Был такой настрой у советского народа в шестидесятые годы двадцатого века. Особенно когда за океан Хрущев со своей жинкой съездил. Посмотрел на всё это заокеанское безобразие и решил к такой-то матери догнать, обогнать и перегнать, и прямо по всем направлениям и несмотря и не глядя, невзирая ни на какие трудности и препоны. Вот так прямо назло и перпендикулярно толстосумам и замудонцам заокеанским. Вернулся в Москву и сразу прямо с трапа давай команды раздавать, пока концепция да мысль коммунистическая торчком в мозгу не обмякла и не потеряла напору да упругости идейной.
Первое и самое правильное - распахать всё от Памира до Ледовитого океана и засеять кукурузой - дабы сразу двух зайцев и убить, ну не убить, а даже скорее наоборот, накормить да надои повысить. Ведь та мысль была глубины кемберлитовой - зараз еду вырастить и для скотины, и для народа и всё с одного поля. Вот какая была мечта-идея мудропламенная. Идея такая зажгла народ, и коммунизмом прямо в воздухе запахло, хоть форточку нараспашку открывай. Да и фраза из кинофильма «Чапаев» так в висках и стучала: «Вот скоро коммунизм кончится, и замечательная жизнь на земле настанет – закачаешься. Прямо и умирать не надо».
Конечно, фразу ту переврал я, но настрой в народе такой был, что все сиганули по просторам сибирским с песнями лирическими гнус кормить и ископаемые и всё другое полезное из недр да гор в наружу выковыривать. Но что обидно: не всех и не до конца обуяло желание надавать пинков мировой буржуазии. Были и отщепенцы, которые не с Карлом Марксом или с Фридрихом бородатым в постель ложились, не в том смысле, а в том, что под подушкой обязательно томик, зачитанный до дыр наших классиков и основоположников, завсегда мысль настраивать на строительство должен был. В общем, народ в те времена весь при деле находился.
Партийцы, конечно, на себя взвалили ношу непосильную: руководить, считать трудодни и, что особенно важно, продукты из коммунистического будущего и «Книги о вкусной и здоровой пище» взялись проверять прямо на своём желудке. А еще простому народу объяснять картину будущего, светлого и лучистого, где у каждого сидячая ванна непременно и тёплый туалет не во дворе через дорогу или в конце коридора, а прямо через стенку с кухней, а шкафчик для зимней одежды и матраса прямо в стенку для удобства эстетического встроенный. Но не о них речь.
Я, впрочем, про любовь чуть-чуть, правда, не в ущерб коммунизму, надеюсь. Так вот, случилась тут такая история у молодого врача, распределённого за уральский хребет на стройку, важную для хозяйства и построения справедливого строя. Строя, где все, кто как не поработает, а смогут жрать от пуза и праздник живота фактически каждый календарный день из продуктов бесплатных себе устраивать, и мясо, что ближе к попе у коровы растёт, отрезать себе в суп гороховый.
Но не про то разговор. В общем, этот парень после окончания санитарно-гигиенического факультета получил распределение на комсомольскую стройку, где и должен был бороться с микробами и всяческой заразой, что он и пытался делать изо всех комсомольских сил. Он даже приколотил плакат в столовой «Мойте руки перед едой», а в клубе - «Береги честь смолоду». Микробы, палочки и всякие там гонококки не ожидали такого удара под дых от молодого специалиста, поэтому старались эти объекты обходить стороной. А так как гигиенист своим ничегонеделанием начал мозолить глаза начальству, на него взвалили комсомольскую работу - собирать взносы, клеймить лодырей-прогульщиков и проводить собрания к важным датам и праздникам, украшать клуб и дежурить с красной повязкой на танцах. И всё бы было нормально почти, как в любом советском кинофильме про строителей и геологов, но случилась тут у этого врача любовь.
Нет, конечно, у врача любовь только зарождалась, и он о ней даже ни сном ни духом и ни в одном глазу, потому как этому прекрасному чувству мешали ещё не выветрившиеся знания про микробов, вдолбленные профессорским составом института почти навечно. Он слабо себе представлял поцелуй с посторонним человеком, ибо в полный рост всплывала картинка из микроскопа про бактерии в слюне даже здорового человека. И в его ушах стоял топот всех этих зловредных инфузорий, вирусов и оскалившихся в своих гнусных улыбках инфекций. Про остальных же, передающихся капельными и другими путями, ему вовсе не хотелось думать, противно начинало сосать под ложечкой в районе эпигастрия, а руки жутко потели, создавая тот питательный бульон для размножения тех самых микроскопических монстров, счёт которых шёл на миллиарды…
Нет, любовь была в тот момент односторонней. Его полюбила присланная из Ленинграда выпускница музыкального училища по классу скрипки. Девушка с томными повадками, белой прозрачной кожей и чёрными, как у Винни-Пуха, кругами вокруг скромных по размеру глаз. Она полюбила его сразу бесповоротно, как любила до этого только сольфеджио, интродукцию и рондо-каприччиозо — это виртуозное лирико-скерцозное произведение для скрипки с оркестром. Она даже готова была простить своему Ромео его жуткое исполнение задорных комсомольских песен на комсомольских собраниях к седьмому ноября и первому мая. Видя надрыв и мучения в его глазах, она принимала это на свой счёт, а не на счёт увиденных им в столовой жирных тараканов, траурных каёмок под ногтями ударников и хуже того ударниц коммунистического труда. А когда он молчал целый день, не прикасался к еде и вздрагивал нервически, она думала, что вот-вот его чувства выплеснуться наружу, и они зашагают вместе по прямой дороге жизни, ведущей её на вершину оркестровой ямы, а его - на профессорскую кафедру гангрено-ремонтного факультета. Хотя на самом деле всё было гораздо прозаичнее и приземлённее. Он просто побывал в рабочей полевой столовой и сходил в местную баню, где мылись те суровые то ли буровики, то ли шахтёры, отличать которых друг от друга он так и не научился. Хотя в курилке и слышал анекдот про шахтёра, который вчера женился, поэтому, в отличие от остальных, был чёрным не совсем. А даже более того, одна из частей шахтёрского организма была несколько светлее.
Может быть, эта любовь, возникшая в романтическом мозгу ленинградской скрипачки и потомственного земского врача, превзошла бы все зарубежные аналоги, потому как настоящее чувство только и могло произойти у строителей общества с новыми прекрасными ценностями в голове, и не оскорбляющими это понятие отношениями ниже резинки от трусов. Да. Именно так бы и произошло, если бы не один случай, который и не дал посрамить пресловутых Тристана и Изольду и примкнувших к ним Сирано и Роксану, Рета Батлера и Скарлет, Резанова и Кончиту. Помешала этому банальная зубная боль, возникшая у юного доктора-гигиениста. Разнесло флюс ему во всю щёку, аж глаз начал заплывать, и температура слегка перескочила отметку тридцать семь и пять. И всё бы ничего, дело плёвое: сел на попутку и в район махнул за восемьдесят километров к коллеге, у которого завсегда щипцы в кипятке под парами не остывают. В те замечательные времена надежд и свершений в передовом журнале «Техника молодёжи» человека будущего рисовали с огромным лбом, как у Ленина, и минимумом зубов, так как почти все поголовно собирались улететь на Марс, чтобы посадить там родную Антоновку и Семеренко и, конечно, чёрную смородину, красную смородину и крыжовник. А по пути всех должны были кормить пищей из тюбиков, наподобие зубной пасты. И зачем строителю коммунизма зубы, скажите на милость, тем более в то время особо-то мяса в магазинах не было. Перед тем как собирались лететь на Марс, Хрущёв своим провидческим решением скотину-то почти всю под нож пустил. Да и зачем на Марсе коровы? И как их в пути кормить? Ведь рогатые из тюбиков есть не умеют и загадят весь космический корабль во время перелёта на красную планету.
Но как назло в тот день никак доктору в район ехать нельзя было, потому что наоборот из района на праздник к ним собиралось приехать местное начальство да ещё с телевидением из самой Москвы. А поэтому в этот раз забот у него был полон рот, да тут ещё и флюс впридачу. Посему ему как настоящему комсомольцу из книжки надо было флюс победить, актовый зал в клубе украсить и лекцию про подвиги трудовые и будущие надои прочитать. Вот тут-то и пригодилась помощь скрипачки с преданными, как у Каштанки, глазами. Она взялась украсить сцену и стол президиума к трудовому празднику. Он прямо отдал ей свой портфель, где лежали все самые важные для работы вещи: справочник гигиениста, пачка брошюр о половых инфекциях, скарлатине и сибирской язве. А ещё там была коробка изделий номер два баковского завода, в народе их называли презервативами, и выданы они были под расписку на случай повальной эпидемии или чего-то очень внештатного. А ещё там были листовки с наглядной агитацией к революционному празднику те, что надо было по всему залу равномерно распределить на стенах. Он отдал ей портфель, положил руку на её остренькое плечико и сказал: «Не подведи!» - как бы подмигивая заплывающим от флюса глазом.
Теперь ему оставалось унять боль в щеке и зубе и подучить приветственную речь, чтобы она от больных зубов отскакивала, как от здоровых. Но вот с этим как раз было хуже всего. И тут как на беду встретился ему местный бухгалтер, который всегда был слегка под мухой и трясся, как двоечник у доски. И как ему не трястись, если цифры не всегда сходились с плановыми, точнее было бы сказать - всегда не сходились, а больше того, рублёвые показатели были притянуты за уши и больше напоминали формулы, написанные от фонаря и подтянутые к ответам из конца задачника к тем, что были «спущены сверху». Увидев перекошенное лицо комсорга, поняв всё слёту, он произнёс тоном, не терпящим возражений: «Пойдём, я тебя вмиг вылечу».
Через пять минут они сидели в бухгалтерии, на столе стояла початая бутылка армянского коньяка «три звезды», вынутая из служебного сейфа. И, не дав закусить, счетовод влил больному пол стакана коньяка. На удивление боль минут на десять отпустила, по пищеводу, а потом и по всему телу разлилось тепло и слегка приоткрылся заплывший глаз. Надо сказать правду, выпивал доктор второй раз в жизни: первый раз после окончания института - пили портвейн и водку, и проболел он тогда неделю. После этого и зарёкся навсегда - не брать в рот ни капли. Но сейчас сам чёрт дёрнул его, боль действительно напоминала отбойный молоток, а когда он затихал или остывал от перегрева, вместо отбойного молотка кто-то нежно зубилом продолжал эту зубодробительную процедуру вручную. Только вроде молотобойцы ушли на перекур, и радостный комсорг мысленно произнёс приветственные слова и здравицы в честь великого праздника, но тут команда зубодробителей вернулась отдохнувшая, с энтузиазмом продолжила начатое. Бухгалтер, у которого даже слеза набежала от вида молодого человека с выпученными от боли глазами, тут же налил ещё пол стакана и протянул: «Пей! Похоже, при такой стадии доза маловата». Выпил -отпустило, теперь почти на полчаса. Потом ещё и ещё, пока не свалился вусмерть измотанный болью и залитым в дупло коньяком.
Тем временем юная скрипачка порхала по клубу и приводила всё в надлежащий празднику порядок. Ею была постелена на стол в президиуме красная бархатная скатерть, развешены графики с линиями, напоминающими взлёт космического корабля, налит целый графин свежей воды, гипсовый бюст вождя был почти отполирован вафельным полотенцем, но всё равно чего-то не хватало, чтобы её возлюбленный приобнял бы её и наградил дружеской похвалой, а, может, даже поцеловал по-товарищески, прижав её на мгновение к своей груди. От этого у неё начало трепетать сердечко, и руки уже ощущали прикосновение старшего товарища. Нет, она решила не предаваться сладким грёзам, а ещё раз проверить, всё ли в порядке. И тут, заглянув в портфель ещё раз, наткнулась на связку пакетиков с резиновыми изделиями. На бумажке было написано пятьдесят штук и приписка вскрыть и употребить только в исключительных случаях. Так вот же он такой случай и есть! Разве в эту дыру приедет телевидение в этом столетии ещё раз? В эту чухлому и начальство наведывается-то только два раза в год. Поэтому комсомолка - скрипачка решила взять инициативу в свои руки и не тревожить больного товарища. Что находится в пакетиках, она не догадывалась: ни дома, ни в консерватории она не видела ничего подобного. Да и ребёнку ясно, для чего нужны резиновые шарики, поэтому другого применения она даже и не представляла. Конечно, резиновые шарики были только одного блеклого цвета и слегка странной формы, но и этому она нашла объяснение: где в этой глуши можно раздобыть те, которыми украшали её комнату в Ленинграде. Превозмогая головокружение и тяжесть пожарной лестницы, она умудрилась натянуть нитку над президиумом и повесить туда праздничную резиновую гирлянду. Но даже после этого у неё осталось почти в два раза больше «шариков» на украшение унылого сарая, который собственно и назывался клубом.
А народ тем временем собрался у трубы, где и надо было перерезать юбилейную ленточку, а потом всем предстояло промаршировать под оркестр в клуб, где и планировалось провести торжественное собрание и награждение грамотами и подарками. Все стояли, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании районного начальства. И оно наконец появилось в сопровождении автобуса с телевизионщиками. Пока репортёры подключались к проводам и настраивали телекамеры, первый секретарь райкома произнёс: «А где же комсорг стройки, почему не докладывает и не встречает?» Но не успели даже за ним послать, как он нарисовался сам.
Появление комсорга было зрелищем сильным даже для прошедшего всю войну секретаря райкома. Когда бухгалтер сгрузил комсорга перед телекамерой и сказал: «Начинай приветствие», комсорг почти повис на камере и дыхнул в сторону начальства и группы репортёров. Я не буду говорить про остальных, но камера, например, запотела сразу, и на синеватых линзах появились маслянистые следы от стекающих по стеклу янтарных капель. Секретарь райкома внутренне рыдал, в его голове не помещалась мысль: «Ну как же так?» Он Гитлера победил в прошлой войне, а тут съёмку, от которой зависела вся его будущая карьера, провалил вдрызг. Кое-как перерезав ленточку и сказав, заикаясь через каждое слово, «пламенную» речь, бодрым хозяйским жестом пригласил всех собравшихся в клуб на торжественное собрание и концерт самодеятельности …
Не знаю, как сложилась судьба этих романтических героев, но слышал, что карьера секретаря райкома не сложилась совсем, а точнее будет сказать, совсем сложилась вот ведь он какой русский язык