Жизнь людей глазами кроликов

        «Путешествие закончится, когда подадут соус»



        ****

        Тесак


Солнце палило, нагревая покрытую мхом черепицу старинного, затертого временем, каменного дома. Для девяти утра было слишком жарко. У стола, когда-то видевшего множество гостей из прошлых веков, стояли два человека. Один был не так уж стар, но имел мировоззрение и привычки старого человека. Месье Саджер. По имени его давно не называли, так как люди, знавшие его имя, почти исчезли. Для соседей и клиентов он был месье Саджер, а для человека, стоявшего рядом… Для человека, стоявшего рядом, он был отцом. Родителей редко окликают по имени. Папа или мама. Или уважительно — отец. Но человек, бывший в тот момент у стола рядом с месье Саджером, использовал местоимения. Либо начинал фразу, никак не обозначая своего близкого родственника.
— Мне нужны кролики, — тихо, прося, даже заискивающе, сказал он.
Это был Клод. Ему 44 года. Белая, хрустящая новизной сорочка с закатанными рукавами. Короткие брюки и мокасины.  Казалось, рядом должна покачиваться на мелких портовых волнах яхта. Но до моря было около полутора сотен километров, и вместо лодки стоял новенький мерседес.
Кряжистая рука его отца, громкая и больная в суставах, нащупала крышку большой плетёной корзины. Над столом возник кролик. Рука, по привычке десятитысячного повторения, чуть приподняла животное и с точно рассчитанной силой ударила его спиной о столешницу дубового стола. Кролик замер. Эволюция защищает диких кроликов от страдания, как только, нагнанные и опрокинутые, они оказываются на спине перед пастью хищника. Их домашние потомки унаследовали эту покорность. Они перестают чувствовать боль. Достаточно слегка ударить их спиной о любую поверхность. Этим пользуются ветеринары и ученые, обучая студентов и экономя на обезболивании перед опытами. Это знал и месье Саджер. Сейчас он был фермером, производящим лучшую крольчатину в Провансе. Его сын, шеф-повар, получивший месяц назад первую звезду Мишлен, стоял рядом. Месье Саджер поднес тесак к носу кролика, тот заработал ноздрями, выискивая знакомые запахи. Клод знал, что будет дальше, и, спасая свою белую рубашку, сделал шаг назад.
— А это кто? Утки? Хм, — ответил фермер и одним ударом тесака отрубил кролику голову. На плотной древесине дубовой столешницы появилась очередная чуть заметная насечка и немного крови. Тело кролика разделилось — тушка полетела в старый медный таз, а голова в жестяное ведро с потрескавшейся эмалью.
— Кролики, — почти прошептал под нос Клод, проверяя, нет ли пятен крови на рубашке.
— Вот, делали. Камень, а не стол! Царапина - и всё!
— Мне... Они нужны живыми. Я сам… Убью, — Клод вышел из-за спины отца. Опасность испачкаться кровью миновала.
Месье Саджер громко и от души засмеялся. Смех длился и длился. Настолько долго, что в провинциальном театре режиссер остановил бы актера, играющего старика: «Так не бывает». Бывает. Было. Жизнь иногда оказывается куда контрастнее многих постановок, копирующих ее. Старик потешился над сыном и хриплым голосом извлёк звук. Откуда-то, из самих легких. Тоном, выражавшим их сорокачетырёхлетние отношения:
— Ты?
— Да, — робко ответил Клод.
— Руби! Вот тесак.
Отец передал сыну старый стальной тесак, с полированной каштановой ручкой, и извлёк из корзины очередного кролика. Удар о стол, и вот животное уже лежало покорно, ничего не ожидая от жизни. Клод водил взглядом. Белая рубашка. Тесак. Белая рубашка. Тесак.
— Это моя, слышишь? Звезда. Руби. Моя. Руби, говорю. Её дали за лиловые пенки из сифона? Да? Н-е-е-т! За вкус крольчатины. Я их кормлю… Нет, я их люблю! — месье Саджера начало заносить, и он повышал и растягивал голос, все больше возбуждаясь от собственной речи. — Их, тебя, всех люблю! Поэтому… они даже здесь… — месье Саджер смотрел на кролика и подбирал слово, — счастливые! Счастливые кролики — сладкая крольчатина, разве это не понятно? Вот! Лежит на спине и радуется, — продолжил он. — Я им с этого тесака… Не мою. Морковь порублю, капусту. Приучаю. Они знают его запах.
Фермер забрал у сына из рук тесак и приткнул к носу кролика. Животное поводило ноздрями, морща розовую кожицу носа и приводя в хаотичное движение рыжие усы. Тесак вернулся в слегка дрожащие руки шеф-повара. Острый любимый нож возник в его памяти. Почти невесомый. Он быстро расправлялся им с тушками любой дичи. Находя, элегантно срезая с них лучшее для своих гостей. А сейчас в руке тяжелый безобразный тесак. И эти шевелящиеся розовые ноздри в метре от металла.
— И любят этот тесак, как и морковь. Для них это одно и то же. Руби же, он ждёт! — приказал отец своему сыну.
Кролик смотрел на двух говорящих существ и ничего не думал. Вся его жизнь прошла в клетке, размером не сильно превышающим его собственный. Вся его жизнь состояла из запахов: старика, еды и экскрементов. Он лежал на спине, не в силах пошевелиться. До слуха долетали звуки, но из них он понимал лишь два: «морковь» и «люблю». Они означали сытость и ласки. Рука в белой рубашке взмахнула и приблизилась к нему вместе с тесаком.
Боль в ухе! Слабость ушла. Мгновенно. Теперь инстинкт толкал его задние мясистые лапы с невероятной силой.
— Ха! Вот, что ты смог, — разочарованно сказал отец сыну. — Поранить ухо и сделать из него зайца. Смотри, драпанул! Первый раз такое вижу. Хоть лапу отруби, не шевелятся.
Месье Саджер хохотал. Клода же потрясывало. Всё, на что у него хватило сил — осмотреть свою рубашку. Отец обнял сына щедрым жестом. Он так делал всегда. Всю их жизнь. Наказывал, а затем ласкал. Это была уже не привычка, это был приобретённый инстинкт обоих мужчин, похоже, нужный обоим.
— Не переживай. Выродок. Не жирный, уши наполовину чёрные. Нужно сменить матку. Мясо чуть хуже, но не сильно. Не попался бы инспектору. Они ведь приходят. Когда уже дали... Не официально. Пьер говорил: «Смотрят. Не зазнался шеф?». Но, так… Так… раньше! Сейчас, поменялось. Всё! Даже солнце. Палит в девять утра, как в полдень. Зачем тебе живые кролики, Клод?
— М… Я, я.
— Попробуй, — фермер достал из корзины очередного кролика и уложил его на стол. — Еще раз. Только не жмурься.
Удар оказался точным. Тесак упёрся в стол между головой и жирным телом, оставив на морёном дубе лишь небольшую царапину. Несколько красных пятен расползались по белому хлопку сорочки Клода.
— Вот, вот! — прокричал месье Саджер. — Они не должны испугаться. Это — вкус мяса. Гладишь, и тут же тесаком. А твои пенки… Пена! Хм. И не выпускать из клетки. Как только кролик уходит из клетки, он перестаёт быть вкусным. Жизнь портит его. Вкус.
— Ерунда, — после удачного убийства Клод позволил себе возразить отцу.
— Проверь! Перегрызёт сетку или Луи забудет закрыть… Я не ем. Отдаю собакам. Так зачем тебе живые кролики? — месье Саджер достал очередного кролика из корзины и положил его на стол, призывая сына. — Руби!
Клод снова удачно отрубил голову. Ему все больше нравилось убивать. Всё детство и юность Клод боялся отца. Еще сегодня утром. Дело было не в его жестокости. Не в высохшей крови на его клетчатой рубашке. И не в остром тесаке или пике. Овцы, утки, кролики. Их всех, рано или поздно, достают из печи в горшочке. Клод даже не был трусоват. Старшие ребята с перочинными ножами не вызывали в нем желания свернуть с короткой дороги в школу. А вот отец… Страх возникал при любом его виде, как будто самого маленького Клода опрокидывали на спину. Сегодня, спустя почти четыре десятилетия, это чувство уходило. Оказалось, всего-то нужно — взять тесак в руки.
— Мой подписчик. Хочет сделать ужин.
— И?
— Я смогу отдать весь кредит. Он хорошо платит.
Пожилой человек присвистнул:
— Он сумасшедший.
Очередной кролик лишился головы. Весь дальнейший разговор отца и сына прерывался стуком тесака о твёрдый морёный дуб.
— Он гурман, — возразил шеф.
— Так пусть сядет на свой чертов олигархов самолёт и прилетит.
— Он… не может уехать из страны.
— Мой сын летит в Северную Корею, — снова зашёлся смехом пожилой человек.
Тесак помогал, он стал скипетром в руках Клода, до этого момента имевшего власть только над аппетитом гостей ресторана. Слова и интонация, ранее не доступные сыну, теперь удивляли его отца:
— В Австралию, отец, в Северной Корее нет богатых людей.
— Нет? Хм. Ты плохо знаешь. Сын… Богатые везде. Мир перевернулся с ног на голову, но только не в этом. Так что? Он без ног. У него химиотерапия. В тюрьме? Что этому кретину мешает посетить Францию?
— В тюрьме.
Кролик застыл в воздухе. Фермер успел извлечь из корзины очередного, но смех сковал все его движения. Успокоившись, вернув кролика в корзину, вернув себе голос, он спросил сына:
— Дело не в деньгах. С этим разобрались — ты хочешь больше славы, это понятно. Но зачем тебе живые кролики? — месье Саджер поднял таз с тушками и поставил его на стол. — Положишь, вот этих, на лёд. За три дня мясо станет только лучше, не мне учить шефа.
В дело пошел раскладной нож. Фермер извлек его из кармана, провел лезвием по ногтю, удостоверившись, что старый друг все так же остр, и театрально произнес:
— Скальпель.
Лезвие чуть притрагивалось к кролику. Шкурка, будто старый растянутый носок, сползала с мускулатуры убитого животного. Мышцы становились мясом. В руке Клода по-прежнему был тесак. Ему уже не хотелось с ним расставаться. Он позволял спорить с отцом и совсем по-другому реагировать на его смех. Смех был смешным. Не страшным. Он чувствовал разочарование в отсутствии новой жертвы и то и дело посматривал на корзину. На мгновение, не имея фокуса в мыслях, он представил отца, лежащего на спине и ждущего его точный удар. Месье Саджер, если не понял, то почувствовал изменения в сыне.
Клод продолжил разговор:
— Карантин. Китайская кухня: змеи, еноты, крокодилы. Кролики попали в список, — Клод говорил с отцом и размахивал в воздухе тесаком, как указательной палочкой перед Красной книгой.
— Так это ввозить.
— И вывозить.
— Ты хочешь везти сотню кроликов живыми?
— Десять. Дам им имена, куплю ошейники и повезу. Как домашних животных. Десять для одного ужина достаточно. Так я могу рассчитывать на них, отец?
— Что это?
— Что?
— Вот это: «отец»? Я никогда не слышал от тебя, — родитель подловил момент и практически вырвал из рук сына чудодейственный тесак.
Обезоруженный, шеф-повар с одной звездой гида Мишлен, тот, кого просят приготовить ужин на другой стороне земного шара, платя любые гонорары, тот, о ком пишут в журналах и узнают в парижских ресторанах, тот самый Клод Саджер в 44 года снова стал просто Клодом. Маленьким Саджером-младшим.
— Прости.
— За что? Ты просишь прощения за то, что называешь меня отцом.
— Да, но… Так что с кроликами? Ты видишь, я могу их убивать. Мясо останется сладким.
Старик решил отмолчаться. Он сделал вид, что вопроса не было. Клод знал, это означало — нет. Оцепенение. Минуту назад ему показалось, первый раз в жизни показалось, что он и месье Саджер… Ему показалось.
— Я закрою кредит за ресторан, — снова мягкость и ватность в голосе шеф-повара.
Это было ошибкой, говорить о деньгах. О чём угодно, но не о деньгах. Здесь у старика было преимущество на голову. Хотя причина смены его настроения лежала далеко за вопросами справедливости в обществе.
— Нет.
— Почему?
— Глупости. Современные глупости. Я продаю крольчатину, а не кроликов. Даже сыну. Иначе всё рухнет. Ты не поймешь, но мир еще держится только из-за того, что французские кролики не летают в Австралию на ужин живыми.
— Но я могу… Я…
Месье Саджер перебил сына:
— Зачем тебе такая машина?
— Какая?
— Такая!
— Ездить.
— Хм. Нет, это нет! Купишь на месте. Не такие, как у меня, но кто знает. Может быть, со здравым смыслом в этой стране проблемы, но с кроликами их точно нет. Они им полстраны съели. Пришлю к вечеру мальчишку с мясом. Когда ты летишь?
— Через два дня.
  — Тогда прощай. Я тебя обниму, ты всё-таки… Ты молодец. Звезда Мишлен, эта, и… Тесак. Молодец. Но на кроликов живых не рассчитывай, пока я жив, — отец улыбнулся собственной случайной шутке и обнял сына.
Это было похоже на раздачу подарков Сантой. Только в марте. Просроченных сладостей вместо загаданных еще в декабре планшетов и телефонов. Клод даже не злился на отца, в этот момент он уже понимал, что ему придется украсть кроликов.
— Да. Да. Я думаю, я куплю их там, — добавив грусти в интонации, ответил он. — Придется… что-то придется придумать. Я пойду, да. Пусть Луи привезет их завтра утром. Сегодня у меня выходной.
— Пойду, поищу этого зайца, — присвистнув собаке, заявил месье Саджер. — Плохо, если соседи решат, что у меня вырастают кролики, которые умеют бегать. Его наверняка понесло на поля «любительницы супов».
— Ты не…
— Нет! — перебил сына месье Саджер. — Всё, иди!
Уже не оборачиваясь, прихрамывая то на одну, то на вторую ногу, в зависимости от того, какая старику казалось болит сильнее, он потянулся в сторону забора. Спаниель по кличке Этьен с радостью присоединился к столь любимой охоте на беглецов и быстро взял след.
— Не так быстро, Этьен! Не так быстро.



        ****

        Софи


Кроличий рай. Короткая сочная трава до горизонта. Выродок, как назвал кролика человек, вырастивший его, скакал до тех пор, пока болело раненое ухо. Но начали болеть лёгкие, и он остановился. Всё-таки он не был зайцем, хотя жира в нем, действительно, было меньше, чем в многочисленных братьях и сестрах. Сил делать новые движения не было. Куда бы он ни поворачивал голову, в его розовых зрачках отражалась только зелень поля. Поля для гольфа. За забором месье Саджера мир был другим. Запущенный сад фермера, где стволы засохших от невнимания пальм и платанов покрывала упругая и пыльная зелень лиан и плющей, сменился идеальным газоном, наброшенным на бесконечные просторы. Ровные холмы, словно раскроенные по лекалам, украшали ухоженные великаны: дубы и кедры. Свист заставил животное приподнять голову. Совсем рядом с неба упал белый шар. Это было ново в его жизни. В кроличьи клетки редко попадают идеально круглые предметы, и уж тем более мячи для гольфа. Спустя десять минут возник совсем другой шум, но спасаться бегством не было никакой физической возможности.
Механизм, наделенный приличным запасом электронов в аккумуляторе, несколькими мощными электрическими двигателями, острыми ножами, кучей процессоров и проводов и даже связью с космосом, остановился перед кроликом. Зеленая лампочка, вынесенная над корпусом на тонкой ножке, словно это глаз краба, сменила зеленый цвет на оранжевый. Через несколько секунд раздался громкий неприятный звук, похожий на звук трещоток. Это был не случайный шум, а алгоритм, модель поведения при встрече с животным, вложенный в программу газонокосилки. Робота-газонокосилки. Все исследования утверждали, что собака, кошка, птица и даже овца должны отойти на безопасное расстояние от предмета, издающего подобный устрашающий звук. Но кролик не уходил. Механизм издал еще несколько различных шумов. Животное не реагировало. У него просто не было сил, да и какой уж тут страх в сравнении с тесаком и человеком в белой рубашке с закатанными рукавами.
Газонокосилка обратилась к собственному мозгу. Он был не здесь. Зачем пичкать приборы мыслями, хоть и примитивными? Это удорожает их стоимость, а главное, не дает возможности развития. Мозг этой машины в этот момент был во многих местах. В огромных залах с серверами в пригороде Шанхая, в ноутбуках сотни тысяч программистов, даже в такой же газонокосилке во Флориде. Да, ещё в процессорах автомобиля, пытающегося без водителя выехать в крайнюю левую полосу, чтобы развернуться на перекрестке в Стокгольме. Можно сказать, сознание газонокосилки «витало в облаках».
Будь рядом прохожий, он наблюдал бы забавную картину. Кролик и машина, в сотни раз тяжелее его, расположились друг напротив друга, не имея возможности сдвинуться с места. У каждого была своя причина, но пауза затянулась. Казалось, мир замер вокруг них. Наконец, искусственный интеллект, взвесив все «за и против», просчитав последствия на десять шагов вперед, прокрутив все известные в сети случаи поломок газонокосилок животными, сложив все страховые выплаты владельцам кошек и собак в похожих ситуациях и сделав еще несколько тысяч расчётов, на которые у команды из инженеров, адвокатов и защитников животных ушел бы минимум квартал, наконец, спустя тридцать шесть секунд после вынужденной остановки, искусственный интеллект принял решения и дал команду на сервоприводы управления. Как ни смешно это звучит, но команда, данная роботу тысячами компьютеров, была вполне «гуманной».
Газонокосилка сдала назад и, объехав кролика в полуметре, легла на прежний курс, оставляя после себя ни с чем не сравнимый аромат свежескошенной травы. «Крабий глаз» снова заморгал зеленым, а в программе управления появилась запись с точными координатами инцидента. Искусственный интеллект обучался и прирастал данными, а кролик наконец почувствовал хоть что-то кроме боли и страха. Его ноздри начали жадно хватать потоки ароматов. Пахла скошенная трава, пахли большие деревья в километре от этого места, даже маленький белый мяч имел свой аромат. Животное с трудом сделало несколько шагов и стало изучать белый костяной шар для гольфа, излучающий приятный, не похожий ни на что запах. Это был «Кюркджан Баккара Руж 450». Пошлый и гипнотизирующий аромат.
Вслед за мячом у двенадцатой лунки появился и человек, ударивший по нему клюшкой. Её звали Софи.
— Надеюсь, не я попала в тебя? — спросила двадцатилетняя девушка восьмимесячного кролика на английском языке. Она распознала высохшую кровь на его белой шерсти.
Животное молчало в ответ. Его глаза, похожие на недоспевшую красную смородину, рассматривали девушку. Наконец сострадание победило в Софи брезгливость:
— Дай-ка, я посмотрю, — сказала она и взяла кролика на руки. — Не я. Похоже, тебе досталось от какого-то пса. Составишь мне компанию?
Кролик ответил: «Да». По крайней мере, он не вырывался из рук.
— Славно, — продолжила Софи и раскинула на траве тонкий плед.


— Не так быстро, Этьен. Не так быстро.
Месье Саджер разговаривал со своей собакой, медленно двигаясь за ней под припекающим солнцем. Спаниель то и дело срывался вперед, теряя терпение. Он четко вёл след беглеца, улавливая молекулы, еще недавно бывшие на кролике. Кровь, жир, шерсть и ещё сотни запахов прямой линией вели охотников к двенадцатой лунке. Но прихрамывающий хозяин недовольно свистел и приходилось возвращаться.
— Не так быстро, пёс, пожалей меня. Вы молодые… Вы спешите. Хм… — обратился он к собаке. — Что ты ответишь? Что ты можешь ответить, тебе нужен только этот кролик. Всем нужны кролики. Я выбрал правильное занятие.
Спаниель визгнул и бросился со всех ног по короткому сочному газону.
— Стой! Стой, ты куда! Вернись, вернись, я тебе сказал, глупая собака! — закричал фермер псу, услышавшему слово «кролик» и решившему, что можно снова вырваться вперед.
— Этьен, негодная собака, ко мне! Я не собираюсь идти в одиночестве.
Спаниель нехотя остановился и стал дожидаться хозяина, обернув голову в его сторону и выпустив почти до травы свой мокрый язык. Солнце жгло. Оно не делало поблажек ни собакам, ни старикам. Месье Саджер прошёл еще немного и остановился. Затем присел на корточки. Этьен рванул со всех сил к человеку.
— Ничего, ничего. Сейчас отпустит. Я не из тех, кто умирает на глазах собаки. Прекрати! Стоп!
Этьен взялся спасать хозяина своим языком, вылизывая человеческое лицо.
— Отпустило, пойдём. Чудесная слюна, Этьен! Мы бы разбогатели, если бы упаковали её в баночки от таблеток. У тебя на языке, — человек хотел продолжить и сказать «любовь», но постеснялся произносить столь личное слово вслух, — бескорыстное чувство. Но это у собак. Люди требуют взамен! Всегда… Ты думаешь, он хоть раз произнес… Хоть раз написал мое имя, хоть в одном журнале. В своем Инстаграм? Нет! Только: «ресторан Клода Саджера», «кролик Клода Саджера». Да, это и моё имя. Но! Но он пишет… Жирными буквами между строк — «младшего». Я умею читать между строк! Это жирные буквы. И вот теперь он ещё вздумал сам их убивать! Где ему заблагорассудится. В Сиднее или Токио. А я? Что мне? Гладить их и кормить. Вот, что мне остаётся! Гладить и кормить или… Или снова браться за камеру.


Кролик спал, прижавшись к ногам Софи. Мир стремительно наполнял его мозг. Вот теплое человеческое тело, мягкое и нежное. Совсем не похожее на шершавые руки, кормившие и трепавшие его за уши всю предыдущую жизнь. И аромат. Пьянящий аромат. В нем был ладан, грейпфрут, амбра, ваниль и еще много чего. Узнать эти оттенки сложно даже повидавшему мир человеку, что говорить о кролике, никогда прежде не покидавшем своей клетки.
Знаем ли мы, что снится животным? Как выглядят их сны? Нет. Но позволим себе представить. Например, — клетка. А в ней собаки. А вот кролик без ушей. Человек пытается его взять, но не может. Брать не за что. Вот — шаги и знакомый голос человека с шершавыми руками: «Этьен, нельзя. Иди сюда, сюда!»
— Этьен! — переходя на хриплый крик, прокричал собаке месье Саджер. — Здравствуйте, мадмуазель! Похоже, Вы приютили моего кролика.
Дремота еще не прошла. Перед девушкой стоял разрушенный временем и собственным эго пожилой человек. Почти старик.
— Кролика, — повторил месье Саджер тихим, чуть дрожащим голосом. — Вот этого беглеца, который прячется под вашими ногами. Я ваш сосед. Саджер. Фермер…  Как раз выращиваю кроликов.
Он узнал дочь своей новой соседки. Софи была слишком похожа на свою мать. Которая… Марго была одной из причин бегства его супруги — мадам Саджер. Единственно, — волосы. Здесь они были ярко-рыжие. Девушка застала сердце старика врасплох. Но он быстро собрался с силами и опустил занавес на воспоминания. Железный занавес.
— Месье Саджер! Здравствуйте. Я Софи. Дочь Маргариты Каро. Мама говорила, что вы знакомы. Это наш гольф-клуб. Мы вернулись во Францию, — Софи говорила по-французски с сильным акцентом.
— Почти год, знаю. Вы похожи на Марго… Я нарушил границы, это очевидно. Но у меня была причина, — фермер кивнул в сторону кролика, стараясь не задерживать взгляд на стройных оголённых ногах девушки. — Если Вы не против, я заберу кролика и вернусь в свой пыльный мир.
— Вы неверно поняли. Я не прошу вас покинуть территорию клуба. Я уже решила оставить его себе. Даже дала имя, — Софи на несколько мгновений задумалась, перебирая имена в голове, — Ли.
— Ли-и… Хм… Странное имя для прованского кролика. Но думаю, Вы не совсем понимаете. Мой кролик… Ли. Ли, это… он относится к мясной породе. У неё нет названия, но это я вывел её. Это очень вкусное мясо. Я хорошо знаю кроликов, мадмуазель. Изучил за почти двадцать лет. Как и людей. Я раньше много катался по свету. Фотографировал. Так вот, кролики… Бывают декоративные, таких можно хоть в… — фермер подбирал слова. —  Они маленькие и добродушные. Таких можно носить в сумочке, брать на выставку или в бар. Эти же, они агрессивные. Могут укусить. Или испортить мебель.
— Я понимаю. Но вы ведь убьёте его. Да?
— Да.
Софи не ожидала столь прямого ответа и не знала, как продолжить разговор. Задавая вопрос, она ожидала другого. Что-то вроде: «Нет-нет, не сейчас. В своё время» или «Пусть живёт, раз уже смог сбежать». Легкий водевиль с пушистым питомцем вдруг исчез.
— Но если Вы хотите, Вы можете оставить его себе. Кролики теряют вкус, если хоть раз вырываются на свободу. Я сегодня говорил это сыну, — продолжил пожилой человек.
— Вашему сыну? Он ведь шеф?
— Да! Он получил звезду. Теперь он шеф со звездой, — в словах фермера проскочила то ли гордость, то ли зависть.
— Я слышала, да. Мне говорили, люди теперь приезжают в наш клуб ради его кухни. Поздравляю!
Теперь месье Саджер растерялся. До его носа добрался сладкий, едкий, чарующий аромат. «Ради его кухни. Ради его кухни. Ради его кухни» — колоколом забило в его голове. Ком ревности подкатил к трахее, перекрывая дыхание.
— Он стал известным. Я пойду, мадмуазель, — оборвал диалог фермер и развернулся. И уже не оборачиваясь:
— Этьен!
Забыв о хромоте, он удалялся. Прочь от мира! Прочь от молодости, красоты, идеальных газонов и этого удушающего, лживого и возбуждающего аромата, стоявшего вокруг Софи.
— Этьен! — строго, не терпя прекословия, повторил фермер собаке.
Этьен не верил. Как же так? Ведь вот он — беглец. Пёс уже представлял, как тянет кролика за шею домой. Так было много раз. И устав нести, почти у самого дома, он согласится отдать хозяину безжизненное тело.
— Этьен! — прикрикнул старик собаке, уже изрядно удалившись.
Спаниелю не осталось ничего, как попрощаться с мыслью о пульсирующих венах в его пасти. Он еще раз взглянул на кролика и бросился догонять хозяина.
— И что мне с тобой делать, Ли? — спросила Софи своего нового знакомого.
Кролик отозвался. Он повернул голову и уставился своими розовыми глазами на девушку. В этот момент случился главный момент в жизни нашего героя. Ли понял, что он… Ли. Согласно теории месье Саджера, мясо кролика стало менее вкусным.
— Заедем к ребятам? Я покрашу тебя в розовый. И не думай, что ты будешь спать у меня на кровати. Мама удивится. Потерпит. Только не пробуй на зуб всё что попало. Иначе вернёшься в первый же вечер. Обратно к этому старику.



        ****

        Марго


Скрипя и явно против своей воли, старые ворота распахнулись. У входа в дом месье Саджера стояла Маргарита Каро — мать Софи. У неё на руках сидел розовый кролик. Хозяин дома открыл сам. Его молодой помощник — Луи - возился с мясом в глубине двора, перекладывая сухим льдом тушки в пенопластовых ящиках.
— Я возвращаю беглеца.
— Прошло менее двух суток, мадам, с того момента, как сбежал этот кролик, — чуть погодя, ответил месье Саджер, собрав мысль в предложения. — И около двадцати лет, как… Как ты.
— Время, — ответила женщина.
— Да. Время, верно. И если кролик изменился, то ты нет.
— Не льсти.
— Я о сущности. Проходи, сварю кофе, — наконец пригласил пройти на свою территорию месье Саджер.
Сердце месье Саджера ускорило ход, когда женщина сделала первые шаги по его заброшенному саду. Сердце же Ли затряслось еще на подъезде к ферме, как только он почуял знакомый запах. Но теперь, услышав хриплый голос старого хозяина, он начал ёрзать в руках Марго, стараясь высвободить задние лапы из её рук.
— Ты ведь знаешь, что я уже год живу через забор.
— Знаю.
— Почему не приходил? — спросила Марго, с трудом удерживая в руках кролика.
Фермер промолчал в ответ. В свои сорок четыре она оставалась красивой. Достаточно красивой, чтобы снова разрушить спокойствие в этом доме. Месье Саджер забрал из её рук Ли, который уже принял решение — бежать при любой возможности. Шершавые, грубые ладони фермера снова тисками сдавили его тело.
— Его не узнать, только по уху. Клод промахнулся тесаком.
— Что значит тесаком?
— Это ферма, я произвожу крольчатину.
— Я знаю.
— Как, по-твоему, кролики превращаются в крольчатину?
— Наверное, есть сотни способов убить животных. Но не рубить же их в двадцать первом веке? Ужас. Клод рубил кроликов?
— Рубил.
— Клод? Маленький Клод?
— Клод. Похоже, он вырос, только когда взял в руки тесак. Понадобилось четыре десятка лет.
— Я удивлена.
— И я. Что мне с ним делать?
— Отпусти, пора уже.
— С кроликом. Ты ведь принесла его не для того, чтобы сделать гуляш.
— Гуляш?
— На большее он не годится.
— Он милый. Но на его счету стул, на котором сидел испанский король. И две китайские вазы, пока мы пытались его поймать. Подержи у себя, пока она не вернётся. Я обещала не выбрасывать и не отдавать. Но держать в доме… Невозможно.
— Поэтому ты пришла?
— Да, — женщина плохо врала.
— Где Софи?
— В кабриолете, — с усмешкой, сменив настроение, ответила Марго. — Бросила мне это животное и сбежала.
— Сколько ей лет?
— Двадцать.
Месье Саджер на несколько секунд задумался и понес кролика в клетку.
— Сейчас отнесу парня в его родной дом и сварю кофе, — не оглядываясь и громко сказал он. — Это не ново в вашей семье.
— Что?
— Сбегать.
— Ты стал стар. Выращиваешь кроликов, — сказала вполголоса Марго, зная, что оппонент не слышит её. — Что-то ест тебя изнутри, раз ты так постарел. И не говори, что это я.


— Так сколько ей? Двадцать? — спросил месье Саджер, неся в руках поднос с кофе. — Сейчас всё изменилось. Чтобы сварить хороший кофе, нужно нажать одну кнопку и подождать меньше минуты. Но в старости… Это даже хорошо. Каждая минута — на счёт.
— Не занимайся математикой. Она не твоя дочь… И не твоя внучка.
— Ты такая же, Марго! Кто отец?
— Австралиец. Я разбавила её гены, тут вокруг были все сумасшедшие, включая меня. Кофе так себе. Когда ты варил сам — было лучше, — отхлебнув из чашки, заявила женщина.
— Когда я варил сам, я был моложе.
— Ты твердишь о старости! Что с тобой?
— Мне шестьдесят шесть.
— Это не ответ.
— Месье Саджер, — крикнул Луи, — звонит месье Кошмар, говорит, уже едет, будет через двадцать минут. Ему нужно еще четыре штуки. У меня здесь только четырнадцать, а он просит восемнадцать.
— Не может убить, сколько ни просил. Буддист. Мне нужно пятнадцать минут.
— Я подожду, иди, — сказала Марго. Она хотела убедиться, что розовый кролик не станет предметом отмщения. Месье Саджер уловил ход её мыслей:
— Ли не в списке, я обещал.
— Ли?
— Это его имя. Твоя дочь его так назвала.
Марго заговорщически улыбнулась.
— Что? — видя её реакцию, продолжил месье Саджер. — Какой-нибудь бывший?
Марго не ответила, зная цену женскому молчанию, когда речь идет о мужчинах.
— Я подожду. Хочу посмотреть. Ты и кролики — это странно. Когда тебе пришло это в голову? Ты стал отшельником, это ещё более неожиданно, — сменила тему женщина.
Месье Саджер не ответил, он был уже у клеток с кроликами, быстро принимая решения, выбирая из множества. Тех, чья жизнь переставала стоить, а смерть можно было продать. Марго решила увидеть процесс поближе. Она встала, глотнула кофе, который ей не нравился, и подошла к месту действия.
Снова плетёная корзина. Старый стол, видавший многое, и тесак.
— Тебе не противно? Я буду убивать их.
— Я многое видела, — ответила Марго и подошла к столу еще ближе.
— Если их ударить спиной о поверхность, они перестают чувствовать боль.
— И страх?
— Это и есть страх… Инстинкт. Еще от зайцев. Когда их догоняет и опрокидывает хищник, — фермер достал из корзины кролика и ударил спиной о стол. Затем убрал руку. Кролик не двигался. Месье Саджер вытянул и расправил уши по столу мягким движением, как бы поглаживая… и резко махнул другой рукой. Марго вздрогнула и оцепенела. Половина ушей оказалась отрезанной. Медленно вдоль лезвия потекла кровь.
— Возьми их, — почти приказал женщине мужчина с тесаком в руке.
Она послушно взяла верхушки ушей.
— Видишь, — продолжил он, — ему не больно. Он не шевелится.
Месье Саджер вложил в руку Марго тесак, немного обняв её сзади. Она подчинилась. Он даже ничего не сказал. Она махнула рукой. На одну жизнь стало меньше чуть раньше, чем было запланировано природой.
— Дальше ты сам, — Марго отвела окровавленный тесак в сторону, прося этим движением забрать орудие. У неё кружилась голова.
— Это возбуждает, правда? Тебе ли не знать.
Месье Саджер повернул Марго к себе и поцеловал. Она не ответила. Не сопротивлялась, но и не отвечала. «Он стал стар и зачем-то разводит кроликов. От него пахнет кроликами и смертью. Нет, не так… Смертью и кроликами. Пора», — подумала женщина.
— Мне пора.
— Да. Пора, — чуть замешкавшись, ответил мужчина. Казалось, он был не здесь.



        ****

        Ночь


В наступившей ночи розовый цвет, без света солнца или фонаря, ничем не отличается от черного или серого. А фонарь вор не включал. Этьен, узнав месье Клода Саджера младшего, лишь пару раз приветственно пискнул. Луи уже два года, как не ночевал на ферме. С тех пор, как его семья перебралась целиком во Францию, ему приходилось присматривать за младшими братьями и сёстрами, пока мать работала в ночную смену.
Клетка за клеткой, почти на ощупь… Шеф укладывал кроликов в большой кухонный контейнер. Ли почувствовал знакомый запах и забился в угол, ожидая боли в ухе. Человеческие руки мягко обняли его и переложили в ящик к близким и дальним родственникам. Крышка то и дело открывалась, но ни один из кроликов не пытался спастись. Возможно, небольшое продление их жизни было в этом пластиковом контейнере с проделанными наспех отверстиями. Но, скорее, животные подчинялись своим инстинктам.
Семнадцать километров по ночной горной дороге, поворот за поворотом. Низкая спортивная машина цеплялась новыми шинами за асфальт и гравий. Клод и не думал сбавлять скорость. Еще не упавший после вылазки на ферму отца пульс стучал по сосудам и требовал скорости, громкой музыки и адреналина. С каждым поворотом руля Ли прижимало то к одному, то к другому соседу по неволе. Наконец машина остановилась. Это был ресторан Саджер. Каменное здание бывшей железнодорожной станции Коле девятнадцатого столетия. Уже знакомая Ли рука пошарила в корзине, выхватив за уши первого попавшегося кролика. Первым попавшимся был Ли. Шеф зашёл на собственную кухню, держа жертву за уши. Ему хотелось быть полностью готовым к путешествию. Он искал подходящее орудие, что-то похожее на тесак отца, а главное, хотел удостовериться, что сможет снова убивать.
Сказать удивлён — ничего не сказать. Почти минуту человек смотрел на кролика, не в силах поверить своим глазам. Для принятия решения ему понадобилось в два раза больше времени, чем газонокосилке. «Нужно отнести в другое освещение! Это просто флуоресцентная лампа!» — наконец подумал гомо сапиенс. Но при свете торшеров, при свете коридорного дежурного освещения, даже в туалете, кролик оставался розового цвета.
Подходящего орудия не нашлось. Всё-таки мясо в его ресторан привозили в подготовленном виде. Ножи, даже самые тяжелые, не годились, они были длинные и неудобные для гильотинирования живого кролика весом в шесть килограммов. Шеф вспомнил о пожарном топорике в зале…
Неуклюжим движением он ударил кролика о металлический стол. Но тот и не думал покорно лежать. Вскочил, спрыгнул со стола и забился между холодильниками.
— Слабо!
Полчаса ушло на его поимку. Теперь шеф узнал «старого клиента», точнее — его раненое ухо:
— Старый знакомый! Что с тобой случилось? Или кролики от страха не седеют, а розовеют?
Клод Саджер снова приготовился уложить животное на спину. Ли смотрел на него странным понимающим взглядом. Взглядом, в котором были страх, покорность и чуть…чуть чего-то большего. Чего в принципе не должно было быть во взгляде кролика.
— Ладно, попробую с другим. Старик прав, ты выродок. Другие лежат и не шевелятся.
Ли снова оказался в коробе. За уши вытянули другого. И «другой» уже не вернулся. Топорик подошёл. Рука справилась. Кроликов осталось десять.



        ****

        Сержант


Утром у ворот фермы припарковалась полицейская машина.

— Какова сумма ущерба? — спросил сержант.
— Семьсот семьдесят евро, — неохотно ответил месье Саджер.
— Одиннадцать кроликов? Как? Я покупаю на рынке по семь евро за кило. И это не больше пятнадцати за тушку.
— Продолжайте!
— Что продолжайте?
— Покупать.
— Но почему ваши стоят так дорого? Они танцуют на тарелке? — с сарказмом спросил сержант.
— Это бессмысленный разговор. Вы любите поговорить, а мне нужна справка, что моих кроликов украли. Какая у вас зарплата?
— Это личный вопрос, — ответил полицейский после небольшой паузы.
— Вы же возмущаетесь стоимостью моих кроликов. Вот страховщики хорошо зарабатывают! Они ходят в приличные рестораны и знают, почему кролики месье Саджера стоят по семьдесят евро за штуку.
— В ресторане?
— В ресторане минимум две сотни. Наверное. Я не лезу в финансы сына. У меня он покупает по семьдесят. И это написано в контракте со страховой компанией.
— Кто же мог украсть бесценных кроликов? — не мог угомониться полицейский, его душа была красна, как флаг коммунистической партии. Справедливость — вот чего не хватало людям и вот что привело его в полицию.
— Тот, кто в этой стране ворует.
— Эмигранты?
— Это Ваши слова.
— Зачем?
— Вам решать — вы полиция.
— Я разберусь и найду ваших кроликов.
— Не надо.
— Что не надо?
— Сержант. Месье…
— Споки.
— Месье Споки, мне нужна справка для страховой компании.
— А кролики?
— У меня их еще восемь сотен. Я убиваю в среднем пять штук каждый день. Сто в месяц. Я реже на затвор камеры нажимал. Но дарить восемь сотен я не намерен. Я плачу… Приличные деньги страховой компании.
— Значит, их крадут? Раз вы их страхуете от кражи! — с интонацией победителя спросил и сделал заключение сержант.
— Вы… — фермер хотел сказать «идиот», но сдержался. — Они могут умереть от вируса, паразитов, бактерий. Один или все сразу. Ферма может сгореть. Может пролететь самолёт и сбросить химикаты вместо соседнего поля на мой дом. Чёртов гольфист за забором может попасть в его голову мячом и убить. Я плачу страховщикам чуть ли не четверть своей прибыли! Я могу попросить вернуть мне восемь сотен, если слово «украли» прописано в контракте! Черт побери! — сорвался на сержанта месье Саджер и уже совершенно спокойным голосом добавил:
— Кофе?
— Да.
Месье Саджер принес кофе, и оба мужчины уселись за большой дубовый стол.
— Как вы их убиваете? — спросил сержант, отхлебнув кофе.
— Хотите посмотреть, — констатировал фермер.
— Нет. Достаточно слов. Током?
— Вот этим тесаком отрубаю им головы, — фермер кивнул в сторону лежащего на столе тесака. — Видите мелкие царапины на столе?
— Да.
— Это крепкое дерево. После каждого раза остается только вот такая мелкая царапина. Я всегда делаю это в новом месте, чтобы стол был равномерно… Чтобы он оставался красивым.
— Да… Я подумал, это такой дизайн.
Сержант убрал чашку с блюдцем со стола и стал держать их в руках. Это не ушло от внимания месье Саджера.
— Это и есть дизайн. Красиво, верно?
— Не знаю, я далёк от искусства. Вы ведь были известным фотографом. Я навёл справки.
— И что?
— В полиции нужно быть немного психологом, понимаете?
— Нет.
— Кажется странным. Фотограф, потом фермер. С человеком должно что-то случиться. Для таких перемен. Ваша супруга так и не нашлась?
Фермер демонстративно не ответил. Но внутри него было с десяток ответов. И при каждом у сержанта вырывали бы ноготь. При всей внутренней силе и внешнем спокойствии ненависть просачивалась сквозь его зрачки. Возможно, потому что они были расширены.
— Не жалко? — после небольшой паузы решился продолжить разговор полицейский.
— Нет. Хотите попробовать?
— Вряд ли.
Месье Саджер резко встал и подошел к клетке, достав первого попавшегося кролика.
— Берите тесак. Смелее!
Словно приклеенный, кролик уже лежал на столе. Сержант взял в руки орудие.
— Почему он не убегает?
— Они дрессированные, — серьёзно заявил месье Саджер.
— Шутите! Вы взяли первого попавшегося. Нельзя дрессировать восемьсот кроликов одновременно.
— Инстинкт. Когда чуть ударяешь их спиной. Я рассказываю уже третий раз за два дня. Мне становится скучно. Будете убивать или нет?
— Нет. Как? Он смотрит на меня. Я не понимаю, как это вообще можно делать? Таким варварским способом.
— Ему не больно. Раз - и всё!
— Ему, да, наверное. Как я должен себя после этого чувствовать?
— Узнаете.
— Мне кажется, Вы не поймёте, о чем я говорю.
— Почему не пойму? О сострадании. О жизни. Прерванной жизни.
— Вы маньяк!
— Фермер.
— Бессилие? — сержант перешёл на другой тон, тон человека с пистолетом на боку. Справедливость была отложена в сторону, конфликт разгорался.
— Верните мне тесак, пожалуйста.
— Его бессилие. Думаю, дело в этом. Вам это нравится!
— Верните тесак!
— Я куплю этого кролика.
Сержант полез в карман за кошельком. Тесак мешал его рукам, и он положил его на стол.
— Вот, пожалуйста, семьдесят евро.
— Я не продаю кроликов, — фермер растянул уши кролика по столу, демонстрируя всем своим видом, что он уже решил судьбу этого животного. — Это кролик, я убиваю их по сотне в месяц.
Защитить. Защищать. Рука сержанта потянулась к кобуре. Фермер заметил это инстинктивное движение руки оппонента и взял тесак со стола. Ситуация стала смахивать на вестерн.
— Бросьте, не сравнивайте жизнь человека и кролика.
— Продайте его мне. Я заплачу вам сто евро! Вы же не собираетесь сделать это лишь назло? — голос человека в форме дрожал и пальцы касались ручки пистолета.
Легкий свист. На столе образовалась очередная засечка. Кролик был мертв.
— Я мог убить Вас, — на выдохе сказал полицейский. Его голова кружилась.
Лапа кролика несколько раз дернулась.
— Я не продаю кроликов. Только крольчатину, — спокойно, без эмоций, ответил месье Саджер.
— Я куплю эту.
— Хорошо. Семьдесят евро. Я сниму шкуру.
— Можно попросить не разделывать?
— Тогда шестьдесят пять.
Полицейский отсчитал деньги.
— И голову?
— Что? — не слыша своего голоса, спросил сержант.
— Голову? Положить в пакет? Вы ведь собираетесь его хоронить?
— Да, положите.
— Пора прощаться. У Вас еще есть вопросы?
— Вор будет наказан, не сомневайтесь.
— О! Я верю в это!



        ****

        Мистер Конго


Ровно в девять тридцать утра дверь микроавтобуса зажужжала электроприводом. В проеме черного мерседеса показались два человека. Клод Саджер младший и его помощник — Меган. Последний являлся подающим надежду су-шефом на службе в ресторане Саджер. Рыжая борода, грузное тело викинга и татуировки в стиле норвежских саг выдавали в нем чужака в этой стране. Он был скандинавом. В начале двадцать первого века быть шефом-скандинавом было, пожалуй, почетнее, чем в начале двадцатого являться норвежцем-полярником. Меган был финном, и его французский желал лучшего даже после трех лет на кухне Саджера. Первым из автомобиля вышел шеф. Перед ним, переливаясь отражениями в стеклянных фасадах, красовался аэропорт Ниццы.
— Меган, ты за тележкой, пожалуйста. Я буду их выгружать. Месье, вы поможете мне?
— Да, да! — с радостью ответил водитель.
Чернокожий мужчина пятидесяти лет взялся помогать шефу доставать клетки с кроликами.
— Я… Я, — наконец решился сказать водитель, — Ваш фанат. Я много путешествую, по работе. Часто летаю. Это я сейчас водитель, заменил брата, а так я кедди. Я работаю с Аланом Монтаже. Ношу его клюшки.
— Да, я понимаю, кедди. Я раньше играл. Правда, это давно.
— Профессионально?
— Нет, но достижения были. У нас за забором гольф-клуб, и полдетства я провёл там.
— «Мутон»?
— Да. Раньше он назывался «Семь кедров». А ваш Алан, он?
— Он двести двенадцатый в мировом рейтинге. А был даже в сотне. Какие они необычные! — переключился на кроликов водитель.
Клетка за клеткой оказывалась на тротуаре.
— Я два раза ел их в вашем ресторане. До звезды и после.
— Понравилось?
— Прекрасно.
— И когда лучше?
— Не скажу, что после было вкуснее. Но дороже, это точно.
— Обслуживать ресторан со звездой - совсем другое дело. Это стоит дороже.
— Понимаю. У чемпионов всё дороже, клюшки, отели и кедди.
— Да, это так, — не хотя обидеть, но и не желая вступать в дальнейший диалог, ответил своему почитателю шеф.
— Я видел их только на тарелке, — нагнувшись и заглянув в клетку к Ли, сказал водитель. — Не думал, что они могут быть розовыми. Розовые самые вкусные, — пошутил водитель.
— Редкий случай, — ответил шеф, глядя на клетку с Ли. У него не было настроения болтать. Его мысли были уже на таможенном контроле аэропорта. Он не спал всю ночь, и сейчас его тело охватило волнение.
— За ваших кроликов не жалко двести сорок евро. Я знаю толк в ресторанах. Иногда месье Монтаже меня угощал, когда хорошие призовые. Да и сам! Но всегда только в ресторанах со звездой. Или с рекомендациями. Это его — спускать деньги на кухню. Вообще — спускать деньги. Моя жена меня не понимает, говорит, я оказался хорошим учеником у дурного учителя. Я в этом плане больше француз, чем она! Спросите меня! Я знаю все рестораны с тремя звездами в мире. Хотя приехал из Конго. Там собирал кокосы, а здесь! Здесь мячики для гольфа, — водитель громко и добродушно засмеялся, изобразив пантомимой, как он лезет по пальме и трясёт её.
— Вы подняли мне настроение, — слегка посмеявшись, сказал шеф.
— Спасибо месье, я расскажу это детям. Жене лучше не говорить. Она лет десять ест только пророщенное зерно и злится при любом упоминании ресторанов. Можно с вами сфотографироваться?
Шеф подошел ближе к полному чернокожему добряку, показывая, что он не против совместного фото.
— Меган, сними нас, — Клод Саджер младший подозвал катящего тележку коллегу.
После совместного фото клетки с кроликами стали закреплять на тележке. Влезло только шесть.
— Я помогу! Только отгоню машину на стоянку, — видя проблему, отозвался помочь с поклажей водитель. — У Вас ещё чемодан.
— Спасибо, как Вас зовут?
— Мистер Конго, называйте меня так. Это кличка, но я ею горжусь.
— Спасибо, мистер Конго, я приму вашу помощь!
Мистер Конго почти полетел. Он прыгнул в мерседес, и через несколько секунд автомобиль скрылся из виду.  Это был счастливый день в его жизни.
— Возьми розового на руки, больше шансов, — сказал рыжий бородач.
— Как мы его назвали?
Меган достал из клетки Ли и отвернул его ошейник.
— Поки.
Так Ли стал Поки.
— Остальные почти одинаковые. Если хочешь, давай повторим имена, — предложил Меган.


— Это, скорее всего, Джордж. Вот тот — Барак. Теодор. Джек.
— Здесь написано Гарри, — сказал лейтенант, отвернув ошейник кролика, на которого указывал шеф.
Трое мужчин с десятью кроликами стояли на пункте досмотра животных. Позади скопилась небольшая очередь, поскольку с пропуском подопечных шефа возникли проблемы. В очереди были разные животные, но всех их объединяло то, что на десятикилометровую высоту они собрались не по своей воле.
Пункт был один, офицер, проверяющий бумаги, тоже был один. Пассажиры нервничали, собаки лаяли, кошки спали в своих клетках. К счастью, необычными были только кролики. Попугаи, еноты, козы, рыси и змеи в это утро отсутствовали.
Спор лейтенанта и месье Саджера был громким, и слова долетали до соседей по очереди. Лучше всех слышала происходящее девочка восьми лет. Она с совершенно новым для неё чувством ожидала, когда её большого друга, пса по имени Маус, осмотрят и разлучат с ней на долгих двенадцать часов полета. Это был их первый совместный полёт. Маус стоял рядом, то и дело посматривая на надетые на него памперсы. Но он слишком любил девочку, чтобы оспаривать эту странную одежду.  Отец Ши, а так звали маленькую хозяйку пса, стоял чуть позади. Его, как и большинство людей вокруг, волновал только экран телефона.
— Я не могу помнить их по именам, они почти одинаковые. Эти ошейники лишь для паспортов. Они же должны пересекать границу под собственным именем. У каждого своя прививка и своя… кардиограмма, — в начале конфликта шеф даже пытался шутить.
— Как Вы называете их дома?
— Дома они просто милые кролики, которых я люблю без имени. Я называю их: шалун, трус, бродяга, Марго. Как придет в голову. Только Поки всегда Поки, — доказывал шеф свою правоту, поглаживая розового кролика на руках.
Поки не сопротивлялся рукам и ласкам. За последние два дня он привык откликаться на имя Ли и еще не понимал, что теперь нужно оглядываться и поднимать уши, вставать на задние лапы и дружелюбно кряхтеть, когда люди произносят слово «Поки». Человек, поранивший ему ухо, оказался не страшным. Он кормил его из пакетика самой вкусной едой в его жизни и время от времени брал на руки.
— Вы хотите мне сказать, что шеф-повар, готовящий лучших кроликов во Франции,  везет десять живых кроликов в Австралию, потому что он с ними живет и они его домашние питомцы?— тон офицера был спокойным и недружелюбным.
— Именно!
— Человек, который каждый день маринует, тушит, набивает чесноком их тушки. Такой человек живет с кроликами дома и кормит их с мисочек молоком.
— Чеснок всё портит. Я ел два раза в его ресторане! Какой дурак положит чеснок к кролику, только если в деревне, — обратился к су-шефу мистер Конго. Обратился достаточно громко, чтобы быть услышанным.
— Я готовлю с чесноком.
— Зря, — констатировал су-шеф. — Мистер Конго прав, в этом ошибка.
— Так готовил мой отец и мой дед. Я не буду менять рецепт, потому что налево и направо раздают звёзды, — тихо и уже не так спокойно продолжил лейтенант.
— Это ведь не крольчатина, верно? Вывоз живых кроликов не запрещён? — спросил шеф.
— Нет. Но крольчатину вывозить нельзя.
— Тогда в чем проблема?
— Вы пытаетесь обмануть государственную службу.
— Как? — едва удерживаясь от крика, спросил шеф.
— Вы утверждаете, что это домашние животные. И декларируете их как домашних животных.
— Как вы можете доказать, что они не домашние животные? У них есть паспорта! Клетки, прививки, имена и ошейники. И даже поводки! Чем они отличаются от этого пуделя? — шеф указал на собаку девочки.
— Это лабрадудль.
— Это лабрадудль? — с интересом переспросил офицер. — Как его зовут?
— Маус.
— Что он спрашивает? — обратился отец девочки к ней на китайском.
— Все в порядке, ему понравился мой пёс, — ответила девочка по-китайски.
— Никогда не слышал о такой породе. Так чем Маус лучше Обамы или Трумэна? То есть Барака и Гарри? — спросил шеф.
— Я не верю, что вы просто путешествуете с ними. Я подозреваю, Вы хотите продать эту породу австралийцам! Начать их разводить, открыть ресторан Саджер-Аделаида. Потом Саджер-Токио, Саджер-Нью-Йорк. И прощай мир, где прованского кролика можно поесть только в Провансе.
— Это серьёзно?
— Нет! Сначала американцы на Луне, затем вирус, потом цены на газ, теперь кролики! Все зачем-то врут! В мою смену вы не пройдёте. Хотите — подавайте в суд, я ставлю отказ!
— Подождите! Если я скажу правду?
— Попробуйте! Только быстро.
— Я собираюсь их убить в Гонконге.
Девочка уставилась на Поки, не шевелящегося на руках шефа. Конечно, кролик не понимал, о чем говорят люди, его больше волновал большой пёс в метре от него. Он был в наморднике, но от собак можно всего ожидать.
— Из Франции нельзя вывозить крольчатину, в Австралию, пожалуйста! Лишь бы не живых кроликов.
— Там не любят кроликов! — сказал мистер Конго лейтенанту.
— Я знаю!
— Я был там раз десять! Отличные поля для гольфа.
— Вы их всех убьёте? — обратился служащий к шефу.
— Да.
— В Гонконге?
— Да.
— В туалете в аэропорту? — пришло время для шуток офицера.
— На рынке. У меня сутки между пересадкой. Там в билете есть. И дополнительный багаж из Гонконга — пятьдесят килограммов. Тушки плюс сухой лед. Обо всем договорено. Я могу показать переписку с местным шефом.
— Что с тобой, Ши? — отец девочки заметил слёзы на её глазах и спросил её на китайском языке.
— Зачем? Я не понимаю. В Австралии полно крольчатины.
— В этом весь вопрос, я хочу доказать, что лучше нашего мяса нет.
— На их территории! — добавил Меган. — Это принцип, понимаете?
Старая металлическая печать ударила о деревянный дубовый стол. На бумаге осталась синяя краска. «ОДОБРЕНО». Поки вздрогнул. Его ухо заныло старой болью. Он хорошо помнил похожий звук.
— Проходите! Поки останется в салоне? — спросил офицер шефа, ещё не до конца понимающего, что всё благополучно решилось.
— Что? Можно проходить с кроликами?
— Да, я же сказал, проходите. Розовый останется в салоне? Или вы сдадите любимца? Со всеми в багаж?
— А можно в салон?
— Одного. С клеткой. Если не больше шести килограммов. Так что? Не тяните время, за Вами собаки и кошки. Им тоже нужно лететь.
— Да. Пусть розовый… Поки в салоне.
— Ши? — снова на китайском обратился отец к девочке.
— Проходите, проходите. Остальных животных нужно посадить в клетки и оставить в комнате «ди шесть», — поторопил компанию из троих мужчин лейтенант.
— Ты что, плачешь? Не переживай, с ним будет всё хорошо. Животные постоянно летают, и всё хорошо. От тоски никто не умирал. Лучше дать ему снотворное, — подбодрил девочку офицер. — Так, лабрадудль. Я всегда хотел увидеть эту породу. Говорят, они очень добрые. Верно?
— Да. Маус мне как брат. Он собирается его убить? — девочка обернулась в сторону исчезающего в коридоре шефа.
— Конечно, нет. Как можно убить такого розового кролика. Шутили.



        ****

        Реинкарнация


Тело большого и не нового лайнера вобрало в себя сотни пассажиров. К полудню солнце разогрело бетон взлётной полосы до сорока градусов. Кондиционер в салоне не справлялся. В бизнес-классе ситуация была контролируемой, но в основной части самолета она драматически ухудшалась. Рейс не вылетал. Пассажиры вытирали пот, успокаивали младших детей, прикрикивали на старших и высказывали возмущения стюардам.  Спустя час от запланированного времени, борт, устранив технические трудности, оторвался от взлетной полосы и взял курс на Гонконг. Нескольким сотням человеческих судеб, объединённых в судьбу одного рейса, предстояло двенадцать часов полета.


— Это Вы? — спросил шефа его сосед, смотря на фото в свежем глянцевом журнале и сверяя его с оригиналом, когда самолёт уже набрал высоту.
— Да, статья о моём ресторане, — пытаясь скрыть радость, ответил шеф.
— Мир удивителен. Вы одновременно в двух местах.
Шеф не понял смысл слов пассажира, сидящего справа от него. Всё, что ему оставалось, по-европейски улыбнуться. Незначительно и бессмысленно. Соседом Клода Саджера был высокий крепкий мужчина с тюрбаном на голове, в добротном, модном, хорошо сидящем английском костюме. Не узнать в нём индуса было сложно. Помимо огромной «шапки из скрученного полотенца», смуглого лица и красной точки между глаз он имел яркий акцент, хотя бегло говорил по-французски.
— Да, вот! Здесь так и подписано — Клод Саджер. Вы ведь тоже Клод Саджер?
— Я Клод Саджер, — всё еще улыбаясь, продолжил странный разговор шеф. Он предположил, что дело в сложностях его родного языка, с которым не справляется индус.
— Я должен поверить, что вы одновременно и там, и здесь. Ха! Это удивительно!
— Боюсь, я не понимаю, что Вы хотите сказать, — наконец, улыбка исчезла с лица шефа.
— Вы очень отличаетесь от этой фотографии.
— Я постарел! Прошло целых два месяца. Они фотографировали меня в конце апреля.
Индус не отреагировал на шутку француза и продолжил серьёзным тоном:
— Вы изменились, — индус присмотрелся к дате журнала, — между маем и сегодняшним днём. Это не внешнее, понимаете?
— Давайте сменим тему.
— Извините. Я обязательно прочту статью.
— Это не обязательно. Если Вы не едите кроликов.
— Я вегетарианец.
— Индус?
— Да. Заметно? — пошутил мужчина в тюрбане.
— В вашей стране я бы не стал известным.
— Мы не все вегетарианцы. А вы специалист по мясу? — рассматривая фото в журнале, спросил индус.
— Кроликам.
— У нас любят птицу и баранину. Удивительно. Смотреть на ваше фото и видеть рядом.
— Чем Вы занимаетесь? — из вежливости спросил шеф своего соседа.
— Медиум. Я медиум.
Лицо шефа изменилось.
— Понимаю вашу реакцию, — продолжил индус.
— Это… Необычно, согласитесь. Где вы живёте? — смена темы была банальным и естественным способом выйти из неловкой ситуации.
— В Лондоне. Но в последнее время в Ницце.
— И? Вы предсказатель? Я не совсем…
— Не совсем понимаете? Я медиум. В ай-ти и финансовой сфере. Если поверхностно — предсказываю, куда вкладывать деньги.
— Вот так! Так просто. Получается?
— Не на сто процентов. Видите, не на собственном джете. Но, как у вас говорят — «дела идут».
— А в Гонконг?
— В Дели. К семье. Извините, моё имя Агуршди.
— Очень приятно. Клод. Но Вы уже знаете. Через Гонконг?
— Да, брал билет в последний момент. Придётся полетать. Но в этих авиалиниях отлично кормят. Хотя самолёт старенький. Вы не против, я прочту? — Агуршди спросил формальное разрешение, не требующее ответа соседа, и начал читать статью.
Розовый кролик бодрствовал в темноте. Громоздкая клетка с трудом вместилась на полку для ручной клади. Крышка захлопнулась, и осталась только тонкая полоска света на стыке отсеков.
Спать Поки мешали запахи. Кролик не знал, что бывает крем для рук из икры. Но как раз ручка кожаного чемодана пахла кремом из икры. Он принадлежал стареющей даме из второго ряда, которая изо всех сил боролась со временем. Портфель индуса с ароматом кари. Чья-то сумка из кожи страуса. Смазка на колесах алюминиевого чемодана. Пах даже алюминий. От запаха, в отличие от света, нельзя укрыться веками.


Время в самолёте течет медленно. Медиум и шеф-повар пытались обсудить темы, не связанные с их работой. Получалось плохо, и когда принесли ланч, напряжение ненужного разговора ушло.
— Что Вы выбрали? — вежливо и душевно, как и положено в бизнес-классе, спросил молодой стюард у шеф-повара, забирая из его рук меню.
— Какое у вас шампанское?
— Филиппона.
— Отлично.
— А по меню?
— Я не голоден пока.
— А я… буду «Японские бобы с кари пастой» и «Грибы со сливками и шафраном». Какие там грибы?
— Это смесь оволи и шитаки, — ответил стюард индусу.
— Оволи? Я думал, знаю все грибы в мире, — вмешался шеф с тоном, компрометирующим знания меню стюарда.
— Оволи. Это грибы из Ломбардии, — с достоинством ответил стюард шефу.
— Хорошо, пусть будет так. Бобы и грибы, — окончательно определился Агуршди.
— Вы вегетарианец? — поинтересовался у индуса стюард.
— Да.
— В грибах соус на основе сливок и мясного бульона. Куриного.
— Куриный я стерплю. Я не ортодоксальный.
— Мне тоже грибы. Как Вы сказали? — спросил шеф.
— Оволи и шитаки, — ответил стюард.
— Вы рискуете. Он известный шеф. Со звездой Мишлен, — пошутил Агуршди. — У вас как раз статья о нём, — в доказательство индус вытянул край бортового журнала из кармана кресла.
— Очень приятно, месье Саджер.
Шеф удивлённо и с улыбкой посмотрел на стюарда. Тщеславие прочно водрузило флаг над захваченным разумом.
— Вы знаете моё имя?
— Я как раз вчера читал статью. Обязательно посетим ваш ресторан с друзьями. Они «фуди». Запись теперь за два месяца вперёд?
— Я оставлю вам свой контакт.
— Это запрещено правилами компании. Я запишусь. Думаю, до конца лета ничего не случится, кролики останутся. Итак… Бокал Филиппона и грибы Вам, и бобы и грибы — Вам.
— И бокал… — замялся Агуршди.
— Филиппона, — вежливо напомнил стюард.
— Филиппона! У них в предках наверняка был некий Филипп, — снова пошутил Агуршди.
Ланч оказался более чем приличным. Медиум был устроен как вполне самостоятельная натура и не нуждался в одобрении вкуса известным шефом. Он решил, что блюда хороши. Шефу, как всегда, было сложно договориться с собой в похвале чужой работы. Своё эго он решил защищать законами биофизики.
— Как Вам грибы? Вы неохотно их едите, — спросил сосед у шефа.
— В целом неплохо, хорошая работа. Но на высоте из-за давления восприятие вкусов и запахов меняется, это давно доказано. Работу повара лучше не оценивать.
— Но Вы оценили. Сказали: «неплохо», — ответил Агуршди, не отрываясь от тарелки. Грибы, по его мнению, были восхитительны.
— Верно. Я могу сказать даже «отлично». Мне интересно есть это блюдо. Но это… Это, как человеку с очень плохим зрением, который забыл очки… Судье, например… Судить… Фигурное катание. Он поймет, что всё плохо, только когда услышит, как тонкая, худенькая девочка слетела с рук партнёра и с хрустом шлепнулась на лёд. Понимаете?
— Да. Но мне очень вкусно. Я закажу ещё порцию. Считайте, что ваш судья слышит, как весь зал зашёлся в овациях. Раз он забыл очки.
Это был вызов. Что-то нужно было отвечать. Шеф представил маленькое тело индуса, размером с кролика, лежащее на столе. А тюрбан с головой уже лежал в эмалированном ведре, среди окровавленных длинных ушей. «Неужели теперь я буду всегда сражаться с врагами с помощью тесака? Защищаться! Нужно защищаться», — подумал он.
— Вы можете сказать, кем я был в прошлой жизни?
— Да.
— И кем?
— Кроликом.
— Потому что я готовлю кроликов?
Возникла небольшая пауза.
— Вы видели?
— Что?
— Кролика.
— Какого?
— Поки! Розового.
— Я не понимаю Вас.
Шеф встал и открыл полку ручной клади. Клетка с кроликом стояла так, что при всем желании распознать в ней розового кролика не было возможности. «Хорошо, не когда клал чемодан. Раньше», — подумал шеф. — «На регистрации. Или лаунж зоне».
Шеф достал кролика из клетки. Поки был не против.
— И правда розовый. Это особенный цвет. Поверьте!
В этот момент к мужчинам подошла Ши — девочка, стоявшая в очереди за шефом.
— Месье, извините, — обратилась она к Клоду Саджеру, держащему Поки в руках.
— Да. Привет!
— Можно я возьму его? Поки. На час? Я раньше не летала. Мой пёс… — девочка плакала. — Ему, наверное, очень одиноко и страшно без меня. Самолёт всё время дергается. Мы не падаем?
— Нет! Нет. Самолёты всегда так летают, — шеф улыбнулся и передал Ши кролика.
— Он добрый, как Маус! Спасибо! — с детской наивностью отблагодарила шефа девочка.
Ши ушла. Агуршди светился, как лампочка, смотря на шефа.
— Что?
— Как Вы теперь пустите его на суп?
— Это мой домашний питомец.
— Бросьте! Как в это поверить! Вы ведь не маньяк — жить с кроликами и убивать их. Я не верю.
Шеф вздохнул так, как вздыхает отец, которого перед Рождеством дети застали с разложенными коробками на полу.
— И я не верю, что был кроликом.


Много часов полёт проходил, как обычные полёты. Периодически загоралось табло «пристегните ремни», и пассажиры усаживались в свои кресла. В остальное время они гуляли по салону, чтобы размять тело или избавиться на время от назойливого или плохо пахнущего соседа. Командир объявил, что борт пересёк границу Индии, и попросил пристегнуться, ожидалась сильная турбулентность. Клод Саджер всё же решил вернуться к разговору о реинкарнации.
— Вы прочли статью и решили пошутить надо мной? Сознайтесь!?
— Вы о чём?
— О реинкарнации. О прошлой жизни.
— Да. Извините, это шутка.
— Это не смешно.
— Пристегнитесь. Сейчас потрясёт.
— Я слышал, — шеф и не думал пристёгиваться.
— Сейчас нужно.
Самолёт резко дёрнуло в сторону. Шеф пристегнулся.
— Всё же?
— Я прочёл статью и решил пошутить над Вами.
— Не дразните меня.
— Держитесь! — сказал Агуршди и взял за руку шефа. Это выглядело странно.
Шеф посмотрел на темную руку, сжимающую его ладонь. Он хотел возмутиться, но в этот момент самолет бросило вниз, а затем вверх. Несколько пассажиров ударились о потолок и выпали в проход. Борт накренился и начал снижаться. Для пассажиров это было падение. Они кричали. Для пилотов это означало, что самолёт потерял часть управления. Они боролись за управление.
Агуршди держал за руку соседа и тихо бормотал под нос. Шефу ничего не оставалось, как спрятаться от происходящего, закрыв глаза. В темноте обострились другие чувства. Шёпот ударял в его барабанные перепонки, но это были слова на непонятном ему языке.
Тишина заполнила всё пространство. Потеряв почти пять тысяч метров в плохо контролируемом снижении, самолёт наконец выровнялся. Шеф открыл глаза. Раздался голос командира корабля: «Уважаемые пассажиры, наш самолет попал в штормовой поток воздуха. Такое бывает. Управление системами корабля восстановлено. Мы снизились на безопасную для дальнейшего полета высоту и вынуждены совершить посадку в Дели, для проверки состояния борта. Пожалуйста, оставайтесь на местах. Стюарды окажут помощь пострадавшим». Индус отпустил руку шефа. Она была белая от сильного сжатия. Впрочем, белыми были лица большинства пассажиров.
— Вы что-то видели, когда мы падали? Мне кажется, я тоже видел. Я… Боялся того, что видел, — спросил шеф своего соседа, все ещё находящегося вне самолёта.
— Вы боялись того, что наш самолёт разобьётся. Как и я. Вот и всё.

Стюард помог пассажирам, вылетевшим из кресел. К счастью, на всём самолёте никто серьёзно не пострадал.
— С вами всё в порядке? Могу я чем-то помочь? — обратился стюард к шефу и медиуму.
— Если возможно, бокал Филиппона, — попросил Агуршди. — Видите, я уже выучил название.
Стюард извинительно улыбнулся.
— Понимаю. Конечно.
Шеф вздохнул и взглядом показал, что тоже будет шампанское. Через минуту в руках двоих мужчин были уже не ладони друг друга, а бокалы с холодным искрящимся напитком.
— Кроликом. А затем, если я буду плохим кроликом… Я стану травой. А если я буду плохой травой… Если я буду плохой травой, то в следующей жизни я стану травой на поле для гольфа, по которой через день проходят ножи газонокосилки. Сансара. Угораздило меня сесть рядом с медиумом, — шеф был возмущён судьбой. Но она только разминалась.
Большой и старый самолёт зашёл на посадку в аэропорту Дели. Пожарные машины выстроились в начале полосы, пассажиры приняли позы сохранения жизней. Поки снова сидел в темноте. Ши с трудом оторвалась от нового друга. Его вернули в клетку. Весь полёт, до «падения», он был на её руках. Кролик оказался смышленым. Он быстро понял, что люди любят его гладить. Особенно маленькие люди.


Дежурный на вышке навёл бинокль на заходящий на посадку аварийный лайнер.
— Борт 7756, визуально подтверждаю повреждение обшивки в нижней части фюзеляжа. Слева, в задней нижней части. Похоже, у вас оторвана дверь в грузовой отсек.
— Вышка, понял вас. Есть не зафиксированные части, влияющие на посадку?
— Борт 7756, болтающихся частей нет. Похоже, у вас дыра в борте, слева.
Удивительно, но все четыре двигателя работали исправно. Как и гидравлика. Самолёт нежно, почти без толчка, коснулся полосы. Многие пассажиры даже не поняли, что лайнер уже катится по полосе.
«Всё в порядке! Всё в порядке! Мы сели в Дели. Оставайтесь на своих местах», — раздался тонкий голос второго пилота, когда самолёт остановился. Командир в этот момент говорить не мог, он плакал. В грузовом отсеке, рядом с дверью, зияла дыра в несколько метров. Это был старый, но надежный самолёт. Штормовой сдвиг ветра бросил его на несколько сот метров вниз. Резкий перепад давления разрушил обшивку рядом с дверью. Старая рана, полученная Боингом при погрузке на Аляске почти два десятка лет назад. По всем нормам она проходила как «приемлемая и безопасная для полётов».
— Мы сели. Дели, — сказал Клод Саджер своему соседу, после того как разогнулся и выпрямился в кресле. Агуршди всё еще принимал позу «сохранения».
— Вы слышите, Агуршди! — похлопал по плечу индуса Клод Саджер, — Дели! Вы ведь сказали, что летите в Дели, помните? Вы сказали! Вы знали?
Агуршди разогнулся, но не выглядел сосредоточенным.
— Нет. Не преувеличивайте мои способности, — тихим голосом, почти шёпотом сказал индус.


К множеству радиоволн, наполняющих пространство вокруг аэропорта, добавилась еще пара. Хриплая рация, работающая на частоте спасательной группы, превращала эти волны в весьма схожие с человеческими голоса:
— Башня, башня! Спасательная группа.
— Слышу Вас, спасательная.
— Все пассажиры живы. К госпитализации никого.
— Понял вас.


— Башня, башня! Спасательная группа.
— Слышу Вас, спасательная.
— Башня, грузовой отсек. Разгерметизация. Двери и части обшивки вокруг нет. Примерно метр на два. Часть багажа утеряна.
— Понял вас, спасательная!
— Животные в грузовом отсеке погибли.
— Много?
— Пара собак и коты. Десять клеток. Нет, не коты. Слышите? Башня? Приём?
— Плохо слышу вас, спасательная. Вас понял. Животные погибли. Дождитесь полиции.
— Вас понял, ждём полицию.



        ****

        Судьба


— Я не понимаю ваш английский, — шеф обратился к служащему аэропорта на английском, которым сам, нужно признать, не владел в совершенстве. — Он плохой. Вы говорите на других языках? Французский? Итальянский?
— Да, плохо. Плохо. Все животные убить. Проблема, понимаете? Животные убить. Ваши коты убить. Суд — авиакомпания. Нет, аэропорт. Мы аэропорт, — пытался донести информацию до оппонента на действительно слабом английском служащий аэропорта, к которому обратился в поисках кроликов шеф.
Дела обстояли плохо. Кроликов не отдавали. Слово «убить» не навело Клода Саджера на мысль о том, что его кролики погибли. Что-то мешало ему сосредоточиться. Возможно, пережитое. Возможно, запахи. Аэропорт Дели был полон запахов. И хотя он был современен, хотя он был чист и обслуживался по всем мировым стандартам, он пах, как никакой другой аэропорт мира. Любой путешественник, не потерявший обоняние, будь то человек или кролик, с закрытыми глазами способен ощутить, что он прилетел в столицу ароматов. В Дели. Это являлось уже в нескольких сотнях метров от фюзеляжа самолета, стоило только существу с наличием обонятельных луковиц попасть в первое закрытое помещение. Казалось, истории жизней пассажиров пропитали их тюрбаны и одежду. Все перипетии судеб были записаны в волокнах хлопка, шелка и шерсти. И теперь они рассказывали короткими отрывками о каждом из тысяч в этом аэропорту. Ароматы горного чая, лепестков роз, старости, свежей рыбы, экзотических фруктов, огня похоронных костров, всё это разнообразие скапливалось, смешивалось, выветривалось в помещениях терминалов. Благоухало и воняло.
Почти час у шефа ушёл на то, чтобы наконец постучать в окно, в котором он смог получить верный, понятный, но никак не оптимистичный ответ на свой вопрос. В стороне от странного сооружения, чем-то напоминавшего слона, а чем-то пагоду, с надписью «Служба информирования» на чемодане сидела Ши. Её голова была опущена. Издалека казалось, она плакала. Шеф бы не заметил её одинокий силуэт среди яркой движущейся толпы, среди шума колёсиков чемоданов, среди другого часового пояса. Но Поки…
— Здравствуйте. У меня были кролики. Рейс 7756. Мне их не возвращают, — шеф обратился к очередному человеку с погонами и в тюрбане и передал документы. — Не коты, кролики! Понимаете?
И чтобы наконец все поняли, что коты отличаются от кроликов, Клод Саджер извлёк Поки из клетки. Офицер уставился на розового кролика.
— Вот!
— Он розовый?! — с удивлением и улыбкой спросил служащий.
— Да. Это розовый кролик. Кролик. Не кот. Понимаете?
— Да-да. Я понимаю. Мы нашли ваших кроликов. Я понимаю, чем кролики отличаются от котов. Хотя на базаре вторых выдают за первых. Нельзя покупать, если обрезаны лапки.
Поки почувствовал, что она здесь. Маленькое существо, которое постоянно улыбалось. Он заводил ноздрями, выуживая из воздуха её ароматы. Это были молекулы добра. Чистой детской любви, бескорыстной и прочной. Где-то рядом была Ши. Поки чуть поёрзал, готовя свои мощные лапы для прыжка.
— Так вы мне их вернёте? Или погрузите на новый рейс?
— Мы можем их вернуть. Можем сжечь.
— Сжечь? Я не понимаю! «Сжечь».
— Сжечь. В печи.
— Приготовить? Я не готовлю, это мои домашние животные, — шеф решил, что опять возникли лингвистические трудности. — В Индию можно ввозить живых кроликов?
— Можно. Но ваши не живые. Ваши кролики мертвы. Разгерметизация. Зато… — офицер заглянул в монитор. — Зато есть хорошая новость. Ваши чемоданы не пострадали. Это хорошая новость… Потому что у многих они улетели… В океан. Дыра размером с дверь. Чудо, что никто не пострадал. Бог заботится о вас. Чудо.
— Что значит мертвы?
— Погибли. Все животные в грузовом отсеке погибли.
Поки понял, что пора! Рука человека, придерживающая его за спину, ослабла. Он оттолкнулся задними лапами и в несколько прыжков оказался вне зоны досягаемости человека, везущего с собой пожарный топорик.
— Чёрт! Подождите, не уходите. Это ошибка. Я сейчас вернусь. Мы разберёмся, — на ходу бросил служащему шеф и помчался за Поки.


В жизни кролика это уже было. Человек, который не хочет с ним расставаться, и человек, который хочет его посадить в клетку. Поки выбрал первый вариант, но у людей свои правила.
— Привет! Кажется, ты приютила моего беглеца, — обратился Клод Саджер к восьмилетней девочке.
Слез на лице Ши уже не было. После небольшой паузы она протянула чуть знакомому французу розового кролика. Столь легкое и быстрое решение сбило с толку шефа. Подходя, он уже придумывал слова, чтобы уговорить её вернуть полюбившееся животное.
— Поки повезло. Его взяли в салон, — тоном взрослого человека сказала Ши.
Шеф понял. Ему хотелось кричать от досады. Он осознал, что путешествие окончено. Обед не состоится, его кролики погибли. И вряд ли их вкус после удушья будет соответствовать даже «Рекомендации Мишлен». Окончено. Наверное, стоило отдать этого розового бунтаря девочке, но он не заменит ей пса. И она сама только что вернула его.
— Мне жаль твою собаку. Как её звали?
— Маус.
— Как? — не расслышал шеф.
— Его звали Маус.
— А отец? — шеф увидел в толпе возвращающегося отца девочки.
— Он оформляет документы. Мы не будем хоронить — не смогу смотреть. Пусть сожгут. Они всё сжигают.
Прочь! Прочь, иначе подступают слёзы. Странное и давно забытое ощущение для Клода Саджера. Он выдавил из себя улыбку и, не прощаясь, с кроликом на руках направился к стойке «Службы информирования». Офицер был на месте.
— Сожгите их.
— Хорошо, — ответил офицер и уткнулся в монитор.
— Как они умерли?
Сложно, вот так, перечеркнуть надежды.
— Я не… Я не врач… Как это? Который, который, проверяет смерть, — служащий хотел сказать патологоанатом, но не помнил этого слова по-английски. — Резкая смена давления и… и у них разорвало легкие. Или они задохнулись от нехватки кислорода. Или замёрзли. Я не знаю. На этой высоте минус пятьдесят.
— Замерзли?
— Возможно, замерзли.
Не сдаваться! Ситуацию еще можно спасти. Не сдаваться. Если они умерли от холода? Мясо не так плохо.
— Я заберу их.
— Пепел?
— Трупы.
После вопросительного взгляда офицера, означающего, скорее всего: «Зачем Вам трупы кроликов?», шеф добавил:
— У нас принято хоронить любимцев.
— Девочка попросила сжечь собаку. Перед Вами.
— Я знаю. Китайцы, не поймешь, что у них в голове.
В этот момент к Клоду Саджеру подошёл отец Ши. Было неловко, но, возможно, он не слышал последней фразы, а возможно, не говорит по-английски.
— Здравствуйте, — обратился он к шефу на английском, почти без акцента. — Вы говорите по-английски?
«Значит, не слышал», — с облегчением подумал шеф и ответил:
— Да.
— Я отец девочки. Ши. Вы только что говорили с ней.
— Да, Поки, — мой кролик, сбежал к ней.
— Маус погиб. Её друг. Собака.
— Как и мои кролики. Вот, остался только розовый, он был в салоне.
Китаец замолчал, собирая силы для просьбы.
— Она сама вернула его мне, — шеф опередил отца девочки неуместным оправданием.
— Она очень… Ей тяжело.
Отец Ши хотел бы рассказать, что мать Ши болеет. Психически. Ему пришлось забрать дочь из Франции, болезнь прогрессирует. Хотел бы рассказать, что Маус был спасением, выходом из семейного тупика. Но такое сложно говорить незнакомому человеку. Другой культуры, другой веры, другого роста.
— Маус… Это кролик. Разве взрослый человек может быть сильно привязан к… — Отец Ши прервался и посмотрел на Поки. — А она ребёнок. Сильный и взрослый, но всё же ребенок. Если он Вам не так дорог…
— Извините! Извините! — вмешался в разговор офицер. — Мы не вернём Вам трупы. Их уже повезли сжигать.
Конец! Можно брать билет обратно. Очень странная история, этот кролик, он никак не умирает. Клод Саджер смотрел на добродушное, глупое животное и начал бояться его. Не зря кроликов сжигали вместе с ведьмами! В его простом, тупом взгляде было что-то странное и не совсем мирное. Еще несколько секунд и лучшим решением было бы отдать его этой китайской девочке.
— Да, не так… — шеф продолжил диалог с отцом Ши и не договорил. Звонил его телефон. — Подождите минуту, это важный звонок. Извините.
Звонил австралиец. Шеф отошёл в сторону и несколько секунд смотрел на зеленую кнопку. Простой круг из зеленых пикселей с галочкой внутри на экране телефона. Прикосновение к нему означало, что он согласен говорить со звонящим человеком. Хотя «согласен» было не об этой ситуации. Но не делать же вид, что он не видит этой зелёной кнопки. Рядом была такая же красная… Иногда судьба принимает совсем простые и открытые цвета.
Зеленая. Ситуация не показалась оппоненту критичной. Остался один кролик. Количество приглашенных на ужин уменьшится с десяти до нуля. Приглашённых не будет. Только он, кролик Саджера и Клод Саджер. Больше интриги, больше желания. Гонорар остаётся тот же. Нет! Гонорар прибавляется. «Давайте без сантиментов, я заплачу вдвое, за ваше неловкое положение. Жду Вас и кролика».
Шеф положил телефон в карман, а кролика в клетку. Отец девочки чуть отошёл в сторону. Он сделал всё, что мог, для дочери. Не вырывать же клетку и бежать?
— Извините, — выдавил Клод Саджер вдобавок к своей улыбке, когда закрывал дверь клетки и решился посмотреть в сторону китайца.
— У вас есть дети? — китаец боролся за свою дочь.
— Нет. Но это… Не причина. Я тоже привязался к своему питомцу. Он мой единственный друг в жизни, — зло и твёрдо, выпрямившись и встав в полный рост, сказал Клод Саджер. Что-то помогло ему быть столь сильным в своей позиции. Что-то убедило его, что слёзы девочки — не его дело. Что-то заставило его в этот момент с пренебрежением разглядывать маленького ростом китайца и смеяться над тюрбаном индуса. Клод Саджер посмотрел на свою правую руку. Ладонь крепко, до боли, сжимала стеклянную бутылку с водой. А мозг крепко, до боли, сжимал в этой ладони тесак его отца.


Клетка с розовым кроликом катилась по аэропорту Дели. Спешащим шагом Клод Саджер спешил на ближайший рынок. Найти мясника. Убить. Разделать. Найти тару и лед.  Дел было много, но, к счастью, кролик только один. Борт заменили. Но теперь — прямой рейс из Дели в Сидней, и надо успеть к вечеру нового дня. Шеф прокрутил с десяток вариантов, как везти кролика дальше. Созванивался, консультировался. Как оказалось, оптимальным было продолжить путешествие из Дели в Австралию с мясом.
За пределами аэропорта Индии стало много для всех органов чувств. Яркие краски в солнечном свете, зашкаливающий децибелами шум, слившийся с жарой… Лица, лица, лица. И, странным образом, не было разницы во взглядах детей и стариков, как будто и первые, и вторые были в середине жизненного пути. Шеф был буквально контужен. Спокойствия не было ни для его мыслей, ни для его кожи, ни для его сердца. Крупные капли катились по лбу и щекам, а такси медленно катилось среди бардака уличного движения. Навигатор показывал почти час до ближайшего рынка. Но разве можно верить навигатору в Дели? Клетка с Поки была рядом, на заднем сидении. Худо-бедно в салоне работал кондиционер. Шеф достал кролика и посадил на руки. Животное было радо покинуть клетку. Поки прижался плотнее к человеку, уткнулся холодным носом в руки и застучал своим сердцем, так что не почувствовать это биение было нельзя. Как же ты теперь его убьёшь, Клод Саджер?


Поки не знал ответов на вопросы этого человека. Как и на другие сложные вопросы, приходящие людям в голову. В прошлой жизни он был солдатом, выполняющим приказ, а сейчас… кроликом. Возможно. Или… В прошлой жизни он был деревом, которое пошло на дрова, на которых сжигали ведьму с кроликом в руках… Возможно, он был мной, поскольку я знаю его историю. Но, вероятнее всего, он был кроликом, зачатым двумя кроликами при слиянии геномов родительских половых клеток.
Шеф поглаживал Поки и думал о своей жизни. Когда у вас под рукой мягкое, пушистое существо, радующееся прикосновению, то будь вы пропитаны мерзостью или полны добродетелей, вам придётся водить своей рукой по его шерсти, в подсознательном стремлении остановить время. Клод Саджер вспомнил своих родителей. Является ли он их частью? Или была другая жизнь его души? Рука водила по мягкой розовой шерсти. Это движение… ритмичное, вводящее в транс, открывало ему секреты. Он почувствовал, как устроен мир, и где место в нём его жизни… Нет никакого лодочника. Поки и был Хароном, перевозящим его душу уже сейчас. Нет другого мира, только этот. Разве не появится он во всей полноте, если опустить тонированное стекло двери?
Дети. Детские голоса за закрытым окном и закрытыми веками. Клод Саджер представлял детей. Вода. Соль после шторма блестит на листьях и закрытых бутонах роз. Это его детство? Он безрезультатно пытался вспомнить лицо матери. Или это голоса его детей? Но у него нет детей. Кто их мать? Марго? Нет, это не её лицо. Любовь давно растаяла. Наверное. Столько лет прошло.



        ****

        История, которую лучше не вспоминать


Эту историю шеф старался не вспоминать, но вряд ли это у него получалось.
Ему двадцать пять. Его отцу, Клоду Саджеру старшему — сорок семь. Они стояли у ворот их каменного дома. Затянутый мхом и плющом, семейный очаг множества предыдущих Саджеров, чьи жизни, как говорят археологи, — покрылись культурными слоями. Но в начале двадцать первого века с семьёй у дома не заладилось. «Как бы меня не продали» — подумал дом. Здесь нужно поверить, что дома могут думать. Старый каменный мешок, построенный Этьеном Волосатым — первым из Саджеров ; в пятнадцатом веке, и обросший представлениями о красоте двадцати последующих поколений, привык ко всем этим портретам и фотографиям, накопившимся за шесть сотен лет на его стенах. Кому охота получать новые дырки, под новые фотографии, новых хозяев после такой долгой истории? Конечно, в его комнатах было разное. Измены, разводы, роды, похороны. Даже убийства. Но в мире все наладилось. Провели пожарную сигнализацию, черепицу сняли, положили под неё утеплитель и гидроизоляцию, и вернули на место. А что ещё нужно дому? Айвовые деревья в саду и те менялись уже в пятый раз, а он стоял.
Рядом с домом был припаркован тёмно-синий винтажный Ситроен Ди Си в идеальном состоянии. За рулём сидела Марго. Девушка, вошедшая в жизнь Саджеров на совсем короткое время и сумевшая прервать эту многовековую родственную цепочку. Восемь дней. История, изменившая судьбы причастных к ней людей, длилась одну неделю и один день.


— Чёрный костюм? Ты разве не работаешь? Такие носят на похороны, если ты не итальянец, конечно, — обратился язвительно отец к сыну.
Взгляд Клода Саджера старшего не отрывался от раритетного автомобиля.
— Это похороны.
— Умм.
— Кто эта девчонка, в машине Альфреда?
— Марго…
— Крутая машина.
— Да…
Пауза. Клод понимал, что отец хотел подробностей, и главный его интерес не старинный темно-синий автомобиль Фантомаса.
— Это его дочь от первой жены.
— А-а-а. За наследством…
— Наверное.
— Красивая. Для бегемота слишком красивая. Хотел бы я посмотреть на её мать. Всё досталось ей? Весь клуб?
— Не знаю, я не спрашивал.
— Ей! Иначе с чего приезжать. Красивая.
— Да.
— Когда похороны?
— В четыре.
— Надо бы сходить.
— Сходить? Ты презирал его! — двадцатипятилетний Клод почувствовал тревогу.
— Презирал? Он и этого не заслуживал. Где вы познакомились?
— В ресторане. Она была с компанией. В основном из моды.
— Это видно. И как вы… Она инспектировала кухню? — издевался над сыном отец.
— Она заказала суп. Он ей понравился, — воспоминания придали силы голосу Саджера младшего.
— Новенькое! На суп ещё таких красоток никто не срывал. Мир меняется. Ты выбрал хорошую профессию, Клод. Нужно признать, я ошибался. Я схожу. Уже года два никого не хоронил. Да и Альфред… Был нашим соседом. Познакомишь?
— Ты же не станешь?
— Что?
— Ну…
— Таких красоток нужно брать в первый вечер. Я не про секс, не смотри! Они всё решают в первые десять минут. Даже… сами того не зная. Но я знаю.
— Не начинай.
— У тебя преимущество, ты моложе, — шутя, добавил Саджер старший.
— А мама?
— Что?
— Мама.
— Ты решил призвать мать на помощь? Не в первый раз. Я предлагал развод. Она говорит, так лучше. Вместе. Это лишь…
— Она надеется всё восстановить, — перебил отца сын.
Саджер старший повернулся к сыну.
— Как? Нашла машину времени? Или стала на весы и решила, что…
— Она ест от депрессии. Это замкнутый круг.
— Я не буду… Ответственность за её муки. Пусть сама… Сколько ей? — спросил Саджер старший, снова переведя внимание на машину.
— Не спрашивал.


Марго… Ей было двадцать пять. Девятнадцать лет назад её опыт и её тело были в том равновесии, которое способно разрушать, рвать на клочья судьбы. Будущий звёздный шеф был сбит красотой этой девушки и даже не надеялся обладать её жизнью… Но в какой-то момент… ему показалось, что он будет хотя бы причастен к ней.
Они познакомились в ресторане. Шумная компания, приехавшая поддержать Марго на похоронах и оценить наследство. Марго, как и всем вокруг неё, не было дела до умершего человека. Он числился её отцом? Прекрасно! Достаточно. Она видела его два-три раза в детстве. Скучный, толстый, потный. Но то, что гольф-клуб будет передан ей, она знала ещё несколько месяцев назад. Наверное, Альфред хотел найти опору перед смертью. Кому приятно умирать в одиночестве? Марго и не думала продавать свою любовь так дешево. Ради стриженых полей? Она появилась в небольшом городке Прованса, когда этот никчемный в её жизни человек остался в нём только телом. Завтра не будет и тела. Только пепел, и нудные встречи с юристами и налоговыми инспекторами. Наследство - не самая беззаботная история в этой стране. Но это будет завтра. А сегодня тосты за папашу! За гены красоты, которые он так умело скрывал! И за многое другое, что приходит в голову подвыпившим красивым молодым и не особо нуждающимся в деньгах людям во время их громких вечерних встреч.
За день до упомянутого выше разговора отца и сына компания успешных людей сидела в ресторане, находившемся неподалёку, празднуя свою молодость и индивидуальность. Круг сибаритов, моделей, промоутеров и поклонников. Счета, как правило, оплачивали последние.
Суп из лангустов, как оказалось, был не совсем съедобным. Когда молодой, подающий надежду су-шеф подошёл к столу с оправданиями, выискивая в лицах гостей пострадавшего, тарелка со злополучным супом, единственным в заказе, стояла напротив высокой светловолосой девушки с удивительной улыбкой. Марго Каро.
— Добрый день, мадам и месье. Моё имя Клод Саджер, я… сегодня отвечаю за супы.
Одного взгляда было достаточно, чтобы больше не смотреть в сторону этой возбуждающей роскоши, чьё имя наверняка выжжено татуировками на коже десятка мужчин. Разного возраста и положения.
— Вы отвечаете за всё, что есть в этой тарелке? — Марго выбрала нескучное занятие на вечер. Она нашла жертву.
Это был ресторан Ля Дюк. Единственный приличный в то время во всей округе. Клод Саджер младший после окончания школы Бокюза трудился здесь над своей карьерой.
— О, я знаю этот тон! Бегите, шеф, бегите! Завтра Вы проснётесь в её постели и будете оставшуюся жизнь молить о «Дне Сурка», — явно со знанием многих историй заявил один из гостей.
— Я бы был не против, — тихо и мягко ответил Саджер младший, чем вызвал всеобщий смех.
— Суп неплох, признаю. У вас талант, я много где успела разочароваться в супах, — вдруг отвесила комплимент красавица.
— Тогда… — «что не так», хотел спросить су-шеф, засиявший от внимания Марго.
— Это было в супе, — сказала Марго и, отвернув край бумажной салфетки, обнажила сережку-гвоздик с голубоватым изумрудом.
Cу-шеф машинально приложил руку к левому уху. Да, это была его сережка. Подарок матери ко дню окончания школы Бокюза.
— Обычно это кольца с бриллиантами… Банально в десерте. От трёх карат, — вступил в число шутящих рыжий коротышка. За ужин сегодня платил он, иначе что ему делать среди столь ярких и красивых людей в своём сером дорогом костюме, со скучной профессией — финансист.
— Изумруд в супе — впервые, Вы правы. Но что-то мне говорит, что он повара, стоящего перед нами. Наверное, цвет его глаз, — заявила Марго и подняла острый идеальный подбородок в сторону опешившего повара. Обжигающий будущим взгляд. Клод Саджер, хлопнув крыльями, оторвался от земли и полетел на только что зажжённое пламя.
— Так это подарок? — кокетливо спросила девушка.
— Это… Да.
— Как Вас зовут?
Что-то тёплое проснулось в Марго на непродолжительное время. Она еще не знала, что это. Поток доброты. Вдруг стало жаль отца. Друзья стали безразличны, а знакомые — малознакомыми и не нужными. Не пройдет и года, и она вспомнит эту теплоту внутри, где-то на полпути между сердцем и мозгом. Но тогда она уже будет осязаема и объяснима. У неё будет имя — Софи.
— Клод Саджер, — робко ответил молодой человек.
— Саджер? Клод? Подождите! У него полстола завалено счетами от Клода Саджера. Я сегодня пыталась разобрать этот мусор.
— У кого? — спросил рыжий.
— У Альфреда.
— Альфреда Жу? Который умер? — уточнил молодой су-шеф.
— Да!
— А кто он Вам?
— Биологический отец. Мы как раз тут немного отмечаем… Его уход.
— Реинкарнацию! — пришел на помощь Марго кто-то из друзей, ближе находящихся к диалогу между поваром и гостьей. — Возможно, он уже стал новым человеком.
— Или лягушкой! Представляешь, Марго! Не ешь в ближайшее время лягушек! Возможно, это твой папаша! — добавил рыжий коротышка.
Выпивший стол залился смехом.
— Помолчите, Том! Это мой отец, а не ваш! А то я сейчас захочу несколько бутылок Лафита сорок пятого, я видела в меню. И ваше настроение ухудшится. Сегодня ведь Вы решили платить, верно?
— Я… — хотел возразить финансист. Он был богат, но решил, что Лафит всё же разрушит его спокойствие, и умолк на полуфразе.
— А Вам? Почему ваши счета у нас на столе? — продолжила диалог с поваром девушка.
— Это не мои. Отца. Он тоже Клод Саджер. Меня назвали в честь него.
— Хорошо, вашего отца. Почему? Странное совпадение, — сказала Марго, улыбнувшись.
— Мы ваши соседи. С юга. Саджеры. Часть земли мы сдаём… Сдавали в аренду вашему отцу. Платит он не всегда вовремя. Полгода почти не платил. Отец подал в суд. Сейчас… Соболезную.
— Не стоит. Я не знала его. Два или три раза видела в детстве. Продам всё. Ваш отец не хочет купить? Наверное, это прибыльно, если заниматься.
— Не думаю. Он фотограф. Известный.
— Я знаю почти всех, — вмешалась девушка, выбритая наголо. — Саджера не слышала. Значит, не известный.
— Он не по вашей части, — вступился за отца Клод Саджер. Была в его словах некая надменность, принижающая значимость сидящих, но, возможно, это лишь ревность. Или зависть. — Он документалист. Конфликты, землетрясения. Всё такое. У него несколько премий.
— Кровь любит, — сказал кто-то на дальнем от су-шефа краю стола.
— А мы вечеринки! — прозвучал тонкий голос.
Клод Саджер не видел, кому принадлежит этот тонкий противный голос, поскольку часть его обзора перекрывал огромный толстяк в бархатном костюме.
— Скажите, друзья! Вечеринки! Вечеринки! — повторил теми же высокими звуками полный мужчина в изумрудном бархате. Оказалось, это его голос. Какое несоответствие! Да, у толстяков часто бывает женский голос. Но у этого была борода, которой бы позавидовали все цари Ура.
Гости за столом поддержали его и еще долго скандировали «вечеринки», пытаясь создать из этого какое-то подобие песни. Они дурачились. Почему бы и нет? Они были молоды. Клод Саджер дождался, когда гул спадёт, и продолжил:
— Я спрошу.
— Не стоит, пусть фотографирует.
Марго встала из-за стола, вытирая губы салфеткой. Она оказалась чуть выше су-шефа.
— Поэкономим таланты для мира. Они дураки. Не обижайтесь, — сказала девушка, обернувшись на секунду в сторону своих друзей. — Вы курите? Составите компанию? Мы договорились не курить за столом. С едой и вином это не лучший вариант.
— Я не курю.
— Но компанию составите?
Из кухни раздался громкий злой голос: «Саджер! Ты где?» Зал от кухни отделяла тонкая стена, но и она не справилась с громкостью выкрика.
— Похоже, это Вас.
— Мне нужно идти. Извините. Это шеф.
— Вы будете шефом. И, судя по вашему супу, известным.
Нехватка никотина в организме Марго сыграла злую шутку с будущим известным шефом. Тремор, охвативший девушку, вылился в спонтанный, необъяснимый поступок. Не сказать, что она никогда не поступала так. Поступала. Но обычно эти «дела» имели смысл, корысть или расчёт. А сейчас… Марго положила свои почти прозрачные кисти на лопатки шефа и поцеловала его.
— Завтра похороны в четыре. Составите мне компанию?
— Я работаю, — обречённо ответил повар.
— Возьмите выходной! Нет ничего проще - «взять выходной».


Выходной Клоду Саджеру не дали. Пришлось уволиться. Похороны были богатыми, торжественными и собраны с хорошим вкусом.
— Не обижайтесь, но у меня ощущение, что он жил ради своих похорон, — обратился к Марго Саджер старший.
Он знал, что делает. Умел одеваться. Особенно в черный. Похоронный. Это был его цвет. Цвет, который ему шёл, делал его загадочным и сильным. Хотя такой он и был. Загадочный и сильный. Еще эгоистичный, смелый и расчетливый. Талантливый. Ушло меньше десяти минут, чтобы внимание Марго переключилось с сына на отца. Как он говорил? «Девушке нужно менее десяти минут, чтобы решить, будет ли она с этим мужчиной». Свои десять минут Клод Саджер отработал по полной. У его сына не было шансов.


— Я прочитала, вас называют «Саджер — закрой глаза». Я не совсем поняла.
— Прочитали? Приятно, спасибо! Так называл один человек. Но я не читал.
— Не читали о себе? Врёте! Вы не могли не читать Ля Поинт.
— Я редко вру. Это Луи. Редактор в агентстве. Он говорил, затвор моей камеры часто срабатывает между тем, когда человек жив и когда его уже нет. Пару раз так сказал: «Саджер — закрой глаза». Но это не кличка. Не стоит на похоронах о смерти. Услышит.
— Смешно.
— Чем вы будете заниматься? После продажи.
Три человека возвращались по аллее с сельского кладбища. Узкую гравийную дорожку к смерти охраняли пики кипарисов. Они делали красоту пейзажа почти идеальной.
— Он представлял, как саркофаг будет катиться среди этих кипарисов. И ландыши! Не переживайте, он не ждал вас. Он ждал, когда распустятся ландыши. Я сегодня жалел, что не взял камеру, — открытым и откровенным тоном сказал Саджер старший.
— Я не переживаю.
— Каждый. Палач. Снайпер, мать. Все, кто прикасается к смерти другого человека, переживают. Одни за мертвеца, другие за себя. Мимо неё нельзя вот так пройти, не оставив ей ничего.
— Разве можно сфотографировать аромат ландышей? — спросила девушка.
— Да. Я могу это сделать.
— Тогда я жду фото.
— А гробовщики и похоронные агенты? — вмешался Саджер младший. Он давал последний отпор отцу, пытаясь снять с него ореол загадочного и умного человека.
— Что?
— Они не переживают о смерти.
— Переживают. Им хуже. Они перестают её видеть. Но и они. Люди стали дольше жить. Перестали воевать. Смерть стала предсказуемой. На похоронах двадцатилетнего солдата или умершего в пятьдесят от сердечного приступа главы семьи не экономили. Я слышал историю об обанкротившемся гробовщике. Полвека назад это было невозможно.
— Отец устроил им пир! — вмешалась Марго.
— Вы уже называете его отцом. Поздравляю. После смерти жалеют даже мерзавцев. Извините, я не об Альфреде. Поедем к нам! Я приготовлю кролика. Познакомился с отличным фермером. Эти твари восхитительны. Я почти каждую неделю готовлю. Не суп, — Саджер старший бросил взгляд на сына. — Оцените.
— Я не ем мясо, — ответила Марго. Фраза была не закончена.
Клод Саджер старший знал, что делать. Сейчас нужно заглянуть ей в глаза. И они сами поговорят. У них… всегда свои дела. Свободные от сердца и рассудка. У двух пар глаз в секунде десятки лет человеческой жизни. Найдется о чем поговорить.
— Обычно. Я сделаю исключение для вашего кролика. Мы будем втроём?


Ужин прошёл странным образом. Марго спокойно съела порцию кролика. Кокетничала то с сыном, то с отцом, давая надежду обоим и возбуждаясь от их соперничества. Новая неделя прошла в ожидании развязки. И она случилась. Девушке не пришло в голову ничего более бессовестного, чем переспать с обоими и исчезнуть.


Клод Саджер потерпел поражение. «Не впервые», — думал он. Всё же выигранных боёв в его жизни было значительно больше проигрышей. Но не в этот раз. Он зашёл слишком далеко в своём эгоизме. Его сын, Клод Саджер младший, получил серьёзную травму. Травму кожи и сосудов на запястье. Его удалось спасти. А вот жизнь в старом каменном доме — нет. Катрин. Мать Клоду младшему и жена Клоду старшему. Вернувшись из больницы, зная от сына обо всём, она устроила скандал. Она всегда была ревнивой. Слишком ревнивой. Утром полиция, вызванная садовником, нашла мертвецки пьяного Клода Саджера и много крови по всей спальне. Его супруга отсутствовала. Спустя несколько дней, когда вестей от неё так и не поступило, её мужа заподозрили в убийстве. Марго, не желая скандала, покинула Францию.
Расследование длилось около полугода. Всё это время Клод Саджер находился под домашним арестом и начал разводить кроликов. Он договорился с фермером, у которого покупал мясо на рынке, и приобрёл несколько особей. Выведение новой породы так увлекло его, что когда выяснилось, что его супруга нашлась живой и здоровой в Индии в каком-то монастыре, он решил не возвращаться к старому ремеслу, в котором был успешен. Ему казалось, он больше не хочет успеха. Он сыт им. С каждым новым днём он становился всё дальше от людей. С каждым новым потомством его кролики становились вкуснее.
Но эту историю лучше не вспоминать.



        ****

        Розовый на красном


— Мне нужно убить этого кролика, Вы понимаете?
Клод Саджер шёл по мясным рядам большого рынка, держа розового питомца на руках. Клетка осталась в такси. Жест сожжения мостов, доказывающий, что всё решено и ничто не заставит Клода Саджера отступить от своего плана. Падения самолётов достаточно на сегодня!
Заветренные душным воздухом Дели, туши овец, коз и свиней свисали с крюков вдоль длинных рядов, напоминая то ли осенний парк с аллеями молодых клёнов, то ли декорации к комедии Данте. При желании можно было найти скелеты и мускулы всех видов животных, начиная с лягушек и заканчивая кроликами. Даже тигров, в виде желез, клыков и высушенных глаз, прятали под прилавками, подальше от ненужных взоров защитников природы. Лишь коровы, подчёркивая свою избранность и неприкосновенность, спокойно гуляли или лежали перед входом в этот театр смерти, иногда просовывая свои любопытные жующие головы среди бамбуковых изгородей, отделявших вегетарианское большинство от людей, не особо верящих в переселение душ.
Посетителей уже не было, время подходило к полудню. Попрошайничающие мальчишки, собаки да туристы в желании выделиться необычными для Индии селфи в социальных сетях.
— Я хочу убить его. Я сам убью. Я могу воспользоваться вашим топором? Вы понимаете? — обратился шеф к очередному мяснику.
— Вы хотите его съесть?
— Нет. Приготовить.
— Нет, я не могу убить розового кролика.
— А Вы? Мне нужен ваш нож и вот этот пень. Я сам всё сделаю. Я умею.
— Нет, уходите!
И так было много раз. Никто из людей, чьи полиэтиленовые фартуки еще не были отмыты от свежей крови, не собирался ни убивать, ни помогать в убийстве розового кролика.
— Почему? Вот кролики! Верно? Это тушки кроликов? — обратился шеф к очередному продавцу мяса.
— Розовый! Понимать? Не обычный. Нельзя! Понимать?
Розовый цвет Поки защищал его лучше любого амулета или организации людей, пекущихся о гуманном отношении к домашним питомцам. Дело в цвете. Шеф лихорадочно придумывал варианты, как перекрасить Поки. Время поджимало. Его нехватка исключала любые добрые чувства и разумные мысли, способные появиться в голове человека. Наконец, шеф не нашёл ничего лучшего, как спрятать Поки в рюкзак. Он решил сменить тактику.
Потратив ещё час и найдя лавку с инструментами, он обзавелся топориком, очень похожим на тот, что лежал в его багаже в аэропорту, качественным канцелярским ножом и пластиковым фартуком. Оставалось отыскать укромное место. На рынке уединиться было сложно, и он вспомнил о пустыре рядом с аэропортом. Еще ему понадобился пенопластовый ящик, сухой лед и много скотча. Дело спорилось.

— Да, здесь. Остановите здесь, — буквально приказал Клод Саджер недоумевающему таксисту.
— Но мы еще не приехали. Аэропорт далеко. Далеко! Там! — таксист вытянул левую руку в сторону взлетающего вдали самолёта.
— Сколько стоит час ожидания?
— Час? Не знаю. Я беру деньги за мили.
— Пятьдесят долларов. Хватит?



        ****

        Красный на розовом


Старая Тойота остановилась в километре от аэропорта. Из неё вышел человек с острым желанием следовать своему жизненному плану. А в нём значилось открытие в следующем году ресторана вне Франции. В рюкзаке этого человека сидел кролик, не разбирающийся в ресторанном бизнесе, но являющийся важным звеном в плане Клода Саджера. В слова своего отца о том, что кролики теряют вкус, хоть раз сбежав из клетки, шеф-повар верить не желал. Он знал другой секрет, который не знал фермер.
Пустырь был пустырём. Ни одно растение и не думало расти на этой сухой глинистой земле, усыпанной мусором. Вероятнее всего, место зарезервировали под растущие нужды растущего аэропорта, растущей столицы страны, где каждый год появляется тридцать миллионов новых жителей. Шеф приподнял формальное ограждение и пошёл вглубь, подальше от дороги. Единственным его укрытием было расстояние. Дойдя до середины пустыря, оглянувшись и убедившись, что он никого не видит, а значит, не видят его, он приступил к приготовлению лучшего блюда в своей жизни. И первым в рецепте значилось — убить розового кролика.
Поки зажмурил глаза. Слишком ярко било солнце после темноты рюкзака. Уже хорошо знакомый человек погладил его несколько раз, крепко удерживая за задние лапы. Затем раздался неприятный, странный звук. Похожий звук издавал огромный, не пахнущий жизнью, механизм на зеленом поле со скошенной травой. Что-то липкое и неприятное начало стягивать его задние лапы.
— Ты не такой, как все. Знаешь, что я думаю? Думаю, твоё мясо будет лучше, чем у других. Особенный. Всё это… с нами не просто так. Не просто… Я больше не буду испытывать судьбу и бить тебя спиной о землю.
Клод Саджер разговаривал с кроликом и заматывал его задние лапы скотчем.
—  Смотри, другое дело.  Теперь я стукну, ты не переживай. Так будет честнее. Больно не будет. Но в прошлый раз я сделал всё правильно, а ты вскочил и убежал. Со скотчем будет вернее. Скотч в этом деле хороший помощник. Его даже на Луну брали. На всякий случай.
Затем гомо сапиенс решил замотать и передние лапы животного. Работать со скотчем шеф не привык, он то и дело налипал на его руки, на кролика или склеивался между собой. Поки не сопротивлялся, лишь дергался, когда шеф отрывал прозрачную полосу, случайно прилипшую к его бокам или животу. На тонком слое клея хаотично пересекались чуть заметные волоски розовой шерсти — тонкие нити будущего. Оно могло быть разным, как для Поки, так и для Клода Саджера. Судьба обоих сжалась, сконцентрировалась в точке времени и пространства. И этой точкой не был космодром у мыса Канаверал 16 июля 1969 года. Этой точкой не была церквушка в Реймсе, во время коронации Хлодвига. Этой точкой был обычный день, один из дней, две тысячи двадцать третьего года на грязном сухом пустыре недалеко от аэропорта Дели. Совсем рядом взлетали и садились самолёты, набивая свои борта сотнями человеческих судеб.
У таксиста время текло медленнее, чем у шеф-повара. Прошло двадцать минут. Протянулось двадцать минут. Старый индус в красном тюрбане и розовом халате вышел из автомобиля. В свои шестьдесят восемь лет он видел разных людей. Но француз… по его мнению, это, без сомнения, был француз… Этот был странным и вызывающим любопытство. Он всмотрелся вдаль, поправляя на носу старые очки. Та же оправа, через которую тридцать восемь лет назад он с любопытством смотрел на тело Индиры Ганди. Это было во дворе дворца Тин Мурат Бхаван, перед тем как её прах развеяли у истоков Ганга. Вдали человеческая фигура склонилась над землею. Молится? Испражняется? Что он делает? Было далеко, видно лишь, как взмахнула рука.
Поки лежал спокойно и покорно на боку. Смотанные лапы не позволяли лежать на спине, хотя человек, как и обещал, «обезболил его тело» ударом о спину. Покорность. Сложно предпринимать какие-то действия, когда голова отделена от тела. В маленьком черепе, уже не нужному ни организму, ни сидящему рядом на корточках человеку, воцарилось спокойствие. Свет исчез, как и звуки. Только запахи. Самый короткий и близкий путь проникновения внешнего мира во внутренний — обоняние, всё еще работал. Именно запахи держали Поки за руку, в его случае — за уши, провожая в небытиё. Поки? Ли?
Конечно, его настоящее имя было известно только его матери, и боюсь, я не смогу воспроизвести его ни на бумаге, ни в устной речи. Хотя это очень простое и понятное имя. Его безошибочно, такт в такт выстукивает чечёткой каждое сердце каждой матери, первый раз взглянувшей на существо, которое до этого момента находилось в ней.
Запах орехов и кленового сиропа — казалось, как может выпитая и выброшенная почти месяц назад жестяная банка колы до сих пор источать ароматы? Но стоило шеф-повару разворошить случайный мусор, как миллионы молекул взметнулись вверх, подхваченные горячим воздухом. Сухие, редкие здесь травы, свежая собственная кровь, аромат клея скотча. Много чего, уже ненужного, въедалось в последнее ощущение мира. Снова волнительный «Кюркджан Баккара Руж 450». Откуда он здесь? Но «здесь» уже не было. Мир кролика исчезал вместе с ним. Клетки мозга, не имея сил и энергии жить вместе, ещё какое-то время жили отдельно. Как люди, получившие извещение о падении смертоносного для всей планеты метеорита. Люди начинают жить лишь собственной жизнью. Любовью, страхом и размышлениями. Люди забывают посылать почту начальникам и подчинённым, бронировать билеты на отпуск и сеять хлеб.
Вселенная кролика исчезла. Нужно признать, по человеческим меркам она не была большой и долгой…
Но мир вокруг шефа никуда не делся. Клод Саджер надел фартук. Край тонкого лезвия канцелярского ножа, нового и свежего, оголился. Металл легко справлялся с кожей на тушке животного. Но снять шкурку оказалось не так легко, как хотелось бы человеку. Шеф надеялся лишь слегка испачкать руки. Так бывает с молодожёнами, решившими собственными силами перекрасить спальню в первой съёмной квартире. Если вначале краска только на кончике кистей и валиков, то к концу работы малиновым или розовым становится всё: стены, ногти, постельное бельё и даже туалетная бумага в уборной.
Полуторалитровой бутылки воды явно не хватило, чтобы промыть тушку и привести себя в человеческий вид. Француз явился перед таксистом со следами крови. Она была на лице, льняных брюках и даже на длинных рыжеватых волосах. В руках у иностранца было два одинаковых черных пакета. Конечно, индусу очень хотелось знать, что в них, но спросить он не решился.
— В аэропорт, — приказал француз, захлопнув крышку багажника.
Снова темнота. Как легко человек научился прерывать солнечные лучи. В багажнике Тойоты лежали два черных пластиковых мусорных пакета. Они имели разное наполнение. Можно сказать, диаметрально противоположное, хотя еще полчаса назад их содержимое было единым целым. Настолько единым, что вмещало в себя целый мир. В пакете, который лежал левее, рядом с огнетушителем, было полтора килограмма мяса. И ещё около килограмма костей, в дополнение к мышцам. И сердце. В знаменитом блюде оно подавалось в желтой шафрановой карамели с чипсами из топинамбура и выкладывалось слева, на краю тарелки, в расположении на три часа. Но его вес можно не брать в расчёт. Всего пятьдесят граммов. Второй пакет был заметно тяжелее. Он лежал справа. Розовая шкурка, потроха и голова. Почти четыре килограмма. В багажнике находился и пенопластовый бокс, наполненный сухим льдом. Шеф решил, что бросит тушку в него чуть позже, по прибытии в аэропорт. Мясу нужно было стечь кровью. К тому же, не хотелось удовлетворять любопытство водителя. Клод Саджер быстро подхватил пренебрежительное отношение к другим социальным слоям, стоило только выехать за пределы влияния французских профсоюзов.
Второй пакет доставлял шефу дискомфорт. Меньше всего он хотел оставить его в мусорном ведре, представляя, какой вонью он станет уже к вечеру. Хотя какая ему разница? В этот момент он уже будет в воздухе. Но так устроены некоторые люди. Им есть разница.



        ****

        Прах


— У вас можно кремировать питомца? Я правильно понял?
— Да, мы оказываем услугу.
Сержанта окружали плакаты о вакцинации и чистке ушей. Это была небольшая провинциальная ветеринарная клиника. Перед ним стояла добродушная толстячка. Полные пальцы, ухоженное лицо. Она явно не комплексовала по поводу своих ста пятидесяти килограммов.
— Кто у Вас?
— У меня?
— Да, какого Вы потеряли?
Сержант задумался. Разве он потерял? Ему хотелось защитить. Но сейчас, смотря на черный мусорный пакет, он не чувствовал, что кого-то потерял.
— Кролик. У меня кролик.
— Да, кролики не так долго живут. А привязываешься, как к собакам и котам, — заметила девушка, уже внося данные в ноутбук. — Как его звали?
— Кого? — сержант еще не мог признать, что ему всё равно. Ему нет дела до этого мертвого кролика.
— Вашего кролика. У вас кролик, я правильно поняла?
— У него… Клод. Его звали Клод, — это всё, что смог придумать его мозг в столь неожиданной ситуации. «Глупо, как глупо», — теперь подумал сержант Споки.
— Сколько он весит? Примерно, — девушка монотонно, безразлично вносила данные.
— Не знаю.
— Можно взвесить. Там у нас весы. Не доставайте из пакета, если не хотите. Я понимаю. У меня собака умерла. Год назад. Плачу, когда вспоминаю.
Полицейский положил пакет на весы. Ему хотелось уйти. Зачем это всё? Ради чего? Уже можно никому ничего не доказывать. Как он хитро всё придумал, этот Саджер. Мало того, что взял огромные деньги за кролика, которого и не съешь… «Я ведь мог его убить» — мысли обрели форму. Сержант проговаривал в голове свои эмоции. «Я хотел его убить. А теперь эти глупые похороны». О том, что Савье, младший и, как он считал — нелюбимый ребёнок в семье, пропустил похороны своего родного брата, сержант старался не думать. Мысль, мысль-вина кружила в его голове уже год, тщетно стараясь вырваться, но у неё не было шансов добраться до сознания. Осознания. Брат! А тут кролик.
— Почти восемь килограммов, — громко объявил вес полицейский.
— Сейчас, секунду.  У нас есть три основных варианта. Базовый. С отдельным боксом — это премиум, и первый класс. Еще есть отдельный мавзолей. Это очень дорого… но я должна предложить все варианты, по правилам нашей компании.
— Базовый.
— Базовый. Хорошо. Это кремация и памятная табличка. Прах мы утилизируем.
— Как?
— Утилизируем? Есть компания, она смешивает с удобрениями для леса. Специальные препараты по лечению леса. Обычно национальные парки. В сельском хозяйстве препараты не используются по этическим причинам. Вы понимаете… Есть морковь, питавшуюся вашим любимцем. Хотя я не согласна… Это же… Это вполне в духе реинкарнации, Вы согласны?
— Меня устраивает, — выдохнул сержант.
Администратор принесла пластиковый бокс. Он был розового цвета, и на лице сержанта этот карнавально-девчачий цвет вызвал искажение. «Какой странный цвет для похорон» — сказало лицо сержанта. Это не было новым для девушки, ответ был давно готов и даже заучен:
— Ученые занимались этим вопросом. Психологи. После намного легче вспоминать этот момент. Цветовые ассоциации. Понимаете? Не должно быть чёрного, белого, серого, тёмно-синего. У нас есть еще канареечный и пастельно-голубой, если розовый вам не нравится. А табличка стандартная. Выбора нет.
— Этот подойдёт.
— Хорошо, с Вас двести сорок евро. Как будете оплачивать?
Сколько? Нет! Нет! Нет! Он не будет платить эти деньги. Тридцать. Пусть сорок! Но двести сорок? Развернуться и бросить в первое попавшееся мусорное ведро! Закопать на обочине. Сделать рагу! Сделать рагу с чесноком, а шкурку и голову выбросить. Так правильнее и честнее, даже перед этим кроликом.
Но сержант был слаб. Или добр? Или справедлив?
— Хорошо. Кредиткой.
— Табличка скоро будет готова. Через десять минут. Мы поставили 3D принтер, теперь не нужно ждать. Будет кролик и надпись «Клод». Даты мы не ставим, психологи не рекомендуют. Человек не должен жить датами. Даты — это прошлое. Понимаете? Кролики есть в каталоге. Почти все животные. Люди приходят с черепахами, овцами. Даже гуппи кремируют, представляете? Я думаю, потому что детей стало меньше. Я не осуждаю. Но мне кажется, ребёнок лучше, чем гуппи, — девушка решила, что сержант не знает, кто такие гуппи. — Это маленькие рыбки. Гуппи. Нет, я не про похороны. Семья. Понимаете? Гуппи и ребёнок — они разные.


Сержант вышел, держа в руках пластикового кролика серого цвета с надписью «Клод». Ему хотелось швырнуть его. Но он решил, что есть лучший исход его гнева. Он убьёт Клода. Убьёт гнев в себе. Будет стрелять, пока не выйдет вся его злость. Патрон за патроном, обойма за обоймой. Сержант Савье сел в полицейский автомобиль и поехал в служебный тир. Ему нужно научиться управлять гневом, ведь он чуть не застрелил человека из-за обычного кролика. Будем считать, что в сумме триста пять евро совсем не высокая плата за хороший урок. Примерно такие мыслительные процессы и происходили в голове человека в форме, с кобурой на поясе и серым пластиковым кроликом в руках. Он любил справедливость, но выше справедливости только закон, хотя и не всегда справедливый.



        ****

        Сомнения


Всё шло гладко до тех пор, пока Клоду Саджеру младшему не приснился сон. Это случилось уже в небе над Индийским океаном, спустя два часа после вылета из Дели. Больше он уснуть не смог, хотя все его попутчики мирно посвистывали и пускали слюни на шелковые подушки. Это были хорошие авиалинии, новый самолёт и лучшее время для снов — ночь.
Минута за минутой, действие за действием, шеф вспоминал сегодняшний день. Он попросил у молодой красивой стюардессы чашку кофе и, волнуясь, не в силах успокоиться, начал отматывать время назад.
Такси подъезжало к аэропорту. Да, точно! Он увидел стоящую на заправке корову, было смешное ощущение, что она заправляет молоком автомобили. Тогда ему и пришла эта мысль. Нужно избавиться от головы и шкурки до входа в аэропорт! Если багаж проверят на первом пункте досмотра — его примут за биологического террориста или сумасшедшего. Нужно найти место, положить мясо на сухой лед, запаковать пенопластовый ящик и избавиться от второго черного пакета. До входа в здание терминала! Объяснить наличие мяса проще, чем наличие трупа кролика. Ведь, в конце концов, он знаменитый шеф. Так и было! Затем он вышел из такси, оставил щедрые чаевые, чтобы усмирить любопытный взгляд таксиста. Дождался, когда машина отъедет, и взял новое такси.
— Меня ждёт друг на заправке. Заправка. Рядом с аэропортом. Понимаете?
— Да, — ответил новый таксист, без всяких эмоций. — Заправка рядом с аэропортом.
Да! Да! Cлавный парень. Довёз до заправки, без единого слова. Шеф выпил кофе в бистро, купил большой чемодан и закрылся со всем своим багажом в туалете для инвалидов. Это была новая заправка глобального мира, в которой в любой части света предусмотрены круассаны, умные книги по развитию личности, новые чемоданы и просторная кабинка в уборной для людей с ограниченными возможностями. Никого не волновало, что в Индии возможности ограничены у большей части населения и значительная часть жилья была скромнее этой комнаты с керамическим унитазом и жидким мылом с ароматом корицы. Дальше всё вспоминалось с сомнениями. Но сперва нужно рассказать, что приснилось шефу.
Сон был черно-белым. Шеф хорошо помнил это, потому что подумал во сне: «Каким странным серым становится розовый». Перед ним был офицер в фуражке с шашечками на ободе. Смеяться не хотелось, хотя выглядел он комично. Фуражка, шорты по икры и белая рубашка. Для полного соответствия абсурдности снов не хватало бабочки и запонок. И как это бывает во сне, после секундного пробела появились бабочка и запонки.
— Что там? — офицер указал на дорогой кожаный чемодан, о котором можно только мечтать человеку, не связанному с фондовой биржей, ископаемыми, криптовалютой или хотя бы с шоу-бизнесом. — Это ваш чемодан?
— Да, — с гордостью и пренебрежением к людям, не имеющим такого чемодана, ответил Клод Саджер.
— И то, что там, внутри, принадлежит Вам?
— Это мясо кролика. Прованского. Это принадлежит Франции!
Откуда это в нём? В снах мы можем быть сразу несколькими соперничающими, враждующими личностями. Сны, словно миксолог в баре, могут расслоить нашу сущность. И если страх и слабость вполне объяснимы у Клода Саджера младшего, то шовинизм? Сила воли? Это тоже про него? Коктейль получался гремучим.
— Откройте, — приказал офицер. Теперь на нём не было фуражки, и выбритая, полированная голова отражала неоновый свет ближайшей лампы.
Шеф достал из кармана ключ и открыл непропорционально большой замок на чемодане. Он был слишком велик для чемодана и больше смахивал на амбарный. Странно, но даже замок был обтянут кожей и татуирован узорами, в точности совпадающими с чемоданными. Это был очень дорогой чемодан и очень большой и дорогой замок на нём. То, что было внутри, и вызвало пробуждение, дальнейшую бессонницу и сомнения.
Внутри чемодана был чёрный пластиковый мусорный пакет. Шефу не терпелось показать всей Австралии, каким должно быть мясо кролика. Заготовка, слиток золота, из которого он сделает прекрасную кулинарную корону. Но когда пакет отвернули… Там была голова Клода Саджера старшего.
— Что это? — спокойно, как будто он достал коробку запрещенных к провозу сигар, спросил офицер. На нём снова появился головной убор, но теперь это была пробковая шляпа, в которых представляются нам колонизаторы девятнадцатого века.
— Это мой отец, Клод Саджер.
— А Вы?
— Я Клод Саджер. А где кролик? Где кролик?
А где кролик? «Где кролик?» — эта мысль больше не покидала Клода Саджера до тех пор, пока он не получит свой багаж в аэропорту Сиднея. Сидя в самолёте, среди спящих соседей, он снова и снова пытался вспомнить. Он не мог ошибиться. Он хорошо помнит. Вот он в туалете. Открывает оба пакета. Достаёт тушку и протирает её туалетной бумагой. Теперь мясо сухое. Не совсем чистое, в плевах и жировых бляшках. Но этим шеф займется на месте, в Австралии. Что? В дверь постучали. Наверное, слишком долго? Прошло много времени? Или нашелся инвалид, которому не терпелось?
— Я бросил рулон туалетной бумаги в пакет, — уже вслух, шепотом, проговаривал свои прошлые действия шеф. — Бумага полностью пропиталась, стала красной. Затем… Затем я положил этот рулон и другую бумагу во второй пакет. С головой и шкуркой, а тушку в пустой пакет. И… И пакет с кроликом. Нет? Потом снова постучали, я сказал: «Сейчас, сейчас. У меня диарея». Я так сказал? Я сказал «диарея»?
Проходящая стюардесса решила, что пассажир обращается к ней.
— Вам плохо? Я могу Вам помочь?
— Что?
— Я могу Вам помочь? Вы звали.
— Нет. Не звал. Иногда проговариваю вслух. Я мешаю остальным? — оглянувшись, спросил шеф.
— Нет. Они крепко спят, — явно кокетничая, сказала стюардесса.
Самолет быстро приближался к восходящему солнцу, поскольку двигался почти навстречу ему. Тонкая малиново-багряная полоса на востоке, которая через час вырастет в жёлтое утро, была видна только из кабины пилотов. В салоне ещё была ночь, а она позволяла забыть некоторые правила дня, в том числе и правила авиакомпаний, не позволяющие личных отношений команды салона и пассажиров. Стюардесса присела на корточки.
— Принести вам еще кофе? — девушка уже вела свою игру.
Молодое красивое славянское лицо. Оно было совсем рядом. Тонкие правильные губы. Полька? Чешка? Это было… как таблетка нурофена, на которую уже не надеялся в разгар ночной зубной боли, и вдруг найденная в старой дорожной сумке.
— Скажите, как-то можно проверить свой багаж?
— Не беспокойтесь, ваш чемодан летит с нами. Это хорошие авиалинии.
— Просто взять его… И… Посмотреть. Извините, я понимаю, дурацкий вопрос.
— Проникнуть в багажное отделение может только командир корабля. И лишь при угрозе безопасности. Ваш чемодан не угрожает безопасности полета? — она сказала так, как говорят в комедиях перед постельной сценой. Затем, подчёркивая шуточность предыдущего тона, девушка совершенно по-деловому добавила:
— Давайте, я принесу шампанское. Ночь, конечно, но оно лучше любой таблетки.
— Хорошо. У вас тоже Филиппона?
— Нет. У нас Поль Роже.
— Поль так Поль. И я бы даже что-то съел.
— Сэндвич?
— Без мяса! Как Вас зовут?
— Мэри, здесь написано, — указала девушка на бейджик на лацкане.
— Я вижу… оно не настоящее.
Девушка оглянулась, словно она в шпионском фильме, и то, что она сейчас скажет, изменит многие судьбы.
— Майя.
— Вы полька?
— Я? Я молодая красивая мадмуазель, — стюардесса заглянула в глаза пассажиру. — Схожу за вашим шампанским и сэндвичем.
После такого тона всё, что оставалось любому мужчине — переспать с этой девушкой в ближайшем аэропорту, развестись с нынешней женой и снова жениться. Пока Майя не передумала. Но не Клоду Саджеру, не ему. Не в этот раз. Несколько секунд он следил за её строгой фигурой, но затем вернулся к Поки. Он представил мясо, уже давшее запах разложения и с боем вытянутое собаками из мусорного контейнера. Случайные псы в схватке за ужин, с одной стороны, и напрасные усилия стольких людей, с другой. Тщеславие, тёплые берега островов в Индийском океане, салон мерседеса, пахнущий новой кожей… Эти простые и понятные вещи вдруг померкли перед игрой с неизвестностью. Перед случайностью, от которой может зависеть жизнь человека. Но кролик, будто спасая от незначительного и надуманного, снова рассказывал об этом мире человеку. Просто и понятно. Нужно было только провести по его шерсти, опустить стекло иллюминатора, и вот он — мир. Мысль из страха трансформировалась в любовь. Пусть незначительную и незаметную сознанию. Пусть. Но нужно признать, в момент, когда Майя подошла с бокалом шампанского и сэндвичем, который против всех правил просто держала в руке, в этот момент еще не постаревший, подтянутый, красивый мужчина улыбался. Его веки были сомкнуты, а за ними, если бы можно было их приподнять и… И словно в дверной глазок, заглянуть через зрачок в мысли человека. Если бы можно… то мы бы увидели воспоминания. Возможно, сон. В нём Клод Саджер держал на руках розового кролика. Глупого, беззащитного, но почему-то вызывающего улыбку у всех окружающих. Стюардессе не хотелось тревожить этого, казалось, счастливого человека. Сэндвич и бокал остались на широком подлокотнике.
— Я не сплю. Спасибо. Вы знаете, мне кажется, я сделал неправильную вещь.
— Ночью всё хуже, чем есть. Выпейте шампанское и дождитесь утра.
— Спасибо, но сэндвич мне по силам.
— Что у вас там? — девушка перевела взгляд в сторону пола.
— Это долгая история.
— Полчаса у нас есть.
Шеф поведал свою историю. Рассказал, как видит и понимает её сам. В этой истории не было тирана отца, который увёл девушку, без которой было трудно даже дышать. В ней не было его матери, которую он не видел с того трагического момента, когда она узнала, что её муж и сын не смогли поделить девушку, намного моложе её. И значительно красивее, даже если убрать возраст. Она просто исчезла. Нет, она жива. С ней всё в порядке. Найти человека сейчас не сложно. Социальные сети легко справляются с ролью сыщиков. Социальные сети даже с охотой исповедуют людей. Несколько фотографий из Индии. Она успокоилась в этой стране… И, возможно, счастлива. Из Индии? Надо же. Только сейчас он осознал, что был в стране, где живёт его мать.
Что же было в рассказе шефа? Он был прост. Иногда девушка уточняла какие-то вопросы, но в целом мы уже знаем о произошедшем.
— Напишите мне, чем всё закончится, — попросила девушка, дослушав. — Честно, я хочу попробовать его. Вы придаёте мистический характер. Это кролик. Кролик. Кто-то пошутил… покрасил в розовый цвет от нечего делать.
Так просто! Кто-то покрасил кролика в розовый! Обычный кролик, которых он так хорошо готовит. Прованский. А он, шеф со звездой Мишлен.
Облака за овальным стеклом подкрасились голубоватым цветом. Рассвет начинается с синего. На земле это не заметно, но здесь, на высоте почти двенадцати километров, это очевидно. Минута за минутой, утро забирало у ночи космический масштаб жизни. Уже через полчаса звезды и планеты исчезнут за завесой светящейся синевы. А через час большинство людей будут довольствоваться мыслями, связанными только с их повседневными проблемами и радостями.
— Я напишу. Главное, чтобы кролик, а не его розовая шкурка.
— Так и будет! У меня хорошая интуиция.



        ****

        Австралия


Полуденная тень, чёткая и контрастная, росла и приближалась до тех пор, пока не соединилась с самолётом, отбрасывающим её на поверхность земли. В Сиднее и на часах Клода Саджера было без восьми минут десять.
Пункт выдачи багажа. Темно-красный чемодан, похожий на другие, вынырнул из-за угла, потрясываясь на резиновой подвижной ленте. На пути появлялись руки чужих и незнакомых шефу людей, выхватывая поклажу. Пассажиры радовались! Ничего не потерялось, не протекло и не открылось. Некоторые лица он видел в самолёте. Он хотел бы быть таким же счастливым. Ничего не потерялось, не протекло и…
Красный чемодан с его биркой! Нужно было забирать. Руки наполнились ртутью. Тяжёлый металл. Как с такой тяжестью ими управлять? Чемодан пошёл на второй круг. «Это глупо! Как глупо!» — подумал о ситуации шеф. Молодой парень, летевший в бизнес-классе, со странным, непропорциональным лицом, кивнул и улыбнулся на прощание, катя свой небольшой алюминиевый чемодан. «Мы больше никогда не увидимся, зачем эта вежливость? К чему?».  Шеф засмотрелся на него и инстинктивно ответил такой же легкой улыбкой, дающей людям надежду — мир пригоден для счастья, нужно только его искать.
На втором круге, успокоившись, почти уверенно, Клод Саджер снял свой багаж с ленты. Чуть откатив чемодан в сторону, подальше от многочисленных глаз, он присел над ним на корточки. Бегунок новой застежки, издавая знакомый каждому человеку с раннего детства звук, проделал полукруг. Шеф вздохнул и откинул крышку. Он даже не стал открывать черный пакет, просто приложил к нему ладонь.
Электрический сигнал передал по нервным клеткам в его мозг закодированную информацию. Эта схема проста и сложна, как всё в человеке. Клетки-рецепторы, расположенные в коже, измеряют давление, с которым на нас воздействует посторонний предмет. Будь то капля летнего дождя или волосы спящего ребенка, в которые мать запустила руку, не в силах сдержать свою любовь. Давление, преобразовавшееся в код, передаётся электрическими импульсами от одной нервной клетки к другой. Это похоже на то, как люди выстраиваются в цепочку и передают друг другу, из рук в руки, кирпичи. Быстро, можно сказать мгновенно, информация оказывается в нашем головном мозге. Он, сверившись с другими чувствами, выдает сознанию картину происходящего. И хотя все мыслительные процессы и чувства остаются в нашей голове, нам кажется, что мы чувствуем именно кожей. Так повелось. Это старинная традиция, можно сказать ритуал, кожи и мозга.
Ладонь Клода Саджера упёрлась в холодное упругое тело кролика. В нём так же, как и в теле человека, прикоснувшегося к нему, были нервные клетки, способные передавать информацию о касании. Но цепь была прервана. Главные её составляющие — кожа и мозг ; были совсем в другом месте. В мусорном ведре, в четырех тысячах километров от тёмно-красного чемодана. Шеф облегченно вздохнул и высказал благодарность.
— Спасибо, — тихо и значительно то ли Поки, то ли Бога, то ли судьбу поблагодарил человек.
Офицер с шашечками на фуражке действительно был в шортах. Печать ударила по странице в паспорте. Клоду Саджеру разрешено быть в Австралии! Вряд ли местные аборигены обладали такими же печатями, способными пустить или не пустить в страну англичан. А что же мускулы и кости Поки? Они беспрепятственно попали на континент, фауна и флора которого сильно изменилась с появлением здесь человека. Английские кролики были не самым большим кошмаром для местных сумчатых и птиц. Пятнадцать тысяч лет назад другие люди не думали о будущем. Но та история связана, скорее, с отсутствием интеллекта, нежели с отсутствием благоразумия. Как бы то ни было, чемодан и его содержимое не вызвали интереса у служб аэропорта.
За пределами здания пахло океаном. Песок, свободные от предрассудков люди, скользящие по волнам на досках, здание оперы Сиднея — вот чем представляется эта страна в воображении человека, в ней не бывавшего. А кенгуру? Кенгуру были повсюду. Со всех рекламных плакатов, с футболок улетающих туристов, с хвостов Боингов и Аэрбасов местных авиалиний они смотрели на вновь прибывших в страну. Местные жители не замечали их, как не замечают апельсинов жители Валенсии, и как не замечают фотографий тиранов в стране, где все говорят, что тирании нет.
После… Он рассмотрит всё после. Почувствует и поймёт эту страну, когда долгое путешествие будет позади. Когда соус, поданный к его кролику, будет вымакан остатками хлеба, и половина этого необычного города будет стоять в очереди, чтобы пробовать его блюда. А сейчас такси и всего десять минут до пункта назначения — тюрьмы Лонг Бей, восточную стену которой от Тихого океана отделял всего один километр. Это было странное место со странными порядками. Не удивительно, что десятого июля две тысячи двадцать третьего года перед её воротами появился французский повар со звездой Мишлен. В его чемодане была тушка прованского кролика. Как в кино, замигала лампа на фасаде, и тяжелые ворота приоткрылись.



        ****

        Клюшка


— Как ты, друг? Скучал?
— Было, — ответил мистер Конго. — Три месяца, почти.
— И я. Легко быть откровенным, когда слегка выпил…
Двое мужчин обнялись и затем уселись за круглый столик. Цикады надрывались, словно тысячи барабанщиков соревновались, выясняя кто из них громче, никак не заботясь об общем ритме. Ветер порывами нападал на пустые бокалы, стопки салфеток, задирая подолы белоснежных скатертей и заставляя шевелиться неуклюжих официантов, большинство из которых были уже стариками.
Это была веранда отличного ресторана в центре Ниццы. Оценка «отличного» для обоих гостей, о коих идёт речь, подразумевала несколько звезд в рейтинге, приличную винную карту и главное — отсутствие свободных мест. Это было самое «вкусное» в таких ресторанах. Найти способ в него попасть, когда попасть невозможно. Раньше это было проще, когда Алан Монтаже побеждал. Его узнавали. Его знали. Кроме того, он давал уроки игры в гольф детям многих значимых во Франции людей. И проигрывал их родителям, ссылаясь на боль в спине или утрату любимой собаки. Золотые времена. Однажды, всего на две недели, он ворвался в первую сотню мировых игроков. После австралийского турнира в Аделаиде он поднялся на восемьдесят девятое место. Но те времена прошли. Уже три месяца мистеру Конго, а его настоящее имя — Бронодал Кха Томпкру, приходилось работать водителем, взяв за небольшие комиссионные мерседес у своего брата. Мистер Конго надеялся, что старые времена вернутся, и это лишь очередной срыв его… Друга? Товарища? Босса?
— Хорошее место, — заметил кедди.
— Мы были здесь больше десяти лет назад. Они только получили первую звезду.
— Конечно. Я помню все рестораны. Я так рад…
Темнокожий мужчина, добрый, естественный в поступках и эмоциях, смахнул слезу со щеки. Он был рад видеть месье Монтаже, с которым провел вместе сотни турниров. И не сосчитать уже, даже если захочешь. По пять-восемь в год. Пятнадцать лет он добросовестно носил его клюшки, отмечал победы с ним в ресторанах и лечил босса от похмелья на следующее утро после проигрышей.
— Брось, Конго. Лучше закажем. Есть что отметить! Говорят, голуби и кролик. Я кролика! — сказал Монтаже, заметив заблестевшие глаза своего кедди.
— Не сдержался! Извините. Вы возвращаетесь? Я знал.
— Кролик! Я мечтаю о нём с утра, — пробегая глазами по внутренности кожаной папки меню ресторана и переводя тему разговора, сказал месье Монтаже.
— Нет, я не решусь на кролика. Пусть лучше голубь или вот эти сморчки с трюфелем и печенью. Я Вам многое расскажу про кролика. Я отвозил в аэропорт Клода Саджера и десять кроликов.
— Ты? Почему?
К столу подошел официант. Лет пятидесяти, он был строг к себе и к окружающим, всем видом подчеркивая, что туристам не место в его жизни. Вот уважаемые гости, за которых просит су-шеф, гурманы, к тому же занимаются старым добрым гольфом, таким гостям он рад.
— Месье? Я советую сет. С прошлой недели шеф запустил французский сет. Мы возвращаемся к истокам, слава Франции! Всего четыре курса. Но какие. Порции на всю тарелку. Вы понимаете, о чём я…
— Хорошо, месье! Хорошо понимаем. Я оставался голодным после самых известных ресторанов, — возбужденно, перебив официанта, заметил мистер Конго. — А месье Монтаже… Заснул на девятой подаче в Каролине.
— Это в Сиэтле. Три, — добавил с усмешкой месье Монтаже, подтверждая количество звезд в Каролине пальцами на руке. — Кухня должна развиваться. Не поспоришь. Я не против всех этих современных штук. Это вкусно! Но бывает, что…
— Мало! — вставил мистер Конго, чем вызвал общий смех.
— Скучно, бывает скучно. Хотя всегда вкусно и красиво. По четыре часа в ресторане, это скучно. Особенно, когда нет приличного вина. В Перу! Отличные рестораны, но нет хорошего вина.
— Французского, — то ли заявил, то ли спросил официант, которому явно нравились гости.
— Будем честны. Лучше наших вин нет, — безысходным тоном, как будто он говорит о неизбежности смерти, сказал месье Монтаже. — Давайте начнём с вина. А потом мы определимся с сетом. Или возьмём по меню.
— Позвать сомелье?
— Зачем? Я знаю, что хочу. Понсо. Белое.
— Найдём.
Официант почтенно улыбнулся. Он знал, что это хорошие гости. Он знал, что Понсо стоит дорого. Но дело не в деньгах, — его не продают всем подряд. Придётся уговаривать сомелье не жадничать и открыть одну из оставшихся бутылок.
— Понсо? Нам есть что отметить? Чудовищно дорого, — восторженно спросил мистер Конго, когда официант отошёл.
— Я кое-что принёс, — продолжил разговор на совсем другую тему месье Монтаже, словно его товарищ и не трогал тему стоимости ужина.
Дорогой костюм на месье Монтаже уже не выглядел дорого. Он был потрёпан, помят и давно не чищен, как и его хозяин. Но было что-то неуловимо уютное в оттопыренных накладных карманах, в золотом значке на лацкане, в голосе этого человека. Становилось понятным, что удерживало вместе этих, ведущих совершенно разный образ жизни людей. Бескорыстность. Возможно, у кедди она была врожденно-патологической, а у его игрока приобретенной защитой от цинизма и алчности мира вокруг. Месье Монтаже достал из внутреннего кармана пачку купюр.
— Я задолжал тебе, друг. Здесь не всё. Но… так.
— Это не обязательно… Я могу подождать.
— Я знаю, мистер Конго. Ты редкий экземпляр. Лучший в моей жизни.
Мистер Конго раскраснелся от комплиментов, но его чёрное лицо оставалось чёрным. Он быстро, как бы стараясь не испачкаться переложил деньги в боковой карман брюк. Ловким это движение назвать было сложно. Он чуть не перевернул стол, когда пытался освободить пространство в кармане и затолкать купюры. Пересчитать сумму при человеке, который…  Который… Он не решился бы даже под пытками. Подошедший сомелье, как жонглёр, схватил стремящийся к земле бокал, слетевший со стола во время этого маленького землетрясения.
— Добрый день, месье. Понсо, Мон Люизан Блан 2015, — сомелье сказал это так, как будто представлял парламенту нового президента республики. И этот президент не чета предыдущим, с ним всё наладится. С ним страна наконец выйдет из всех кризисов, к которым привела никудышная работа предшествующих горе-правителей. После этой судьбоносной встречи гости, конечно, должны были встать и быстрым движением опустить подбородки, приветствуя Понсо. Но они ограничились благодарными и восторженными взглядами и возгласами.
— Понсо! — поздоровался с бутылкой гольфист.
— Понсо! — чуть эмоциональнее повторил кедди.
Сомелье провел обряд открытия хорошей «Бургундии». Он закатывал глаза, тихо бубнил, выкладывал сакральную, дряблую, промокшую насквозь пробку на серебряный поднос. Он делал всё, что нужно делать, чтобы оправдать стоимость этого вина и свою заработную плату. Человечество охотно принимало подобные трюки. Человечеству было скучно в период, когда не было больших войн. По крайней мере, той части людей, которая не слышала канонады. Струя пожелтевшего, почти прозрачного вина, словно расслоенный резиновый жгут, наполнила два пузатых бокала. Откровенно говоря, ко вкусу этого вина у неподготовленного гостя могли возникнуть вопросы. Впрочем, ритуал, проделанный ранее сомелье, отбивал желание дискутировать. Но аромат! Аромат оправдывал потраченные на него деньги и время. Будьте уверены, лучшие парфюмеры готовы были стоять на коленях, выпрашивая у природы рецепт этого магического запаха. Десятки нитей, скрученных в один канат, расслоить который и разгадать не в силах ни один, даже самый сильный нос. Возможно, только Этьен? Коккер-спаниель месье Саджера. Но он не разбирался в вине…
— Спасибо. Я не буду пробовать. Понятно, всё хорошо, — сказал месье Монтаже, когда сомелье налил дегустационный глоток в его бокал.
— Пробка не выглядит сухой, — мистер Конго всё же пил в жизни меньше дорогих вин, и его смущал внешний вид пробки.
— Будь в бокале вода… Я готов платить за аромат. Я услышал его, как только Вы открыли бутылку. Спасибо, что поделились с нами этой драгоценностью, — сбрызнул лестью огрех своего товарища опытный в таких делах месье Монтаже.
— Со вкусом всё в порядке, он ровно такой, как в десяти предыдущих бутылках, — спокойно и уверенно заявил сомелье.
— Пробка ничего не значит, если нет аромата трихлоранизола.
— Совершенно верно, месье Монтаже.
Как в любом хорошем месте, нацеленном продавать услуги дорого, будь то ресторан, отель или спа салон с белоснежными шёлковыми простынями, затерянный в джунглях — персонализация гостя имеет решающее значение в сервисе. Любой человек становится больше, когда его имя звучит из уст персонала. Месье Монтаже знал, как правильно реагировать в этой игре. Он чуть повернул голову в сторону сомелье, сказав таким образом: «я оценил ваш сервис», не позволяя себе скатываться до улыбки или благодарности.
— Спасибо, извините, — теперь мистеру Конго стало стыдно за невежество в вопросе пробки.
Невероятный человек, этот мистер Конго. Кто-то скажет — глупый. Нет, он невероятный!
— Передайте официанту, мы будем два французских сета. Мне с кроликом, а месье с голубем.
— Нет! Я тоже… Я кролика.


Вино закончилось быстро. Его чуть хватило на основной курс. На вторую бутылку гости не решились, и ограничились дижестивами. Кролик оказался неплох, но после встречи с Клодом Саджером для мистера Конго не будет существовать ресторана и шефа, который готовит его лучше. Его более опытный и хладнокровный подельник по ароматам, скатертям и тарелкам готов был поспорить с такой принципиальностью, но не стал этого делать. Он позволил доброму товарищу почувствовать свою значимость и быть ведущим в их старой слётанной паре. Если быть откровенным, а месье Монтаже мог себе это позволить, то, по сути, кедди опередил его в жизни. «От добра. В жизни хорошее от добра и бескорыстия. Вино на столе. Стал важнее меня. От рождения. Такое не воспитаешь и не выучишь. Даже если до этого… ты выучил китайский, и тебе нечем заняться. Господи, ты видишь! Я пью Понсо благодаря моей дружбе с кедди. Верно! Грустно», — такие неуютные мысли скакали в голове человека, на лице которого всё же еще можно было найти улыбку. Но, возможно, это старые морщины вокруг рта?
— Как тебе удалось? Мне отказали. Старые заслуги теперь не в счёт.
— Заказать стол? Месье Саджер. Его су-шеф. Мы вместе провожали шефа в аэропорт. Он финн. Меган. Как «Рено», — мистер Конго засмеялся. — На обратной дороге разговорились. Я позвонил Мегану. Он позвонил месье Труа. Вот и всё.
— Так просто.
— Да.
— У меня есть для тебя кое-что. Это… Ты оценишь. Ты точно! И… Сейчас.
Месье Монтаже встал из-за стола и взглянул на темнокожего мужчину. Он хотел еще сказать, что-то хорошее, но сдержал себя. Получилась неловкая пауза.
— Всё в порядке? — робко поинтересовался мистер Конго.
— Да. Сейчас.
Месье Монтаже исчез на несколько минут и вернулся с длинным тубусом, завёрнутым в подарочную бумагу. Похоже, он прятал его на входе.
— Подарок, — констатировал игрок в гольф. — Тебе!
— Спасибо. Клюшка…
— Не смотри так. Я знаю, что ты не способен попасть по мячу. Она не для игры. Открой.
Стараясь не повредить оберточную бумагу, мистер Конго долго подступался к крышке тубуса. Такое внимание старого товарища окончательно разрушило в нём координацию. Руки не слушались. Он и так-то был громоздким и неуклюжим в движениях, что всегда было предметом их совместных шуток.
Наконец клюшка была извлечена.
— Она твоя! Я не буду ничего слушать в ответ, — месье Монтаже пришлось применить строгий и повелительный тон. Он не хотел растягивать передачу этой реликвии на несколько неловких минут.
— Я помню её. Он проиграл и был зол. Но всё же вы поменялись клюшками, и он расписался. Первый и сотый.
— После этого матча он стал четвёртым, а я восемьдесят девятым. Мы тогда пошли в этот скучный ресторан…
— «Кровь», — первым вспомнил мистер Конго.
— Да! И заказали кенгуру. Я сразу заподозрил, с таким названием… Ничего хорошего не жди. А ведь звезда.
— Отвратительно невкусно!
— Да. Было ужасно! Испортили лучший день в жизни своим жёстким, вонючим мясом.
Два человека улыбались и хохотали, вороша прошлое. В прошлом было сладко, приятно и спокойно. А будущего у них не было. Один из них знал это, а второй ещё нет. Возможно, чувствовал. Тем громче хохот, тем вкуснее кролик, тем сложнее ароматы вина были в настоящем. А затем один из них вышел в туалет и не вернулся.
Прошло около двадцати пяти минут, прежде чем мистер Конго окликнул официанта:
— Простите, а месье Монтаже? Его нет больше двадцати минут.
— А… Он ушёл? — спросил растерявшийся официант.
Официанту было жаль этого чернокожего толстяка, но больше его волновал счёт на почти тысячу евро. И тот, кто остался, не был похож на человека, спешащего рассчитаться по этому счёту. И не был похож на человека, способного рассчитаться по этому счёту. К тому же Понсо заказывал не он. Внутренности официанта заныли всеми болячками, о которых он знал после последнего медосмотра. Внутренности сжались в спазме и начали шептать официанту, что он пропустит сегодняшний матч между его любимой командой и итальяшками.
— Хотите кофе? Или я могу принести счёт?
Официант старался держаться вежливо и тактично. Но у него не получалось. Вот темнокожий человек в дешёвом свитере, с дешевыми часами, с легким африканским акцентом. А вот счёт на девятьсот тридцать евро, в котором четыреста пятьдесят — это бутылка вина, пробка которой, по словам этого гиганта, не была в лучшем состоянии. И заказывал вино совсем другой человек.
— Нет, кофе не нужно. Счёт.
Клюшка! Глупый, глупый месье Монтаже. Разве можно откупиться от дружбы клюшкой для гольфа, пусть самого знаменитого игрока в мире. Но ни клюшка, ни поступок друга, бросившего его в ресторане с неоплаченным счётом, занимали внимание мистера Конго. Даже проскочившее в официанте пренебрежение не задело его. Не в первый раз. В конце концов, в нём всегда видели маленького человека. Но Бронодал Кха Томпкру был большим. Больше официанта. Больше этого зала с ужинающими людьми. Больше города с яхтами и его соотечественниками — темнокожими продавцами элитных сумок на тротуарах. Даже Солнечная система с трудом вмещала месье Бронодала Кха Томпкру. Добродушный толстяк переживал только по одному поводу. Он боялся, что его друг окончил свою жизнь, что его вселенная сузилась до глупых и не нужных ритуалов, раздачи долгов и подарков. Возможно, он болен? Смертельно? Да, он болен. Не станет же месье Монтаже переживать из-за проигрышей, рейтингов и отсутствия денег. Это не про него. Нужно найти его! Спасти!
— Счёт! Несите скорее счёт! — это был голос повелителя!
Официант содрогнулся и забыл о футболе.
Девятьсот тридцать евро. У мистера Конго было только шесть сотен на карточке. Он готов был потратить их сегодня, в складчину или в одиночку, но не предполагал, что ужин закончится банкротством. На секунду он вернулся в мир денег. Технически, не эмоционально.
— Карточкой или наличными? — холодно поинтересовался бледный официант. Он готовился к скандалу. Возможно, к драке. Он не был робкого десятка, чтобы уступать этому…
Большой человек замер на мгновение, а затем завалился на бок. Задетый им снова, стол вздрогнул, но устоял. Падать на столе было нечему. Только замшевая серая папка с белой бумажкой, которую, по сути, нужно было заменить другими бумажками. Месье Конго вывалил на стол пачку пятидесятиевровых купюр. И медленно, сбиваясь, сосчитал их. Оказалось, ровно одна тысяча.
— Возьмите. Здесь с чаевыми, — по-доброму, без всяких обид, сказал мистер Конго.
Уже на выходе официант догнал толстяка. В руках у него был пакет.
— Простите, месье. Это вам. От ресторана. Маленький презент. Наш ресторан всегда рад видеть таких гостей, как Вы!
— Спасибо! Большое спасибо. Я посещаю много ресторанов. Это моя страсть. Накладно, вы понимаете. Но так празднично и… Мне сложно объяснить. Спасибо! Что здесь?
— Смелее!
Мистер Конго открыл небольшую картонную коробку. Ягодами-глазами из красной смородины на него смотрел кролик. Он не был розовым. Белоснежно-белый, собранный из меренги, казалось, он сейчас должен выпрыгнуть.
— Как же я его съем? Он смотрит так…
— Отломите голову. После этого он станет обычным десертом.



        ****

        Ограничения


— Я представлял Вас по-другому.
— С мышцами и татуировками? Вы говорили с моим старшим. С мышцами? Это не Лари, нет. Младший, Бруно — верно, он такой. Лари больше похож на профессора. У них разные отцы. Может, и один, кто знает.
— Он носит очки?
— Очки? Нет…
В комфортной диванной зоне Клод Саджер сидел напротив человека, из-за которого он и оказался здесь, очень далеко от собственного ресторана. Её звали Джуд Кач. Полная женщина неполных шестидесяти лет. Странная, по меркам европейца, внешность. Рыжеватые, переходящие в седину волосы. Узкий лоб с глубоко посаженными глазами, нос картошкой. Лицо, как и характер, хранило в себе гены аборигенов и многих переселенцев. Её предки не отличались постоянством связей и оседлостью в этой стране. Самосохранение и доминирование, изворотливость и эгоизм. Вот, что было в основе этого человека. Вот, что сделало её богатой. И любовь. Безграничная любовь к своим детям — вот, что привело её в эту комнату сегодня. Вот, что привело её три года назад в это место.
— Много света. Не ожидаешь от тюрьмы, да? Вы говорили с Лари. Его идея. Я не против, — после паузы продолжила разговор женщина.
За большим окном-стеной океан набирал силы перед штормом. Внутри же комнаты было душно и тихо. Поодаль от женщины, за её спиной, стоял здоровенный охранник. Он не ждал от дамы проблем и боролся со скукой, то и дело засматриваясь на гребни растущих волн.
— Здесь нет решеток? — удивился шеф-повар.
— Специальное. Бульдозером будет сложно выдавить, — сказала об окне Джуд Кач. — Во многих местах в тюрьме. Они хотели, как лучше. Что-то там… Психологи. Все вдруг стали умными и заботливыми. Раздражает. Иллюзия, что свободна. Решётки приятнее и честнее.
С сущностью шефа Джуд быстро разобралась, хватило нескольких минут. Она редко ошибалась в людях. Теперь её взгляд шарил по чемодану.
— Он там?
— Кролик?
Клод Саджер открыл чемодан и оголил тушку, развязав пакет и закатав его края. Миллионы молекул наполнили комнату. Лицо Джуд стало напряженным, как только крылья ноздрей её большого носа, словно лопаты кочегаров, подбросили несколько новых порций подозрительных ароматов в топку мозга.
— Не переживайте. Это хороший запах, я знаю. Он живёт… Ферментируется. Такой, каким должен быть. Но это предел. Готовить лучше сегодня. Максимум завтра, — шеф попытался развеять сомнения женщины в странном запахе.
— Вам виднее. Мне не так важно. Ради Лари… Устали после перелёта?
— Справлюсь. Но предстоит много приготовлений.
— Тогда… завтра, — подвела итог Джуд.
Казалось, всё решено. Но оба сидели, уставившись на темнеющий день и растущие волны за толстым стеклом.
— Спрашивайте! — тоном, говорящим, что лучше ничего не спрашивать, первой продлила беседу заключённая.
— Планы по поводу ресторана в силе? — поинтересовался шеф, хотя меньше всего теперь ему хотелось этого ресторана.
— С Лари. Это его планы. Ладно…
Джуд Кач привстала, показывая, что пора заняться делом, но её внимание по-прежнему было за стеклом. Ей хотелось ещё и ещё смотреть на волны. На их белые пивные гребни, один за одним возникающие и исчезающие. Словно шарики чёток под пальцами Бога. Ещё и ещё. Ещё. Следующая, следующая… Но толстое бронированное стекло забирало самое главное у этого зрелища — шум. Рокот, гудение. Вой ветра и шипение оседающих волн. Вместо них… монотонный звук кондиционера и писклявый голос с неприятным акцентом человека напротив. Обман.
— Хорошо, до завтра! Вдруг стало мало времени… в тюрьме-то! Ещё привести себя в порядок, — сказала Джуд и с напряжением сдвинула свое обвисшее тело. Уже на ходу она обратилась к огромному охраннику. — Пойдём, малыш!
Охранник как будто не услышал слов женщины.
— Тони! Перекачанный безмозглый сорняк! Хватит пялиться на волны, ты, в отличие от меня, можешь в них окунуться. Поищем места с решётками. Здесь мне неприятно. Обман.


Белый Лексус мягко катился по шоссе вдоль океана. Волны редко доставали до проезжей части, но там и здесь асфальт уже вобрал в себя влагу расплескавшейся солёной воды, и белоснежная машина особенно выделялась на этом темном фоне полотна дороги. Полдень сменил прозрачно-жёлтый окрас на серо-синий. Ветер усиливался. Внутри машины, в дорогом интерьере, сидели два человека. Клод Саджер и Лари Кач — старший сын Джуди Кач. Его мать, с которой уже успел познакомиться французский шеф-повар, была осуждена на двадцать лет лишения свободы за торговлю наркотиками, создание организованной бандитской группировки, отмывание денег, попытку убийства. И еще несколько пунктов, не менее осуждаемых, но не всегда караемых в современном западном обществе. Встреча шокировала Клода Саджера. Он рисовал в своём воображении кого угодно, от маньяка до политического заключённого, но никак не женщину. Самого главного он побоялся спросить, и теперь его раздирало любопытство.
— Эта кухня годится, чтобы приготовить рождественских индеек на тысячу заключённых, но бесполезна для приличного ужина на одного человека. Там ничего! Ни блендера, ни сувида, ни даже приличных сотейников. И эти огромные духовые шкафы. Это домны! — негодовал шеф по поводу инспекции кухни тюрьмы.
— Я сейчас отвезу Вас в одно место, а затем мы заедем на рынок, — оправдываясь, ответил Лари Кач.
— Мне показалось, ваша мама не самый большой «фуди».
— Она разбирается, поверьте. Мы были во многих местах. В Европе. Не говоря уже о Сингапуре, Токио и Западном побережье штатов.
— Я могу спросить, почему она в тюрьме? — задал вопрос шеф-повар, стараясь сделать это как можно тактичнее.
— А Вы не пытались узнавать? Я представлялся настоящим именем. Аванс был от нашей семейной компании.
— Нет.
Шеф-повар задумался. Почему он, действительно, не наводил справки? В делах он пунктуален и никак не похож на авантюриста, хотя как по-другому назвать всё, что происходит с ним последнюю неделю?
— Вы всё равно узнаете. Но всё не так, как они пишут. Не совсем так. У нас есть бизнес, и он не всегда совпадает с представлениями общества. Что хорошо, а что плохо. Его затеяла мама… Ну, она его продолжила после смерти своего первого мужа — моего отца. Ей было тогда двадцать четыре.
— А что с ним случилось? — наивно спросил шеф.
— Его убили. Застрелили.
Автомобиль плавно сбросил скорость. На шоссе стоял знак ограничения скорости до 20 миль в час из-за ремонтных работ, хотя сами работы явно были закончены. Водитель заметил удивление шефа.
— Я стараюсь соблюдать все правила и законы с тех пор, как мама в тюрьме. Бизнес теперь на мне, и я понемногу перевожу его в рамки… Законности. Вкладываю в менее опасные и рискованные истории.
— Легализуете.
— Можно и так. Всегда казалось, что мы неприкосновенные. Тюрьма не для нас. Убьют — да. Но тюрьма… Не для нас, и уж точно не для мамы. И вот ей дали двадцать лет. Это сильно выбило её. У нас был третий брат. Самый младший. Он погиб шесть лет назад…
— Застрелили? — перебил Клод Саджер.
— Нет! Чарли был не в делах. Он был праведником. Или ангелом. Разбился на скалах. На доске. Но это её не сломило. А вот тюрьма… Я вижу, как она сдаёт. Растолстела. Не следит за собой, хотя пока… Всего три года. Это самое главное в жизни. Понимаете? Мать.
— Да, — ответил машинально Клод Саджер. Конечно, он не понимал.
— Ресторан, отель, гольф-клуб. Появился хороший кусок земли. Стройка на стадии завершения. Ресторан может быть ваш.
— Рестораны — довольно рискованные инвестиции.
— Как вести дела. Нам «досталась» сеть пиццерий. Не высокая кухня. Но они приносят хорошую прибыль.
— Это совсем другое. Совсем, — в интонации шефа проскочили пренебрежительность и высокомерие. Но Лари Кач буквально одной фразой осадил оппонента. Он, как будто буднично и повседневно, просто зажигая свет в гостиной нажатием на клавишу, переключился с гостеприимного инвестора на заправского бандита.
— У меня степень по праву и бизнесу. В этой машине нет дураков, месье Саджер?
— Извините, — ответил шеф-повар. Его рука инстинктивно шарила в поисках защиты. Мозг требовал тесака в руке. Но ничего подходящего не попадалось.
— Вы меня извините, — снова переключился Лари Кач. — Я не хочу начинать наш бизнес с угроз. Но Вы должны понимать, кто мы… Кем мы были. Это будет отражаться в отношениях. Привычка. Но уверяю, я безмерно уважаю ваш талант, и все отношения между нами будут оставаться в юридических рамках и, возможно, в дружеских. Я умею дружить. Кстати, я ел у вас в ресторане. Правда, не кролика. Чертовски завидую маме.
— Вы были в Саджере?
— Да. Три года назад. Вы даже подходили к нам. Мама тоже была, но она вас не помнит. Когда я узнал, что вам дали звезду, и прочёл статью… Вот Вы здесь. Я планировал два ужина. Один для мамы, а один для нас. Это была бы отличная презентация будущего бизнеса. Но…
— Самолёт чуть не разбился. Грузовую дверь вырвало, у нас была дыра размером с эту машину. Все животные погибли. Там была… — шеф решил не продолжать историю. Ему вспомнилась Ши со своим псом.
— Об этом везде писали. А как же этот? Это ведь прованский кролик?
— Я лично посадил его в клетку на ферме отца. Поки был в салоне.
— Поки? У него было имя? Кролик с именем на ужин… Это странно даже для гангстеров, — улыбаясь, сказал Лари.
— Я… Нужно было дать им имена. Я вез их как домашних питомцев.
— Да, знаю. Вы говорили. Но в жизни бы не запомнил имена кроликов, которые идут на ужин. Зачем?
— Так… С остальными так и было. Но этот… оказался особенным.
— Всё же! Им поужинает моя мама. Ужин с именем — это забавно! Поки! Мы сейчас поедем в наш дом, там моя собственная кухня. Я люблю готовить. Это страсть. Хобби. Думаю, там есть всё, что нужно. Потом на рынок. Я могу поселить вас в имении. Там гостевые дома. Или… лучший отель в городе. Выбирайте!
— Я не знаю, что Вам ответить… — замялся Клод Саджер. Он еще не понимал свое отношение к этому человеку.
— Вы должны посмотреть. Я не настаиваю.


Лексус подъехал к высокому забору, сложенному из кирпича. Тяжёлые металлические ворота медленно разъехались в стороны.
— У нас таких высоких нет, — удивился шеф-повар, глядя на почти пятиметровую ограду.
— Вам не от кого прятаться. Это ещё мама. Ей всегда хотелось жить за большим забором. И вот она, хм… Чёрт, чёрт, чёрт! — сорвался Лари, наложив смысл сказанных слов на действительность. — Простите, я не могу привыкнуть. Нас было четверо еще шесть лет назад в этом доме. А сейчас я и Бруно. На территории есть пара охранников. Они вооружены, не пугайтесь. Это, скорее… Так…
Лари поприветствовал взмахом руки вооружённого винтовкой высокого охранника. На нём была защитная форма.
— Им нравится. Чувствуют себя при деле. Были в Афганистане, — спокойным неэмоциональным голосом продолжил разговор Лари Кач. — Бруно их недавно нашёл. Жили где-то на ферме. После войны сложно найти себе место. Поскитались и осели на какой-то ферме. Кстати! Зарабатывали отстрелом кроликов.
— А что с предыдущими?
— Отличные ребята. Но… Они её защищали, когда приехали федералы. Динго и Шермана убили. Томи в тюрьме, только не в этой. На западе. Ранили — поэтому взяли.
— Да, это…
Шеф полез в карман за телефоном. Ему показалось, он слышал звук сообщения.
— Это в прошлом. Сейчас никакой стрельбы. Даже пули резиновые… Хочется верить, — усмехнувшись, сказал Лари Кач и указал на едущего навстречу всадника. — Бруно. Он под домашним. Не может выезжать за пределы поместья. Ограничения. Еще год.
«Привет. Кролик жив» — высветилось на экране смартфона. Незнакомый номер. Спина Клода Саджера похолодела. Поки умер! Он отсёк ему голову! Он видел его тушку сегодня. Он чувствовал запах его разложения сегодня!
— Всё в порядке? — поинтересовался Лари, видя перемены в лице пассажира.
— Да, — ответил шеф.
Но было понятно, что не в порядке. Пришло новое сообщение: «это вопрос». И следом: «Твой кролик нашёлся? Это Майя, стюардесса» Шеф выдохнул и послал ответное сообщение. Довольно скупое. Он не мог вспомнить её лицо, только фигуру. Лишь уходящую стройную фигуру находил в памяти его мозг. Хватит мистики. Лучше уж гангстеры.


Начался шторм. Прибрежный песок, пляжный мусор и пена оседали на пальмы и подхваченные новыми порывами ветра устремлялись дальше, в глубь суши. То, что было плохо закреплено, падало и катилось. Потоки теплого воздуха скручивались и завывали. Но в целом это не выглядело как катастрофа, и шеф согласился ехать на рынок за продуктами с Бруно.
Бруно оказался славным малым. Хотя совсем не малым. Килограммов сто двадцать в нём было. Вся его внешняя суровость была ширмой балагура и весельчака. «Если он кого-то и убивал, делал это в хорошем настроении, и уж точно не мучился от содеянного», — словил себя на мысли шеф после очередной шутки Бруно. «Завтра! Завтра всё закончится, осталось меньше суток!»
— Лари сказал, Вам нельзя покидать поместье, — опомнился шеф уже в машине. Бруно занимал две трети ширины узкого Порше. Было тесно, но становилось ещё теснее каждый раз, когда его огромная левая рука ложилась на рычаг механической коробки передач. Машина на пределе возможностей вошла в резкий поворот.
— Браслет дома. Я привязываю его к Тильде, она всё время ходит. Но, думаю, они знают. Не хотят обострять. Я дальше Сиднея не уезжаю. Сейчас на рынок. Я почти не гоняю. Лари просит. Думаю, минут за сорок доедем. Красиво, да? Чуть спадет ветер, возьму доску. Мама не любит. Из-за Томи. У нас был брат, он разбился на доске.
— Да, ваш брат говорил.
— Лари? О Томи? Обычно он не треплется о таких вещах. Это мне можно. Такой характер. Что думаю, то и говорю. Значит, он вам доверяет. Это на него не похоже. Разные отцы. У всех! Мы не сильно похожи. Мама — роковая женщина. Пиковая дама. Слышали такое выражение? Пиковая дама, смешно. Она всю жизнь рыжая. А даму пик обычно рисуют с тёмными волосами. Она не красавица, но не помню и дня, чтобы она без мужика была. Характер. Как вам его кухня? Там столько всяких штук.
— Впечатляет. У меня в Саджер меньше возможностей.
— Это Лари! Вот это — он. Готовит и молчит. Лучше бы женился. Мама всё время его дёргает по этому поводу. Мы все разные. Разные отцы — разные дети. Но мне чего жаловаться? Одна проблема — лишний вес. Но от такой еды сложно удержаться, что говорить, брат готовит хорошо. Но как-то мало. Я потом заказываю бургеры или хот-доги. Он знает, — смеётся. И готовит эти малюсенькие порции. Вкусно, конечно, не поспоришь. Я к нему, как в театр, хожу. А потом жду антракта, чтобы поесть. Но грех! Грех жаловаться.
— А в тюрьму Вам нельзя?
— Нет. Будет слишком. Вы про маму? Я два года её не видел. На суде только и во время следствия. Два года. Можно по скайпу. Но в последнее время она мало говорит. Мне кажется — хочет сбежать. Я говорю Лари, он не верит. И эту историю с ужином ради неё. Не поможет. Двадцать лет. Она только об этом и говорит: «Двадцать лет! Двадцать лет!». Возможно досрочное. Через семь лет. Но они не дадут ей свободу. Это принцип. Пара их людей погибла при задержании. Мама не стреляла, но… Она понимает — не дадут. В общем, возьму доску и посёрфю. Вы катаетесь?
— Нет.
— Если останетесь, я дам пару уроков. Мама, кстати, катается. Она та еще! Люблю её за это. Если сбежит, то точно первым делом на доску встанет. Как в фильме. Помните? Она стройняшка! В её возрасте!
— А сколько ей лет?
— Сколько? Пятьдесят восемь. Пятьдесят девять через неделю.
Порш вошёл в очередной поворот. Задний мост сорвался в занос, но Бруно легко выправил спортивную машину.
— Мне нравится, как Вы водите, — шеф сделал водителю заслуженный комплимент.
— Гоняете?
— Не то, чтобы гоняю. Отец считает, что слишком активно.
— Тогда я прибавлю. А то я боялся вас укачать. А Вы как с родителями? Они живы? — спросил Бруно.
— Да.
— Ладите?
— Да. Да, у нас хорошие отношения. Отец выращивает кроликов. Это его кролик.
— А мама? — спросил Бруно, чуть потеснив своего пассажира во время очередного переключения передачи.
— Да. С ней всё хорошо.
— Завидую! Отец и мать. Мне не хватало. Она была отцом. Джуд! Такой характер. В жизни не скажет, кто он — мой отец. Даже если знает. Но не думаю, что знает.


Порш проскочил несколько мостов, порычал прожорливым двигателем на городских светофорах и припарковался у гастромаркета. Сказать, что транспортное средство было выбрано для покупок неверно — ничего не сказать. Половина из потраченного в этом месте времени ушла на игру в тетрис при укладке продуктов в багажник спортивной машины. В трех тележках продуктов было достаточно, чтобы подготовить новое сет-меню для дюжины ресторанов.
Шефа понесло. Возможность поэкспериментировать с продуктами, о которых он даже не слышал, вызвала восторг в его кулинарной сущности. Неограниченный лимит лишь придавал этому процессу размах героев Рабле. Бруно искренне хохотал и радовался. В результате вызвали такси. Багажник и салон пузатой Тойоты были загружены под завязку.



        ****

        Искушение


Помимо трав, корнеплодов странных оттенков, где малиново-оранжевая полоска казалась самым простым окрасом… Помимо экзотических фруктов, цветков, пахнущих рыбой, и яиц крокодила… Помимо всего этого, на поверхности большого стола из нержавеющей стали лежали и более странные для этого дня продукты. Тушки кроликов. Любительская кухня Лари Кача, больше похожая на открытые кухни бесчисленных мировых ресторанов, распухающих от инвестиций владельцев IT компаний, перестала быть кухней. Она приняла форму сцены драматического театра.
— Я первый раз вижу тебя на моей кухне. Раньше ты не проявлял к ней интерес. Зачем кролики? — удивлённо произнёс старший сын Джуд Кач, придя на кухню в самый разгар приготовлений. Это было обращение, скорее, в зрительный зал, чем к конкретному человеку. А их здесь было уже двое. Средний сын Джуд Кач — Бруно, развлекал себя взбиванием соуса, которое ему доверил звёздный шеф. А сам Клод Саджер работал над кроликами.
— Я не знал о существовании голландского соуса! — ответил брату Бруно, он был в отличном настроении, впрочем, как всегда.
— Так зачем? Ещё кролики, — повторил свой вопрос Лари, ему показалось, что шеф не услышал его.
— Мы будем их готовить, — ответил спокойно шеф, он был увлечён своей работой.
— Выглядит, будто я попал к станку фальшивомонетчика. И он утверждает, что печатает стофунтовые купюры по просьбе Королевы. Я заплатил за вашего кролика. Много.
— Верно. Вам этот ужин обходится не дёшево. Я хочу Вам кое-что предложить.
— Надеюсь, с кроликом всё в порядке? Я начинаю переживать.
— Он в порядке, я видел. Отличный покойник! Не хватает пастора! — вмешался со своим юмором Бруно.
— Помолчи! — раздраженно ответил брату Лари.
— Пожалуйста, — сказал Клод Саджер и достал тушку Поки из холодильника. Она была промыта и очищена, лежала на мраморной доске среди можжевеловых веток. Не хватало только Дюререа, чтобы он набросал углём эскиз этого значимого момента.
— Пахнет неплохо. Он почти не отличается от наших, — сказал Лари Кач, склонив голову над Поки. — Только мясо краснее. Я думал, они жирные… Ваши кролики.
— Запах не главное. Надавите! Вот так.
Шеф надавил для примера большим пальцем в области лопатки.
— Мясо стало мягким. Он прожило свою жизнь. Сегодня это человек в расцвете сил. Завтра это будет старик.
— Завтра? — переспросил Лари.
— Завтра. Завтра будет вкусно, я справлюсь.
— Тогда в чём предложение? — недоумевал Лари Кач.
— Это один из секретов успеха Саджера. Есть день, когда они готовы. Даже не день. Пять-шесть часов. Максимум десять. Я получил звезду за время. За правильно выбранное время.
Лари надавил на мясо. Казалось, ему доверили прикоснуться к самой жизни. Сосредоточенное и радостное лицо, оно напоминало лицо врача, вскрывшего тело человека и убедившегося в поставленном им диагнозе, который отметал консилиум.
— Вы выбрасываете? Не готовите, если…
— Если перешло? На паштет. Но бывает разница даже в несколько часов. Из десяти на саджерского кролика идёт три-четыре. Этот будет готов сегодня.
— И что Вы предлагаете? Мы не сможем сегодня…
— Хорошо.
— Это тюрьма, там нельзя вот так приехать и сказать… Понимаете? Мы уже договорились на завтра с директором. Нам и так это стоило довольно дорого. Почему вы не говорили о столь узком… Об этом.
— Я мог и не говорить. Сейчас. Вы бы не узнали, как хорошо это может быть. Но ведь это Вы… Человек, которому важны эти несколько часов. Мне кажется, ей это не важно. А Вам…
— Это для неё. — вдруг взорвался гневом Лари. Он не кричал, но его голос был более чем убедителен. Таким голосом решают судьбы врагов.
— Эй, эй, Лари! Спокойнее, брат. Это же для тебя! Он… Месье Саджер волнуется о тебе. Маме точно по барабану! Ей ни тот, ни другой не нужен, — возразил Бруно и показал ложкой с желтым соусом на кроликов. — Я знаю! Мы даже в Париже ели пиццу. Давай по-честному!
— Ей тяжело там, — Лари еще сопротивлялся искушению.
— Я приготовлю не хуже. Думаю, завтра вот этот… в таком же состоянии. Нужно подержать его ночь в тепле. Завтра положим в ноль градусов. Этот только через пару дней. Их убили в разное время, — сказал шеф, переминая австралийских кроликов в руках. — Это, если хотите, правильнее… к вашей матери.
Лари Кач был застигнут врасплох. Ему нужно было признать, что все траты, переговоры, вся эта кулинарная история, усилия стольких людей были ради него самого. И сейчас можно принять простое и правильное решение, не вредящее никому и ничему, кроме его совести. Даже не совести, нет.  Ответственности за роль любящего сына…
— Я не смогу обмануть. Мы всегда говорим правду. Это основа. Что бы ни случилось.
— Скажи, что кролик австралийский, а шеф французский, — Бруно искренне не принимал мыслительный процесс своего брата. — Ты усложняешь, брат. Мама всегда так говорит: «Лари усложняет».
— Проект ваш. Ресторан. Как хотите. Я устал. Я смогу показать сто процентов только сегодня. Но самое главное! Эти сто процентов сможете оценить и понять только Вы, — добавил аргументов Клод Саджер. Его голос звучал чисто и правдиво. В его руке был большой нож.
Лари отошёл в сторону. Он молчал несколько минут.
— Её кролик будет не хуже?
— Я постараюсь.
— Я попрошу накрыть у воды. Ветер стих.
— Какого мне готовить сегодня? — шеф решил убедиться в решении Лари Кача.
— Вам написать контракт? Не заставляйте меня отказываться.
— Хорошо.


Океан успокаивался. Чуть в стороне от дома Джуд Кач на песке оставались следы. Они тянулись вдоль воды и становились почти незаметны в тех местах, где волны сумели дотянуться до них. Шаги человека, оставившего эти отпечатки, были ровные, словно метроном внутри него отбивал ровные интервалы. Лари Кач уже час шёл вдоль воды на север. Мысли путались с воспоминаниями. Желания перемешивались с амбициями. В его голове не было обычного для неё спокойствия. Он не был сентиментальным. Не был мягким и любящим. Но Джуд Кач была основой его мировоззрения. Черепаха, на которой стоит всё остальное. И теперь, в отсутствие её панциря, в отсутствие твёрдой поверхности, всем в её доме приходилось нелегко. Но, возможно, всё было проще? Дело было в бескорыстном чувстве? Любви к детям? Природной. Не зависящей от убийств, законов, достатка. Возможно. «Любви сложно сопротивляться, и ещё сложнее её терять», — так думал сорокапятилетний мужчина, прошедший несколько километров ровным шагом вдоль выброшенных штормом коряг, пластиковых бутылок и потрёпанных толщей солёной воды сёрфов. Где их хозяева?
Лари повернулся к воде.
— Бруно! — сказал он океану громко.
Океан не ответил. Тихий океан не был молчуном, но у него не было нужды затевать диалог с каждым, стоящим на его берегу. Он жил своей жизнью. Крики птиц. Шум мелких камней, катающихся не первый миллион лет под тяжестью и натиском воды.
— Я хочу поговорить с шефом.
Лари как будто ещё раз попытался заговорить с этой необъятной толщей жидкости. Так бы показалось человеку, жившему чуть раньше на этих берегах и заставшему разговаривающего в одиночестве человека. Но мы эволюционировали. Мы стали способны общаться с другими людьми, не глядя в их глаза. Не видя изменений на их лицах от неловких вопросов или комплиментов. Слова. Наш язык приобрел новую силу к началу нового века.
— Я передумал! Кролик для неё. Слышите?
Прохладный ветер отбросил с ушей чуть кудрявые, уже редеющие волосы. Лари Кач поправил беспроводной наушник и повторил:
— Шеф? Вы услышали? Ваш кролик должен быть завтра в тюрьме!



        ****

        Камера


В ворота позвонили. Клод Саджер не ждал никого в это время. Третий день он находился в странном для себя состоянии. Психологи, коучеры и другие специалисты по человеческим делам точно обозначили бы это состояние. Эти…. Эти всему могут дать название. Они знают всё о человеческой натуре. Но разве мир стал лучше от их знаний? Ушедшему в забытье фермеру не было дела до их заработка. Он и сам мог назвать дерьмо дерьмом. Клод Саджер старший хорошо понимал, что является причиной его депрессии, а он, не стесняясь, называл своё состояние именно так. Кто-то еще верит, что можно вот так переживать, не есть, тосковать? Бросить все дела. Бросить 800 кроликов из-за женщины, которую не видел девятнадцать лет. Кто-то верит в любовь?
Луи справлялся. Единственное, что он не мог сделать за ушедшего в пьянство босса — убить. Но он нашёл решение. Второй день он отвозил кроликов на рынок в Ниццу. Путешествие занимало почти день, поэтому он решил, что впредь будет отдавать заказы раз в три дня. Основным покупателем кроликов являлся ресторан Саджер, а его звёздного шефа не было на месте. «Всё не так плохо, всё не так плохо», — думал подросток.
В ворота снова позвонили. Луи вышел открыть. Пришлось разбудить месье Саджера.
— К вам девушка. Красивая, — сказал он приоткрывшему глаза боссу.
— Я не доверяю твоему вкусу, Лу. Извини.
— Она говорит с австралийским акцентом.
Фермер привстал с кровати и обрушился на своего работника:
— С каких пор, Лу, ты разбираешься в акцентах французского языка, ты сам говоришь, как…
— Она очень красивая. С рыжими волосами. Её зовут Софи. Говорит, знает Вас… И у нас её кролик. Розовый. Но ведь… его украли, — не отставал Луи. Ему очень хотелось вывести старика из этого состояния. Может быть, эта девчонка?
— Черт с тобой! Это Софи. Дочь… Да ладно.
— Я и говорю! Софи.
— Принеси… Найди протокол. Этого сержанта, как его… Споки. О краже. Где-то в комоде. Поищи. Поищи.


Софи, скорее, обрадовалась исчезновению кролика. После разговора с матерью ей ещё раз хотелось взглянуть на этого человека. Что-то тянуло к его грубости и сложности. Возможно, всё-таки гены? Но её мать не знала, чей сперматозоид первым добрался до её яйцеклетки девятнадцать лет назад, и не хотела проверять. Рыжая Софи была совсем не похожа на своего австралийского отца, но имела такие же, как у него, ярко-рыжие волосы. Совпадение? Простое огненное доказательство? Прошлое было закрыто для её матери.
Мистер… Месье Саджер предстал перед девушкой совсем не таким, каким он был на поле. Помятый, то ли после долгого сна, то ли после алкоголя. Щетина и растрепанные волосы. Он казался стройнее и моложе. Но, возможно, его прошлое, известное после разговора с матерью, делало из простого фермера — персону.
— Его украли. Это мой сын… Он немного несчастен. Наверное, поэтому ворует кроликов.
— Я, если честно, не из-за Ли. Вы ведь фотограф? Я кое-что нашла в сети. Классные фото. Я даже заплакала, смотря на некоторые.
— Спасибо.
— Жаль, что Вы не снимаете.
Умение кокетничать было в Софи врождённым. Клод Саджер понял, куда клонит это девчонка.
— Вы бы перестали.
— Что?
— Вести себя так, как будто готовы переспать со мной.
— Да, в прямоте Вам не откажешь. Я бы хотела сделать несколько ню. С кроликами.
— Это для Вог. Такие делают для обложек. Камера вряд ли согласится на такую работёнку. У нас с ней равные права. По крайней мере так было раньше. Проходите. Я приведу себя в порядок. Приготовлю кофе. Который час? Мне кажется, я спал двое суток.
Мягко и бесшумно Софи вошла в жизнь своего пожилого соседа.
— Десять. Мне кажется, вы спали много лет.
— Хорошо. Даже верно. Но слишком сладко. Как ваше фото с кроликами. Сварю кофе. Марго не понравилась кофемашина. Вполне приличное кофе. Но так и быть, сегодня сварю сам.
Коккер-спаниель влетел во двор, радуясь хозяину. Он носился кругами, приветствуя таким образом всё, что должна приветствовать любвеобильная собака, не мыслящая своей жизни без людей. Этьен пробежал круг за новый день, круг за девушку, запах которой он так хорошо помнил. Третий круг был посвящён проснувшемуся хозяину.
— Это Этьен, но, думаю, Вы помните его.
— Да, сложно забыть. Он так хотел слопать Ли.
— Вы пообщайтесь, я сейчас, — обратился месье Саджер и к девушке, и к собаке и продолжил, громко крикнув:
— Лу! Ты слышишь? Где у нас кофе в зёрнах?
— В старом шкафу, который зелёный, в гостиной, — ответил Луи откуда-то издалека. Его не было видно. Но по голосу можно было предположить, что он в пределах досягаемости крика.
— А кофеварка. Медная?
— Там же.


Софи инспектировала старый дом с чашкой кофе в руке и с единственно возможным экскурсоводом на данный момент. Этьен, составивший компанию месье Саджеру и его молодой спутнице, периодически пытался перетянуть внимание на себя, проделывая все фокусы, которые он успел разучить за четыре года жизни в этом доме.
— Самая дурацкая порода, которую можно было выбрать. Всё это время он мешает мне выйти вон из этого мира, хлопнув дверью. Это — Этьен Волосатый. С него всё началось, — заявил Клод Саджер, похоже, сам не веря, что человек на картине был его далеким предком.
— Вы назвали пса в честь этого волосатого человека. Смешно.
— Первое, что пришло в голову, когда Клод притянул щенка. Собака — его попытка вернуть нашим отношениям человеческий облик. Я не смогу Вас снимать ню по двум причинам. Первая - это отсутствие плёнки. Мой перерыв начался в те времена, когда цифры не было. И камеру, как Вы понимаете, я не менял.
— Вторая?
— Вторая менее банальная. Это любовница мэра Ниццы. Анна. Моя пра, пра, прабабушка. Как-то так. Она убила его из ревности, — фермер отвлёкся на старое фото красивой женщины.
— И что с ней было?
— Её повесили. Не знаю, говорила ли Марго… Но вы взрослая девочка. Я могу оказаться вашим отцом или дедом.
— Это не неожиданно. Хотя про деда… О том, что Вы можете быть моим отцом, я могла себе вообразить. Мама и сейчас не отличается постоянством. Но ни то, ни другое меня не смущает. Так что, если дело в плёнке, к обеду она будет здесь. Я позвоню своему другу, он привезёт из Ниццы.


— А это Вы?
Экскурсия добралась до фотографии, сделанной примерно сорок лет назад. На ней было трое людей. Красивый мужчина в джинсовом комбинезоне с большой камерой в руках. Рядом с ним стояла коротко стриженная стройная девушка. Её взгляд был устремлён куда-то в сторону. За спину мужчины. Кто-то окликнул её? Странный профиль её лица привлекал и отпугивал, как будто в этот момент у неё спросили, собирается она быть счастливой или несчастной в жизни. Маленький мальчик, сидящий у ног матери на корточках, плакал. На заднем плане виднелись пики пирамид среди джунглей.
— Да. Клоду здесь лет пять. Они прилетали ко мне в Панаму. Хорошее фото, мой друг Анри. Сделал. Я люблю это фото. Хотя ничего этого уже нет. Анри погиб спустя два дня после этого снимка, я сам проявлял плёнку. Кэт… Где-то в Индии. Клод со мной. Но этому не рад. Ни я, ни он. Хотя, возможно, он не вернётся. Я надеюсь, если быть откровенным. Как быстро, да?
— Время?
— Жизнь. Я сниму Вас. Удивительно. Но мне захотелось.
— С кроликами? Мертвыми. Мне хочется сделать что-то необычное.
— Да, похоже, ты моя дочь. С мёртвыми, так с мёртвыми. Поищу камеру и тесак.



        ****

        Соус


Довольно теплый день для зимнего Сиднея. Целую неделю, пока солнце висело над горизонтом, температура держалась на уровне двадцати градусов. Вечера были прохладнее, но Джуд хотелось воздуха и ощущения свободы. Стол накрыли на крыше административного корпуса тюрьмы Лонг Бей. В момент, когда белая накрахмаленная скатерть, хлопая и хрустя на сгибах, улеглась на стальную поверхность старого канцелярского стола, директору тюрьмы позвонили. Сделка состоялась. Через несколько дней в газетах появится информация о случайной находке в пустыне Пинаклс.
Обворожительная женщина без возраста сидела за непропорционально длинным столом. Белая скатерть дотягивалась до плоскости крыши, местами касаясь постеленного под столом тонкого шёлкового ковра ручной работы. Несколько пальм в кадушках делали это место вполне похожим на террасу какого-нибудь отеля. Совсем рядом, не обращая внимания на людские дела, выл океан. Здание находилось на территории тюрьмы, но было вынесено за периметр усиленно охраняемой зоны пребывания осуждённых. На крыше не было ни колючей проволоки, ни даже ограждений. Шесть высоких этажей отделяли эту женщину от возможности сбежать. Но, на всякий случай, в этот вечер внизу у здания дежурили охранники с винтовками. И пули там были совсем не резиновые.
Эта была не та миссис Кач, которую шеф застал два дня назад. Пепельно-жёлтые кудрявые волосы были уложены с хорошим вкусом. Светлый льняной костюм в тонкую оранжевую полоску выравнивал огрехи фигуры, а золотые браслеты на запястьях окончательно придавали Джуд Кач вид свободного человека, зашедшего на вечерний коктейль в старинный отель у океана. Напротив женщины, с трудом закинув ногу на ногу, расположился хозяин этого места. Директор. Обрюзгший, способный мимикрировать под любую мораль, дающую ему возможность спокойно жить. Вбирая больше, чем отдавая. Этот дисбаланс касался всего. Любви, пищи, тепла, тела.
— Не могу представить Вас снова в робе. Даже успели покрасить волосы.
— Заметили? Впрочем, это ваша профессия быть начеку… и всё замечать. Я оставила полоску. Совсем не забыться.
Взгляд Джуд остановился на букете белых цветов на столе.
— Цветы… Спасибо. Я благодарна.
— Это ваш сын, Вы знаете.
— Знаю. Но благодарна Вам. Сейчас Вы со мной, а не он. Что будем пить? Мне позволено вино?
— Да, можем даже выпить по бокалу шампанского. Они не рекомендовали алкоголь. Но я хозяин… Мне позвонили. Сказали, что сделка состоялась. Они нашли.
— Вы думаете, двести кило повлияют на досрочное освобождение?
— Принесите шампанское! — чуть повысив голос, попросил директор. — Откровенно, я слабо в это верю. Ещё семь лет, и это забудется. Сменятся люди, принимавшие это решение. Но я сделаю всё, что могу.
— Я думаю так же!
— Почему Пинаклс? Далековато от вас.
— Красивое место. Мой первый муж, Гордон. Это его тайник. Потом мы им пользовались.
— Я помню, что вашего первого мужа звали Джек Нас, разве не так?
— Возможно. Их было слишком много. Легко запутаться даже мне.
Охранник, поверх формы которого был надет фартук, принёс бутылку игристого и разлил искрящееся вино по бокалам.
— Тони идёт прислуживать. Он как будто родился лакеем, — женщина сказала это громко, чтобы охранник услышал. Тот со злостью посмотрел на Джуд, доливая вино в бокал. Но в этой злости было прощение. Она не была яростной. Как будто…  Её взгляд был сильнее.
— Не обостряйте. Считайте, мы ведем переговоры. Уважайте врага, если считаете нас таковыми.
— Это океан. И платье. Показалось, что…
— Свободны?
— Да.
— Показалось. Отличное игристое. Тони, что это?
— Не знаю, сэр. Наверное, шампанское. Это привез француз.
— Покажи мне бутылку.
Охранник промокнул влажную и холодную бутылку салфеткой и поднёс к столу.
— Первый раз вижу. Можно сломать мозг об эти французские названия. Но ничего не скажешь, хорошо. А вот и шеф!
«Если он есть, этот мозг», — подумала женщина, но не сказала вслух. Он умела вести переговоры и знала свою цель на этот вечер.
Белая двубортная куртка, отороченная лиловым кантом. Серебряные пуговицы и колпак, спорящий высотой с цилиндрами джентльменов Прекрасной эпохи. Шеф придал вечеру окончательный вид очаровательного забытья.
— Спасибо. Я была несправедлива к Вам, — обратилась Джуд к Клоду Саджеру.
Он казался эталоном человека на фоне директора. Шеф улыбнулся и чуть кивнул головой в ответ комплименту.
— Так что? Кролик! Где этот парень, из-за которого все собрались? — вполне серьёзно сказал директор.
— Не так быстро, месье. Вам придется разогреть свое желание. До кролика у нас будет три подачи. Они небольшие, и скорее являются не едой. Приквелами к основному блюду.
— Приквелы? — не поняла женщина.
— Геймерское, — пояснил директор тюрьмы.
— История перед историей. Речь о кино, — добавил шеф. — Я хочу разогреть ваш аппетит.
— Разогревайте, — без интереса сказала Джуд. — Выпьете с нами? Вы принесли отличное шампанское.
— Да, с удовольствием. Почему нет?
В бокале шефа появились пузырьки. И если вид игристого вина придал настроению шефа немного блеска, то, как только он сделал глоток… Что-то странное. Неприятное. Нетерпимое. Что-то возникло в его памяти. Глоток за глотком… Он ещё улыбался и шутил с этой изменившейся женщиной. Он даже посчитал её красивой. Но глоток за глотком изо рта в носовую полость попадали эти сложные ароматы. Воспоминания. Наконец, под напором мокрых камней, корки бриоша, цедры лайма и Бог знает чего ещё, мозг Клода Саджера сдался, выдав четкий образ индуса, держащего его за руку. Слишком хорошо… И слишком похоже на Филиппона, с того злополучного рейса. Ничто другое так не будоражит память, как запах. Поки снова ожил.
— Это не шампанское. Это английское игристое, — еще по инерции улыбаясь, сказал шеф-повар.
— Английское? То-то я не мог прочесть это на французском.
— Там написано под названием «сделано в Англии». Нейтимбер. Мир… Климат меняется. Сейчас уже можно выращивать виноград на юге Англии.
— Да у меня слабое зрение. Даже не стал читать. Боже, храни королеву! Ах, да! Короля! — пошутил директор.
Никто не улыбнулся шутке. Джуд ушла в океан, сбросив платье и бельё, оставив только золотые браслеты на запястье. А шеф снова и снова переживал то падение самолёта. Он смешалось в его мыслях с канцелярским ножом, красотой Марго, проигранной в схватке с отцом… С ароматами Индии и с волнами, шум которых так волновал эту несвободную женщину, ждущую кролика. Ждущую Поки.
Первыми вынесли сверхмаленькие булочки.
— Честное слово, они размером с мои пилюли! Я сегодня останусь голодным, шеф? — в шутку, но всё же возмутился директор.
— Вы принимаете пилюли? От чего? — поинтересовалась серьезным голосом Джуд. Это был сарказм, понять который директор не был в состоянии. Это было то же самое, что спросить пожарного, зачем ему вода… Во время пожара.
— От всего! Мой врач… Там… витамины и какие-то гормоны и… Я ему верю. Что делать, когда тебе шестьдесят, приходится верить любому врачу, обещающему здоровье. По три штуки в день. А сегодня получается четыре, — сказал директор, приблизив лицо к тарелке и сдвинув на лоб очки.
— Никто не болеет так долго и так дорого, как те, кто это делает под присмотром врачей. Как это едят? Вы не принесли приборы? — спросила заключённая в вечернем костюме.
— Руками. Как таблетку. Но запивать я рекомендую не водой, а тем, что у вас в бокалах.
— Синяя или красная? — пошутила Джуд, взяв булочку-таблетку двумя пальцами.
Шеф улыбнулся шутке. Директор вслед за шефом оголил зубы и вздутые дёсны, совершенно не понимая, чему он улыбается. Выглядело это угнетающе неприятно. Похоже, его таблетки ему совсем не помогали. Либо нужно было поменять врача.
— Красная, — заговорщически сказал шеф.
— Согласна!
Вкус безжалостно атаковал рецепторы, прорывая оборону, создавая плацдармы и переправы. Волна за волной. Вначале директору показалось, что это просто мята и ароматы ладана. Но затем откуда-то взялись креветки. Или это огурец и краб? На перекосившемся от мыслительных процессов лице толстяка застыл вопрос.
— Это химия? Так не бывает. У меня пустой желудок, а в голове ощущение, что я побывал…
— В Индии, — добавила Джуд.
— Это молекулярная кухня. Я не самый ярый поклонник сублимации и концентрации вкуса. Не удержался. Индийские пряности, сельдерей и самая обычная курица.
— Я думал это креветки или что-то с океана, — недоумевал директор.
— Курица.
— Но как в таком маленьком вмещается так много?
— Это ваш мозг. Мы его провели.
— Обманули… Наконец кто-то сумел вас перехитрить, — улыбнувшись, заметила Джуд.
— Теперь принесёте бобов, чтобы набить мой желудок? — директор был в хорошем настроении и шутил в надежде на признание.
— Мы сменим вино, если Вы не против.
— Зачем? Английское вполне приличное.
— Через 20 минут будет следующее блюдо. К нему положено другое вино.
— Снова таблетка? — спросил директор.
— Тар-тар. Из акулы. Извините, первый раз в Австралии.
— А вино? — тихо поинтересовалась женщина.
— Австралийское.
— Шардоне? — со знанием спросил директор.
— Рислинг.
Это был небольшой провал. После пилюли акула не была чем-то значительным и будоражащим. Блюдо было вкусным, об этом говорил хотя бы тот факт, что Тони убирал за гостями пустые тарелки. Но, возможно, они были просто голодны после первого курса…
Затем последовал суп-крем, суп из местных корнеплодов со свежим желтком страусиного яйца и прованским трюфелем. Шеф восстановил репутацию звезды кулинарии. Гости не знали, но это был спланированный, отточенный до совершенства план манипуляций чувствами, где к вкусовым ощущениям добавлялось понимание психологии и поведения гостей. Неожиданность с восторгом от пилюли, лёгкое разочарование вторым блюдом, затем третий, безапелляционно вкусный и проверенный вариант, вызывающий почтение. И апогей — основное блюдо, которое гости ждут весь вечер. Кульминация и развязка.
Директор был покорён, но всё ещё голоден. О Джуд сложно было сказать в подобном ключе. Внешне она покорилась плану шефа, но было ощущение, что она знает о его манипуляциях. Перед «выходом Поки» был объявлен перерыв в тридцать минут.
— Директор, Вы позволите поговорить с шефом несколько минут наедине? Мы не будем обсуждать ничего криминального. Я хочу спросить его о моих ребятах… Вы ведь хозяин здесь. В ваших силах многое.
Директор был глуповат, но не настолько, чтобы не понимать откровенно уничижительную лесть.
— У вас есть время, — с плохо скрываемой обидой сказал директор, а затем обратился к шефу. — Ваш кролик не сгорит?
— Десять минут. Затем всё внимание Поки.
— Поки? — заинтересовалась Джуд.
— Это название породы, — шеф исправил ошибку и решил не смешивать вкус блюда с судьбой его основного ингредиента.


Стемнело. Появилась Луна. Жёлтая и ещё огромная у горизонта, она выкатила над океаном свой яркий диск. Словно старый заключённый с разбитой оспой лицом, осужденный пожизненно вращаться вокруг Земли, уставший говорить с другими, она молча побрела по небу, освещая лица Джуд Кач и Клода Саджера украденным у солнца бледным светом.
Кажется, прошла половина времени из тех десяти минут, которые были отведены на разговор, прежде чем Джуд решила начать диалог. Пауза затянулась, но шеф не решался прервать её.
— У меня есть просьба, — наконец начала диалог Джуд Кач и замолчала.
— Вы о ресторане. Я уже согласился.
— Вас не пугает, весь… Всё это?
— Уже нет.
— Хорошо. А Бруно? Как он?
— С ним всё в порядке. Он весельчак. Быстро водит.
— Да. Такой. Во мне есть корни местных. Иногда очень ясно чувствую, что будет. Вам нужно найти вашу мать.
Шеф-повар не был готов к столь личному разговору. Он молчал в ответ.
— Вы один ребёнок в семье?
— Да.
— Это заметно. Я навела справки… Вы знаете, где она?
— В каком-то монастыре. В Индии, — собравшись с силами, ответил шеф.
— Нет, в Тасмании. Это час на самолёте от Сиднея. Странно, да?
— Что именно? Эти дни все странные.
— Вам решать… Будет жаль, если он сгорит. Я буду ждать за столом.
Джуд развернулась и ушла к столу, больше не сказав ни слова. Тони — охранник в фартуке, с которым с самого начала у Джуд не сложились отношения в тюрьме, присматривал за ней, стараясь не проворонить момент, когда эта женщина выкинет что-то этакое. Всё время он держал под контролем все её действия. От этой дамочки всего можно ожидать. Она даже стала красивой, эта старая бандитка!


Шеф был не прав в предыдущий вечер. Кролик остался в идеальном состоянии, словно время остановилось вокруг него. Мясо напоминало несладкий, таящий во рту зефир. Но сейчас, и это было впервые в его жизни, Клод Саджер не жалел об отсутствии гостей, способных оценить его блюдо. В этот странный вечер не было ни одного критика, ни одного его коллеги… Даже Лари Кач, затеявший всю эту возню с его судьбой, не попробует этот идеальный вкус и… Не важно! Голова шефа была занята мыслями о матери. Точнее, голова сына была занята воспоминаниями о матери. Это мешало и отнимало внимание и время. Нужно было еще повозиться с соусом. Во французской кухне соус главнее всего. Он маршал. Он принимает парад и подписывает капитуляцию. Он пишет мемуары и встречается со вдовами. И с маршалом не ладилось. С выносом основного блюда шеф-повар немного задержался.
Вьетнамский паренёк — эмигрант, неплохо говорящий на французском, помогал мишленовскому повару на кухне. Французский дед, пришедший во Вьетнам с оружием в руках, оставил свой след в его генетике. Он внимательно и скрупулёзно выполнял все просьбы и приказания шефа и периодически отвлекал повара от ненужных в этот кульминационный момент мыслей и размышлений.


Первый раз в своей долгой службе тележка, на которой обычно развозят по камерам довольно простую еду или белье, вмещала что-то не столь банальное, как жареный картофель или хлопковые простыни и полотенца. Кролик лежал на слегка подогретом куске мрамора. С хорошим вкусом блюдо было украшено соцветиями экзотических цветов и цветными соусами. Слева от Поки на «три часа» лежало его сердце. В ярко-желтом шафрановом карамельном панцире. Несколько «артерий», переходя в цвете от жёлтого к красному, тянулись от сердца в грудную клетку. Это были съедобные и достаточно вкусные трубочки из подкрашенного рисового теста. Аттракцион, казавшийся уместным гастро-критикам, и вызывающий восторг и тысячи фотографий у многочисленных рядовых посетителей. Но сейчас…. Сейчас шеф ужаснулся своей работе.
Рядом с мраморной доской стоял старинный соусник с непропорционально длинным носиком, привезенный Клодом Саджером в Австралию вместе с другой утварью. Несмотря на некоторые трудности, возникшие в чужой стране, внутри прованского серебряного кувшинчика был результат работы, выполненной шефом на отлично. Оставалось дождаться, когда на отрезанный… Нет, даже на отломленный вилкой кусок мяса будет полит этот чудесный эликсир.
Тележка под ритмичное поскрипывание одного из колёсиков выкатилась к столу с гостями. Поки был готов к последнему акту затянувшейся пьесы, рассказывающей о его судьбе. Вытирая потное лицо подолом льняной скатерти, на чуть отодвинутом стуле сидел возбуждённый и покрасневший в лице директор. Джуд Кач отсутствовала.
— А где? Где Джуд?
— Нет! Её нет… Я съем вашего кролика в одиночестве. Возможно… Возможно, Вы захотите ко мне присоединиться, — ответил взбудораженный директор. — Представляете! Решила сквитаться с жизнью. Она специально всё это задумала. Шестой этаж. Ограждения нет. Давайте его сюда! Я съем этого эмигранта! У него есть документы?
Шутка была неуместной, но объяснимой. Директор находился в стрессе. Его полное запущенное тело просило удовлетворения.
— Она выжила? Будет жить?
— Вот это мне сложно сказать. Да Вы не волнуйтесь, она не успела. Тони молодец. Давайте уже приступим к вашему кролику. Ужасно голоден.
— Так она не спрыгнула?
— Хотела. Все эти ее браслеты и причёска… Вы думаете, для нас? Нет! Хотела красиво! Сразу сказал Тони — следи. Я прошёл курс по психологии. Хорошая наука. Всех вижу насквозь. Такая работа. И вас вижу. И даже этого кролика. Насквозь. Каждую мысль, каждый поступок.
— И что с ней? Где она?
— В карцере, наверное. Тони её скрутил. Чуть догнал, уже на краю схватил. Сам мог с ней. Представляете, что бы было? Это ведь незаконно всё. Всё, что здесь сегодня. Меня бы уволили. Договоренности телефонные. Договорённости между важными людьми. Давайте уже режьте, шеф! И это сердце. Я его съем в первую очередь. С венами. Они съедобны?
— Да.
Клоду Саджеру захотелось опрокинуть тележку и топтать кролика ногами. Что с ним? С каких пор справедливость заняла сидячее место в его душе? Да! Конечно! Нож в его руке. Большой. Тяжёлый! Не тесак, но всё же. Нож взывал к справедливости и силе. Рука взмахнула. Резко. Сильный, оглушающий удар, схожий с ударами спартанцев, их короткими мечами по головам персов. Схожий со взмахами сабель французских гусаров над головами русских и австрийцев при Аустерлице, а затем шашек русских казаков уже над головами французов у Березины. Но на этот раз ни одна голова не отделилась от тела. Шеф-повар яростным ударом разрубил кролика вдоль на две равные части, выпустив зло из своей груди.
— Браво! — прокричал директор.
Шеф переложил половину кролика вместе с сердцем на тарелку, полил соусом и поставил директору.
— Приятного аппетита, — сказал он фразу на французском, явно не требующую перевода. — Начните с сердца.
Хруст треснувшей карамели долетел до уха Клода Саджера. Сердце Поки было нанизано на вилку не самого лучшего представителя человечества.
— Мне нужно идти, готовить десерт.
— Подождите! Разве вам не интересно моё мнение?
— Конечно. Интересно.
Вслед за сердцем толстяк проглотил чуть ли не треть от того, что лежало на тарелке.
— Очень вкусно. Теперь я понимаю, за что дает звезды ваш справочник. Боюсь представить, что бы было с этим кроликом, будь у вас не одна, а две или три.
— У меня к Вам личная просьба.
— Да! Всё что угодно. Вы же слышали… Я здесь хозяин.
— Пусть оставшееся блюдо отнесут этой женщине. Это важно.
— Без проблем. С нетерпением жду десерт. Я буду главным вашим посетителем, когда вы откроете ресторан в Сиднее. Это дорого?
— Открыть ресторан?
— Нет. Ужинать. Сколько стоит кролик у вас в ресторане?
— Около трехсот долларов.
— И покупают?
— У нас расписано всё на несколько месяцев вперёд.
— Поразительно! Сколько глупых людей. Я ещё больше стал вас уважать!
— Так Вы отнесете ей кролика?
— Конечно. Не сомневайтесь. А вот и Тони!
Перед столом появился охранник. Совершенно спокойно он отложил дубинку и повязал фартук.
— С ней всё в порядке. Старая шлюха! Как бы мы ни ссорились, она мне нравится. С ней не соскучишься. Ребята вкололи ей успокоительное. Завтра вызовем психолога. Как ваши дела, босс? Как кролик?
— Выше всех похвал. Представляешь, такой у шефа во Франции стоит три сотни.
— За кролика? Не может быть! — искренне удивился Тони.
— Шеф просит отнести половину нашей дамочке.
— Без проблем, шеф, — бодро ответил охранник.
— Пойду взбивать сливки. Десерт, — спеша покинуть это место, сказал Клод Саджер.
— Я помогу шефу, босс? Откатить тележку?


Выкрашенные голубой краской поверх ржавчины и грязи, створки дверей большого грузового лифта захлопнулись. Семь этажей. Кухня была в подвале.
— Со всем уважением. Она мне нравится. Честное слово. Не думайте! Я бросился не из-за проблем босса. Есть в ней… что-то. Её все здесь уважают. И зеки, и охрана. Но кролика она не попробует. Даже утром не попробует. Ей вкололи столько. Сутки проваляется.
— Тогда… Тогда у меня просьба.
— Да. Если это возможно.
— Возможно! Съешьте сами и расскажите ей. Было ли вкусно.
— Без проблем, шеф! Без проблем!



        ****

        Надписи на табло


— Тебе понравился?
— Да. Если учесть, как здесь кормят.
— И… Мама? Мама, мне интересно. Я отказался от него ради тебя!
Океана было не слышно. И не потому, что в этот день он был покорен и гладок и походил на зеркало, а потому, что он снова был за толстым стеклом. В комнате с мягкими диванами находились три человека. Двое из них носили фамилию Кач. Лари Кач и Джуд Кач. Позади Лари, за его спиной, стоял Тони и с хитрой улыбкой поглядывал на пожилую женщину.
— Как Бруно?
— Как всегда! Если так пойдёт дальше, ты скоро его увидишь. Будете вместе здесь ходить по кругу…
Джуд лишь улыбнулась, не выдавая за этой мимикой никаких чувств.
— Извини, извини!
Сын взял мать за руки, машинально пытаясь подкрепить извинение прикосновением.  Но Джуд и не думала обижаться. Что-то доброе поселялось в ней в этот день.
— Брось. Я рада тебя видеть. Как твой ресторан?
— Саджер улетел. Обещал подумать.
— Не удивительно. Это лишь говорит о его вменяемости. Во Францию?
— Да, а что? Куда ещё?
— Может, в Токио или… Мало ли мест, где…
— У него закончились кролики! — вмешался с шуткой Тони.
Все улыбнулись.
— В Париж. Я сам его проводил в аэропорт. На табло было написано «Париж»!  Так как? Как кролик?
Джуд приподняла голову, мельком взглянув на Тони.
— Он был прекрасен. Никогда не ела столь мягкое мясо. А соус! Похож на грибной и шоколадный одновременно.
— А сердце в шафране? Ты пробовала.
— Нет. Сердце это уже как-то… Я оставила эту честь директору. Хороший повар. Будет удачей, если мы откроем с ним ресторан.
— А пара? Какое вино? Я спорил с шефом и настаивал на белом в бочке. Но если учесть, что в соусе были шоколад и сморчки. Может, и пино нуар.
Тони с трудом сдерживал улыбку.
— Ты знаешь… Не обижайся. Мне так захотелось пива…
— Ма-а-м… Могла бы соврать. Пиво! Чёрт! Тони! Она запила лучшего в мире кролика пивом! Пивом! Ты представляешь!?