся во мне, государь, – сказал Роман Брянский. – Теперь мы будем каждый год доставлять в Сарай-Бату такой же «выход», как нынешний! Всё будет честно! Мы скромны в расходах и любим тебя, славный государь! Но у меня, повелитель, есть к тебе одна слёзная просьба. Ты позволишь сказать?
– Что за просьба? – спросил, нахмурясь, Мэнгу-Тимур, вставая с трона и спускаясь вниз к лежавшим у его подножия носилкам с подарками. – Вот так сосуд! Весь из золота и разукрашен дивными птицами! – Ордынский хан взял обеими руками большую византийскую вазу и зацокал от удовольствия языком. – А вот и меч! Какой красивый!  А вот серебряная свистулька! – Он засмеялся. – Ох, уж угодил ты мне, Ромэнэ! Здесь и серебряное зеркало! А сколько жемчуга, самоцветов! Порадуются мои жёнушки! Так чего бы ты хотел, Ромэнэ? – Хан обернулся к брянскому князю и буквально впился в него своими чёрными сверкающими глазами.
Роман Михайлович почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.
– Да тут такое дело, государь, – изрёк он в растерянности. – Чуть ли не каждый год я хожу в походы с твоими воинами и больше всего с воеводой Ногаем… Но мне очень нелегко добираться до твоего Сарая. К Ногаю – одна дорога, а к сердцу Золотого Ханства – совсем другая! Если я буду сам, как князь Андрей, возить сюда свою дань, то не буду успевать на место сбора твоих войск. Такое неудобство не по душе и воеводе Ногаю…
– Так чего же ты хочешь? – не понял ордынский хан. – Возить «выход» к Ногаю? А потом – в Сарай?
– Нет, государь, – замялся князь Роман. – Я прошу твоего разрешения, чтобы не я возил в твою столицу черниговский «выход», а мой доверенный человек…
– Так у нас не принято, – заколебался Мэнгу-Тимур. – Все великие коназы сами везут сюда «выход». Это – знак уважения к нашему ханству и ко мне, твоему повелителю! Не знаю, как тут быть… Что ты об этом думаешь, Болху-сайд?
– Не знаю, что сказать, – пожал плечами всесильный министр. – Эта такая необычная просьба! А кого ты прочишь своим доверенным, коназ Ромэнэ?
– Есть у меня один славный купец. Он говорит по-татарски не хуже меня… Пусть бы этот купец возил государеву дань точно в срок, чтобы не нарушать установленный порядок. А я бы тогда спокойно сражался во славу Золотого Ханства!
– А как зовут того купца? – нахмурился Болху-Тучигэн. – Достойный ли он человек? Не проходимец ли какой или обманщик?
– Его зовут Лепко Ильич! – сказал князь Роман. – Это достойный и почтенный человек. Он никогда ничего не утаит из государева богатства.
– А его батюшка не Иля, Иля Восэмилич?! – воскликнул Болху.
– Так и есть, почтенный вельможа, – кивнул головой Роман Брянский. – Он сын смоленского купца Ильи. Такого знатного и уважаемого всеми купца, что о нём знают даже здесь, в Золотом Ханстве!
– Это сын Или, – пробормотал Болху-Тучигэн и, склонившись к уху великого хана, что-то тихо ему сказал.
– Ах, так, – улыбнулся, выслушав своего советника, ордынский хан. – Ну, что ж, в таком случае, мы прислушаемся к твоей просьбе, коназ Ромэнэ. Пусть будет по-твоему! Разрешаю этому купцу… Как его там? Лэпка или Лэпкэ… Пусть возит! И хватит об этом! Ступай, коназ Ромэнэ, в нашу гостевую юрту. Готовься к  походу… Но, смотри, чтобы все ваши земли и города вовремя платили «выход» и не меньше, чем ты нам сегодня доставил!
– Так и будет, государь, – ответил Роман Брянский, склонившись в глубоком поклоне.
Вечером, сидя на мягкой, уложенной подушками скамье в комнате гостевой юрты, где обычно останавливались  приезжавшие в Сарай русские князья, князь Роман беседовал с купцом Лепко Ильичём, только что вернувшимся от Болху-Тучигэна.
– Вот уж обрадовался мне Болху-Тучигэн! – весело сказал Лепко Ильич, отхлебнув из чаши крепкой медовухи, которую предложил ему князь, сидевший напротив. Сразу же по прибытии от всесильного ханского вельможи брянский князь через своего слугу зазвал купца к себе и усадил на скамью.
– Так ты знаешь этого важного татарина? – удивился князь.
– Я ещё был совсем молод тогда, – покачал головой Лепко Ильич, – когда видел этого Болху. А сейчас едва узнал его. Он так поседел! Но он меня сразу вспомнил! Всё расспрашивал о батюшке и матушке. Познакомил меня со своим сыном. И его супруга – красивая и ласковая. Поговорили о жизни. Я рассказал, как идёт наша торговля. Мне стало ясно, что татары хорошо знают наши дела. Например, о нелепой смерти великого князя Андрея!
– Да, они говорили о его смерти и там, во дворце! – пробормотал, нахмурившись, князь. – От кого же они об этом узнали?
– А от наших попов, – ответил Лепко Ильич. – Болху говорил мне, что у царя Мэнгу была встреча во дворце с сарским владыкой. Ты же знаешь, великий князь, что здесь в Сарае уже давно есть епархия нашей святой церкви. Так вот… Царь вызвал нашего епископа и вручил ему грамоту об освобождении православной церкви от всех татарских поборов… Вот как… Ну, и владыка рассказал ему подробно о гибели князя Андрея…
– Так, значит, они узнали обо всём от владыки, – задумчиво промолвил князь Роман. – Ну, тогда дело не так уж плохо. Я боялся ханских соглядатаев или доносчиков…
– Болху-Тучигэн очень хвалил тебя, великий князь! Ты ему особенно понравился после этой встречи и разговора с государем. Всё очень хорошо получилось! Болху даже трижды сказал: – Якши!
– Царь предлагал мне перейти в их мусульманскую веру! – грустно молвил князь Роман. – Я еле отговорился! Боялся, что татарский царь обидится. Но, вроде бы, выкрутился… Чудно, что воевода Ногай всё ещё в своей прежней вере! И считает христианство самой лучшей долей! Даже государя не боится!
– А чего ему бояться? – усмехнулся Лепко Ильич. – Он же – брат государя, пусть и не родной! Полное имя этого воеводы – Ису-Ногай – он сын царевича Тутара.  А этот Тутар был сыном некого Бувала, брата царей Бату и Берке. У их батюшки, я не помню его имя, хотя мне говорил Болху,  было много жён. А от них – немало детей. И тот Бувал родился от одной из молодых жён или наложницы. А поэтому дедушка Ногая был братом тех великих царей, но только по батюшке! А Тутар был в большом почёте у царя Берке: ходил с ним в боевые походы и не раз назначался ордынским послом. Он и погиб от рук злодеев, когда был в царском посольстве! А вот Мэнгу-Тимур есть сын Тагана, а тот был сыном самого Бату-хана. Царь Берке любил Ногая больше, чем Мэнгу! Он даже простил Ногаю, что тот не захотел принять его мусульманскую веру! Как его батюшка Тутар, Ногай питал любовь к христианству: если где достанет икону, так сразу же повесит её в своей юрте, а увидит православную книгу – с превеликим любопытством её рассматривает… Однако же это всё несерьёзно, одно любопытство. Ногая не увидишь в православной церкви… И вот, несмотря на своё упрямство, Ногай получил не только высокое место темника, но и славу великого человека по всей Орде! Как сказал мне Болху-Тучигэн, темниками в Золотой Орде могут быть только царевичи.
– А мне говорил владыка Митрофан, что воевода Ногай женат на любимой дочери покойного царя Берке! Поэтому-де и возвысился! – покачал головой князь Роман.
– Это не так, великий князь, – махнул рукой Лепко. – У покойного царя Берке, как мне говорил Болху, никто из детей не выжил… Кто умер от поветрия, а кто болезненным родился… У этого мудрого царя было очень хилое потомство. Воевода же Ногай был женат на какой-то знатной татарке. Княжеского рода. А вот как её звали, не помню. Она уже умерла, и Ногай нынче вдовец.
– Ну, ладно, Лепко, давай-ка мы с тобой разойдёмся: пора спать, – подвёл итог беседе брянский князь. – Завтра я буду собираться в поход с царевичем Ногаем. А ты погости ещё тут и покрепче подружись с этим с вельможей Болху-Тучигэном и его сыном. А потом поедешь назад, в Брянск. Я оставлю тебе воинов для охраны в дороге. А сам уже в Сарай не вернусь: после завершения боевого похода пойду прямо на Брянск.               


Г   Л   А   В   А   2

П Р О Щ А Н И Е   С   К Н Я З Е М   В А С И Л И Е М

В просторной, ярко освещённой восковыми свечами церкви Пресвятой Богородицы, собралось великое множество народа. Отпевали скоропостижно скончавшегося князя Василия Романовича Волынского.
У открытого гроба стояли дети покойного – его дочь, вдова великого черниговского князя, Ольга, сын и наследник, князь Владимир-Иоанн, а также жена последнего – княгиня Ольга Романовна.
Сам владыка вёл заупокойную службу, оглашая своим густым благородным басом всё обширное пространство величественного храма. Вот он произнёс последние слова, и в церкви установилась торжественная тишина.
– Вечный покой тебе, любимый мой батюшка! – сказал, выдержав паузу, дрожавшим от скорби голосом князь Владимир Васильевич и, подойдя к изголовью отцовского гроба, склонился над телом отца, целуя его в холодный лоб. Вслед за ним таким же образом простились с отцом сестра и супруга молодого волынского князя. Все остальные присутствовавшие при отпевании не удостоились целования благородного чела и, медленно обходя гроб по кругу, кланялись покойному.
Покойник лежал, укрытый узорчатым византийским атласом, скрестя на груди руки, и, казалось, спал. Ни тени страдания, ни грусти не было на его лице, но лишь лёгкая, заметная для всех, улыбка как бы усиливала его благородный, величественный вид.
– Истинный праведник! – пробормотал владимирский епископ. – Даже мёртвый – спокоен, благороден и весел! Это добрый знак: открываются райские ворота для нашего славного отца волынской земли!
– Вот теперь я, наконец, стал единовластным правителем отцовской земли, – думал стоявший у гроба князь Лев Даниилович Галицкий. – Нет больше моего сурового дядюшки, который постоянно поучал меня…
– Что ж, придётся теперь мне ладить с этим Львом, – размышлял про себя, глядя на двоюродного брата, князь Владимир Васильевич. За его спиной в грустном молчании стоял другой кузен – Мстислав Даниилович.
Прощались при отпевании без плача: выплакали уже все слёзы в доме покойного и при выносе его тела.
Князь Владимир Волынский скорбно стоял и смотрел на прощавшихся с дорогим усопшим гостей. Перед глазами страдавшего душой наследника стремительно проходили все события, связанные с жизнью отца.
Вот батюшка сидит верхом на своём боевом коне, окружённый славными воинами. Сияют его доспехи. Ветер развевает алый атласный плащ. Колышутся на ветру торчащие из шлема большие орлиные перья. Маленький Владимирко тянет свои толстые розовые ручонки: – Матушка! Какой же наш батюшка красивый!
– Да, сынок, – ласково молвит княгиня, поднимая на руки сына и протягивая его князю. – Прощайся с батюшкой: он идёт в далёкий поход!
Огромные, но нежные ручищи обхватывают мальчика, жёсткие густые усы и борода щекочут его щёки, и звонкий поцелуй завершает прощание.
– Будь здоров, сынок! – говорит зычным, но ласковым голосом князь-отец. – Оставайся тут за меня, защищай и береги нашу матушку!
– Так и будет, батюшка! – весело отвечает смышлёный малыш. – Я не дам в обиду матушку! Не посрамлю землю русскую!
И под громкий смех славных волынских воинов князь-отец осторожно, склонившись в седле, передаёт сына в руки матери. И воинство, поднимая густую пыль, быстро уходит вперёд к боевой славе.
А вот и ещё вспомнилось князю Владимиру, как учил его дядька стрелять из лука по звериным чучелам, но у молодого княжича всё никак не получалось попасть хотя бы в самый край мишеней. Вот уже и слева наклоняется княжич и пробует справа прицелиться… Меняет одну стрелу за другой, а всё неудача! Вдруг на лужок, где обучается княжич, врываются конные княжеские дружинники. Видя неуклюжие попытки молодого стрелка, они смеются, достают свои луки и в одно мгновение превращают все чучела в ежей, утыкав их стрелами! Наконец появляется и сам князь Василий Романович. – Что, сынок, – улыбается он, глядя на княжича, – нелёгок воинский путь?
– Уж так, батюшка, – бормочет растерянно княжич Владимир. – Что-то у меня не получается лучная стрельба…
– А ты, сынок, сделай это полегче, – князь соскакивает с седла и садится рядом со своим наследником. – Возьми лук вот так и наложи стрелу… Видишь, не так уж тяжело это дело. Попробуй, сынок!
Княжич хватает лук, накладывает стрелу так, как показал отец, натягивает тетиву… Странно, но тетива легко поддаётся, лук изгибается и стрела, рассекая со свистом воздух, вонзается прямо в середину самой дальней мишени! – Вот так! – улыбается князь-отец. – А ты ещё говоришь, что у тебя не получается лучная стрельба… Да ты у меня – славный  стрелок!
А вот уже князь Василий с сыном скачут рядом перед своим славным воинством, направляя волынские рати на помощь дяде Даниилу.
– За славу волынской земли! – кричит зычным голосом князь Василий Романович. – И на погибель коварного Миндовга!
Перед глазами князя Владимира проплывают и жестокие битвы, и хмельные пиры, и церковные службы. И везде его батюшка был умелым, строгим и добрым. Только в последний раз, за год до смерти, князь Василий Романович не удержался и излил свой гнев на голову племянника – галицкого князя Льва Данииловича… Последний совершил бессмысленное, неоправданное преступление и принёс галицко-волынским землям большую беду!
После гибели великого литовского князя Миндовга, его сын Войшелк, выйдя из монастыря и дав обет вернуться туда через три года, начал войну с недругами своего отца в отместку за его убийство.
Войшелку действенно помогали князья Василий Романович Волынский и Шварн Даниилович, который был женат на сестре этого литовца. С помощью русских князей Войшелку удалось не только покарать мятежных литовских князей, но и снова объединить под властью великого князя Литву. Когда же прошли три года, Войшелк, как и обещал, вновь надел монашескую рясу, ушёл в монастырь, а великокняжескую власть передал своему зятю Шварну. Шварн Даниилович долго не соглашался с решением Войшелка, упрашивал его не покидать великокняжеский стол, но последний остался непреклонен, говоря: – Я премного согрешил перед Богом и людьми. А тебе нужно править, чтобы земля была в безопасности!
Так князь Шварн Даниилович стал княжить во всей Литве, а Войшелк отправился в Угровск в монастырь святого Даниила, где и облачился в монашеское одеяние.
Здесь в монастыре и стал жить сын Миндовга, рассчитывая на покой и праведную смерть. – Тут поблизости от меня мой сын Шварн и другой мой господин-батюшка, князь Василько Романыч. В этом моё утешение, – говорил он.
Так бы всё отрадно и завершилось, и, возможно, объединились бы Русь и Литва, но злокозненный князь Лев Даниилович помешал этому. Последний очень завидовал своему брату Шварну, считая себя более достойным великого литовского княжения. Князь Лев не мог спокойно прожить и дня, думая, как бы уговорить Войшелка изменить решение и отдать великокняжеский стол ему. Наконец, он решил обратиться к дяде Василию Романовичу с просьбой собраться за одним столом всем близким князьям, пригласить Войшелка и обсудить свою жизнь. Подобные пиры-совещания были у князей делом привычным, а потому Василий Волынский не усмотрел в просьбе племянника ничего предрассудительного и, как старший, пригласил к себе во Владимир родственников и Войшелка. Однако бывший великий литовский князь не очень охотно согласился на встречу: он не любил и опасался князя Льва Данииловича. Лишь заверение князя Василия, что Войшелку нечего опасаться, позволило состояться замыслу князя Льва.
Войшелк прибыл во Владимир в монашеском одеянии и остановился, как и подобает монаху, в местном монастыре святого Михаила Великого. На другой день князья собрались на званый обед к старому советнику покойного князя Даниила, немцу Маркольду. Здесь они довольно весело провели время: много пили, слушали песни княжеских слуг, доброжелательно между собой разговаривали. И ничего не предвещало беды. Захмелев, престарелый князь Василий Романович уехал к себе домой – спать. Да и остальные гости тоже разошлись. Войшелк же вернулся в Михайловский монастырь, чтобы выспаться перед обратной дорогой. Однако Лев Даниилович, неудовлетворённый тем, что ему так и не удалось поговорить с глазу на глаз с Войшелком, решил поехать к нему в монастырь, чтобы до конца выяснить отношения. Знатный литовец был озадачен прибытием своего недоброжелателя, однако не подал вида и на просьбу князя Льва выпить с ним ещё, согласился. Они стали вместе пить хмельные меды и вести неторопливый разговор о великом литовском княжении. Лев Даниилович прямо высказал Войшелку всё, что у него наболело, и попросил последнего передать ему власть над Литвой. – Что может мой братец Шварн? – спрашивал Лев Даниилович. – Он хилый и слабый, не имеет наследников. Мой братец даже на это неспособен… Зачем ты отдал ему литовский престол? Разве нельзя передать его мне, сильному и удачливому князю?
– Я тогда решил именно так, – отвечал на то Войшелк. – Этот князь Шварн не только мой друг, но и зять! А это очень близкое родство у литовцев! Как же я теперь лишу своего зятя великокняжеского стола? Такое бы мне никто не простил: ни господь Бог, ни литовские князья, ни простой народ! Одним словом, это грех! А это значит, что тебе, князь Лев Данилыч, не стоит думать об этом столе, пока жив мой любимый зять!
– Ну, если так! – вскричал разъярённый Лев Даниилович. – Тогда умри, подлый Войшелк, как грязный пёс! – Он выхватил спрятанный под мантией остро отточенный меч и вонзил его в грудь безоружного литовца.
Наутро весь Владимир-Волынский гудел, как растревоженный улей. Князь Василий Романович был необычайно расстроен. Весь день он метался по своему городу, мрачный и потерянный, и клял почём свет стоит своего племянника князя Льва, который, не дожидаясь скандала, ещё ночью сбежал со своей дружиной к себе в Холм.
Тело несчастного Войшелка обмыли, обрядили в погребальные одежды, отпели в том же монастыре, где он остановился, и похоронили в церкви святого Михаила Великого. Князь Шварн Даниилович, который не приехал во Владимир из-за болезни, узнав о гибели своего друга, долго и безутешно плакал. Все поговаривали, что именно это злодеяние усугубило болезнь Шварна Данииловича, и он вскоре умер. Да и князь Василий едва дожил до осени 1269 года… Сам же князь Лев Даниилович остался ни с чем: ни один литовский князь не захотел поддержать его после совершённого убийства. В Литве на великокняжеский стол сел знатный литовец Тройден. А в довершение ко всему, между Литвой и Галицкой Русью вновь вспыхнула война, растянувшаяся, к взаимному урону, на многие годы.
Вот и вспомнил князь Владимир Васильевич, стоя у гроба отца и глядя на князя Льва Данииловича, как сказал покойный Василий Романович: – Вот, сынок, будь осторожен с братцем Львом! Он только лицом похож на своего батюшку, славного короля Даниила, но душой – нечестен и злобен! Не доверяй ему!
– А кому тут доверять, – размышлял про себя князь Владимир, – кроме моих лебёдушки Оленьки и сестрицы? Ждал я ждал на похороны своего тестя Романа Михалыча, но вижу, что не дождусь! Князь Роман помог бы мне успокоиться и побыл бы со мной в эти трудные дни, как бы отцом! Но, видимо, мой славный и прямодушный тесть не смог сюда приехать, чтобы проститься с батюшкой. Значит, не судьба!
Неожиданно в церкви посвежело. Откуда-то подул холодный ноябрьский ветер. Заколебались язычки пламени на многочисленных свечах, и даже паникадило закачалось, отбрасывая тени. В церковь вошли какие-то люди, все в шубах  и богатых меховых шапках. Поснимав головные уборы, они быстро устремились к гробу почившего князя.
Впереди этой небольшой толпы шёл высокий стройный воин. Несмотря на толстую шубу, по виду напоминавшую купеческую, блиставшую от свечного мерцания богатым мехом, было видно, что прибывший – не простой человек, а скорее всего, князь.
– Господи всемогущий! – воскликнул, князь Владимир, всмотревшись в лицо гостя. – Тестюшка! Лёгок на помине!
– Здравствуй, мой славный зять! – сказал князь Роман Михайлович, слегка наклонив голову. – Едва успел на погребение! Скакали без остановок! – Он повернулся к епископу и подставил голову под его благословение.
– Благослови тебя, Господи, великий князь Роман! – словно бы пропел владыка.
– Ну, как же твой батюшка, недолго мучился? – тихо спросил  великий черниговский князь зятя.
– Мы ничего не знали о его страданиях, великий князь, – ответствовал князь Владимир. – Так и угас, как жил, никому не будучи в тягость!
– Посмотри на его лицо, – сурово молвил владыка, – и ты поймёшь, великий князь Роман, что усопший праведник – настоящий святой или мученик! На его устах – миротворная улыбка! А это – знак вечной благости! На его праведность указывает и то, что ты успел с ним проститься до погребения!
– Батюшка! – воскликнула подошедшая к отцу княгиня Ольга. – Как хорошо, что ты приехал, чтобы поддержать нас в такое время! – Она прижалась к отцу, обхватив его обеими руками.
– Ну, уж ладно, доченька, – бормотал растроганный князь, обнимая и целуя княгиню. – Я не мог к вам не приехать! Скачем из самой Болгарии! Мы там воюем уже который год по воле татарского царя… Однако же, что это я? Пора бы проститься с  Василько Романычем!
Князь Роман осторожно высвободился из объятий своей дочери, подошёл к изголовью гроба, склонился перед покойником и поцеловал его в лоб. Вслед за ним у гроба прошли брянские бояре и лучшие дружинники. Они кланялись усопшему и вытирали руками свои скупые мужские слёзы. После обряда прощания владыка подал знак, и церковные служки, взявшись со всех сторон за большой, обитый красным атласом княжеский гроб, понесли его вглубь церкви, где и погребли под пение церковного хора останки владимиро-волынского князя прямо под полом в подготовленную для этого выдолбленную в камне нишу.
…Вечером в княжеском дворце состоялся поминальный пир в честь умершего. За большим княжеским столом поместились все лучшие люди и гости волынского князя, а возглавляли пиршество сидевшие рядом на поставленных впритык креслах князья Владимир Васильевич и Роман Михайлович Брянский. По правую руку от князя Романа в самом начале длинной, тянувшейся вдоль стола скамьи, расположился галицкий и холмский князь Лев Даниилович с молоденьким сыном Юрием, а за ним, рядом с князем Мстиславом Данииловичем, восседали галицкие бояре. По левую руку от князя Владимира Васильевича в маленьком креслице сидела княгиня Ольга, за ней, на одноместной скамеечке – сестра хозяина дома Ольга Васильевна, возле которой тянулась вдоль стола другая скамья, занимаемая брянскими и волынскими боярами и другими знатными людьми, знавшими покойного.
После поминальной молитвы, которую произнёс сам владимирский епископ, молодой князь Владимир Васильевич принял из рук слуги большую серебряную братину с хмельным мёдом, отпил из неё несколько глотков и передал сосуд тестю. Князь Роман проделал то же самое и передал братину князю Льву. Так поминальная чаша пошла по кругу. В трапезной стояла мёртвая тишина. По обычаю, чтобы не тревожить душу покойного, блуждавшую поблизости, гости вставали и пили хмельное без слов. Передав чашу дальше, каждый из них садился на своё место и угощался разложенными по блюдам обильными яствами. Наконец, после того, как все насытились, по знаку, поданному владыкой, перед собравшимися выступил священник – настоятель церкви Пресвятой Богородицы отец Мефодий. Он рассказал о жизненном пути покойного, его заслугах перед княжеством и всей русской землёй. Священник подробно перечислил все праведные дела, совершённые усопшим, особенно остановившись на церковных делах князя Василия: его пожертвованиях на храмы и церковные службы, заботах о священниках и монахах. Не забыл он и о глубокой набожности князя.
– Будет славен в веках этот праведный князь Василько Романыч на земле и на небе! – закончил свою речь священник. – Пусть же будет ему земля мягким пухом, а его душе – вечный покой!
После этого заговорили гости. Первым из них высказался о почившем Роман Брянский. Он так прочувственно описал свою первую встречу с князем Василием, их совместные военные походы, выделяя при этом доброту, щедрость, любовь к друзьям, которыми обладал покойник, что все гости прослезились. До глубокой ночи продолжалась поминальная трапеза и разговоры об умершем.
А когда наутро гости собрались на обычную трапезу, за столом не досчитались князей Льва и Мстислава Данииловичей.
– Мой двоюродный братец Лев обиделся, – сказал князю Роману Владимир Васильевич, – на то, что я посадил его не на почётное, по его мнению, место за поминальным столом. Увёз с собой даже брата Мстислава!
– Однако он сидел на довольно почётном месте, – бросил рассерженно Роман Михайлович, – хотя не достоин и этого! Глупец Лев наделал столько зла русской земле! И ещё хочет себе почёта!
– Будет о нём, батюшка, – сказала княгиня Ольга. – Ты уж лучше расскажи нам о своих брянских делах. Как там братец Олег, и почему он не приехал на похороны?
– Ох, доченька, не хотелось бы тебе рассказывать про Олега! – покачал  головой князь Роман. – Он такой строптивец! Так обидел меня, своего батюшку! Сказал такие горькие слова!
– Братец Олег? – удивилась Ольга Романовна. – Вот бы не подумала, что он способен на такое! Братец был всегда тих и покорен, почтителен к тебе и матушке, набожен… Да что там у вас такое приключилось?
– Как-то по весне приехал к нам один дружинник из деревеньки Асовицы, – ответствовал великий черниговский князь, – куда я сослал на поселение моего Михаила-ослушника. Но я ещё раньше приказал, чтобы тот бесстыжий Михаил не появлялся перед моими глазами и не присылал ко мне своих людей. Вот я узнал о такой дерзости и захотел задержать того нечестного воина, чтобы посадить его в острог на пару лет с отработкой в пользу моей казны… Но мои люди установили, что этот воин прибыл в Брянск не от Михаила, но от его бессовестной жёнки, чтобы просить меня отпустить её сестру Кветану в Асовицу. А той девице к тому времени уже исполнилось два десятка лет. Она стала настоящей красавицей! Что сказать: молодица в расцвете сил! Кровь с молоком! Она, как я знал, очень нравилась моему Олегу. Этот непослушный сын уже давно уговаривал меня разрешить ему обвенчаться с той прелестницей! Ну, а я всегда отвечал ему отказом… – Давай-ка, – говорил я сыну, – сосватаем тебя за знатную девицу, княжескую дочь… – А он – ни в какую! Даже угрожал мне, что останется вечным бирюком! Вот какой наглец! Вернёмся же к тому асовицкому воину… Я уже говорил, что приказал задержать того ослушника и посадить его в острог… Ну, вот как-то пришёл ко мне мой огнищанин Ермила и подал очень полезный совет. – А почему бы не отпустить эту Кветану к её сестре? – спросил он меня тогда. – Уехала бы  эта зазноба, и княжич Олег бы успокоился… А мы бы тогда сосватали за него благородную княжну. Ну, а я на это возразил ему, а не уедет ли мой Олег за той своей кралей, выставив меня посмешищем перед всем белым светом? А то вдруг ещё чего-нибудь натворит! Что тогда будем делать? Мы долго об этом размышляли, но ничего не могли придумать. Слава Господу – нам помог тот асовицкий воин, приехавший за Кветаной! Он рассказал стражнику, который был с ним в остроге и выпытывал намерения этого узника, что он прибыл сюда, рассчитывая жениться на той Кветане! Вот уж досадила мне та девица, что я накрепко запомнил её имя! Оказывается, тот молодец уже давно был влюблён в Кветану! Он дожил почти до трёх десятков лет и всё мечтал на ней жениться! Когда мы с Ермилой об этом узнали, то очень обрадовались! Мы послали людей к той Кветане и стали уговаривать её уехать к своей сестрице… А та всё ломалась… Она была непрочь повидать сестру, но не хотела расставаться с моим Олегом… Ну, мы ей объяснили, что не позволим состояться их браку! А она так и состарится в девицах… Но и это не помогло! Благо, выручил Добр, мой воевода, в доме которого росла эта девица и была ему как бы младшей сестрой. Этот Добр поговорил с Кветаной и посоветовал ей выйти замуж за того асовицкого воина, который сидел тогда в остроге. Добр объяснил той девице, что несчастный воин сидит в узилище из-за своей горячей любви к ней. А если она хочет спасти его и уехать с ним к своей сестре, то пусть разрывает свои связи с моим сыном и венчается с тем мужем! И, как оказалось, у той Кветаны было доброе сердце… Я уже пожалел, что она не княжна, а то была бы верной и заботливой супругой моему Олегу… Так вот, она согласилась на свадьбу с тем молодцем! Но Олег ничего об этом не знал… А я отослал его в эти дни подальше, в Почеп, к местному воеводе, якобы для проверки тамошней крепостцы. Тот ничего не заподозрил: ведь мы иногда посылаем в наши городки людей, чтобы не забывали о стольном Брянске… А пока Олега не было, мы быстро обвенчали молодых – ту Кветану и того смелого молодца – и отослали их с охраной в Асовицу. Так и живут теперь там молодые супруги… Мы преподнесли им, как положено, богатые подарки через Ермилу за доброту и покладистость! Вот так мы уладили это дело и оградили моего Олега от беды, чтобы не повторилась история с Михаилом! Мы не допустили нового греха!
– Однако это – недоброе дело, батюшка! – вскричала, выслушав отца, Ольга Романовна. – Разве тебе не жаль своего сына Олега? Ах, мой бедный братец! Как же он перенёс это жестокое наказание?
– Что ты, доченька? – перекрестился Роман Михайлович. – Разве можно называть наказанием дело спасения моего сына? Олег, как оказалось, так влюбился в ту Кветану, что увяз в своей любви, как в бездонном болоте! Когда он приехал в Брянск и обо всём узнал… Сначала он упал в нашем тереме перед матушкой на пол и так лежал без движения и голоса три дня и три ночи! Лишь один отец Игнатий сумел оживить моего сына от душевной боли! А после того, как Олег отошёл от своего оцепенения, он прибежал ко мне в небывалом гневе и сказал, что не забудет этого зла до самой смерти! Что он теперь никогда не женится! Грозился уйти в монахи! Наконец, он оскорбил княжеский венец, обозвав его никчемной культяпкой! Я тогда промолчал, выслушав горькую обиду, и послал к нему попов – отца Игнатия и молодого отца Арсения. Этот Арсений, мудрый и благочестивый книжник, едва успокоил моего сына. А потом я ушёл в поход с воеводой Ногаем на греков и болгар без Олега. Пришлось оставить его в Брянске. Это посоветовали попы: они побоялись, что у княжича может помутиться ум в далёком походе… 


Г   Л   А   В   А   3

В С Т Р Е Ч А   С   С Ы Н О М

 Купец Илья был сегодня в хорошем настроении: наконец-то его старший сын Лепко приехал в гости!
– Что, кажется, стоит сыну почаще бывать в нашем городе? – думал  седобородый отец. – Брянск – не так уж далеко от нашего Смоленска!
Приезд сына поздней осенью 1270 года был единственным радостным событием в жизни смоленского купца за последнее время.
А всё началось с того, что три года тому назад в Великом Новгороде, при князе Юрии Андреевиче, случился страшный пожар: в один день весь город превратился в сплошное море огня. Лишь примыкавшие к реке Волхову строения, часть торговой стороны и городская крепость уцелели. Совершенно выгорел Неревский конец, на месте которого осталось лишь огромное поле, серое от пепла. Больше всего пострадала от стихии городская беднота: без жилья и хозяйственных построек осталась половина населения города. Отчаявшиеся, обозлившиеся, голодные люди обвинили во всём городские власти и богачей. Начались массовые беспорядки и грабежи. Особенно досталось купеческим лавкам. Мятежники беспощадно разгромили их. Только иноземных купцов не тронули: их имущество надёжно охраняли и княжеские дружинники, и городское ополчение, созванное тысяцким по случаю беспорядков.
Смоленские купцы – Ласко Удалович и Избор Ильич – потеряли всё своё имущество и товары. У первого в беспощадном пламени сгорели все торговые лавки, а второй был ограблен мятежной чернью. Ущерб, понесённый купцом Ласко, был огромный! В новгородские товары была вложена половина его богатств! Торговля с Новгородом для него потеряла после этого всякий смысл. Продав за бесценок свои торговые места новгородским купцам, Ласко Удалович покончил с северной торговлей и с горя занемог. Теперь он совершенно отошёл от дел и всей торговлей ведал его сын Мил, который не пришёл в отчаяние в трудное для семьи время, и, опираясь на помощь родственников и наличные запасы серебра, стал постепенно восстанавливать прежнее положение своего торгового дома.
Избор Ильич в то время оказался в ещё более трудном положении, чем его тесть. Ведь все свои доходы он имел  только от новгородского торга. Лишь помощь отца и старшего брата Лепко позволила ему болезненно и медленно перейти на новую торговлю – теперь уже с иноземцами, обосновавшимися в Смоленске. Потерпев ущерб от новгородских беспорядков, младший сын Ильи Всемиловича больше не хотел поддерживать связи с беспокойным, непредсказуемым городом.
Сам же Илья Всемилович не прекратил новгородскую торговлю. Он продолжал посылать в великий северный город богатые обозы с мехами.
– Разве есть толк в том, что ты сбываешь, здесь, на месте, свои товары иноземцам? – вопрошал он сына Избора. – Только одни убытки! Если немец что-нибудь берёт, так с огромной для себя прибылью! Пусть я гоняю своих людей в Новгород, но доход у меня больше твоего на треть!
– Ах, батюшка, – отвечал ему на это Избор Ильич, – а сколько опасностей подстерегают твоих людей? Там, в этом городе, вечные неурядицы! Только ссоры и войны со своими князьями! Вон, смотри, нынче там опять бунт, теперь уже против князя Ярослава! А война с немцами? Несчастная беднота осталась после пожарища без куска хлеба, так новгородская знать, пользуясь бедой простолюдинов, послала их на жестокую войну с немцами! Даже мой приказчик, Дружила Умыслич, пошёл в то ополчение. Вот и сложил он свою головушку в битве с немцами у Раковора два года тому назад… Не мог сюда, ко мне, приехать! Разве я не нашёл бы ему тут работу? А какой был славный приказчик!
И слова младшего сына Ильи Всемиловича оказались пророческими. Новгородская торговля стала едва не убыточной для всех смолян! Два года тому назад обоз купца Ильи с товарами чудом добрался до великого города, а вот совсем недавно, в нынешнюю весну,  у обширных новгородских болот появились вооружённые немцы и перерезали известный торговый путь… Пришлось купеческим людям возвращаться назад в Смоленск «несолоно хлебавши».
– Ладно, что ещё удалось избежать встречи с теми немцами, – рассуждал про себя Илья Всемилович. – Другим нашим купцам не повезло. Пропали все товары, а их люди бесследно исчезли, как будто их совсем не было! Пора, как я вижу, прислушаться к совету сына Избора и положить конец поездкам в этот город… А может уйти на покой и закончить всю свою торговлю? – Седовласый купец задумался и провёл рукой по морщинистому лбу. – Пора, видимо, на отдых! Эх, старость! Вот придёт сынок Лепко, тогда обдумаем это дело… Передам все свои товары и дела сыновьям: пусть себе торгуют. А сам – лягу на печь и буду почаще ходить в церковь…
Хлопнула дверь, и в купеческую светлицу вошёл старший сын Ильи Всемиловича, Лепко. – Это я, батюшка! – весело сказал он, потирая руки. – Уладил все свои дела со смоленскими купцами! Опять я с прибылью! Договорился даже о волчьих шкурах! Так можно торговать!
– Садись, сынок, – улыбнулся Илья Всемилович, – сюда, рядом, на эту татарскую скамью.
– Да разве это скамья, батюшка? – засмеялся Лепко Ильич. – Это же татарский топчан! Какой мягкий! Видно ты научился ордынским премудростям! Такая же вещица есть у нашего славного друга, Болху-Тучигэна. Но у тебя ещё мягче!
– Ну, как он там, сынок, наш Болху-Тучигэн? Я так по нему соскучился! – грустно молвил Илья Всемилович. – Столько лет не видел его! Завидую я тебе, сынок, что у тебя такое положение с правом свободных поездок в Орду! Ты теперь как бы княжеский посланник… Как там твой князь Роман Михалыч поживает? Может он сидит теперь в Чернигове, своей столице?
– Куда там, батюшка! – покачал головой купец Лепко. – Как сидел князь Роман в своём Брянске, так и теперь сидит! В Чернигове он бывает только проездом… Что ему Чернигов? Я каждый год прохожу через этот город с обозами и не сказал бы, что это – настоящая столица… Обезлюдел, обеднел Чернигов… А братья нашего великого князя ездят теперь с татарской данью в Брянск, а не в Чернигов!
– Они слушаются великого князя Романа?
– Слушаются, батюшка. Вот в первом году великого княжения Романа Михайловича в Брянск приезжал удельный карачевский князь. Он вёл себя очень почтительно! Князь Роман тепло его встретил, они долго говорили… Ну, вот и возит теперь князь Мстислав Карачевский самолично каждый год всю свою ордынскую дань в Брянск. А вот князь Семён прибыл лишь в следующем году, зато с двойной данью… Князь Роман долго держал его у себя, как лучшего гостя: помнил его хлебосольство в Новосиле! Даже красных девиц ему доставлял через своих людей! Князь Семён очень любит жёнок!
– А где же княжеские люди находили ему девиц? – удивился Илья Всемилович. – Это же не Смоленск, там нравы не такие вольные!
– С этим, батюшка, княжеским людям нет беспокойств! – усмехнулся Лепко Ильич. – В Брянске побольше красных девиц, чем здесь! Толковые люди открыли там уже десяток только весёлых домов! А как же: в город часто приезжают именитые гости, и Брянск – не какое-то захолустье, а, по сути, стольный город! Ну, вот, если нужны красные девицы или многоопытные в делах любви жёнки, достаточно зайти в любой весёлый дом… Там подберут нужному гостю всё, чего бы душа не хотела… Однако, что это я всё об этих домах? Так вот, батюшка, только с братом Юрием, удельным тарусским князем, не всё ладно. Наш великий князь Роман поссорился с ним! Дело едва не дошло до войны! Когда скончался великий черниговский князь Андрей, этот князь Юрий хотел отдать свою Тарусу великому суздальскому князю Ярославу Ярославичу, своему зятю! Но Роман Михалыч не допустил этого безобразия! Он сначала вызвал своего брата в Брянск… Тот очень не хотел подчиниться! И приехал туда с огромным недовольством! Великий князь Роман встретил его со всей строгостью и гневно отчитал! Говорили, что князь Юрий Михалыч пытался даже пугать нашего великого князя войсками Ярослава Суздальского! Но Роман Михалыч не испугался его глупых слов и с гневом сказал: – Если не послушаешь меня, брат, и не станешь возить сюда дань, мы с тобой поссоримся! Это обернётся только обузой и бедой великому князю Ярославу! – Ну, вот… Тогда непокорный княжеский брат смирился со своей долей и теперь каждое лето возит в Брянск ордынскую дань…
– Неужели князь Ярослав Суздальский стерпел такое? – воскликнул Илья Всемилович. – Я слышал, что все суздальские князья горды, надменны и своего не упустят! Разве ты не помнишь, как великий князь Александр ходил в Орду против своих братьев? Было и так, что он приводил татар на свои же земли и губил несчётное множество русских  людей! Но  не только этот покойный князь, а и прочие суздальцы… Может они теперь помирились?
– Временно помирились, батюшка, чтобы портить жизнь другим князьям, – покачал головой купец Лепко. – Когда я в это лето приезжал в Орду, Болху-Тучигэн рассказал мне, что тот князь Ярослав, его брат Василий и сыновья этих князей уже не раз пытались оговорить нашего князя Романа перед самим татарским царём! Болху всё выпытывал у меня, а не говорил ли Роман Михалыч что-нибудь нелестное о государе Мэнгу-Тимуре или об их вере! Я тогда встрепенулся от таких слов и сказал Болху напрямую: – Объясни мне, дяденька Болху, а зачем тебе это надо знать? Ведь наш князь благочестив, праведен и верен этому славному царю! – Тогда Болху сказал мне по секрету, что у ордынского государя побывали те суздальские князья и говорили много плохого о Романе Михалыче! Поэтому он и решил поговорить со мной, близким человеком нашего князя. Ну, Болху выслушал меня, поверил моим словам и молвил, что он передаст царю всю правду и похвалит нашего князя Романа. Благо, что наш Болху нынче в большой силе! Царь прислушивается только к его словам!
– Подумать только! И это – русские люди! – возмутился Илья Всемилович. – И ещё смеют после этого ругать татар! Называют их погаными! Да татары добрей и правдивей их в сто раз! Я уже не говорю о родстве! Я думаю, что татарский царь не обидит вашего князя Романа. Если ни Бату-хан, ни премудрый Берке ничего ему не сделали… Да ещё тот злобный Сартак! Вот уж был зверь! Я тогда едва добрался домой живым! Нынешний царь молод и неопытен. Будет во всём слушать старого Болху! Что тогда князю Роману эти оговоры? Говорят, что этот царь добрый, даже ласковый…
– Не спеши с такими суждениями, батюшка! – возразил купец Лепко. –  Я только что говорил, что царь Мэнгу-Тимур доверяет лишь одному Болху-Тучигэну. Однако же государь сам себе на уме! И, порой, бывает весьма жесток! Я не хотел тебе рассказывать одну такую историю… О тёзке моего князя, Романе Олеговиче Рязанском… Уж больно тяжела для души эта история, обильно политая кровью! Этот ордынский государь не такой уж ласковый!
– А что там случилось с этим князем Романом?! – воскликнул Илья Всемилович. – Он ведь сын праведного и святого князя Олега Рязанского? Неужели он потерял свою землю? И как?
– Не только землю, батюшка, но  и свою буйную головушку!
– Да как же, сынок? В чём же он провинился перед татарским царём?
– Это, батюшка, всё происки суздальских князей! – тихо сказал купец Лепко. – Как и против моего князя Романа Михалыча! Вот ты подумал, что их оговоры ничего не значат для татарского царя… Ан нет! Правда, всё свалили на какого-то рязанского боярина… Якобы, он оговорил своего князя за мелкую обиду… Но я узнал настоящую правду! Тот рязанский боярин был на тайной службе у суздальских князей, как их соглядатай в Рязани. Известно, что суздальские князья никогда не ладили с рязанцами. Они хотели присоединить рязанские земли к Суздальскому княжеству!
– Так что же они такого донесли на Романа Олеговича?
– Да не они, батюшка, а тот их рязанский послух. Я же тебе только говорил! Ну, так вот, он, по указанию великого князя Ярослава добрался, как мне сказал по секрету Болху, до того царя Мэнгу-Тимура и донёс на Романа Рязанского, что тот ведёт себя грубо и непочтительно по отношению к татарскому государю… Якобы князь Роман Олегович говорил при своём дворе в Рязани, что вера у царя Мэнгу бесовская и неправильная, что их книга Алькоран совсем не святая… Словом, так, что этот государь – нечестивый бусурманин и злодей!
– Да, сынок, – покачал головой Илья Всемилович. – Именно так у нас и говорят об этом царе! Я не раз это слышал на Совете господ! Ну, так и что, какое кому до этого дело? Если бы у нас побывали такие послухи, нашим бы людям не поздоровилось! Даже владыке…
– Ну, так вот, как услышал татарский царь этот навет, так сразу же пришёл в страшный гнев и вызвал к себе рязанского князя Романа… Пришлось этому князю стать таким же мучеником, как святой князь Михаил Всеволодович, батюшка моего великого князя! – Он быстро перекрестился. Перекрестился и Илья Всемилович.
– Разве князь Роман Олегович не сумел оправдаться? – воскликнул старый купец. – Уж если не захотел врать, так хоть бы покаялся  и попросил прощения у царя за свои нелепые слова!
– Куда там! Князь Роман не захотел каяться! Когда он вошёл в царский дворец, то даже не встал на колени, а лишь поясно поклонился! Ну, и царь спросил его, говорил ли он о нём непотребные слова? Надо сказать, что рязанский князь сразу же сильно обидел этого царя своей грубостью и неумеренной гордостью! Однако Мэнгу-Тимур стерпел это и ждал от русского князя покаянного ответа. Но не дождался! – Да, татарский царь, – молвил этот князь Роман, – я говорил о тебе правду! Истинная вера – только христианская! Значит, твоя бусурманская вера – ослепление ума! Откажись, государь, от этой глупости и приведи свой народ под крыло истинной церкви – православной! Тогда ты станешь не поганским государем, а праведным! – Тут молодой царь так рассердился, что не описать словами! Сначала весь покраснел, потом почернел… Болху сказал, что он даже испугался, а не хватит его удар! И все царские придворные перепугались! А потом татарский царь хлопнул в ладоши и со страшным гневом приказал своим людям, чтобы они предали князя Романа Олеговича прямо у него на глазах самой лютой казни! Но рязанский князь не испугался и стал непрерывно говорить царю оскорбительные слова, а когда слабел от боли, даже кричал, называя царя поганым бусурманином!
– Господи, Боже! – снова перекрестился Илья Всемилович. – Так что же поганые с ним сделали?
– Ну, они сначала жестоко избили его палками, а потом, не желая слушать княжеских слов,  заткнули  этому несчастному рот, – тихо сказал купец Лепко, – и, сорвав с него одежду, начали резать по частям княжеское тело, по суставам, по каждой косточке! А где и безжалостно содрали с него, живого, кожу! А когда этот мученик затих и в его глазах померк свет от невыносимых страданий, татарский царь смягчился и приказал умертвить строптивца. Ну, вот, бусурманские каты, исполняя волю царя, отрубили Роману Рязанскому голову, воткнули её на копье, изрезали всё лицо, содрали с него кожу, выбили зубы и вырвали язык! Зрелище было такое страшное, что татары отнесли порезанное княжеское тело подальше от царского дворца и бросили его на съедение бродячим псам...
– Спаси нас, Господи, и сохрани! – пробормотал Илья Всемилович, крестясь. – Вот и ещё один святой мученик за нашу веру появился! Его душа обрела покой в райских кущах! Господь не оставит такую землю, где князья, совершая подвиги, презирая мирскую славу, умирают за православную веру!
– Вот так, батюшка, бывает из-за подлых оговоров! – грустно молвил Лепко Ильич. –Да, к тому же, если князь прямодушен и не умеет лгать! А наш князь Роман Михалыч, будучи в Орде, очень умно разговаривал с татарским царём!
– Ты хочешь сказать, что твой брянский князь умеет лгать, ради пользы? – вопросил купец Илья, подняв брови.
– Я так не говорил, – нахмурился Лепко Ильич. – Однако говорить царю всякую хулу, пусть даже это правда, не добродетель, а глупость, батюшка! Наш князь Роман Михалыч правдив и благочестив. Зачем он будет потворствовать своим недругам и злодеям? Даже в неправедном деле можно увидеть каплю доброты… Ну, а если размазать эту каплю лестным словом? Зато не только на брянской, но и на всей черниговской земле царят мир и покой!
– Да, сынок, такой правитель, как твой князь Роман – большая удача для ваших людей! Вот, смотри, сколько всяких войн случилось на Руси! В суздальских, галицких, новгородских землях горят города и сёла… По всей несчастной Руси страдают люди! А ваши земли – нетронутые! С того времени как ваш Роман Михалыч занял брянский стол, его люди не знают ни горя, ни слёз. Конечно, ваш великий князь ходит в походы. Но то – княжеские войны! Так установил Господь… На то они и воины, чтобы проливать свою кровь! Такой у них хлеб! Зато простой люд живет себе тихо, спокойно и зажиточно! Оценка правителя такова: если люди живут при нём хорошо, нет войн на их земле и все соблюдают законы-обычаи, то это – истинный Божий ставленник! А если народ его земли бедствует, то цена такому князю – рваная мортка! Ну, да ладно, сынок, будет нам говорить о таких тяжёлых делах, лучше расскажи, как вы там живёте в своём Брянске.
– Да так, батюшка, всё спокойно в нашем Брянске, как ты только что сам сказал, – тихо ответил Лепко. – Наш князь Роман недавно прибыл из военного похода. Они опять ходили на греков через дикую Болгарию. Они там громили какого-то самозванца, начавшего войну против воеводы Ногая. Ну, а греки поддержали этих болгар… Они бьются с ними вот уже два года, а конца войне не видать. Выжгли всю Болгарию, а сколько добра награбили! Даже наши люди привезли в Брянск двоих пленников, говорят, златокузнецов!
– А что так мало? – удивился Илья Всемилович. – Если была победная война, то почему только двое пленников?
– Наш великий князь теперь не берёт пленников! От них одна беда! Хоть и удаётся их пристроить на княжеские работы, но они только и думают о бегстве в родные земли… А что это за слуги, если они все, как лютые волки, смотрят в лес? А два пленника, да ещё златокузнецы, куда как спокойней. Даже если убегут, горя мало! Да, вот вспомнил! У князя случилось большое горе! Разве бывает наша жизнь без тёмных пятен?
– А что там приключилось?
– Недавно к нам пришли люди княжеского зятя Владимира Волынского и сообщили, что скончалась его матушка – бывшая великая черниговская княгиня! Угасла монахиней в Холме!
– Царствие ей небесное! – перекрестился Илья Всемилович. – Тоже была мученицей от этой горестной жизни и татарских обид!
– Наш великий князь очень скорбел о своей матушке! – грустно сказал купец Лепко. – Он так не переживал ни о ком! Не мог скрыть своих слёз даже при слугах!
– Ну, так, ведь это была родная мать! – кивнул головой купец Илья. – Что же может быть дороже, кроме Господа?
– Ну, матушка нашего князя была уже в годах… Тут ничего не поделаешь. А вот у нас недавно умер один поп, отец Митрофан, настоятель церкви Петра и Павла. Он был ещё молод!
– Отец Митрофан?! – вскричал Илья Всемилович. – Тот самый поп, с которым мы разговаривали на свадьбе княжеской дочери?
– Да, батюшка, он самый, – грустно молвил Лепко Ильич. – Этот священник вёл службу в своей церкви и вдруг, к общему ужасу, упал на пол и сразу же умер! Ну, тут отец Игнатий, ты его, батюшка, знаешь, послал в Чернигов своих людей к тёзке того покойника, владыке Митрофану, чтобы просить его объявить одну брянскую церковь соборной. Ведь без соборной церкви нет в городе должной святости! От этого-де и умер наш отец Митрофан! Ну, а если не от этого, всё равно, это был Божий знак по такому случаю!
– А зачем по такой мелочи беспокоить владыку? – удивился Илья Всемилович. – Сами бы и объявили, какую надо церковь соборной! Зачем здесь владычное согласие?
– Не знаю, батюшка, но так повелось в черниговской земле, что эти дела решает только глава епархии. Владыка Митрофан подумал и объявил соборной ту самую церковь Спаса, что поставлена у могилы воеводы Ефима Добрынича… Это самая маленькая церковь в городе. А отец Игнатий хотел, чтобы соборной была его Покровская церковь, но что поделаешь? Тогда не было в этой церкви, Спаса на гробах, настоятеля! Ей ведь раньше управлял покойный отец Митрофан… А теперь её прибрал к рукам сам отец Игнатий. Он как бы стал настоятелем главной церкви… Князь Роман на это посмеялся и пообещал в будущем году выделить из казны серебра, чтобы расширить эту Спасскую церковь… Соборная церковь должна выглядеть богаче…
– А как у вас там торговые дела? Как ваши купцы, не бедствуют?
– Наши брянские купцы живут хорошо, батюшка. Князь Роман Михалыч многого не требует. Плати свой налог и торгуй себе спокойно!
– А у нас здесь, сынок, сущий произвол! Люди владыки совсем разорили нас поборами! Да и князь пошёл таким же путём! Нынче князь и владыка в большой дружбе, нам на горе! Я думаю, что нам надо перебираться к вам в Брянск…
– А что, батюшка, это было бы неплохо! – обрадовался купец Лепко. – Уезжайте отсюда! Там вы будете жить припеваючи! Да и я буду рядом…А может и дядюшку Ласко с его сыном прихватите? Вот уж славно бы это было!
– Ладно, сынок, я это обдумаю. А ты сходи к своему князю и спроси его, даст ли он нам землю для новой усадьбы? Но пока не говори, что я хочу туда переехать по старости… А потом поставишь там дом и разные пристройки… Надо, чтобы было где преклонить голову, если приедем к вам. Так, сынок?
– Так, батюшка, – согласился Лепко. – Я уговорю нашего князя разрешить мне срубить ещё один дом и заиметь новую усадьбу!
– Ну, а теперь, сынок, давай поговорим о главном. Я хочу отойти от всех своих дел и подумать о старческом отдыхе! Надо передать тебе и моему младшему Избору все товары и серебро…
– А не рано ли, батюшка?
– Не рано, сынок, – улыбнулся старый купец. – Вы молоды и вам продолжать моё дело. Хватит торговать мелочами! Пора уже браться за серьёзные дела!


Г  Л  А  В  А    4

О П А С Н О Е   В Е С Е Л Ь Е

Конница Ногая стремительной лавиной накатывалась на задунайские степи. Уже сутки не сходили с коней татарские всадники, однако на пути беспощадной орды встречались лишь руины разорённых и разрушенных до основания городов. А от некогда цветущих болгарских сёл остались лишь поросшие бурьяном холмы.
В клубах густой пыли, поднятой копытами передовых конных отрядов, скакал и сам великий ордынский темник Ногай, окружённый эмирами. Вот он поднял вверх руку, и над обширной зелёной степью пронзительно завыл гудок, большой бычий рог, в который дул молодой татарин.
Воинство, повинуясь знакомому звуку, остановилось так же быстро, как и мчалось вперёд.
– Пора отдохнуть, мои верные эмиры! – громко сказал Ногай своему окружению, глядя вниз под ноги своего коня. – Как я вижу, здесь сочная трава. Хоть до вечера ещё долго, но пусть пасутся кони. Жаль, если вытопчем весь их корм… И надо подумать, куда потом пойдём… Врагов пока не встретили, что необычно! Раньше за такой путь мы имели немало сражений, а тут степь как бы обезлюдела…
– Хитрят эти греки, государь, – промолвил ханский советник Хутула. – Где-то затаились, злодеи. Но дальше нет следов. Ты прав, повелитель, что решил остановиться здесь. Воины отдохнут, накормят коней, а там подумаем, как быть дальше.
– Вот, что, Хутула, – улыбнулся Ногай. Обращение к нему верного нукера, как к великому хану, уже стало делом привычным. После смерти Берке-хана Ногай, как старший в роде, чувствовал себя первым человеком в Золотой Орде, – подожди, пока не осядет пыль и наши рабы соберут походные юрты, тогда позовёшь ко мне всех старших воинов. Не забудь и коназа уруса Ромэнэ.
– Слушаю и повинуюсь, государь! – ответил Хутула и, натянув узду, скрылся в клубах густой пыли.
Ногай извлёк из-за пазухи мягкую, влажную от пота, тряпицу и вытер разгорячённое лицо. – Эй, Огчи! – крикнул он. – Где же моё питьё?
– Я здесь, мой повелитель! – ответил быстро подскакавший к Ногаю верный слуга. – Держи этот бурдюк.
Ногай схватил обеими руками протянутый ему большой кожаный мешок, выдернул из него пробку и с жадностью приложился к выпуклой горловине.
Утолив жажду, он закрыл бурдюк и вернул его слуге. По знаку руки всесильного темника Огчи склонился перед ним до земли и быстро растворился в редеющем пыльном тумане.
Ногай огляделся. Как по мановению волшебной палочки, перед ним возникли очертания юрт и кибиток, которые становились всё более отчётливыми и яркими под жаркими лучами летнего солнца.
– Государь, твоя юрта готова! – крикнул подбежавший к знатному всаднику раб-конюший. – Давай-ка мне своего коня. Надо позаботиться о скакуне.
– Бери, Гэрэ, – пробормотал Ногай и зевнул. – Пойду-ка я в свою юрту.
Он быстро спрыгнул на землю и огляделся, прищурив свой единственный глаз. Его большой, покрытый белым войлоком шатёр, стоял неподалёку. У входа уже толпились созванные верным слугой эмиры. Они терпеливо ждали своего повелителя.
Ногай не любил пышные церемонии и не нуждался в помощи слуг в тех случаях, когда сам был в силах что-либо сделать. Не в пример ордынским ханам, он не гнушался, порой, и нелёгкого труда. – Великий Темучин не ездил на носилках, не лежал  все дни на мягких подушках, – рассуждал про себя Ногай, – а если надо, так мог и пройти пешком до нужных ему юрт. Поэтому мой великий прадед и добился успехов! А вот его внуки Бату и Берке разжирели от богатств и услуг льстивых рабов. Вот и рано ушли в недалёкий мир! Ожирение не только сокращает жизнь, но и делает правителя слабым, скучающим. Им, жиревшим от лежания, даже не было интереса к жёнкам… Разоделись в богатые чужеземные одежды и совсем изнежились. – И, тряхнув головой, великий темник быстро пошёл к своей юрте.
– Да будешь ты здоров! Да восславится твоё имя великими победами! Да не повредит тебе злой глаз! – затараторили, перебивая друг друга, столпившиеся у белой юрты приближённые.
– Салям галяйкюм, воевода! – нарушил строй льстивых голосов громкий сочный бас. Ногай устремил взгляд в ту сторону, откуда донеслись знакомые звуки. – Салям, салям, Ромэнэ! – улыбнулся он, увидев стоявшего в толпе и завидно возвышавшегося над всеми русского князя. – Входи же в мою юрту!
Ногай сделал ещё несколько решительных шагов и быстро, оттянув рукой кожаный полог, вошёл в своё походное жилище. Сняв с себя лёгкий летний тулуп, он бросил его двоим рабам, стоявшим на коленях в глубине юрты, и уселся в своё жёсткое кресло, сплетённое из толстой лозы. Тут же подбежали две полуобнажённые рабыни и стали осторожно и в то же время быстро снимать его дорожные сапоги, покрытые пылью. Обув ноги своего повелителя в мягкие туфли, сверкавшие драгоценными камнями, рабыни, склонившись до земли, стали тихонько отступать в  глубь юрты.
– Эй, погодите! – пробормотал Ногай, чувствуя приближавшееся волнение. – Кто из вас? Да, якши, нынче ты, Кучу…, – темник встал и, взяв за руку красивую черноволосую рабыню, поволок её в глубину юрты. Там, в углу, он повалил девушку на мягкие войлочные ковры и, обдавая её густым запахом давно немытого тела, стал медленно с кряхтением и стонами покачиваться над ней. Девушка, имитируя пылкую страсть, повизгивала и выкрикивала ласковые слова в адрес своего повелителя.
Под шум возни, стонов и криков в белую юрту вошли приближённые Ногая. Несмотря на приглашение темника войти сразу же вслед за ним, эмиры соблюдали искони установленные правила и некоторое время ждали. Любовные упражнения своего военачальника, откровенно видимые ими в десяти шагах от себя, на придворных не произвели особенного впечатления. К этому уже давно привыкли: Ногай всегда, прежде чем приступить к делам, сразу же после очередного конного пробега уделял внимание какой-либо из женщин. Часто это были его жёны, которые, не стесняясь придворных и рабов, ожидали своего супруга в большой юрте. А в походах, куда Ногай не всегда брал своих жён, ему угождали многочисленные наложницы и рабыни. Почти ежедневно знаменитый темник менял своих возлюбленных, но, бывало, и останавливался на одной, уделяя ей внимание до тех пор, пока не надоест.
Великий черниговский князь Роман впервые удостоился чести увидеть любовные упражнения татарского воеводы. Сначала он, услышав шум и приглушённые крики в юрте темника, подумал, что там наказывают провинившихся рабов. Но, когда осмотрелся и его глаза привыкли к тусклому освещению, он всё понял и резко, судорожно, перекрестился.
Стоявшие рядом эмиры Ногая, увидев движение князя, заулыбались.
– Небось, сам непрочь бы полежать с той девицей? – прошептал ханский советник Хутула седовласому воину Цэнгэлу, показывая глазами на русского князя.
– А то как же! – улыбнулся старый военачальник. – Тут даже я, хоть и сильно стар, не отказался бы…
Князь Роман, услышав эти слова, покраснел и опустил голову.
В это время из угла юрты донёсся протяжный, хриплый крик, возня прекратилась, и перед своими приближёнными предстал багровый, покрытый потом, военачальник. Рабыня, утомившая своего повелителя, исчезла в тени юрты за его креслом.
– Ну, что ж, мои верные люди, – весело сказал Ногай, – пора нам держать совет! – Он бросил взгляд на лица стоявших перед ним вельмож и остановился на князе Романе. – Что, мой коназ урус, чем ты опечалился?
– Да, так, великий темник, – ответил Роман Михайлович, – …дивно  для меня такое!
– Что же такого дивного? – насторожился Ногай.
– Я изумился тому, что можно быть таким могучим мужем, – сказал князь Роман, обдумывая каждое слово. – Разве есть ещё такой богатырь, чтобы мог прилюдно и столь ловко покрыть свою жёнку? Для этого нужна немалая мужская сила! У нас, русских, так не бывает! Мы уединяемся с жёнкой для такого дела. И любимся одни, чтобы никто не мешал. А если шумно, слышны крики или какой-нибудь стук, то совсем не хочется лезть на жёнку. Даже плоть не может встать из-за этого.
– Ну, рассмешил ты меня, коназ Ромэнэ! – весело сказал Ногай и расхохотался. Дружно рассмеялись и все стоявшие вокруг него вельможи. – Так у нас, настоящих монголов, давно принято не бояться жёнок, а брать их всегда, как только захочется! А если надо, так и прилюдно! Что же тут такого? Бывает, что воины ловят простых жёнок и тут же  покрывают их, чтобы избавиться от накопившегося семени. А если кто ещё захочет ту жёнку, тогда вслед за одним воином и другой на неё лезет! Бывало, что до сотни моих воинов залезали на одну жёнку! Но так не всегда бывает. Мы обычно жёнок бережём. И позволяем себе такое, если нет возможности тащить за собой пленников. Ну, а если нет препятствий и достаточно пищи, мы не портим девиц жестоким насилием. Так уж мы настоящие мужи, устроены, что не можем долго жить без жёнок. Так придумали боги! Все болезни начинаются из-за любовного застоя! Слез с коня – покрывай молодку! Долго был без движения – тоже на жёнку лезь! А иначе можно заболеть и ещё как! Понял, коназ Ромэнэ? – Роман Михайлович кивнул головой. – А если будешь поступать так, как я в своих любовных делах, то проживёшь сотню лет и будешь познавать жёнок до самой смерти! Чем чаще имеешь их, тем больше хочется. А старость этому не помеха! У хорошей жёнки и старик молод! – И Ногай вновь рассмеялся своим звонким, раскатистым смехом. Придворные вторили своему повелителю.
– Я научу тебя, коназ, – сказал, успокоившись, великий темник, – покрывать жёнок и красных девиц если не прилюдно, то хотя бы рядом с известными тебе мужами.
– Что ты, государь! – пробормотал Роман Брянский.
– Вот так, Ромэнэ, – улыбнулся Ногай, – наконец-то ты признал во мне государя!
– Прости, великий воевода, – вздрогнул князь Роман, – если я оговорился: Когда я вижу твоё величие и силу, то представляю тебя великим ханом…
– Ты не оговорился, Ромэнэ, – сказал серьёзным решительным тоном татарский темник. – После того как почил старший в роде великий хан Берке, таким стал я – Ису-Ногай – первый среди равных! Мэнгу-Тимур есть хан по моей милости! Мой дед Бувал происходит от самого Джучи, старшего сына великого Темучина!
– Теперь буду знать! – вздохнул князь Роман. – Мне бы не постичь этой великой правды без твоих мудрых слов, государь!
– Ладно, Ромэнэ, – вновь улыбнулся Ногай и, подойдя к своему креслу, уселся, – давай-ка лучше поговорим о нашем походе. Эй, слуги! – темник хлопнул в ладоши. – Быстро несите сюда циновки! Чтобы всем было удобно! А коназу Ромэнэ постелите прямо напротив меня! Да подайте хорошего кумыса!
Когда все придворные выпили принесённый рабами Ногая кумыс и уселись на корточки, подогнув под себя пятки, Ногай начал неторопливый разговор.
Князь Роман сидел в такой позе уже не первый раз, но он всё никак не мог приспособиться к этому и постоянно то привставал, то вновь садился.
– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши Ногай, видя, как мучается русский князь. – Принесите-ка сюда скамью!
Однако скамьи не нашлось, и после недолгих поисков высокая стройная рабыня принесла в юрту маленький топчан, сколоченный из досок.
– Садись на него, коназ! – распорядился Ногай. – Так тебе будет лучше. А то, что за дело, если ты не разговор слушаешь, а всё беспокойно шевелишься!
– Благодарю, государь! – склонился в низком поклоне Роман Брянский. – Вовек не забуду твоей заботы!
– Ну, ладно, – бодро сказал Ногай и сделал рукой знак рабыне, принёсшей топчан, не уходить. – Послушай, Мантухай, как тебе этот коназ урус? По сердцу?
Рабыня склонилась перед повелителем, прижав руку к сердцу.
– Тогда иди к моим девицам, туда, за мою спину, – кивнул головой Ногай, – и подожди, пока я поговорю с эмирами. А там посмотрим, как ты сумеешь порадовать этого коназа.
Рабыня скрылась в углу юрты, а придворные Ногая переглянулись.
– Везёт же этому урусу, – пробормотал молодой тысячник Насудун. – Какая честь!
– Коназ это заслужил! – буркнул старый Цэнгэл. – Он хороший воин!
– Итак, мои верные люди, – начал свою речь Ногай, – нам нужно подумать о дальнем набеге. Как вы видите, пока врагов нет! А мы прошли немалый путь… Нет ни этих хитроумных греков, ни беспутных и отчаянных болгар. Значит, ими придумана какая-то хитрость. От греков можно ожидать всего! Особенно от их царя Мыхаыла! Мы ведь упустили его тогда, когда он воевал в союзе с болгарами, среди болгарских болот! Коварный царь смог убежать… Вот что мы получаем за свою нерасторопность! Теперь болгары совсем отошли от дружбы со мной и стали твёрдыми союзниками греков… Нам теперь, стало быть, нужно готовиться к битвам и с теми, и с другими! Что вы об этом думаете?
– Твоими губами говорит одна мудрость! – громко сказал ханский советник Хутула. – После твоих слов, государь, я теперь ясно вижу сомкнутые перед нами ряды лживых болгар и проклятых греков! Да поразит их твоё славное оружие!
– Мы бы уже давно, государь, разгромили их, – неторопливо молвил Цэнгэл, начальник левого крыла татарского войска, – если бы они встретились нам! Но вот, как мы видим, врагов до сих пор нет!
Остальные вельможи заговорили, перебивая друг друга и размахивая руками. Однако они не высказали ничего нового.
– Ну, а что ты молчишь, Ромэнэ? – вопросил Ногай, словно сверля своим единственным глазом русского князя.
– А я, государь, – сказал тихо, но внятно, Роман Михайлович, – думаю, что всё это неспроста. Ты же видел, что когда мы прибыли на их землю, вся степная трава была выжжена… А вот явились сюда – здесь одна зелень! Я думаю, что это не случайно и обдуманно подготовлено нашими врагами! Когда есть зелень, можно сделать удобную стоянку. Мы выпустим коней и устроим отдых, а хитрые греки тут же нападут на нас, не готовых к сражению! Я полагаю, что враги затаились где-то неподалёку от нас, у тех марицких болот. Они могут нагрянуть или вечером, или тёмной ночью, или на заре, накануне нашего выступления. Я советую тебе, государь, поставить летучие заставы со всех сторон, особенно возле марицких болот! Нужно также предупредить всех воинов, чтобы они были готовы в любой миг сесть на коней и дать врагу должный отпор…
– Да, коназ Ромэнэ, – нахмурился великий темник, – твой совет хорош и, как я считаю, полезен. Я сам заподозрил здесь какое-то коварство… Ну, а почему эти греки так хитрят? Как вы думаете, мои советники?
– Они боятся твоей силы! – крикнул молодой полководец Насудун. – При свете им не устоять против нашего войска. А ночью все равны! Только боги всё видят!
– Это так, повелитель, – кивнул головой Цэнгэл. – Ночью не разберёшь, где свой, а где чужой. Начнётся суета, и мы перебьём друг друга!
– Надо поставить вокруг всего войска арбы, а самим засесть на ночь внутри! – громко сказал Хутула. – А утром нас уже не остановят!
– А я думаю, – молвил Роман Брянский, – что не надо окружать наше войско телегами: их просто не хватит! Кроме того, эти враги очень проворны! Вы что, забыли, как сам их греческий царь пролез, словно змея, ползком через топкие болота? Они пролезут и через телеги! Нужно послать только конные заставы из воинов с облегчёнными доспехами… А они должны подавать друг другу знаки, если заметят что-то подозрительное, и сразу же сообщать сюда, на нашу стоянку, нужные вести! Не тушите костры, пусть всю ночь освещают юрты и кибитки… Какой ни свет, но дозорным легче добраться до войска! Да и воинам нетрудно собираться!
– Пусть будет так! – поднял руку темник Ногай. – Эй, Цэнгэл, отдай своим людям приказ, чтобы послали полсотни лёгких конников за версту от нашей стоянки. Они должны бродить там в темноте и слушать с трёх сторон тишину. А ты, Насудун, пошлёшь свой отряд за мою юрту, чтобы твои воины прикрывали мой стан с этой стороны. Поняли, мои люди?
– Поняли, государь! – хором прокричали придворные.
– Я не буду слушать этого уруса! – пробормотал про себя молодой тысячник Насудун. – Кому нужна эта застава? Хватит стражи и с трёх сторон!
– А теперь расходитесь по своим юртам! – повелел темник Ногай. – И смотрите, если на страже: враги могут напасть на нас в эту ночь! – И, глядя на удалявшихся вельмож, добавил: – А ты, Ромэнэ, погоди, останься со мной. Нам надо поговорить!
Как только придворные удалились, Ногай хлопнул в ладоши, и перед ним предстали три полуобнажённые рабыни, сидевшие до этого на корточках за Ногаевым креслом.
– Ну, вот, коназ Ромэнэ, – улыбнулся Ногай, – мы с тобой и узнаем, как надо любиться с моими верными рабынями. Как тебе эта Мантухай? – Он показал рукой на самую рослую девушку.
– Что ты, государь! – испугался князь Роман. – Я думал, что ты тогда пошутил! А, выходит, то была правда! Я не знаю, как быть! Мне стыдно познавать этих девиц при твоих рабах! Получается, как бы прилюдно!
– А что тут плохого? – усмехнулся Ногай. – Все хорошо знают, что бывает между мужами и жёнками. Здесь нет никакой премудрости! Если боги придумали совокупление, то нет здесь никакого стыда! Другое дело – захотеть жёнку без всякого смущения… Ну, на это и есть жёнки, чтобы разжечь не готового к любви мужа! А ну-ка, девицы, сбрасывайте свои одежды без промедления! Эй, Ломэ, давай, играй мой мотив!
 Из тёмного угла, напротив кресла полководца, кто-то невидимый ударил по струнам. Князь Роман оглянулся. – То ли новгородские гусли, то ли галичская домбра…, – подумал он.
Звуки лёгкой музыки наполнили юрту. Они, как шелест летнего ветра, как шум морского прибоя, то нарастали, то затихали, и успокаивая, и веселя. Напряжение, охватившее Романа Брянского после навязчивых слов темника Ногая, стало постепенно спадать. Он почувствовал, как его тело расслабилось, затрепетало и наполнилось какой-то горячей, неведомой силой.
Рабыни сняли с себя даже те скромные полоски ткани, скрывавшие их прелести, и, представ перед русским князем в полной своей наготе, начали грациозно отплясывать в такт музыке. А самая высокая, стройная Мантухай, задирая ноги и вращая бёдрами, бегала вокруг князя Романа, вздыхая и прижимая руки к сердцу.
В это время темник Ногай, буквально сорвав с себя штаны и оказавшись нагим снизу, подбежал к самой низенькой молоденькой рабыне и повалил её на войлочный пол. – Ну, же, Ромэнэ! – крикнул он, хрипя от волнения. – Давай же, люби девиц!
Опьянённый музыкой, движениями невероятно красивых женщин (русских по виду, как решил князь Роман) и действиями Ногая, брянский князь потерял голову и стал быстро снимать с себя одежду...
…До глубокой ночи развлекались темник Ногай и брянский князь в большой белой юрте. Уже не раз они отдыхали, пили кумыс, слушали, обнимая красавиц, затейливую восточную музыку.
– Этого музыканта прислал мне один заморский султан, – сказал Ногай, махнув рукой в затемнённый угол, откуда доносились дивные звуки, – он же подарил мне и этих  девиц. Хороши девицы! Как вам, мои сладкие, полюбился ли этот коназ?
– Якши, – весело ответила нежным голосом прелестная Мантухай. – Он очень хорош: ласков и силён, как великий муж!
– Ну, вот видишь, Ромэнэ, – засмеялся Ногай, – а ты ещё не хотел и считал, что это позорно… Что ж ты теперь…
Вдруг полог Ногаевой юрты резко приподнялся, и вместе с порывом ветра внутрь вбежал ханский раб. – Спасайтесь! – крикнул он не своим голосом. – Враги, повелитель! – Тут он завертелся на месте и рухнул на войлочный пол, обливаясь кровью: из спины верного раба торчала чужеземная оперённая стрела. Женщины пронзительно завизжали и, цепляясь за лежавшие на полу циновки, поползли за Ногаево кресло. Сам Ногай, отяжелевший от долгого веселья и выпитого вина, сидел на корточках на полу и тупо  глядел перед собой.
Князь Роман стремительно подскочил и, бросившись в угол юрты, выхватил из рук оцепеневшего от страха раба тяжёлое копье. В это мгновение в юрту ворвались трое рослых вражеских воинов, одетых в железные латы. А вслед за ними весь сонный лагерь потряс зычный призывный сигнал рога: тревога!
Первый болгарский воин бежал прямо на князя Романа, но в тусклом свете споткнулся о циновку и угодил лицом прямо на торчавшее копье, обломав железный наконечник. Неудачник взвизгнул и упал, забившись на полу в судорогах. Второй злодей взмахнул мечом и отсёк  древко копья, которым размахивал, защищаясь, брянский князь. В это время третий нападавший кинулся на оцепеневшего Ногая, но вдруг остановился и грохнулся навзничь: из его шеи торчала русская стрела с красным опереньем!
Роман Брянский в это время едва успевал уворачиваться от своего преследователя. Тот ещё одним взмахом меча выбил у него из руки последний кусок древка и, обрадованный, поднял обеими руками меч, собираясь обрушить его на голову упершегося в Ногаево кресло князя, но вдруг пошатнулся и на глазах своей обречённой жертвы превратился в окровавленный столб. – Получай, собака! – крикнул воевода Добр, представ неожиданно перед своим князем и пытаясь вытащить из изуродованного им трупа секиру… Увидев наготу князя, он опустил голову, тихо сказав: – Оденься, княже…
Тут пришёл в себя и воевода Ногай. – О-о-о, шакалы, о-о-о, презренные псы! – вскричал он. – Да как они осмелились, окаянные злодеи!?
– Так получилось, великий князь, – сказал Добр Ефимович одевавшемуся Роману Михайловичу, – что вражеские лазутчики, десятка два человек, пролезли в этом месте… Ну, а я тут установил свою охрану, и мы перебили тех злодеев. Но трое хитрецов прорвались в царскую палатку! Это была наша ошибка… Да так ловко заползли сюда, словно змеи! Ну, вот как только я услышал отсюда крики и  визг жёнок, я сразу же побежал на помощь. Сперва вот приладил стрелу, а там уже секирой…, – он со злобой рванул на себя своё оружие, разодрав вражеский труп пополам. – А что увидел твою наготу, прости мне этот грех, великий князь!
– Не за что прощать, Добр, – улыбнулся уже одетый князь Роман. – Мы не жёнки и не раз друг друга видели такими в парной баньке… А за верную службу – благодарю!
Роман Михайлович повернулся к стоявшему, махавшему руками Ногаю и перевёл ему на татарский язык слова своего воеводы.
– Это виноват Цэнгэл! – нахмурился Ногай и хлопнул в ладоши. Из-за кресла выбежали испуганные нагие девицы и предстали перед темником.
– Господи, помилуй! – вскрикнул Добр и закрыл лицо руками.
– Да не вы, – усмехнулся Ногай. – Где мой бестолковый Огчи? Впрочем, ладно, тащите сюда мою одежду!
…Утром при свете восходившего солнца Ногай объезжал ряды своей конницы, выстроившейся полумесяцем, в сопровождении князя Романа и левого полководца Цэнгэла.
– Сегодня, мои верные воины, – говорил он, – дерзкие враги попытались убить вашего повелителя! Я едва избежал лютой смерти! Если бы не урусы, мы бы лежали холодными трупами! Это случилось по вине моих людей, которые не исполнили мой приказ и не поставили заставу от врагов. Я назначил верных людей, чтобы они провели дознание и нашли виновного в этом деле…Ну, Цэнгэл, отвечай, кто повинен в той ночной вражьей вылазке, кто не поставил заграждение возле моей юрты?
– Вот он, повелитель! – громко крикнул приближавшийся к Ногаю всадник, на пике которого торчала окровавленная голова. – Это и есть виновник твоей обиды, государь!
–  Тысячник Насудун? – вздрогнул Ногай, осматривая отрубленную голову.
– Да, государь, – склонился в седле седовласый Цэнгэл. – Этот злодей не исполнил твоей воли! А когда его в том уличили, не только не стал извиняться, но спорил и источал бесстыдную хулу!
– Ну, что ж, шакалу – шакалья смерть! – пробормотал Ногай.
В это время мрачную тишину, возникшую при виде кровавой головы надменного доселе и грозного военачальника, неожиданно нарушил цокот копыт стремительно ворвавшегося в лагерь одинокого всадника.
Ногай поднял голову.
– Это Тогон, государь, мой воин из дальнего дозора…, – сказал Цэнгэл, сохраняя невозмутимое спокойствие. Он несёт нам нужную весть! Видно, близко враги!
– Государь! – вскричал дозорный, соскочивший со взмыленного коня и павший ниц перед Ногаем. – Сюда идёт вражеское войско! Они в трёх милях от твоей стоянки! Все – в броне и железных кольчугах… Греки и болгары! Где-то туменов, так… Сколько пальцев на одной ладони!
– Значит, пять туменов? – вопросил в недоумении Ногай. – Изрядно! Эй, Цэнгэл! Готовь-ка войско к тяжёлой битве! А ты, коназ Ромэнэ и твои люди, будьте сейчас со мной!
– На сечу, воины! – вскричал воевода Ногай, подняв вверх кривую саблю. На солнце блеснула холодная сталь. – За Золотую Орду! За славу Чингиза! Бейте нещадно врагов за их лютое коварство!
– За Ногая, за нашего повелителя! – хрипло прокричал Цэнгэл.
И чёрные полчища с визгом и воем дружно устремились вперёд, безжалостно врубаясь в ряды хорошо построенного, окольчуженного воинства.
Не прошло и часа, как к Ногаю, скакавшему позади своего войска, приблизился посланник Цэнгэла.
– Государь, – сказал он, не слезая с коня, – греки подняли белую  тряпицу! Они не выдержали нашего удара и с горькими слезами просят мира!
– Что ж, – усмехнулся  великий темник, – они так рано сдаются, что мы с тобой, Ромэнэ, не успели войти в сражение… Скачи, мой верный воин, – он повернулся к гонцу, – и прикажи Цэнгэлу, чтобы он подал знак нашему воинству остановиться. Если враг готов сдаться, то нечего напрасно губить наших воинов!


Г   Л   А   В   А   5

С М Е Р Т Н Ы Й   П Р И Г О В О Р

– Вот и стал Ногай своевольничать! – вскричал ордынский хан Мэнгу-Тимур. – Мало того, что величает сам себя повелителем, так ещё и портит коназов урусов! Что поделать, как поступить с этим Ногаем, скажи, мой верный Болху!
– Это хорошо, государь, что ты отпустил коназа Ярэславэ и распустил диван! – покачал головой Болху-Тучигэн. Не надо, чтобы все слышали, что ты гневаешься на Ногая… Нет необходимости обижать этого славного темника! Разве нужно ссориться с могучим Ногаем, имеющим и полководческие заслуги, и уважение ордынских людей и, наконец, почтенный возраст?
– Получается, Болху, – грустно сказал Мэнгу-Тимур, – что мой диван и его глава, великий визирь, только на вид – преданные мне люди! А сейчас я не доверяю им! Как ты помнишь, я однажды сказал несколько недобрых слов о Ногае на заседании дивана, однако не прошло и двух десятков дней, как ко мне явился посланник от этого темника и спросил, не сержусь ли я на его господина! Тогда пришлось тебе заминать тот вредоносный слух!
– Что же тут поделать, государь? – поддакнул Болху. – Ещё великий Темучин говорил, что даже камни имеют уши! А человек слаб!
– Ну, не все же люди болтливые! – возразил Мэнгу-Тимур. – Вот, смотри, сколько мы с тобой говорили о больших тайнах, и никто об этом не узнал! И твой сын также посвящён в наши ордынские тайны, а всё тихо и спокойно! Зачем покойный Берке-хан создал этот диван? Неужели ему не хватало твоей писчей юрты?
– Что тебе сказать на это, государь? – задумчиво промолвил Болху. – Берке-хан был великим правителем! Он принял праведную веру и создал диван по образцу государства мусульманского султана, с которым он заключил союз против изменника ильхана Хулагу, отрёкшегося от Чингизовой ясы! Такое устройство принято на правоверном Востоке! Без дивана никак нельзя! Что же касается писчей юрты, то она исполняет волю великого хана по-прежнему… Пусть себе болтают диванбеги о делах государства и дают разные советы. А великий визирь будет отвечать за любой промах в государственных делах как перед тобой, так и перед всей Ордой! Вот почему диван нам очень полезен, ибо будет нести вину за все дела! Случись что, в народе скажут, вот-де, были такие негодные люди в диване и плохой визирь, а наш праведный и мудрый государь из-за них бедствовал. Он доверял им и ничего не знал об их злодействах… Но есть ещё одна польза от этого дивана! Когда тебе, государь, нужно распустить выгодные для тебя слухи, скажи об этом в диване! А твои недруги примут эти слухи за правду и попадут в расставленные силки! Но это, государь, сказано мной только к слову! Я, конечно же, считаю, что и великий визирь, и почтенный диван, глубоко тебе преданы. За это не следует тревожиться. Пусть себе болтают, что хотят: может надумают что полезное. И здесь есть какой-то прок!
– Какие от них советы? – грустно усмехнулся Мэнгу-Тимур. – Так,  пустая болтовня! Зато лукавства и славословия немерено! Вот тебе, возьми, как они восприняли слова того коназа Ярэславэ. Стали бурчать и ругать Ногая и коназа Ромэнэ из Брэнэ!
– Пусть себе бурчат, государь! – махнул рукой Болху-Тучигэн. – Важно, чтобы ты сам не ругал этого Ногая! Я не верю тому коназу Ярэславэ! Он не впервой хулит Ромэнэ Черныгы! Он особенно озлобился тогда, государь, когда ты сделал этого Ромэнэ великим коназом! Разве ты забыл, как тот Ярэславэ просил у тебя кусок земли Черныгы? Какой-то там удел… Тарысэ или Тарусэ… Какая-то глушь, где сидит брат этого Ромэнэ, коназ Юрке. Ты тогда поступил мудро, государь, и не поддался на уговоры того Ярэславэ!
– Мне советовал ещё мудрый хан Берке, – пробормотал ордынский хан, – ничего не отнимать у преданных нам коназов урусов! А как я знаю, Ромэнэ ни в чём перед нами не виноват…
– Он платит всё исправно, – улыбнулся Болху, – и всегда присылает, тебе, государь, богатые подарки. А там, на войне, которую ведёт Ногай с нашими врагами, есть богатая добыча и пленники… И Ногай всегда отсылает тебе, государь, положенную долю. Также и Ромэнэ добавляет для тебя часть из своей добычи. Где же тут измена или злой умысел? Мне кажется, что этот Ярэславэ из Суждалэ или скрытный наш враг, или обманщик, или, что наиболее возможно, жадный глупец, не понимающий, что он болтает!
– Видимо, всего хватает, Болху! – усмехнулся Мэнгу-Тимур. –  Глупости, зависти и злобы! Однако ты хоть раз слышал, чтобы этот Ромэнэ из Брэнэ оговорил…ну, пусть бы  своих врагов?
– Такого не было, государь, – согласился Болху-Тучигэн. – Не злобен и не лжив тот Ромэнэ! И ничего у тебя, государь, не просит! Не лезет в дела прочих коназов и не ведёт с ними особой дружбы. Зато он ходит с твоими людьми на войну едва ли не каждый год! Да и Ногай, славный полководец, прибавил ещё земли к твоему государству. Смотри, его кочевье дошло уже до угрэ! Он разгромил нам на славу и коварных грэкэ и безжалостных булгэрэ! Что ни год эти грэкэ привозят в Орду дань… А там усмирит и булгэрэ: у нас будут новые данники! А если Ногай что для себя и оставляет, так на то он бекляре-бек, тобой же так высоко вознесённый… Ведь ему и его людям тоже надо жить. Да простится ему это!
– Однако же Ногай похвалялся, что заберёт у коназов урусов весь «выход», а мне оставит лишь малую долю?! – вопросил хан Мэнгу-Тимур. – И называет себя повелителем, а меня – как бы его ставленником!
– Это всё государь, злые языки! – возмутился Болху. – Они и ссорят тебя со славным Ногаем! А тот коназ урус Ярэславэ – больше всех склонен к злословию!
– Да, мой верный Болху, – сказал ордынский хан, – похоже на то! Я ещё раньше говорил, что этот Ярэславэ – такой же хитрец, как и его покойный брат Алэсандэ! Разве ты не помнишь, Болху?
– Да, государь, ты всегда не любил этих коназов из Суждалэ, – поддакнул Болху. – Ты насквозь видишь все их злобные козни!
– Ещё покойный Берке-хан распознал того коназа Алэсандэ, – молвил Мэнгу-Тимур, – и помог ему отойти в недалёкий мир… Может отослать туда и этого Ярэславэ? Больно опасен этот коназ, если затевает у нас, в славном Сарае, такие игры! Как ты об этом думаешь?
– Что ж, государь, – согласился Болху, – твоя мысль правильная! Она и мудрая, и полезная! Неплохо бы нам избавиться от этого злодея!
– Так и сделаем, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, – да заодно руками самих урусов! Помнишь, Болху, ты рассказывал мне об одной рабыне-уруске, которая отравила того злодея Алэсандэ?
– Как же, государь, – усмехнулся Болху-Тучигэн, – эта рабыня у нас в великом почёте! Да ты её хорошо знаешь. Это же Мавка, твоя любимая стряпуха!
– Так это Мавка опоила того коназа? – вздрогнул Мэнгу-Тимур. – Она ведь готовит нам разные яства! А если эта Мавка подсыплет в мою еду какое-то зелье?
– За это, государь, будь спокоен! – твёрдо сказал Болху. – Хочу сказать, что эта рабыня очень предана тебе, и, кроме того, она – лютый враг всех коназов урусов! Она готова даже повыкалывать им всем глаза, только прикажи! Эти коназы Суждалэ сделали ей, несчастной уруске, очень много зла!
– Я бы хотел послушать Мавку-уруску, – сказал, заинтересовавшись, ордынский хан, – и узнать у неё, что же такого сделали ей эти коназы… Я думаю, что покойный Берке обладал большим государственным умом. Он не зря говорил мне, что коназы урусы – ещё большее зло для своих людей, чем мы, поработившие их копьём и мечом! Позови-ка сюда эту Мавку!
– Это дело нетрудное! – весело сказал ханский советник и хлопнул в ладоши. К нему тут же подскочил верный раб. – Сбегай-ка, Элдэ, на государеву кухню, – распорядился Болху, – и позови сюда, к нашему государю, Мавку-хатун!
– Слушаю и повинуюсь! – последовал ответ, и раб также быстро исчез, как и появился.
– Ты ещё называешь её «хатун»! – засмеялся Мэнгу-Тимур. – Так велико уважение к ней?
– Так велико, государь, – сказал с серьёзным лицом Болху-Тучигэн. – Ты ещё не слышал её! Все покойные государи, даже сам великий Саин-хан, любили поговорить с ней! А мудрый государь Берке не один раз с огромным удовольствием слушал рассказы этой стряпухи! Помню, что государь как-то подарил ей золотой перстень с дорогим камнем. А однажды – даже золотую цепь с их крестом… Эту жёнку не зря зовут «хатун»! Ты сейчас сам увидишь, что она вовсе не рабыня, а твоя верная слуга… Об этом не надо думать, это так явственно видно! Она, к тому же, и очень потешная. Скажет всё, что в её башке! И без обиды или насмешки, а от доброй души! К тому же, она очень хорошо знает наш язык!
– Что же ты, Болху, скрывал от меня такую занятную жёнку? – весело спросил ордынский хан, предвкушая забавное зрелище.
– Да так, государь, – пробормотал Болху, – у нас всё дела, и не до чего нет времени…
В это время открылась лёгкая камышовая дверь, и ханский раб ввёл в государеву гостиную полную рослую женщину, закутанную в длинный серый халат. Подойдя к ханскому трону, женщина почтительно склонилась перед Мэнгу-Тимуром, откинув от лица пушистый византийский платок, соскользнувший на плечи. Быстро бросив взгляд на Болху-Тучигэна, она с улыбкой кивнула ему головой. Всесильный советник государя усмехнулся и поднял вверх руку, приветствуя гостью.
– Салям галяйкюм, урус-хатун! – сказал Мэнгу-Тимур, с любопытством рассматривая старуху, седые волосы которой свисали густой массой за плечами, а на багровом от кухонных паров лице весело поблёскивали большие голубые глаза.
– Вагаляйкюм ассалям, государь! – смело ответила женщина. – Вот и тебе я понадобилась! Я знала, государь, что ты позовёшь меня к себе! Как тебе сегодня мой плов? Хочешь похвалить меня, государь?
– Твой плов, Мавка-хатун, всегда хорош, – улыбнулся ордынский хан, – за это тебе – моя похвала! Ты – большая мастерица в стряпне, и к этому нечего добавить! Я позвал тебя совсем по другому делу. Мне хотелось поговорить с тобой, Мавка, и узнать, как вам, урусам, живётся в моей Орде?
– Я скажу тебе, государь, – ответила здоровая краснорожая баба громким голосом, далёким от страха и раболепия, – что попала сюда, как и многие русские люди, с огромной неохотой, пленницей, но здесь поняла, что настоящая неволя у нас была не в татарской Орде, а на нашей святой Руси! – Она перекрестилась.
–  Значит, тебе здесь хорошо живётся, Мавка? – откинулся на подушках Мэнгу-Тимур.
– А как ещё сказать, государь? – ответила стоявшая перед ним женщина. – Здесь нужно только делать своё дело! И больше ничего. Я тут стряпухой и, если знаешь, государь, у меня под рукой с полсотни других жёнок: я всеми управляю! Учу всех, как угодить тебе, государь, и твоим верным людям! А за это у меня – почёт, уважение и даже отдых, когда мне нужен! И никто меня не обижает: ни ты, государь, ни твои люди! Хорошо работаю – слышу слова благодарности, а, порой, и бакшиш получаю! Покойные государи, Бату великий и Берке премудрый, не оставили меня без подарков! Здесь, в Золотой Орде, уважают трудолюбивых и послушных людей! А там, у наших князей, мы, русские люди, натерпелись немало горя… Там так не отдохнёшь! Если приготовила еду, то ещё что-нибудь прибавят! Вот только присядешь – уже бежит княжеский человек: давай-де, Мавка, мой полы! А если не полы, так садись за прялку… И если бы только за прялку! Да там – сходи по воду, наколи и принеси дров… И будут так мучить, пока не сядет солнце и княжеские люди не завалятся спать. Так за день устанешь, что потом не спится! От того и умерли рано мои матушка и старшая сестрица из-за такого тяжёлого труда! Совсем молодыми отправились к Господу…
– Так неужели люди этих коназов не понимают, что они теряют от этого своих лучших рабов? – удивился Мэнгу-Тимур. – Неужели им не жаль трудолюбивых и искусных людей?
– Не жаль, государь! – грустно улыбнулась Мавка. – И не только княжеским людям, а самим князьям! Они говорят, что им всегда хватит холопов и смердов! Так чего же их жалеть?
И стряпуха поведала ордынскому хану о том, как она жила на родной земле и как попала в татарский плен. Совсем молодой девушкой взяли Мавку в дом самого великого князя Александра Ярославовича. То была великая честь для бедной девушки! И удостоилась она её за свою красоту, сообразительность, умение хорошо готовить пищу. Однако жизнь княжеской прислуги была не сладкой. С утра до вечера металась трудолюбивая девушка как по княжеской кухне, так и по всему терему, угождая супруге князя, княжеским людям, выполняя все их повеления. Пригожую голубоглазую кухарку приметил и сам государь Александр Ярославович. Он был весьма охоч до красивых девиц! Однажды великий князь, будучи навеселе, затащил пригожую Мавку в тёмный угол своей опочивальни и, несмотря на сопротивление и слёзы несчастной девушки, жестоко изнасиловал её. – Это был очень сильный муж, князь Александр, – говорила стряпуха, – а его  плоть была такая большая и безжалостная, что я от этого заболела: даже по нужде ходила с большими муками почти десяток дней!
 Вскоре князь Александр ушёл в какой-то дальний поход, а несчастная девушка почувствовала, что беременна. От этого мог быть ей страшный позор! Но, слава Богу, на её пути встретился княжеский дружинник Давило. Он тогда не пошёл с князем на войну: залечивал свои раны. Этот воин, зная про княжеское насилие, закрыл на то глаза и взял бедную девушку в жёны. Князь же, вернувшись из похода, узнав об этой женитьбе, страшно рассердился! Он потом отослал её мужа куда-то в далёкий край, откуда не было возврата. С того времени жизнь несчастной Мавки стала ещё тяжелей. Что только не взваливали на плечи покладистой молодой женщины княжеские слуги! Ей, беременной вторым ребёнком, приходилось, и не один раз, даже рыть землю! Первый же её сын родился крепким рослым мальчиком и был очень похож на своего отца – великого князя. Второй, родившийся прямо на княжеской кухне, и особенно любимый, был нежным, слабеньким ребёнком. Всё успевала молодая женщина: и еду приготовить, как князю, так и его слугам, и прибраться в тереме, и присмотреть за своими малыми детьми! – Я была тогда молодой, – пояснила она, – а потому и выдюжила. Когда я всё это вспоминаю, мне становится страшно! Я вижу, как здесь, государь, твои татары берегут своих жён и даже рабынь, если они тяжелы, так мне приходит в голову мысль, что не татары – язычники, а мы – русские!
Так уж получилось, что в один прекрасный день к великому князю Александру приехал его брат Ярослав Ярославович. Он недолго пожил у своего родственника, но смазливую молодую Мавку заметил.
– Как-то утром я пришла стряпать и стала переставлять горшки, а тут вдруг объявился человек от самого великого князя, – грустно сказала Мавка, – и приказал идти к своему господину. А князь сидел в то время в своей светлице и, как только увидел меня, сказал так: – Уходи, Мавка, из моего терема! Теперь ты будешь дворовой девкой моего брата Ярослава! – Я бухнулась  в ноги великому князю и криком закричала, чтобы он не отсылал меня к своему брату! И в сердцах сказала, что мой старший сын – от него, великого князя!
– Ну, и пожалел тебя тогда этот коназ Алэсандэ? – перебил стряпуху ордынский хан. – Даже злодей не даст в обиду своё дитя!!
– Какое там, государь! – махнула рукой Мавка. – Великий князь даже не стал меня слушать! Кто я ему была? Да у него таких любовниц…едва не все дворовые девицы! Да и детей у них полно, и все они не господские дети, а княжеские холопы…
– Это же неслыханно! – вскричал Мэнгу-Тимур. – Неужели этот коназ превратил в рабов даже своих сыновей?!
– Такое, государь, – сказала сердито Мавка, – в обычае у русских князей! Они не признают детей от дворни или простолюдинок. Они считают своими детьми только потомство от своей княгини. Но и тех детей они не жалеют. Есть мать, мамки, холопы. Князь думает только о себе и своих удовольствиях! Говорят, что только один русский князь бережёт своих людей и землю – Роман Брянский! Да и он не пожалел своего старшего сына: сурово покарал его из-за пустяка!
Далее она рассказала, как её с малыми детьми увезли ко двору князя Ярослава и как она промучилась там ещё больше, чем при князе Александре.
– Этот князь зверски изнасиловал меня, – хмуро сказала Мавка, –  и так избил, что я три дня плевалась кровью! Уж не думала, что избавлюсь живой от этого мучителя…
Тут как раз случился татарский набег на русские земли. Сам Александр Ярославович вёл чужеземное воинство на удел своего брата! Братья что-то не поделили, а простым русским людям пришлось за это расплачиваться. Во время этого набега и попала в татарский плен несчастная Мавка со своми двумя сыновьями.
– Татары ничего плохого не сделали мне, – пояснила Мавка, – благо, что я попала в обоз их знатного воеводы…Худхая вместе со своими сыновьями. Тогда из всех пленников уцелели только мои дети и грудные младенцы. Их пожалел Худхай. А всех прочих детей казнили! Я стряпала тому Худхаю по дороге, и он был очень доволен мной! Всё хвалил меня за вкусную еду… А как жёнку, он меня совсем не беспокоил. А прочие жёнки, государь, не успевали принимать одного татарского воина за другим! Это было страшное мучение, от которого избавил меня господь Бог! Ну, вот мы ехали всё дальше в ордынский плен, а тут вдруг к нам подскакали татарские воины и схватили моих сыновей. Они хотели их зарубить. Сначала они приставили моих сыновей к арбе, а потому как их головушки были выше тележных колёс, татары замахали своими страшными кривыми мечами! Но я запомнила несколько татарских слов и крикнула им, что Худхай строго запретил убивать моих детей. Ну, воины отпустили моих сыновей, побоявшись моего хозяина… А вечером  ко мне пришёл сам Худхай, и когда я рассказала ему о том случае, он рассмеялся и объяснил, что их поход очень долгий и еды осталось мало, поэтому царевич отдал приказ перебить всех пленников, кроме жёнок и совсем малых детей… Ну, я тогда упросила Худхая пожалеть моих детей. Он разрешил спрятать их в телеге под рогожей…
– Худхай всегда был ослушником! – сказал суровым тоном Мэнгу-Тимур. – За то он и потерял свою непокорную башку!
– Ну, это случилось уже потом, – продолжала Мавка, – и при Берке-государе! А тогда Худхай привёз меня в Сарай-Бату и вскоре подарил молодому царевичу Сартаку, а тот – своему батюшке, государю Бату! Этот государь очень любил разные кушанья, особенно умело приготовленные. Он заметил меня, назначил хатуной над всеми стряпухами и часто награждал подарками! Я научилась готовить государю особый плов с бараниной и чёрной вишней, подавала ему на стол вкуснейший грибец и многие другие блюда… Так я узнала лучшую жизнь и поняла, что здесь в Орде – настоящая свобода, а на Руси – не только рабство, но самая настоящая темница, сущий ад! Вот выросли мои сыновья. Один – старший, Дород, тот самый княжеский сын – работает у тебя кузнецом, государь. Живёт, как у господа Христа за пазухой.  Другой – Остёр – его зовут здесь Гырэ, бережёт твои отары. У моих сыновей есть ласковые жёны и хорошие кибитки… Они намного богаче простых, даже свободных людей на Руси! За это – моя глубокая благодарность всем вам, ордынским государям, и низкий поклон!
– Ну, а как же потом, довелось тебе встретиться с этим коназом Алэсандэ? – вопросил Мэнгу-Тимур.
–  Довелось, повелитель, и ещё как! – усмехнулась Мавка. – Как-то у нашего государя Берке был великий пир. Я так постаралась, что царские гости были довольны. Я уже не говорю о самом государе… Так вот, государь Берке знал о моей тяжёлой жизни и делах того злобного князя.  Я сама ему об этом рассказала так же, как и тебе, государь. Вот позвал меня тогда к себе этот премудрый царь и вдруг спросил, а если он казнит того великого князя Александра… Я несказанно обрадовалась и попросила государя доверить это дело мне. Тогда наш великий царь спросил, а нельзя ли умертвить его так, чтобы он принял на пиру какое-нибудь снадобье, но умер бы не в Орде, а на пути домой. Вот я и подсыпала зелья тому князю Александру в его винную чашу. А татары пили только один кумыс, и для них тот яд был не опасен: он не действует в кобыльем молоке! Тот князь Александр так ни о чём и не догадался: он скончался в жестоких муках, как и было нужно, далеко от Золотой Орды, где-то возле своего Городца!
– Значит, ты – опасная отравительница? – нахмурился Мэнгу-Тимур. – Не подсыпешь ли ты и мне своего зелья?
– Не бойся, государь, – усмехнулась Мавка. – После того случая с князем Александром государь приказал своим верным слугам тщательно проверять всю его пищу. И так по сей день! Разве были печальные случаи?
– Нет, не было! – подтвердил Болху-Тучигэн. – Мавка – твоя верная рабыня, государь! Она никогда не предаст тебя!
– Это правда, государь, – поклонилась стряпуха. – Я готова отдать жизнь за тебя и твоих людей! Никогда не забуду их доброту!!
– Ну, ладно, Мавка, – промолвил довольный Мэнгу-Тимур. – Я позвал тебя не для того, чтобы угрожать… Тут есть одно дело… Объясни ей, Болху.
– Вот, что, Мавка, нужно сделать, – сказал, подойдя поближе к русской женщине, всесильный ханский советник. – У нас тут пребывает коназ урус Ярэславэ. А завтра мы готовим богатый пир… Так надо, чтобы коназ Ярэславэ отправился вслед за своим братцем Алэсандэ. Тоже без шума и следов… Понимаешь, Мавка?
– Слава тебе, Господи! – вскричала, блистая своими большущими глазами, радостная стряпуха. – Свершится моя праведная месть! Я всё поняла, великий государь! Благодарю тебя и твоего славного советника! Пусть же скорее это сбудется!
– Ну, что ж, Мавка, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, – а теперь иди. Да, Болху, – государь пристально вгляделся в лицо своего советника, – но только одного Ярэславэ! Чтобы не было ошибки! Так?
…Через два десятка дней в Сарай-Бату прискакал весь взмыленный, покрытый густой пылью гонец из суздальской земли. Приведя себя в порядок, переодевшись и утолив голод в гостевой юрте ордынского хана, посланник попросился на приём к Мэнгу-Тимуру. Повелитель Золотой Орды проявил, в порядке исключения, благосклонность.
– Ну, зачем пожаловал? – спросил русского боярина Болху-Тучигэн, стоявший рядом с ханским троном.
Гонец, лёжа на полу и не поднимая головы, быстро ответил: – Великий государь! Меня послал костромской князь Василий Ярославич со слёзной и душевной просьбой! Совсем недавно скончался его брат, великий князь Ярослав Ярославич. В Городце, по пути из твоего Золотого Царства. Мой князь Василий Ярославич просит твоего разрешения, государь, занять место брата, стол великого суздальского княжества! А весной сам князь Василий придёт к тебе с «выходом» за твоим ярлыком! Я также привёз тебе подарки. Они здесь, в телеге, у самого дворца…
– Ну, если коназ Вэсилэ смирён и покорен, – весело сказал Мэнгу-Тимур и поднял вверх обе ладони, – тогда пусть так и будет!


Г   Л   А   В   А   6

Г  Р  Е  Ч  Е  С  К  А  Я    Н  Е  В  Е  С  Т  А

– Ну, коназ Ромэнэ, бей этих злодеев! – громко сказал Ногай и поднял вверх руку. – Пора бы уж тебе со своими людьми размяться!
– Братья! – весело вскричал  князь Роман, потрясая мечом, сверкавшим в солнечных лучах. – Настало наше время для ратного пира! Вперёд, мои славные воины! Слава Золотой Орде, нашему царству! Слава великому Ногаю!
– Слава! – взревели брянские воины, устремляясь за своим князем и воеводой Добром вперёд.
Русская конница с шумом и гамом врезалась в пешие ряды болгарских воинов, которые, отчаянно отбиваясь длинными копьями, стали медленно отходить. Но их отступлению мешала конница Ногая, которая, сражаясь в центре, медленно охватывала противника с фланга, стремясь выйти ему в тыл. Болгары, атакуемые с двух сторон, сдаваться не собирались. Им удалось в затяжном бою ослабить силу удара ногайского воинства, однако рывок брянского полка поставил их перед угрозой полного разгрома.  Заметив опасность с левого фланга, болгарский полководец Тимофей, прибывший как раз к войску в этот осенний день 1273 года, решился на ответный удар всеми своими оставшимися в резерве силами. Он сам повёл отборных воинов на полк князя Романа. Впереди болгарского резерва шли меткие опытные лучники. Их стрелы наносили большой урон русским.
Князь Роман Брянский сражался в первых рядах своей дружины: его огромный длинный меч то вздымался вверх, то стремительно обрушивался чёрной молнией на головы врагов: окровавленное лезвие уже не сверкало на солнце. Неожиданно Роман Михайлович ощутил сильный удар по шлему, а затем, после звона железа, лёгкое головокружение: болгарская стрела, ударив прямо в железный лоб, скользнула вниз и, едва не вонзившись в шею коня, упала на землю.
– Лучники, Милорад! – крикнул князь Роман. – Давай, помогай войску!
Несмотря на шум битвы, седовласый севский воевода Милорад услышал зычный окрик князя и сразу же поспешил на выручку.
В последние годы Милорад со своим отрядом уже не шёл в первых рядах русского войска: сказывалась старость. Но сидеть на печи, когда его князь в походе, воевода не хотел, хотя сам князь Роман не неволил его к тому.
– Помогу тебе, княже, хотя бы стрелами, – сказал как-то Милорад на одном из военных советов, когда князь Роман предложил ему остаться в тылу и охранять обозы. Роман Михайлович не возражал, зная о высоком боевом мастерстве лучников Милорада. И вот теперь в очередной раз убедился в полезности своего севского воеводы.
Одетые в тёмно-зеленые кафтаны поверх боевых доспехов, чтобы прочие воины их видели и не мешали ведению стрельбы, быстрые брянские лучники выскочили из-за спин наступавших на врагов воинов, спешились и стали посылать смертоносные стрелы навстречу свежему отряду болгар.
Сам Милорад наложил стрелу и прицелился прямо в лицо быстро шедшего на него болгарского полководца. – Вжик! – взвизгнула стрела, и седовласый лучник улыбнулся, уверенный, что главный вражеский воин обречён. В былые времена Мирослав сразу же доставал из колчана другую стрелу и пускал её вслед за первой: так было верней. Но на этот раз цель была так близка, что он поленился натянуть ещё раз свой лук и пожелал полюбоваться зрелищем гибели вражеского воеводы. Вдруг неожиданно Мирослав увидел перед собой какую-то дымку, которая всё росла, расширяясь, как дождевое облако, и, наконец, превратилась в рослого чернобородого болгарского воина, одетого в богатый кафтан.
– Неужели промахнулся?! – вздрогнул Милорад и схватился за меч, пытаясь вытащить своё некогда беспощадное оружие из ножен. Однако рука не слушалась его и, дрожа от напряжения, всё никак не могла извлечь тяжёлый меч. – Эх, старость, – подумал Милорад. – И какая  оплошность!
В этот миг страшный удар потряс его седую голову, и свет померк в глазах славного брянского воина: воевода Тимофей, увернувшись каким-то чудом от русской стрелы, со всей яростью обрушил на него свой неотразимый меч. Голова Милорада, отделившись от плеч, с хрустом отлетела в истоптанную конницей траву, а тело, обагрив чужую землю алой кровью, забилось в агонии у ног верного коня.
– Батюшка, великий князь! – крикнул воевода Добр, увидев гибель Милорада. – Злодеи убили нашего славного лучника!
– Смерть нечестивым! – заорал не своим голосом князь Роман. – За Милорада, братья, бей лютых врагов!
– Бей врагов! – подхватили слова своего князя брянские ратники. – Рази супостатов!
Разъярённые брянцы с такой силой врубились в резервный отряд болгарского воеводы, что враги остановились и едва не смешались.
Но воевода Тимофей не был ошеломлён этим натиском. Имея большой опыт сражений со многими врагами, он не пал духом и что-то громко крикнул своим воинам.
Услышав своего военачальника, болгары успокоились и вновь сомкнули ряды, смело сражаясь с наседавшими на них брянцами.
– Ах ты, поганец! – заревел разгневанный князь Роман, по щекам которого катились крупные слёзы. – Так это ты убил моего славного Милорада?! – И он, не думая об опасности со стороны многочисленных врагов, потеряв от ярости голову, ринулся прямо на хитроумного болгарского полководца. В мгновение ока князь Роман, перескочив на своём всё видавшем коне через трупы и рытвины, оказался в самой гуще болгарских воинов, угрожая их воеводе.
– Что ты, великий князь! – вскричал оторопевший Добр Ефимович, устремляясь за ним. – Так же можно погибнуть!
Однако Роман Михайлович ничего не видел, кроме чернобородого лица болгарина Тимофея. Тот стремительно надвигался на него, размахивая мечом.
– Братья, вперёд! – возопил отчаявшийся, застрявший в сече, воевода Добр. – Рубите врагов, спасайте князя!
Ожесточённый натиск брянского полка превратил затянувшееся сражение в побоище. Обезумевшие от злобы брянцы почувствовали в себе невероятные силы: то там, то тут падали, как снопы, болгарские воины. Вопли, стоны, звон железа, казалось, заполонили весь мир.
Князь Роман тем временем добрался-таки до вражеского воеводы: враги, не ожидавшие от русского князя столь необычного поступка, растерялись. А опомнились они лишь тогда, когда беспощадный княжеский меч с силой опустился на их доселе непобедимого военачальника. – Получай, злодей! – прохрипел князь Роман и в этот миг почувствовал, как с сокрушительным ударом, рассёкшим едва ли не надвое лютого врага, под ним закачался верный конь и с визгливым ржанием повалился прямо на залитый кровью труп воеводы Тимофея.
Болгарские воины, видя гибель своего полководца, дружно закричали и, размахивая мечами, устремились к упавшему на бок, запутавшемуся в стремени брянскому князю. – Рази! Рази! – кричали они, обезумев от ярости.
Князь Роман не успел опомниться, как над ним навис беспощадный вражеский меч. – Господи, помоги, – пробормотал он и резко откинулся в сторону. Тяжёлый меч с тупым стуком ударился о бок умиравшего княжеского коня и изверг струю густой липкой крови. Другая струя свежей крови брызнула откуда-то сверху, залив и шлем, и кольчугу и даже высокие сапоги брянского князя. – Получай же! – вскричал успевший, наконец, выбраться из пут князь Роман, вскакивая на ноги. С него потоками стекала горячая кровь.
– Остановись, княже! – прозвучал знакомый голос, и княжеский меч со звоном ударился о секиру, которую держал перед собой обеими руками брянский воевода Добр Ефимович.
– Это ты, Добр! – сказал растерявшийся князь. – Но где же наши враги?
– Теперь эти злодеи там, – Добр махнул рукой в сторону недалёкой рощи. – Бегут, как зайцы, от твоих псов!
– А как же те болгары, напавшие на меня? – недоумевал князь. – Куда же они подевались?
– А за это, великий князь, – улыбнулся Добр Ефимович, вытирая рукой со лба пот, – благодари нашего Господа, нашу заступницу Богородицу и всех святых! Мне удалось изрубить твоих неприятелей с помощью небесной силы! Помогла и эта секира: не знала пощады к тем нечистым болгарам! В который раз до них добралась!
– Благодарю тебя, верный мой Добр! – сказал, прижав руку к сердцу, Роман Михайлович. – Ты снова спас мне жизнь! Как и твой славный батюшка, Ефим Добрынич, царствие ему небесное!
…Вечером великий темник, ордынский бекляре-бек Ногай, принимал в своём шатре военачальников и приближённых. Ногай сидел в своём бесхитростном плетёном кресле, окружённый знатными татарами. По правую руку от него стояли князь Роман Брянский с воеводой Добром и сыновьями погибшего Милорада – княжескими дружинниками Славко и Любимом.
– Так это дети твоего славного лучника? – вопросил Ногай, кося своим единственным глазом в сторону русских.
– Они самые, государь, – грустно ответил князь Роман, склонив голову. – Остались мне от моего верного Милорада…
– Храбрые воины, – весело сказал Ногай, – ну, как, вы сильно расстроились из-за этой битвы?  Она ведь унесла жизнь вашего батюшки!
Князь Роман перевёл слова темника на русский язык.
– На то она и битва, государь, – ответил старший брат, Славко, – чтобы одним получать от государя похвалу, а другим – лютую смерть. А что расстраиваться, если битва закончилась победой? Оно, конечно, мы скорбим по батюшке, но его смерть была славной: не на старческой постели, а на поле битвы! И тебе, государь от этого – почёт и слава! У всех на душе радость: и разгромили врага, и захватили большую добычу!
– Твои слова правдивы, воин урус, – улыбнулся Ногай, выслушав от князя перевод сказанного, – и все вы заслуживаете не только похвалы, но большой награды! И особенно вы, братья, сыновья того славного лучника! Вы хорошо послужили нашей Золотой Орде, так же, как и ваш отважный батюшка! Поэтому я сам вручу вам достойную награду! Что бы вы пожелали, смелые воины?
Князь Роман перевёл его слова. Братья переглянулись.
– Что ты, государь! – сказал с твёрдостью в голосе Славко Милорадович. – Да как мы осмелимся выпрашивать у тебя награду? Это не достойно воина! Мы всегда получаем от своего князя положенную нам долю добычи. Мы воюем, государь, не за земные богатства, но за славу и твою доброту!
– Вы слишком скромны, – усмехнулся Ногай. – И ваш коназ никогда ничего не просит. Но я знаю, что больше всего надо воинам! Вот вы ходите в дальние походы, а жёнок с собою не возите! А это для воина – дело немаловажное! Густеет кровь от любовного застоя, расслабляются кости… Я об этом говорил вашему коназу Ромэнэ… Но всё осталось по-прежнему… Эй, слуги! – темник хлопнул в ладоши. Перед ним встали рослые темнокожие рабы. – Сбегайте к моим жёнкам, к тем, кого я ещё не покрыл. Там, в синей юрте… И выберите две пары… Да повыше ростом, как любят урусы, чтобы были грудастые и с большими задами… И приведите их сюда! – Рабы бесшумно растворились в полумраке Ногаева шатра.
– А ты, коназ Ромэнэ, – продолжал Ногай, – не переводи моих слов… Пусть сами увидят мои подарки…
– Я думаю, государь, что они поняли всё без моих слов, – усмехнулся Роман Михайлович. – Они немного знают твой язык. Мы же ходим с вами на войну и потихоньку  всё усваиваем.
– Якши, Ромэнэ, – сказал довольный Ногай. – Пусть твои воины учатся нашему языку, а там и совсем станут татарами. – Князь Роман перекрестился.
– Что, вспомнил своего Бога? – усмехнулся Ногай. – Вы такие потешные, урусы. Всё тянетесь к одному Богу. Также, вот, молодой хан Мэнгу-Тимур, как и покойный государь Берке воспылал любовью к своему Аллаху! Но я думаю, что Бог не бывает один! Есть великое множество разных богов! Но главные боги  – это боги твоих предков! Я как родился в той самой вере, в которой пребывал мой прадед Темучин, так в ней и буду умирать! Другое дело – если есть какая-то польза! Тогда можно прикинуться, что веришь в одного Бога! Вот тебе, возьми, этого царя Мыхаыла Грэкэ… Я же просватал его дочь… Но он сказал мне через своих людей, что может выдать её только за христианина! Тогда я попросил молодого Мэнгу-хана: дай-де мне из своей писчей юрты человека, который мог бы написать царю Грэкэ и султану Мисра. Тогда мой верный друг Болху-Тучигэн прислал мне сразу двух человек… Вот они по моему указанию и написали… Один – султану – что я принял их мусульманскую веру, а другой – тому царю Мыхаылу, что я – истинный христианин! И теперь у меня есть подарки и от того, и от другого! Вот уже два дня как в моей гостевой юрте сидят посланники царя Грэкэ и ожидают моего почётного приёма… Там с ними – целая толпа сопровождающих и девица – царская дочь. Теперь у меня будет ещё одна жена – грэкэ! Посмотрим, какая из неё выйдет жёнка! Я ещё не пробовал жёнок грэкэ… Сегодня же её познаю!
Послышались шаги, и в большой шатёр вошли посланные за женщинами рабы, которые вели четырёх закутанных в серые халаты невольниц.
– Что так позорно оделись? – засмеялся Ногай. – Из-за этого ваши хозяева ничего не увидят. А ну-ка, сбрасывайте халаты!
Девушки покорно сняли с себя одежду, оставшись лишь слегка прикрытыми полосками тканей. Воевода Добр и его дружинники покраснели и закрыли руками глаза.
– Так для кого же я обнажаю этих девиц? – возмутился Ногай. – А ну-ка, смотрите, скромники!
– Уберите руки от лиц! – распорядился князь Роман. –  Это государь не любит! Если вам жёнки не понравятся, тогда об этом скажите… Ну, а лучше, конечно, безропотно принять этот подарок!
Русские воины повиновались.
– А теперь  внимательно смотрите! – Ногай слез со своего кресла и приблизился к рабыням, срывая с них последние лоскуты. – Видите, какие груди? Округлые, твёрдые! Такие, как вы любите…в своей Залесской Орде. И лицами они, как уруски… Вот эти две, беловолосые, так же хороши, как те черноволосые! Да зад какой распрекрасный  у каждой из них! – Ногай шлёпнул стоявшую перед ним рабыню по бедру. – Так бы их сам и покрыл… А какие бёдра? А что между ними? Ну-ка, девицы, встаньте-ка…
– Государь! – прервал всесильного темника Роман Михайлович. Придворные зашумели, подняв вверх руки и выражая тем самым своё недовольство невежливостью русского. – От всего сердца прошу, не выставляй на показ их сокровенные места! Это будет позором для каждой девицы! Мои воины не захотят познавать опозоренных девиц! Очень прошу тебя, государь, не обижай моих воинов!
– Ладно, – усмехнулся Ногай и убрал от рабыни руку, – если ты так сердечно просишь, я прощаю тебе, моему верному воину, эту дерзость. Набрасывайте на себя тряпицы! – сказал он резко рабыням. – Те быстро согнулись и стали одеваться. – А вы, славные воины, – Ногай кивнул головой сыновьям Милорада, – забирайте своих девок! Каждому – по паре, по белой и чёрной! И ведите их в свои походные кибитки. Но смотрите, чтобы сегодня же вечером покрыли их! Чтоб ни одна не была обижена! Поняли, воины? – Русские дружинники молча поклонились. – А теперь – идите!
Когда русские воины, возглавляемые воеводой Добром, удалились, уводя с собой живые подарки, темник Ногай вернулся в своё кресло и, удобно усевшись, сделал знак рукой своему советнику – подойти. Тот быстро приблизился к повелителю, согнувшись в поклоне.
– Вот что, Хутула, – сказал Ногай, – ты видишь, что здесь собрались все мои верные люди… А не позвать ли сюда тех послов грэкэ и их царевну, чтобы мои люди на них посмотрели? Я сам захотел увидеть мою новую жёнку, а если она хороша, то попробовать её: меня одолевает сильное любопытство!
– А почему бы не позвать? – склонил голову Хутула. – Пора бы уже: грэкэ тут засиделись, и девица их скучает, пропадает нераспечатанная… Девице обидно без твоего внимания!
– Быть по сему! – улыбнулся Ногай. – Веди сюда всех грэкэ и уруса-попа, как его там…Фигэностэ, чтобы переводил нам их слова. Наши толмачи от Болху могут только записывать, но говорить и понимать на слух иноземные слова ещё не научились…
– Слушаю и повинуюсь, государь!
Византийские послы, двое седобородых сановников, разодетых в шелка, бархат и парчу, величественно вошли в большой шатёр татарского воеводы. Их длинные одежды, сверкавшие золотом и драгоценными камнями, свисали, как халаты, до самого пола. Подпоясанные золотыми плетёными поясами, узко стянутыми в талии, они, если бы не седина и сморщенные лица, казались бы стройными юношами. У каждого из послов на ногах были надеты лёгкие туфли с тупыми раззолоченными носками, такого же, как и одеяния, тёмно-синего цвета. На головах у них возвышались синего же цвета бархатные шапки, подбитые мехом чёрной куницы.
За послами шёл сарайский епископ Феогност, одетый в длинную чёрную рясу, с непокрытой головой, поросшей густым, чёрным с проседью волосом, с длинной окладистой седоватой бородой, прибывший вместе с ними из Константинополя.
Замыкала шествие высокая стройная девушка почти такого же роста, как и темник Ногай, которая была накрыта с головы до ног длинным зелёным покрывалом так, что её лицо  не было видно, но контуры девичьего тела угадывались.
Процессия приблизилась к Ногаеву креслу, и посланники остановились  в трёх шагах слева от него, сняли шапки и склонились в низком поклоне.
Владыка Феогност тоже поклонился темнику, но лишь опустив голову.
Девица стояла не шевелясь. Она вглядывалась через щели покрывала в лицо своего жениха и, казалось, окаменела.
– Так, Хутула! – громко сказал Ногай. – А ну-ка прими письмецо или грамоту у этих царских посланников!
Хутула вышел вперёд и протянул руку. Епископ Феогност что-то сказал по-гречески. Тогда самый высокий худой грек, видимо, старший посол, вытащил из-за пазухи свёрнутый в трубочку, украшенный золотистым бантом пергамент и протянул его Ногаеву советнику.
После этого великий темник велел послам перейти с левой стороны на правую и встать позади эмиров.
– Давай, поп урус, – распорядился Ногай, – читай мне эту грамоту так, как-будто она написана на моём языке!
Епископ Феогност, взяв из рук Хутулы императорское послание, осторожно развязал бант и начал читать: – От Михаила Восьмого Палеолога, Божьей милостью императора, славному  воину, великому полководцу и повелителю степей Ногаю…
В шатре стояла мёртвая тишина. Слышно было даже, как шуршал под лёгким осенним ветром полог Ногаевой юрты. Владыка медленно переводил слово в слово утомительные нудные фразы византийского царя о его глубоком уважении, чувствах любви и дружбы к непобедимому бекляре-беку. Лишь однажды придворные Ногая и он сам пришли в оживление, когда епископ перечислял царские подарки.
– И вот я, император Михаил, породнившись с тобой, непобедимый полководец, предлагаю тебе союз, вечную нерушимую дружбу и взаимную помощь на случай войны с ненавистными болгарами или прочими врагами, – закончил чтение Феогност и замолчал.
– Ну, что ж, – пробормотал после некоторого раздумья Ногай, – это нам известно. Мы к такому привыкли! То грэкэ были в вечной дружбе с булгарэ, а теперь – готовы с ними воевать! Ладно, это нам на руку! Будем совершать набеги на тех булгарэ так часто, как наш союзный царь будет присылать нам золото и серебро. А теперь, пусть заносят подарки, чтобы мои люди могли на них посмотреть!
Русский епископ повернулся, ища глазами посланников. Эмиры расступились. Старший, худой высокий посол подошёл к переводчику. Феогност объяснил ему, чего хочет Ногай. Посол что-то возразил, размахивая руками.
– Подарков так много, – пояснил сарайский епископ, – что твой шатёр, государь,  не вместит их!
– Что ж, похвально! – улыбнулся Ногай. – Тогда пусть занесут хотя бы образцы каждого подарка.
Услышав перевод слов темника, греческий посланник заулыбался, кивнул головой своему невысокому сутулому товарищу и что-то сказал. Тот поклонился Ногаю и, повернувшись в сторону выхода, быстро выскочил наружу.
Не успели присутствовавшие сделать и десятка вздохов, как в шатёр стали входить рабы и заносить всевозможные подарки. Скоро у кресла Ногая образовалась целая гора из множества вещей: от бочек с вином до разнообразных тканей.
Когда всё было сложено, Ногай встал со своего кресла и подошёл к груде подарков, распространявшей таинственный аромат.
– Что это? – спрашивал он, дотрагиваясь рукой то до одного, то до другого предмета. С помощью толмача послы попеременно отвечали на его вопросы.
– Якши! – улыбнулся Ногай. – Нам пригодятся эти бочки с вином! И лакомство, золото и серебро – тоже будут нужны. А вот для чего эти подарки? – Он показал рукой на царские одеяния и сбросил с себя на пол овчинный тулуп.
– Эти подарки, – перевёл слова посла епископ, – драгоценная шапка самого царя Михаила и прочие царские одежды!
– А эта дорогая шапка излечивает головную боль? – вопросил Ногай, подняв рукой царский подарок. –  А эти жемчуга защищают от молнии?
– Нет, государь, – перевёл слова сконфуженного грека Феогност.
– А эти одежды имеют волшебную силу? – допытывался Ногай. – Они лечат от болезней?
– Не лечат, государь, –- вновь последовал ответ.
– Так на кой ляд мне эти одежды? – усмехнулся Ногай, швырнув в кучу царскую шапку, – если от них нет пользы? – Он поднял с пола свою овчину и одел её. – Лучше ходить в одежде своих предков, чем носить на себе эти блошивые мешки!
Придворные зашумели, громко выражая восторг мудростью Ногая. А послы склонили седые головы и стояли, неуклюже перебирая руками свои шапки, снятые ещё перед началом церемонии.
– Ну, а где же моя невеста? – вдруг громко спросил Ногай. – Давайте-ка её сюда!
Послы оживились и быстро подошли к стоявшей, как столб, девушке.
– Ну, а как её имя? – промолвил Ногай.
– Ефросинья! – сказал, выслушав греков, Феогност.
– Как? – засмеялся Ногай. – Эфросинэ? Какое потешное имя! Я дам ей другое – Чапай! Вот это подходящее для тебя имя! А теперь, ну-ка, Чапай, давай-ка, сбрасывай с себя скромное покрывало! Все мои жёнки носят только лёгкие одежды!
Феогност быстро перевёл слова Ногая на греческий язык.
Девушка резко и недовольно дёрнулась, но продолжала стоять, не обращая внимания на Ногаев приказ.
– Какая непокорная! – улыбнулся Ногай. – От этого только будет приятней! Эй, Хутула! – хлопнул он в ладоши. Слуга мгновенно вырос перед ним. – Давай, веди сюда, Хутула, моих верных рабынь. Ну, там…Мантухай…и прочих. Пусть они разденут мою Чапай!
– Государь! – взмолился епископ Феогност. – Нельзя делать это при священнике! Потому как ваши прилюдные дела – непристойны! Грех-то, какой, Господи!
– Если бы ты не был попом, – рассердился Ногай, – то лишился бы своей башки… Ну, а если ты Божий человек, тогда отправляйся со всеми послами в мою жёлтую юрту… Туда, где мы подготовили для вас славный пир. Да спроси-ка, поп урус, а эта Чапай – девица?
– Доподлинно девица, государь! – заверили Ногая послы. – Это у нас строго! За утрату девства можно потерять голову!
– Ну, тогда уходите, – улыбнулся Ногай. – Если Чапай – девица – это ещё лучше! Мы тоже жестоко караем жёнок за такое… Но я до них жалостлив… В девицах есть особая прелесть! Уходите!
Когда послы вместе со священником  удалились, Ногай подошёл поближе к своей невесте и, резко, неожиданно, схватил её за зад.
– Ой! – вскрикнула звонким голосом девушка и, размахнувшись, залепила татарскому темнику звонкую оплеуху. Придворные окаменели.
– Ах, так ты…драться! – воскликнул с радостью Ногай. – Ну, что ж, у меня ещё такой не было! – прохрипел он и тяжело задышал.
В это время в шатёр вбежали верные рабыни.
– Раздевайте её! – заорал Ногай, задыхаясь от нетерпения. Девушки набросились на невесту темника, пытаясь сорвать с неё длинную ткань.
– А ну-ка, отойдите! – чисто по-татарски произнесла вдруг новоявленная Чапай и сбросила с себя покрывало. – Я сама всё сделаю!
И под громкий ропот восхищения гречанка быстро сняла с себя оставшуюся одежду, швырнула её на пол и предстала перед собравшимися в своей блиставшей наготе: рослая, белотелая, с небольшими заострёнными грудями. Длинные, густые, чёрные волосы, скользнув по плечам, едва не коснулись пола.
– А глаза, глаза! – закричал, не помня себя, Ногай. – Такие же чёрные, как у наших жёнок! – И он, обезумев от страсти, сбросив свои мягкие кожаные штаны, буквально набросился на свою невесту, повалив её на пол.


Г   Л   А   В   А   7

З А Б О Т Ы   К УП Ц А   И Л Ь И

– Ох, уж, матушка, и дела! – грустно молвил вернувшийся от смоленского владыки купец Илья, сидя за большим дубовым столом в своей горнице и потирая рукой лоб. – Досталось мне от епископа!
– За что же, батюшка? – тихо спросила сидевшая напротив него на скамье Василиса. – Жизнь ты ведёшь праведную, не жалеешь серебра на святую церковь. Мы каждый день ходим с тобой на церковные службы и преданно молимся господу Богу… Чем же владыка недоволен?
– Мне уже не впервой, матушка, слушать обидные слова от этого владыки, – покачал головой старый купец. – После того как прежний епископ умер, новый хозяин города начал привередничать! Нет покоя на старости лет! Я тебе раньше не говорил, что когда новый владыка пришёл к власти, он сразу же позвал меня к себе. И, прежде всего, спросил, откуда у меня был такой богатый епископский крест… Помнишь, это тот самый, который мне пожаловал татарский государь Бату?
– Помню, Ильюшенька, – кивнула головой Василиса. – Так что же ты сказал ему? Неужели поведал о татарском царе?
– Я не решился, матушка, говорить о татарском царе, – мрачно ответил купец, – и согрешил перед Господом, утаив истинную правду, поведав владыке, что я купил тот крест у одного греческого купца за немалые деньги…
– А откуда владыка узнал о кресте? – задумчиво спросила Василиса. – Неужели покойный владыка рассказал всем о твоём подарке?
– Да это не великая тайна! – задумчиво ответил Илья Всемилович. – Я тогда преподнёс этот подарок покойному владыке прилюдно! И сказал ему несколько лестных слов! Такое не забывают… А вот о царе я никому не говорил. Об этом знает только мой сердечный друг, сваток Порядко…
– А ты не думаешь, что это наш сваток разнёс твою тайну по всему городу? – заволновалась Василиса.
– Нет, не думаю, – нахмурился старый купец. – Пока об этом ничего не было слышно. А владыка тогда поговорил со мной и посетовал, что-де городская казна бедна, а купцы не очень охотно жертвуют серебро для нашей православной церкви. Ну, я тогда пообещал владыке полбочонка серебра. И он у меня ничего больше не спрашивал. Было видно, что он остался доволен моим ответом и щедрыми дарами. Но вот уже прошёл с той поры не один год, и епископ вновь приступил ко мне с неприятным допросом…
– Так что же ему от тебя на этот раз понадобилось?
– Ясно, матушка, что только одно серебро! Это я понял из его беседы. Прошло столько лет, и никому не было дел до меня и тех, вывезенных из Орды, жёнок… А тут вдруг владыка спросил, каких жёнок я держу в своём окраинном домике?
– Я тебе говорила, Ильюшенька, – рассердилась Василиса, – чтобы ты избавился от тех ордынских жёнок! Ты так и не выдал их замуж! А им уже столько лет! Так, потихоньку, наведываешься к ним! А мне всё жалуешься на свою старость!
– Да не смеши людей, Василисушка! – возразил старик. – Какие мне теперь жёнки? Если я и прихожу на ту усадьбу, так только, чтобы узнать о делах. Там же не один дом, но имущество и разные склады… Что же мне теперь из-за этих жёнок от всех дел отказаться? Хоть я передал сыновьям немалую долю имущества и серебра, но и нам ещё осталось предостаточно добра… А за этим нужно присматривать!
– Так я тебе и поверила, – усмехнулась Василиса, – что ты ходишь к тем жёнкам только по делам! Оно, конечно, они для тебя и сейчас молодые, как девицы! Уж как вспомню твой приезд из этой окаянной Орды, так горько на душе становится. Сам пришёл весь седой, как лунь, а те девицы-красавицы – такие молодые, что годились тебе во внучки! И уже брюхаты! Вот, как ты, батюшка, вёл там торговлю! А нынче этим девкам… Десятка четыре с небольшим. Ещё совсем молодые! И детей у них, у каждой, больше, чем от меня! Небось, все твои?
– Да будет тебе, матушка! – укоризненно сказал Илья Всемилович. – Ты ведь знаешь, каким был грозным и сердитым государь Бату! Разве смог бы я тогда его обидеть? Я бы просто не вернулся живым! Что бы ты тут одна без меня делала? Я уж не раз уговаривал тех девиц выйти замуж за честных людей и хотел подыскать им женихов. Но ни одна не согласилась! А что заимели детей… Я тогда пожил с ними в татарской Орде и дальней дороге… А также, открою тебе, Василисушка, тайну, что к ним ходили и мои сыновья не один раз! Особенно старший, Лепко, любил этих жёнок! А что было делать, если его Лесана не соблюдала своего супружеского долга? Вот так и получилось!
– Это – грех! Великий грех, Ильюшенька! – покачала головой Василиса. – Особенно если не только батька, но и сыновья, познавали одних и тех же жёнок! Так не должны поступать христиане! Не миновать нам беды!
– Вот так получилось, – насупился Илья Всемилович, – что об этих жёнках узнал сам владыка!
– А что он узнал?
– Ну, он спросил меня, а чьи супруги эти жёнки. Ничьи, отвечал я. Да ещё добавил, что они – вдовы от моих верных слуг, которые погибли в далёких походах.
– А он не спрашивал об их детях?
– Об этом нет. Однако молвил, что эти жёнки, хоть и ходят в церковь, но по словам тамошнего попа Серафима, они совсем не бывают на исповеди. А если батюшка об этом спросит их, всегда отвечают отказом. Что же касается их детей, то, слава Господу, отец Серафим, ничего о них не знает. Но я думаю, что мне следует ждать беды! Владыка также рассказал мне, как он ездил в этом году по церковным делам во Владимир! Там проходил великий Собор. Туда прибыл сам киевский митрополит Кирилл! Были там другие владыки из многих городов! Далмат Новгородский, Игнатий Ростовский, даже отец Феогност аж из самого татарского Сарая! Ну, вот они решили утвердить новые, очень строгие церковные правила, чтобы установить по всей русской земле порядок!  Владыка поведал мне много разных премудростей. Якобы наши прихожане и попы живут в грехе и не принимают к сердцу Божье слово. Даже крестят детей, порой, не по православному обряду! Да имена своим детям сами придумывают! Есть и такие безбожники, что имеют по две жены и больше! При этом владыка сердито смотрел на меня! И попы, по его мнению, грешны потому, что потворствуют этому злу! У многих попов нет книг, в которых ведутся записи о крещении или смерти православных, как это заведено у греков и других настоящих христиан…
– Батюшки светы! – вскрикнула Василиса. – Да нам тут скоро совсем житья не станет! Уж если начнут записывать нас в книги, тогда мы точно пропадём! Мне ещё покойная матушка говорила, берегись-де, Василиса, и смотри, чтобы твоё имя не записал какой-нибудь недруг!
– Ну, здесь нет никакой беды! – возразил Илья Всемилович. – Записывают же в святцы имена дорогих людей? А по ним совершают поминальные молитвы! Здесь нет никакого греха!
– Так то ж поминальные! – сказала со страхом в голосе Василиса. – Покойников праведно поминать! На то они и покойники! А если записать имена живых людей – недолго напустить на них порчу!   
– Здесь я с тобой согласен, – кивнул головой старый купец. – Это очень непростое дело! Ну-ка же, записать всех прихожан в какие-то там свитки! Да ещё их детей! Как это не раз пытались сделать татары, бусурмане, в суздальской или новгородское земле! Так они доберутся и до детей тех татарских жёнок! А там – и до меня или моих сыновей! Вот уж будет беда! Если уже взялись за попов, как сказал владыка, и поставили им сроки для исполнения, то что будет с нами, прочими православными? Так, чтобы стать настоящим иереем, нужно иметь возраст не меньше трёх десятков лет! Теперь и крестить будут всех поголовно! Если родится дитя – сразу же заявляй об этом в церковь! Вот уж напасть!
– Видно, батюшка, нам скоро совсем не будет жизни здесь, в Смоленске, – грустно сказала Василиса, – если владыка так на нас рассердился! Что он ещё тебе говорил? Разве тебе надо знать об их церковных делах? Зачем тебе их службы да иереи?
– Я тут подумал, матушка, – тихо сказал Илья Всемилович, – и пришёл к выводу, что владыка просто запугивал меня!
– А зачем ему это надо?
– Да чтобы вытянуть из меня изрядную мзду! Хоть он так прямо о деньгах не говорил, однако же опять, как в прежний раз, посетовал на скудость городской казны и жадность наших купцов…
– Так пообещал бы ему…
– Да уж пообещал! – громко сказал старый купец. – Опять с полбочонка! Я так подумал, что если он начнёт всё чаще вымогать у меня серебро, мы совсем разоримся! С полбочонка! Где же напасёшься? Дал тогда столько сдуру, а теперь уже меньше – не смей: обидится владыка! Ты права, Василиса, здесь нет нам жизни! Надо подумать да уехать к сыну Лепко в Брянск! Там – добрый князь и у попов нет такой силы, как здесь. И, кроме того, тамошние попы такие учёные, обходительные, ласковые. Уж как вспомню отца Игнатия, их старшего священника, так на душе становится тепло и спокойно.
– Сохрани, Господи, батюшка! – вскричала Василиса. – Я это только к слову молвила! Какой нам тут отъезд на старости лет? Что нам эти новые церковные правила? От этого откупимся! Хватит нам и серебра и имущества на наш век! Подари-ка владыке, помимо серебра, какую-нибудь драгоценную вещицу. Может он тогда успокоится?
– А если он захочет ещё серебра? – спросил с беспокойством Илья Всемилович. – Тогда отдавай ему всё наше добро! А когда проведает о детях ордынских жёнок, тогда нас совсем разорит, ни мортки не оставит, злодей!
– Тише, батюшка! – испугалась Василиса. – Это же наш пастырь, Божий владыка! Нельзя говорить о нём суровых и гневных слов! Ещё узнает, тогда ни серебром, ни золотом не откупимся! А вот этих ордынских жёнок надо отсюда увозить! И подальше. Пусть хотя бы в Брянск. Да со всеми их детьми… Надо вот только узнать, не будет ли это в тягость нашему Лепко?
– Да уж не будет, – кивнул головой Илья Всемилович. – Лепко поведал мне в прошлом году, что брянский князь Роман Михалыч разрешил ему срубить ещё одну усадьбу с постройками и расположить дома так, как сам пожелает… Значит, будет предостаточно жилья для ордынских жёнок с детьми. Я уже давно отправил в Брянск их старших детей. Двоих моих сыновей забрал Лепко…в приказчики, а троих самых здоровенных молодцев устроили в княжескую дружину…
– Вот я и узнала теперь, как ты любился с теми жёнками! – воскликнула негодующе Василиса. – Надо же, пятерых сыновей поимел! Да ещё и дочери есть, так, мой славный муженек?
– Есть, матушка, – склонил голову старый купец. – Что уж тут поделать? Жёнок-то целых три! Надо было подчиниться царской воле и всех их покрыть! Этот тяжёлый грех был во имя жизни!
– Ладно, Ильюшенька, – смахнула слезу Василиса, – ясно, что теперь ничего не поделаешь… Повинную голову меч не сечёт!
Хлопнула дверь, и в горницу вбежал купеческий слуга.
– Батюшка, Илья Всемилич! – крикнул он. – Пришёл человек от больного Ласко Удалыча. Кончается этот почтенный купец, батюшка!
– О, Господи! – дружно сказали купец с женой, перекрестившись.
– Давай же, Гойко, тащи мой тулуп! – быстро приказал опомнившийся Илья Всемилович. – И скажи моим старым слугам Володу и Ставру, чтобы они собирались со мной в недалёкий путь. И пусть возьмут с собой пару псов…
– А может возьмёшь с собой кого-нибудь помоложе, батюшка? – возразила Василиса. – Что тебе Волод с этим Ставром, они же совсем старики? Возьми лучше с собой их сыновей: у них сил-то побольше!
– Старый конь борозды не портит, матушка! – покачал головой купец Илья. – Пусть именно они идут со мной.  Если уже эти мои верные слуги – старики –  то что уже говорить обо мне? Я ведь постарше их!
– Ну,  и что, если постарше? – смутилась Василиса. – Иной – постарше, но покрепче…
– О том и речь, – улыбнулся Илья Всемилович и повернулся к слуге. – Беги, Гойко, и готовь моих людей к выходу. А ты, Василиса, останешься дома. – Купец встал из-за стола и подош ёл к жене. – Завтра утром отправим людей в Брянск и заодно отвезём туда злополучных ордынских жёнок с их остальными детьми. Да вызовем сюда нашего сына Лепко. Пусть расскажет нам о тамошних делах и посоветует, что нам делать. Может и придётся уходить из этого славного города.
– Господи, помилуй! – перекрестилась Василиса.
Ноябрь 1274 года удался на редкость тёплым и сухим, и когда купец Илья со своими слугами вышли на улицу, они ощутили прямо-таки весеннюю бодрость.
– И погода такая благостная, чтобы жить, а не умирать, – грустно сказал Илья Всемилович, приближаясь к усадьбе своего свата, – а тут вот занемог мой сердечный друг!
В большом купеческом тереме его уже ждали. В светлой горнице у самого окна лежал на широком мягком топчане Ласко Удалович. По обе стороны от его ложа стояли длинные скамьи, на которых сидели жена и домочадцы больного. У самого изголовья купца Ласко, справа, пребывали согнувшиеся в скорби сын Ильи Всемиловича Избор с женой Веселиной, младшей дочерью больного.
Из-за множества восковых свечей, расставленных по всей комнате, было светло, как от солнечных лучей.
– Ну, что, сваток? – склонился перед больным купец Илья. – Как ты, не оклемался?
– Если бы не Велемил, – пробормотал бледный, поросший густой белоснежной бородой, Ласко Удалович в сторону стоявшего слева от его изголовья лекаря, – Господь уже давно бы прибрал меня. Благодарю тебя, сваток, за этого знахаря! А теперь, выслушай мои слова, Илья Всемилич, по тому, как я чувствую неминуемую смерть. Вот что, сваток… Когда я умру, пусть всё моё серебро и прочие богатства останутся у моих родственников и близких. Прошу тебя быть моим душеприказчиком. Свидетелем у нас – отец Василий… Ну, да ладно, – тяжело вздохнул больной. – Моему наследнику Милу остаётся моя усадьба, два десятка бочек серебра и белый ларец с драгоценными камнями. Моей милой дочери Веселине и зятю Избору я отдаю десяток бочек серебра и бочёнок золота… Я люблю Веселину за её доброту и ласку больше себя и своей супруги!
Старый умиравший купец долго перечислял свои богатства и называл имена прочих наследников, однако не договорил до конца и стал зевать, закатывая глаза. – Там, в берестяной грамотке, записано всё, – пробормотал он и откинулся на подушки.
– Кончился! – завопили вскочившие со скамьи домочадцы. – Какое горе! – зарыдала худенькая старушка, жена умиравшего. –  Мой жалкий, любимый муженёк!
– Да погодите вы! – громко сказал лекарь Велемил. – Старый купец ещё жив. Это он задремал от моего травяного зелья. Я не думал, что снадобье так быстро подействует… Больной сильно ослаб, и его склонило ко сну!
В горнице стало тихо.
– Подойди ко мне, мой верный Велемил, – сказал Илья Всемилович, и когда его человек приблизился, тихо спросил прямо в ухо: – Как ты думаешь, долго ещё протянет наш Ласко?
– Денька эдак три, – тихо ответил лекарь. – Если бы не моё зелье, он уже давно бы отправился в неведомый мир!
Однако, опытный лекарь, сын знахаря Радобуда, ошибся на два дня. Ласко Удалович скончался поздней. Купец Илья уже успел отправить всех трёх своих ордынских любовниц к старшему сыну в Брянск. Ох, уж не простое это было дело! Строптивые красавицы очень не хотели уезжать невесть куда и покидать свой уютный, обжитый терем. Со слезами на глазах упрашивали они Илью Всемиловича отменить свое решение. Но старый купец был неумолим.
– Глупые жёнки, – говорил он напуганным красоткам, – неужели вы думаете, что я желаю вам зла или насылаю на вас какую-то беду? Это делается только для вашего блага!
– Видно, ты нас разлюбил, батюшка, – рыдала высокая, златовласая Зося, размазывая по лицу обильные слёзы, – и решил от нас избавиться!
– А мы так тебя любили, кормилец наш Ильюшенька! – вторила ей кругленькая, черноволосая Жужа. – А ты вот на нас обиделся!
– Лучше лишиться жизни, чем расстаться с тобой! – вскрикнула последняя красавица, белокурая Ева. – Так мы и умрём без тебя, батюшка, на далёкой чужбине!
– Не надо так голосить! – успокоил бывших ордынских невольниц Илья Всемилович. – Скоро там встретимся. Я сам хочу отсюда уехать… Поняли, мои сладкие? Я вас отсылаю к моему сыну Лепко. Он там вас примет, а скоро и я сам нагряну… Разве непонятно?
– А ты, правда, отсюда уедешь? – спросила красавица Зося, отняв руку от мокрого, покрасневшего лица. – И опять будешь с нами?
– Да, так и будет, Зосенька, – улыбнулся купец Илья. – Вот тебе – истинный крест! – Он перекрестился.
– Ну, тогда собирайтесь, девоньки! – крикнула обрадованная Жужа. – Мы с большой радостью поедем к Лепко… Хотя, так бы не хотелось видеть ту Лесану, змею подколодную… Ну, да что уж поделаешь?
Сын Ильи Всемиловича, купец Лепко, прибыл в Смоленск за сутки до смерти старого Ласко. – Ну, как тут, батюшка, ваши дела? – спросил он, обнявшись и троекратно поцеловавшись с отцом.
– Да так вот, сынок, ждём весточки из сватова дома: кончается он, – ответил седой отец. – А пока примем пищу… Готова ли еда, матушка?
– Я уже давно об этом распорядилась, – улыбнулась довольная приездом сына Василиса. – Когда всё будет готово, нас позовут слуги. Ждать осталось недолго. А пока посидите – пусть наш Лепко отдохнёт с дороги.
– Ну, садись, сынок, – показал Илья Всемилович рукой на ближайшую скамью, – и расскажи нам, как там наши люди доехали до Брянска. Они не горевали?
– Будь спокоен на этот счёт, батюшка, – ответствовал Лепко Ильич, поглаживая окладистую русую бороду. – Я принял всех красивых жёнок с большой радостью. И устроил их с домочадцами в новом тереме и на усадьбе, которую недавно срубил по твоей воле и доброте князя Романа Михалыча. Им очень понравился этот терем: он побольше и потеплей их смоленского дома. А что ты сделал, батюшка, с их прежней усадьбой?
– Я, сынок, решил, – грустно сказал Илья Всемилович, – продать эту усадьбу и терем одному смоленскому купцу… Но об этом потом, расскажи лучше мне, как там всё у вас устроилось.
– Ну, я долго не задерживался и уже на следующий день выехал к вам, – сказал угрюмо купец Лепко. – Хотелось поскорей вас увидеть.
– А что ты такой мрачный? – встревожилась Василиса. – Неужели там у вас в Брянске случились неурядицы? Или опять что с Лесаной?
– Так и есть, – кивнул головой Лепко Ильич, – опять с ней беда! Я подозреваю, – тихо сказал он, склонив голову, – что моя супруга, Лесана Порядковна, неверна мне!
– Не может этого быть! – вскричал Илья Всемилович. – Твои слова полностью ошибочны! Неужели Лесана, эта боязливая скромница, позволила себе такое безобразие?!
– Ну, пока я не всё проверил, – пробормотал, покраснев, Лепко Ильич, – но мне подсказывает сердце: Лесана – изменница!
– Так что же заставляет тебя говорить такие тяжёлые слова? – воскликнула Василиса, приложив руку к покрасневшему, разгоревшемуся лицу. – Есть ли у тебя доказательства?
– Есть многие верные признаки её измены, матушка…, – робко улыбнулся Лепко. – К примеру, её грубость во время любовных утех и разные придирки… У неё появилось нежелание быть близкой со мной в привычное время… Раньше, бывало, так и ждёт, чтобы мы сошлись вместе. А тут то больной, то раздражёенной и злой, а то ещё и чем иным прикинется!
– Ну, такое было и раньше, – вздохнул с облегчением Илья Всемилович. – Ты должен к этому привыкнуть.
– Нет, батюшка, – покачал головой купец Лепко, – такое было до того, пока наш лекарь Радобуд не научил её пить снадобье против зачатья накануне наших любовных встреч. Она тогда боялась беременности, потому как сильно болела, когда вынашивала моего сына. А как только та угроза миновала, Лесана больше не отвергала меня. Но вот стоило ей подружиться с княгиней… А когда я вернулся из Орды, она меня так холодно встретила! Моё сердце ёкнуло: чувствую неверность!
– А других признаков нет, сынок? – спросила, успокоившись, Василиса. – Ни слухов от горожан, ни сведений от верных людей?
– Пока нет, матушка, – тихо ответил Лепко, – но я верю своему сердцу. Вот уже не один десяток дней как я чувствую себя чужим с Лесаной…
– Не спеши, сынок, – задумчиво сказала Василиса. – Авось всё образуется, и вы помиритесь. Надо быть терпимее: может и нет никакой измены…
–  Я тоже на это надеюсь, – поддакнул жене Илья Всемилович. – Я думаю, что всё это – душевная тоска из-за осенней сырости и грязи. А вот минует зима, наступит весна, заиграет кровь, и вы помиритесь… Ну, мы ещё об этом поговорим… Расскажи нам теперь, сынок, как там поживают наши знакомые и ваш князь Роман.
– Князь Роман – молодец, батюшка! – улыбнулся Лепко Ильич. – Он опять в этот год ходил в боевой поход. Вот уже два десятка дней как он вернулся. Сначала ходил к царю Ногаю, а потом отпросился у него, когда не было дел, к своему зятю Владимиру Волынскому. Помогал ему воевать с Литвой. Литовцы опять стали беспокоить русскую землю! Почти весь год князь Владимир Василькович бился с теми злодеями. Вот и пошёл наш князь Роман на помощь ему.  Благо, что у царя Ногая в этот год установились мир и покой: болгары платят ему большую дань, а греки присылают богатые подарки.
– А почему ты называешь Ногая царём? – воскликнул удивлённо купец Илья. – Я же знаю, что в Сарае сидит другой царь – Мэнгу-Тимур!
– Да не только я, но все русские так зовут этого Ногая, а также и Мэнгу-Тимура! – усмехнулся Лепко. – Даже в самом Сарае можно такое услышать. Как-то один татарский мурза назвал при мне Ногая царём… Я спросил об этом нашего Болху… Ну, а он очень хвалил этого Ногая, но сказал, что царём, или ханом, на деле есть только Мэнгу-Тимур. А так называют Ногая из уважения к его старшинству, но он никак не может быть царём при живых наследниках: его дед, некий Бувал, родился от наложницы-рабыни…
– Вот какие дела, сынок, – покачал головой Илья Всемилович. – Поэтому я и думаю, что у этих татар нет, как и у нас, порядка! А как там поживает наш славный Болху, в силе он ещё или нет?
– В силе батюшка! – кивнул головой Лепко. – Да и сын его Угэчи – большой человек у государя и прочих татар. Они, как я понял, в дружбе с Ногаем. Так что нет в Орде беспорядка, батюшка… А что они называют двух знатных татар царями, так это, я думаю, связано с добротой настоящего царя Мэнгу-Тимура: он просто не хочет обижать своего старшего родственника Ногая! А это на руку моему князю Роману Михалычу! Он очень дружен с этим Ногаем и сам зовёт его царём при своих дружинниках! А там у нас в Брянске, ох, и заваруха приключилась! В прошлом году пришли из похода наши знатные дружинники с князем Романом и привезли с собой весёлые царские подарки – девиц-раскрасавиц! А супруги тех воинов подняли такой небывалый шум, что закачался весь город! Побежали к попам с жалобами на неверность своих мужей! Сам отец Игнатий ходил к нашему князю разбираться в этом деле! Но князь только посмеялся! Правда, тех красных девиц поселили отдельно от княжеских воинов, чтобы успокоились их супруги. Но это только ещё больше разожгло любовь у знатных дружинников к тем пришлым девицам: они теперь обретаются у своих любовниц, напрочь забыв о супругах! Пришлось глупым жёнкам довольствоваться этим. А попы развели руки: если сам князь позволил это, то нет смысла вмешиваться в жизнь его воинов!
– Вот как повезло вам с князем, сынок! – весело сказал Илья Всемилович. – Он – хороший правитель, отважный воин и умудрён жизнью, как царь Соломон!


Г   Л   А   В   А   8

Н Е У Д А Ч Н Ы Й   П О Х О Д

Князь Роман Михайлович Брянский, окружённый советниками, сидел в своём княжеском кресле и думал тяжёлую думу. Ещё в прошлом году князь Лев Даниилович Галицкий присылал послов в Брянск с просьбой о помощи против литовского князя Тройдена. Последний неожиданно захватил городок князя Льва – Дрогичин. Тогда князь Роман, посоветовавшись со своими боярами и отцом Игнатием, дал галичским послам неопределённый ответ.
– В следующем году придётся идти на войну к Ногаю, – сказал Роман Михайлович. – Но мы поможем вам против Литвы, если с этим согласится Ногай.
Однако осенью 1275 года в Чернигов прибыли люди от хана Мэнгу-Тимура из Сарая и потребовали от князя Романа пойти в поход на Литву. Татары не поехали в Брянск, где пребывал великий черниговский князь Роман, а ограничились лишь тем, что сообщили о требовании ордынского хана черниговскому епископу Митрофану. Тот немедленно отправил гонцов в Брянск, а перед ними у Романа Михайловича побывали посланцы от Ногая, требуя его прибытия с воинством в Ногаев стан. И вот накануне зимы Роман Брянский оказался перед нелёгким выбором.
– Вот уж думай, как поступить, – сказал он горько советникам. – Пойдёшь на Литву по воле сарайского царя – обидишь воеводу Ногая, пойдёшь к Ногаю – обидишь Мэнгу-Тимура… И всё из-за этого непутёвого Льва Данилыча! Опять он морочит мне голову, без того забитую делами! Чего, казалось бы, понесло его в Орду жаловаться царю Мэнгу? Сам не только породил этого литовца Тройдена, но ещё и раззадорил его! Едва помирились с Литвой, так на тебе: убил того жалкого Войшелка… И ни о чём не советовался с покойным Василько Романычем… Всё хотел жить своим умом… А как припёрло, так, давай, выручай его, князь Роман! Ох, и наглец!
– А что если послать к царю Ногаю твоего человека, великий князь? – спросил, нарушив размышления брянского князя, огнищанин Ермила Мелешевич. – Сообщи этому царю, что уж так получилось: от другого царя, Мэнгу-Тимура, пришёл человек с приказом – идти на войну с поганой Литвой!
– Так ты думаешь, что Ногай будет этим доволен? – горько усмехнулся князь Роман. – Он уже давно считает себя ордынским царём, а того Мэнгу-Тимура совсем не слушает. Он только обидится на меня и, не дай, Господь, изольёт на нас свой гнев! Надо бы поговорить об этом с отцом Игнатием… Но вот жаль, что этот славный старик приболел… Боюсь, что старость начинает брать над ним верх. Только бы он, мой верный советник и Божий наставник, оклемался! Как там его дела, отец Арсений?
– Да не так уж хороши, великий князь, – ответствовал сидевший напротив князя на длинной думной скамье молодой священник. – Там у него, в старческой келье, пребывает известный врачеватель купца Лепко Ильича… Если уже он не поможет, значит, Господь призывает душу нашего отца Игнатия…
– Господи, помилуй! – перекрестился князь Роман. – Лучше бы ещё пожил отец Игнатий… Так непросто без его мудрых советов управляться с нашими делами. Но положимся на волю Господню! А ты, отец Арсений, что думаешь об этом татарском деле?
– Я полагаю, великий князь, – ответил отец Арсений, –  что Ермила Милешич прав и надо посылать человека к Ногаю…
– А когда посылать его? Ведь приказано идти на войну с Литвой? Пока наш человек доберётся до Ногая, пройдёт немало времени! Тогда не успеем ни на Литву, ни к Ногаю. И вызовем двойную беду на свои несчастные головы. Так, сын мой Олег?
– Так, батюшка, – сказал с грустью княжич, сидевший на скамье по правую от отца руку. – Однако можно послать человека к царю Ногаю, а после пойти на войну. Надо обязать гонца, чтобы он быстро добрался до Ногая, а потом с его ответом поспешил к тебе… А ты с дружиной подойдёшь тем временем к Чернигову и подождёшь там известий от своего гонца.
– О, так уже лучше! – улыбнулся князь Роман. – Твой совет, сынок, очень полезный! Что вы скажете, мои славные бояре?
– Это очень толково, великий князь! – сказал, откашлявшись, Добр Ефимович. – Так и поступай!
– Добро, великий князь! – зашумели остальные бояре. – Посылай гонца!
– Тогда сходи-ка, Ермила, – распорядился Роман Михайлович, – к нашим людям и сразу же, прямо в этот час, высылай гонца к Ногаю. И пусть прихватит с собой подарки. Да подбери ему надёжную охрану, чтобы могли беспрепятственно добраться до царского кочевья… А ты, Добр, – князь повернулся и пристально вгляделся в глаза своего воеводы, – готовь мою дружину и прочих людей. Мы же пойдём вслед за гонцом к нашему стольному Чернигову дней через десять.
Когда княжеские люди разошлись, и в светлице остались только князь со священником Арсением, Роман Михайлович спросил: – Ну что, отец, я тут не хотел при всех говорить с тобой об одном деле, ну, а теперь послушай меня. Я очень обеспокоен здоровьем отца Игнатия! Ещё два дня тому назад он приходил сюда ко мне и говорил, что ему пора уходить к Господу! У него пошаливает сердце. То заболит, а то как бы вовсе обрывается. Тогда же он сказал мне, что очень хотел бы видеть тебя настоятелем Покровской и соборной, Спасской, церквей. Что ты об этом скажешь?
– Я, конечно, не против его воли, великий князь! – перекрестился отец Арсений. – Но мне хотелось бы, об этом я молю Господа, чтобы отец Игнатий ещё пожил! Этот мой наставник очень умён, добр душой, горяч сердцем! Он большой радетель святой церкви и всей русской земли. Он так тебя любит, великий князь, от всей своей славной души! Он – очень нужный нашей земле человек!
– Ты до конца не ответил на мой вопрос, святой отец, – покачал головой князь Роман. –  Ты примешь место отца Игнатия?
– Если ты не будешь против, великий князь, – сказал задумчиво молодой священник, – то со всей готовностью… Но если у тебя на примете есть другой священник, более праведный, тогда всё пусть будет по твоей воле…
– Ну, ладно, – улыбнулся Роман Брянский, – тогда, считай, решили дело.
В это время послышались шаги, и в княжескую светлицу вошёл купеческий знахарь Радобуд. Приблизившись к княжескому столу, он низко поклонился.
– Ну, говори, славный Радобуд, как там дела у нашего больного? – спросил князь Роман, рассматривая седого, сгорбленного старика, одетого в новый, хорошо выделанный овчинный тулуп, поверх опрятного холщового платья.
– Наш добрый старик Игнатий, государь, – ответствовал негромким, но приятным бархатным голосом лекарь, – болен не обычной болезнью – а старческой немощью… Немало пережил и претерпел этот мудрый человек в нашем грешном мире! Вот и устало его сердце да притомилась душа…
– Что ж, совсем нет надежды? – расстроился князь.
– Нет, батюшка, – сказал Радобуд. – Уж если бы это была болезнь или какое поветрие, я бы непременно оказал ему помощь. А тут уж подступила неизбежная старость. Рад бы помочь, но уже поздно. Не захотел отец Игнатий послать за мной ещё в самом начале, когда стало болеть сердце. Тогда я бы укрепил его силы нужным травяным снадобьем. А теперь уже поздно. Могу лишь продлить жизнь этого праведника так, как позволит мне Господь.
– Насколько же ты можешь продлить его жизнь? – спросил с удивлением князь.
– Ну, если будет принимать мои травы, – тихо сказал Радобуд, – то тогда отец Игнатий продержится год, а может и два. Надо, чтобы он побольше лежал во дворе и понемногу похаживал по лесу… Но если он будет сидеть в твоём тереме, государь, от зари до заката, то я совсем не ручаюсь за жизнь этого праведного попа!
– Господи, слава тебе! – перекрестился князь Роман, а с ним и молодой священник. – Ну, тогда так и сделаем: пусть отец Игнатий слушает твои врачебные указания. А когда мне будет нужен его совет, я сам до него доберусь. Пусть же даст отдых своему горячему сердцу. Ступай, Радобуд, с Господом! Будь так же здоров и невредим! Да передай своему купцу, Лепко Ильичу, мою благодарность за твою помощь!
– Будь здоров, государь, да хранит тебя Господь! – поклонился знаменитый лекарь и медленно, повернувшись спиной к князю, пошёл к выходу.
Ночью, лёжа рядом со своей возлюбленной Ариной, князь Роман впервые за столько лет долго не мог заснуть и всё думал о минувшем.
Ему вспомнилась жена Анна, когда она, совсем молоденькой девицей, вошла вместе с матерью в светлицу своего отца, князя Даниила.
– Какая же была красавица, – размышлял про себя князь Роман, – а вот теперь? Седовласая старуха! А что же приключилось с теми девицами из Каменца? Живы ли они после татарской резни? А может пребывают нынче в татарском плену? Или стали верными татарскими жёнами? Но что теперь рассуждать, если они, пусть и живые, уже жалкие старухи? Одна лишь моя Аринушка не стареет! И детей, отнимающих у жёнки молодость, не приносит! – Он повернулся на бок и обнял женщину. Та затрепетала. – Так ты не спишь, моя душа, Аринушка? – тихо сказал князь, прильнув губами к плечу своей возлюбленной. – Что тебя тревожит?
– Как же я усну, мой любимый Роман, – отвечала своим нежным, чарующим голосом, Арина, – если тебе не спится? Я чувствую твоё душевное беспокойство и не могу сомкнуть глаз! В голову приходят грустные мысли. Может ты недоволен мной, мой славный Роман, или ты предчувствуешь какую-то беду?
– Да так, Аринушка, – пробормотал князь, – нет у меня никаких предчувствий беды. Мне привычно идти на войну, да хранит нас Господь! Другое дело – наступает неизбежная старость. Вот и отец Игнатий едва живой лишь волей Господа да искусством знахаря. И моя княгиня очень состарилась. Пусть она теперь не болеет, но подурнела лицом и стала совсем нежеланной! Одна ты, моя лебедушка, не стареешь и такая же красивая, как была в юные годы!
– Благодарю тебя за это, мой сердечный друг, Романушка, – молвила Арина, смахнув невольно набежавшую слезу, – однако же не моя молодость держит тебя возле меня, а моя горячая любовь! А я тоже, что ни год, становлюсь всё старше, любимый… Это неизбежно, да и зачем пытаться задержать? Придёт время, и я стану для тебя жалкой старухой. Это не радостно для жёнки, а наоборот, навевает горечь и смертельный страх…
– Что ты, Аринушка! – вздрогнул Роман Михайлович. – О какой старости ты говоришь? Ты ещё дитя, если сравнить со мной!
– Ты ведь муж, Романушка, – возразила Арина. – А мужу всегда хочется познавать молодых жёнок!
– Это не так, моя лада, – тихо сказал князь. – Моя душа не лежит ни к кому, кроме тебя! Хоть у меня и были другие жёнки в поганской Орде, у царя Ногая… Но это было не по зову души, а по воле этого государя.
– Да благословит Господь этого царя, – улыбнулась Арина, – что укрепил таким делом твоё мужество! Эти татары – мудрый народ, они никогда не оставляют мужей без жёнок! Я не раз хотела ехать с тобой в военные походы, чтобы ублажать по дороге твою плоть, как это делают татарские жёнки своим знатным мужам. Да ты всё отмахиваешься и наносишь вред своему здоровью!
– Что ты, Аринушка, – усмехнулся князь, – да как же можно брать с собой жёнку в далёкий поход? А что на это скажут мои воины, дружина и простые люди? Они же засмеют своего князя!
– Ну, тогда ублажай своё тело с другими девицами-красавицами, – пробормотала Арина, – но никогда не отказывайся от этого, особенно, если советует сам царь!
– Не советует, а приказывает, душа моя, – сказал князь Роман. – А здесь не поспоришь! Разве можно пререкаться с Божьим ставленником? Это не осудят даже наши попы!
– Послушай, княже, – сказала вдруг каким-то отчуждённо-холодным голосом Арина. – Меня ещё беспокоит то, что ты не смотришь ни на какую другую жёнку, кроме меня, в нашем городе… Неужели здесь нет девиц красивей?
– Ты говоришь, Аринушка, непонятные слова! – воскликнул, приподнимаясь на локтях, князь Роман. –  Ни одна жёнка не сказала бы такого! Моя душа верна только тебе одной, а ты ещё недовольна!
– Я чувствую, княже, – тихо сказала Арина, вытирая набежавшие слёзы, – что нам предстоит скорое расставание… А поэтому у меня ноет и болит сердце! Я боюсь, что ты останешься без сердечного друга, мой сладкий Роман! Ни одному мужу не по плечу такое испытание!
– Что ты сказала, моя славная жёнушка? – впервые так назвал свою Арину князь Роман. – Да тебе ещё жить и жить… А может ты предчувствуешь мою кончину, любовь моя сладкая? Или ждёшь какую-то беду?
– Этого нет, Роман, – вздохнула Арина, глотая слёзы. - Я чувствую…свою скорую смерть. Мне снятся такие вещие сны. Очень тяжело, когда ты уходишь на войну! Твои люди сразу же становятся суровыми ко мне, а иногда даже злыми. Бывает, что сюда, в твой охотничий терем, заходит та купчиха Лесана…
– И что же эта Лесана говорит? – встревожился князь. – Что ей от тебя надо?
– Да так, – тихо сказала Арина, – только словом со мной перемолвится. Я вижу, что она осуждает меня за нашу любовь и за то, что ты забыл, ради меня, свою княгиню… Но прямо она это не говорит…
– Я скажу слугам об этой Лесане! – вскричал в гневе князь Роман. – Вот уж стали совать свои мерзкие носы в мои дела! Ох, уж я им! Ладно, подождём до утра… А там…
– Нет, Романушка, – улыбнулась, обнимая и целуя князя, Арина. – Есть только один способ, как их успокоить. Надо тебе завести ещё зазнобу и может не одну!
– Да ты что, Аринушка?!
– Послушай же меня, Романушка, и не перебивай. Тут, как я заметила, из Смоленска к знатному купцу Лепко приехали очень красивые жёнки. Я свела с ними близкое знакомство. Все они оказались не только приезжими, но даже не русскими! У них такие забавные имена! Они как бы для тебя, княже, предназначены! И главное – их целых три! И не молодые девицы, а бесценные жёнки! Имели даже детей от этого купца. Зато не бестолковые девицы! Они сильно скучают по сильному и благородному мужу. Ну, я поговорила с теми жёнками, а не хотели бы они побывать в твоём, Романушка, любовном тереме и познать твою силу крепкого мужа. Так они для вида засмущались, хотя на деле аж покраснели от желания иметь с тобой близость…
– Это мне ни к чему, Аринушка, – запротестовал князь Роман. – Неужели ты хочешь уйти от меня?
– Нет, Романушка, – улыбнулась Арина, – но зато сразу же успокоятся княгиня и её  жёнки, особенно та Лесана! А если что случится, ты всегда будешь желанным в любви для других жёнок, и тебе не придётся лежать в холодной постели. Там есть на что посмотреть!
– Ну, Аринушка, – возразил князь Роман, – нынче мне не до жёнок. Мне и моим людям надо собираться в поход. Мы выступим уже через десять дней.
– А я завтра же сведу тебя с теми кралями, Романушка, – улыбнулась Арина, – и ты посмотришь на них. А тогда скажешь, какая тебе пришлась по душе. А может и все зараз? И попробуешь их, если Господь позволит…
…Прошло ровно двадцать дней, и полутысячное конное войско великого черниговского и брянского князя Романа, невзирая на только что наступившую зиму и грянувшие морозы, двинулось по известной военной дороге на юг.
Роман Михайлович, ехавший впереди своего воинства верхом на сытом вороном коне бок о бок с сыном Олегом, который прочно сидел в седле на своём сером норовистом жеребце, полудремал, думая о прошлом.
– Вот если бы Ногай увидел тех жёнок, – размышлял он про себя, – так бы на них и набросился!
Перед глазами князя вставали поочерёдно то высокая стройная Зося, то худенькая, зеленоглазая Ева, то кругленькая, чёрненькая Жужа.
Уже на другой день эти женщины, приглашённые в княжеский терем Ариной, предстали перед князем Романом и произвели на него самое благоприятное впечатление. Да и купеческие любовницы остались довольны знакомством.
– Если у князя заветная вещица такая же могучая, как его тело, – сказала княжеской ключнице весёлая Зося после встречи с князем, – то уж лучше не придумать!
– Не беспокойся, – заверила её Арина, – это у князя в порядке!
В этот же день Роман Михайлович пригласил, по совету Арины, купца Лепко и сообщил ему о своём знакомстве с недавно приехавшими смолянками.
– Да ради Господа, великий князь! – весело сказал по таковому случаю Лепко Ильич. – Лишь бы тебе была польза и душевная радость!
И все две недели накануне дальнего похода князь Роман провёл в объятиях трёх женщин, поочерёдно приглашая их в свой заветный терем.
– Так хорошо отдохнул и душой и телом, – думал он, подъезжая к своему стольному городу.
Чернигов принял своего князя тихо, без суеты. Славное брянское воинство разместилось в больших просторных избах, построенных ещё покойным великим князем Андреем для такого случая. Сам князь Роман поселился в небольшом домике, подальше от терема своего покойного дяди. Сын же его Олег не побрезговал княжеским теремом и остановился там.
В первый же день приезда брянцев великого князя посетил владыка Митрофан, с которым Роман Михайлович долго о чём-то беседовал. Затем черниговский епископ отправился в главный городской собор, где сам отслужил вечерню в честь приезда хозяина удела.
Великий князь выстоял всю эту службу, но на заутреню уже не пошёл: он так устал дорогой, да ещё пришлось ублажать девицу, приведённую к нему в постель бывшим дворецким князя Андрея, что проспал допоздна. А вот княжич Олег всё время проводил в церкви или в обществе священников. И заутреню, и обедню, и вечерню он не просто выстаивал: горячо, от всей души, молился! А когда запевал церковный хор, охотно и старательно подпевал своим басистым, приятным голосом, радуя и священников, и прихожан.
– Гордись, великий князь, таким сыном, – говорил Роману Брянскому владыка. – Набожен, ласков – истинный христианин! Так смирён, что лучше его нет даже праведников!
– Да вот, святой отец, – возразил тогда князь Роман, – он не желает выполнять свой сыновний долг! Не хочет ни жениться, ни свататься к знатным девицам! Так и живёт один, как бирюк!
– Это не грех, великий князь, – ответил на это епископ, – но истинная праведность! Кто не познал этих греховных жёнок, тот не только настоящий христианин, но и великий мудрец! Только умный человек может спастись от козней этих дочерей Евы! Даже царь Соломон, которого мы славим за глубокую мудрость, не мог устоять перед ними! Значит, княжич Олег мудрей того славного Соломона!
На другой день в Чернигов прибыл и князь Глеб Ростиславович Смоленский со своей дружиной и сыном Романом.
Будучи хозяином, князь Роман Михайлович встречал своих свата и тёзку с хлебом-солью и распростёртыми объятиями.
Великий смоленский князь с сыном разместились в великокняжеском тереме, и уже на следующий день все князья собрались в теремной светлице на совет. Чтобы не обижать гостя, князь Роман Брянский велел поставить рядом со своим «столом» кресло для высокого гостя. Княжеские сыновья и старшие дружинники уселись на скамьи напротив своих князей.
– Ну, что, брат, – начал княжеский совет Глеб Ростиславович, – не засидимся ли мы тут?  Так и война без нас закончится!
– За это, сват, не волнуйся, – улыбнулся Роман Михайлович. – Я уже выяснил, что татары ещё не вторглись в Литву и пока не возвратился мой посланец от Ногая. А сам ты как узнал о предстоящей войне?
– Ко мне пришли гонцы от татарского царя, – угрюмо ответил Глеб Смоленский, – Мэнгу-Тимура. И позвали меня на войну с Литвой. И хотя мне очень не хотелось, их царь был настойчив… Вот почему я теперь здесь…
Хлопнула дверь, и в светлицу вбежал усталый, покрытый пылью воин. Приблизившись к князьям, он низко, до земли, поклонился им.
– Ну, вот и ты, Додон, вернулся, – громко сказал князь Роман Брянский. – Что ж, рассказывай!
– Так вот, великий князь, – ответствовал гонец.  – Я побывал у царя Ногая и сообщил ему о твоём походе на литовцев. Ну, на это царь сказал, что пусть-де князь Роман идёт на ту мерзкую Литву, а к нему в этот год может не приходить. Он с радостью принял твои подарки и сразу же отдал твой браслет молодой царице. А царица так обрадовалась, что тут же, при мне и важных татарах, сбросила с себя всю одежду, не зная стыда! А царь схватил её и быстро поволок в угол своего шатра… Я от этого остолбенел и стоял без движений, как дерево! А там – крики да стоны! Но все знатные татары даже не шелохнулись: дело привычное! После этого татарский царь вышел из угла и сказал, что я могу ехать или идти на отдых. И даже предложил мне какую-то там бусурманскую девицу! Ну, а я отказался: надо было спешить к тебе…
– Теперь ясно, что Ногай не против моего похода на Литву! – кивнул головой Роман Михайлович. – Вот бы знать, объявились ли в Литве сарайские татары…
– Объявились, великий князь, – ответил посланец. – Я встретил по пути, отсюда в одном дне, сарайских татар. Там не войско, а какой-то их сброд! Едут не только воины, но катят кибитки, которых, едва ли, не больше. Там и татарские жёны, и дети, и рабы. Вот уж прожорливая саранча! Не позавидуешь тем землям, где прошли эти бусурмане. Даже всю траву обожрали. Их ведёт воевода, по имени Ягурчин. Они задержали меня и наших людей. Но я сказал, что мы идём к тебе от самого Ногая. Тогда татары повели меня к тому Ягурчину. Он – такой жирный татарин, но ещё не старый с небольшой жидкой бородой. Я сказал и ему, что еду к тебе от Ногая. Он же удивился и молвил, что шёл к тебе навстречу, надеясь, что ты уже давно в Литве… Ну, я не стал говорить ему всей правды, а только пояснил, что ты в самом деле пошёл на Литву, но вот, пока не встретился мне. На это их воевода сказал, что хорошо, если ты уже в Литве, но если ещё не там, надо поспешить к нему на соединение, чтобы не рассердить их царя Мэнгу-Тимура. Вот я и помчался сюда побыстрей!
– Что ж, сват, – покачал головой князь Глеб Ростиславович, – пора нам, как я вижу, в дальний поход!
– Но, я думаю, нам нечего спешить! – возразил Роман Михайлович. – Кто такой этот Ягурчей? Так себе, татарин, и вовсе не знатный! Я о нём ничего не слышал! Не успели сюда придти, так уже выступать? Отдохни хоть с дороги.  Повоевать всегда успеем.
– А может батюшка, я пойду вперёд? – сказал вдруг всегда покорный и молчаливый княжич Олег. – Встречу там этого татарина, как его, Ягурчея… И скажу, что ты идёшь следом, чтобы не гневать татарского царя!
– И я тоже хочу туда пойти! – вскричал пылкий юноша Роман Глебович. – Вместе с княжичем Олегом!
– Пусть идут, – улыбнулся Глеб Ростиславович. – Так будет спокойней! Заодно посмотрят на татар и будут знать их не понаслышке.
– Ну, что ж, – согласился князь Роман, – тогда собирай, Олег, своё воинство и выходи. Прихвати с собой заодно Милорадичей и лучников. Так мне спокойней на душе.
– Слушаюсь, батюшка, – ответил Олег и направился вместе с юным княжичем Романом к выходу.
Лишь на следующее утро три сотни князя Романа Брянского с двумястами смоленскими дружинниками князя Глеба выехали конно на встречу с союзниками.  Вскоре они перешли по льду Днепр и долго ехали по следам копыт конницы своих сыновей. Но только на другой день после ночёвки в поле, обнаружив следы большого войска и повернув на северо-запад, они, наконец, заметили отдалённые клубы дыма.
– Неужели это горит Новогродок?! – с тревогой сказал ехавшему рядом с ним князю Глебу Роман Михайлович. – Значит, обошлись без нас татары и русские князья…
Однако, подойдя ближе, они увидели нерадостную картину.
По всему полю, куда только ни глянь, на истоптанном снегу стояли многочисленные грязные татарские кибитки и арбы. Вокруг них бродили овцы, метались с лаем собаки, мычали волы. Навстречу русским дружинникам выехали конные татары, которые, казалось, вели себя вовсе не воинственно.
– Десятка два, сват, – сказал с усмешкой Глеб Ростиславович. – Едут, как будто у себя дома,  в Орде, даже не закрываются.
Первым подскакал к русским князьям высокий худой татарин, одетый в рваный бараний тулуп и большую рысью шапку, из-под которой выглядывали маленькие чёрные глазки.
– Есть ли тут коназ Ромэнэ? – вопросил татарский всадник.
– Я и есть князь Роман, – последовал ответ.
– Якши, – ответил татарин и бесцеремонно уставился на смоленского князя. – А это кто?
– А это – князь Глеб Смоленский, пришедший вам на помощь, – ответил по-татарски Роман Михайлович.
Князь Глеб Ростиславович, не понимая татарской речи, тем не менее, догадался о смысле сказанного. 
– Пойдём тогда к моему воеводе, – сказал, наконец, после недолгого раздумья татарин. – Мы все ждём вас и не начинаем приступ города…
– А что же там тогда дымится? – спросил князь Роман татарина, проезжая между кибиток. – Неужели вы подожгли литовский город?
– Только самую малость, – усмехнулся татарин, – да завязли там пока… Вот, заходите, – он показал рукой на вход в большой серый шатёр.
– Эй, Добр! – крикнул князь Роман своему воеводе. – Поищи-ка тут место для стоянки наших людей, чтобы можно было развернуться. И расставь вокруг рогатки!
В мрачном помещении, куда вошли князья, освещённом лишь небольшим, прорезанным вверху оконцем, в самой середине восседал в большом плетёном кресле татарский военачальник.
Вокруг него на циновках сидели на корточках скромно одетые в сине-серые халаты приближённые и богато одетые русские воины. Присмотревшись, князь Роман узнал своего зятя, Владимира Васильевича Волынского, а также сыновей покойного Даниила Галицкого – князей Льва и Мстислава. Мурза Ягурчи полностью отвечал описанию Романова гонца. Небрежно кивнув головой вновь прибывшим князьям на их далёкие от раболепия поклоны, он, хитро улыбнувшись, сказал: – Ну, что, коназы урусы, побьём мы этих жалких лэтвэ?
– Побьём, воевода, – усмехнулся Роман Михайлович, – но дай мне сначала поздороваться с моими родственниками.
– Ну, что ж, здоровайся, – кивнул головой мурза.
К Роману Брянскому подбежал зять, князь Владимир. Они троекратно поцеловались.
– Как там моя дочь, сынок? – спросил князь Роман, улыбаясь.
– Всё хорошо, батюшка, – ответил опрятный, аккуратно подстриженный князь Владимир. – Съездим потом ко мне, и сам её увидишь.
– Здравствуй, брат! – сказал князь Лев Даниилович, раскрывая объятья и целуя Романа Брянского.
– Здравствуй! – ответил князь  Роман. Он также обнял и поцеловал князя Мстислава Данииловича.
Затем князья подошли и по русскому обычаю поцеловались с князем Глебом Смоленским.
– Ну, а теперь будем держать совет, – сказал воевода Ягурчи. – Садитесь, коназы, сейчас решим, что нужно делать.
– А где наши сыновья, Олег и Роман? – спросил князь Глеб Ростиславович.
– А они там, поехали к тому поганому Новогродку, – ответил Владимир Васильевич, – с пинскими и туровскими князьями. Скоро уже вернутся. Разведают, что да как, и здесь будут!
– А что там дымится, воевода? – спросил, усевшись по-татарски на корточки, князь Роман Брянский. – Неужели вы осадили город?
– Это не мы, а коназ Лэвэ, – ответствовал Ягурчи. – Он решил не ждать нас и разграбил окольный город, но все лэтвэ убежали за крепостные стены. Вот мы стоим и думаем, а можно ли взять эту крепость приступом?
– Опять ты, Лев Данилыч! – рассердился князь Роман Михайлович. – Как же это тебя угораздило?! Разве ты не понимаешь, что если сжёг их посад, теперь ни за что не возьмёшь их крепость! Литовцы, несомненно, теперь разозлились и будут беспощадно сражаться! Зачем спешил? Теперь нам не взять этот город!
– Я сам хотел захватить весь Новогродок! – оправдывался князь Лев Галицкий. – Вам было бы легче… Тогда пошли бы дальше. Литва велика и богата… Всем бы хватило!
– Хватило! – возмутился Роман Брянский. – Теперь они подготовились к осаде. Глухо закрылись, попробуй, приступи: получишь и смолы, и огненного зелья! Конечно, если у татар есть стенобитные пороки… Как, есть они, воевода?
– Нет, коназ Ромэнэ, – покачал головой Ягурчи. – Моё воинство невелико. А государь Мэнгу-Тимур не дал мне ни пороков, ни повозок для них, ни лучших воинов. Здесь только один мой кочевой стан с жёнами и домочадцами…
– Но разве это войско? – усмехнулся Роман Михайлович. – С такими силами нам не взять этот Новогродок! Сколько у вас воинов? – он повернулся к князьям.
– У меня четыре сотни, – сказал Мстислав Даниилович.
–  А у меня пять сотен, – пробормотал в раздражении его брат Лев Галицкий.
– Смешно, – покачал головой Роман Брянский. – Значит, мы зря ехали в такую даль!
В это время в шатёр с шумом и треском вбежали княжичи Олег и Роман.
– Батюшка! – закричал, увидев отца, Олег. – Мы обошли весь литовский город и поняли, что он неприступен!
– Это правда! – подтвердил молоденький княжич Роман. – Но можно попытаться начать приступ!
– Не горячись, сынок, – усмехнулся Глеб Ростиславович. – Судя по всему, никакого приступа не будет!
– Это так, брат, – громко сказал Роман Михайлович. – Вижу, что пора отсюда уходить без промедления, пусть без толка, но, слава Господу, и без позора!
– Мой господин, батюшка, – молвил вставший с циновки и подошедший к тестю князь Владимир Волынский, – поедем с нами, побудешь в своём доме и увидишь любимую дочь!
– Сын мой, Владимир, – сказал на это князь Роман, – я не могу покинуть своё войско… Кто же приведёт домой мою дружину? Это только моё дело! Пусть с тобой поедет мой сын Олег!
– Ну, что ж, батюшка, ты знаешь, что нужно делать, – грустно улыбнулся князь Владимир и поцеловался с тестем на прощание.
– Так вот, воевода, – громко сказал князь Роман и насмешливо посмотрел на толстого татарина, – видно, не судьба: не довелось нам с тобой повоевать!
– Ну, если так, Ромэнэ, – спокойно ответил знатный татарин, – то можешь отъезжать. Не мы провалили эту войну, а Лэвэ, ваш глупый коназ, – он указал рукой на багрового от гнева галицкого князя. – А нам,  слава Аллаху, и без того хватит добычи. Мы ещё по дороге, через эти заречные земли, прихватим немало и добра, и пленников!
– Видишь, Лев, – укоризненно сказал князь Роман по-русски, чтобы не понял татарский мурза. – Дружба с погаными не лучше войны! Позвал на свою голову этих нечестивцев, вот они и разоряют русские земли!


Г   Л   А   В   А   9

Н Е Ж Д А Н Н О Е   К О В А Р С Т В О

– Ну, вот, княгинюшка, Арина уже не в чести у нашего князя! – молвила Лесана, сидя на скамье напротив княгини Анны. – Я же говорила тебе, что эта любовь ненадолго!
– Откуда ты об этом узнала? – спросила с удивлением княгиня, сидевшая в своём мягком греческом кресле. – Есть ли какие свидетельства?
– Да, есть, княгинюшка, – усмехнулась Лесана. – Помнишь, как я тебе рассказывала о любовницах моего супруга Лепко? Тех красотках, которых вывез мой тестюшка Илья Всемилич из  поганской Орды?
– Помню, Лесанушка, – кивнула головой княгиня. – Ты тогда жаловалась, что загулял твой муженёк.
– И вот эти ****ищи нагрянули сюда к нам, в Брянск! – воскликнула Лесана. – Когда я об этом узнала, я сразу же подумала, а не станет ли мой Лепко снова заигрывать с ними! Однако он пока не ходил к ним. Ну, вот моя служанка Дуня, посланная мной в тот терем, чтобы наводить порядок, мыть полы, дабы не развести там блох и разных тварей, кое что узнала… Все думали, что сам тестюшка сюда скоро пожалует, но получилось иначе. Он прислал своих ****ей! Они не прижились в Смоленске! Да как же! Там владыка весьма строг на такие дела! А к чему я об этом? Да, так вот! Эта Дуня мне намедни рассказала, что те жёнки уже не раз ходили в охотничий терем нашего князя!
– Как, все три?! – вскричала в негодовании княгиня. – Вот уж стыд-то какой!
– Ну, все ли три, или как иначе, – усмехнулась Лесана, – однако Дунька сказала, что они ходили к нашему князю каждая по отдельности… Да, так будет правильней!
– Ну, если каждая, а не все сразу, – вздохнула княгиня, – то что тут поделаешь? Князь – такой сильный муж! Ему нужны жёнки! Пусть себе любится с теми жёнками, если это ему нравится… Зато мне будет телесный и душевный покой. Давеча я была на исповеди у отца Арсения… Отец Игнатий занемог, и вместо него ведёт службу молодой священник… Он одобрил мою такую жизнь. В мои года, Лесанушка, не до телесной любви. Да и больше праведности, если ты не даёшь хода своей плоти и угождаешь Господу своей скромностью!
– Что ты, княгинюшка! – пробормотала Лесана. – Разве можно отказывать себе в телесном благе? Я вот боялась, как себя помню, после родов моего единственного сына, даже приближаться к своему супругу… И мой Лепко стал искать непотребных девок да связался с теми ****ями! А когда наш славный лекарь Радобуд придумал снадобье против зачатия, я стала частенько любиться со своим муженьком, и он перестал изменять мне… Я так привыкла спать с ним каждый день, что когда он уезжает по воле нашего князя, меня гложет любовная тоска…
– Это грех, Лесана, – нахмурилась княгиня, – думать о плотском! Это соитие дано нам Господом только для рождения детей… А если нет зачатия, то зачем всё это греховное?
– Так устроил сам Господь, княгинюшка, что мужи тянутся к жёнкам, а жёнки – к мужам. И не только ради зачатия, но для телесного удовольствия! Но чтобы не было зачатия, пьют особое зелье!
– Замолчи, Лесана! – возмутилась княгиня. – Вот узнают наши священники о таком искусстве твоего знахаря, тогда не миновать этому Радобуду церковного суда!
– Какой же может быть суд, княгинюшка? – улыбнулась Лесана. – Это снадобье существует не без Господнего благословения. Мой Радобуд говорит, что ни одно зелье он не делает без нужной молитвы Господу.
– Не от Господа, Лесанушка, – вздохнула княгиня, – эти знахари! Мне об этом ещё покойный батюшка говорил и наш галицкий поп Аристарх. Я тогда была совсем молодая, но запомнила, что если сам господь Бог не пожелает и не помогут молитвы, то никакие знахари уже не помогут. Если Господу угодно забрать к себе православную душу, то даже самые лучшие лекари бесполезны!
– А как же тогда спасение купеческого сына Василька Мордатыча? – усмехнулась Лесана. – Все уже были уверены, что он непременно умрёт. Однако Радобуд, когда пришёл и увидел больного, нашёл такое снадобье, что тот несчастный был спасён от лютой смерти в первый же день лечения! А там он и вовсе выздоровел! А та роженица, супруга нашего дружинника, которая заболела горячкой? Уже не надеялись, что выживет! Но Радобуд её выходил!
– Значит, так было угодно Господу, если Он не принял души тех грешников и дал им ещё пожить на этом жестоком свете! – грустно молвила пожилая женщина и провела рукой по лицу. – Что-то я сегодня плохо спала… Пролежала до самого рассвета, но чувствую усталость, как от бессонницы. Все эти тяжёлые мысли и горечь на душе… Вспоминаю своего князя молодым и таким любимым! А нынче что? Я теперь – старуха, ненужная моему супругу! Хоть и есть праведность в телесном воздержании, но совсем нет радости лежать одной в холодной постели!
– А ты бы, матушка, – улыбнулась Лесана, – завела себе сердечного друга… Смотришь – и легче станет на душе!
– Что ты, Лесана? – вздрогнула Анна Данииловна. – Разве можно такое говорить? В своём ли ты уме? Ты же замужняя жёнка?!
– В своём, княгинюшка, – сказала спокойно купчиха. – Зря мы, жёнки, терпим любовные измены наших мужей! Я никогда не прощу своему Лепко тех смоленских жёнок, приехавших сюда! Если он изменник, то пусть и от меня такое же получит!
– Ну, ты смеёшься, Лесана! – рассердилась княгиня. – А я говорю с тобой серьёзно! Ты же сама сказала, что не допускала к себе своего супруга! Вот он и стал погуливать! А как же иначе? И мы жили с моим супругом в полном согласии, как душевном, так и телесном. Народили детей… А когда я стала болеть, появилась та Арина, чтобы ублажать моего Романушку… А если ему от этого было хорошо, то я готова простить Арине ту горькую обиду… Но чтобы изменять своему супругу… Ты, Лесана, сказала такую нелепость! Кто как не мы, жёнки, должны больше всего хранить свою честь? Уж так устроены мужи, что измена для них – только одна игра. Но не жёнкам! Что с того, если мой супруг завёл себе зазнобу? Здесь нет мне ни срама, ни позора, а только сочувствие! А вот если супруга нарушит свою верность и отдаст своё тело на поругание, то это для её супруга – великий позор! Разве я позволю себе такое? Чтобы мой Роман, великий князь, славный воин, стал посмешищем всего города и русской земли? Этому не бывать! А теперь я уже старуха, и какая у него будет ко мне телесная любовь? Пусть же привечает молодиц: ему – радость, а мне – душевный покой. Был бы только жив и здоров мой муженёк и отец моих детей!
– Ну, если ты так любишь своего Романа Михалыча, княгинюшка, – тихо молвила раздосадованная Лесана, – тогда на это: совет да любовь! Поистине ты праведница, княгинюшка! Но если ты твёрдо решила беречь свою честь, от этого не станет легче ни душе, ни телу. Надо хотя бы почаще бывать на воздухе, как посоветовал наш лекарь… Хоть ещё не осень, но уже сыро и прохладно. А вот сегодняшний день прямо-таки солнечный и ласковый! А не пойти ли нам, княгинюшка,  в ближайший лес у реки и не поискать ли там грибов?
– А вот это дело, Лесанушка, – улыбнулась княгиня. – Позови-ка сюда Аграфену Моревну, пусть она расскажет нам, какие нынче грибы в нашем лесочке.
Аграфена, жена огнищанина Ермилы, не заставила себя долго ждать. Она проживала неподалёку от княжеского терема со своим мужем и немногочисленной челядью. Оба сына Аграфены и замужняя дочь жили отдельно в больших добротных теремах с семьями и многочисленной детворой, а их мать, привыкшая заботиться о детях, теперь чувствовала себя покинутой и скучала. Приглашение княгини пришлось, как говорят, ко двору.
– Здравствуй, матушка! – сказала Аграфена, войдя в княжескую светлицу и низко поклонившись. – Я уж не думала, что понадоблюсь тебе, пресветлая княгиня!
– Садись, Аграфенушка, рядом, – указала Анна Данииловна на скамью напротив, где уже сидела вернувшаяся Лесана, и внимательно всмотрелась в лицо шестидесятилетней женщины.  –  Какая же ты молодая и лицом, и походкой! Вот прошло уже за три десятка лет, как мы приехали сюда, в Брянск, а ты всё такая же розовая и пригожая! А твои щёки и глаза – совсем юные!
– Да что ты, матушка, – засмущалась Аграфена, – какие там щёки? Я давно уже жалкая старуха! Где мне до тебя, нашей славной красавицы? Ты вот, в самом деле, хороша, настоящая лебёдушка! И совсем молодая! А что уж я? Благодарю тебя, княгинюшка, за доброе слово!
– Вы – наши самые верные слуги, Аграфенушка, – улыбнулась княгиня. – И служите нам со всей душевной добротой! Вот и достойных внуков вырастили! Они пошли в этот год в поход с нашим князем?
– Пошли, матушка, – бодро ответила Аграфена. – Теперь они все собрались в княжеской дружине. А старшие внуки пребывают в полку самого Романа Михалыча, вместе со своим батюшкой, Милко. Это: Микула, Лешок и Могута. Они очень сильны! А Могута, не зря так назван: одним махом ломает конскую подкову! А младшенькие внуки от моего старшего сына Милко – Чурило и Бермята – состоят в дружине молодого князя Олега Романыча. Бермята впервые пошёл на войну – ему исполнилось в этот год шестнадцать. Также и все три внука от моего второго сына Велича – Родко, Драшко и Вавило – в княжеском войске! Слава Господу, что пока все они живы и здоровы! Некоторые из них уже не раз ходили на войну. Но получили только небольшие раны и ушибы. Но пока ещё целы…
– Ну, и много же у тебя внуков, Аграфенушка! – удивилась княгиня. – Время летит, словно птица! И как ты запомнила их имена?
– Ох, уж не говори, матушка! – махнула рукой Аграфена. – Как же их не запомнишь? Одних свадеб сколько сыграно!  Всех ведь внуков переженили! Да внучек отдали замуж. Только одна внучка осталась незамужней – Блага – от старшего сына Милко. Она такая красавица, но не достигла ещё нужного возраста, а вот купец Василёк Мордатыч уже сватает её за своего сына Нечая, который был чудом излечен знахарем купца Лепко. Он, к тому же, ещё и вдовец! Уж  не знаю, как быть! Не так уже молод этот вдовец… Но внучка так захотела за него замуж, что спорит и со своим батюшкой, и даже со мной! Мы подумаем и решим это дело к осени, когда мой сын Милко вернётся с княжеским войском… Может, и поженим… А дочери Велича – Лагода и Краса – уже замужем. Лагоду выдали за княжеского дружинника…года два тому назад, а Красу – этой весной… Да ты должна об этом помнить, матушка: мы недавно звали тебя и нашего князя на эту свадьбу. И хотя вы не пришли туда из-за своей занятости, но одарили невесту щедрыми подарками!
– Да где нам, Аграфенушка, успеть на свадьбы всех наших верных людей? – покачала головой Анна Данииловна. – Весной или осенью, что не день, случаются свадьбы… Ты вот только перечислила своих внуков, а я уже запуталась: такое изобилие имён!
– Ох, и много их, матушка! – кивнула головой Аграфена. – Расселились по всему городу. И каждому нужны дома и разные постройки… Слава Господу, что наш князь такой ласковый и не жалеет нам ни землицы, ни леса! А ты хвалишь нас, матушка, за верную службу! Да мы всегда готовы за вас, наших славных князей, отдать свои жизни! Нам так повезло, что у нас такие знатные правители!
– Ну, уж будет тебе, Аграфена Моревна! – засмеялась княгиня. – На то и поставлен над вами Господом мой супруг, князь Роман Михалыч! Если вы честно служите нам, то и мы к вам со всей душой! Однако же, что это мы так разговорились? Я позвала тебя, Аграфенушка, чтобы ты поведала нам о лесных грибах, или губах, как говорят в народе. Какие из них съедобные, а какие – ядовитые...
– Ну, тут, матушка, сразу всё не расскажешь, – улыбнулась Аграфена. – Надо эти грибы увидеть. Есть такие приятные на вид, но нет ничего опаснее!
– Неужели так? – вздрогнула княгиня.
– Так и есть, матушка, – покачала головой Аграфена. – Немало людей погибло от них…, – она перекрестилась, – пока не узнали, какой гриб съедобен, а какой вреден. Есть и такой, очень опасный гриб, насквозь наполненный сатанинским зельем! Если человек съест его, то непременно умрёт! Да так незаметно, не сразу, дней через пять… И смерть приходит с жестокими мучениями! Название этого гриба…
– Мухомор! – вмешалась в разговор купчиха Лесана. – Наш Радобуд варит из этого гриба верное зелье против премерзких мух и всяких козявок!
– А вот не мухомор! – возразила Аграфена. – Этот гриб не так ядовит! Есть даже люди, которые охотно и безопасно едят мухоморы!
– Это, видимо, какие-нибудь нехристи! – молвила, нахмурившись, княгиня. – Если они едят поганые грибы, значит, и сами такие же поганые!
– Истинная правда, матушка! – согласилась Аграфена. – Только нечестивец не боится ядовитых грибов! Однако никому нет спасения, даже таким грешникам, от того поганого, серо-бледного гриба! Говорят, что колдуньи и разные ведьмы делают порошок из тех бледных поганок, чтобы изводить несчастных людей!
– Но я ничего не слышала о таких случаях, Аграфенушка! – воскликнула напуганная княгиня. – Не было у нас ещё такого тут, в Брянске!
– Это ещё как сказать, – задумчиво молвила Аграфена. – Я помню, как у нас скончался один молодой поп, отец Митрофан, настоятель церкви Петра и Павла. Говорили, что он прогнал в своё время из города одну колдунью, проживавшую тут в овраге. Ну, а ведьма за это отравила его! Но это только одни домыслы, до правды так и не докопались…
– А где же теперь та колдунья? – привстала от волнения Анна Данииловна. – Неужели всё ещё живёт в нашем городе?
– Нет, матушка, не живёт! – ответила Аграфена. – Колдунья бесследно исчезла, как сквозь землю провалилась!
– Господи, помилуй! – перекрестилась княгиня. – Тебя послушаешь, так вовек этих грибов не захочешь! Может не идти в этот лес, Лесанушка?
– Ты так напугалась, княгинюшка! – усмехнулась Лесана. – Однако мы должны знать эти грибы наперекор всему! Тогда нас никто, никакая премерзкая колдунья не смогут отравить! Особенно нужно узнать этот поганый гриб!
– Что ж, пусть так и будет, – согласилась княгиня. – Позови-ка сюда Ермилу. Князь сказал мне перед походом, что если мы поедем за город, нужно взять с собой охрану… А этим ведает только Ермила.
Огнищанин явился перед княгиней по первому зову. – Что ты хотела, матушка? – спросил он, поклонившись.
– Да вот, Ермилушка, я хочу пойти в ближний лес, – ответила княгиня, – чтобы поискать там грибов. Аграфенушка покажет нам, какие грибы полезные, а какие – поганые!
– Хорошо, матушка, – улыбнулся Ермила, – я подготовлю удобную повозку, вроде татарской кибитки. Если будет дождь или прочая слякоть, вы спокойно укроетесь в ней. Ну, а нынче, как я вижу, солнечно. Значит, прогуляетесь с пользой для души и тела… Пойду, позову слуг, а вы собирайтесь.
Не прошло и получаса, как большая крытая повозка, запряжённая двумя сытыми крупными жеребцами, медленно, со скрипом выехала из города, унося в себе княгиню и её верных слуг – Лесану с Аграфеной. За повозкой, управляемой княжеским возчиком, следовал конный отряд из десятка вооружённых копьями и луками дружинников. Сам Ермила хотел сопровождать княгиню, но она этого не позволила. – Смотри за городом, Ермила, – весело сказала княгиня на прощание, – а мы тут будем неподалёку. Соберём там грибов. А потом и назад вернёмся. Хватит нам для защиты этих молодых воинов!
Прошло две недели. Наконец-то установилась по настоящему летняя погода, и к июлю 1276 года дневные дожди совсем прекратились. Как по заказу, все дни было солнечно, жарко, а по ночам случались грозы с сильными ливнями и ветрами. От достатка влаги и тепла буйно росли травы, леса изобиловали грибами. Княгине Анне очень понравились прогулки в лес, и она ежедневно сразу же после того, как солнце осушало обильную росу или дождевую влагу, выезжала со своими людьми в лес.
Однажды княгиня вернулась домой, пообедала и уже хотела пойти к своим слугам, чтобы вместе с ними перебирать собранные грибы (она очень полюбила это занятие), как вдруг к ней в светлицу вбежал огнищанин Ермила.
– Княгиня-матушка, – мрачно молвил он, поклонившись, – у нас беда!
– Что такое, Ермилушка? – встревожилась Анна Данииловна. – Уж не томи, говори всё, как есть!
– Скончалась Арина, ключница нашего великого князя! – громко сказал Ермила Милешевич и перекрестился. – Царствие ей небесное!
– О, Господи, – вздохнула княгиня, – да как такое могло случиться? Ведь ещё вчера та Арина была живой и здоровой! Так мне говорила Лесана… А тут, видишь, умерла! В чём же причина её смерти?
– Не знаю, что и говорить! – грустно молвил Ермила, поглаживая в тревоге свою пышную седую бороду. – Послали за тем славным знахарем Радобудом. Он, конечно, не воскресит покойницу, но, может, узнает, от чего она умерла! Вот уж горе-то какое горькое!
Неожиданно раздались тяжёлые шаги, и в княжескую светлицу вошёл только что упомянутый Радобуд.
– Здравствуй, княгиня-матушка! – сказал он, поклонившись.
– Здравствуй и ты! – мрачно ответила Анна Данииловна. – Что скажешь, наш именитый лекарь?
– Я не стал бы тебя беспокоить, великая княгиня, – грустно молвил знахарь, – но вот у нас случилась большая беда! Скончалась славная княжеская ключница, Арина Милорадовна! Но хотя любая смерть в Божьих руках, она погибла от людских рук!
– Как от людских рук? – вздрогнула княгиня. – Неужели это – жестокое убийство?!
– Именно так, княгиня, – угрюмо сказал Радобуд. – Это позорное убийство! Это, матушка, самое настоящее отравление!
– Быть такого не может, Радобуд! – испугалась княгиня. – Ничего такого ещё в нашем городе не случалось! Может ты ошибаешься?
– Не ошибаюсь, матушка, – горько молвил Радобуд. – Я это узнаю без особого труда. Вот я осмотрел лицо покойной и ощупал её волосы. Так они, эти волосы, без труда, местами, отваливаются от головушки! Лицо у неё потемнело, а губы распухли… Но, видимо, не мучилась, сердечная. Я думаю, что какой-то злодей подсыпал ей премного ядовитого зелья!
– Кто же мог это сделать, Радобуд? – задумалась княгиня. – Вот уж беда какая! Скоро вернётся князь и сильно разгневается! Чего бы мне сейчас очень не хотелось, так вот этой смерти! Может ты кого-нибудь подозреваешь, наш славный лекарь?
– Не знаю, что и сказать, матушка, – буркнул знахарь. – Мне не один раз удавалось отпаивать людей от внутренней порчи. Но люди обычно травились несвежей едой или несъедобными грибами… Но чтобы кто-то подсыпал своему врагу зелья… Я такого ещё не видел! Говорили, что отец Митрофан умер от неведомого яда… Но меня тогда не было в городе, и я ничего не могу сказать, не увидев покойника… А вот тут – премерзкое дело… Я думаю, что Арину отравили ядовитыми грибами – поганками, которые покрываются бледной плесенью. Только от их яда так пухнут губы, и наступает неизбежная смерть. Я, правда, знаю одну траву против этого яда. Но какая теперь от неё польза, если Арина мертва? Этот яд такой, что его трудно узнать до смерти! А когда наступила смерть – спасать уже поздно! Хорошо только одно, что умирающий почти не страдает… Конечно, если принято много яда… Если же мало, то больной страшно мучается и громко кричит! Тогда его можно спасти. А если отравление очень сильное, больной весь каменеет и быстро умирает!
– От грибов? – встрепенулась княгиня, привстав со своего креслица. – Это очень странно? Кто же мог это сделать? Мы ведь недавно об этом говорили! Однако же, ладно, идите, мои верные люди. Да позови-ка, Радобуд, ко мне свою хозяйку.
– Как, Лесану Порядковну? – вздрогнул знахарь и внезапно побагровел, как вареный рак. Однако он быстро пришёл в себя и сделал безразличный вид. – Ладно, матушка, сейчас же позову её.
Купчиха Лесана вошла в княжескую светлицу широко улыбаясь.
– Слышала, матушка? – сказала она. – Вот и скончалась любовница нашего князя и твоего славного супруга! Освободил тебя Господь от этой ****ищи!   
– Не упоминай Господа с такими богохульными словами! – молвила княгиня, встав со своего кресла и топнув ногой. – Скажи-ка лучше, голубушка, а не твоих ли рук это мерзкое дело?!
– А что тут отпираться, княгинюшка, – усмехнулась Лесана. – Как говорят: на Господа надейся, а сам не плошай! Если нам не удалось от неё избавиться по-другому, пришлось самой приложить старание. Я уже не раз подсыпала той Арине порошок из поганых грибов, какие нам показала в лесу Аграфена Моревна, но всё не получалось… А тут вот, три дня тому назад, я насыпала ей много зелья в питьё, стоявшее в сенях в небольшом бочонке. В квас или там ещё во что-то... Ну, вот тут и случилось должное…
– Да как ты могла?! – вскричала, не помня себя, княгиня. – Да ты же – отравительница! Это же грех, грех непоправимый! Подлинное озорство! Ты, Лесана – не жёнка, а лютый зверь! Разве может такое сделать замужняя, честная жёнка?
– Ну, и что, если жёнка? – возразила Лесана. – Я же это сделала не для себя, но чтобы принести тебе, княгинюшка, душевную радость и заодно отомстить этой подлой любовнице!
– Какое нежданное коварство! – возмутилась княгиня. – А что же теперь мой супруг? Он подумает, что это я сделала?! Как же мне смотреть в его грозные очи?!
– Неужели ты думаешь, – молвила невозмутимо Лесана, – что князь узнает об отравлении? Ну, и скончалась эта Арина… Такое со всеми бывает! Только один человек в нашем городе может распознать отравление! Это наш лекарь Радобуд! Но он не выдаст меня нашему славному князю!
– Грех-то какой, Господи! – бормотала багровая от отчаяния княгиня. – Разве дело только в этом? Господь всё видит! А это – мой грех! Это я виновата, что не упредила такое несчастье! О, Господи, прости меня, грешную!
– Ты не виновата, княгинюшка, – громко сказала Лесана, подняв голову и пристально глядя прямо в глаза княгине. – Это я сама задумала и сделала без твоего участия! Я скажу об этом на страшном суде! Это не грех, а подвиг – избавление от распутницы!
– Сама ты распутница! – закричала во весь голос, рыдая, княгиня. В светлицу вбежал перепуганный Ермила Милешевич. – Зачем ты говорила мне о любовниках?! Как судить других, так ты первая! А сама какова? Вон, вон из моего терема, подлая кровь! Чтобы я больше никогда тебя не видела!
– Ну, что ж, матушка, – тихо сказала Лесана, напуганная гневом княгини, – тогда я ухожу, если попала в твою немилость!
Огнищанин Ермила, будучи свидетелем этого скандала, стоял ни жив, ни мёртв. Он никогда не видел свою госпожу в таком гневе! Склонив голову, верный княжеский слуга переминался с одной ноги на другую.
– Ну, а ты, Ермила, – тихо сказала княгиня, вытирая рукой слёзы, – сходи, мой верный человек, к отцу Арсению и приведи его сюда. Я никак не могу успокоиться! Даже беги, мой славный Ермила, пусть скорее придёт тот батюшка! У меня так болит душа, Ермилушка, что совсем стало лихо!
– Бегу, матушка! – крикнул Ермила и, позабыв не только о своём положении, но и обо всём на свете, выскочил, как бывало в молодые годы, и быстро побежал вниз по лестнице, до смерти напугав всю встретившуюся ему на пути челядь.
Г    Л    А    В    А     10

У Д А Ч А   Р О М А Н А   Б Р Я Н С К О Г О

– Вот завязли мы у этого города! – раздражённо молвил ордынский хан Мэнгу-Тимур, глядя на лица собравшихся вокруг него, сидевших на корточках перед троном, эмиров и русских князей. – Сделали и подкопы, а победы – нет! Что будем делать: возьмём город измором, или назначим немедленный приступ?
– У нас нет выбора, государь, – тихо сказал Болху-Тучигэн. – Нужен только приступ, да такой, чтобы сразу же взять эту крепость! Нам не хватит ни припасов, ни корма для скота и лошадей на долгую осаду. Эти ясы, как видно, хорошо подготовились к осаде! Если возьмём этот город, сразу же пополним свои запасы, государь. Надо спешить! Нельзя затягивать осаду! За это Аллах накажет нас голодом или мором!
– Ну, а как вы, коназы урусы, готовы ли к решающему приступу? – нахмурил брови Мэнгу-Тимур. – Возьмёте ли вы этот город одним натиском?
– Да будет так, государь, – ответил князь Фёдор Ростиславович Ярославский. – Если надо, то не пожалею своей головы! Жаль вот только, что не все русские князья пришли на эту войну… Если бы прибыли волынские и галицкие князья да великий черниговский князь Роман, мы бы достойно приступили к городу!
– Разве ты не знаешь, князь Фёдор, что мой батюшка воюет с Литвой в войске Ногая? – возмутился сын Романа Брянского Олег. – Он сразу же, как только мы разбили болгар, прислал меня в Орду! А мы воевали с болгарами по воле нашего государя, а не по праздному желанию!
– Молодой коназ прав, – молвил ордынский хан. – Я сам поручился перед царём грэкэ Мыхаылом, что мы поведём войска на тех неправедных булгэрэ! Там у власти оказался некий свинопас, учинивший беспокойство царю грэкэ. Поэтому тот царь попросил у меня помощи  и прислал богатые подарки. Вот мой верный Ногай и побил того нечестивца, захватив богатую добычу и много пленников! А сынок того Ромэнэ, Олэгэ, пришёл к нам в Сарай с болгарской добычей ещё до похода на Лэтвэ. А сам Ромэнэ обещал придти поздней, вслед за сыном, не так ли, молодой коназ?
– Так, государь, – почтительно склонил голову Олег Романович. – Но только батюшка пошёл со всем войском по приказу славного воеводы Ногая на поганую Литву! А когда они разобьют литовцев, батюшка сразу же прибудет сюда, под этот город Дедяков!
– Однако же это – самоуправство! – сказал со строгостью в голосе ордынский хан. –  Я не велел Ногаю вести своё войско на Лэтвэ! И не посылал к нему людей с приказами! Хватит того, что мой славный темник Ногай заставил коназов урусов возить дань к нему, а не в наш Сарай! Вот уже с прошлого года ни коназ Уладымэр, ни беспокойный коназ Лэвэ  не привозят к нам дань… И вот теперь Ногай стал совершать набеги без моего разрешения!! Что ты на это скажешь, мой верный Болху?
– От этого поступка Ногая не случилось беды, государь, – сказал, улыбнувшись, ханский советник. – Известно, что  наш славный полководец содержит большое войско! И его непросто прокормить. Припасы нужны не только воинам и их семьям, но также скоту и боевым коням. Ещё хорошо, если Ногаю хватит корма после тех побед! Тогда он не будет ничего выпрашивать у нас, как другие воеводы. Ногай не совершает недостойных действий, государь. Куда бы он не водил своё войско, его походы всегда приносят хорошую добычу. И он всё время отсылает тебе немалую долю из тех богатств. Думаю, что и теперь, после разгрома этой непокорной Лэтвэ, в Сарай будут присланы богатые подарки и много пленников! Пусть же он воюет с Лэтвэ на благо государства!
– Ну, что ж, тогда нечего беспокоиться, – весело сказал Мэнгу-Тимур и пристально посмотрел на князя Олега. – Как ты думаешь, молодой коназ, справимся мы с этим злым городом?
– Справимся, государь, – сказал на хорошем татарском языке Олег Романович. – Надо только наладить лучную стрельбу по городу! Как видно, ясы хорошо умеют стрелять! Только в моём отряде уже до полсотни воинов ранены стрелами ясов! Вот и ходят они, перевязанные тряпицами! Надо так стрелять по этим злодеям, чтобы ни один из них не мог высунуть голову из-за зубцов их грозной крепости!
– Ты это слышишь, брат Туда-Мэнгу? – вопросил ордынский хан, глядя в сторону своих эмиров.
– Слышу, государь, – ответил худой рыжеволосый татарин.
– Тогда, мой верный воевода, подготовь-ка побольше толковых лучников, чтобы мешали этим злобным ясам! Нельзя допустить, чтобы они безнаказанно стреляли в моих воинов! Это правильно подметил сын коназа Ромэнэ! Он – славный батур! Кто ещё хочет сказать что-нибудь?
– А если, государь, – громко сказал князь Глеб Васильевич Белозерский, – послать в этот город Дедяков людей и уговорить злокозненных ясов сдаться на нашу милость, чтобы зря не проливать ни свою, ни нашу кровь… А также пригрозить, что если они не послушают грозное предупреждение наших людей, их будет ждать безжалостный приступ!
– Этого не надо делать, – возразил городецкий князь Андрей Александрович. – Если ясы узнают о приступе, который мы готовим, они соберут все свои силы в один кулак и будут ещё отчаянней сражаться! Уж лучше завтра мы пойдём на решительный приступ, создавая видимость, что это наше обычное каждодневное нападение. А там усилим приступ и яростно набросимся на них всем скопом. Тогда враги  не устоят! И мы победим их не ласковым словом, а мечом в беспощадном сражении!
– Мне по душе твои слова, сын коназа Алэсандэ, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Таким был и твой батюшка! Если говорил, то всегда с пользой! И хорошо махал своим мечом в жестокой битве! Не словом, а мечом возьмём этот город! Пора прекратить такое дело, когда у меня в тылу сидят враждебные ясы. Я не могу из-за них спокойно посылать войска против ненавистного ильхана. Так и думаешь всё время, а не ударят ли неожиданно эти неверные ясы в спины нашим воинам! Только одни они в этом горном краю не покорились нашей Орде! Надо покончить с этими злодеями. Готовьтесь, мои люди, завтра мы пойдём на этот город с последним жестоким приступом!
…В этот же сырой, холодный и мрачный день начала февраля 1277 года великий черниговский князь Роман Михайлович вёл своё полутысячное конное войско по горной дороге, истоптанной копытами многих тысяч лошадей. Уже не раз брянские воины шли по дорогам Кавказа, не один воин князя Романа так и остался навеки лежать в этом полудиком краю.
– Вот уж напасть, – думал Роман Михайлович, покачиваясь в седле. – Раньше хоть ходили на того треклятого ильхана по берегу Хвалынского моря… А нынче уж – по горам! Дался же им этот затерянный город! И какое слово? Дидяков или Титяков! Слышишь, Добр, – князь повернулся к своему воеводе, ехавшему рядом, – так мы и не дошли до этого моря! А хорошо бы проведать там наше сельцо! Я хочу знать: цел ли наш маленький Брянск!
– Думаю, великий князь, что цел и невредим наш малый Брянск, созданный тобой, – ответил княжеский воевода. – Как ты помнишь, мы ещё при ордынском царе Берке оставили там своих людей в месте, укрытом болотами, чтобы они залечили свои раны. Одни из них там прижились, завели себе жён и детей… И только около десятка наших воинов вернулись через полгода назад в большой Брянск. Так поныне и стоит это сельцо среди болот у какой-то речки… Вот если будем возвращаться назад с победой, то, если получится, зайдём в это сельцо и порадуемся на жизнь наших людей!
– А если случится жестокая битва, – сказал одобрительно князь Роман, – нам будет где оставить раненых под защитой прочных стен. Ну, да ладно, там увидим! – И он опять погрузился в тяжёлое раздумье.
Прошлый год оказался невероятно трудным в жизни брянского князя. И не только из-за сражений и странствий по безграничным степям с неудержимой Ногаевой конницей. Он так и не довёл свою дружину до Брянска после неудачного похода на литовский Новогродок. По пути домой его встретил гонец татарского полководца Ногая, потребовавшего, чтобы брянские воины пошли к нему для вторжения в Болгарию. Князь Роман немедленно отправился в стан Ногая, а вскоре туда прибыл и его сын Олег, гостивший у сестры на Волыни. Война с болгарами затянулась до середины лета. Разбив недругов в нескольких сражениях, Ногай не добился от них покорности. Болгарское войско, понеся большие потери, с боями отошло и стало готовиться к новым битвам. А Ногай, отведя татар в дальние степи, решил дать своему воинству отдых, чтобы по осени вновь напасть на непокорных. Брянского же князя с сыном он отпустил домой.
По прибытии в Брянск воевода Добр объехал семьи погибших дружинников, высказал им от имени своего князя соболезнования и передал часть причитавшейся покойным военной добычи. Князь Роман ещё ни разу не припоминал такого скорбного года! Несмотря на торжественность встречи с колокольным звоном и крёстным выходом всех городских священников, он чувствовал в груди какую-то тяжесть и стеснение. Да и день, когда брянский князь въехал в свой наследный город, был сырой и мрачный.
Предчувствие не обмануло князя: в охотничьем тереме уже не было хозяйки: скончалась его возлюбленная Аринушка! – Как же это случилось? – вопрошал расстроенный князь Роман. – Почему умерла такая молодая?
Но никто не отвечал на его горькие вопросы. Лишь один отец Арсений сказал, опустив вниз глаза: – Всё в Божьих руках, великий князь! Значит, так было предначертано! Кому дана долгая и несчастливая жизнь, а кому – короткая, но полная радости! Без страданий почила твоя ключница, значит, её душа ушла прямо к Господу!
– Но ведь она не была замужней жёнкой, святой отец? – возразил на то Роман Михайлович. – А это же блуд, как когда-то говорила моя княгиня!
–  Не говори такое, государь! – ответил молодой священник. – Блудом называется такое дело, когда жёнка любит не одного мужа, но бесстыдно отдаётся многим! Но эта Аринушка любила только одного тебя, великий князь, и всем своим горячим сердцем. Пусть же ей за это будет царствие небесное! Аминь!
От этих благостных слов полегчало на сердце у князя и у него на глазах появились горькие слёзы. Священник Арсений успокоил его, однако не унял до конца душевную тоску.
Тут же едва ли не на глазах у Романа Брянского скончался и отец Игнатий.
Князь пошёл проведать его в старческой келье, а навстречу ему выбежал старый дьячок, рыдая и обливаясь слезами. – Скончался наш отец Игнатий,  князюшка, – верный сподвижник покойного плакал, как ребёнок. – Я вот только зашёл к батюшке, а он едва теплится. – Сынок, принеси мне холодного кваску, – только и успел молвить. А когда я побежал за квасом, он угас, как свечечка…
Смерть отца Игнатия лишь на пару дней потеснила скопившуюся в груди князя скорбь по Арине. После похорон своего любимого наставника князь уединился в светлице охотничьего терема и никого не принимал. Княгиня Анна попыталась расшевелить своего мужа, однако он был суров с ней и холоден.
– Мы с тобой, матушка, теперь жалкие старики, – сказал он супруге, когда та прижалась к его груди, рассчитывая на ответную ласку. – Пора бы нам о Господе подумать, а не в объятиях нежиться!
Обиженная княгиня вздрогнула, отошла от князя и, заплакав, покинула его заветный терем. Место княжеской ключницы теперь заняла стройная высокая Зося, которая всеми силами старалась отвлечь Романа Михайловича от его горьких мыслей. Только в объятиях своей новой возлюбленной брянский князь ощутил, наконец, душевный покой. Как оказалось, Зося имела не только много телесных достоинств! В своё время купец Илья не пожалел денег на образование своих любовниц: молодая женщина умела читать и писать, хорошо разговаривала по-русски, польски и татарски. Новая ключница имела даже лекарские навыки, и когда князь Роман слёг, простудившись по дороге из Ногаевой Орды, красавица Зося без труда и помощи врачей выходила своего возлюбленного. А тут уже по осени князь Роман со своим воинством вновь отправился к воеводе Ногаю. Там, в далёкой степи, в походах и жарких сражениях с болгарами и литовцами он вновь ощутил всю прелесть своей жизни. Боевые походы не утомляли князя. Расстроили его родичи – галицко- волынские князья. Не было между ними ни дружбы, ни согласия. И Лев Даниилович, и Мстислав, его родной брат, и зять Романа – Владимир Васильевич – не стремились к общему союзу, хотя им всем грозила неугомонная Литва.   
– У меня уже нет сил уговаривать упрямого Льва и его брата Мстислава…, – жаловался тестю князь Владимир. – То они посылают своих людей к царю Мэнгу-Тимуру, то – к Ногаю, а сами не могут договориться даже между собой! Вот теперь они отсылают всю свою дань только одному Ногаю! И называют его царём!
– И мы также зовём этого Ногая! – возразил тогда Роман Михайлович. – А что поделать, если Мэнгу-Тимур не оказывает никакой им помощи? Разве ты забыл того глупого Ягурчея? Как можно иначе назвать такое войско, если не позором и глумлением?
– Однако же Ногай сразу пришёл сюда…, – горько усмехнулся князь Владимир. – Если  бы не твоё воинство, батюшка, этот татарский царь разорил бы все мои волынские земли… Слава Господу, что Ногай послушал тебя, батюшка, и прошёл через Львовы владения… Там даже травы не осталось!
Недолго пробыл князь Роман у своего зятя и любимой дочери Ольги: лишь пару дней, когда войско Ногая отдыхало перед вторжением в Литву. Молодая княгиня была довольна своей жизнью. Выглядела она здоровой и весёлой. – Владимир очень любит меня, батюшка! – говорила, улыбаясь, она. – Так крепко любит, как только можно любить!
Глядя на свою цветущую, немного располневшую дочь, князь Роман, тем не менее, чувствовал, что не всё у неё ладно: прошло уже двенадцать лет после её свадьбы, а детей-то Господь, увы, им так и не дал! А где уж тут семейное счастье? Радовало лишь отношение князя Владимира к его дочери.
– Ты не горюешь, сынок, – спросил его как-то князь Роман, – из-за бесплодия супруги?
– Это всё от Господа, батюшка, – ответил тогда князь Владимир. –  Без Его воли дети не родятся! Мы молимся Господу и просим даровать нам хоть бы одного ребёнка, но пока не получаем ответа. Да и зачем обращаться к Богу по суетным делам, постоянно надоедая? Это – грех, а не праведность!
– В самом деле, философ, – подумал тогда князь Роман. – Не зря его так прозвали!
Не радовали брянского князя и набеги на литовские земли. Никаких военных успехов они не принесли, поскольку литовская знать уклонялась от сражений, отсиживаясь в хорошо защищённых городах и крепостях. Торжествовали лишь воины Ногая: захватывая небольшие городки и сёла, татары добывали множество пленников, которых потом с большим барышом продавали в Кафе и Крыму. Роману же оставалось лишь метаться взад-вперёд со своей конницей, преследуя беззащитных людей.
Другое дело, сражения в Болгарии! Там приходилось биться с настоящими, хорошо вооружёнными и обученными, бойцами. Победа над большим болгарским войском далась нелегко: сам Ногай потерял двоих лучших воевод! Именно в это лето сложил свою голову славный Цэнгэл. И разъярённый Ногай посадил на кол взятого в плен болгарского военачальника. А брянские полки потеряли лишь с полсотни дружинников, среди которых – три десятка ранеными. Что ж, такова судьба воина! А когда завершился Ногаев поход на Литву, и великий татарский полководец предложил ему возвращаться назад в Брянск, князь Роман почувствовал, что не хочет ехать домой. – Мы лучше пойдём, государь, на презренных ясов, – сказал он Ногаю, – и поможем моему сыну Олегу. Конечно, если они ещё не побили тех злокозненных врагов!
– Ну, что ж, Ромэнэ, – кивнул одобрительно головой темник Ногай, – не зря ты – именитый воин! Если решил послужить Мэнгу-Тимуру, то я не в обиде. Да возьми с собой в поход красных жёнок. Есть тут две красавицы, как раз для тебя. Большегрудые и толстозадые! Ты их ещё тогда заприметил!
– Да ненужны мне эти жёнки, государь, – улыбнулся князь Роман, – поскольку ты сам положил на них глаз! А я о них и не думал. Это твоя добыча!
– Надоели мне эти жёнки, Ромэнэ! – весело ответил на это Ногай. – Моя Чапай этого не любит! Мне же так пришлась по душе моя жёнка из грэкэ, что не хочу сердить её новыми зазнобами!
Пришлось князю принять этот подарок Ногая, поместив молодых и красивых пленниц в большую, устланную мягкими коврами арбу.   
– Сгодятся на ночных привалах, – решил про себя князь. И он не прогадал. Обрадованные тем, что русский великан увёз их от жестоких татар, молодые красавицы старались изо всех сил скрасить ему тяжёлый дальний путь.
…Однако в эту ночь князь Роман не полез в арбу к своим новым возлюбленным. Как только его отряд перешёл бурный, но неглубокий Терек и приблизился к холмистой, переходившей в горы, местности, он сам возглавил свой сторожевой отряд и долго, пока не забрезжил рассвет, обходил наскоро разбитый палаточный лагерь, проверяя бдительность ночной стражи.
Как только рассвело, князь подал знак своему верному слуге будить воинов. Запел, застонал боевой рожок, и дружинники в одно мгновение повыскакивали из палаток, сворачивая тугое полотно и укладывая сборные части своего ночного домика на телеги. Они также быстро умылись в холодной воде большой реки, поели татарских лепёшек с вяленой кониной, и вот уже воинство проследовало дальше.
– Надо бы сделать ещё один привал, – подумал князь Роман, когда его полки подошли к высокой, поросшей густым лесом горе. – Не здесь ли начинается горный хребет?
Однако в этот момент до него вдруг донёсся отдалённый шум: как будто кто-то невидимый упорно и монотонно бил по камню. Тяжёлые звуки всё усиливались.
– Это бьют пороки, великий князь! – воскликнул воевода Добр. – Неужели мы подошли к тому ясовскому городу!
– Эй, мои славные воины! – зычно крикнул князь Роман. – Готовьтесь к жаркой битве! Мы подошли к тому Дедякову! Смотрите же, не опозорьте наши брянские полки! А ну-ка,  быстро поскачем на лютых врагов!
И вся брянская конница стремительно помчалась по широкой дороге, не взирая на огромные скалы и холмы, возвышавшиеся с обеих её сторон.
– Слава! – кричал князь Роман, размахивая своим огромным обоюдоострым мечом.
– Слава нашему князю! – вторили ему воины, набирая скорость и оставляя далеко позади себя обозные телеги.
Обогнув широкую тёмно-серую скалу, брянские дружинники стремительно ворвались в глубокую травянистую долину, густо уставленную разноцветными шатрами, палатками и кибитками.
Неожиданно навстречу брянцам выскочили татарские всадники.
– Кто такие?! – крикнул толстый, одетый в богатую броню татарин, преграждая путь князю Роману.
– Брянский князь Роман со своими воинами! – бросил Роман Михайлович, подавая татарину знак не задерживать его людей.
– А, так это же Ромэнэ из Брэнэ! – крикнул другой татарин, скакавший рядом с толстяком. – Пусть скачет к вражескому городу! Сам государь уже давно ждёт его!
– Слушаю, Туда-оглан! – буркнул толстый татарин. – Пусть едут! Айда туда! – Он показал рукой в сторону черневшего вдали холма. – Там этот город Дедяков!
Татары расступились, и брянские воины вновь помчались дальше. Ещё совсем немного и они увидели прямо перед собой возвышавшийся на огромном холме серый, казалось бы, неприступный город.
Присмотревшись внимательней, князь Роман обнаружил, что серый цвет образовался от многочисленных осаждавших, облепивших со всех сторон стены города, которые, приставив лестницы, упорно лезли вверх. Многие добирались до самых зубцов, однако защитники города, отчаянно сражаясь, успешно сталкивали врагов вниз. Но на смену упавшим лезли всё новые и новые воины.
– Однако же лучники со стен не стреляют, – подумал князь Роман, – и не льют ужасное зелье!
В этот миг он вдруг почувствовал, как что-то тяжёлое ударило в его шлем, и  пошатнулся, хватаясь за узду.
– Поберегись, княже! – крикнул Добр, остановившись прямо перед ним. – Это в тебя запустили камнем из вражеской крепости! Слава Господу, что едва задели твой шлем!
– Стойте, братья! – приказал князь Роман, с трудом удержавшись в седле.
Брянские воины остановились в сотне шагов от огромной, шевелившейся толпы. Здесь смешались и татары и русские.
– Куда же они лезут? – воскликнул, стараясь перекричать шум и гам, Добр Ефимович. – Так не возьмёшь эту неприступную крепость! Они своей давкой мешают вести правильный приступ!
– Надо оглядеться, Добр, – сказал, успокоившись, Роман Михайлович. – Я пока не вижу наших русских князей. И где же мой сын Олег?
– А они, видимо, там, княже, – показал рукой на другую часть города воевода. – Нам надо обогнуть эту крепость и добраться до своих!
– Ты прав, мой славный Добр! – крикнул в ответ князь Роман. – Поворачивайте туда!
И брянские воины поскакали к обратной, невидимой стороне города, объезжая скопившихся, покрытых пылью воинов, которые не обращали на них никакого внимания и медленно продвигались к городским стенам.
– Так, вот они, наши князья! – воскликнул Роман Михайлович, когда они, обогнув город, оказались прямо у его ворот. – Берегитесь, братья, тут кругом летят стрелы!
Стрелы защитников города, к счастью для брянцев, были редки, поскольку татары им сильно мешали. Стоило только кому-либо из горожан высунуться из-за башенных зубцов, как татарские лучники осыпали его настоящей тучей своих дальнобойных стрел.
– А вот пороки, княже! – крикнул воевода Добр. – Смотри, они бьют во вражеские ворота!
В это время раздался необычный тяжёлый удар: большая каменная балка, нависшая над городскими воротами, зашаталась и с глухим шумом рухнула. Ещё удар – ворота заскрипели, подались и с треском распахнулись.
– Слава! – разом закричали скопившиеся у городских стен русские воины. – Руби врагов!
Но к ним, пытавшимся ворваться в город, выбежали навстречу вооружённые длинными копьями защитники. Громко крича, они стали яростно отбиваться от наседавших русских всадников. Ещё немного – и неутомимым защитникам удастся вытеснить нападавших!
– Княже! – закричал воевода Добр, показывая рукой на ворота. – Там у ворот – наш славный княжич Олег! Я вижу его золочёный шлем!
– Сынок! – взревел, приходя в боевую ярость, Роман Михайлович. – Я не отдам тебя врагам на расправу! Вперёд, мои славные воины! Выручайте нашего Олега!
– Слава Брянску! – заорали воины, заглушив своим криком весь окрестный шум. – Слава Роману Брянскому!
И брянская конница неудержимой лавиной ворвалась в городские ворота. Под тяжестью всадников развалилась и деревянная изгородь, которую установили впопыхах за разбитыми воротами сражавшиеся ясы.
– Руби! Секи злодеев! – кричали брянские воины, размахивая мечами.
Не выдержав натиска, защитники ворот попятились, а потом и все, до единого, полегли под мечами и копьями Романовых дружинников. 
Вслед за конницей в город ворвались и пешие воины других князей. Но отчаявшиеся осаждённые сдаваться не собирались. Бои продолжались теперь  на городских улицах.
Обе стороны сражались, не щадя себя, до самого вечера, однако в тот самый час, когда солнце окрасило красным цветом небеса, и стали сгущаться сумерки, в шатёр ордынского хана вошёл, низко кланяясь, князь Фёдор Ростиславович Ярославский, покрытый потом и густой пылью. – Я пришёл к тебе, великий государь, – сказал он, улыбаясь, – чтобы сообщить радостную весть: проклятый город пал и лежит перед тобой в прахе!
– Я знаю об этом, коназ Фэдэрэ, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Прими же от меня похвалу! Я также слышал, как доблестно сражался Ромэнэ, коназ Брэнэ!
– Зачем о нём говорить? – бросил раздосадованный Фёдор Ростиславович. – Он подоспел, когда мы уже вошли во вражеский город!
– Не умаляй заслуг этого воина, коназ Фэдэрэ! – усмехнулся Мэнгу-Тимур. – Мы уже не раз ломали ворота и входили в этот шайтанов город! Но лишь теперь, когда сюда пришёл славный Ромэнэ, который, не зная отдыха, ворвался в город, мы разбили злосчастных ясов и взяли их ненавистное гнездо! Значит, главная заслуга у этого Ромэнэ! Тут не должно быть никакого спора! Запомни: если бы не этот Ромэнэ, мы бы весь год простояли под вражескими стенами! 


Г   Л   А   В   А   11

Б  Е  Г  С  Т  В  О    К  У  П  Е  Ч  Е  С  К  О  Й    Д  О  Ч  Е  Р  И

Холодным декабрьским днём 1278 года смоленский купец Порядко Брешкович проходил между торговых рядов и внимательно разглядывал лежавшие на полках товары.
– Однако, до чего же жаден наш народ, – размышлял он про себя. – Такой лютый холод, а мужички всё стоят! Хороший хозяин не прогонит пса в такой мороз!
Сам купец Порядко жалел своих людей: его лавки торговали на открытом воздухе только поздней весной и летом. Уже с первых осенних холодов он переводил людей в тёплые, обогреваемые дровами избы, где они и принимали посетителей. Порядко торговал  всякой всячиной: тканями, полушубками, кожами, словом, всем ходовым товаром. Были у смоленского купца и свои ремесленники, которые шили самые разнообразные одежды по заказу покупателей из купеческих тканей или кож. Так, если посетитель приходил в одну из трёх больших лавок купца Порядко, разбросанных по всему смоленскому рынку, и находил для себя нужный кусок ткани или выделанной кожи, он всегда мог сделать заказ и сшить здесь же, в лавке, любую необходимую ему одежду и обувь: от лёгких домашних тапочек до зимних головных уборов
Меха для зимней одежды Порядко Брешкович обычно покупал у свояка – Ильи Всемиловича. Однако теперь, поскольку купец Илья отошёл от дел и передал торговлю сыновьям, Порядко получал нужные меха и звериные шкуры от сына Ильи Всемиловича – купца Избора. Последний, в свою очередь, добывал пушнину у своего брата Лепко, который привозил её из недалёких брянских лесов либо поздней осенью, либо зимой.
Благодаря родственным связям, купец скупал нужные ему товары довольно дёшево и с большой выгодой потом продавал готовые изделия  заказчикам. Меха поступали в Смоленск в срок, имели добротный вид и поэтому охотно раскупались как смолянами, так и приезжими купцами. Кожи купец Порядко приобретал у местных кожевников, которые славились своими изделиями по всей Руси. Этот товар обходился ему недёшево, но зато покупатели не оставляли его в накладе: изделия из кожи также хорошо расходились
И всё бы шло ладно и спокойно, если бы вдруг неожиданно не подскочили цены на продовольствие…
– Фунт свинины потянул до мортки! – думал Порядко Брешкович, потирая одетые в толстые рукавицы ладони. – Видимо, и хлеб подорожает! Вот как нам обходится эта ордынская кабала! Пожалеешь покойного князя Глеба! А говорили, что это по его вине такой тяжёлый ордынский «выход»! Но вот и новый князь! А разве стало лучше?
Князь Глеб Ростиславович внезапно скончался ещё весной. Поехал на охоту весело и бодро, а назад вернулся уже покойником: придавило упавшее дерево! Поплакали, погоревали жители Смоленска, да что тут поделаешь? Своей смерти не минуешь!
На смену старому князю Глебу пришёл его брат Михаил, и, казалось, ничего не изменится. Однако татары, узнав о смене князя в Смоленске, вскоре прислали своих людей к Михаилу Ростиславовичу с требованием выкупить у них ярлык на великое смоленское княжение.
Князь Михаил очень не хотел выполнять волю татарского царя. Он даже созвал по такому случаю городской Совет господ, на котором высказал свою готовность не только не покупать ханский ярлык, но даже вообще не платить ордынский «выход»! Тем не менее, смоленский епископ, посоветовавшись с лучшими людьми города, решил иначе.
– Нам не нужна вражда с погаными, – сказал он собранию. – А значит, будем собирать деньги на покупку ярлыка…
Пришлось смолянам вновь расставаться со своими сбережениями, добытыми нелёгким трудом. Внёс свою лепту в татарскую дань и купец Порядко: его денежный сундук отощал на целых пять гривен серебра! Потому подскочили и цены на купеческие товары. Пришлось пересмотреть свою торговлю и купцу Порядко. Из-за взлёта цен уменьшилось число посетителей в его лавках, а поэтому сократились и доходы.
– Не заняться ли мясной или рыбной торговлей? – думал Порядко Брешкович, глядя на висевшие по крюкам большие куски мяса и даже целые свиные и телячьи туши. – Сбыт нетруден… Это не одежда или пушнина! Питаться ведь всегда нужно! А полушубок есть не станешь! Хоть и понемногу, но будут покупать: голод не тётка! А может, закупить зерна, прямо нынче, зимой? Тоже будет барыш. Однако вот мой братец закупил два года тому назад несколько возов отменной пшеницы, а цена вдруг упала… Ладно, что хоть совсем не разорился! А может опять упадут цены? – рассуждал он. – Эх, если бы не эти татары! Откуда они так быстро узнали о смерти несчастного князя Глеба? Видимо, в нашем городе есть татарский соглядатай! Теперь уже нет сомнения!
– Батюшка Порядко! – крикнул вдруг кто-то за его спиной. Купец обернулся. – А, это ты, Желько, – молвил он, оглядывая с ног до головы слугу. – Чего ты прибежал, неужели что случилось?
– Беда, батюшка, – пробормотал в волнении слуга. – Только что приехала твоя дочь Лесанушка!
– Лесана? Из Брянска? – удивился купец. – Какая же это беда? Это ведь радость! Она приехала с Лепко?
– Нет нам радости, батюшка, – буркнул слуга. – Она приехала одна! И такая жалкая по виду, что страшно на неё смотреть!
– Да что там приключилось? – испугался купец. – Может поганые татары напали на Брянск и разорили несчастных? Пошли скорей, сынок, там разберёмся, что за беда!
Несмотря на свой старческий возраст – купец Порядко уже три года как перешагнул седьмой десяток – он быстро пошёл к дому, опираясь на плечо своего верного слуги.
В купеческом тереме царили суета и неразбериха. Слуги метались из угла в угол, выполняя приказы старой купчихи Тешаны. – Воды! – кричала она. – Тащите ведро!
Слуги бежали за водой.
– Одежду, одежду несите, дуры глумные! Давайте тёплый сарафан! – вновь распоряжалась она. Служанки бежали за одеждой.
В самой середине светлицы, на скамье под окном, сидела согнувшаяся чуть ли не до пола Лесана, закутанная в тёплую кунью шубу, с толстым шерстяным платком на голове.
– Здравствуй, дочка! – крикнул прямо с порога вошедший в светлицу купец Порядко.
– Здравствуй, батюшка, – ответила хриплым, каркающим голосом Лесана.
– Так что же с тобой случилось, доченька?! – воскликнул старый купец, подходя ближе. – Подыми свою головушку!
Лесана встала, немного прошла, хромая, и остановилась напротив отца.
– О, Господи! – только и сказал купец Порядко: на него глядела не прежняя красивая и молодая дочь, но жалкая, избитая побродяжка!
Всё оплывшее красно-фиолетовое лицо Лесаны представляло из себя сплошной кровоподтёк! Одно ухо у неё, казалось, было покрыто чёрной грязью, а другое… Другого просто не было! На месте уха темнел уже засохший, бугристый, сгусток крови. Подбородок также был изуродован: рассечен надвое! А глаза, глаза…
– Открой глаза, дитя моё несчастное! – заплакал Порядко Брешкович. – Покажи мне хоть свои глаза!
– Нечего открывать, батюшка! – молвила, рыдая, Лесана и робко посмотрела на отца.
 – Матушка! – вскричал купец, придя в ужас. – Убили нашу доченьку!
Оба глаза несчастной женщины были окружены чёрными пятнами, а окровавленные, раздутые веки, казалось, не закрывали, а просто сдавливали глаза!
– Ты хоть видишь нас, доченька милая? – спрашивала, рыдая, мать.
– Вижу, но только одним глазом, матушка, – пробормотала, глотая слёзы, Лесана, – другим же – ничего, тьма кромешная! Видно, он выбил мне глаз, этот жестокий злодей!
– А почему ты так невнятно говоришь? – спросил, вытирая слёзы, купец.
– Нечем говорить, батюшка, – ответила Лесана и открыла рот. Перед взором несчастных родителей предстала беззубая, зияющая многими ранами кровавая ямка, напоминавшая не человеческий рот, а скорее пасть издыхающей на скотобойне животины.
– О, господи, Боже праведный! – закричал купец и зашатался. – Эй, слуги, бегите сюда, конец мне приходит, мои жалкие! – Он так бы и свалился, как куль, на пол, если бы не его верные слуги, вовремя подбежавшие и подхватившие купца.
Лишь в постели, куда слуги принесли старика, он очнулся и открыл глаза.
– Слава тебе, Господи, ты жив, батюшка! – воскликнула сидевшая перед ним на скамье жена. – Чего я только не передумала! Может умер или тяжело захворал!
– Молчи, глупая жёнка! – буркнул пришедший в себя купец. – Уж лучше бы навеки успокоиться! Да уж ладно! – Он махнул рукой. – Где наша Лесанушка?
– Я здесь, батюшка, – прошамкала беззубым ртом Лесана.
– Сядь, дочка, рядом с матушкой, – промолвил Порядко. – У тебя есть силы говорить?
– Есть, батюшка, – пробормотала купеческая дочь. – Я два дня добиралась до вас на телеге: всё лежала…
– На телеге? – вопросил старый купец. – А где ты раздобыла телегу?
– Мне  дал её сын брянского купца Василька Мордатыча!
– Тут она стоит, в амбаре, эта телега, – сказала купеческая жена. – Когда моя Лесанушка приехала, я сразу же спрятала коня и телегу… Пусть там постоит. Не дай Бог, люди узнают…
– Молчи, старая дура! – выругался старик. – И сиди молча, чтобы меня, больного, не гневать! Хватит того, что дочка страдает! Дай мне хоть её выслушать!
– Молчу, молчу, батюшка, – пробормотала старая купчиха.
– Так кто же избил тебя, доченька, не татары ли? Не разбойники? – спросил купец, поднимаясь на локтях.
– Не татары, батюшка, – тихо молвила Лесана.
– Так кто же этот озорник?
– Это мой супруг, батюшка, Лепко, проклятый Господом!
– Ты почему говоришь такие жестокие слова?! – вскричал, подпрыгнув на постели, купец. – Видно, ты совсем потеряла голову от ужаса!
– Я не потеряла голову, батюшка, – пробормотала Лесана. – Этот злодей – мой законный супруг! Говорю как на духу: это – Лепко Ильич!
Купец упал на подушки и закрыл глаза. – Не верю! – пробормотал он. – Это или дурной сон или адское наваждение! Свят, свят, свят, Господи, – буркнул он, крестясь и вдруг произнёс отчётливо и громко: – Это так несправедливо и бессмысленно, моя доченька, что у меня даже нет слов! Неужели сам Лепко, такой нежный и ласковый супруг, позволил себе такой ужасный поступок? А может его слуги? Или княжеские холопы?
– Не такой уж ласковый этот Лепко, – сказала скрипучим голосом Лесана. – Он не был таким даже в молодости! А тут накинулся на меня, как дикий зверь!
– А что за причина этому злодейству? – вопросил, не глядя на дочь, купец Порядко.
– Этот Лепко, батюшка, вбил себе в голову безумную мысль, – тихо сказала Лесана. – И так распалился ревностью…
– Ревностью? – вздрогнул старик. – Это на Лепко не похоже! Что-то тут неладно…
– Как неладно? – молвила, плача, Лесана. – Этот злобный Лепко тронулся умом на старости!
– Лепко? Злобный? – пробормотал старый купец. – Я бы так о нём не сказал! Говори-ка всю правду, какая ни есть!
– Да я тебе сказала всю правду, батюшка, – ответила уставшая женщина. – Возревновал меня Лепко и вот избил чуть ли не до смерти!
– К кому же он тебя возревновал? – поднял брови купец Порядко.
– Ох, батюшка, стыдно говорить! – всхлипнула Лесана. – Он возревновал меня к сыну купца Василька Мордатыча!
– К сыну Василька? – насторожился старик. – К тому вдовцу, потерявшему уже давно супругу? Мне об этом говорил сам Василёк Мордатыч, когда приезжал с товарами в Смоленск…
– К тому самому, батюшка.
– Разве он ещё не женился?
– Не женился, батюшка. Он сватался к одной совсем молодой девке, внучке княжеского огнищанина. Ну, там, Ермилы Милешича! Но они не согласились на свадьбу…
– А почему?
– Да так…пошли разные слухи: загулял-де купеческий сын! И из-за этих слухов ему отказали!
– Не с тобой ли погуливал этот молодец? – сурово вопросил Порядко.
– Нет, батюшка, это ложь! – возмутилась Лесана. – Какой-то негодяй распустил сплетню обо мне и том молодце! А тем временем из поганой Орды вернулся Лепко! Он сильно рассердился, услышав те слухи! И набросился на меня: сёк плетью, бил палкой! А потом и совсем стал убивать! Этот злодей нещадно избивал меня каждый день! И так три дня подряд! А когда устал от своих злобных нападок, тогда бросил меня в холодный и сырой подвал! Да надел мне цепи на шею и руки, избитые до крови! – Она с хрипом заплакала.
– А как же ты выбралась из этой темницы? – спросил с удивлением купец.
– Да вот нагрянул туда тот сын купца Василька со своими людьми, – тихо сказала Лесана, – когда этот Лепко, мой злодей и мучитель, ушёл к нашему князю… Он посбивал все замки на двери моей темницы! Они быстро всё сделали. Да заранее подготовили для меня телегу. И еду туда положили. Так я и добралась сюда… Слава Господу, что не нарвались по дороге на волков! Видно, раны засохли, и кровью не пахло…
– Теперь я всё понимаю, – тихо сказал купец и посмотрел на жену. – Родила ты мне, старуха, дочь на горе и позор!
– Что ты говоришь?! – вскрикнула старая купчиха. – Опомнись, батюшка!
– Уже опомнился, – буркнул купец, но, глянув на изуродованное до неузнаваемости лицо дочери, смягчился. – Тогда ладно! Пусть Лесана залечивает свои болячки. А там посмотрим. Однако же скажи мне, Лесана, – спросил он вдруг как бы невзначай, – неужели ты одна добралась до Смоленска, без купеческих людей?
– Не одна, батюшка, – сказала Лесана, махнув рукой и тут же вскрикнув от боли. – Меня привёз сюда человек того купеческого сына!
– Где же он? – буркнул старый Порядко.
– Он здесь, батюшка, – засуетилась старая купчиха. – Я уже его накормила! Не знаю, как отблагодарить того купеческого сына!
– Ладно, Лесана, иди к нашему знахарю и лечи свои раны! – приказал дочери старик. – Однако смотри, чтобы никто не слышал твоих вздорных слов! Тогда не миновать нам позора!
– Хорошо, батюшка, – ответила, уходя, дочь.
– Ну, а теперь, матушка, – обратился к своей жене Порядко, – позови-ка сюда того купеческого слугу из Брянска! И посиди с нами, послушай весь наш разговор!
…В светлицу вошёл высокий светловолосый мужичок с небольшой густой бородкой, одетый в добротную рубаху, вышитую цветастыми узорами, холщовые штаны с синими полосками  и высокие мягкие тёмно-коричневые сапоги. – Здравствуй, почтенный купец! – склонился брянский гость в поясном поклоне.
– Здравствуй! – ответил Порядко Брешкович. – Садись на эту скамью! Как тебя зовут, мил человек?
– Потап Силыч, батюшка купец, – ответил мужичок. – Я – приказчик у купца Нечая Васильковича!
– Я вижу, тебе неплохо живётся!
– Неплохо, батюшка.
– Ну, а как там ваши брянские дела? – начал неуверенно старый купец. – Как ваш славный князь Роман властвует?
– Наш князь хорошо властвует! – улыбнулся приказчик. – Он недавно пришёл с войны. Его полки ходили аж до самой Болгарии! Вместе с царём Ногаем! Наш князь нещадно разбил врагов этого царя. Говорят, что они покорили всю Болгарию! Теперь болгары платят дань Ногаевым татарам! А князь Роман вернулся домой не только с победой и великой славой, но с большим богатством! Привёз и пленников! И красивых жёнок! Мы никогда не видели таких красавиц! У нашего князя всегда было очень много красных девиц! А вот одна из них недавно умерла, батюшка. Ох, уж была красавица, краше всех на свете!
– На то он и великий князь, – покачал головой купец Порядко, – чтобы иметь и красных девиц, и чудесных жёнок. А мы – простые люди… Так вот, сынок… Расскажи мне без утайки, это правда или ложь, что моя Лесана, ну, там…зналась с вашим Нечаем…
– Я ничего об этом не ведаю, батюшка, – буркнул брянский гость.
– Ну, а что говорят брянские люди?
– Люди всякое болтают. Но не всё бывает правдой! Я же говорю тебе только истину…
– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши купец. Прибежали двое рослых молодых мужиков. – Сбегайте-ка, мои верные люди, и принесите нам сюда крепкой и сладкой медовухи!
– Угощайся, Потап Силыч, – предложил Порядко Брешкович гостю, когда слуги принесли два больших кувшина с хмельными напитками и поставили их на столик у кровати. – А вы, наливайте-ка меды в эти кружки! – приказал он слугам.
– Крепка твоя медовуха, батюшка! – сказал брянский приказчик, опрокинув большую тяжёлую кружку. – Аж в пот бросает!
– Медовуха сладкая, дорогой мой гость, – тихо сказал старый купец, – да жизнь у нас нынче горькая! Так скажи мне, Силыч, всю подлинную правду, что там было с моей Лесаной!
– Мне стыдно говорить тебе, батюшка, об этом печальном деле, – склонил голову Потап Силыч. – Ты можешь обидеться! А это совсем не годится! Да и Нечай Василькович рассердится! Он приказал ничего об этом не говорить!
– Не бойся, мил человек… Я никому об этом не скажу! – взмолился старый купец. – Поведай же мне, была ли моя Лесана любовницей? Как на духу, сынок?
– Ну, если ты меня так просишь, батюшка, – грустно улыбнулся нежданный гость, – тогда я скажу тебе правду: да, она была любовницей моего хозяина!
– Ты так говоришь, зная только о слухах?
– Это были не слухи, батюшка, – тихо сказал Потап Силыч. – Мои слова – правда! Сам купец Лепко застукал моего Нечая Васильковича с твоей Лесаной! Всё было так хорошо видно! Слуги Лепко Ильича разняли их нагих! Был такой великий позор!
– Даже застукал их! – вскричал Порядко Брешкович и глянул на жену. – Вот оно твоё вскормление! Вырастили бесстыжую ****ь! За это мало спустить шкуру!
– Да, батюшка, там не только та неладная любовь! – пробормотал брянский приказчик. – Купец Лепко давно знал об изменах Лесаны!
– А что же ещё? – вопросил купец, дрожа от волнения. – Говори, говори же, сынок!
– Да простит меня Господь, – тихо сказал Потап Силыч и перекрестился, – и ты,  славный купец! Не хотелось бы говорить это тебе! Это такое страшное дело…
– Говори, прошу тебя, говори, сынок! – простонал старый купец.
– Ну, что теперь поделать? – вздохнул брянский приказчик. – Этот купец Лепко узнал такое, батюшка, что я боюсь тебе сказать! Однако ладно… Я говорил тебе о смерти княжеской жёнки, ключницы Арины, настоящей раскрасавицы… Так вот… Её отравила твоя Лесана! Подсыпала ей ядовитого зелья!
– О, Господи! – перекрестился старый купец. – Неужели это правда?
– Увы, батюшка! Лесана сама во всём призналась княгине! И это случайно услышал купеческий знахарь. А там эта весть дошла и до купца Лепко!
– Убийство! – застонал несчастный старик. – Ах, уж и злодейка моя треклятая дочь! А как же князь? Почему же он тогда не произвёл сыск и не назначил казнь?
– Князь ничего не знает, батюшка, по сей день об этом злодействе! – сказал приказчик, опрокинув ещё одну кружку хмельной браги. – Лесане уже давно нужно было уезжать! Её ждала лютая смерть! Вот и купец Лепко хотел с ней расправиться… Поэтому он и запер её в холодном подвале! Она бы скоро умерла без пищи и воды… Но когда Нечай Василькович об этом узнал, он сразу же поспешил выручать её!
– Ну, а разве купец Лепко не проведает о его поступке? – спросил, волнуясь, Порядко Брешкович. – Ведь тогда не поздоровится твоему хозяину!
– Думаю, что уже проведал! – махнул рукой Потап Силаевич. – Придётся тогда нашему Нечаю платить ему большую виру! А если Нечай не договорится миром с тем купцом Лепко, тогда дело совсем плохо: князь обо всём узнает! Но, думаю, Василёк Мордатыч поможет своему сыну!
– Ну, что ж, мой славный гость, – промолвил вполголоса старый купец и повернулся к супруге. – Поди, матушка, принеси мою старую калиту!
Купчиха быстро вернулась, держа в руках толстый кожаный кошель.
– На-ка вот тебе, Потап Силыч, – купец достал из кошеля целую пачку кожаных треуголок. – Тут морток…так…с полста. Сходи в весёлый дом… Погуляешь там всласть!
– Господи, сохрани! – перекрестилась старая купчиха.
– Благодарю, батюшка! – улыбнулся брянский приказчик. – Но мне не до весёлого дома… Пора возвращаться домой!
– Уж ладно! Отдохни с дороги денёк или два… А тогда и поедешь с каким-нибудь купеческим караваном. Одному не добраться через дикий лес!
– Ещё раз благодарю, батюшка, – приказчик Потап встал со скамьи и низко поклонился.
– Ну, хоть наша Лесана и преступница, – молвил купец Порядко, когда они остались вдвоём с супругой, – однако же её жестоко наказали! За это надо отомстить! Подожди-ка, матушка, – покачал он головой, – есть один замысел... Я ещё раньше думал, откуда татары так быстро узнали о смерти нашего князя? Ясно, что в городе вражеский соглядатай! Что ты об этом думаешь, матушка? – Купчиха промолчала. – Теперь я понял, кто этот татарский лазутчик! – Порядко Брешкович зло усмехнулся. – Это, матушка, наш сват, Илья Всемилич, связался с татарами!


Г   Л   А   В   А   12

М У Д Р О С Т Ь   М Э Н Г У - Т И М У Р А

Осенью 1279 года золотоордынский хан Мэнгу-Тимур принимал в своём дворце греческих послов. В огромном помещении, вмещавшем до полутысячи человек, собрались все видные ханские эмиры. Более полусотни приближённых ордынского хана сидели на корточках перед троном своего повелителя прямо на полу, устланном тяжёлыми персидскими коврами. Многочисленные толстые восковые свечи освещали внутреннее пространство  ханской приёмной. Одни свечи в массивных серебряных подсвечниках висели по стенам, другие – были подвешены к потолку в таком количестве, что в ханской приёмной было светло, как днем. Обтянутые плотными шёлковыми тканями жёлтого цвета, стены отражали свет, и, казалось, по всему дворцу струится, как огненный ручей, поток искрящегося расплавленного золота.
Хан Мэнгу-Тимур сидел на золочёном троне, украшенном жемчугом и драгоценными камнями. Обе его ноги покоились на подушках: беспокоили боли в суставах. Рядом с ним в небольшом, тоже золочёном кресле сидела старшая жена Олджай-хатун, а за ней – на длинной, обитой красным шёлком скамье – остальные, менее значительные супруги: Султан-хатун, Кутуй-хатун, Тутаюн-хатун, Хутлу-хатун, Джиджек-хатун. По левую руку от Мэнгу-Тимура на небольшом возвышении стояли его тайный советник – Болху-Тучигэн со своим сыном Улагчи – и брат ордынского хана – Туда-Мэнгу – носивший титул оглана.
В последние годы своего правления Мэнгу-Тимур во всём подражал своему предшественнику – мудрому хану Берке. Он даже одевался, принимая иноземных посланников, также, как и тот – в жёлтый шёлковый кафтан, опоясанный кушаком, сверкавшим от драгоценных камней – и носил на голове войлочный колпак. На ханском кушаке не было оружия, а лишь висели чёрные, витые, обитые золотом рога – символ высшей власти. Сапоги, плотно обтягивавшие толстые ноги хана, были сшиты из мягкого красного бархата и ярко блестели от падавшего со всех сторон света.
Мэнгу-Тимур ещё не был стар, однако, от постоянного сидения или лежания, его большое жёлтое, с редкой бородкой лицо выглядело усталым. Уши, с зачёсанными за них волосами, торчали из-под колпака, усиливая болезненный вид хозяина обширного дворца.
Греческие послы – их было шесть человек – стояли прямо напротив ханского трона и ждали. Седьмым в их свите был сарайский епископ Феогност, который посылался ордынским ханом и русским митрополитом Кириллом в Константинополь и вот теперь вернулся вместе с греческими послами.
– Ну, а теперь послушаем этих посланцев! – громко сказал Мэнгу-Тимур.
Болху-Тучигэн поднял руку и подал знак епископу Феогносту начинать церемонию.
– Вручайте же свои грамоты! – сказал по-гречески сарайский епископ.
– О, всемогущий повелитель бескрайних степей и непобедимый полководец! – сказал, низко поклонившись, одетый в богатый бархатный, красного цвета кафтан старший греческий посланник, высокий кареглазый старик с длинной седой бородой. – Прими же от нас дары и послание нашего великого императора Михаила!
Владыка Феогност перевёл его слова на татарский язык.
– Подавайте же  свою грамоту! – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Успеем осмотреть все подарки! – Он сделал знак рукой Болху-Тучигэну. Тот подошёл и взял из рук византийского посла грамоту.
– Идите же теперь, послы моего друга Мыхаыла, – распорядился Мэнгу-Тимур, – туда, за спины моих эмиров!
Феогност перевёл его слова на греческий.
Посланники перешли с левой стороны на правую и встали позади сидевших на коврах эмиров.
– Ну, читай теперь нам эту грамоту, – сказал ордынский хан, кивнув головой епископу Феогносту.
Болху-Тучигэн, развязав красную шёлковую ленточку, протянул русскому священнику свёрнутый в трубку пергамент. Епископ Феогност бережно взял в руки грамоту, развернул её и начал быстро читать по-татарски. Во дворце стояла полная тишина.
В своём послании ордынскому хану византийский царь благодарил его за оказанную помощь в войне с болгарами, а также перечислял богатые царские подарки.
Император Михаил не забыл даже ханских жен, для каждой из которых был прислан особый подарок. В царской грамоте перечислялись ханские братья, видные военачальники и сановники, которых также одарил щедрый византийский правитель. Даже о матери Мэнгу-Тимура – Кучу-хатун – позаботился царь Михаил: помимо большого мешка с драгоценными одеждами, ей предназначался массивный золотой браслет, отлитый в форме змеи с изумрудными глазами.
Всего греками было отправлено пятнадцать тюков с одеждой, оружием, украшенным золотом и драгоценными камнями, шлемами, латами и различными редкостями.
Выслушав русского священника, ордынский хан остался доволен.
– Хороши подарки от этих хитроумных грэкэ, – сказал он весело. – Ты видишь, Болху,  какое почтение проявил к нам этот царь?
– Всё это, государь, – громко молвил Болху-Тучигэн, – добыто славой твоего темника Ногая! Я тебе говорил, что Ногай приносит огромную пользу!
– Не Ногай это делает, а его славные воины! – пробормотал Туда-Мэнгу. – А Ногай не достоин этих лестных слов! Он там, в степи, возомнил себя государем!
– Такие слова сейчас совсем неуместны, братец! – возразил Мэнгу-Тимур и покачал укоризненно головой. – Не надо тебе ссориться с Ногаем! Если он хорошо воевал и покорил булгэрэ… Да обезглавил их свинопаса! За это надо только хвалить. А ссоры…да ещё здесь, во время приёма послов грэкэ, есть большая ошибка! Помолчи, Туда-оглан, а если хочешь что-нибудь сказать, говори только мне, чтобы мои люди не слышали несдержанные и непотребные слова! Скажи, Болху, этим грэкэ, чтобы они шли в пиршественный дворец: там будет пир! А ты, Олджай-хатун, отведи-ка туда этих послов. Пусть же видят, какая им оказана высокая честь! А подарки…посчитайте и проверьте, чтобы всё было по царской грамоте. А потом пусть занесут ко мне все лучшие вещицы!
– Иди, сынок, – сказал Болху-Тучигэн Угэчи, – исполни государеву волю. И разложи товары в ханской сокровищнице, между драгоценностями и одеждой! Мы тогда определим, сколько можно выручить серебра за эти вещи…
– А вы, мои славные эмиры, идите тоже на пир с этими грэкэ! – громко сказал Мэнгу-Тимур. – Разделите богатую трапезу с чужеземными гостями!
Эмиры быстро подскочили и, кланяясь, стали пятится к выходу.
– Ты не сдержан на язык! – сердито сказал ордынский хан своему брату, когда все посторонние удалились. – Неужели ты не понимаешь, мой царственный брат, как опасно сейчас обижать темника Ногая?
– На то он и темник, брат, – ответил с грустной улыбкой Туда-Мэнгу, – чтобы слушать не только лесть, но и порицания! Кто он такой? И не государь, и не ордынский повелитель!
– Вот послушай, мой верный Болху, – покачал головой Мэнгу-Тимур, – какой строптивец мой царственный братец! Он совсем не понимает, как нужен нашему ханству отважный Ногай!
– Государь не напрасно тратит на тебя свои драгоценные слова! – сказал, глядя на ханского брата, Болху-Тучигэн. – Этот Ногай, как всем известно, тоже царской крови и постарше тебя годами! О нём можно говорить только при государе и особых приближённых! А если кто передаст непотребные слова Ногаю? Возникнет обида! Нам, в Орде, это совсем не надо! Наше ханство стоит только на согласии! А ссориться – значит, принести государству вред!
– Тогда я согласен с твоими словами, государь, – склонил голову царевич, – однако же я предвижу немало бед от этого своевольного Ногая!
– Что же ты такое узнал, если предвещаешь беды? – удивился ордынский хан. – Все говорили о нём только лестное, а ты один – хулу?
– А почему этот Ногай не прислал сюда того Лахаса, полководца булгарэ? – нахмурился Туда-Мэнгу. – Свинопаса, как тут все говорят? Почему он казнил этого злодея в своём кочевье? Разве он теперь высший судья? Это только ты, брат, как наш ордынский хан, должен вершить справедливый суд!
– Но ведь ещё в прошлом году Ногай казнил другого воеводу булгарэ? – возразил Мэнгу-Тимур. – Но ты тогда не возмущался! А теперь поднял шум из-за какого-то презренного Лахаса!
– Тогда булгарэ погубили лучших Ногаевых воинов, – покачал головой Туда-Мэнгу. – От их рук погиб даже Цэнгэл, старый и славный воин, известный по многим былым сражениям! Вот почему тогда его гнев был оправдан!
– Ну, если был оправдан тогда, то пусть будет оправдан и сейчас! – усмехнулся ордынский хан. – На то она и война, чтобы не только громить врагов, но и вершить безжалостный суд над побеждёнными! Ведь давно известно: победителя не судят! А если побеждён: терпи любое насилие!
– Всё ты прощаешь, государь, – грустно сказал Туда-Мэнгу. – Вот теперь многие коназы урусы перебегают к Ногаю! Сначала он подчинил себе коназа Лэвэ, сидящего в Хулмэ или как там его…
– Холмэ, – подсказал Болху-Тучигэн.
–  Холмэ, – кивнул головой царевич. – А потом Уладымэр отвёз дань Ногаю, а не тебе, государь! А там, видно, и тот  Ромэнэ перестанет присылать сюда «выход»!
– Этого не будет! – возразил Мэнгу-Тимур. – Ногай не настолько глуп! Зачем вменять ему в вину свои догадки? Что ты об этом думаешь, мой верный Болху?
– Тот Ромэнэ, государь, – ответил ханский советник, – ходит к Ногаю только воевать! И если говорить о его дани, то можно заключить, что он присылает всё сполна и верен тебе, государь! Он исправно платит не только за тот удел Брэнэ, но и за весь улус Черныгы…
– Однако же этот коназ Ромэнэ не живет в Черныгы? – нахмурился Туда-Мэнгу. – Он так и сидит в своём лесном городе и не признаёт объявленной тобой столицы – Черныгы!
– Это не я объявил столицей того улуса Черныгы, – возразил Мэнгу-Тимур. – Это сделали давным-давно сами урусы… Мы совсем не думали, почему тот Ромэнэ засел в своём лесном Брэнэ. Что ты на это скажешь, мой верный Болху?
– Тому, государь, – улыбнулся Болху-Тучигэн, – есть одна причина, из-за которой тот коназ не сел в Черныгы. Просто, на деле, нет такого города – Черныгы! А прежний стольный город Черныгы был до основания разрушен самим Мэнгу, будущим великим ханом, который был полководцем при славном государе Бату! От того города остались только пепел и камни! Где же тогда жить?
– Разве там не проживают попы урусы? – не унимался царевич. – Мои люди ходили до Черныгы и видели их церкви со многими попами. Правда, там вместо городской стены стоит высокий забор… Конечно, если бы коназ Ромэнэ там проживал, он не осмелился бы поднять против тебя, государь, мятеж! Мы бы без труда сломали забор и покарали непокорного коназа. Если нет стены, то нет и осады!
– Я говорил об этом с тем купцом, – сказал Болху-Тучигэн, – который возит сюда дань от земель Черныгы и спросил, почему коназ Ромэнэ не переезжает в Черныгы? Не замышляет ли Ромэнэ какую смуту? Однако Лэпкэ Илич, так его зовут,  пояснил, что Ромэнэ – преданный государю человек – не хочет переезжать в Черныгы из-за Лэтвэ! Известно, что этот Ромэнэ уже давно воюет с Лэтвэ! Было и так, что он побеждал самого их великого коназа! Ещё тогда, при славном государе Берке! Вот почему этот Ромэнэ не захотел осесть в Чэрныгы! Разве можно от них отбиться, если в городе нет стены? Но не только из-за вражеской опасности он не приехал в город! Позорно коназу жить среди развалин! Кто тогда будет уважать его?
– Да, это так, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Зачем нам надо позорить этого славного коназа? Он вовремя и сполна присылает нам «выход»… И на войну, пусть с Ногаем, но часто ходит! Вы, как я вижу, забыли, что этот Ромэнэ помог нам взять злокозненный город Дедяков? Я знаю, что Ромэнэ всегда готов по моему приказу идти на любую войну!
– Но лучше бы, государь, он ходил на войну только по твоему приказу! – прищурился Туда-Мэнгу. – Тогда и прочие коназы урусы слушали бы только тебя. А теперь вот и коназ Кара-Фэдэрэ, как ты его прозвал, государь, ходит в походы с войском Ногая…
– Этот Фэдэрэ поехал к Ногаю по моему приказу, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – В прошлом году я посылал на тех булгарэ его и другого коназа, Мыхаыла, сына покойного Гэлэба, которого любил Берке-хан. Что касается этого Ромэнэ из Брэнэ. Я больше не хочу говорить о том разваленном Черныгы! Пусть тогда называют этого коназа – Брэнэ! Так же и Кара-Фэдэрэ, по-урусски Чернэ, коназа из Ярэславэ… Я правильно назвал его город, Болху?
– Да, государь, – поддакнул ханский советник, – однако он уже стал и коназом…Смулэнэ…
– А почему? – удивился Мэнгу-Тимур.
– Намедни скончался коназ Смулэнэ Мыхаыл. Я как раз хотел тебе об этом сообщить. А тот Фэдэрэ – брат покойного и его наследник!
– Ну, если так, – усмехнулся Мэнгу-Тимур, – тогда пусть заново выкупает ярлык на этот улус! Вот уже за небольшой срок в Смулэнэ сменились двое коназов… А это – неплохой доход нашей казне!
– А надо ли, государь, давать ярлык этому Фэдэрэ? – нахмурился Туда-Мэнгу. – Разве нет другого коназа? Стоит только предложить… Это же Ногаев человек! А если подружится с тем Ромэнэ, тогда мы узнаем, что такое настоящая беда!
– Я тебе не всё сказал, братец, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Я не зря послал этого Фэдэрэ к Ногаю! Ещё когда мы взяли тот злосчастный Дедяков, этот Фэдэрэ сильно озлобился на коназа Ромэнэ и очень ему позавидовал. Он даже пытался очернить этого Ромэнэ. А я пожурил Фэдэрэ! И дал ему явственно понять, что победа над ясами досталась не трудами того Фэдэрэ, но только доблестью одного Ромэнэ! И теперь они стали врагами. А потом они ещё раз поссорились уже у Ногая! Ногай, также как и я, начал расхваливать того Ромэнэ, а Фэдэрэ – принижать. Об этом узнали мои люди, пребывающие у Ногая, и  сообщили мне… Теперь у тех коназов – серьёзная ссора! А потом Фэдэрэ уехал домой и женил на своей дочери коназа Мыхаыла, сына Гэлэба. А этот Мыхаыл, как его батюшка Гэлэб и покойный дядька Борэсэ, близкие родственники Ромэнэ! Коназы Гэлэб и Борэсэ уже умерли, а Мыхаыл породнился с Фэдэрэ! А это значит, что у Ромэнэ прибавилось врагов по соседству!
– Ну, если так, государь, – улыбнулся Туда-Мэнгу, – то я могу тебе только сказать слова одобрения и похвалы! Ты не меньше мудр, чем покойный хан Берке! Как хитро придумано! Пусть тогда владеет Фэдэрэ тем богатым Смулэнэ. Давай ему ярлык без всякого сомнения! Если он враг того опасного коназа Ромэнэ, пусть тогда между собой ссорятся! Нам от этого только спокойней: коназам урусам будет не до смуты!


Г   Л   А   В   А   13

П О Л Ь С К И Й   П О Х О Д

– Ну, Ромэнэ, готовься к новому походу, – сказал, улыбаясь, татарский полководец Ногай, сидя в своём удобном плетёном кресле в окружении жён и эмиров. – Пойдёшь на подмогу моим людям.
– А ты сам куда отправишься, государь? – спросил князь Роман, сидевший на дубовой скамье напротив Ногая.
– Пока не знаю, но идти туда не хочется, – буркнул знатный татарин. – Безрадостно ходить в эти бедные земли… Я послал туда два тумена… Да, небольше… Однако ты не спрашиваешь, куда я тебя посылаю! Неужели знаешь свой путь?
– Знаю, государь, – грустно улыбнулся Роман Брянский. – Мне сказали об этом твои люди… Надо идти на ляхов. Да на помощь князю Льву, который приходил к тебе весной. Всё неймётся неугомонному Льву, ему бы только вести бессмысленные войны… Неужели ему не хватает своей земли?
– Этот Лэвэ говорил, – усмехнулся Ногай, – что ему нелегко выплачивать мне установленный «выход». Его земля-де совсем оскудела… Вот он и захотел добыть серебра в боевом походе. Тогда сможет собрать всю дань сполна. А если захватит какой-нибудь город ляхэ, тогда «выход» будет побольше!
– А какой город выпрашивал у тебя князь Лев, государь? – спросил с недоумением Роман Михайлович.
– Название у этого города такое…, – пробормотал неуверенно Ногай. – Да вот забыл… Так, Крэву или… Ну-ка, мои верные эмиры, кто помнит его название? – обратился он к стоявшим рядом с ним вельможам.
Те хранили молчание.
– Кравоу! – крикнула первая жена Ногая Чапай, стоявшая по правую руку от него. - Так говорил тот коназ Лэвэ! Я хорошо помню его слова!
– Ты у меня очень умная жёнка, Чапай! – весело сказал Ногай. – Даже все мои эмиры стоят, как жерди, в молчании! Повезло мне с супругой! Хороша на ложе, покладиста и в деле очень умна!
Довольная гречанка осветилась улыбкой. – Хорошо, что ты это заметил, – сказала она весёлым голосом. – Пока такое говорил только один  коназ Фэдэрэ из Ярэславэ…
– Этот Фэдэрэ – большой славослов! – покачал головой Ногай. – А теперь он заполучил и большой город, называемый Смулэнэ! Что-то он не приходил к нам в этот год?
– А может ему не разрешил царь Мэнгу-Тимур? – поднял голову Роман Михайлович и пристально посмотрел на татарского военачальника. – Я слышал о каких-то там спорах…
– Мэнгу-Тимур разрешил ему ездить сюда! – сказал Ногай. – Я самолично замолвил слово за этого Фэдэрэ. Там, в Сарае, в самом деле, был большой спор этого Фэдэрэ с молодым коназом Алэсандэ, сыном покойного коназа Гэлэба, за Смулэнэ! Я, конечно, поддержал Фэдэрэ! И Мэнгу-Тимур не захотел со мной ссориться…
–  Князь Александр Глебыч – кроткий и добрый! – возразил Роман Брянский. – Однако же Фёдор Ростиславич – его родной дядя. Он и постарше. Поэтому, я считаю, что государь Мэнгу справедливо принял сторону старшего…
– Коназ Фэдэрэ из Смулэнэ ещё не стар, – вмешалась в разговор Чапай. – Он молодо выглядит, умён и рассудителен… Я могу только похвалить его. Я обещала этому Кара-Фэдэрэ, как его прозвали в Сарае, что отдам ему в жёны нашу дочь Кончэ, когда она дорастёт до зрелых лет!
– Вот как вошёл князь Фёдор в доверие этой властной царицы, благодаря своей лести! – подумал про себя Роман Брянский. – Благо, что ещё очень молода дочь Ногая! А если  породнятся, мне не избежать беды!
– Вот так до тебя добрался этот хитроумный льстец Фэдэрэ! – сказал Ногай, нахмурившись и как бы подтверждая мысли брянского князя. – Разве он – подходящий жених для моей девочки? Зачем тебе такой старый зять? Лучше бы помолчала, пока разговаривают воины!
– Ладно, муженёк, – усмехнулась Чапай. – Я помолчу, но после этого не проси моей горячей любви! Я тебе нужна только как подстилка! Тогда слушай своих бестолковых эмиров и этого грубияна Ромэнэ!
– Ладно, Чапай, смирись с известными порядками, – сказал, виновато улыбаясь, Ногай. – Не я придумал такие порядки, по которым жёнка не должна много говорить. Это позволительно только мужам! Ты и без того наша повелительница! Без тебя – ни шагу!
– То-то же, муженёк, – усмехнулась Чапай. – Ратные мужи ценны на полях сражений, а супруга нужна везде!
– Ну, ладно, Ромэнэ, – буркнул Ногай, положив конец общему совету своей знати, – тогда собирайся завтра утром на тех ляхэ. Поможешь и тому коназу Лэвэ…
– Я всё понял, государь, – сказал князь Роман, вставая, – однако же скажи мне, если тебе нетрудно, пошёл ли князь Владимир Волынский с тем Львом и твоими людьми?
– Уладымэрэ? – вопросил Ногай и почесал затылок. – Вроде бы мне говорил о нём тот коназ Лэвэ. Да, я тоже послал того Уладымэрэ на ляхэ! Да, именно так!
…Вернувшись в свой шатёр, князь Роман сразу же послал слугу за воеводой Добром. Тот не заставил себя долго ждать и вскоре предстал перед своим князем.
– Готовься на войну, Добр Ефимыч, – сказал ему князь Роман и показал рукой на скамью.
– Мы всегда готовы к этому, великий князь, – ответил воевода, усевшись напротив князя, – однако куда же теперь?
– Да на ляхов, Добрушка, – тихо сказал Роман Михайлович, – по злой воле того Льва Данилыча!
– Чего ему теперь от поляков понадобилось? – удивился Добр Ефимович. – Мы сроду  не воевали с ними!
Князь Роман высказал свою догадку. Он знал, что ещё в прошлом, 1279 году, в Кракове скончался король Болеслав. Об этом сообщили приехавшие в Брянск иноземные купцы. Они также рассказали, что в Кракове ныне воссел на трон двоюродный племянник покойного короля – Лешко Чёрный –  которого признала и польская знать.
– Этот Лешко – мой кровный родственник, – пояснил князь Роман. – Он – сын Казимира, двоюродного брата моего покойного батюшки! Мне бы не хотелось с ним воевать! Ох, уж этот злокозненный и безумный Лев! Мало того, что он породил такую жестокую вражду с Литвой, так теперь захотел поссориться и с ляхами! Я думаю, что Лев захотел стать ляшским королём! Ему не хватает только ляшского Кракова!
– А мы тогда не будем вести жестокую войну с поляками, – улыбнулся брянский воевода. – Ты же говорил, что Ногай посылает тебя только на помощь… Вот мы эту помощь и подадим… А в жестокое сражение не полезем!
– Это хороший совет, Добрушка, – улыбнулся Роман Михайлович. – Тогда не будем спешить. Поедем потихоньку и посмотрим, как там дела у Льва и татар! Если война увенчается победой, тогда придём и похвалим их, а если случится поражение, во что я больше верю, и мой ляшский родственник опозорит их, прикроем отступление разбитых войск…
– Очень хорошо, великий князь, – весело промолвил Добр Ефимович. – Мы сумеем создать видимость боевого усердия. Никто и не догадается! Дело верное!
– Ну, тогда иди, мой славный воевода, – махнул рукой брянский князь, – и готовь нашу тысячу к утреннему выходу!
…Вечером князь Роман отправился в шатёр Ногаевой любимицы – первой жены Чапай. За пазухой он держал ценный подарок – жемчужное ожерелье.
Чапай сидела в своей юрте в окружении молодых красавиц – многочисленных наложниц Ногая и жён его эмиров. Услышав от верного раба, что к ней просится брянский князь, она удивлённо подняла брови и воскликнула: – Пусть войдёт! Вот уж чудо! Посмотрим, как этот грубиян будет со мной говорить! И зачем он пришёл сюда?
– Салям галяйкюм, государыня! – сказал Роман Михайлович, входя в просторную, обитую зелёным атласом юрту. – Как у тебя красиво и какие здесь прелестные жёнки! Они, как звёзды, сияющие небесными красотами! Неужели тут у вас, государыня, небесный рай?
– Вагаляйкюм ассалям, Ромэнэ, – буркнула, отвечая на княжеский поклон, стройная, большеглазая Чапай.
– Что в ней нашел такого Ногай? – подумал про себя Роман Михайлович. – Худющая и не такая уж красивая…
– Зачем пожаловал? – вопросила властная женщина. – Недоволен моими словами, сказанными у государя?
– Недоволен, государыня, – улыбнулся русский князь. – Однако это – твоя воля говорить всё, что считаешь нужным, особенно, правду. Меня только беспокоит твоё высказывание о моей грубости… Разве я чем-нибудь обидел тебя, государыня?
– Меня ты не обижал, – сердито ответила Чапай, – но зато был груб со многими знатными людьми!
– С какими же людьми, государыня? – удивился князь Роман. – Я с большим почтением отношусь к государю и его эмирам. А тебя, государыня, я не только уважаю, но считаю самой красивой и мудрой жёнкой на всём белом свете! Я боюсь даже глядеть на тебя, государыня: ты ослепляешь своей красотой, как солнце!
– Твои слова правдивы, славный коназ, – улыбнулась Чапай. – Тогда почему ты раньше ко мне не приходил?
– Я боюсь ослепления, – тихо сказал князь Роман, – и жара в груди: настолько ты хороша, государыня!
– Ну, тогда твои поступки оправданы, коназ Ромэнэ! – весело сказала Чапай. – Если ты боишься такого ослепления, то имеешь право сюда не ходить! Однако не стоит быть и таким высокомерным!
– Прими же, государыня, этот мой сердечный подарок! – сказал Роман Михайлович, доставая из-за пазухи богатое ожерелье. Крупные жемчужины, висевшие на толстой золотой нити, обрамлённые мелкими алмазами, казалось, светились каким-то особым, фосфорическим блеском.
– Какая красота! – вскрикнула Чапай, протягивая руку и хватая драгоценный подарок. – Настоящие жемчуга! Ну, и угодил ты мне, Ромэнэ Брэнэ! И ты не груб, как мне говорил тот Фэдэрэ, но ласков и умён! Благодарю тебя, славный коназ!
– У такой красавицы должны быть не только жемчуга, но и звёзды с Божьего неба. Но мне не добраться до этих звёзд, государыня! Однако здесь на земле я не вижу ничего такого, чтобы могло достойно порадовать тебя!
– Ты и так меня порадовал, Ромэнэ, без небесных звезд! – засмеялась довольная Чапай. – Так угодил мне! – Она подняла перед собой ожерелье, показывая его толпившимся рядом с ней женщинам.
– Ох! Ах! – кряхтели они и прицокивали от восхищения языками.
– Ну, а чем бы мне тебя отдарить? – вопросила, прервав вздохи молодых женщин, Чапай. – Чего бы ты хотел, Ромэнэ?
– Только твоей доброты ко мне, государыня, – сказал, наклонив голову, князь Роман. – Вот если ты будешь ко мне ласкова и посмотришь на меня с добротой своими прелестными очами… Тогда я буду самым счастливым из смертных!
– Ну, если тебе нужно моё доброе слово и дружеское расположение, – улыбнулась Чапай, – тогда ты это полностью заслужил! Не сомневайся в моей дружбе: если будет надо, я всегда скажу нужное слово в твою защиту от коварных врагов!
– Благодарю тебе, государыня! – склонился в низком поклоне князь Роман. – Теперь, уходя в далёкий путь на войну, я буду вспоминать твои прекрасные очи и добрые слова!
– Видели, мои красные девицы, – сказала Чапай, когда Роман Брянский удалился, – какой, оказывается, ласковый этот коназ Ромэнэ! Я больше не буду слушать этого Кара-Фэдэрэ! Оно, конечно, Фэдэрэ – человек военный. Он не наделён таким тонким чутьём, каким обладаем мы, жёнки. Вот если бы этот Фэдэрэ смог постичь, какой на самом деле коназ Ромэнэ? Тогда бы не завидовал ему, но дружил с ним!
Наутро большой конный полк брянцев выехал на север. Дорогой брянские воины узнавали о направлении движения татарской конницы по истоптанной конскими копытами степи. Несмотря на то, что два татарских тумена отъехали ещё дней за десять до похода брянцев, на всём их пути оставалась лишь голая, рыхлая земля, местами усыпанная конским навозом. О ночёвках татар узнавали по оставленным в степи многочисленным кострищам.
Дойдя до русских городов Галичины, войско Романа Брянского не остановилось для отдыха, а продолжало свой путь. И без того, чтобы не спешить, князь Роман делал частые привалы, но только в безлюдной местности. Воины принимали пищу, чистили оружие, иногда ловили рыбу. Воспользовавшись отсутствием татар, они, дождавшись, когда солнце садилось, разбивали лагерь и, установив ночной дозор, укладывались спать.
– Это хорошо, что не надо идти на врагов ночью, – радовались они, – что так любят эти неугомонные татары… Не знают ни сна, ни отдыха…
Дальнейший путь брянского воинства был нелёгок. Вся западная галицкая земля была холмистой и даже местами гористой. Приходилось идти по берегам рек. Здесь тоже весь путь был истоптан, а трава уничтожена. С большим трудом удавалось находить травяные холмики на значительном отдалении от дороги. Лошади набрасывались на эту скудную траву с жадностью. Несмотря на наличие зерна, которое княжеские слуги везли на телегах, лошади так и косились по сторонам в поисках своей излюбленной жвачки. Поэтому, как только посланные по сторонам княжеские люди возвращались с известием, что отыскали места, поросшие зеленью, войско останавливалось, выпуская лошадей на прокорм.
Так, медленно передвигаясь, брянцы вышли, наконец, на пятые сутки, к реке Сан.
Отправленный вперёед разведывательный отряд вскоре вернулся и сообщил, что дальше встречаются только сожжённые деревни и сёла.
– Татары далеко ушли, великий князь, – сказал начальник разведки Арук, сын воеводы Добра. – На дорогах только один пепел. Не встретил ни одного человека!
– Следуйте тогда по этой дороге, – сказал князь Роман своему воеводе. – Тут рукой подать до Вислы. А там уже встретим всё войско: татар и  разнесчастного Льва!
 – А может перейдём Сан, великий князь? – спросил Добр Ефимович. – Мои люди говорят, что этот Сан впадает в Вислу. Недалеко отсюда. Тогда река станет шире. А если там ляшское войско? Будет непросто перейти широкую реку при отступлении!
– На той стороне и густая трава, – поддержал отца дружинник Арук. – Будет чем кормить наших коней.
– Хорошо, – согласился князь Роман, – переходите эту реку. Поищите надёжный брод.
…Перейдя реку Сан и оказавшись в Сандомирской котловине, брянцы разбили лагерь и устроили себе отдых, отпустив коней пастись на зелёном лугу.
Князь Роман устроился в своём большом просторном шатре на мягкой постели, сложенной из мешков, набитых сухой травой. Рядом с ним лежала молодая красивая литовка – очередной живой подарок Ногая. Князю не спалось. Его новая возлюбленная уже сладко сопела, а он всё думал и думал.
Только перед отъездом в далёкие ногайские степи князь Роман узнал об истинной причине смерти его ключницы Арины. Прошло уже много времени с тех пор как случилось это несчастье, однако история с отравлением всплыла лишь тогда, когда князь Роман судил купеческого сына Нечая Васильковича, обвинённого другим купцом – Лепко Ильичём  –  в похищении его жены Лесаны.
О бегстве супруги Лепко Ильича к отцу в Смоленск знали едва ли не все брянцы. Однако до князя это дело так и не доходило. Оказалось, что Лепко Ильич поначалу подозревал во всём только своего сына – купца Стойко. Последний в самом деле помогал Нечаю Васильковичу со своими людьми в спасении Лесаны, однако истинную причину отцовского гнева не знал. Он полагал, что отец избил и заключил в подвал свою супругу из-за какой-то пустяшной ссоры. Зная суровый характер своего отца, а также видя частые семейные ссоры, Стойко жалел свою мать и, когда Нечай Василькович со своими людьми пришёл к нему на подворье с просьбой помочь вызволить Лесану, он сразу же согласился. Когда же бегство состоялось, и разгневанный Лепко Ильич стал доискиваться до истины, купец Стойко признался, что сам всё устроил. Отец был просто взбешён поведением своего сына и едва не набросился на него с кулаками. Однако спокойный вид, уверенность в своей правоте, которые были достаточно зримы, и тридцатипятилетний возраст сына-здоровяка охладили его ярость. Дело на время затихло, но через полгода, а может и меньше, купец Лепко откуда-то проведал об участии в этом деле купца Нечая. Он и раньше не питал любви к сыну Василька Мордатовича, а когда узнал о его связи с Лесаной, и вовсе его возненавидел. А тут ещё бегство жены да с помощью её любовника! Это напоминало похищение…
Сначала Лепко Ильич отправился к отцу купца Нечая, но тот, ничего про случившееся не зная, только развёл руки, однако пообещал разобраться. В конце концов, старый купец Василёк Мордатович, допросив слуг, узнал кое-что и убедился, что визит Лепко Ильича был не случаен. Перепугавшись, он кинулся к своему соседу и попросил его решить дело миром. Прошло много времени, раны от жениной измены уже затянулись, и Лепко согласился принять от сына купца Василька выкупные деньги в сорок гривен. Однако главный виновник не признал договора своего отца с соседом и стал затягивать уплату. Сам Василько Мордатович был готов заплатить за сына, но Лепко упорно требовал явки с деньгами и повинной его сына Нечая. Последний же посчитал это для себя оскорбительным. И мало того, пьянствуя со своими дружками в весёлом доме, рассказывал всем, кому только хотелось слушать, ту историю с бегством Лесаны, нещадно позоря Лепко Ильича.
В конечном счёте, обиженный купец обратился с челобитной к самому князю, обвиняя Нечая Васильковича в прелюбодеянии и похищении его жены.
Зная и уважая купца Лепко, князь Роман немедленно дал делу ход и приказал арестовать подозреваемого. Схваченный княжескими слугами и брошенный в темницу Нечай не долго отпирался: как только палачи загнали ему под ногти железные гвозди, он, не выдержав боли, подробно рассказал всё. Берестяные свитки с показаниями злодея князь внимательно прочитал и понял, что Нечай действительно виновен во всех вменяемых ему преступлениях.
На открытом суде, состоявшемся в княжеской судной палате, виновник был приговорен к восьмидесяти серебряным гривнам штрафа в пользу князя, или, при неуплате, к десяти годам заключения в княжескую темницу.
Василёк Мордатович заявил на суде о готовности заплатить эти деньги за сына, однако Нечай Василькович неожиданно упал на колени и, обливаясь слезами, закричал: – Великий князь! Если ты признал меня своим праведным судом злодеем и бесстыжим озорником, тогда признай таким же злодеем этого купца Лепко Ильича, который едва не убил до смерти свою жену и содержал её в подвале на цепи!
– Это, в самом деле, жестоко,  – согласился князь Роман, – но не против закона о правах мужа. Известно, что та Лесана – законная супруга почтенному купцу. Значит, Лепко Ильич, мог поступать по своему усмотрению. Однако я не ждал такой жестокости от уважаемого мной купца… Разве не было другого наказания, чтобы избежать побоев и унижений слабой жёнки?
– Да вот, великий князь, – ответствовал Лепко Ильич, – я сделал это не только из-за прелюбодеяния…
И он рассказал князю всё случившееся, включая отравление княжеской ключницы Арины.
Выслушав внимательно купца, князь пришёл в страшный гнев, но, побагровев, сдержался и постановил: – Следует признать, что побои, учинённые почтенным купцом Лепко Ильичем, являются справедливой карой отравительнице, заслуживающей беспощадной смерти! Значит, нет необходимости обижать этого купца! А озорника Нечая надо немедленно вернуть в темницу! И моим людям нужно допросить его со всем пристрастием, чтобы точно узнать, не состоял ли этот Нечай в сговоре со злодейкой Лесаной? А если потребуется, отрезать ему детородную плоть, но если и этого будет мало…
– Батюшка, великий князь! – заорал Нечай Василькович, ползая на коленях у ног Романа Михайловича. – Не надо этой пытки с пристрастием! Говорю, как на духу: я ничего о том не знал, истинный крест! А за ту купеческую обиду, какую я теперь осознал, прошу прощения у тебя, великий князь, и у этого почтенного человека, Лепко Ильича! Прости меня, Лепко Ильич, прошу тебя от всего сердца!
– Накажи нас, батюшка князь, лучше примерной мздой, чем казнить моего сына, дурачка глумного! – плакал купец Василёк Мордатович, упав на колени. – Я и церкви отдам десятину, а надо – и побольше! Пощадите же моего дурачка!
– Не надо бы, великий князь, – пробормотал Лепко Ильич, – казнить этого бестолкового Нечая. Покарай его по мзде и достаточно!
– Ну, а как вы, мои верные слуги? – обратился к боярам Роман Михайлович. – Скажите своё мнение!
– Я вижу, великий князь, – сказал престарелый огнищанин Ермила, – что этот Нечай в самом деле повинен только в прелюбодеянии. И хотя он не знал об отравительстве, он должен расплачиваться серебром за то, что злодейка сбежала от справедливой кары с его помощью. Пусть выплатит хотя бы часть общих убытков! Это будет не меньше сорока гривен серебра!
– Я тоже думаю, что надо покрывать ущерб! – подвёл итог княжеский воевода Добр Ефимович. – И следует доставить из Смоленска ту озорницу. Её надо прилюдно сжечь, как ведьму!
– Я пошлю человека к смоленскому князю, – поморщился как от зубной боли князь Роман, – и потребую выдачи той злодейки!
– Ох, как бы не хотелось связываться с тем князем, – думал, лёжа в своём походном шатре, Роман Михайлович, вспоминая минувшее. – Ведь этот Фёдор так бесстыдно оговорил меня перед татарской царицей! Она сама об этом проговорилась! Однако я всё решу после этого похода…– И он задремал.
 Наутро брянское воинство, следуя берегом реки Сан, двинулось дальше. Подойдя в середине дня к Висле, князь Роман распорядился искать броды. К вечеру вся брянская конница переправилась на другой берег и стала лагерем невдалеке от польского города Сандомира.
– Смотри, великий князь, на этот город, – сказал вернувшийся из разведки дружинник Арук Добрович. – Вокруг него пылают костры, раскинуты татарские шатры и кибитки. До них теперь недалеко. Пойдём на соединение?
– Пока мы разобьём лагерь, – сказал спокойным голосом князь Роман воеводе. – Давай-ка, Добр, объяви об этом нашим воинам.
Наутро воины встали без обычного звукового оповещения: князь запретил наигрывать на рожке, чтобы татары и галицкие князья не узнали о его прибытии.
– Пусть пока сами сражаются! – сказал тогда Роман Михайлович. –  А мы посмотрим, нужно ли понапрасну тратить силы и губить своих людей!
Однако не успели брянские воины завершить свою трапезу, как к князю Роману прискакал разведчик.
– Там началась битва, великий князь, – сказал он, показывая рукой на далёкую тучу пыли. – Верстах в двух от этого Сандомира – жестокая сеча! То место называется Гошлин… Там собралась несметная сила!
– Тогда собирайтесь, – спокойно сказал князь Роман воеводе. – Пойдём к тому местечку. Но смотри, Добр Ефимыч: нечего моим людям напрасно погибать. Если татары будут побеждать, помощь не понадобится. А если их побьют, тогда пойдём и остановим ляхов!
– Но если русские князья и татары побегут, – сказал воевода, – надо оставить им проход, здесь, возле реки. А если они одолеют поляков, и мы это увидим, тогда все вместе бросимся на врагов. Пусть же Арук с людьми пойдут туда, чтобы сообщить нам о ходе сражения.
Неожиданно раздался топот копыт, послышался шум и людские крики.
– Сомкнитесь же, конники, в тесные ряды! – крикнул Добр Ефимович.
Брянские воины выстроились в четыре ряда, держа наперевес копья.
– Освободите берег реки! – громко приказал князь. – Мы увидим, что за воины сюда так резво скачут! Идите вперёд, не нарушая рядов!
Воины медленно пошли вперёд, сохраняя строй. Князь с воеводой возглавляли шествие. Вдруг из-за поворота реки навстречу к ним выскочили всадники. Увидев брянцев, они сначала остановились, но затем ещё быстрей поскакали вперёд. Во главе большой группы отступавших скакал рослый воин в красной шапке, подбитой куньим мехом.
– Смотри же, славный господин  – сказал воевода Добр, вытянув вперёд руку с мечом,  – сюда скачет русский князь?
Всадники быстро приближались. Вот они уже выросли и стали отчётливо видны, несмотря на густую пыль.
– Это же Лев, холмский князь! – воскликнул в изумлении Роман Михайлович. – И он так резво несётся, как-будто его преследуют татары!
Это в самом деле был Лев Даниилович Галицкий. Увидев брянское воинство и узнав князя Романа, он устремился прямо к нему.
– Здравствуй, брат! – крикнул он, приблизившись к остановившейся брянской коннице. –  Выручай: ляхи нещадно нас разбили!
– Иди же к броду, брат! – бросил ему, не отвечая на приветствие, князь Роман. – Переходите Вислу! А мы поскачем выручать твоих людей! Вперёд, молодцы!
И брянская конница, сорвавшись с места, ринулась вперёд, оставляя между собой и рекой свободное пространство. По берегу же реки в обратном направлении мчались разбитые в битве и русские, и немногочисленные татары. За ними в облаке густой пыли быстро следовало большое польское войско.
– Слава! – закричал князь Роман, подняв вверх свой огромный меч.
– Слава Брянску! – дружно откликнулись брянские воины и стремительно понеслись на вражескую конницу.
Поляки не ожидали этой атаки. Они ничего не знали о стоявшем неподалёку брянском войске. Видя нового, неожиданного врага и подозревая засаду, они остановились, а затем над Вислой пропел громким, чистым звуком, боевой рожок.
– Они отступают, княже! – закричал воевода Добр. – Тогда давай-ка порубим их в спины!
Польское войско, услышав сигнал отступления, резко развернулось, и так же быстро помчалось назад, как только что наступало.
– Пусть уходят! – громко сказал князь Роман, показывая рукой, что следует прекратить преследование. – Если они разгромили два татарских тумена, то мы там просто погибнем! А это ни к чему!
– Батюшка! – раздался вдруг звонкий крик, и к князю Роману подскакал во весь опор потный и покрытый пылью зять – Владимир Волынский. – Если бы не ты, не сносить бы мне головушки! Я тут прикрывал отступление нашего неудачливого Льва да спасал Мстислава. Он лежит, израненный, там в повозке! – князь Владимир показал рукой в сторону берега Вислы. – Здесь у Гошлина ляхи беспощадно разгромили нас! Одних татар перебили если не тьму! И моих людей с полтысячи! А сколько они взяли пленников!
– Так что теперь говорить, сынок? – сказал Роман Брянский, подъехав ближе и обняв зятя. – Значит, надо идти скорей к броду, куда умчался тот злосчастный Лев. Пока ляхи не образумились и не вернулись сюда! От такой силы не устоишь! Удивительно одно: куда исчезли татары? Их здесь было немного…
– Все татары разом перескочили Вислу, как только стало ясно, что мы потерпели поражение…
– Поворачивайте-ка, мои славные воины! – приказал князь Роман своей коннице. – Идём к броду. Война закончилась!               
 

Г   Л   А   В   А   14

Б Е Д А   С У З Д А Л Ь С К О Й   З Е М Л И

День 19 декабря 1281 года был страшен для несчастных жителей Переяславля Суздальского. Огромное пожарище охватило город. Толпы татар с дикими криками метались по узким улочкам старинного русского города, нещадно убивая всех, кто бы ни попадался им под руку. Даже женщин, которых охотнее всего полонили степные хищники, они истребляли с невероятной жестокостью.
Вот из одного только что загоревшегося дома выскочила молодая купеческая жена, держа в руках два кричавших от ужаса свёртка  –  своих годовалых младенцев.
Потный, грязный татарин с гиканьем подскочил к ней и пронзил жалобно закричавшую женщину своей остроконечной пикой. Сбросив на землю окровавленный труп, он со смехом развернул своего коня и начал топтать беспомощных младенцев конскими копытами.
Тут же, поблизости, группа татар по очереди насиловала соседку убитой купчихи – молодую жену погибшего на улицах города гончара. Женщина отчаянно кричала: прямо перед ней маячила чёрная куча из тел её убитых детей.
Князь Андрей Александрович Городецкий, приведший на суздальские земли татар, проезжал по пожарищу и со злой улыбкой посматривал по сторонам.
– Вот и получили своё эти переяславльские злодеи, – говорил он боярину Семёну Тонлиевичу, ехавшему рядом, – не пожелавшие признать во мне великого князя! Пусть узнают о моей жестокой мести!
– Твоя месть, великий князь, справедлива, – поддакнул верный боярин, – однако тебе не стоит глотать жар и копоть! Пусть татары вершат праведный суд… Они, как известно, сильны в этих делах!
В это время до князя и его боярина донеслись крики насилуемой женщины.
– Вот любопытно, – засмеялся князь и подскакал к толпе татарских воинов. – Что это вы, отважные воины, решили развлечься? – крикнул он. Татары расступились, и князь увидел жертву насилия. Женщина лежала на снегу, беспомощно раскинув ноги. На ней сидел здоровенный татарин и быстро покачивался. Несчастная уже не кричала, она отчаянно, по-волчьи, выла.
– Умелы ваши татарские воины с жёнками, – сказал, смеясь, Семён Тонлиевич.
– И как они справляются с ними в такой лютый холод? – князь Андрей с удивлением спросил стоявших рядом татар.
– Вот если долго не будешь без жёнок, коназ урус, – ответил ближайший татарин громким гортанным криком, перекрикивая вопли насилуемой, – так  даже в холод на любую полезешь!
В это мгновение насильник, сделав своё дело, оторвался от несчастной жертвы и быстро встал на ноги.
– Якши, якши, коназ урус! – сказал он, натягивая штаны.
Князь с улыбкой посмотрел на нагую женщину: несчастная лежала, тяжело дыша, выпучив глаза и высунув язык, с ужасом глядя вверх.
– Как тебе, красная девица, по душе ли татарские мужи? – весело вопросил князь Андрей. Измученная женщина что-то выкрикнула, но князь не понял.
– Что она там говорит? – обратился он к боярину.
– Да вот, эта забавная жёнка благодарит татар! – ответил, смеясь, Семён Тонлиевич.
– Хороши наши русские жёнки, – весело сказал князь Андрей. – Получают удовольствие даже на пожаре и среди трупов своих родственников! А татары, в самом деле, неприхотливы, – сказал он теперь по-татарски, – если топчут такую некрасивую жёнку! Как им это не противно?
Татары, услышав последние слова князя, что-то между собой обсудили и быстро,  вскочив на коней, разъехались в разные стороны.
– Прими же свою судьбу, глупая жёнка! – промолвил татарский сотник и, подняв кривой меч, с размаху отсёк несчастной голову. Брызги горячей крови попали прямо в лицо князю Андрею.
– Ты шайтан, а не воин! – закричал русский князь на татарина. – Не можешь даже башку отсечь без грубости!
– Это плохой знак, великий князь, – сказал боярин Семён, доставая из-за пазухи большой цветастый платок и отирая им лицо князя. – Кровь этой коровищи попала тебе прямо в щёку!
– Отвратительно! – недовольно буркнул князь Андрей и, развернувшись, проехал копытами своего коня по обезглавленному трупу. Боярин, брезгливо морщась, проследовал за своим князем. Кровавые следы конских копыт далеко потянулись за всадниками.
– Скоро будет наш и Великий Новгород! Слава Господу, без войны! – сказал как ни в чём ни бывало князь Андрей, выехав за город. Впрочем, Переяславль теперь трудно было назвать городом: он представлял из себя лишь обугленные развалины. Даже городская дубовая стена дымилась!
– Надо бы потушить эту стену, – сказал князь Андрей, выехав в поле. – Этот город ещё пригодится мне! Или оставить его таким моему братцу?
– Эй, молодцы! – крикнул во весь голос боярин Семён. Перед ним предстали дружинники, ехавшие до того на некотором расстоянии от князя. – Соберите-ка смердов, если они тут уцелели, да потушите эту тлеющую стену! Дома-то уже не спасёшь! – Отдал распоряжение боярин.
Князь подъехал к своему походному шатру, слез с коня и вошёл внутрь.
– Тут так холодно! – сказал он вошедшему вслед за ним боярину.
– Эй, слуги! – крикнул Семён Тонлиевич. – Ну-ка разожгите жаровню!
Княжеские слуги заметались, выполняя боярский приказ.
– Не приучены наши русские люди к теплу, как эти татары, – проворчал князь Андрей. – Они быстро собирают юрту и в ней всегда тепло, как в доброй избе!
– Ты прав, великий князь, – сказал, прищурившись, боярин Семён, – русские – это презренный народ! Твой славный батюшка, князь Александр Ярославич, не раз говорил это. Однако же, великий князь, как бы нам тут разобраться с татарами? Пора бы положить конец этому походу! Оно, конечно, этих нещадно убиваемых смердов нисколько не жалко… Но нельзя допустить, чтобы твои земли совсем обезлюдели… Теперь все эти города твои навеки… А значит, их не надо совсем разорять!
– Ты прав, Семён Тонлиевич, – сказал, позёвывая, князь Андрей. – Сходи же тогда к тем татарам, Алчедаю и Ковадыю, и позови сюда всех наших князей. Будем держать совет! – Он огляделся. – Здесь всем хватит места. И скажи моим слугам, чтобы принесли сюда бочонок греческого вина.
– Всё сделаю как надо, великий князь, – сказал боярин Семён и, низко поклонившись, быстро вышел в холодную тьму.
Князь Андрей уселся в своём мягком, устланном персидским ковром кресле, и задумался.
Ещё летом, узнав о том, что его родной брат – великий князь Дмитрий Александрович – поссорился с новгородцами, он решил захватить власть в великом суздальском княжестве. Князь же Дмитрий уже почти пять лет управлял этой землёй и чувствовал себя настоящим хозяином. Получив ярлык от татарского хана, он решил-таки покорить Новгородскую землю. Ещё в 1279 году великий князь Дмитрий послал своих людей на край новгородских владений и основал там небольшую крепость, назвав её Копорье. Однако по условиям договора новгородцев с великими князьями, ему этого делать не разрешалось. Новгородские бояре, опасаясь покушения на свою власть, ревностно следили за тем, чтобы князь, приглашённый ими, не владел в их земле никакими городами. Узнав же про Копорье, они послали своих людей к великому князю Дмитрию, требуя срыть незаконно поставленный городок. Даже новгородский архиепископ приезжал на поклон к великому суздальскому князю, но безуспешно.
Тогда новгородцы, рассердившись, объявили князю Дмитрию о лишении его новгородского «стола».
Великий князь принял вызов новгородцев и, собрав полки, отправился с походом на непокорный город. Но на Шелони, где он остановился со своим войском, его встретил новгородский архиепископ Климент, сменивший недавно скончавшегося владыку Долмата. С большим трудом, богатыми дарами и молениями, новгородский владыка склонил великого князя к миру. Дмитрий Александрович настоял же на своём, сохранив за собой и власть в Новгороде и городок Копорье, куда послал на поселение большой отряд дружинников. Новгородцы, смирившись со случившимся на словах, на деле же решили бороться. На сей раз в ход пошло новгородское серебро.
Представители боярства Великого Новгорода тайно выехали в Городец к младшему брату ненавистного им князя Дмитрия, Андрею. Они везли с собой несколько бочонков серебра и другие богатые дары.
– Лучше ты владей Новгородом, княже, – сказали они Андрею Александровичу, преподнеся ему подарки, – и береги наши славные новгородские вольности!
– За это не беспокойтесь, – заверил их князь Андрей. – Вы получите всё без обмана!
Имея у себя новгородское серебро, князь Андрей, давно лелеявший мечту отнять у старшего брата отцовский «стол», направился в Орду к хану Мэнгу-Тимуру. Последний, получив щедрый дар, не долго размышлял и, посоветовавшись с верным Болху-Тучигэном, объявил новым великим суздальским князем Андрея Александровича.
– Дай мне также, великий царь, большое войско! – попросил князь Андрей. – Мне самому будет нелегко изгнать с великокняжеского «стола» брата! Мне не осилить этого строптивца без твоей помощи, государь!
Татарский хан не отказал и в этой просьбе, и на суздальскую землю пошли несметные полчища степных хищников, ведомых мурзами Алчеданом и Ковадыем.
Великий князь Дмитрий, потрясённый известиями о походе татарского войска, оказался не готовым к обороне и панически бежал со своей семьёй и дружиной на север, надеясь сначала спастись в Новгороде, но не принятый новгородцами, захватившими в плен его бояр и дочерей, ушёл в городок Копорье, в котором также не усидел. Зять князя Андрея Довмонт Псковский изгнал его и оттуда, отняв и разграбив княжескую казну. Затем псковский князь проследовал за несчастным Дмитрием Александровичем и до Ладоги, пока не добился того, что бывший великий князь ушёл из новгородской земли.
Так, некогда властный и всесильный великий суздальский князь оказался жалким изгнанником и скитальцем.
Татары же, разграбив и сокрушив города, не желавшие покориться Андрею Александровичу, рассыпались по всей суздальской земле, разоряя деревни и сёла и захватывая в плен несчастных суздальцев. Вереницы связанных татарскими верёвками пленников следовали за каждым татарским воином.
– Так они выведут всех людей с моей земли, – думал князь Андрей, облокотясь на ручку своего массивного кресла. – Не будет ни пахарей, ни прочих нужных смердов! Чем платить царю «выход»? Семён Тонлиевич прав. Надо положить конец этому походу! Хорошо, что уже нет праведного митрополита Кирилла! Этот святой человек помешал бы нашему походу! Но он скончался в прошлом году! – Князь перекрестился и громко, вслух, добавил. – Прости мне, милосердный наш Господь, этот тяжёлый грех!
В это время до князя донеслись чьи-то поспешные шаги, и в шатёр вошли татарские военачальники вместе с русскими князьями.
– Садитесь, – показал рукой на толстые ковры князь Андрей. Все сели перед ним на корточки, по-татарски. – Я, как вы знаете, позвал вас сюда по безотлагательному делу. Пора кончать наш набег!
– С большой радостью, великий коназ, – весело сказал мурза Алчедай. – Нам пора уходить!
– У нас предостаточно пленников, – молвил другой воевода, Ковадый-мурза, – а также всякого добра. Надо побыстрей возвращаться в Орду, чтобы не уморить их в такой холод.
– Ну, если вы согласны со мной, тогда собирайтесь! – улыбнулся Андрей Александрович. – Да примите на дорожку заморского вина!
– Мы не пьём вина, великий коназ, – улыбнулся Алчедай-мурза, – а только кумыс!
– Нам нельзя затуманивать головы перед отъездом, – кивнул головой Ковадый-мурза. – Скоро выступаем!
– Ну, тогда идите, – сказал с приветливой улыбкой на лице великий князь Андрей. – У меня нет кумыса. Мы не умеем варить этот напиток… Благодарю вас за помощь!
– Тогда прощай, славный коназ! – сказал Алчедай.
– Будь же ты жив, здоров и всегда во власти! – буркнул на прощание Ковадый. И они, быстро встав и небрежно поклонившись, выбежали из княжеского шатра.
– Ладно, хоть с татарами разобрались, – сказал, довольный, Андрей Александрович. – А теперь давайте-ка обсудим наши дела!
– Великий князь, тут к тебе пришли новгородцы, – неожиданно сказал боярин Семён, – просятся прямо сейчас. Я их не пускал, пока тут были татары. А теперь же, выслушай новгородских людей.
– Хорошо! – буркнул князь Андрей. – Пусть заходят в мой шатёр!
Все семеро новгородских бояр не заставили себя ждать. Войдя в шатёр, они поснимали свои богатые меховые шапки и низко поклонились новому великому суздальскому князю. Тот в ответ кивнул им небрежно головой.
– Будь здоров, великий князь! – громко сказал высокий седобородый новгородский боярин. – Слава тебе за овладение великокняжеским «столом»!
– Благодарю за это, – пробормотал Андрей Александрович.
– Кроме наших добрых слов, государь, наш славный город посылает тебе подарки – меха светлых и чёрных куниц и бочонок белого серебра! Мы тебе очень обязаны, великий князь, за избавление от Дмитрия Александровича! Мы надеемся, что ты восстановишь все наши законные права, нарушенные князем Дмитрием!
– Так и будет! – сказал, махнув рукой,  князь Андрей. – Говорю со всей твёрдостью: ваши нарушенные права подлежат немедленному восстановлению! А городок Хуборье или Коборье…
– Копорье! – подсказал старший новгородский боярин.
– Да, Копорье, – кивнул головой князь Андрей. – Сравняйте с землёй, если это вам надо! Но я сейчас не пойду в ваш город и смогу это сделать только в следующем году. Мы тут сильно устали с этим татарским войском. А все те права, которые вам даровал ещё сам Ярослав, наш великий предок, я возвращаю Новгороду на вечные года. Это ваши дела, которые меня не касаются!
– Мы очень благодарны тебе за это, славный князь Андрей Александрыч! – сказал, улыбаясь, старый новгородский боярин. Остальные хранили молчание. – И мы будем к тебе щедрыми и ласковыми!
– Тогда отведайте с нами греческого вина, – сказал князь Андрей и хлопнул в ладоши. В шатёр прибежали двое княжеских слуг. – Наливайте-ка, мои верные слуги, вино этим знатным гостям! – приказал великий князь. – Да подайте каждому серебряную чашу!
Слуги забегали, выполняя приказ своего князя, и вскоре все новгородские бояре и русские князья, вставшие с ковра, держали в своих руках наполненные вином чаши.
– А теперь выпьем, мои верные друзья, – весело сказал князь Андрей, – за наше здоровье и за моё великое суздальское княжение!
– За твоё здоровье, великий князь! – сказал старший новгородский посланник. – Слава тебе и заслуженный почёт!
– Слава, тебе, великий князь! – громко, едва ли не в один голос, прокричали союзники-князья и опрокинули чаши.
– А теперь, мои новгородские гости, – молвил князь Андрей, – если хотите, пошли со мной в мой стольный город Владимир…
– Отпусти нас, великий князь, – сказал седобородый новгородец. – Мы уже исполнили волю нашего народа… Нам сейчас не до празднований: очень много дел!
– Ну, тогда идите в свой Новгород, – согласился Андрей Александрович, – и сообщите там о моём решении!
Новгородцы низко поклонились на прощание и гордо, с достоинством, вышли из шатра.
– Ты слишком щедр, великий князь! – сказал князь Михаил Иванович Стародубский, осушив ещё одну чашу крепкого греческого вина. – Ты вернул им большие права… Не возгордятся ли они?
– Это нужно было сделать, – уверенно сказал великий суздальский князь. – Сам сарайский владыка замолвил слово за новгородцев ещё там, в Орде. Я не осмелился с ним спорить. Да и не хотелось забывать новгородскую помощь… Если бы не они…
– Тогда всё правильно, великий князь, – поддакнул князь Михаил. – Негоже ссориться с церковью!
– Сарайский владыка очень влиятелен, – тихо сказал князь Константин Борисович Ростовский. – Он сейчас единственный преемник славного Кирилла – метит на место митрополита!
– Да, вот уже год как умер батюшка Кирилл! – сказал князь Андрей и перекрестился. Так же поступили и остальные князья. – Но пока место митрополита не занято! Я тоже думаю, что греческий патриарх утвердит сарайского владыку…
– Ничего об этом не знаю! – вмешался в разговор ярославский и смоленский князь Фёдор. – Если бы так, этого владыку уже давно бы сделали митрополитом. Однако же пока патриарх ничего не решил…
– Видно, наши русские попы никак не могут между собой договориться, – молвил князь Михаил Стародубский. – Вот если бы они сами выбрали митрополита из своей среды…
– Даже попы никак между собой не помирятся, – покачал головой князь Константин. – Что же тогда ждать русской земле от нас, князей?
–  Даже ко мне не пришли многие князья, – пробормотал вдруг великий князь Андрей, – и не поддержали против моего вздорного братца!
– Кто их знает? – покачал задумчиво головой князь Фёдор Ростиславович. – Одни из них отсиделись за своими стенами! Здесь же рядом черниговские земли. Как-то я побывал в Тарусе у князя Константина Юрьича… Его батюшка, Юрий Тарусский, скончался два года тому назад… А сын его, тот Константин, хотел податься к великому суздальскому князю, тогда ещё Дмитрию Александрычу. Но ему не позволил князь Роман Брянский. Стар уже этот князь, но всю черниговскую землю прочно держит в руках!
– Не трогайте этого князя Романа! – сказал, перекрестившись, Андрей Александрович. – Он стар да удал! Что только не делал ещё мой батюшка, чтобы подчинить себе этого Романа! Но ничего хорошего не добился. Роман этот не только имеет большое и сильное войско, но очень влиятелен в Орде! Он уже давно великий черниговский князь! Мы не признали того Андрея Всеволодыча, братца  Михаила Святого, – все князья дружно перекрестились, – великим черниговским князем! И прочили Чернигов северскому князю Всеволоду Ярополчичу, а когда он умер – его сыну, другому Андрею Всеволодычу! Но какая от этого польза? Татары посадили в Чернигов, как вы знаете, неугодного нам Андрея… А после его смерти и Романа утвердили…
– Зря ты отпустил, великий князь, татарское войско, – сказал, грустно качая головой, Фёдор Ростиславович. – Лучше бы повёл татарские полки на Брянск, на этого князя Романа…
– Спаси нас, Господь, от такого опасного шага! – вскричал князь Андрей. – Разве ты не знаешь, как татары любят его? С ним дружен сам воевода Ногай! Роман – это не мой братец Дмитрий! Он не побежит даже от большого войска! Разве ты не помнишь о несчастье Миндовга? Мы хоть и не записываем в свои летописи славные подвиги этого Романа и строго соблюдаем завет – никогда не заносить дела недружных нам князей в памятные книги – однако мы все хорошо знаем, чем закончился поход этого Миндовга на Романа Брянского!
– Ну, уж если слава Романа Брянского зависит от Ногая, – сказал, сверкая глазами, князь Фёдор Ростиславович, – тогда я сам доберусь до этого грозного воеводы. И склоню этого Ногая, которого чаще зовут царём, чем воеводой, к вражде с этим злокозненным Романом!               


Г   Л   А   В   А   15

К О Н Ч И Н А   О Р Д Ы Н С К О Г О   Х А Н А

– Ну, что тут, Болху? – спросил хан Мэнгу-Тимур своего тайного советника. – Опять пришёл к нам в Сарай этот коназ Андрэ? И снова хочет помощи против своего брата?
– Так и есть, государь, – ответил его советник. – И привёз тебе кучу подарков. Да там целая арба серебра! А это значит, просьба коназа Андрэ полезна твоей казне! Теперь мы поправим наши денежные дела! Сегодня же полностью рассчитаемся с купцами Бухарэ и Мисра!
– Якши, Болху, тогда пусть идёт сюда этот коназ! – улыбнулся Мэнгу-Тимур.
Великий суздальский князь вошёл, осторожно перешагнув порог, и встал на колени перед троном ордынского хана, низко опустив голову.
– Встань же, коназ Андрэ! – громко сказал Мэнгу-Тимур. – Нынче мы довольны тобой!
Князь Андрей встал и снял с головы шапку.
– Ну, какая у тебя сейчас просьба? – спросил ордынский хан. – Неужели опять враждуете с братом Дэмитрэ? Ты ж ведь и в прошлом году приходил к нам за помощью?
– Твоя мудрость, государь, велика и безгранична! – льстиво улыбнулся князь Андрей. – Ты ещё не выслушал меня, а уже всё знаешь! В самом деле, государь, мой брат Дмитрий не повинуется твоей воле и не желает отдавать свой «стол»! Поэтому я прошу тебя, великий государь, дай мне ещё раз войско, чтобы покарать того наглого строптивца!
– Я всегда готов оказать тебе помощь, – весело сказал ордынский хан, – однако же надо поговорить об этом с моими полководцами, не так ли, мой верный Болху?
– А зачем тебе это надо? – усмехнулся ханский советник. – Сам прикажи, кому пойти в поход на землю коназа Дэмитрэ!
– Разве у нас есть свободные войска? – вопросил Мэнгу-Тимур.
– Пока свободны только Турай-Тимур и Алыня, – ответил, улыбаясь, Болху-Тучигэн. – Они всегда готовы идти на Залесскую Орду!
– А может приказать тому коназу Ромэнэ из Брэнэ пойти в этот поход? – нахмурился Мэнгу-Тимур. – Мне не нравятся его отношения с Ногаем! Сегодня утром мой братец Туда-Мэнгу снова жаловался на этого Ромэнэ… Мне это уже надоело!
– Ну, я ничего не знаю, государь, – покачал головой Болху-Тучигэн, – о походе коназа Ромэнэ к Ногаю в этот год… Ногай никуда не выходил из своего кочевья…
– О, повелитель и премудрый государь! – взмолился великий суздальский князь. – Не надо мне помощи от брянского князя Романа! Мы давно с ним во вражде! Да он и не пойдёт на мои земли! Князь Роман воюет только с язычниками и нехристианами… Многие князья обращались за помощью к Роману Брянскому, но он не поддержал ни одного против родственников!
– Неужели так? – удивился Мэнгу-Тимур. – Но я уверен в его преданности моей воле. Он не раз ходил в боевые походы. На Лэтвэ и Булгарэ… И безжалостно разбил тех треклятых ясов! Неужели он не подчинится мне и не пойдёт на твоего брата Дэмитрэ?
– Не могу так сказать, государь, – пробормотал князь Андрей. – А вдруг не пойдёт? Как предугадаешь этого князя Романа? Скажу только одно: мы не любим этого брянского князя! И у нас эта вражда – очень давняя!
– Из-за чего же у вас вражда? – весело вопросил Мэнгу-Тимур. – Этот коназ не раз стоял передо мной. И ничего подозрительного я в нём не заметил! Почему же ты недоволен им?
– Как бы это сказать, государь, – ответил князь Андрей, глядя куда-то в сторону. – Ещё с молодости этот брянский князь Роман не хотел дружить с нашими суздальскими князьями… Он – властный и суровый человек! Не захотел даже сватать своих сыновей за наших дочерей. И даже сослал своего старшего сына в какую-то лесную глушь за то, что тот женился без его воли! А сам был виноват в том, что его сын перезрел до большого возраста, не будучи вовремя женатым! А младшего сына держит в монашестве, как бирюка! А это – настоящая жестокость!
– Я знаю его сына Олэгэ, – пробормотал Мэнгу-Тимур. – Он хорошо воевал у города Дедякова! Неужели этот храбрый воин живёт без жены? Не верю этому!
– Но это так, государь! – воскликнул князь Андрей. – Совсем недавно приходили монахи в мой город Владимир и говорили, что этот Олег, наследник Романа, не только живёт как бирюк, без жены, но всё своё время проводит в молитвах и поклонах Господу! Простаивает все службы в церкви от зари до солнечного заката. За это его очень хвалят все церковные люди! Для них Олег – настоящий святой!
– Ну, такое нужно только приветствовать! – покачал головой ордынский хан. – Ваша христианская вера очень полезна! Эта церковь наставляет вас быть покорными и всю жизнь молиться. А это очень хорошо! Тебе надо радоваться за сына этого Ромэнэ! Достоин также всяческой похвалы и сам Ромэнэ, если научил сына уму-разуму!
– Ты очень щедрый, государь, на доброту и тёплое слово, – улыбнулся, скрывая досаду, Андрей Александрович, – однако же сам князь Роман Брянский – далеко не праведник! Он даже иначе относится к подлому люду, чем мы, русские князья!
– Значит, этот коназ зол и жесток к подлому люду? – вопросил Мэнгу-Тимур, нахмурившись. – Неужели ты жалеешь простолюдинов? Это так, коназ Андрэ?
– Совсем не так, государь! – воскликнул великий суздальский князь. – Этот Роман вовсе не зол и не жесток к разным, там, дуракам… Даже наоборот, он слишком прост к подлому люду! Если какой-нибудь смерд умеет хорошо говорить, князь принимает его к себе на службу. У него даже есть бояре из простолюдинов: какой-то лесник и его дети… Он даже назначал воеводой какого-то скорняка или горшечника! Этот князь свободно общается с простолюдинами. Он не смотрит, смерд перед ним или купец, если ему тот человек полезен… Любого может взять к себе в услужение! Я уже не говорю о жёнках…
– Говори же, Андрэ, без утайки! – потребовал Мэнгу-Тимур. – Мне надо знать всё о моих коназах!
– Мне рассказали монахи, – пробормотал смущённый Андрей Александрович, – что этот князь Роман собрал у себя много разных очень красивых жёнок… Есть среди них и пленницы… Даже из Литвы и Ляхов! Говорят, что князь Роман добыл их в совместных с Ногаем боевых походах. Многих жёнок ему подарил сам Ногай! А его княгиня живёт как вдова, в тоске и печали!
– Это и всё? - разочарованно молвил ордынский хан и почесал затылок. – Ты ничего особенного не сообщил о коназе Ромэнэ… Если этот Ромэнэ любит красивых жёнок, то что здесь такого? Кто из мужей их не любит? А вот если собирает вокруг себя трудолюбивых простолюдинов, тогда… Однако же, Андрэ, мы зря убиваем своё время. Надо подумать о деле. Что ты посоветуешь, мой верный Болху?
– Посылай, государь, Турай-Тимура и Алыню. Они нынче свободны и непрочь добыть серебра и пленников! Пусть идут!
– Хорошо, Болху. Скажи тогда об этом Туда-оглану, чтобы быстрей подготовились и жестоко покарали этого Дэмитрэ за своеволие. Согласен с этим решением, коназ Андрэ?
– Благодарю, государь! – улыбнулся Андрей Александрович. – Целую землю возле твоих ног, могучий повелитель!
– Ну, ступай тогда, Андрэ, – махнул рукой Мэнгу-Тимур, – и собирайся в поход!
Великий суздальский князь низко поклонился и быстро пошёл к выходу, пятясь, стараясь не повернуться задом к ордынскому хану.
– Однако насколько этот коназ Андрэ подл и зол! – сказал Мэнгу-Тимур, когда нежданный гость удалился. – Не знает как сказать, чтобы вылить побольше грязи на того Ромэнэ! Но так и не может ничего подыскать! Ставит этому Ромэнэ в вину даже набожность его сына! И всё же есть опасные мысли в сказанных им словах! Если тот князь так умён, что приближает к себе людей не по родству или богатству, это тревожно! Я вижу, что этот Ромэнэ не глуп! Разве ты не помнишь, как великий Темучин собирал вокруг себя простых, но смекалистых людей?
– Помню, государь, – поддакнул Болху-Тучигэн. – Уметь находить полезное в простолюдинах, грубых дураках – это знак глубокой мудрости!
– Значит, этот коназ Ромэнэ – неплохой правитель! – покачал головой Мэнгу-Тимур. – Не пойму: будет ли нашей Орде польза от этого или вред?
– Только одна польза, государь, – улыбнулся ханский советник. – Вот смотри, человек от этого Ромэнэ, купец Лэпкэ, намедни досрочно привёз всю дань… Да, кроме того, доставил нам на продажу кучу своих мехов и сбыл их со взаимной выгодой. Сам же Ромэнэ успешно ходит с нашим войском в боевые походы. А если он не воюет на стороне тех коназов Суждалэ, то в этом нет его вины. Ты ему об этом не приказывал. А если бы приказал, то я верю, как в одного Аллаха, что он пошёл бы туда, куда тебе нужно!
– Это хорошо, что ты упомянул Аллаха, мой верный Болху, – сказал, помрачнев, Мэнгу-Тимур. – На днях мне приснился странный сон: передо мной вдруг появился одетый во всё белое старик с белой бородой… И этот старик, имевший благородный вид, сказал мне: «Собирайся, хан Мэнгу-Тимур, в скором времени предстать перед наши Господом, Аллахом! И скорей готовь себе достойного преемника!»
– Что ты, государь! – воскликнул Болху-Тучигэн, почувствовав удушье. – Не говори таких слов! Мы все ходим под Аллахом! А сон – это только душевный отдых! Я не раз предавался во сне лютой смерти, однако вот жив до сих пор…
– Ладно, мой верный Болху, – грустно улыбнулся ордынский хан. – Ты меня сейчас успокоил, но о преемнике всё же надо подумать… Не знаю, кого после себя оставить! Хотелось бы моего старшего сына Тохтэ… Но пока моим наследником считается Туда-Мэнгу… Как же быть? Туда-Мэнгу не очень набожен. Он любит разных колдунов и дервишей. Предпочитает развлечения, а не серьёзные дела… Наши муллы не очень хвалят его, а эмиры просто молчат… А это не годится! Да и мой сын Тохтэ не показывает должного почтения к нашей праведной вере… Я слышал, что Тохтэ ходит в мечеть только по моему приказу! Также говорят, что Тохтэ больше склонен к нашей старой языческой вере! Он, по словам моих людей, как-то говорил, что праведная вера – это та, которую исповедовал великий Темучин до самой смерти!
– Это он однажды сказал на большом пиру, – тихо молвил Болху-Тучигэн, – но не против нашей веры, привитой славным ханом Берке. Он говорил много лестных слов о великом предке Темучине, не кривя душой. Но злопыхатели быстро исказили его слова,  чтобы опорочить царевича в твоих глазах! Не слушай этих лживых слов, государь, о твоём достойном сыне! Тохтэ умён и наделён твёрдой волей. Он – самый лучший твой наследник! А Туда-Мэнгу скорей язычник, чем правоверный мусульманин! Да ты сам это замечал не один раз, государь. Подумай-ка лучше и замени наследника: твой сын Тохтэ намного надёжней!
– Я подумаю об этом, мой верный Болху! – сказал с грустью в голосе ордынский хан. – Ну, а теперь иди к себе в юрту и отдохни до завтра. А там мы посидим и придумаем, как отстранить этого Туда-Мэнгу от наследования… Надо подыскать нужный повод!
– Как говорят урусы: утро вечера мудренее! – улыбнулся Болху. – Ты прав, государь: завтра что-нибудь придумаем.
Это был последний разговор тайного советника Болху-Тучигэна со своим повелителем.
…Наутро к нему в юрту прибежал ханский раб и поднял всех на ноги.
– Господин Болху! – кричал он, царапая своё лицо и вырывая из головы редкие волосы. –  Нас постигло превеликое горе-несчастье!
– Что случилось? – спросил быстро вышедший из своей спальни Болху-Тучигэн. – Почему ты так громко вопишь?
– Государь… Наш государь! – кричал, заикаясь, верный ханский раб. – Безвременно скончался!
– Скончался? Государь Мэнгу-Тимур?! – отчаянно закричал ханский советник. – Вот уж, в самом деле, какое страшное горе! Давай, сынок Угэчи! Скорей собирай свои вещи!
– Почему, батюшка? – спросил в волнении прибежавший на шум Угэчи.
– Возвращайся же, верный раб, во дворец! – сказал, вытирая слёзы, Болху-Тучигэн вестнику смерти. – Я немедленно иду вслед за тобой!
– Слушаю и повинуюсь! – громко крикнул ханский раб и исчез в одно мгновение.
– Якши, сынок, что ты сегодня ночевал в моей юрте, – молвил, немного успокоившись, Болху. – Надо быстро поговорить с тобой!
– Да что ты, батюшка? – испуганно сказал Угэчи. – Неожиданно умер наш государь Мэнгу-Тимур… Но так было угодно Аллаху! Теперь уже нет пользы обсуждать это. Нужно смириться с высокой волей! Значит, теперь будет великим ханом Туда-Мэнгу! Как ни печально, но придётся служить этому молодому хану.
– Туда-Мэнгу, сынок, не такой, как прочие праведные государи, – сказал, нахмурясь, Болху. – Он очень злобный и бестолковый! Хорошо, что я не поссорился с нашим славным Ногаем… Беги, сынок, к Ногаю как можно быстрей вместе со своими жёнами и детьми. Я уверен, что нам не будет спасения от этого злобного Туда-Мэнгу!
– Я никуда без тебя не пойду, батюшка! – вскричал Угэчи, бросившись к отцу и обняв его.
– Это, сынок, не просьба, а строгий приказ! – решительно сказал Болху-Тучигэн. – А за мою скромную жизнь не бойся! Пока ничего неизвестно… Вдруг этот Туда-Мэнгу переменится и станет праведным государем! Однако же поторопись, сынок, и сейчас же уходи в кочевье Ногая. И передай ему от меня сердечный привет. Беги, сынок, не смей противиться моей воле!
– Слушаюсь, батюшка, – кивнул головой Угэчи. – Но береги себя! Знай же, что там у Ногая живёт твой любящий сын, тоскующий по тебе и страдающий сердцем от разлуки с тобой!
– Ну, а теперь беги, сынок, без промедления!
Когда Угэчи выбежал из юрты отца, Болху-Тучигэн подошёл к своей плакавшей и дрожавшей жене.
– Не рыдай так, моя верная супруга! – сказал он, обнимая и целуя её. – Я сейчас пойду во дворец нашего покойного государя… Как горько на сердце! Но не печалься! Я опытен в этих дворцовых делах. Постараюсь подойти со всей возможной хитростью к этому молодому государю! – И он, надев на шею золотую цепь, вышел из дому.
…Похороны хана Мэнгу-Тимура прошли быстро, согласно канонам ислама. Ещё не успело закатиться солнце, как носилки с телом сидевшего, как бы спавшего, покойного, были доставлены на кладбище и торжественно захоронены…
Вечером в ханском дворце новый государь собрал своих подданных. Однако среди них не было многих прежних ханских вельмож. Да и сам Болху сидел вдалеке от ханского трона, в тёмном углу. Он слышал, как новый повелитель объявлял о назначениях своих министров, новых наместников в ордынские города  и чиновников.
– А теперь, подойди-ка сюда Болху-Тучигэн! – вдруг выкрикнул с какой-то злобой Туда-Мэнгу. – Где ты спрятался?
Болху встал и поплёлся к ханскому трону.
– Ну, так вот! – усмехнулся молодой ордынский повелитель, глядя в глаза бывшего всесильного Болху. – Нет у тебя теперь такого властного вида! Стоишь, как дервиш или подлый простолюдин!
– Я немало послужил великим государям! – ответил с гордым достоинством старый вельможа. – Не один десяток лет! И не нажил больших богатств! Я берёг только честь и славу своих государей! Поэтому не блещу серебром и золотом!
– А это что?! – вскричал Туда-Мэнгу. – Разве это не золото? – он указал рукой на массивную цепь, висевшую на шее бывшего ханского советника.
– Это подарок славного государя Саин-хана! – спокойно ответил Болху. – И не надо с такой злобой простирать ко мне руку! Куда тебе до тех великих государей!
– Эй, мои верные рабы! – вскричал разгневанный хан. – Сорвите же золотую цепь с шеи этого бестолкового Болху!
Здоровенные рабы подбежали и выполнили волю своего повелителя. Болху стоял, не шевелясь, глядя незряче перед собой. Рослый темнокожий раб протянул золотую цепь новому хану.
– А теперь убирайся из дворца, Болху! Тебе тут нечего делать! – махнул рукой Туда-Мэнгу. – И живи теперь на золото и серебро, данное тебе прежними государями или украденное из казны!
Болху-Тучигэн повернулся к молодому хану задом и спокойно, с достоинством вышел из дворца. В приёмном покое ордынского хана царила мёртвая тишина.
– А теперь, – сказал, успокоив свой гнев, новый повелитель, – пойдите-ка, мои верные люди, и покончите с этим наглым строптивцем! И также порешите его сына! Пора наводить настоящий порядок в нашем государстве!


Г   Л   А   В   А   16

С Л О В О   К Н Я З Я   Р О М А Н А

– Входи же, Адай-хатун, – сказал приветливо Ногай, увидев у порога сгорбленную седую старуху. – А мы тебя заждались! Эй, мои верные рабы! – хлопнул он в ладоши. Перед ним предстали двое рослых негров, одетых в цветастые шёлковые одежды. – Беги, Аглаху, за Угэчи-сэцэном! Надо порадовать его… А ты, Богурул, принеси кумыс, чтобы отметить нашу радость этим славным напитком!
Первый раб побежал за Угэчи, а второй принёс большой серебряный кувшин и две позолоченные кружки.
– Наливай, Богурул! – распорядился Ногай, встал со своего кресла, взял с подноса, который держал верный раб, большую, сверкавшую от горевших повсюду свечей кружку, и протянул её старухе. – Пей кумыс, почтенная Адай-хатун! – сказал он ласково и взял вторую кружку. – Мы тут привыкли пить этот дивный напиток из урусских сосудов! Это они придумали такое удобное устройство с ручкой! Такую чашу не уронишь… Пей, моя славная гостья!
Адай-хатун буквально схватила протянутую Ногаем кружку и с жадностью выпила освежающую жидкость.
– Может ещё? – весело спросил Ногай.
– Хватит! – ответила старуха. – Салям, мудрый государь!
– Салям, Адай-хатун! – ответил Ногай. – Как ты сюда добралась?
– Я устала, государь, – тихо промолвила пожилая женщина, – и не чую под собой ног…
– Тогда, почтенная, тебе надо присесть, – сказал Ногай и огляделся. – Эй, Богурул! – крикнул он. Раб вновь выбежал из тёмного угла. – Тащи-ка сюда скамейку, какая у тебя приготовлена для коназа Ромэнэ!
Верный раб побежал в другой угол и принёс небольшую дубовую скамью.
– Садись, Адай-хатун, и расскажи мне, как ты сюда ехала…
В это время послышался шум шагов, и в юрту Ногая стремительно ворвался Угэчи, за ним следовал темнокожий раб. Последний тихо, словно тень, проскочил в тёмный угол и замер, слившись с неосвещённой половиной юрты и как бы растворившись в ней.
– Матушка! – закричал Угэчи, едва успев поклониться Ногаю. – Ты жива, слава Аллаху! – Он подбежал к матери, обнимая и целуя её.
– Ну, а теперь рассказывай, славная Адай-хатун, – молвил, улыбаясь Ногай. – Ещё успеешь вволю наговориться со своим сыном. Иди сюда, Угэчи, отрадно, что ты, сын моего верного друга Болху-Тучигэна, стал моим советником!
Угэчи оторвался от матери, подошёл к креслу своего повелителя и остановился слева от него, как это делал его покойный отец перед тронами ордынских ханов.
– Не знаю, что тебе рассказать, государь, – сказала усталая старуха. – Прошёл уже почти целый год со времени жестокого убийства моего славного супруга! Его несправедливо убил этот нынешний хан Туда-Мэнгу, – она тихо заплакала и, вытирая обильно тёкшие слёзы, продолжала. – Вот ушёл тогда мой Болху к тому молодому хану и уже вернулся…лишь покойником! Его принесли ханские рабы… А к вечеру и похоронили его холодное тело. Он только на день пережил своего господина Мэнгу-Тимура! Эти злодеи предательски закололи моего супруга ножом в спину! Слава Аллаху, что мой мудрый супруг успел отослать к тебе нашего сына. Как мои внуки и твои жёны, сынок?
– Все живы, матушка! – громко сказал Угэчи. – Мы спокойно добрались до кочевья нашего славного повелителя Ногая! Тот молодой сарайский хан не послал за нами погоню. Видно, ему не было до нас дела, слава Аллаху!
– Он просто не успел, – сказала старуха. – Как только мы похоронили моего славного супруга Болху, ко мне ворвались ханские слуги и потребовали тебя, сынок. Я же им ответила, что ты уже давно ушёл в древний Бухарэ. Тогда слуги побежали к злобному Туда-Мэнгу и отрядили в ту сторону погоню. Однако же дня через три они опять ко мне прибежали и ругались самыми грубыми словами. Я же им спокойно сказала, что ничего другого об отъезде сына не знаю! А что-де знала, то и сообщила… Тогда эти ханские слуги ушли к своему Туда-Мэнгу, а вечером возвратились сюда и велели мне собираться и идти к жёнам покойного государя! Ну, я пошла туда и провела там в тоске-печали десятка два дней, а может и больше. Потом туда приходили ханские рабы и сказали, что будто бы к хану приехал твой человек с грозным предупреждением, чтобы не осмелились меня убивать…
– Вот какой злодей этот Туда-Мэнгу! – воскликнул в гневе Ногай. – Мои люди передали ему такие мои слова: немедленно отошли ко мне славную Адай-хатун!
– Я тогда поняла, насколько был прав мой супруг Болху, – покачала головой старуха, – когда отправлял к тебе нашего сына! И вот этот Туда-Мэнгу держал меня в гареме нашего царственного покойника! Он объявил всех жёнок покойного брата своими. Но тех, у кого были дети, он не тронул. И переселил их в юрту победней… Туда же перевели и меня. А всех молодых жёнок и недавних наложниц грозный Туда-Мэнгу забрал себе!
– Какой же он грозный? – усмехнулся Ногай. – И на деле – вовсе не государь! Так, одно горе! Я не прощу этому злодею гибели моего Болху-Тучигэна! Надо же! Этот мудрый человек пережил трёх государей и был у всех в большом почёте! Этого не понял тот глупец! Разве это правитель?
– Твои слова, государь, мудры и правдивы, – сказала, склонив голову, Адай-хатун. –  Тот молодой хан – это большое горе для нашей Орды!
– Я вижу, что покойный Мэнгу-Тимур, – промолвил, поморщившись, Ногай, – оказался неспособным оставить после себя надёжного наследника! Неужели не нашлось никого, кроме этого дурачка Туда-Мэнгу?
– Увы, это так, – кивнула головой старуха. – Туда-Мэнгу – настоящий дурачок! Он не отказался от своих пагубных привычек! Ему нет никакого дела до нашей Орды! Только веселье и позорное пьянство! Да жёнок попортил этот молодой государь великое множество! Совсем не признает нашу истинную веру! Не ходит в мечеть! Все наши муллы и славный имам пребывают в отчаянии…
– Не называй его государем, Адай-хатун! – сказал сердитым голосом Ногай. – Туда-Мэнгу недостоин этого! Пусть пока сидит в Сарае и мнит себя ханом… Я ему никогда не прощу смерти моего славного Болху!
– А как тебе удалось заставить этого богохульника отпустить меня в твоё кочевье без промедления?
– Так уж без промедления! – усмехнулся Ногай. – Я не один раз посылал к нему людей с требованием выпустить тебя. Сначала я его предупредил, что если он осмелится казнить тебя, я не прощу ему этого до конца жизни! Он испугался моей мести, но тебя не отпускал. Тогда я снова отправил к нему людей. Но он лишь отделался туманными обещаниями… А в третий раз я пригрозил ему войной. Только на этот раз он послушался, и вот ты передо мной… Как же ты сюда добиралась, Адай-хатун, не устала?
– Твои люди, государь, – улыбнулась старуха, – были ласковы со мной и уложили меня в арбу на мягкие травяные мешки. И я ехала сюда лёжа или сидя. А если и устала, то только от долгого лежания и жалкой старости…
– Ну, тогда, ладно, иди – устраивайся, – сказал в заключении Ногай. – А я займусь другими делами… Отведи-ка, Угэчи, свою матушку. Пусть пока поживёт с тобой, а там, если будет надо, поставим ей отдельную юрту. И быстрей возвращайся, мой верный Угэчи: надо поговорить об одном деле.
Когда Угэчи с матерью удалились, Ногай хлопнул в ладоши. Перед ним предстали чернокожие рабы. – Позови ко мне того коназа уруса Дэмитрэ, Аглаху, – распорядился он. – Да побыстрей, чтобы я выслушал этого глупого жалобщика!
Князь Дмитрий Александрович вошёл в юрту Ногая и низко склонился перед всемогущим темником.
– Здравствуй, коназ-урус! – весело сказал Ногай. – С чем пожаловал?
Русский князь подробно, на хорошем татарском языке, рассказал обо всех своих делах с братом Андреем, захватившим и стольный город, и власть великого суздальского князя.
– А чего ты не пришёл ко мне с душевной просьбой раньше? – улыбнулся Ногай и пристально вгляделся своим единственным глазом в лицо нежданного гостя.
– Я не знал о такой твоей силе, – откровенно признался князь Дмитрий, – и верил в справедливость сарайского царя. Но покойный государь Мэнгу-Тимур не был ко мне ни ласков, ни жалостлив! А новый царь Туда-Мэнгу и вовсе на меня разозлился, хотя я перед ним ни в чём не виноват! Да мало того, поддержал моего братца, наглого князя Андрея!
В это время в юрту вошёл Угэчи. Низко поклонившись Ногаю, он встал слева от него, сидевшего в кресле.
– Это хорошо, Угэчи, что ты так быстро вернулся, – сказал ордынский полководец. – Говори же, коназ Дэмитрэ, о своей беде!
– Тут, государь, пришёл к тебе ещё один коназ урус, Ромэнэ! – промолвил Угэчи, счастливо улыбаясь. Устроив свою мать, он был в весёлом расположении духа. – Примешь его, государь?
– Пусть идёт сюда, – усмехнулся Ногай, – и тоже послушает этого коназа. А потом посоветуемся!
Князь Роман вошёл в Ногаеву юрту и низко поклонился.
– Ну, салям тебе, коназ Ромэнэ! – промолвил Ногай. – Ты, как я вижу, совсем постарел!
– Здравствуй, государь! – бодро ответил русский князь. – Такие мои года. Уже давно до меня добралась старость. Я тут вижу великого суздальского князя! Здравствуй, князь Дмитрий! Ох, и давно я тебя, брат, не видел…
– Здравствуй, брянский князь Роман! – кивнул головой Дмитрий Александрович. – Я ещё был молод, когда видел тебя в Сарае! Однако же ты теперь уже старик!
– А ты ещё молод, Дмитрий Александрыч, – улыбнулся князь Роман. – Отрадно тебя  видеть здесь, у нашего государя! Этот великий государь – единственный и законный правитель славной Орды! Я не подчиняюсь больше никакому другому царю, пусть хоть он и сидит в Сарае!
– Неужели так? – усмехнулся Ногай. – А кому ты недавно привозил «выход»?
– Я решил, государь, платить «выход» только тебе! – весело сказал брянский князь. – Когда я узнал о молодом царе, воссевшем в Сарае, и о бессмысленной казни славного государева советника Болху-Тучегэна, я сразу же признал настоящим государем великого Ногая!
– И ты привёз серебро?! – воскликнул в изумлении Ногай. – За какой срок?
– Я привез тебе всю дань с черниговский земель за этот год, государь! – промолвил Роман Михайлович. – Так получилось, что мой верный слуга, Лепко Ильич, приходил в прошлом году в Сарай с государевым «выходом». А тут вдруг царь и умер. А новый молодой царь, брат славного покойного государя, Туда-Мэнгу, стал обижать хулительными словами моего посланника! Да с таким гневом! У него уже побывал князь Андрей Суздальский, который наговорил обо мне много лживых слов. Вот и досталось моему человеку от этого Туда-Мэнгу! Он и меня оскорблял непотребными словами и был особенно недоволен тем, что я сам не привожу ордынскую дань. А мой человек сказал, что я, государь, пребываю в твоём войске! Но он не только не похвалил меня за это, как это делал покойный государь Мэнгу-Тимур, но ещё больше разгневался! Мой Лепко Ильич едва вернулся живым в Брянск!
– Это плохой знак для Туда-Мэнгу! – сказал разгневанный Ногай и посмотрел на Угэчи. – Видишь, мой верный советник, как непочтителен со мной брат покойного хана?
– Вижу, государь, – тихо ответил Угэчи. – Вот почему этот Туда так возненавидел моего батюшку! Мой батюшка не раз спорил с ним из-за тебя ещё при жизни государя Мэнгу-Тимура! Туда-Мэнгу часто подстрекал своего царственного брата против тебя, но батюшка создавал ему непреодолимые помехи. Туда-Мэнгу даже науськивал государя послать на тебя войско! Однако мой батюшка был  для него, как кость в горле…
– Я знаю об этом, мой славный Угэчи, и вовек не забуду Болху-Тучигэна. Он был великим государевым мужем! На нём одном стояла вся ханская власть! А теперь Туда-Мэнгу долго не продержится… Немного подождём и что-нибудь на этот счёт придумаем!
– Так это – сын того великого мудреца?! – воскликнул князь Роман, выслушав слова Ногая. – Как похож на него лицом! Неужели жив сынок Болху-Тучегэна? Вот уж радость какая!
– Как видишь, коназ урус, – сказал с теплотой в голосе Угэчи. – Я теперь советник государя здесь, в его славном кочевье! Не нужен в Сарае – так нашёл приют и уважение у великого государя Ногая!
– Это прекрасно, славный повелитель, – весело промолвил князь Роман, – если ты бережёшь верных и мудрых людей! Поэтому ты и есть настоящий государь!
– Ладно, Ромэнэ, тогда скажи, – махнул рукой Ногай, – ты привёз сюда всю дань?
– Да, государь, я уже тебе сказал об этом! Мы больше ничего не возим в Сарай! – ответил Роман Брянский.
– Что ты на это скажешь, Угэчи? – вопросил Ногай, глядя на своего советника.
– Теперь, государь, у нас не будет долгов ни перед купцами, ни перед воинами! – радостно молвил советник. – Мы немного задолжали… Но я знаю, какую дань платит Ромэнэ из Черныгы! Теперь нам хватит серебра! Этот Ромэнэ, государь, всегда радовал моего батюшку. За это он был в почёте в нашем Сарае! Хотя, если говорить по правде, иногда наш покойный государь Мэнгу-Тимур, сильно гневался на него! Особенно после клеветы того коназа Андрэ из Суждалэ!
– Послушай меня Ромэнэ, – сказал всесильный татарский темник. – Вот к нам пришёл коназ Дэмитрэ с жалобой на своего брата Андрэ. Этот непутёвый Андрэ отнял у него главный улус. Что ты скажешь, если мы пошлём своих воинов на этого Андрэ и нещадно покараем его?
– Покарай его, славный государь! Я же не останусь в накладе! – воскликнул князь Дмитрий, до этого молчавший  и с недоумением слушавший весь разговор. – Как ты видишь, этот Андрей насолил не только мне, но и славному князю Роману!
– Что я могу сказать? – пробормотал Роман Брянский. – Уж не знаю, что тебе, государь, посоветовать! Известно, что князья Андрей и Дмитрий – родные братья… Зачем им сражаться друг с другом? Разве нельзя договориться миром? Или поделиться своими владениями? Что ты сам об этом думаешь, великий князь Дмитрий?
– С какой стати я буду делиться своей землёй? – буркнул в раздражении князь Дмитрий. – Уж если я – великий суздальский князь, тогда мне самому и решать! Если бы мой братец Андрей пришёл ко мне с добрым словом, а не с войной, тогда бы поговорили! А теперь между нами вражда и пролилось много крови… К тому же, я привёз государю Ногаю немало серебра. Поэтому я прошу большое войско, чтобы сокрушить эту ехидну, моего презренного брата!
– И много ты привёз серебра, коназ Дэмитрэ? – посмотрел на советника Ногай. – Ты посчитал это серебро, мой верный Угэчи?
– Да, государь, это будет…с четверть от того, что привёз сюда Ромэнэ.
– С четверть? – поднял брови Ногай. – Маловато, коназ Дэмитрэ!
– Это только то серебро, – смутился суздальский князь, – что удалось наскоро собрать, великий государь. А если поможешь мне вернуться в мой город Владимир, тогда я сразу же начну платить тебе полный «выход»!
– Это не нужно! – усмехнулся Ногай. – Для меня пока и этого хватит! Нельзя отнимать все доходы у Сарая! Ясно, что там сидит сейчас незаконный правитель Туда-Мэнгу. Но он там не навеки. Ты согласен со мной, Угэчи?
– Полностью, славный государь, – кивнул головой Ногаев советник. – Если мы отрежем все доходы от Сарая, там будет голод и вспыхнет мятеж. А это приведёт к войне между нами. А этого нам не надо! Лучше послушай умные слова Ромэнэ. Он прав!
– Тогда говори дальше, Ромэнэ, – улыбнулся Ногай. – Что ты ещё подскажешь?
– Я считаю, государь, – ответил, почти не задумываясь, Роман Брянский, – что не надо посылать войска на суздальскую землю. Лучше прикажи князю Андрею помириться со своим братом и отправь туда немного своих людей. А поскольку Дмитрий Александрыч старше князя Андрея, пусть он владеет стольным городом Владимиром и величается великим князем! А младшему князю Андрею следует передать во владение другой город и достаточно земли, чтобы он не был обижен… Надо поделиться с братом!
– Что ты на это скажешь, мой верный Угэчи? – спросил, выслушав брянского князя, Ногай. – Как тебе слова Ромэнэ?
– Я согласен с его словами, государь, – молвил Угэчи. – Совет коназа Ромэнэ – удачный! Пошли туда наших верных людей, а с ними для безопасности – сотню воинов. А там пусть братья-коназы сами между собой мирятся!
– Быть по сему! – воскликнул Ногай. – Тогда собирайся, коназ Дэмитрэ, с моими людьми не на войну, но на мирные переговоры со своим братом!
– Благодарю тебя, славный государь! – поклонился Дмитрий Александрович. – И тебя тоже, князь Роман Михайлович! Никогда этого не забуду! – И он устремил на брянского князя взгляд, полный лютой, смертельной ненависти.


Г   Л   А   В   А   17

П О С Л Е Д Н Я Я   Б Е Д А   С Т А Р О Г О   И Л Ь И

– Говори же мне, купец Илья, – сказал, глядя на сгорбившегося дряхлого старика, смоленский епископ, – одну только правду без всяких прикрас…
– Как на исповеди, владыка, – тихо молвил Илья Всемилович. – Не такие у меня годы, чтобы кривить душой! Я всё теперь понимаю… Те слова – это бесстыдная ложь! Какой из меня татарский соглядатай? Я уже не один десяток лет не был в Орде!
– Однако там был твой сын, Лепко, который сейчас живёт в Брянске у князя Романа!
– Это правда, владыка, – кивнул головой Илья Всемилович, – но мой сын Лепко – купец и посланник этого славного князя Романа Михалыча. Он возит мзду в татарскую Орду по воле брянского князя! Сам Роман Михалыч ещё давным-давно договорился с татарами, чтобы за него возил казну мой сын. Брянский князь занят боевыми походами. Он нынче ходит на войну с татарским воеводой Ногаем…
– Я знаю об этом, – нахмурился епископ. – Однако же говорят, будто это ты передаёшь через Лепко сведения о наших смоленских делах…Татары в считанные дни узнали о смерти нашего князя Михаила!
– Но, владыка, тогда никто не ездил в Орду, – покачал головой старик. – Мой сын Лепко ещё не вернулся из Орды и приехал сюда ко мне лишь поздней осенью… А татары нагрянули к нам сразу после смерти князя… Лепко просто бы не сумел так быстро до них добраться! Что же касается меня, то я сижу здесь безвыездно как жалкий старик…
– Твои слова по сути не лживы, – согласился епископ, – но мне не всё понятно: говорят, что у тебя даже есть какие-то дела с Литвой!
– Вот тебе крест, владыка! – неистово перекрестился купец и даже привстал со своей скамьи, стоявшей прямо напротив сидевшего в кресле епископа. – Я не только не знаю никаких литовцев, но даже ни разу не был в Литве! И не вёл с их людьми никакой торговли!
– Люди рассказывают, купец Илья, – промолвил сухим, отчуждённым голосом епископ, – что ты не зря не дал денег для заказа колокола у немцев. Ты знал о предстоявшей беде!
– Знал, владыка, – ответствовал старый Илья, – поэтому и не видел надобности тратить деньги и посылать людей к немцам! Разве мы сами не смогли бы отлить колокол? Могли бы, на худой конец, попросить новгородцев? Новгородские колокола славятся по всей Руси!
– Сами новгородцы заказывают сейчас колокола у немцев! – возразил епископ. – Известно, что лучшие новгородские колокола, висящие на святой Софии, все до одного иноземные! Вот почему мы сделали заказ у немцев! В их окаянной Риге… А что из этого получилось?
– Этого не знаю, – покачал головой Илья Всемилович. – Очень неясно, почему немцы не прислали в наш город заказанный колокол? Может с ними полностью не рассчитались?
– Они получили всё договорное серебро, – ответил раздражённо владыка. – А наши люди  поехали в Ригу и забрали там свой колокол… Но вот на обратном пути в поганой Литве их ограбили литовцы и отняли этот колокол…
– Не первый раз, владыка, мы терпим от этих литовцев воровство и грабежи, – пробормотал Илья Всемилович, – однако ты поставил это мне в вину!
– Так говорят почтенные люди, – сердито сказал епископ, – а твоё дело – отвечать. Я уже понял, какие слова правдивы, а какие – один обман…
– А я и подавно всё понял, владыка, – мрачно ответил Илья, – какие почтенные люди говорят обо мне непотребные слова. Это мой свояк, Порядко Брешкович, распускает по своей глупости эти слухи по городу! Лучше бы помолчал и прикрыл грехи своей дочери…
– Мы ещё доберёмся до дочери этого Порядко, – сказал, покачав головой, епископ. – Но скажи, Илья Всемилич, без утайки, почему татары сохранили тебе жизнь в тот страшный год, когда они взяли Киев? И оставили тебе всё имущество? Даже наши смоленские купцы, ходившие тогда торговать в Киев, не вернулись домой…
– Это, безусловно, сообщил тебе тот подлый Порядко, – горько усмехнулся Илья Всемилович. – Он один в Смоленске знал об этом деле! Значит, он – предатель и нечестивец!
– Если Порядко рассказал мне всё, – буркнул епископ, – то это не следует называть предательством! Не должно быть никаких тайн от меня, вашего духовного господина! Почему ты это скрыл, Илья? Неужели ты думал, что я не узнаю, как ты спас свою жизнь и всё имущество, будучи татарским послухом? Татарский царь даже подарил тебе щедрой рукой, – епископ погладил на груди священную реликвию, –  этот греческий крест!
– Ну, если тебе нужна вся правда об этом, владыка, – склонил голову седовласый Илья Всемилович, – тогда слушай, как всё было!
И он подробно, без утайки, рассказал всю историю о том, как спаслась во время вщижского погрома его жена Василиса, о татарском посланнике Болху-Тучигэне и его, в свою очередь, спасении купеческими людьми, о своих поездках в Орду, встречах и разговорах с ордынскими ханами, о далёкой, но прибыльной торговле в подвластных Орде странах.
– Также, владыка, когда бы я ни ездил в Орду, я всегда по возвращении, – сказал он, закончив повествование, – приносил сердечные и щедрые дары нашей православной церкви!
– Я знаю об этом и не раз слышал от наших священников и праведных людей добрые слова о тебе, – улыбнулся епископ. – И нынче, выслушав тебя, остаюсь довольным тобой. Твои слова дошли даже до моего сердца! Вот какая у тебя удивительная жизнь! Такое не узнаешь даже из сказки или былины!
– Такие испытания назначил мне Господь, владыка, – склонил голову старый Илья, – и  вот я дожил до возраста старика. Поэтому я не боюсь людских зол, но страшусь только одного Господа… Я рассказал тебе, святой отец, только одну правду, не утаив ни слова. Так что если грешен, то не в подлой лжи!
– Да, теперь ты мне поведал всё, почтенный Илья Всемилич, – сказал, придя в доброе расположение духа, смоленский епископ, – даже о тех жёнках, которых мы раньше обсуждали! Тогда ты рассказал далеко не всё, но вот сегодня, наконец, уяснил мне суть дела. У меня больше нет к тебе вопросов. Теперь я верю в твою правоту, верность нашему городу и любовь к православной церкви!
– Слава тебе, Господи! – перекрестился Илья Всемилович. – Благодарю тебя, владыка, за сочувствие моим словам! Я тут приготовил тебе памятный подарок! – Он достал из-за пазухи тяжёлый золотой браслет и протянул его епископу. – Это греческое золото, владыка! Я вывез это сокровище из самого Царьграда в годы своей молодости. Говорили, что эту вещь носил сам праведный греческий государь Константин, в честь которого и назвали тот город!
– Браслет святого Константина! – вскричал обрадованный епископ и, схватив подарок, поцеловал сверкавшую от свечных бликов драгоценность. – Благодарю тебя за это, сын мой! Если ты так щедр к святой церкви, я поведаю тебе одну тайну. Поклянись мне от всего сердца, что никому об этом не расскажешь!
– Клянусь, владыка! – громко сказал купец, перекрестившись. – Вот тебе – святой крест!
– Слушай же меня, сын мой, – тихо сказал епископ и, в свою очередь, перекрестился. – Наш князь Фёдор получил от брянского князя Романа письмо. Намедни приходил из Брянска человек. Этот князь Роман не только просил, но даже требовал, чтобы наш князь Фёдор выдал ему дочь того купца Порядко Брешковича, Лесану! Брянский князь обвинил её в колдовстве! Он хочет сжечь ту жёнку на костре… Его обвинения очень серьёзные: отравительство с приготовлением зелья и бесстыдное прелюбодейство! Что ты на это скажешь?
– Значит, князь Роман узнал о поступках той Лесаны, – пробормотал Илья Всемилович, глядя на владыку, – однако это не моя вина! Я всё об этом знаю, святой отец, от надёжных людей… Однако сам  Лепко здесь не объявлялся после того, как сюда прибежала бесстыжая Лесана, спрятавшаяся у своего батюшки Порядко…
И он рассказал владыке про неверность своей невестки сыну, Лепко Ильичу, об их нелёгкой семейной жизни, об отравлении Лесаной княжеской ключницы, расправе разгневанного мужа над злодейкой и, наконец, её бегстве к отцу в Смоленск.
– Эти подробности сообщили мне люди моего сына Лепко, – сказал престарелый Илья в заключении. – Сюда часто приезжают его слуги и приказчики. Они мне подробно сообщают о сыновних делах. В Брянске уже был княжеский суд над сыном купца Василька Мордатыча… Тому присудили уплатить за всё зло приличную виру!
– И сколько же? – прищурился владыка.
– Князь определил виру, святой отец, – покачал головой Илья Всемилович, – в полтораста гривен белого серебра!
– Полтораста гривен?! – вскричал епископ. – Да ещё за любовницу?
– Уж не знаю, за любовницу или за ключницу, – пробормотал Илья. – Нечая Васильковича объявили виновным в подлом прелюбодеянии, краже Лесаны, чужой жены, и потворстве её бегству…
– Конечно, вира справедливая, – сказал как бы про себя епископ, – однако же я не знал, насколько богат тот купец Василёк! Он приходил в своё время ко мне и жертвовал серебро на нашу православную церковь… Однако же…полтораста гривен!
– Но князь Роман не стал разорять этого купца, – улыбнулся седовласый Илья, – а дал ему отсрочку на пять лет! Будет все пять лет выплачивать в казну свои долги! А сразу князь не решился собирать с него все гривны. Он не хочет, чтобы зажиточный брянский купец разорился и стал жалким смердом… Известно, что этот купец вовремя платит пошлины в княжескую казну… Вот потому и пожалел князь Роман купца и его дурачка сына!
– Но наш князь Фёдор Ростиславич отказал брянскому князю в его справедливой просьбе, как я считаю. И не выдал бесстыжей Лесаны! Видимо купец Порядко задобрил князя Фёдора, скорее всего, серебром! Князь даже со мной не посоветовался! Решил, как сказали мои слуги, по «Ярославовой Правде». И взял с того купца Порядко пеню в восемь десятков гривен!
– В восемь десятков?! – вскричал потрясённый Илья Всемилович.
– Тихо, не надо громко говорить, – поднял руку епископ. – Князь Фёдор определил виру как за убийство княжеского тиуна или кого-либо из его верных людей. И как я узнал, наш князь уже получил сполна всю мзду… Но ни  одной гривны, даже куны или мортки, не пожертвовал нашей православной церкви!
– Как-то непонятно, святой отец, – покачал головой Илья Всемилович. – Ущерб нанесён брянскому князю Роману, а мзду получил наш князь Фёдор!
– Это приведёт только к беде, – грустно молвил епископ. – Однако и ты повинен в этом деле, Илья Всемилич!
– Отчего же я, святой отец?
– Почему ты вовремя не сообщил мне об этом? Супружеская неверность пребывает в церковном ведении! Если бы ты рассказал мне, что та премерзкая Лесана убежала от своего законного супруга сюда, в Смоленск, я бы поступил иначе… Пришлось бы той Лесане ехать назад. Обвязанной верёвками и закованной в железо! А теперь у князя Фёдора – прибыль… А город и земля нажили себе лютого врага! Говорят, что у князя Романа – несметное войско! Да и сам он – известный победами воин! Не слабей поганых татар!
– Прости мне, владыка, этот великий грех! – встал, поклонившись епископу, Илья Всемилович. – Не хотелось мне предавать лютой смерти ту бесстыжую Лесану и позорить её батюшку, Порядко Брешковича… Лесана у него – единственное дитя. Все прочие дети Порядко уже давно умерли… Одни от поветрия, а другие – от рук врагов. Этот Порядко и так несчастлив! Он ведь был моим другом. Мы подружились ещё у греков… Были как родные братья, – старик заплакал. – Мы ведь осели здесь в Смоленске по его желанию… Я не хотел на него доносить… Мне стало жалко этого несчастного…
– А вот он тебя не пожалел, – покачал головой смоленский епископ, – и таких наговорил мне о тебе мерзостей!
– Да простит ему Господь, – сказал, вытирая слёзы, Илья Всемилович, – и ты, святой отец, со своим добрым сердцем… Этот жалкий Порядко тронулся умом на старости лет! Он же почти мой ровесник! А это уже – глубокая старость…
– Он не тронулся умом, – усмехнулся епископ, – и показал отменное хитроумие в выгораживании своей дочери! Князь Фёдор сначала сильно разгневался, узнав о поступке той Лесаны! Но Порядко возложил всю вину на княгиню, супругу Романа, сказав, что это княгиня подучила Лесану, из греховной ревности, извести свою соперницу. А Лесана исполнила-де приказ своей госпожи. А это уже – полгреха! И так всё правдоподобно изложил! Я вот знаю по нашему городу, насколько жёнки злы и ненавистны к любовницам своих супругов! Готовы сожрать их!   
– Не верь этому, святой отец! – вскричал, побагровев от гнева, Илья Всемилович. – Княгиня ни в чём не повинна! Об этом знают все брянские горожане! Она ведь без жалости прогнала от себя ту Лесану!
– А почему же она тогда не бросила её в темницу? – усмехнулся владыка. – Здесь всё, мой почтенный старик, вызывает сомнение! Как же держать на свободе отравительницу? Вот князь Фёдор Ростиславич и поверил таким неглупым словам! К тому же, наш князь Фёдор не в ладах с Романом Брянским. Вот почему он верит всем словам, которые сказаны против князя Романа и его супруги!
Илья Всемилович молчал, не находя от возмущения слов.
– А теперь послушай, достойный купец, – сказал, завершая беседу, владыка. – Я не хотел тебе это говорить, но, если ты обещаешь хранить и эту тайну, скажу. Наш князь Фёдор Ростиславич, решил, получив донос от купца Порядко Брешковича, судить и тебя своим княжеским судом! Князь хочет бросить тебя в темницу!
– Он так на меня разгневался?! – вскричал в изумлении Илья Всемилович. – Неужели протянет руки на жалкого старика?
– Протянет, Илья Всемилич, – продолжал епископ. – Однако я поговорил с князем. И упросил его не спешить со скоропалительным решением. Сначала я должен, как духовный и городской владыка, сам с тобой побеседовать. Не так просто лишить свободы почтенного человека! Ну, мы договорились, что князь Фёдор не будет беспокоить тебя три дня… А когда я проведу своё дознание, он начнёт принимать к тебе свои меры! Словом, говорю тебе, праведный старик, уходи из нашего города! Ты успеешь далеко уйти за эти дни! И тогда, наконец, получишь до глубокой старости покой от всех своих бед!
…С большим трудом, поддерживаемый вышедшими из простенка слугами, спустился престарелый Илья Всемилович с дубовых владычных ступеней.
– Садись в сани, батюшка, – сказал его тоже немолодой слуга Провид. – На тебе нет лица! Замучил тебя этот владыка!
– Вот какие дела, Василисушка! – сказал, войдя в свой терем, согбенный, трясущийся старик. – Пора мне к Господу, матушка!
– Что ты, батюшка? – всплеснула руками Василиса. – Тебе ещё рано умирать! Да мы ещё с тобой…
Но в этот миг купец пошатнулся и схватился за сердце. – Нынче я припозднился, – только и сказал он, медленно оседая на пол.
– Слуги, хватайте батюшку! – Василиса бросилась к мужу и удержала его от падения.
– Мы здесь, матушка! – громко сказал подскочивший к хозяину Провид. – Эй, молодцы, помогите же мне скорей!
Когда старика уложили на его широкую постель, он уже не дышал.
– Это не в моих силах, – заплакал прибежавший на крики лекарь Велемил. – Сердце нашего батюшки не выдержало тяжёлых потрясений! Горе нам!
– Ильюшенька, супруг мой славный! – рыдала над телом почившего безутешная Василиса. – Ох, горе-то какое неслыханное!
…Через два дня, когда все смоленские родственники простились с покойным купцом и выплакали все слёзы, убитая горем Василиса приказала: – Поднимайте домовину с нашим батюшкой, мои верные слуги, и везите её в православную церковь! Будем вести там последнюю службу…
В это время в ворота купеческой усадьбы постучали.
– Отворите! – сказала хриплым безразличным голосом Василиса. Слуги выбежали во двор. Вдруг оттуда донеслись крики, шум, и в терем ворвались вооружённые княжеские дружинники.
– Уже покойник! – крикнул княжеский воевода, глядя на гроб, вокруг которого стояли остолбеневшие от возмущения люди. – Тогда слушайте меня, родственники купца и домочадцы! Потому как купец Илья скончался, и я это сам вижу, мы должны полностью выполнить приказ нашего князя Фёдора Ростиславича и задержать главу купеческого семейства! Так что собирайся, Избор Ильич, пойдёшь с нами до княжеской темницы!               


Г    Л    А    В    А     18

С М О Л Е Н С К И Й   П О Х О Д

Полки князя Романа Брянского шли на север. Невиданную доселе силу собрал под своей рукой старый князь. Со всех сторон его земли, даже с уделов, которые впервые приняли участие в походе своего великого черниговского князя, собрались в это жаркое, сухое лето 1285 года дружинники и ополченцы. Сами князья – Мстислав Карачевский, Симеон Новосильский и Константин Тарусский – в Брянск, на воинские сборы, не пришли, однако прислали своих первых воевод.
– Я жестоко покараю этого злодея, презренного князя Фёдора, – думал князь Роман, оглядывая шедших за ним правильными рядами воинов.
На несколько вёрст, заполонив все ближайшие дороги, растянулись княжеские полки, подняв тучу густой пыли.
– Как бы нам перейти на траву, Добр Ефимыч? – спросил князь Роман брянского воеводу, ехавшего рядом с ним верхом по левую руку. – Мы задохнёмся от этой пыли! Нам не следует травить воинов!
– Уже недалеко, великий князь, – ответил брянский военачальник. – Эта дорога скоро кончится. Дальше всё заросло травой. Тогда пыль рассеется… И воинам будет полегче…
Действительно, не прошли воины и десятка вёрст от Брянска, как пыльная дорога сменилась травяным покровом, и рать пошла вперёд быстрее.
– Батюшка, – сказал княжич Олег, ехавший на красивом вороном жеребце, справа от князя Романа, – а не пойти ли нам по ночам? Становится жарко, и воины сильно устают… Какое из усталых войско? Разобьём после полудня лагерь, а ночью спокойно пойдём дальше.
– Ночью очень темно, сынок, – ответил Роман Брянский. – И не все наши бойцы, особенно из удельных полков, привычны к ночным переходам. Только мои отборные воины способны ходить в ночное время. Это тебе не степи, сынок: там есть леса и болота… Мы заблудимся, погубим многих воинов и потерпим неудачу. Впервые пришлось пойти на своих христиан. Поэтому надо нанести этому князю Фёдору небывалый урон! За все мои обиды и подлости этого мерзкого князя! Нашим славным воинам нужно идти только днём. А если приходится сейчас мучиться, то на то она и война, а не весёлый и сладкий пир! Мы сами, князья, не уклоняемся от тягот войны! Зачем тогда нежить воинов?
Разговор прекратился, князь Роман откинулся в седле и задремал, медленно покачиваясь в такт движению лошади.
  Брянский князь не мог простить дерзость Фёдора Смоленского. Последний проявил по
отношению к нему не просто грубость: отказать в выдаче виновной в преступлении простолюдинки означало смертельно оскорбить соседа. Княжеский посланник вернулся из Смоленска ни с чем. – Этот князь Фёдор говорил, – сообщил расстроенный посланец князю Роману, – что он посадил ту озорницу Лесану в свой судный терем и решил сам судить её!
На следующий год, весной, в Брянск прискакали верные люди купчихи Василисы. Они рассказали князю Роману о смерти купца Ильи Всемиловича и аресте его сына Избора Ильича.
– Даже не дали спокойно, как надо по закону, похоронить батюшку, – сказал седовласый Провид, утирая слёзы. – Только мы одни, купеческие слуги и наша славная матушка Василисушка, в скорби и слезах отнесли на церковный погост нашего батюшку, Илью Всемилича!
– Получается, что тот славный купец пострадал из-за моей просьбы! – вскричал князь Роман. – Если бы мой человек, посланный за той Лесаной, не пришёл, этот купец был бы жив! Это для меня – смертельная обида! Я не прощу злодею Фёдору такого унижения!
– Не огорчайся, великий князь, – сказал тогда старый купеческий слуга. – Купца Илью уже давно невзлюбили в городе… А когда та Лесана вернулась в Смоленск, её батюшка сделал всё, чтобы поссорить славного Илью Всемилича не только с владыкой, но и с самим князем!
– О, злодейское семя! О, воры и подлые озорники! – возмущался князь Роман. – Вы получите за это жестокую и беспощадную месть! Но почему вы, так несправедливо пострадавшие, не прислали ко мне людей ещё прошлой зимой? Тогда бы мы сразу же, без лютой жары и трудностей, пошли на Смоленск! И ещё тогда покарали бы этого князя Фёдора за коварное злодейство!
– Да вот наша матушка Василисушка надеялась слёзно упросить князя Фёдора, – ответил посланец купчихи. – Однако ни этот злобный князь, ни святой владыка не захотели отменить несправедливость! А наша матушка потратила на них уймищу серебра! Её сын Избор Ильич так и сидит в княжеской темнице, жестоко страдая! Может ты, великий князь, пошлёшь в Смоленск своего человека и замолвишь за него своё веское слово? Мы боимся, что люди этого жестокого князя Фёдора уморят нашего Избора Ильича!
– Я не только пошлю человека в этот бессовестный город, – громко сказал, кипя от гнева, князь Роман, – но туда пойдут все мои полки, готовые проявить суровость!
В тот же день княжеские люди выехали во все концы не только Брянского удела, но и всех черниговских земель. В короткий срок было собрано почти шеститысячное войско. Огромный обоз следовал за воинами: в телегах, охраняемых брянскими мужиками, были сложены мешки с зерном, овощами, сушёными мясом и рыбой.
Старший княжеский управляющий Ермила Милешевич хотел отправить за войском стадо откормленных княжеских коров и отару овец, однако рачительный князь не разрешил.
– Пусть пока кормятся так, – сказал он, – пока мы не доберёмся до земель этого злодея, князя Фёдора… А там уже мои люди будут кормиться смоленской свежатиной! Пусть расплачивается эта земля за грубости и обиды своего князя!
Почти три дня двигались полки брянского и великого черниговского князя до первых смоленских селений… Однако же, достигнув к вечеру своей цели, они обнаружили, что ни в одной деревеньке людей не было. Лишь пустые избы, в которых гулял ветер, встречали незваных гостей.
– Неприветливо нас встречают, – сказал по такому случаю князь Роман. – Видимо, смоляне проведали о нашем походе! Что поделаешь, если мы повели не только конное, но и пешее войско! А это не утаить!
– А если сделать набег, княже? – спросил воевода Добр. – И ночью послать на них конницу? Тогда не успеют сбежать! Ты же видишь: жители сбежали отсюда совсем недавно… Если они думают, что мы идёт медленно, с привалами, тогда не станут спешить! А мы захватим и пленников, и всякое добро! И нанесём этим землям огромный урон!
– Ты прав, мой славный Добр, – согласился брянский князь. – Тогда, давай, сделай ночью дальний набег! Однако же, смотри, всегда посылай вперёд разведку. А если встретишь войско князя Фёдора, сразу же, без промедления, посылай ко мне людей. Сам же в битву не вступай! Ударим по ним всеми силами, без жалости!
– Слушаюсь, великий князь! – весело сказал брянский воевода. – По коням, мои воины! – крикнул он, повернувшись к всадникам. Славная княжеская тысяча сорвалась с места и стремительным потоком хлынула на смоленские земли.
– А мы пока сделаем привал, – сказал князь Роман, вытирая большим цветастым платком пот с лица. – А за людьми пусть пока присматривает Славко Милорадич. Сходи к нему сынок, и передай мой приказ.
– Хорошо, батюшка, – ответил княжич Олег и поскакал к приближавшейся серой массе пеших воинов, которые немного отставали от княжеской конницы: Роман Михайлович не хотел, чтобы его пехотинцы глотали густую пыль, которая, несмотря на росшую в изобилии траву, всё же поднималась из под конских копыт.
Когда пешие полки подошли к княжеским шатрам, воздух уже был чист, однако жара стояла немилосердная.
Усталые, потные княжеские дружинники и ополченцы разделись до пояса и ходили по лагерю в одних подштанниках, разбивая палатки и разжигая костры.
Второй воевода, Славко Милорадович, которого князь Роман поставил во главе пешего воинства, метался взад-вперёд по всему лагерю, отдавая направо и налево распоряжения… Наученный долгой ратной жизнью, Славко знал, что во время отдыха воинов, ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра окрестности. Он помнил, как враги не раз пытались воспользоваться беспечностью отдыхавшего воинства! – Этого не будет! – говорил второй воевода, повторяя слова своего отца. – Поставлю крепкие заставы!
И он послал в ночной дозор своих самых лучших и опытных воинов. Помимо того, и князь Роман оставил для дозорной разведки два десятка так называемых «воев летучих». Эти конники должны были всю ночь кружить вокруг неукреплённого лагеря и при необходимости поднимать боевую тревогу.
Наутро, едва забрезжил рассвет, княжеские воины были разбужены боевым рожком и быстро, приведя себя в порядок, умывшись в водах ближайшей речушки, приняв наскоро приготовленную пищу, перешли на другой речной берег. Вслед за ними по шатким мосткам, наведённым брянскими мужиками, прогрохотали обозные телеги.
Не пройдя и десятка вёрст, брянские ратники почуяли приближавшийся с каждым шагом запах гари.
– Значит, здесь уже побывали мои воины! – сказал, морщась, князь Роман, и указывая сыну рукой на дымившиеся развалины. Они подъехали ближе и обнаружили большую серую поляну из пепла, лежавшую по обеим сторонам дороги.
– Сожгли всё село, батюшка, – сказал, насупившись, княжич Олег. – Зачем это сделали? Это же мирные крестьяне, а не лютые враги… За что же они страдают?
– Это война, сынок, – тихо молвил Роман Михайлович. – Ты ведь знаешь моих воинственных бойцов: они не щадят ни врагов, ни их людей… До Смоленска непросто добраться, а взять город – и того трудней! Тогда следует нанести подлому обидчику наибольший урон!
– Однако те простые люди – Божьи твари, батюшка, и христианские души, – сказал с горечью княжич. – Господь зачтёт нам такое за большой грех!
– Это так, сынок, грех превеликий, – согласился князь Роман, – однако я не разрешил моим воинам убивать и насильничать… Пусть жгут и грабят, но люди будут живы!
– А как же им жить без жилья да имущества? – возразил, качая головой, княжич Олег.
– Ну, это дело наживное, – усмехнулся Роман Михайлович. – Вот уведём смоленских пленников в Брянск, а там их обустроим!
В это время вдали показались скакавшие во весь опор всадники.
– Это люди моего Добра, – сказал, прищурившись, князь Роман. – Вот сейчас увидим, был ли полезен набег во вражеский тыл!
– Здравствуй, великий князь! – громко крикнул, подскакав к князю Роману, передовой всадник.
– Здравствуй Микула, внук моего славного Ермилы! – ответил старый князь. – Как там наши дела?
– Всё пожгли, великий князь, как было велено, – сказал молодой дружинник, вытирая пот со лба, – и взяли немало пленных! Пришлось отрядить сотню воинов на охрану пленников…
– Это много, – покачал головой Роман Михайлович. – А где же эти люди остались?
– Они следуют за твоими воинами, – тихо сказал Микула. – Твои люди скоро их догонят. Они – в пяти верстах от вас!
– Эй, Славко! – крикнул князь Роман. Второй воевода быстро подъехал к нему. – Поручи-ка своим людям, Славко, вести пленников, когда мы пройдём пять-шесть вёрст!
– А много их? – спросил, прищурившись, Славко.
– Где-то тысячи полторы, – ответствовал Микула, – или немного больше…
– Будет сделано, великий князь, – весело сказал второй воевода, – сейчас же назначу людей для охраны!
И он поскакал выполнять княжеское повеление.
Действительно, вёрст через шесть княжеское войско подошло к большой людской толпе, медленно шедшей по утоптанной конскими копытами дороге. Княжеские всадники с опущенными копьями сопровождали это людское сборище. Увидев подъехавшего князя, пленники зашумели, заголосили.
– Ох, пресветлый князь! – крикнула толстая краснорожая баба. – Пощади нас, несчастных! За что нам такое разорение?
– Великий князь и славный полководец! – вторил ей высокий, седовласый старик. – За что ты сжёг без жалости наши жалкие дома? Разве мы не чтим вас, наших славных князей? Только и молимся за вас Господу! За что такая немилость?
– Пресветлый князь! – сказала звонким, но приятным, голосом рослая светловолосая девица с большой, словно льняной косой. – Неужели у тебя не дрогнет сердце, глядя на наше горе?!
Князь Роман, услыхав последние слова, повернулся и глянул в ту сторону, откуда исходили приятные звуки.
– О, Господи! – сказал он: перед ним стояла точная копия его ключницы Арины! Такая же прекрасная, голубоглазая девица, только…совсем молодая! И сердце старого князя дрогнуло!
– Где же вы пленили эту красную девицу? – спросил он, вытирая пот со лба. Волна тепла, захлестнувшая его, была столь горяча, что его голос задрожал, а из княжеских глаз потекли обильные слёзы.
– Мы поймали красную девицу в этой деревне, великий князь, – весело ответил княжеский дружинник. – И подумали, что такая красавица должна предстать перед тобой!
– Хвалю за это, сынок! – улыбнулся князь. – Этим вы мне очень угодили! Я награжу вас за это, мои верные воины!
– А ты, девица или замужняя жёнка? – спросил князь Роман, подъехав к девушке, окружённой разом замолчавшими пленниками.
– Ещё не замужняя, княже! – спокойно ответила своим нежным бархатистым голосом красавица. – У меня тут был жених, да вот сбежал, когда пришли твои воины…
– Ты теперь, красная девица, будешь сидеть в моём обозе, – сказал, дрожа от волнения, старый князь. – Я увезу тебя в мой славный город!
– А если я этого не захочу? – возмутилась, чувствуя свою силу, молодая прелестница. – Ты меня изнасилуешь или убьёшь, преславный князь?
– Нет, красная девица, – сказал, побагровев лицом, брянский князь. – Не будет ни насилия, ни убийства! Однако скажи, какова твоя настоящая цена за покорность моей воле? Неужели ты хочешь, чтобы я отпустил тебя на свободу? Тогда выбирай: или свобода и деревенская жизнь, или мои хоромы и жизнь в достатке!
– Не надо мне, княже, ни твоих хором, ни богатств, – смело сказала девушка. – Я хочу только свободы для моих родных! Отпусти моих батюшку, матушку и семерых малых братьев… Тогда я соглашусь с твоими словами!
– Быть по сему! – громко сказал Роман Михайлович. – Я освобождаю всех названных тобой родственников! А теперь пойдёшь в мой обоз?
– Теперь пойду, славный князь! – улыбнулась девушка.
– Батюшка князь! – вдруг закричала стоявшая рядом с красавицей молодая и тоже довольно пригожая женщина. – Я не отпущу свою дочь одну! Пусть я буду пленницей, но поеду вместе со своей дочерью в твой Брянск!
– Ну, и ладно, – усмехнулся, успокоившись, князь Роман. – Пусть тогда твои родные спокойно садятся в походные телеги. Я поселю их в Брянске в удобном доме… Обеспечу им привольную жизнь… Как тебя зовут, девица?
– Домена, – спокойно ответила красавица.
– А ты, Домена, будешь в моём обозе, – сказал решительно князь и повернулся к своим  воинам. – Эй, Славко! – крикнул он. – Посади девицу в мою телегу! И чтобы всё у ней было, как надо! А вечером приведёшь её ко мне, сынок…
– Слушаюсь, великий князь! – ответил второй воевода. – Всё сделаю, как приказываешь!
К вечеру княжеские воины, медленно, но безостановочно продвигаясь, подошли к Рославлю. Здесь их уже ждал воевода Добр со всей конной тысячей.
– Входи же, великий князь! – сказал воевода, с величием восседая в седле своего сытого, крупного коня и встречая князя Романа у ворот небольшого города. – Этот город Ростиславль взят нами без боя!
– Однако, город мал и неказист! – усмехнулся Роман Михайлович, оглядывая городские стены. – Он не устоял бы перед моими храбрыми воинами!
– Поэтому местные горожане и сельчане, собравшиеся здесь, не осмелились сопротивляться и открыли передо мной ворота города, не выпустив ни одной стрелы!
– Ну, тогда не будем жечь этот город! – покачал головой князь Роман. – Они же изъявили покорность… Пусть теперь живут под моей властью. Оставим этот город себе. Не верну его этому презренному Фёдору!
– Однако же, князь батюшка, надо нашим воинам сегодня отдохнуть, – тихо сказал первый  воевода. – А завтра подадимся к Смоленску…
– Хорошо! – одобрил сказанное князь Роман. – И подыщи мне нужное жильё…
Эту ночь брянский князь провёл в большом купеческом тереме, отданном ему благодарным рославльским богачом. Князь вначале хотел переночевать в доме тамошнего воеводы, своевременно сбежавшего в Смоленск, но к нему явились местные купцы и упросили отдохнуть в другом, более богатом тереме. До самого утра пролежал князь Роман в объятиях своей новой возлюбленной Домены, не зная усталости. Князь вспоминал былые годы, когда он горячо любил молодую супругу, княгиню Анну, а потом и юную Арину.
– Я так полюбил эту красную девицу! Всем своим сердцем! – думал князь, глядя в красивое лицо уснувшей под самое утро Домены. – Лучше девицы или жёнки я ещё не знал!
Так в лёгкой радости он задремал, но не успел сомкнуть веки, как длинный, протяжный зов боевого рожка разбудил его.
– Пора идти на Смоленск! – тихо сказал он, вставая.
Домена пробудилась и привстала, обнажив свою полную красивую грудь. – Ещё рано, мой милый князь, – сказала она, улыбаясь и как бы расцветая, как нежный, благоухающий цветок. – Куда же ты так спешишь?
– Пора идти к войску, – улыбнулся ей в ответ невыспавшийся князь. – Теперь выспимся, когда возьмём Смоленск! А ты, моя красавица, ещё отдыхай!
– А ты вернёшься, мой любимый? – спросила нежным грудным голосом Домена.
– Вернусь, моя славная горлица! – ответил сразу же помолодевший от слов девушки брянский князь и, натянув на себя лёгкие походные штаны, вышел в простенок.
– Какой он ласковый! – сказала про себя пятнадцатилетняя Домена, вытянувшись и закрыв глаза. – Ничего, что немолод! Он такой сладкий в любви! Не то, что наши сопливые смерды!
…Уже к вечеру княжеское войско подошло к Смоленску. В лучах заходящего солнца город смотрелся, как  сказочный призрак.
– Не хочется губить эту красоту, – громко сказал как бы самому себе князь Роман. – Однако же надо разгромить все окрестности! Ну-ка, Добр, поджигай все ближние постройки!
Конница Добра рассыпалась по окрестностям Смоленска, нещадно грабя то, что не успели унести разбежавшиеся жители. Яркое пламя поднялось вверх, освещая стены насторожившегося города, испуская едкий дым и большущие, сверкавшие в тёмном небе, искры прямо в сторону города.
– Пусть подышат дымом пожарищ, – сказал, потирая руки, князь Роман. – А теперь, – обратился он ко второму воеводе, – разбивай-ка, Славко, здесь лагерь и назначь ночной дозор. Принимайте пищу и готовьтесь ко сну!
– Князь мой славный! – раздался вдруг знакомый приятный голос и к нему подбежала весёлая, бодрая Домена. – Я сама пришла с твоими людьми!
– Какая радость! – сказал довольный князь Роман. – Давай же, моя лада, поешь вместе со мной, а потом пойдём на отдых в мой походный шатёр.
Наутро, едва забрезжил рассвет, к князю в шатёр тихонько вошёл его ночной стражник. – Великий князь! – тихо сказал он. – Пора вставать: к тебе прибыл человек из Смоленска!
– Я скоро приду, сынок, – сказал, вставая, Роман Михайлович. – Не тревожься, моя сладкая красавица, – кивнул он головой приподнявшейся с подушки Домене, – отдохни ещё после такой ночи… А я пойду по делам…– И он вышел из шатра.
Смоленский посланец терпеливо ожидал брянского князя, сидя у потухавшего костра в окружении брянских дружинников.
Легко одетый, даже не умывшийся, князь Роман сразу же подошёл к нему.
– Людей пока не будите, – сказал он воинам. – Мы успеем, если будут выходить смоленские воины.
– Ты всегда заботлив к своим воинам, великий князь! – сказал стоявший тут же воевода Добр. – Но им пора подниматься! Наши воины беззаботно спят, благодаря твоей доброте и жалости. Недолго до беды, батюшка!
– Ну, тогда будите людей, но без рожка, – сказал, махнув рукой, Роман Михайлович. – Не надо поднимать шум!
– Слушаюсь, батюшка, – ответил Добр и побежал отдавать приказы.
– Здравствуй, великий князь! – сказал стоявший у костра смоленский боярин, одетый в богатый разноцветный парчовый кафтан. Под лучами восходящего солнца его одежда искрилась и переливалась всеми цветами радуги.
– Какая же мука так одеться в жарищу! – подумал князь Роман, глядя, как потный, краснолицый боярин прижимает к животу небольшую, но тёплую кунью шапку. – Здравствуй! – ответил он с усмешкой, оглядывая своего незваного гостя. – Кто ты такой и зачем сюда пожаловал?
– Я – Вышата, боярин покойного князя Глеба Ростиславича, а теперь его сына, твоего зятя Александра Глебыча… Ты должен помнить меня, великий князь… Я был на свадьбе твоей старшей дочери и сидел тогда неподалёку от молодого князя…
– А, так это ты, Вышата! – промолвил уже другим, дружеским голосом, князь Роман. – Тогда расскажи, как там моя дочь, внуки и сын Александр!
– С ними всё хорошо, великий князь, – улыбнулся боярин. – Твоя дочь живёт в почтении и процветании. И твои внуки, сыновья князя Александра, живы и здоровы. Василий с Иваном – уже добрые молодцы! Ты их сам увидишь, когда к тебе придёт князь Александр… Однако сначала скажи, великий князь, почему ты разгневался на нас и привёл сюда своё войско? Все горожане до смерти напуганы!
– Разве ты не знаешь, знатный княжеский боярин, – промолвил Роман Михайлович, – что натворил этот премерзкий Фёдор? Пусть теперь выводит мне навстречу своё войско! Передай это моё требование вашему бесстыжему князю!
– Я же сказал тебе, великий князь, что я – боярин только твоего зятя, – склонил голову смоленский посланец, – а этому князю Фёдору я не только не слуга, но, если не кривить душой, такой враг, что не хочется говорить! Мы, смоляне, не любим этого неправедного князя! Этот князь Фёдор сразу же сбежал в свой Ярославль, как только узнал о твоём походе. А с ним удрали и все его бояре. В городе остались лишь князь Александр с супругой, детьми и небольшим войском. Князь Фёдор, перед своим бегством, назначил Александра Глебыча воеводой. А на деле твой зять Александр – великий смоленский князь!
– Если бы так, – усмехнулся князь Роман. – Мне не верится, что князь Фёдор так просто отдаст этот богатый «стол». Однако же пусть тогда мой славный зять Александр пожалует сюда. И приведёт мою дочь с внуками. Я, наконец, увижу свою дочь и любимых внуков. А там и поговорим. Да, ещё! Доставьте же сюда на цепи ту зловредную жёнку Лесану. Отпустите также со мной в Брянск того купца, Избора Ильича, с супругой, детьми и слугами. А остальное мы обсудим с моим сыном Александром…
– Сейчас же передам ему твои слова, великий князь! – склонился в низком поклоне смоленский боярин так, что едва не коснулся земли своей длинной седой бородой.
…В полдень в княжеском шатре за большим дубовым столом сидели прибывшие из Смоленска желанные гости князя Романа. По правую руку от него восседал князь Александр Глебович, зять, с двумя сыновьями – Василием и Иваном – по левую – рядом с красавицей Доменой – дочь князя Романа и супруга князя Александра, Агафья. Около неё сидел брат Олег Романович, не сводивший с сестры своих ласковых глаз. Бояре стояли у стола и молча слушали разговор двух князей.
– Так что, батюшка, я никак не могу выдать тебе ту злодейку Лесану, – говорил князь Александр, прихлёбывая из большой серебряной чаши ароматный пряный мёд. – Она неожиданно сбежала из города дней пять тому назад, а куда – никто не знает! И вместе со своим батюшкой – купцом Порядко… Всё обыскали, но никого не нашли. В тереме этого неправедного купца не было даже слуг…
– А как же купец Избор Ильич? – спросил громко, но без гнева в голосе, князь Роман. – Его надо выдать без промедления!
– Я сразу же освободил этого купца, когда сбежал мой отважный дядюшка Фёдор!  Купец Избор получил назад всё своё имущество, дома и постройки! Он сейчас пребывает в твоём лагере. Если хочешь, забирай его к себе!
– Ладно, сынок, – улыбнулся князь Роман. – Значит, пора положить конец этой войне. Пойдём восвояси!
– Вернул бы ты мне пленников, батюшка, – сказал нерешительно князь Александр, – да их имущество…
– Этого не могу, сынок, – отмахнулся рукой Роман Михайлович, поморщившись. – Если бы ты был великим смоленским князем, я бы с тобой согласился. А пока ты ещё воевода, я только могу прекратить войну. Нельзя оставить без наказания поступки того окаянного злодея, князя Фёдора! Следует нанести ущерб его земле! На этом прощай! – Князь Роман встал и, подойдя к столу, обнял свою поседевшую и располневшую дочь. – Здоровья тебе, доченька! – сказал он, обнимая и целуя княгиню Агафью. – Как же ты  похожа на мою покойную мать!
– Прощай, мой славный батюшка! – сказала, утирая слёзы, княгиня.
– Прощайте и вы, мои дорогие внуки! – молвил князь Роман, перейдя на другую сторону и целуя вскочивших со своих мест рослых молодцев. – Вижу, что вы уже совсем взрослые! Давно перешагнули два десятка. Передайте же своим супругам мои добрые пожелания и подарки!
– Прощай, наш славный дедушка! – почти в один голос крикнули светловолосые голубоглазые княжичи.
– А ты пока посиди со мной, сынок, – Роман Михайлович кивнул головой князю Александру.
Когда они остались наедине, князь Роман, присев на скамью рядом с зятем, сказал: – Ты видишь, как постарел и поседел мой сын Олег?
– Вижу, батюшка, – тихо ответил Александр Глебович.
– У меня нет настоящего наследника, сынок, – прошептал брянский князь. – Поэтому знай, когда я умру…
– Да что ты, батюшка?! – вскричал князь Александр. – Ты ещё в силе!
– А тогда, сынок, после моего Олега…  Я не верю, что он долго проживёт…И если мой Олег уйдёт в монахи, о чём он твердит едва ли не каждый день, то великим черниговским князем должен стать ты! Я думаю, что Брянск – это не так уж плохо!
– Да что ты, батюшка, я же останусь княжить в Смоленске!
– Погоди, сынок, – улыбнулся князь Роман. – А если ты, в самом деле, станешь великим смоленским князем… Тогда присылай в Брянск своего старшего сына Василия!      


Г   Л   А   В   А   19

Г Н Е В   В Е Л И К О Г О   Н О Г А Я

Ранняя весна 1286 года была тёплой и солнечной. Казалось, что сама природа ошиблась, и преждевременно наступило лето. Однако в мае, когда ожидалось ещё большее потепление, неожиданно похолодало, пошли дожди, местами переходившие в снег. Степь уже давно покрылась густым травяным ковром, над которым возвышались, величественно покачиваясь, ярко-красные маки. Воздух, впитавший в себя запахи земли и небесной влаги, был свеж, и степь благоухала всеми ароматами возродившейся растительной жизни. Стояла тишина, и только ветер свистел по бесконечному степному пространству.
Неожиданно раздалось тяжёлое цоканье конских копыт и, растаптывая богатый цветочный ковёр, в самую гущу травяных зарослей въехали четверо татарских всадников. Двое из них, низкорослые и коренастые, были сыновьями покойного татарского хана Мэнгу-Тимура – Алгу и Тогрыл – остальные, высокие и худые – Тула-Бука и Кунчек – сыновьями старшего брата Мэнгу-Тимура Тарбу, умершего ещё при правлении Берке-хана.
– Говорите же, братья, зачем мы собрались здесь, в этой мокрой степи? – спросил Алгу, останавливаясь перед двоюродными братьями.
– У нас очень важное дело, брат, – ответил Тула-Бука, поворачиваясь лицом к собеседнику. – Мы не смогли бы говорить об этом в городе. Такое не утаишь! Известно, что в Сарае даже камни имеют уши!
– Ну, так чего мы здесь? – усмехнулся широкоскулый Тогрыл, и его тёмное лицо побагровело. – Неужели будет опасный разговор?
– Вот что, братья, – сказал Кунчек решительно, чтобы не затягивать стояние в холодной степи, – мы тут задумали сбросить с ханского трона нашего Туда-Мэнгу! Это позор, что у нас такой государь!
– Вот какие дела! – поднял руку Тогрыл, оглядываясь вокруг. – Тогда мне понятно, почему вы собрались здесь, в этой мерзкой степи! А вы не боитесь последствий?
– Не боимся! – усмехнулся Тула-Бука. – Туда-Мэнгу не достоин занимать священный трон! В Сарае совсем нет порядка! Разве вы забыли об убийстве нашего славного Болху? Все наши ордынские дела теперь в упадке!
– Как вы видите, ни визирь, ни эмиры этого бестолкового Туда ничего праведного не делают! – бросил раздражённо Кунчек. – При дворе только пьянство и распутство! Кроме того, этот Туда-Мэнгу раздал все важные должности своим дружкам, которым следует быть не эмирами, а нашими жалкими слугами!
– Кому нужны такие непутёвые слуги? – спросил недовольный Алгу. – Ничего не умеют держать, кроме хмельной чаши! Из них – и не правители, и не воины!
– Слушайте же, братья, – сказал, подняв вверх кулак, Тула-Бука. – Нет лучше времени, чтобы сбросить этого болвана с ханского трона! Даже воины недовольны им: нет ни государственных советов, ни боевых походов, одни только пьяные веселья! Опечалены наши муллы и почтенный имам! За всё лето наш нынешний государь ни разу не побывал в мечети! У него на уме только одни шейхи и факиры!
– Да, это так! – вскричал Кунчек. – Как-то я зашёл к нашему хану с просьбой дать мне войско, чтобы сделать набег на земли урусов и усмирить непокорных коназов… Однако в это время во дворце был пир и веселье… Я видел большой стол, уставленный многими яствами, а перед ним ханское кресло и каких-то темнокожих людей, бегавших взад-вперёд с факелами в руках. А один факир, здоровенный верзила, стал вдруг подбрасывать факел и тушить его в своём мерзком рту!
– О, Аллах! – произнёс Алгу, сжав в кулаке свою редкую длинную бородку. – А не помешался ли в уме наш хан Туда?
– Да это ещё не всё! – усмехнулся Кунчек. – Там, у самого трона, огромные детины, всей безумной толпой, прилюдно познавали бесстыжих жёнок!
– Жёнок, и вповалку? – вздрогнул Тогрыл. – И на глазах у государя? Такого ещё не было!
– Истинная правда! – сказал Кунчек, прижав руку к сердцу. – Я сам это видел!
– Такое мог позволить себе только один Ногай, – усмехнулся Алгу. – Однако же говорят, что и он, раздобыв себе праведную жёнку, прекратил эти позорные выходки…
– А какие у нашего хана жёнки? – вопросил со злой усмешкой Тула-Бука. – Да они такие же бессовестные! Его первая супруга, Иры-каджи, ходит нагая по всему дворцу, а вторая его жёнка – ещё похлеще!
– Эту Тура-Кутлуг не уважают все жёнки в Сарае! – засмеялся Кунчек. – Говорят, что она путается с государевым визирем! Дело дошло до того, что все люди говорят о хане Туда-Мэнгу, как о враге нашего государства!
– У него даже дети – от его эмиров и приятелей! – весело сказал Тула-Бука. – Ур-Мэнгу, который от той Иры, даже лицом похож на пьяницу Буянту!
– А тот, который от блудливой жёнки Тура-Кутлуг, Чичекту – подлинный портрет ханского визиря! – засмеялся Алгу. – Я сам видел и потому свидетельствую! А батюшка его третьего сына, Тубтая…и вовсе неизвестен…
– Видите, братья, какой у нас нынче государь! – сказал, нахмурившись, Тула-Бука. – Он позорит нашу славную Орду! Осталось только, чтобы взбунтовались урусы! Что если они узнают о слабостях нашего хана? Тогда наша Орда совсем развалится! Все бывшие эмиры государя Мэнгу-Тимура мечтают устранить этого хана!
– Ну, а кого же тогда поставить на его место? – вопросил, глядя на братьев, Тогрыл. – Разве есть кто-нибудь на примете?
– Пока не знаю, – замялся Тула-Бука. – Надо бы собрать по этому делу курултай из всех знатных людей и обсудить возможную замену…
– Нам не нужен такой курултай! – покачал головой Кунчек. – И мы не зря здесь собрались! Давайте-ка  решим, кого назначим великим ханом… А курултай соберём уже потом…
– А зачем долго думать? – сказал вдруг Алгу. – А если поставить ханом тебя, Тула-Бука? Чем ты хуже того царственного дурачка?
– Да уж хуже не бывает! – усмехнулся Тула-Бука. – Я думаю, братья, что вам будет нетрудно поставить меня на ханское место… Все настоящие эмиры, муллы и даже имам хорошо ко мне относятся. К тому же я очень люблю вас всех, мои братья!
– Будешь тогда советоваться с нами по всем важным делам, – улыбнулся Тогрыл. – И все государственные должности мы распределим между нашими людьми. А всех эмиров глупого Туда-Мэнгу выгоним в шею!
– Твои слова хороши, брат, – улыбнулся Кунчек. – Тогда давайте свергнем этого дурачка и объявим ханом Тула-Буку… И станем все вместе править нашей Ордой! Вот тогда мы заживём!
– Ну, если так, тогда поехали в Сарай, – весело промолвил Тула-Бука. – Берите с собой как можно больше людей! И быстро подходите к ханскому дворцу. А там уже всеми силами расправимся с Туда-Мэнгу и его людьми!
И они, хлестнув коней, стремительно поскакали в Сарай.
Переворот состоялся быстро и легко. Как только вооружённые люди четырёх братьев подошли к дворцу ордынского хана, стража, увидев их, разбежалась, не оказав ни малейшего сопротивления.
Хан Туда-Мэнгу сидел в это время в окружении своих факиров и фокусников, глядя с любопытством, как один из его любимцев извлекает из заднего прохода своего, стоявшего на карачках товарища, всевозможные вещи: бусы, кольца, а затем и разноцветные тряпицы. Это был любимый фокус ордынского хана. Он смеялся, как ребёнок, и хлопал в ладоши.
Ворвавшиеся в ханские покои заговорщики, увидев столь мирную, безобидную и смешную сцену, остановились в недоумении.
– Зачем пришли, молодые люди? – весело спросил их Туда-Мэнгу.
– Да вот, государь, пришли свергать тебя! – сказал сурово Тула-Бука. – Наши люди не хотят видеть тебя великим ханом!
– Неужели? – усмехнулся Туда-Мэнгу. – Так этот шум из-за моего трона? Ради бестолковой власти? Вот вам! – Он высунул язык, выпучил глаза и заблеял по козлиному. – Получите и ещё! – крикнул он и засмеялся. – А вот вам бараном прокричу: бэ-э! бэ-э!
– Ты не государь, а дурачок! – возмутился Алгу, извлекая из ножен сверкающий кривой меч.
– Не делай этого! – громко крикнул вошедший вслед за братьями-заговорщиками имам Али. – Разве вы не видите, что он сумасшедший? А за это нельзя казнить! Это – тяжёлый грех!
– А как же тогда быть? – возмутился Тогрыл. – Наш великий государь Темучин не мог терпеть дурачков и поголовно истреблял их!
– Но Аллах не велит так поступать, ибо это злодейство! – возразил имам. – Темучин совершал такие поступки в давнее и очень тяжёлое время. А теперь святая вера это запрещает! Пусть себе сидит в дурацкой юрте! Там есть надёжные люди, которые будут о нём заботиться, кормить, поить… Надо туда же навечно поместить всех его факиров и фокусников. Зачем пачкать руки кровью этих безобидных дурачков?
– Вот это правильно! – весело сказал Тула-Бука. – Пусть же наши люди отведут этих дурачков в дурацкую юрту! Да приставят к ним самых надёжных людей… Всем известно, что такие дурачки долго не живут и зря не растрачивают государственные деньги!
– Да здравствует наш новый ордынский государь, – вскричал Алгу. – Тула-Бука!
– Да здравствует славный и праведный государь Тула-Бука! – кивнул головой имам Али и прижал руку к сердцу.
На следующий день в Сарае состоялся курултай, на котором был избран новый государь. Против имени Тула-Буки возражений ни у кого не было. Остальные заговорщики были объявлены первыми советниками государя.
Великий визирь и ордынские министры, которые управляли государством при покойном Мэнгу-Тимуре, вернулись на свои должности.
– Надо послать людей к Ногаю, – сказал Тула-Бука, заняв золотое кресло  ордынского хана. – Будем готовить поход на неверных, Лэтвэ или Ляхэ…
– Надо бы вернуть Угэчи, сына Болху-Тучигэна, – молвил имам Али. – Как я знаю, он сейчас у Ногая! Тебе нужен верный советник, государь!
– У меня без того немало верных советников! – сказал на это новый повелитель. – Но я попрошу Ногая, чтобы он прислал ко мне этого Угэчи! Я пошлю людей к моему славному темнику!
…Через три дня перед Ногаем в его отдалённом степном кочевье предстал посланник нового ордынского хана. Выслушав его, Ногай некоторое время сидел молча, а потом громко, раскатисто, захохотал.
– Видишь, Угэчи, – весело сказал он, успокоившись. – Этого бестолкового Туда-Мэнгу объявили дурачком! Я же тебе говорил, кто он такой! Ох, и рассмешил меня этот ханский посланец! – Он достал из-за пазухи платок и вытер набежавшие от смеха слёзы. – Такого конца для ордынского хана лучше не придумаешь!
– Да, государь, – сказал довольный Угэчи. – Сам Аллах наказал негодяя! Моя душа поёт, а сердце радуется. Я расскажу об этом матушке и развеселю её!
– Ну, как ты думаешь, Угэчи, – промолвил Ногай и пристально посмотрел на своего советника. – А может вернёшься в этот славный Сарай? Разве ты не привык к той жизни?
– Надо повременить, государь, – улыбнулся Угэчи. –  Я не хочу ехать к этому новому хану. Я помню этого Тула-Буку, но ничего не могу о нём сказать. Он слишком молод. Хотя не испугался того дурачка и упрятал его туда, куда надо! Пока не узнаю, какой из него хан, я никуда от тебя не уеду.
– Ну, ладно, тогда пойдём войной на Лэтвэ или Ляхэ, – задумчиво сказал Ногай. – Ещё надо решить…
– Зачем идти на Лэтвэ, государь, – сказал Угэчи. – Говорили, что урусы жестоко разбили в прошлом году всё войско Лэтвэ!
– Какие урусы? – насторожился Ногай.
– Коназы Суждалэ и их союзники! – кивнул головой Угэчи.
– Они же только что враждовали между собой? – усмехнулся Ногай. – Разве ты не помнишь, как коназ Дэмитрэ выпрашивал у меня войско против своего брата? Ему тогда помешал коназ Ромэнэ…
– В прошлом году коназ Андрэ, заручившись поддержкой того бесстыжего дурачка Туда-Мэнгу, ходил на своего брата, в Залесскую Орду. Но коназ Дэмитрэ разбил своих врагов, в том числе и войско глупого Туда-Мэнгу!
– Я слышал об этом, – покачал головой Ногай. – У этого дурачка и воины были дурачки! Таких любой одолеет. Вот и пленил коназ Дэмитрэ всех эмиров или боярэ своего брата! И сам вернул себе, не надоедая нам, отцовское место…
– Но там были твои люди, государь, – улыбнулся Угэчи. – Они ему и помогли…
– Да что там, лишь две сотни, – буркнул Ногай.
– Твои две сотни, государь, стоят двух туменов! – весело сказал Угэчи. – У великого государя – и великие воины!
– Твои слова правдивы, мой верный Угэчи, – улыбнулся Ногай, откинувшись на спинку своего плетёного кресла, – однако посоветуй, куда нам пойти в боевой поход!
– Ну, если о походе говорит новый хан Тула-Бука, – молвил Угэчи, – тогда пусть он сам и решает, куда идти...
– Передай же государю Тула-Буке, – сказал Ногай, пристально глядя в глаза посланнику, – пусть присылает сюда своё войско, и мы все вместе пойдём на врагов!
– Да будешь ты жив и здоров на века! – громко сказал на прощание посланник и низко поклонился.
…Через две недели, как раз накануне похода Ногая на север, к нему в кочевье приехал брянский князь Роман.
– Что-то ты нынче опоздал, Ромэнэ, – сказал Ногай после обмена приветствиями. – Я уж подумал, а не переметнулся ли ты к новому ордынскому государю! Или не захотел идти со мной на войну?
– Нет, государь, – ответил Роман Михайлович и уселся по знаку Ногая на свою привычную дубовую скамейку, бесшумно поставленную чернокожим рабом. – На это у меня были причины. Скончался мой черниговский владыка Митрофан и пришлось возводить на владыческий трон моего попа, славного отца Арсения… Немало довелось потрудиться! Нужно было согласие нового митрополита Максима Грека. Много времени ушло на уговоры!
– Так прислал бы сюда своего сына Олэгэ, – возразил Ногай, – со всем войском…   
– Эх, государь, – вздохнул князь Роман, – если бы мой сын Олег хотел пойти с войском! Он теперь совсем отошёл от мирской жизни… В прошлом году он заложил в нашем Брянске монастырь святых Петра и Павла! И теперь все его дела связаны только с этим монастырём и молитвами… Он ходил и в Киев с нашим попом Арсением…
– Я видел вашего митрапэлатэ! – усмехнулся Ногай. – Он проезжал через моё кочевье и передал мне подарки от царя грэкэ. Этот грэкэ называется учёным, но не может говорить ни на урусском, ни на татарском языках! Да толмачи вокруг него бегают! А они – или хитрецы, или просто дурачки, как бывший хан Туда-Мэнгу!
– Что ты, государь! – замахал руками Роман Михайлович. – Не говори так о святом человеке! Если он не знает наших языков, это ещё не всё! Научится! Зато этот митрополит Максим утвердил нашего славного человека, попа Арсения, на владычество! И это, слава Богу!
– Ну, ладно, Ромэнэ, – нахмурился Ногай, – значит, ты опоздал из-за такого пустяка?
– И не только из-за этого, государь, – пробормотал князь Роман. – Есть и другие причины. Я уже стар и болен…
– Однако ходить на Смулэнэ в невиданную жару, ты не болен? – возразил Ногай. – Мне жаловался на тебя Фэдэрэ, коназ Смулэнэ! Зачем ты разграбил его земли, Ромэнэ?
– Я тебе всё расскажу, государь, – склонил голову Роман Брянский, – хотя это уже дело прошлое…
И он подробно рассказал обо всех обидах, которые нанёс ему смоленский князь Фёдор.
Ногай слушал, не перебивая, лишь качал головой и поглядывал на стоявшего рядом с ним Угэчи.
– Значит, коназ Фэдэрэ был неправ, – сказал он, выслушав князя Романа. –  Поэтому я считаю твой поход оправданным! Однако не стоило этого делать без совета со мной!
– Это так, государь, – поддакнул Роман Михайлович, – но у меня загорелось сердце от такой подлой обиды! И сразу же потянуло на войну!
– Какой ты горячий, мой славный Ромэнэ! – усмехнулся Ногай. – А ещё говоришь о своей старости! А как же ты теперь живёшь с жёнками? Есть ли желание?
– Желание есть, государь, – улыбнулся Роман Михайлович. – Как было, так и осталось.
– Ну, ладно, – буркнул Ногай, – мы ещё об этом поговорим. Я дам тебе в поход пару молодых девиц… Но не ссорься с этим Фэдэрэ. Моя супруга Чапай очень его жалеет. У него нынче беда. Недавно скончалась его супруга… А этот Фэдэрэ владел её городом Ярэславэ… А нынче матушка его покойной супруги заперла городские ворота и не пустила коназа Фэдэрэ в тот город Ярэславэ! Вот и живёт он здесь, в моём кочевье, как странник, без своей земли. И боится возвращаться в Смулэнэ… Из-за твоего гнева, Ромэнэ! А моя Чапай прочит нынче за него нашу дочь… Как только девочка войдёт в года, они поженятся! Моей дочери нужен хороший и единственный муж! Так принято у вас, урусов…
– Но ведь Фёдор стар, государь! – вскричал, крестясь, Роман Брянский.
– Старый конь не обидит кобылицу! – усмехнулся Ногай. – Был бы только верным мужем! А значит, Ромэнэ, тебе нужно помириться с этим Фэдэрэ, если хочешь быть со мной  в мире и дружбе!
…Через пару дней войско хана Ногая вместе с полками Романа Брянского и Фёдора Смоленского двинулось по знакомому пути на польские земли.
Ногайские татары шли стремительным потоком, почти не останавливаясь на привалы. Наступила зима, реки сковало льдом, и татарская конница легко переходила с одного берега на другой.
Тула-Бука, между тем, появился на востоке волынской земли у города Изяславля и потребовал у жителей корма. Напуганные горожане пожертвовали татарам едва ли не всё своё имущество. Получив продовольствие и фураж, ордынский хан повернул к Кременцу, прошёл прямо у его стен к другому городу – Бужску – и резко повернул на север – к Владимиру. Часть ханского войска осталось у Владимира, грабя окрестные сёла и деревни, а остальные воины с самим Тула-Букой пошли на Польшу.
Дойдя до Вислы, ордынский хан не смог переправиться через неё из-за тонкого льда и пошёл вверх вдоль её правого берега, перейдя устье реки Сан. Но форсировать Вислу они смогли только выше Сандомира: ударили морозы, и лёд выдержал татарскую конницу.
Подойдя к Сандомиру, татары послали в город своих людей, требуя от жителей немедленной сдачи. В это же время к Тула-Буке прибыл человек от Ногая.
– Государь, сюда пришёл славный Ногай, который шлёт тебе совет! – сказал он, подъехав к сидевшему на коне ордынскому хану, который смотрел перед собой на серые стены польского города, сложенные из крупного местного камня.
– Совет? – нахмурил брови Тула-Бука. – Мне? Ордынскому хану? Какая дерзость!
– Это – не моего ума дело, государь, – ответил гонец. – Я передаю только слова Ногая. Это он послал меня. И спрашивал, а не пойдёшь ли ты с ним на город ляхэ Краву. Он идёт туда!
– Собрался до Краву! – возмутился Тула-Бука. – Я не раз ходил на этих ляхэ! И в прошлом году... Тогда Ногай сжёг и разорил всю их землю! И теперь опять! Но время изменилось, я теперь – ордынский хан! Передай, посланец, этому Ногаю, чтобы он шёл ко мне. Иначе, пусть воюет один!
– Слушаюсь, славный государь! – крикнул посланник и, развернувшись, поскакал назад.
– Какие новости из города? – спросил Тула-Бука подъехавшего к нему воина, который вернулся из Сандомира. –  Согласны ляхэ на сдачу города?
– Не согласны, государь! – ответил с мрачной усмешкой воин. – Ляхэ сказали, что не только не хотят сдаваться, но готовы сражаться с нами целый год! У них там достаточно и сил, и припасов! Они не просто нам говорили, но спокойно показывали всё своё добро! Ох, и нелёгкая будет эта осада!
– Ну, тогда нам нечего тут стоять! – сердито сказал Тула-Бука. – Пойдём-ка на земли урусов и вдоволь их пограбим. Оберём их, как глупых баранов! И пусть позлится этот Ногай, что мы разорим его данников!
…Ногай в это время осаждал Краков. Однако все попытки татар ворваться в хорошо укреплённый город были безуспешны.
– Зря мы не взяли тяжёлые пороки! – возмущался Ногай, махая руками. – Но вот как привезти их сюда: река такая неудобная, широкая, с крутыми берегами?
– Этот город не возьмёшь, имея только лестницы, – качал головой сидевший рядом на коне князь Роман Брянский. – Ты же видишь, государь, какие потери в людях у Фёдора Смоленского…
В это время прискакал Ногаев посланец от Тула-Буки.
– Государь! – громко сказал он, осадив резвого коня. – Тула-Бука не захотел идти к тебе! И дерзко о тебе говорил! Величал себя господином и требовал твоего повиновения!
– Повиновения? – возмутился Ногай и даже привстал в седле. – Или я ослышался, или совсем оглох?
– Нет, государь! – сказал, хмурясь, посланник. – Ты всё услышал!
– Тогда, мои верные люди! – вскричал разгневанный Ногай. – Немедленно собирайтесь! Я больше не хочу воевать здесь! Пошли же домой! Нам не нужны ни эти ляхэ, ни их города! Вот какой новый хан! Он – настоящий злодей! Я этого не прощу молодому наглецу! 


Г   Л   А   В   А   20

Г О Р Е С Т И   К У П Ц А   Л Е П К О

Холодной декабрьской ночью 1287 года купец Лепко возвратился домой в свой родной Брянск. Этот год был для него особенно тяжёлым. Ещё летом он уехал вместе с князем Романом в ногайские степи. Хотя Роман Михайлович уже давно выплачивал дань не сарайскому хану, а Ногаю, возить серебро и меха, пересчитывать у татарских денежников слитки и тюки с драгоценной пушниной приходилось уже немолодому брянскому купцу. Лепко Ильич приезжал в Ногаево кочевье вместе с князем и его войском, а возвращался назад один с небольшим, в два десятка человек, отрядом княжеских дружинников. Кочевья Ногая постоянно менялись. Как только многочисленные стада старого ордынского темника пожирали всю степную траву, татары уходили в другие, нетронутые места, чтобы через некоторое время вновь вернуться на прежнее кочевье. Приходилось, порой, несколько дней искать стоянку беспокойного татарского воеводы.
В эту весну брянцы, прибыв на место прошлогодней стоянки Ногая, три дня искали его богатый зелёный шатер и когда, наконец, натолкнулись на сторожевые отряды всесильного татарского временщика, были чрезвычайно измотаны и расстроены. Впервые Ногай отъехал так далеко, вплотную приблизившись к границам венгерского короля.
Уже и сам князь Роман большую часть пути проводил в телеге, лёжа на мягких мешках, набитых сухой травой. Ему ещё предстоял тяжёлый изнурительный поход на Польшу, куда Ногай вновь вторгся осенью. А всё жаркое время прошло у князя в ногайских степях: либо на ханской охоте, либо в шатре великого темника.
Брянские воины тоже приобщились к степной охоте и даже научились извлекать из этого немалую пользу: пойманные в бескрайних степях зайцы и прочая дичь составляли немалую долю в их пропитании. Кроме того, они, страдая порой от безделья, пристрастились ловить рыбу в многочисленных реках и речушках, протекавших по бескрайним степям.
Иногда и сам князь Роман приходил посмотреть, как его воины вытаскивали из вод Днестра, Днепра или Дона сети с богатыми уловами.
Однажды на рыбалку явился и сам Ногай, подивившийся рыбацкому мастерству брянцев. Он долго стоял, любуясь, как ловкие брянские дружинники извлекали из своих сетей огромных осетров, сомов и лещей.
Сам купец Лепко чрезвычайно любил рыбалку. Он тоже часто ходил на берега рек с дружной брянской ватагой. Это покойный отец Илья Всемилович научил его ловить рыбу. Тот часто в свободное от торговых дел время ходил с сыном на Десну и Днепр: ловил и удочкой, и сетью, и многими, известными ему хитроумными устройствами, которые широко применялись на Руси.
Отец также показал своему любимцу Лепко, как легко и быстро обрабатывается рыба, как сберечь только что пойманный улов от порчи. Особенно умел старый купец коптить рыбу! В этом у него не было равных! Используя любое, попавшееся под руку дерево, всевозможные ароматные травы и коренья, он прямо на берегу раскладывал костёр и, с помощью своих верных слуг, в короткое время приготавливал такие вкусные блюда! Долго учился этому Лепко Ильич у отца, когда же у него стало всё получаться, старый купец охотно доверил сыну копчение своего улова, и они возвращались домой сытыми и весёлыми, с полными копчёной рыбы лукошками.
Вот и здесь, в ногайских степях, Лепко Ильич воспользовался своими навыками, полученными от отца.
Ордынский полководец как раз пришёл со своими людьми, когда Лепко Ильич извлекал из горячих углей и полуобугленных досок, собранных по берегам рек, золотых, дымившихся лещей.
Полюбовавшись очередным уловом брянских воинов, Ногай приблизился к костру и с интересом уставился на копчёных рыб, складываемых купцом Лепко прямо на мешки.
– Неужели эти рыбы съедобны? – спросил он, качая головой.
– Это вкусная еда, государь! – ответил, кивая головой, Лепко.
– Мы охотно едим рыбу, государь, – весело сказал подошедший к ним, сгорбившийся, седовласый Роман Брянский. – Рыба – очень сытная и полезная пища!
– Однако же я об этом ничего не знал, – сказал, морщась, Ногай. – Но говорят, что наши люди в Сарае уже давно едят рыбу… Но всё же, по нашим древним поверьям, рыба – это душа обиженного умершего!
– Это сущая чепуха, государь, – усмехнулся князь Роман. – У нас тоже есть разные сказки. Вот, к примеру, наши древние предки считали лебедей и журавлей священными птицами, в которых вселялись души покойников! Однако мы сейчас охотно кормимся этими птицами и очень тем довольны. Какой только бессмыслицы не придумают люди!
– Вот попробуй, государь, этого жирного леща! – сказал Лепко Ильич, подавая Ногаю большую, пахнувшую дымом рыбу. – Тогда узнаешь, какова на вкус рыба!
– Ну, что ж, попробую, – усмехнулся татарский полководец, вонзив свои белоснежные острые зубы в мягкую розовую плоть рыбы. – Однако же хороша эта рыба урусов!
Он с удовольствием съел всего большого, мясистого леща и подозвал своих приближённых. Те были вынуждены, морщась и кряхтя, съесть по кусочку копчёной рыбы. Однако ни один из них не выплюнул ничего из того, что подал им искусный брянский купец.
– Научи же моих людей этому славному искусству! – сказал, улыбаясь, Ногай. – А если хочешь, оставайся в моём кочевье и вари мне такую рыбу! У тебя это хорошо получается!
Пришлось купцу до самой осени пребывать у Ногая и обучать татарских поваров искусству копчения рыбы. А брянские дружинники научили людей Ногая плести сети и рыбачить.
Довольный Ногай подарил на прощание купцу Лепко двух молоденьких польских красавиц, которых тот  привёз к себе в Брянск и поселил в своём тереме. Так, вдовый и одинокий купец стал обладателем жены, с которой сразу же обвенчался в Покровской церкви, и любовницы, объявленной по прибытии его ключницей.      
Однако не успел он вернуться домой, как буквально через неделю к нему приехал из Смоленска слуга матери, престарелой Василисы.
– Захворала твоя матушка, Лепко Ильич, – сказал седовласый Провид. – Ей так плохо сейчас! Велемил говорил, что пора бы тебе, батюшка, самому приехать в Смоленск и успокоить матушку. Проведаешь её в последний раз… Велемил дал ей посмертное снадобье… Ей уже недолго осталось… Не может наша матушка больше жить без своего супруга! Её гложет или тоска, или сердечная боль… Поедем к ней, батюшка!
Выслушав верного слугу, купец Лепко, не долго думая, выехал в сопровождении своих верных слуг и брата Избора в город своей молодости.
Купчиха была ещё жива, когда братья вошли в родной дом и сразу же бросились к ней.
– Матушка! – кричали рослые седовласые купцы, стоя у материнской постели. – Как ты поживаешь? Не тоскуй теперь, не печалься!
– Радость-то какая, чада мои любимые! – сказала Василиса, вытирая рукой слёзы. Она лежала на спине, вся седая и морщинистая. Однако это была красивая старуха: даже дряхлость не стёрла с её лица величественной, благородной прелести той чудной чернобровой девицы, пленившей давным-давно сердце молодого удалого купца. При виде своих детей, старуха, уставшая от жизни, почувствовала бодрость, прилив сил и даже желание жить.
– Зря ты, матушка, не уехала тогда с нами в Брянск! – сказал Избор Ильич, с трудом сдерживая рыдания. – Только в нашем славном городе мы увидели настоящую купеческую жизнь! Там у нас – полная свобода! Ни владычных поборов, ни княжеских податей! Плати только один налог – и спокойно живи да торгуй!
– Садитесь же, мои деточки, – тихо сказала Василиса, –  поговорим немного.
Купцы уселись на принесённые Провидом скамьи, и беседа продолжалась.
– Нет у меня сил, сынки, ехать к вам в Брянск, – пробормотала Василиса. – Я и тогда не захотела, как вы сами знаете, уходить в такую даль от могилки вашего батюшки, моего славного Ильюшеньки! Если уж помирать, то лучше в старом доме, а если лежать в сырой земле – то рядышком с моим любимым супругом! Я не расстанусь с ним даже после смерти! Это любовь, дети мои, такая глубокая, что у ней не измерить дна! Однако у меня ещё есть силы послушать вас и поглядеть на вас хоть несколько дней… Расскажите, как там ваш славный Брянск, князь Роман Михалыч и Ермила Милешич? Живы ли они?
– Живы, матушка, и наш великий князь, и славный Ермила, – улыбнулся старший сын Лепко, – однако же последний уже сильно состарился!
– А княжеским огнищанином теперь его сын Милко, – добавил Избор, стараясь улыбнуться, – и, хотя он ещё молод, однако силён и способен в своём деле… Ермила же Милешич совсем ослабел. Если бы не наш славный Радобуд, он бы уже давно отправился к Господу…
– А как же тогда Радобуд? – улыбнулась Василиса. – Он, поди, постарше этого Ермилушки?
– А наш Радобуд, матушка, – сказал, успокоившись, Лепко, – хоть сгорбился и весь поседел, но ещё крепок и бодр! Он – замечательный лекарь!
– Радобуд – знахарь от Господа, дети мои, – молвила Василиса. – Он был любимцем вашего батюшки… Однако и его сын Велемил стал отменным лекарем! Тогда мой Ильюшенька отослал своего любимца Радобуда к той неприкаянной Лесане! Ваш батюшка ничего не жалел для вас и ваших супруг! Прямо от сердца оторвал своего лекаря!
– А где сейчас Лесана? – прищурился Лепко. – Есть ли какие о ней вести?
– Пора бы тебе, сынок, забыть ту злодейку, – поморщилась Василиса. – Она бесследно исчезла вместе со своими батюшкой Порядко и слугами. Они так торопились, что не успели даже продать свой дом и усадьбу… Мне неведомо, откуда у купца Порядко взялись такие деньги? Он был не богаче нас… Говорили, что сам владыка помог бежать этому подлому купцу! Когда епископ узнал о походе вашего князя Романа на Смоленск, он хотел задержать ту Лесану… Но купец Порядко выложил ему своё серебро! По слухам, аж сотню гривен!
– Целую сотню?! – вскричали Василисыны сыновья.
– Да, дети мои, так говорят! – старуха приподняла вверх свою белую исхудавшую руку. – Я в это верю, потому как владыка нещадно обирал вашего батюшку! Хотя, может и не сотню, а даже больше… Однако этого было достаточно, чтобы стать жалкими нищими…
– Вот какая несчастная судьба, – горестно бросил Лепко Ильич. – Они были такими богатыми… А какая была гордая эта Лесана! Она снисходила до меня, как великая княжна или царевна! Однако мне жаль эту несчастную грешницу!
– Тут уж ничего не поделать, сынок, – ласково сказала Василиса. – Остаётся только успокоиться и подумать о Господе… А если есть силушка, то и супругу себе подыскать…
– Уже подыскал, матушка, – засмеялся Избор. – Твой Лепко только недавно женился!
– На ком же, мой любимый сын? – забеспокоилась старуха.
– На ханской рабыне, матушка, – сказал, улыбаясь, Лепко. – На подарке ордынского воеводы!
И он подробно рассказал о своей последней поездке к Ногаю, о рыбной ловле и о том, как обучил Ногаевых людей искусству коптить и готовить к столу своего повелителя рыбу.
– Значит, на рабыне, сынок, – грустно сказала Василиса, выслушав повествование. – Не захотел найти себе достойную купеческую дочь… 
– Зачем мне, матушка, купеческие дочери? – усмехнулся Лепко. – У меня уже одна такая была! А эта девица, из ляшской земли, так хороша собой, что у меня нет даже слов! Она ласковая, добрая, хорошая хозяйка… Что мне ещё надо? А что она попала в татарский плен и стала рабыней, так это случалось со многими девицами…
– Да, сынок, – смахнула набежавшую слезу Василиса. – Татары – это безжалостная Божья кара! И не только для нас, но и для тех несчастных ляхов…
– Татары опять ходили на них, матушка, – сказал, нахмурившись, Лепко Ильич. – Их вёл из своих степей могучий воевода Ногай вместе с нашим князем Романом Михалычем. А с другой стороны по ним ударил их молодой царь Тула-Бука!  Однако я не знаю, чем это всё закончилось, ибо наш князь Роман ещё не вернулся с той войны. Но я не сомневаюсь, что татары принесут много горя несчастным ляхам… Особенно тот хан Тула-Бука. Это настоящий злодей! Он недавно начисто разорил все галицкие земли и жестоко обидел зятя нашего князя Романа, Владимира Васильковича Волынского!
– Они же ведь данники ордынского царя? – удивилась Василиса. – Зачем же грабить своих людей?
– Ох, матушка, – покачал головой Лепко. – Тут получилось непростое дело! Те русские князья стали платить дань не в Сарай, а Ногаю… Там, в Сарае, началась смута, и князья не захотели отсылать серебро и меха молодым царям-временщикам. От них нет никакой пользы! Однажды несчастный князь Лев попросил царя Мэнгу-Тимура оказать ему помощь против воинственных литовцев. Однако они пришли и разграбили его земли… Вот он и перешёл на службу к Ногаю…
– И куда христианину податься? – вздохнула Василиса. – Почему же Ногай не защитил своих жалких данников?
– Ногай очень рассердился! – махнул рукой Лепко. – Совсем нет дружбы между этим Ногаем и ордынским царём! Война между ними неминуема! Мы не зря зовём Ногая царём! Однако же, матушка, будет только одно горе, если наши князья начнут искать защиту у поганых татар! Вот послушай, как от этого пострадали русские князья. – И он рассказал матери недавнюю историю, которую узнал во время пребывания у Ногая.
В ту пору ордынские ханы отдавали земли некоторых русских князей на откуп баскакам, или чужеземным купцам. Те, в свою очередь, вносили в ханскую казну определённую сумму, за что получали право взимать самостоятельно дань с русских.
Так, один баскак по имени Ахмат, построил несколько поселений в курской земле. Эти поселения называли слободами, поскольку русские князья не могли считать их своими и не имели права облагать податями.
В эти слободы сбегались люди со всех концов Руси. Князья теряли своих подданных, доходы. Да кроме того, жители переполненных баскаковых слобод непрестанно нападали на княжеских крестьян, грабили сёла и деревни.
Такие слободы появились на землях липецкого князя Святослава и рыльского князя Олега. Собравшись вместе, Святослав и Олег стали советоваться, как им быть. Святослав Липецкий предложил напасть на баскака и его людей объединёнными силами и всех перебить, но Олег не согласился и поехал в Орду к новому хану Тула-Буке. Получив немало серебра, хан решил дело в пользу русских князей и посоветовал им разорить ненавистные слободы.
Однако баскак Ахмат не согласился с решением ордынского хана и поехал жаловаться на него к Ногаю. Последний, получив от баскака богатые дары, послал на землю несчастных русских князей своё жестокое воинство, вернувшееся в прошлом году из неудачного польского похода. Татары, нагрянувшие на русские земли в лютую зимнюю стужу, беспощадно и жестоко разорили деревни и сёла. Князь Олег, не имея сил сражаться с Ногаевыми полчищами, убежал к хану в Сарай, а Святослав спрятался в воронежских лесах, где у него, в самой глуши, была заимка.
Татары же захватили множество пленников, в числе которых были бояре князя Олега, и зверски убили последних. Когда же они ушли, князь Святослав, выйдя из леса, начал мстить врагам, подкарауливая со своими воинами людей баскака Ахмата, грабя их и убивая. Ахмат, видя, что из-за этого разбегаются его слободы, решил помириться с князем Святославом и направил к нему своих посланников. Однако липецкий князь так разозлился, что убил обоих послов. Тем временем из Сарая вернулся князь Олег Рыльский. Он чрезвычайно разгневался на самостоятельные действия князя Святослава, обругал его, а когда тот ему резко возразил, князь Олег вновь ушёл в Орду, привёл татар и убил несчастного князя Святослава.
– И теперь там идёт бесконечная война, – завершил свой рассказ купец Лепко. – Сын убитого князя Александр Святославич отправился в Сарай, привёл оттуда татарское войско и жестоко отомстил за своего батюшку: убил не только самого жалкого князя Олега, но и двоих его сыновей!
– Спаси нас, Господи! – перекрестилась Василиса. – Какие же страшные дела творятся! Видно на нашей земле хорошо только покойникам! А как же ваш князь Роман, он не боится того царя Товобуки или Боки?
– Тула-Буки, матушка, – засмеялся Лепко Ильич. – Наш князь Роман Михалыч не боится этого болвана! Сами татары не только уважают князя Романа, но даже боятся! Наш великий князь очень силён!
– Ну, так дай, Господи, вашему славному князю Роману здоровья и многих лет! – сказала, перекрестившись, Василиса.
– Ты пока отдохни, матушка, – тихо сказал, вставая, Избор Ильич, – а мы тогда пойдём и поспим с дороги.
…Старая Василиса прожила до самой зимы и скончалась как раз под праздник Зимнего Николы. Её сыновья оставались в Смоленске до самой кончины матери, отдали ей последний долг, отпели её в ближайшей церкви и с почётом похоронили рядом с могилой отца Ильи Всемиловича. Покончив с печальными делами, прихватив с собой всех материнских слуг и оставив в Смоленске своих приказчиков, которым братья поручили продать отцовские дом, усадьбу и постройки, они вернулись назад в Брянск. Почти одновременно с ними в город вошли и войска вернувшегося из польского похода брянского князя Романа.
Купец Лепко сразу же побежал к воеводе Добру узнать, как прошёл их поход.
– Лучше не спрашивай, Лепко Ильич! – махнул рукой седобородый Добр Ефимович. – Это была не война, но одно горе! Татары сильно напугали ляхов, захватили множество пленников, едва не взяли ляшские города! Но опять поссорились царь Ногай с молодым царём Тула-Букой, теперь уже до смерти! Между ними едва не вспыхнула война! Если бы не наш князь Роман Михалыч, который отговорил славного Ногая от кровавой стычки, всем бы не поздоровилось! Тогда Ногай повернул своё войско назад и, к великой радости ляхов, ушёл восвояси! А с теми татарами ушли и мы. Хорошо, что хватило припасов до Брянска. О добыче же нет и речи!


Г    Л    А    В    А    2 1

О Б Р Е Т Е Н И Е   С В Я Т О Г О   О Б Р А З А

Князь Роман лежал в своей большой просторной спальне на широкой уютной постели. Ему давно нездоровилось, а теперь он и вовсе занемог.
В этом, 1288 году, старый князь рано вернулся от Ногая. Татарский темник не ходил в это лето на своих многочисленных врагов и отдыхал, кочуя по бескрайней степи. Там же, в Ногаевом стане проживал и давний недоброжелатель Романа Брянского – князь Фёдор Ростиславович. Последний так привык к жизни среди татар, что почти не разговаривал по-русски. Теперь он стал своим человеком у всесильного Ногая и ожидал взросления своей невесты – пятнадцатилетней Кончэ, дочери Ногая и Чапай. Он был не против жениться и нынче, но Ногай, видя, сколь слаба и беспомощна его старшая дочь, не решался на свадьбу, рассчитывая, что она через пару лет окрепнет.
– Мы, татары, не спешим с этим делом, – говорил он смоленскому князю, – ибо жёнка должна быть готова к рождению детей. А если она слаба и слишком молода, то ей рано выходить замуж. Девица может жить без мужа до двадцати лет. А потом быть девицей позорно! Пусть хотя бы дорастёт до семнадцати лет… Тогда станет тебе настоящей супругой!
Князь Роман, по требованию Ногая, помирился с Фёдором Ростиславовичем. Они теперь сидели рядом на всех ханских пиршествах, однако между собой почти не разговаривали: одно дело – воля татарского временщика, другое же – личная неприязнь!
К концу жаркого лета брянский князь, истомившийся без дела, почувствовал сначала лёгкое недомогание, а затем и сильную головную боль. Его кидало то в жар, то в холод. – Уж не заразу ли какую прихватил тут в жару? – думал он. – Ведь в землях моего зятя в прошлом году было такое жестокое поветрие: вымерло немало людей! Может это зло разнесли татары безбожного Тула-Буки? А вдруг я заразился от ногайских татар?
И он стал просить Ногая отпустить его домой. Но великий темник не хотел так рано расставаться со своим видным военачальником, уговаривал его побыть ещё несколько дней в кочевье и даже присылал к нему своих лучших невольниц, чтобы развлечь скучавшего князя. Однако Роману Михайловичу было не до них… Он впервые отверг живые Ногаевы подарки. Тогда татарский полководец понял, что князю невмоготу, и разрешил ему уехать. Как ни странно, но в дороге брянский князь несколько отошёл от тягостного забытья, в которое часто впадал в Ногаевом стане. Однако по прибытии в Брянск он опять почувствовал себя плохо и слёг. Тяжёлые думы одолевали Романа Михайловича.
– Вот уж старость подошла, – размышлял он про себя. – Надо ли было заводить себе новую любовь? Молодая Домена уже родила мне сына и снова тяжела… Куда же пристроить её детей? Конечно, если и второй ребёнок будет сыном, я сделаю их славными воинами! А может будут знатными боярами… Я огражу их от подлой жизни. Не уподоблюсь суздальским князьям! Это их дети от незнатных жёнок становятся холопами! Это – непоправимый грех! Я такого не допущу!
Хлопнула дверь, и в княжескую спальню вошла располневшая краснощёкая Домена. – Как ты тут, батюшка? – спросила она своим чистым певучим голосом. – Тебе не лучше, мой славный голубь?
– Теперь лучше, моя дивная лебёдушка, – тихо ответил старый князь. – Как там наш сынок Михаил?
– Твой сынок здоров и весел, батюшка, – улыбнулась, расцветая, Домена. – Играет в горнице со своей мамкой! Скоро Господь подарит нам ещё одно чадо! Будет у него братец или сестрица!
– Ну, а как ты, душа моя, – князь Роман постарался стерпеть набежавшую дурноту, – обустроила тут своих родных? Они не обижены?
– Что ты, батюшка, – улыбнулась Домена. – Мы каждый день благодарим тебя! Мой батюшка пошёл приказчиком к славному купцу Избору Ильичу и хорошо справляется с его делами. Он знает грамоту. Тогда в нашей деревеньке проживал один учёный поп, отец Иван, царствие ему небесное! Он обучил грамоте моего батюшку и всех моих братьев! Поэтому моему отцу нетрудно найти работу. Да ещё при твоём внимании, мой батюшка и великий князь! Тебя чтут и уважают все знатные люди, поскольку ты их господин! Никто не отказывает моим родным… А мои братья очень хотят стать твоими воинами! И Добр Ефимыч, твой великий воевода, уже взял в твою дружину старших братьев! И молодые тоже просятся в дружину… Но самый младший мой брат с таким мудрёным именем – Нафанаил… Отец Иван едва успел окрестить его и скоро умер… Он нарёк его Нафанаилом и предсказал, что мой братец станет очень знатным православным попом! Нафанаилу всего шесть лет, но он всем сердцем любит нашу православную церковь! Его водили к нашему владыке, отцу Арсению… И спрашивали, получится ли из него святой муж… Владыка же сказал, что видит в нём, маленьком мальчике, святость и настоящий свет!
– Ну, уж если сам отец Арсений сказал такое, значит, быть твоему братцу или святым человеком, или самим владыкой! – усмехнулся  князь Роман. – Кстати, позови-ка сюда, моя верная ладушка, отца Арсения. Мне хочется поговорить с ним.
– Пойду, батюшка, скажу об этом твоему верному слуге. Пусть он приведёт сюда этого праведного человека! – сказала Домена и вышла в простенок княжеского терема.
Отец Арсений пришёл едва ли не вместе с посланным слугой.
– Да благословит тебя Господь, великий князь! – сказал он, перекрестив больного. – Будь же здоров и спокоен душой!
– Здравствуй, святой отец! – улыбнулся Роман Михайлович. – Садись на скамью передо мной. Расскажи, как ты съездил в Киев?
– Наш славный Киев, великий князь, – покачал головой черниговский епископ, – трудно назвать городом! Там почти нет домов простого люда. Кругом одни развалины! Стоят лишь святая София, Печерская обитель и немного малых церквей… В городе сидят люди великого суздальского князя и изнывают от безделья! Там также было много татар! Они часто приходят в Киев! И надоедают людям того суздальского князя. То им подай серебра, то всевозможных припасов. Но где бедному городу взять всё то, что им надо? Одним словом, притесняют их там бусурмане! Отец Максим, наш русский митрополит, очень недоволен тем, что приходится сидеть в разорённом Киеве...
– Научился ли этот пастырь говорить по-русски? – спросил, нахмурившись, князь Роман. – Или всё так и говорит только по-гречески?
– Начал говорить и по-русски, – кивнул головой владыка. – Он спросил меня на хорошем русском, почему я, черниговский епископ, сижу в Брянске? Ну, а я ответил ему так: наш, мол, Чернигов – совсем не город и, конечно же, не столица! Одни развалины! Куда же нам деваться? Не успеешь начать службу в святой церкви, а тут тебе – татары пожаловали! А это – осквернение праведной службы! Владыке совсем не нужна зависимость от поганых. Ну, митрополит на это сказал, что он теперь понимает, почему и я и ты, великий князь, не остались в Чернигове!
– Зачем мне этот Чернигов? – усмехнулся князь Роман. – От него осталось только почётное название! Однако же кому только не хотелось получить звание великого черниговского князя? Если бы мы раньше знали всё это... Мой покойный дядюшка, князь Андрей Всеволодыч, держался за этот Чернигов, как бес за грешную душу! – князь перекрестился. – Им хотели обладать также князья Всеволод Ярополчич и его сын Андрей! Они часто ходили к великим суздальским князьям и просили их помочь им овладеть разорённым Черниговом… Суздальские князья обещали им Чернигов ещё при жизни моего дядюшки! Они просили ярлык для Всеволода Ярополчича аж в ордынском Сарае! А моего дядюшку не признавали великим князем! Это принесло несчастным жалобщикам только погибель! Как-то, несколько лет тому назад, этот князь Всеволод и его сын Андрей поехали в Орду… Тогда мой дядюшка собирался на старости лет жениться… И вот они бесследно пропали то ли в Орде, то ли в дороге… Что с ними стало – никто не знает!
– Царствие им небесное! – перекрестился отец Арсений. – Видишь, великий князь, насколько сильна в человеке гордыня и тяга к власти? Ты совсем не такой, княже! Я сказал об этом отцу митрополиту и преподнёс ему дары серебром и мехами! Отец Максим был очень благодарен тебе и передал много тёплых слов! Он также жаловался мне на татарские наезды! Сказал, что с радостью бы согласился переехать в наш Брянск!
– Вот бы и переехал! – привстал с постели князь Роман. – Это было бы отменно! Наш Брянск сразу бы возвысился в глазах других князей!
– А я думаю, великий князь, – сказал задумчиво владыка, – что нам от этого хорошо бы не стало… Брянск бы тогда был не просто стольным городом, но столицей всех русских земель! Тогда бы татары обратили на нас самое серьёзное внимание! Уж лучше тишина и мир, чем бусурманское беспокойство!
– Это правда, святой отец! – согласился князь Роман и вновь вытянулся на мягкой постели.
– Как твоё самочувствие, великий князь? – спросил отец Арсений после некоторого раздумья. – Ты звал к себе славного лекаря Радобуда?
– Пока не звал, святой отец, – покачал головой князь Роман. – Я приглашал к себе его сына Велемила, приехавшего из Смоленска, но не из-за своей болезни, а для моего зятя, славного князя Владимира Волынского… Говорят, что ему сейчас совсем плохо… Только Радобуд или Велемил могут помочь ему. А Радобуд слишком стар… Вот почему я послал на Волынь Велемила… Вот жду его теперь со дня на день.
– Надо, княже, подумать о себе, – тихо сказал отец Арсений, – и срочно позвать Радобуда.
…На следующий день князь Роман почувствовал себя лучше и повелел слуге одеть его. – Хочу пойти на охоту, – весело сказал он, вставая с постели. – Однако что же такое у меня с глазами? – Он посмотрел по сторонам, а затем прищурился и глянул на небольшое оконце, струящее солнечные лучи. – Как будто пятна перед глазами! И веки слипаются… Что за напасть такая: неужели я слепну? Какая же теперь охота?
– Почему ты рассердился, великий князь? – заволновался молодой слуга. – Если тебе невмоготу, я тотчас же сбегаю за владыкой!
– Что ж, тогда сбегай, Злотко, – пробормотал Роман Михайлович. – Пусть меня успокоит!
Злотко быстро выбежал в простенок, и вскоре в княжескую спальню вошёл владыка Арсений вместе с двумя знаменитыми лекарями – отцом и сыном – Радобудом и Велемилом!
– Уже вернулся, Велемил? – спросил князь Роман, чувствуя, как к нему возвращается вера в себя и надежда на лучшее. – Садитесь, мои верные люди!
Пришедшие низко поклонились князю, а владыка перекрестил его.
– Ну, а теперь, говори, Велемил, – с нетерпением бросил Роман Михайлович, – как там дела у моего зятя Владимира?
– Потерпи немного, великий князь, – сказал суровый старец Радобуд. – Дай-ка нам осмотреть тебя. – Сгорбленный старик подошёл к князю и, вытянув руку, дотронулся до его лба. – Жара у тебя нет, – сказал он и наклонился ближе, – но вот гляжу тебе в глаза и вижу небольшую болезнь… Чем ты питаешься, княже? Есть ли у тебя желание к еде?
– Эх, славный Радобуд, – пробормотал князь, – я едва смотрю на еду…
– А давно это, княже? – нахмурился старый лекарь.
– Я это испытал ещё в Ногаевой Орде, дней с полсотни тому, – тихо сказал князь.
– Вот видишь, мой сын Велемил, – поднял вверх большой палец Радобуд, – как вовремя позвал меня мудрый отец Арсений! Посмотри на глаза князя!
Велемил быстро подбежал и посмотрел в глаза князю.
– Так и есть, батюшка! – крикнул он. – Хранил тебя Господь, великий князь!
– Почему вы так говорите? – удивился Роман Михайлович. – Что вы такое увидели?
– Мы увидели твою болезнь, батюшка! – сказал, смеясь, Велемил. – Хорошо, что за нами вовремя послали! У нас ещё в запасе денька три! Теперь мы тебя вылечим!!
– Будет тебе скалиться, сынок! – возмутился Радобуд. – Беги-ка лучше и собери мои травы! Возьми там мою зелёную бутыль и маленькую сумку… Ты всё это знаешь, сынок. Да прихвати козьей лапы, баранника и травы от комариного зуда... Также нужен яд этой травки…велесовой. Ещё потребуются белый мак и мята... Беги, но не спеши: спокойно собирай эти травы!
– Слушаюсь, батюшка! – И Велемил выбежал из княжеской спальни.
– Ну, говори, Радобуд, что у меня за болезнь, – спросил, волнуясь, старый князь. – А может это моя старческая немощь?
– Ты познаёшь жёнок, княже? – грубо бросил Радобуд.
– Ещё познаю, славный лекарь, – усмехнулся князь Роман, – но у меня что-то оборвалось там, в Ногаевой Орде…
– А как было с жёнками до того? – вновь вопросил Радобуд.
–  А до того всё было хорошо! – тихо сказал старый князь.
– Значит, ты ещё не старик! – улыбнулся лекарь. – Скажу теперь правду: Ты был отравлен, княже, известным мне ядом!
– Отравлен?! – вскричал испуганный князь.
– Как же это случилось? – заволновался отец Арсений.
– Теперь не волнуйтесь, – спокойно сказал Радобуд. – Ничего ещё не поздно! Мы сейчас остановим это отравление… Нужные травы у нас есть… Но я не знаю, какой злодей это сделал. Ты не пил вино в Ногаевой Орде?
– Почти не пил, – покачал головой князь Роман. –  А вот татарский кумыс принимал…
– Я проведал о кумысе, – промолвил Радобуд, – и могу только сказать, что это кобылье молоко очень полезно! Яд не действует в кумысе! Это не от кумыса, но от отравленной воды или сладкого вина, которое не только сохраняет силу яда, но даже его усиливает…
– Я пил лишь ту воду, которую добывали мои люди самолично в ручьях или реках, – размышлял вслух князь Роман, – а вот вино… Как же! Пил, мой славный Радобуд! Но не один, а сидя за столом с князем Фёдором… Теперь я вспоминаю… Ах, он, злодей! Вот сейчас я как бы вижу, что этот князь упрашивает меня выпить греческого вина и сам подаёт мне серебряную чашу! Да, так и было! Я помню, что мне тогда, вечером, стало очень плохо! И я выпил Ногаева кумыса, и мне стало лучше или я заснул… Точно не помню…
– Значит, тебя спас тогда кумыс, княже, – покачал головой Радобуд. – Если бы ты не выпил его после того вина… Однако же насколько силён был этот яд, если отравление не прошло до сих пор! Надо как можно скорей вывести из тебя эту отраву!
– Всемогущий наш Господь! – перекрестился черниговский епископ. – Надо же, какая напасть! Это дано тебе, княже, за грех или в испытание! Подумай-ка, нет ли у тебя какого долга перед Господом?
– У меня немало грехов, владыка, – сказал взволнованно князь. – Я очень люблю красных девиц и ладных жёнок!
– Для тебя это не смертные грехи, великий князь, – молвил отец Арсений, – но лишь утоление телесного голода. Господь это простит. Но есть одно весьма серьёзное дело… Так, погодите-ка, я сейчас вспоминаю… Слава нашему Господу, что не забыл! Мне говорил ещё славный и покойный отец Игнатий, царствие ему небесное, – владыка истово перекрестился, – наставник моей молодости, что ты давал обещание Господу… В тот год, когда разгромил войско Миндовга в славной битве… Не помнишь, княже?
– Не помню, святой отец, – признался Роман Михайлович.
– А разве ты не говорил там, на бранном поле, о монастыре? – улыбнулся владыка.
– Говорил, конечно, говорил, святой отец! – воскликнул князь Роман, вскакивая на постели. – Я тогда обещал Господу заложить монастырь у той речки Свини! Ох, и грех-то какой тяжкий! Что же ты молчал до сих пор, владыка?
– Мне говорил тогда праведный отец Игнатий, – тихо ответил епископ, – чтобы ты сам, без принуждения, вспомнил своё обещание! Но если будет серьёзная угроза твоей жизни… Тогда я могу тебе об этом напомнить!
– Пусть будет так! – громко сказал князь, подняв руку. – В ближайшие дни я пошлю своего сына Олега с моими верными людьми к речке Свини. Чтобы они обмерили там всё и посчитали. Уж если дано Господу обещание, его нужно полностью выполнять! А там…
В это время в спальню быстро вошёл лекарь Велемил, весь обвешанный мешками и коробами из бересты.
– Хорошо, сынок! – сказал, вставая со скамьи Радобуд. – Давай-ка сюда всё нужное!
И они с сыном засуетились, перебирая мешочки с травами и доставая склянки с разными зельями.   
– А теперь, прими-ка это снадобье, великий князь, – сказал Радобуд, после того, как они с сыном приготовили нужное лекарство, протягивая князю большую чашу, выдолбленную из липы. – Оно вернёт тебе всё твоё здоровье!
Князь взял обеими руками чашу и выпил её содержимое до дна.
– Ох, и горька же эта влага, Радобуд! – сказал он. – Даже язык онемел: стал как дерево!
– Это, княже, надёжный признак, – весело сказал Радобуд, – что наше зелье стало действовать!
– Ну, а теперь, мой славный Велемил, расскажи, как ты побывал на Волыни и как там дела у моего зятя Владимира и моей милой дочери? – вопросил князь, глядя на младшего знахаря.
– Как тебе сказать, княже? – замялся Велемил. – Твоя дочь здорова и хорошо выглядит, но душой не спокойна. Её супруг, князь Владимир…
– Неужели умер? – вздрогнул Роман Михайлович.
– Я расскажу тебе всё, княже, – пробормотал Велемил. –  Да простит меня Господь за такую правду! Твой зять ещё жив, князь-батюшка, но уже скоро умрёт… Его болезнь, княже, неизлечимая! Уже поздно…
– Как неизлечимая?! А если туда поедет Радобуд?! – вскричал князь Роман, подскочив в постели.
– Это бесполезно, княже, – опустил голову Велемил. – Вот если бы вы послали меня туда в прошлом году… Тогда я смог бы спасти жизнь этому славному князю… А теперь поздно… Эта болезнь, которой страдает несчастный, называется «паук». Если она зародиться в теле, её надо немедленно лечить! Говорят, что у греков вырезают корни этой болезни, пока она не разрослась… А здесь уже вырос чирей на бороде этого славного мученика! Это значит, что болезнь поразила всё его тело!
– Этот Владимир не носил бороду! – пробормотал, глотая слёзы, князь Роман. – Вот и наказал его Господь…Он сильно мучается? И как это долго будет продолжаться?
– Сейчас он сильно не мучается, князь-батюшка, – сказал Велемил. – Я оставил ему особое снадобье: ему полегчает до самой кончины. Это зелье совсем снимает боль… Однако ему осталось жить около года… Или может чуть побольше…
– А что ты на это скажешь, славный Радобуд? – воскликнул князь Роман, глядя на старого лекаря. – Неужели всё так страшно?
– Да, именно так, великий князь! – кивнул головой согбенный старик. – Мы уже всё обсудили с сыном, княже, и пришли к одному выводу. Мой сын сделал всё, что нужно! Велемил стал хорошим лекарем, не хуже меня…
– Причина этой беде – мой тяжёлый грех! – сказал князь Роман. – Это Господь карает меня через моего праведного зятя! Горе, мне, Господи!
– Не печалься о своей вине, княже, – сказал своим решительным и вместе с тем мягким голосом отец Арсений. – Сейчас мы ждём святую икону из Киева, за которой я послал сразу же, как только ты вернулся больным из Орды. Нам сейчас очень нужна эта чудодейственная икона! Божья Матерь, греческого письма! Из самой Печерской обители! Я послал в дар святой обители много серебра со слёзной просьбой! А наш купец Лепко Ильич дал на такой случай свою ладью…
– А почему ты мне раньше об этом не говорил, святой отец? – спросил князь Роман, расстроенный печальным известием о зяте. – Я не могу поверить в возможность приобретения такой чудодейственной иконы! Неужели, в самом деле, к нам прибудет эта святыня?
– Ждём со дня на день, великий князь, – ответил владыка, – а там уже, как будет угодно Господу…
– Однако же, княже, – сказал вдруг громко Радобуд и встал, глядя на князя, – я тебе не сказал, что моё снадобье вызывает одну неприятность. Ты скоро почувствуешь, что не видишь белого света. Это зелье затуманивает зрение…
– Значит, я ослепну? – вскричал расстроенный князь.
– Всё зависит от того, сколько ты принял у татар яда, – спокойно сказал Радобуд. – Если в тебе накопилось много яда, то тогда ты можешь ослепнуть на целый день. А если отравы немного, тогда эта неприятность не надолго. Обещаю, что верну тебе и здоровье, и зрение!
– Ну, тогда ладно, – успокоился брянский князь, – можно потерпеть, если это будет не долго!
…Наутро князя разбудили шум во дворе и радостные крики. В светлицу вбежала его ключница Домена.
– Князь-батюшка! – кричала она. – Вернулись твои люди из Киева! Говорят, что с ними – святая икона!
– Радость-то какая, ладушка моя! – воскликнул довольный князь, обнимая дородную красавицу. – Зови же скорей ко мне моего верного слугу. Надо быстрей одеваться!
– Благослови тебя Господь, великий князь! – сказал, входя в княжескую спальню, отец Арсений. – Случилось чудо! Наша ладья со святой иконой остановилась на Десне, неподалёку от города. Прямо у того места, где, как говорят, было твоё сражение с литовцами! И не шелохнется! Сам Господь её не пускает! Надо тебе самому ехать, княже!
– Вот чудо! – удивился князь. – Тогда так и сделаю! Собирай-ка меня, Златко, в недалёкий путь! Поеду к той ладье и самолично встречу святую икону! Это, в самом деле, Господне знамение на моё обещание!
Он вышел, одетый, на лестницу и стал спускаться вниз по ступенькам. Там неподалёку стояли его дружинники, одетые в парадные, сверкавшие на солнце доспехи. Во главе отряда верхом на коне восседал его красивый, уже поседевший сын Олег.
– Скорее, батюшка! – кричал он. – Вот какая у нас радость!
Неожиданно князь Роман пошатнулся, ощутив острую головную боль и привкус  свежей крови во рту. В его глазах потемнело, язык одеревенел, ноги онемели.
– Что же такое, Господи? – громко сказал он. – Я ничего не вижу?
Он спустился вниз и остановился, беспомощно вытянув перед собой руки.
– Батюшка, что с тобой случилось?! –  вскричал княжич Олег и, соскочив с лошади, устремился к отцу, обнимая его. – Неужели ты не видишь меня, батюшка мой любимый?!
– Не печалься об этом, сынок, – пробормотал князь. – Это – от лекарского зелья, будь оно неладно! Такое скоро пройдёт. Придётся теперь ехать туда на телеге…
Так и получилось. Княжеская дружина ехала верхом, а вот князь сидел в своей походной повозке рядом с владыкой Арсением.
– Не горюй, княже, – успокаивал его священник, – теперь уже недалеко. А когда туда приедем, будем ждать святого чуда… А я пока расскажу тебе о жизни святого старца Феодосия Печерского…
Так они и ехали. Всадники во главе с княжичем Олегом скакали впереди, зорко вглядываясь в даль, владыка Арсений рассказывал древние предания, а князь спокойно дремал, слегка трясясь на мягких мешочных подстилках.
– Вот и пришли, батюшка! – раздался вдруг звонкий голос княжича Олега. – Вон она, ладья, невдалеке чернеется! Отец Арсений, сюда идут твои люди, посланные в Киев: архимандрит и монахи из обители святых Петра и Павла!
Телега остановилась прямо у речного кустарника.
– Великий князь! – закричали бросившиеся к нему монахи и священники. – Мы приплыли, наконец, из самого Киева! И здесь-вот угодили на мель!
– Ладно, не плачьте из-за этого, мои верные люди, – пробормотал князь. – Лучше скажите, где же образ нашей пресвятой Богоматери? Неужели передо мной эта чудодейственная икона?
– Здесь нет иконы, князь-батюшка! – сказал, плача, престарелый отец Серафим. – Она куда-то исчезла!
– Не может быть! – вскричал рассерженный князь и полез с телеги вниз на землю. Рослые дружинники быстро соскочили с коней и бросились к своему князю, взяв его под руки.
– Что ж вы, злодеи? – грозно вопросил князь и вдруг осёкся. – Я вижу, славный владыка, Господь вернул мне зрение! Это благодаря святой иконе! – сказал он вдруг громко. – Вот же она, здесь, на дереве!
– Где, княже?! – прокричали княжеские люди.
– Я ничего не вижу, княже, – пробормотал отец Арсений.
– Давай-ка мне скорей рушник, святой отец! – опять закричал в нетерпеливом волнении брянский князь. – Я возьму эту благодать рушником!
Черниговский епископ, недоумённо глядя то на деревья, то на кусты, протянул князю белоснежный, вышитый алыми нитями, рушник.
Князь взял его и быстро пошёл, оттолкнув молодых воинов, вперёд. Вот он приблизился, протянул руки и обхватил ими что-то блестевшее в лучах приветливого сентябрьского солнца.
– Я вижу, Господи, слава тебе, всемогущему! – кричал, ликуя, князь Роман, держа над головой охваченную рушником чудодейственную икону. – Вот где пребывала моя радость! На этом дереве! Это – знамение Господне, мои верные люди!
– Чудо! – закричали все собравшиеся вокруг князя люди так громко, что было слышно далеко окрест.
– На колени! – торжественно провозгласил владыка Арсений. – Сотворим же молитву к нашему щедрому и славному Господу!
– Здесь будет святой монастырь, мои славные! – сказал князь Роман, становясь на колени на расстеленный перед ним ковёр. – Господу Богу помолимся! 


Г   Л   А   В   А   22

К О Н Ч И Н А   К Н Я З Я   В Л А Д И М И Р А

Князь Владимир Васильевич Волынский умирал в холодные дни декабря 1289 года в своём окраинном городке Любомле. Он лежал, измученный, на своём горестном ложе и думал о прошлом. В последние дни он совсем не спал: снадобье, оставленное ему брянским лекарем Велемилом, уже почти не помогало при бессоннице, однако снимало ту ужасную боль, которую терпел до этого несчастный почти три года. Его заботливая жена Ольга Романовна и сестра, вдова великого черниговского князя Андрея, вернувшаяся сразу же после смерти мужа на родину, забыв обо всём, ухаживали за несчастным князем и попеременно круглосуточно сидели у его постели.
Вот и сейчас княгиня Ольга, несмотря на протесты мужа, была рядом с ним и скорбно смотрела на исхудавшее любимое лицо.
Князь Владимир уже не принимал твёрдую пищу: вся его нижняя челюсть сгнила и отвалилась. Он с трудом проглатывал лишь жидкие каши и наваристые супы, покоряясь просьбам своих родных.
Когда брянский лекарь отъезжал домой, князь Владимир прямо спросил его, долго ли ему ещё осталось мучиться. Грустный Велемил вынужден был признать, что оставил ему последнее, лишь ненадолго поддерживающее жизнь снадобье.
– Но не тужи, славный князь, – сказал Велемил на прощанье. – Жизнь так устроена, что каждому человеку поставлен предел Господом! Одним в этот день умирать, а другим – после… Какая тогда разница, если наша жизнь – одно страдание?
– Я это понимаю, великий знаток врачевания, – с трудом сказал больной, – ибо Господь посылает нам эти муки, как испытание! Вот ты оставил мне такое снадобье… Как только я приму это зелье, так сразу же унимается не только моя боль, но меня покидают тоска и тревога. А может это грех, славный лекарь? Или уклонение от Господних испытаний?
– Это, праведный князь, – ответствовал Велемил, – не грех, ибо снадобье сделано из Господних трав! Если сам Господь создал эти былинки или красивые цветы, значит, они существуют для человека… Грех – это бездействие при страдании и тяжёлой болезни! Вот если лекарь бессилен вылечить болезнь или хотя бы унять боль, то грех падает на такого врачевателя, ибо он только обманывает людей! Такой лекарь не от Господа!
– Тише, Велемил, как там тебя, Радобудич, – поморщился князь Владимир. – Мои лекари услышат твои слова и смертельно обидятся! Хотя не за что обижаться… Ты, конечно, прав – каждый человек должен заниматься своим делом! А теперь скажи мне, славный лекарь, ты веришь в светлый рай или в загробную жизнь?
– Это, княже, – пробормотал Велемил, – не моего ума дело! Оно для таких мудрых книжников, как ты. Моё же дело – врачевание и, если надо, душевное успокоение больного…
– Так ты, Велемил, не веришь в бессмертие души? – настаивал больной.
– В это верю, княже, – кивнул головой лекарь. – Не раз бывало и в моей жизни, и в жизни моего батюшки, тоже известного знахаря, что больные выздоравливали, благодаря своей искренней вере или каким-то чудом… Тело – это сосуд, а душа – как бы бесценная влага в нём. Если разбить сосуд, то вся влага разольётся. Так и наша душа. Она страдает, если тело болеет, ну, а если тело умирает, душа освобождается от всех горестей и спокойно уходит в другой мир…
– К нашему всемогущему Господу! – перекрестился больной.
– Думаю, что так, княже. Этот мир нам неведом. Однако же я верю, что душе лучше быть в этом мире, чем страдать в бренном теле. Мне кажется, что если бы люди знали, какой на деле тот посмертный мир, они бы просто не захотели больше жить на этой горестной земле! Для того нам посланы все страдания и муки, чтобы мы боялись смерти и держались изо всех сил за свою жалкую жизнь!
– Чтобы терпеть все испытания, установленные Господом…
– Видимо так, княже. Лучше слов не найти. Хорошо, что ты, такой известный грамотей, понимаешь всю посмертную Господню благодать. Тогда ты можешь в славе и радости ожидать смерти… А теперь прощай, славный князь, и не забывай вовремя принимать моё снадобье. Я рассказал, как давать это зелье, твоим супруге, сестрице и добрым людям. Крепись, княже, и не горюй: тебе осталось лишь одно испытание.
Князь лежал и думал о жизни. – Вот скоро будет четыре года моей болезни, – беспокойно ворочался он, – а что я сделал за свою жизнь праведного?
А ведь он, даже будучи тяжело больным и невероятно страдая, ходил в боевые походы! Даже сам татарский хан Тула-Бука, когда пошёл в последний раз на Польшу, увидев несчастного князя, страдавшего неизлечимой болезнью, пожалел его и сказал: – Уходи, Уладымэр, домой, полежи и подлечись у своих лекарей! Горько на тебя смотреть!
Уж если сам беспощадный татарский хан пожалел князя, то сколь же ужасен был вид больного!
Князь Владимир поехал в свой стольный город к жене и боярам. Однако боль и страдания его были таковы, что он покинул свой главный город и выехал в Любомль, сказав боярам: – Я уезжаю отсюда потому, что мне опротивели эти татары со своим царём. Они скоро вернутся. Я тяжело болен, и мне трудно с ними говорить. Пусть беседует  с татарами вместо меня наш владыка Марко…
Но и в Любомле князь со своими боярами долго не пробыл. Не находя себе места от боли, он вскоре вновь уехал, на сей раз в Брест, а затем – и в Каменец-Литовский, где остался на некоторое время и лежал, жестоко страдая, на своём скорбном ложе. – Вернёмся в Любомль, как только вся погань выйдет из нашей земли! – сказал он своей любящей, скорбящей супруге.
Больной князь Владимир ещё раньше обещал своему двоюродному брату Мстиславу всё своё княжество, поскольку не имел наследника. Но это решение стоило ему немало хлопот и тягот в последние годы жизни.
Вскоре в Каменец к своему князю приехали воины и воеводы, сражавшиеся в татарском войске в Польше. Они рассказали больному князю о неудачном походе и об уходе хана Тула-Буки назад в Орду. Не преминули они сообщить Владимиру Васильевичу и о том, что его двоюродный брат Мстислав уже распоряжается обещанными ему волынскими землями: раздает своим боярам города и сёла. Тогда князь Владимир рассердился и вскричал: – Я здесь лежу смертельно больной! Едва жив! А брат не может даже подождать моей смерти! От этого одно только зло! – И он послал к князю Мстиславу своего человека, который, добравшись до него, сказал: – Ты, мой брат, не добыл мои земли в честном сражении! Помимо тебя, у меня есть ещё братья: твой старший брат Лев и мой племянник Юрий! Но я выбрал из всех троих только одного тебя! И землю тебе отдал только посмертно… А пока я жив, не вступай в мои города и сёла. А тебе я отдал свою землю, не посчитавшись со Львом и Юрием, из-за их гордости.
Выслушав эти слова, Мстислав поспешил ответить больному князю Владимиру словами, полными почтения. – Мой брат и господин, – сказал он посланнику, – я знаю, что вся земля и города, подаренные мне, пока твои, и я не вправе ими распоряжаться. Я полностью согласен с тобой! Дай же мне, Господь, чтить тебя, как родного батюшку и служить тебе верой-правдой до моей смерти, чтобы ты, мой славный господин, был жив и здоров! Все мои надежды только на тебя одного!
Князь Владимир, услышав эти слова от вернувшегося посланника, успокоился и решил выехать в маленький городок Рай. Сюда и прибыл к нему из Брянска по просьбе жены князя и дочери Романа Брянского Ольги лекарь Велемил.
Когда он, облегчив страдания больного, уехал, князь Владимир сказал княгине: – Я хочу сейчас, матушка, послать за моим братом Мстиславом, чтобы договориться с ним о моей земле, городах, о тебе, моя милая супруга, и о нашей приёмной дочери Изяславе. Так и не даровал нам Господь детей за мои грехи. А дочь Изяслава, хоть и не родная, но стала мне близкой и любимой, как будто моё собственное дитя: ведь мы взяли её у матери ещё в пелёнках и вскормили со всей заботой и лаской…
Когда же князь Мстислав приехал, Владимир Васильевич, едва выйдя из забытья, послал за епископом и двумя свидетелями – боярами.  – Сходи, владыка, на подворье к Мстиславу, – сказал больной князь, – и сообщи ему всё. Я сам не приму его из-за болезни и моего постыдного вида. Сами обсудите моё решение, подготовленное для завещания, о передаче ему земель и оставлении части моих владений супруге Ольге и дочери Изяславе.
Мстислав, выслушав епископа, сказал на это: – Мой брат и господин! Разве я просил у тебя земель и желал твоей смерти? Ты сам прислал ко мне людей и предложил мне волынский удел. Если не изменил своего решения, то пиши все грамоты так, как считаешь нужным!
Епископ вернулся к князю Владимиру и передал всё слово в слово.
– Ну, тогда пишите грамоты, – распорядился больной, щурясь от яркого свечного света. – В первой грамоте я завещаю все свои города и земли князю Мстиславу, в другой же грамоте – запишите за моей милой супругой Оленькой город Кобрин с окрестными сёлами и Апостольный монастырь, тоже с ближними сёлами. А в конце этой грамоты добавьте такие слова: «а если моя славная княгинюшка захочет уйти после моей смерти в святую обитель, ей в этом нет препятствия». Мне уже не увидеть из своего гроба, что будет после моей смерти!
Как только княжеский писарь составил со слов князя грамоты, больной князь послал епископа к Мстиславу.
– Целуй же крест, княже, – сказал владыка наследнику, – что ты ничего не отнимешь ни у княгини Ольги Романовны, ни у княжеской дочери Изяславы. Также поклянись, что ты не отдашь эту Изяславу замуж без воли княгини Ольги.
Мстислав поклялся свято соблюдать завещание своего двоюродного брата и поцеловал протянутый епископом крест. Затем он уехал во Владимир, где епископ созвал всех бояр и лучших людей Волынского княжества и прочёл перед будущим хозяином этой земли духовную грамоту смертельно больного князя.  – Благославляю тебя, княже, на это владимирское княжение! – сказал епископ в заключении.
После этого Мстислав Даниилович хотел сразу же начать княжить во Владимире. Однако владыка предупредил его, что, по словам больного князя, таковое возможно только после его смерти.
Князь Мстислав покорился и уехал в свой Луцк.
Покончив с завещанием, князь Владимир Васильевич переехал из городка Рая в Лукомль. Здесь он лежал, довольствуясь лишь беседами с супругой и сестрой. Будучи страстным охотником, он посылал своих слуг в лес, а потом выслушивал их подробные рассказы об охоте, убитых зверях, дичи, и радовался… Однако же и здесь ему не дали покоя. Летом, когда жара усилила дурноту и тоску несчастного, к нему нагрянул человек от польского князя Конрада Семовитовича Мазовецкого. – Мой брат и господин, – передал посланник слова польского князя, – ты теперь мне как родной батюшка! Только благодаря тебе я владею своими городами и сёлами! А теперь, поскольку ты завещал все свои земли и города брату Мстиславу, пошли к нему своего человека и прикажи, чтобы он продолжал покровительствовать мне, как это делал ты!
Князь Владимир выслушал гонца своего польского родственника и направил посланника к Мстиславу Данииловичу с требованием защищать, когда это потребуется, Конрада Семовитовича и быть ему сюзереном. Мстислав охотно согласился с этим и даже пообещал «сложить свою голову за этого Кондрата, если понадобится»!
Вслед за Конрадом к тяжело больному явился и другой гость – посланник его племянника князя Юрия Львовича. – Мой славный господин! – сказал тот. – Передаю тебе точные слова моего князя: «Только Господь знает, как я честно служил тебе, самому старшему в нашем роде! Будь добр ко мне за это! Мой батюшка отнимает у меня города, которые сам мне раньше отдал! А взамен даёт никудышные Дрогичин и Мельник… Бью тебе челом, мой родной дядюшка, дай мне хотя бы один Брест!»
Эти слова расстроили князя Владимира. – Скажи ему так, – молвил он в гневе посланнику. – Мой жалкий племянник! Я ничего тебе не дам, потому что я не обманщик, не двуличный человек и не могу нарушить свой договор с братом! Я не только дал ему обещание, но и написал надёжные грамоты!
Когда посланник князя Юрия уехал, князь Владимир направил своего человека к брату Мстиславу и строго наказал: – Ко мне приезжал посланник от племянника… Он просит у меня Брест, но я ему не дал ни города, ни села. И ты не давай никому даже клочка соломы после моей смерти!
На это Мстислав ответил: – Ты мне остался за батюшку, короля Даниила, потому как взял под своё покровительство. Я с радостью исполню любой твой приказ!
Однако и после этого просители не оставили в покое несчастного князя Владимира до самой смерти. Вскоре к нему приехал посланник князя Льва Данииловича, перемышльский владыка Мемнон. Последний вошёл в княжескую спальню и перекрестил больного. – Славный князь! – начал он. – Тебе кланяется твой брат и просит передать такие слова: «Мой батюшка, король Даниил, и его братья лежат в Холме в церкви пресвятой Богородицы. Я узнал о твоей тяжёлой болезни… Не гаси свечу, мой брат, над гробом своего дяди и его братьев: передай мне хотя бы город Брест! Это была бы жертвенная свеча тем покойным!
Больной Владимир Васильевич не захотел обижать высокое духовное лицо резким отказом и завёл с ним длинный разговор о божественных истинах и духовных ценностях.
– Я узнал, владыка, – сказал князь как бы между прочим, – что мой брат Лев – очень злой человек…
– Почему ты так считаешь, княже? – удивился епископ. – Это неправда!
– А тогда почему этот Лев оскорбляет любимых мной людей?
– Каких людей? – нахмурился владыка.
– Ну, хотя бы великого черниговского князя Романа Михалыча, – сказал князь Владимир тихо, но отчётливо выделяя каждое слово. – Я не говорил об этом раньше, потому что считал это бесполезным делом. Однако же теперь я решил тебе, как духовному лицу, сообщить всю правду. Когда-то мы с супругой побывали в Ногаевой Орде… Мы тогда написали вместе с ней об этом книгу… Там нам пришлось столкнуться с князем Дмитрием Суздальским. Он уговаривал меня поссориться с моим батюшкой и тестем, славным Романом Михалычем… Суздальские князья задались целью искоренить великую славу князя Романа! Они вымарали его имя из всех, им подвластных летописей! Соскоблили даже записи о его славной победе над Миндовгом со всех свитков! Стыд и позор этим князьям! Я тогда, в разговоре с князем Дмитрием, сурово осудил его за это… Ох, как он тогда на меня разозлился! А теперь я узнал, что и мой братец Лев проделывает такие же подлые дела в своём уделе! Всем известны его зависть и ревность к славе моего великого тестя! Не способны добиться славы своей силой и мужеством, так готовы предать забвению имя дорогого Романа Михалыча! Ничего у них не выйдет! Я сам об этом позабочусь… Надо же, какие бессовестные! Выскоблили все записи о победах князя Романа в Литве и Болгарии! Умолчали даже о городе Дидякове… Передай князю Льву такие слова: – Мой брат Лев! Неужели ты думаешь, что я, будучи болен, потерял рассудок и ничего не понимаю в твоих хитростях? Тебе мало целых трёх уделов – галичского, перемышльского и белзского – так ты ещё захотел и мой Брест! Твой дядя и мой дорогой батюшка лежит во Владимире у святой Богородицы… Ты много свечей поставил над ним? Какой ты дал город, чтобы не погасла свеча? Ты сначала просил земель у живых, а теперь взялся за мёртвых… Я не дам тебе не только Бреста, но ты у меня и села не выпросишь! Я давно распознал все твои хитрости!
Когда владыка удалился, князь Владимир позвал свою супругу и сделал последние распоряжения. – Я отдал свой удел брату, моя славная лебёдушка, – сказал он, – а золото и серебро заранее раздал бедным людям… А тем людям, которых ограбили татары Тула-Буки,  я отдал почти весь свой скот и лошадей! Осталось совсем немного… Прошу тебя, матушка, сделать всё так, чтобы сохранить в памяти людей славные дела твоего батюшки. Тщательно просмотри все наши летописные свитки. И не забудь сделать дополнения, если летописцы что-нибудь упустили… Смотри, чтобы никто не посмел выскоблить записи о деяниях князя Романа Михалыча! Особенно важно сохранить память о великой победе Романа Брянского над Миндовгом! Нельзя погрузить в забвение подвиги нашего великого батюшки! Понимаешь, моя лада?
–  Понимаю, батюшка, – смахнула слезу измученная княгиня. – Всё так и сделаю!
…Князь Владимир тихо скончался 10 декабря: забылся вечным и долгожданным сном.
Княгиня и его верные слуги обмыли тело своего князя, обвили его бархатом и кружевами, одели в богатое царское одеяние и, положив на сани, повезли во Владимир-Волынский. Горожане высыпали на улицы, с громким плачем прощаясь со своим господином.
На другой день добродетельного князя похоронили в соборной церкви святой Богородицы. Вдова безутешно рыдала, провожая гроб своего любимого супруга в могилу.
– Мой добрый и кроткий, смиренный и праведный государь, – причитала она. – Не знаю случая, чтобы ты кому-нибудь хоть раз отомстил за причинённое зло, но всё терпел жестокие обиды от своих недругов!
– Лучше бы мы все с тобой умерли, великий князь! – вопили волынские бояре. – Ты защитил нас, как и твой славный дед Роман, от всех обид и притеснений! Ты унаследовал его путь, наш боголюбивый князь! Мы так осиротели без тебя и пребываем в глубокой скорби!


Г   Л   А   В   А    2 3

П О С Л Е Д Н И Й   П О Х О Д   Р О М А Н А   Б Р Я Н С К О Г О

Наступила весна 1290 года. Природа оживала от зимней стужи. Свежая молодая зелень деревьев и сочных трав радовала глаз. Лёгкий майский ветерок проникал в открытое оконце княжеской светлицы и нёс с собой ароматные запахи земли и недалёкого леса. Князь Роман, сидя в своём высоком уютном кресле, глубоко вдохнул свежий воздух и улыбнулся. – Так уж устроена наша жизнь, сынок, – сказал он сидевшему напротив него на скамье княжичу Олегу. – Одним дана долгая жизнь, другим же – преждевременная смерть…
– Рано тебе, батюшка, говорить о смерти, – насупился княжич. – Вон смотри, какой глубокий старик Ермила, а всё держится! А если посмотреть на лекаря Радобуда? Даже покойный Ефим Добрынич, славный наш воин, будучи древним стариком, был первым в жарких битвах!
– Не будем об этом, сынок, – покачал головой Роман Михайлович. – Надо поговорить о деле. Я чувствую, мой сын, что этот Ногаев поход будет для меня последним! Не говори ничего! – махнул он рукой Олегу. – Я уже в прошлом году едва вернулся домой. Не смог даже съездить к своему больному зятю, чтобы повидать его в последний раз. Мне было так тяжело и тошно на душе! Не знаю, как мне теперь быть: совсем нет сил идти на эту войну!
– Давай, я пойду вместо тебя, – сказал с грустью Олег Романович. – Я ещё молод и могу послужить тому царю Ногаю…
– Этого не надо, сынок, – тихо сказал князь Роман. – Ногай сказал мне в прошлом году, чтобы я самолично прибыл к нему в кочевье. Он собирается выдать замуж свою дочь за вдовца, князя Фёдора Смоленского! Этот татарский царь хочет, чтобы я побывал на их свадьбе и подружился с тем бестолковым князем. И привёз бы ему богатые свадебные подарки… Придётся идти… Однако же, сынок, давай разом решим все наши дела. Если я не вернусь домой живым, или меня принесут в гробу, – он прищурился (– Господи, помилуй! – перекрестился княжич Олег.), – тогда тебе, сынок, быть брянским князем! – продолжил старик. – Ты ведь мой единственный наследник!
– Я уже не раз тебе говорил, батюшка, – смахнул слезу седовласый княжич, – что мне не нужна эта княжеская власть. Не для того я заложил здесь, на Петровской горе, святую обитель. Я, батюшка, хочу принять монашеский постриг… Не нужны мне ни княжеская шапка, ни земные богатства. Я уже с юности люблю только одного Господа…
– Я это знаю, сынок, – покачал головой князь Роман, – однако же нужно исполнять и сыновний долг! Это не только моё наставление, но и поучение нашей святой церкви!
– Зачем ты прочишь меня в наследники, батюшка? – сказал с горечью княжич. – Стоило ли тогда прогонять моего брата Михаила? Вот уже не один год, как он покоится в сырой земле… Ты даже не хочешь простить покойника! А это уже грех, батюшка!
– Я давно простил покойного сына, – пробормотал князь Роман. – Сразу же, как узнал о его безвременной смерти!
– А если ты простил Михаила, батюшка, – улыбнулся княжич, – так почему бы не простить его вдову и детей? Вот и будут у тебя хорошие наследники! А я спокойно уйду в тихую обитель…
– Не думай об этом, сынок, – возразил старый князь, – на это я не пойду! Если я простил покойного, это ещё не значит, что я одобрил ту проклятую женитьбу! Я не знал его детей и знать не хочу! Забудь, сынок, свои грешные слова! И готовься к власти великого князя!
– Но ведь есть ещё наследники, батюшка, – поднял голову княжич и пристально всмотрелся в синие, полные доброты и мудрости, глаза отца. – Они в Смоленске…
– Твои слова, сынок, очень умные, – кивнул головой князь Роман, – и я об этом подумаю… Но я не хочу отнимать у тебя княжеский «стол». Это дано нашим Богом…
– Спокойно отнимай, батюшка, – оживился княжич. – Это не грех, но радость для меня! Я ведь буду не уличным нищим, а слугой нашего великого Господа!
– Будет об этом, сынок, – молвил с грустью князь Роман. – Запомни, что если со мной что-нибудь случится в Орде, ты будешь брянским князем. Не знаю, оставят ли тебе татары черниговский «стол». Но это не город, а только обуза со славным именем... Тогда тебе придётся возить в Орду серебро и меха со всех черниговских земель… Но об этом ты договоришься с сыном того почтенного купца Лепко Ильича… Как ты знаешь, в прошлом году купец Лепко возил в Ногаеву Орду своего сына Стойко… И брал с собой внуков – Мирко и Славко… Словом, познакомил он своих потомков со знатным ордынским человеком по имени Угэчи. Семья этого купца давно дружит с этим царским советником. Поэтому не чини этой дружбе препятствий. Пусть будет нам какая-то поддержка в самой татарской Орде! И пусть тот Стойко или его сыновья ездят на поклон к Ногаю, доставляя в его казну наши меха и серебро. А сам ходи только в боевые походы…
– В походы не пойду, батюшка, – махнул рукой княжич. – Я не хочу марать своих рук человеческой кровью! Мне это отвратительно!
– Однако же, сынок,  татарского царя не обижай, – помрачнел старый князь. – А если точно не хочешь воевать, тогда уходи в свою обитель! Разве князь не государь своего народа и не господин всего нашего удела? Как же быть, если не заботиться о своём народе? Татарский царь разгневается и пошлёт на нас войско! Думай не только о себе, но и о своих людях! Мы привыкли называть этот подлый люд чернью и глумными дураками… Однако же они такие же люди и христиане! Господь дал мне к старости понимание, что нужно заботиться обо всех своих подданных и беречь каждого человека! Ты же знаешь, как я берёг для тебя эту землю и народ… Я оставляю тебе почти сто и два десятка тысяч человек мужского пола… Да минуют наших людей горе, войны и поветрия! А для этого нужно ходить в боевые походы, сынок.
– Об этом, батюшка, мне не надо говорить! – рассердился княжич Олег. – Я люблю русский народ, знаю, что следует беречь христианские души, но на войну – не хочу!
– Ну, тогда решай сам, сынок, – опустил голову старик, – или княжеский венец, или монашеская обитель. Я понял из твоих слов, что ты отказываешься от княжеского «стола»!
– Ну, слава тебе, Господи! – обрадовался княжич. – Наконец, ты, батюшка согласился! Пусть же твой зять Александр Глебыч или его сыновья – старший Василий либо младший Иван – сядут на брянский «стол». Вот это правильно!
– Не так сразу, сынок, – грустно сказал князь Роман. – Если я не вернусь живым, побудешь брянским князем два или три года… А может и великим черниговским… Я ещё раньше разговаривал со своими братьями… Ни один из них не захотел сидеть в Чернигове… Мстислав и Симеон очень умны! Они прекрасно поняли, что от этого почёта больше горя, чем радости… Ладно! Если тогда решишь, что тебе не нужен княжеский «стол», тогда позовёшь или Александра Глебыча или его сына Василия… Понял, сынок?
– Понял, батюшка…
– Ну, тогда последнее, – улыбнулся князь Роман. – Если меня привезут сюда покойником, то вели тогда положить меня в той Успенской обители на Свини, которую я заложил в честь обретения святой иконы. Я навеки упокоюсь возле Успенской церкви, рядом с братской могилой моих воинов, погибших в битве с войском Миндовга. Мне так хочется лежать в той святой земле… Понял, сынок?
– Понял, батюшка, – сказал княжич с грустью. –  Твоя воля для меня – закон!
– Ну, тогда ладно, – вздохнул Роман Михайлович и тряхнул головой. – Буду теперь собираться в поход к Ногаю!
На другой день брянское воинство двинулось по известной дороге в сторону далёкой степи.
…В то же время, когда старый брянский князь прощался со своим сыном, великий татарский временщик Ногай принимал в своём большом шатре посланника из Сарая.
– Вот, Угэчи, – говорил Ногай стоявшему у его кресла советнику, – в Сарае начинается заваруха! Я говорил, что Тула-Бука долго не просидит на ханском престоле! Видишь этого воина? Он пришёл от молодого царевича Тохтэ. Как бы там не случилась беда…
– Тохтэ, государь, – молвил Угэчи, – сын славного хана Мэнгу-Тимура – очень умный человек! Ещё его батюшка, покойный государь, хотел назначить этого Тохтэ своим наследником… Но так и не довелось…
– Это ещё не поздно, Угэчи, – улыбнулся Ногай. – Мы скоро сделаем Тохтэ сарайским ханом! Пусть же говорит этот посланец… Слушаю тебя, молодой воин!
– Мудрый государь и великий воин! – сказал молодой красивый татарин, стоявший напротив Ногаева кресла. – Меня прислал к тебе царевич Тохтэ…
– Ладно, ты уже об этом говорил, – поморщился Ногай. – Давай же по сути!
– Ну, как тут сказать покороче? – растерялся посланец. – Попробую… Я пришёл из дома Элыкчи, Беркечарова сына, где спрятался наш славный царевич Тохтэ от жестокого Тула-Буки! И Тохтэ передал тебе, нашему великому и мудрому отцу, такие слова: «Мои двоюродные братья хотят меня убить… А ты у нас – самый старший в роде и как бы отец! Прибегаю к твоей защите. Поддержи меня и положи конец угрозам наших родственников! Если ты защитишь меня, я буду всегда послушен тебе и никогда не обижу тебя!»
– Это всё? – вопросил Ногай, откинувшись на спинку своего плетёного кресла.
– Всё, славный повелитель, затмевающий собой солнце! – ответил посланник.
– Ну, тогда иди, молодой воин! – весело промолвил Ногай. – К вечеру я приму решение. Однако верь: я готов оказать помощь славному Тохтэ!
– Ну, а что ты об этом думаешь, Угэчи? – спросил Ногай своего советника, когда посланник Тохтэ ушёл. – Защитим ли мы царевича?
– Это не простое дело, государь, – нахмурился Угэчи. – Если начнём войну, то Орду постигнет серьёзная беда. Тут нужна какая-то хитрость… Зачем устраивать междоусобицу, если тебя уважает вся Орда? Надо привлечь к тебе всех ханских людей. Я готов тебе в этом помочь!
– Так ты советуешь отказаться от войны, мой славный Угэчи? – спросил Ногай и задумался. – А если я вдруг заболею?
– Сохрани тебя Аллах! – испугался Угэчи. – Живи, государь, сто лет без болезней!
– Ну, это лишь уловка, Угэчи, – усмехнулся Ногай. – Послушай же меня теперь! – И он, наклонившись к стоявшему слева от него Угэчи, стал тихо и быстро говорить.
  …На другой день Ногай вместе с Угэчи и посланником царевича Тохтэ, прихватив с собой всего два десятка верных воинов, выехали из своей области, называемой в Орде Кехреб, в сторону Сарая. Переходя реки и вступая на земли всё новых и новых ордынских эмиров, он заходил в каждую зелёную юрту и, притворяясь больным, склонял на свою сторону каждого татарского мурзу или тысячника, говоря им: – Наступила старость, и я решил покончить со всеми распрями и ссорами. Я теперь не только не думаю о войне, но не хочу сейчас обижать ни одного человека в нашей славной Орде. Однако у меня есть посмертный наказ великого Саин-хана – быть посредником в делах ссорящихся!  Он хотел, чтобы я расследовал дела, связанные с расстройством государства и ссорами его наследников, и мирил бы их, не доводя дела до вражды…
Такие слова находили понимание не только у влиятельных татарских мурз, которым надоело правление молодых ветреников, но даже у простых воинов. Все они покорялись Ногаю, признавая его старшинство и высокую власть. Когда же Ногай приблизился к Сараю, он, чтобы показать себя тяжело больным, стал пить из бурдюка, который везли за ним верные рабы, овечью кровь и часто выплёвывал кровавую слюну себе под ноги, чтобы все видели, как тяжело он болен. Как только перед ним показался Сарай-Бату, Ногай отпустил посланника Тохтэ к царевичу. – Передай тогда моему сыну Тохтэ такие мои напутствия, – сказал он молодому воину на прощание: «Тебе нужно быть наготове, сынок… Как только я тебя извещу, сразу же приходи в гостевую ханскую юрту и приведи с собой отряд из отборных воинов».
Сам же Ногай, поселившись в караван-сарае, послал человека к матери хана Тула-Буки и попросил её помочь уговорить своего сына и его друзей придти к нему за советом и увещеваниями. Когда мать Тула-Буки услышала об умеренности и скромности Ногая, его бескорыстии и особенно о его тяжёлой болезни и кровохаркании, она сказала своим сыновьям: – Бегите-ка, дети мои, к тому немощному старику, который готовится покинуть наш мир и уйти в неведомое нам царство! Вам очень нужны его предсмертные советы! И поспешите: если проявите небрежность или нерадивость, тогда не будет вам пользы от молока, которым я вас вскормила!
Она же сказала об этом и матери других царевичей, которая также потребовала от сыновей следовать её совету.
Царевичи вместе с ордынским ханом Тула-Букой, послушав своих матерей, отправились к Ногаю, чтобы навестить его и выслушать последние назидания. Ногай же усадил их вокруг себя и, сделав незаметный знак Угэчи, который тихонько вышел из юрты, заговорил: – Итак, мои славные дети! Я служил нашим отцам ещё в давние времена… И вам нужно выслушать мои справедливые и, порой, неприятные для вас слова, чтобы я мог сменить ваши ссоры на любовь и согласие. Ваше благо – это общий мир… Нам нужно созвать курултай, чтобы установить между нами нерушимую дружбу и вечный мир!
Говоря так, Ногай постоянно выплевывал изо рта куски запёкшейся крови.
– А нужен ли этот курултай? – насмешливо спросил ордынский хан, глядя на товарищей. – Мы всё решим и без курултая!
– Я подозреваю, что ты прибыл по жалобе Тохтэ, не так ли, почтенный? – улыбнулся его брат Кунчек. – Пусть тогда приходит сюда… Мы здесь и помиримся с ним!
– Пусть придёт, – поддакнул царевич Алгу, – а не прячется в великой степи!
И они дружно рассмеялись.
– Зачем вы так, дети мои? – грустно сказал Ногай и плюнул под ноги большим куском слипшейся крови. – Ваше веселье тут неуместно! Уже с древних времён так повелось, что государь всегда думает о пользе как себе, так и всему своему народу,…– И он погрузился в длинные, нудные рассуждения.
Хан Тула-Бука и царевичи едва выдерживали поучения старого воина и с улыбками переглядывались.
– Эх, только бы поскорей этот старый дурень замолчал, брат мой, – прошептал Тогрыл. – Нет силы терпеть эту чушь!
– Помолчи, брат, – толкнул его в бок хан Тула-Бука. – Зачем нам ссориться с матерями? Нам уже не долго осталось мучиться...
Действительно, жить им осталось совсем недолго. Ещё несколько слов Ногая, и в гостевую юрту ворвались рослые, сильные татарские воины.
– Что такое?! – только и успел крикнуть молодой ордынский хан.
Здоровенные татары набросились по трое на каждого из Ногаевых гостей и в один миг приставили их пятки к затылкам. Ужасный хруст и дикий вой едва ли не одновременно потрясли гостевую юрту.
Вслед за палачами в помещение быстро вошли красивый молодой татарин и Ногаев советник Угэчи.
– Благодарю тебя, мой славный Ногай, – весело сказал вошедший и обнял вставшего со скамьи старого темника. – Если бы не ты, мне бы не жить! Будь же мне теперь за отца!
– Хорошо, сынок, – улыбнулся Ногай. – Вот ты и великий ордынский хан! А теперь прощай и не забывай о моём благодеянии!
– Ты уже уходишь, батюшка?! – вскричал расстроенный Тохтэ. – А как же пир и ханские почести?
– Этого мне не надо, сынок, – покачал головой Ногай. – Уже хорошо то, что ты умертвил этих злодеев по нашему обычаю, без пролития крови… Это правильно! Зачем лишать людей царского рода посмертной жизни? Прощай, сынок!
– А как же я, государь? – Перед ним остановился Угэчи. – Ты возьмёшь меня с собой?
– А ты, мой верный Угэчи, выбирай сам, – грустно сказал Ногай. – Если хочешь тут жить – оставайся! А если надумаешь назад ко мне – с радостью тебя приму… А твою матушку, всех жёнок и детей я сразу же пришлю к тебе…
– Да благословит тебя Аллах! – весело сказал Угэчи. – Тогда я останусь здесь, мой повелитель!
– Я не обижу нашего славного Угэчи! – громко сказал Тохтэ. – Пусть он станет моим советником, как его славный батюшка у покойных государей!
Ногай кивнул головой царевичу, тот ответил ему тем же, и великий ордынский временщик поспешно вышел из юрты, уже не гостевой, а скорее скорбной.
– Быстро вперёд, люди мои! – приказал он стоявшим вокруг юрты воинам, резво вскочил на коня и, забыв про свою болезнь, стремительно поскакал к переправе через Волгу.
…Когда Ногай вернулся в своё кочевье, его уже поджидал прибывший накануне со своими людьми брянский князь Роман, который, после того как татарский темник отдохнул, попросился к нему на беседу.
– Вот и ты, Ромэнэ, – весело сказал Ногай, окидывая взглядом сгорбившуюся, но всё ещё величественную фигуру русского князя. – Это хорошо! Ты готов к свадьбе моей дочери?
– Готов, государь, – кивнул головой Роман Михайлович. – Я привёз богатые подарки!
– Ну, тогда, коназ, завтра же вечером сыграем свадьбу! – улыбнулся Ногай. – Пусть мои люди примут твои подарки… А ты привёз «выход»?
– Привёз и «выход», государь, – бодро сказал князь Роман. – Тогда прикажи, чтобы славный Угэчи принял все богатства.
– Я пошлю к твоим арбам другого человека, Ромэнэ, – буркнул Ногай, нахмурив брови. – У меня уже нет Угэчи. Мой верный слуга остался в Сарае у нового молодого хана!
–  Нового хана? – удивился князь Роман.
– Да, Ромэнэ, – ответил великий полководец. – Я расправился с тем бестолковым Тула-Букой и всеми его братьями! Это им за непризнание меня старшим во всей Орде! Пусть теперь правит Сараем молодой Тохтэ…
– Вот уж дела, – пробормотал князь Роман, наклонив голову.
– Попей-ка, Ромэнэ, моего кумыса! – хлопнул в ладоши Ногай. – А там – иди к себе и готовься к свадьбе!
Вернувшись от Ногая в свой большой уютный шатёр, Роман Михайлович посидел немного в плетёном кресле, а затем подозвал к себе слугу.
– Что-то мне сегодня не можется, Злотко, – сказал он молодцу. – Раздевай-ка меня, да я  лягу на топчан. – И он медленно, кряхтя, взгромоздился на свою лежанку и, отвернувшись к стене, замер, тяжело дыша…
Злотко постоял, посмотрел на князя и вышел из шатра.
– Пойду-ка я к Добру Ефимычу, – сказал он, почёсывая свою лысоватую голову, стоявшим у входа стражникам из княжеской дружины, – и поговорю с ним: меня гложет тревога.
– Что ты, Злотко? – спросил княжеского слугу воевода, сидевший на дубовой скамье у своего шатра. – Я нужен князю?
– То и тревожно, что князь не позвал тебя, Добр Ефимыч! – сказал обеспокоенный княжеский слуга. – Не успел наш князь придти от татарского царя, как сразу же залёг и так шумно задышал! Может заболел? Не послать ли, батюшка, за Велемилом?
– Видно, устал наш славный князь, сынок, – улыбнулся воевода. – Такие теперь наши годы: осталось только сопеть! Тогда иди, сынок, в шатёр нашего великого князя и храни его покой. Зачем тебе лекарь? Князь ведь ничего тебе не говорил о своём здоровье?
– Не говорил, батюшка, – пробормотал Злотко. – Ладно, тогда пойду: утро вечера мудренее!
Однако наутро, едва забрезжил рассвет, Злотко прибежал к шатру воеводы и, ворвавшись без дозволения внутрь, громко крикнул: – Вставай же, Добр Ефимыч! У нас огромное, непоправимое горе!
– Что такое? – подскочил со своего топчана брянский воевода. – Неужели…наш любимый князь?
– Да, воеводушка! – рыдал, не стесняясь, молодой слуга. – Больше нет нашего великого князя!
– Да как же, да если…, – пробормотал старый воин и сморщился в плаче. – Меркнет для меня белый свет!
– Закатилось наше красное солнышко! – завопили сбежавшиеся на крики княжеские дружинники. – Не нужна нам больше эта жизнь без нашего славного батюшки!


























С О Д Е Р Ж А Н И Е

Книга 1. Юность Романа Брянского…………………………………………..
ГЛАВА 1. Гибель большого города……………………………………………………..
ГЛАВА 2. Как это было…………………………………………………………………..
ГЛАВА 3. В стольном Чернигове………………………………………………………..
ГЛАВА 4. В княжеской усадьбе………………………………………………………….
ГЛАВА 5. Спасение……………………………………………………………………….
ГЛАВА 6. В великом Киеве………………………………………………………………
ГЛАВА 7. Жизнь продолжается…………………………………………………………..
ГЛАВА 8. Нет больше Чернигова…………………………………………………………
ГЛАВА 9. Неожиданная встреча…………………………………………………………..
ГЛАВА 10. Слово отца Игнатия…………………………………………………………..
ГЛАВА 11. Пленники в Каменце………………………………………………………….
ГЛАВА 12. Спасение татарина……………………………………………………………
ГЛАВА 13. Освобождение…………………………………………………………………
ГЛАВА 14. Опасная охота…………………………………………………………………
ГЛАВА 15. Свадьба…………………………………………………………………………
ГЛАВА 16. Подарок татарина……………………………………………………………..
ГЛАВА 17. Падение Киева………………………………………………………………..
ГЛАВА 18. Воля татарского хана………………………………………………………….
ГЛАВА 19. Печальные новости……………………………………………………………
ГЛАВА 20. Княжеский совет………………………………………………………………
ГЛАВА 21. В сожжённом городе………………………………………………………….
ГЛАВА 22. Дерзкий беженец………………………………………………………………
ГЛАВА 23. Возвращение…………………………………………………………………..
ГЛАВА 24. К новой жизни………………………………………………………………..
ГЛАВА 25. Воля молодого князя………………………………………………………….
Книга 2. Удельный брянский князь……………………………………………..
ГЛАВА 1. Печальное известие…………………………………………………………….
ГЛАВА 2. Лютая смерть……………………………………………………………………
ГЛАВА 3. В ханской столице……………………………………………………………
ГЛАВА 4. Утешение для души……………………………………………………………
ГЛАВА 5. Возвращение……………………………………………………………………
ГЛАВА 6. Княжеские будни………………………………………………………………
ГЛАВА 7. Гость ордынского царя………………………………………………………..
ГЛАВА 8. Совет господ……………………………………………………………………
ГЛАВА 9. Заботы Романа Брянского……………………………………………………..
ГЛАВА 10. Трудности князя Александра…………………………………………………
ГЛАВА 11. Опасная дорога………………………………………………………………..
ГЛАВА 12. Княжеский суд…………………………………………………………………
ГЛАВА 13. Разговор у великого хана……………………………………………………..
ГЛАВА 14. Справедливость князя Александра…………………………………………
ГЛАВА 15. Щедрость татарского воеводы……………………………………………….
ГЛАВА 16. Замыслы ордынского хана……………………………………………………
ГЛАВА 17. В далёком Холме………………………………………………………………
ГЛАВА 18. Свадьба княжеской дочери……………………………………………………
ГЛАВА 19. Лето княжеской скорби……………………………………………………….
ГЛАВА 20. Гибель великого объединителя……………………………………………….
ГЛАВА 21. На пиру смертельной битвы……………………………………………………
ГЛАВА 22. Беседа в купеческой спальне………………………………………………….
ГЛАВА 23. Завет ордынского хана…………………………………………………………
ГЛАВА 24. Последняя княжеская охота………………………………………………….
ГЛАВА 25. Неожиданное известие…………………………………………………………
Книга 3. Великий черниговский князь………………………………………….
ГЛАВА 1. Во дворце ордынского хана…………………………………………………….
ГЛАВА 2. Прощание с князем Василием…………………………………………………..
ГЛАВА 3. Встреча с сыном…………………………………………………………………
ГЛАВА 4. Опасное веселье…………………………………………………………………
ГЛАВА 5. Смертный приговор…………………………………………………………….
ГЛАВА 6. Греческая невеста……………………………………………………………….
ГЛАВА 7. Заботы купца Ильи………………………………………………………………
ГЛАВА 8. Неудачный поход………………………………………………………………..
ГЛАВА 9. Нежданное коварство……………………………………………………………
ГЛАВА 10. Удача Романа Брянского………………………………………………………
ГЛАВА 11. Бегство купеческой дочери……………………………………………………
ГЛАВА 12. Мудрость Мэнгу-Тимура………………………………………………………
ГЛАВА 13. Польский поход…………………………………………………………………
ГЛАВА 14. Беда суздальской земли……………………………………………………......
ГЛАВА 15. Кончина ордынского хана…………………………………………………….
ГЛАВА 16. Слово князя Романа……………………………………………………………
ГЛАВА 17. Последняя беда старого Ильи…………………………………………………
ГЛАВА 18. Смоленский поход……………………………………………………………..
ГЛАВА 19. Гнев великого Ногая……………………………………………………………
ГЛАВА 20. Горести купца Лепко…………………………………………………………..
ГЛАВА 21. Обретение святого образа…………………………………………………….
ГЛАВА 22. Кончина князя Владимира……………………………………………………
ГЛАВА 23. Последний поход Романа Брянского…………………………………………