*
Евгению Попов-Рословец,
мыслителю с мятущейся душой,
несгибаемому борцу с режимом
и белоленточному либералу.
Его публикации размещены на Проза.Ру.
*
*
*
После бесславной кончины г-на Немцова, жизнь Евгения стала бессмысленной и невыносимой. Она казалась ему то чёрной дырой с лёгким налётом плесени, то гигантским завихрением в бело-серо-чёрных тонах, затягивающим всё человечество, наконечником которого был сам Евгений.
Здесь он уподоблял себя Христу, - прочтение религиозной литературы окрашивало его страдание в мистическо-метафизические оттенки с разной степенью яркости и достоверности.
Спасали, отчасти, - свои прозрения, доселе не ведомые Человечеству, писание на бумагу и публикация их на Проза.Ру. Но только отчасти. Это были, без преувеличения, прорывы в рутинной среде ныне копошащихся и ранее шуршавших мыслями, всех без исключения, мыслителей Человечества.
Нечто бессмертно-вечное играло внутренним светом в строках сползающих с пера Евгения на, казалось бы, обычный лист бумаги подсвеченный настольной лампой.
Прозрения как молнии, изнутри, бились в его черепной коробке не находя выхода. А то, что выходило из-под пера и ложилось нестройными строчками на бумагу, совершенно не отражало тектонических катаклизмов бушующей внутри мысли.
Божество, стоящее над схваткой и хаосом описывалось любовно, многосторонне и по возможности, насколько хватало фантазии, - панорамно или «с наездом», по кинематографически. Иногда, - всё зависело от настроения Евгения, - по биологически, - почти как жука скарабея, ибо Евгений, входя в раж, не отличал Божество от насекомого.
Такова была врождённая особенность дара Евгения, и он с ней не боролся. И не пытался. Что сбежало с пера, - а он это представлял как мысль, которая вырвалась из заточения его собственной головы, - раскалённого докрасна протестами других мыслей, громадного чугунного объёма, сродни плавильной печи доменного цеха, - то и принадлежало теперь Вечности.
Смесь религиозно-либерастической мысли постоянно вливаемой в раскалённую голову Евгения кипела, туманила, доставляя мучительное удовольствие тщеславию либерала, но ненадолго, постоянно требуя обновления, раскаляла скрюченный рыболовным крючком позвоночник, заставляла принимать позу для испражнений, изливалась и откладывалась в каждую либерастическую голову нектаром, даруя некоторое облегчение.
Иногда от выплеска легчало. Но слишком ненадолго. Зуд неудовлетворения проникал всюду, даже в пятки и кончики ушей.
Покоя не было.
Жена казалась даже не домработницей, - абстрактным пятном, вынужденным приложением к его жизни, обузой его существования. Тем более – дети. Любимая некогда собака, последнее время раздражала запахом пота и мочи, то что называется «псиной», а ещё тем, что постоянно требовала еды и прогулок.
Хотелось вырваться из чего-то непонятного, вязкого, куда-то на простор, который где-то обязательно есть, но которого сейчас нет.
Интерес к писанине угасал, он не приносил облегчения и сошёл на нет. Лишь изредка воспаление превращалось в три-четыре страницы текста.
В чём же причина столь раннего угасания его личности, как организма Вселенной - размышлял Евгений. И всё более укреплялся в единственной, захватившей всё трепещущее его существо, мысли – во всём виноват Пуйло. Его ненавистный режим сосущий Евгения, а с ним, - и всё Человечество - с утра до вечера.
И поняв эту глубинную мысль, обсосав её, как ребёнок леденец, Евгений, ушибленный молнией прозрения, понял, что без витамина либерализма ни одно живое существо выжить не сможет. Либерализм отныне стал его волшебной таблеткой, любимой сказкой и метафизической сущностью отодвигающей, заменяющей, отождествляющей собой самого Иисуса Христа.
Ему стало легче.
Он обзавёлся друзьями, купил пять мотков белой ленты, проколол дырку в лацкане пиджака для значка, научился писать плакатным пером лозунги протеста.
И только после этого ему стало невыносимо легко жить, жизнь приобрела единственно верный смысл.
Он стал видеть сквозь стены, и тысячелетия, и регулярно ходить на митинги протеста против режима Пуйло.
29.07.16.