Черногорцы? что такое?

                1. Братья-гаишники
   Смотрю на подаренную игуменом Острожского монастыря икону святого Василия Острожского, вспоминаю летнюю поездку и думаю о том, что ни один, пожалуй, другой народ ныне уже не относится к русским так, как черногорцы. В том, что из всех православных государств православие Черногории наиболее присуще, убеждаешься в буквальном смысле слёту.
 - Добар дан! – остановив  на выезде из Подгорицы, приветствовали меня гренадёрского  роста дорожные полицейские, гаишники по-нашему; я осторожно, как бы на ощупь ещё ехал из аэропорта на взятом rent-a-car «Фольксвагене». – Нарушилак.
 - Пардон?
 - Француз?
   Я заговорил на английском эсперанто и сразу бы схлопотал немалый штраф, если б не опомнился благодаря выражению сморщившихся лиц блюстителей и не перешёл на русский с некоей даже старославянщиной:
 - Лепота тут у вас, братья!
   Они объяснили, в чём нарушение: были включены не только фары ближнего света, но и противотуманные, хотя день стоял ясный и солнечный, добар. Я стал разводить руками, улыбаясь снизу вверх, уверяя, что у нас это нарушением считаться никак не может, вот если бы я пьян был, превысил скорость, на красный свет проехал и сбил кого-нибудь на пешеходном переходе – тогда другое дело.
 - Другое, - согласились красивые блюстители и сообщили, что я всё-таки подвергаюсь минимальному в таких случаях штрафу в сорок евро.
   В ответ на что я извлёк из кармана двадцатку и протянул – они отпрянули, будто увидели на мне струпья. Что-то обсудив, исследовав мои водительские права с обеих сторон и документы на машину, полицейские, возвышаясь надо мной, как баскетболисты над тренером, сообщили, что будь я на самом деле французом или из любой другой страны, они бы доставили меня сейчас в участок и подвергли не штрафу, а аресту за покушение на дачу взятки. Но я – на моё счастье – оказался русским.
 - Ну да, мы ж братушки! – воскликнул я. – Хвала!
   Они поздравили с великолепной победой России над Швецией (шёл Чемпионат Европы по футболу). Осведомились, на отдых или по какой-либо иной надобности оказался в Черногории. Я ответил, что журналист, собираю материал для книги о святынях и священниках, хотел бы взять интервью у их митрополита.
 - Книга о святынях православия? – уточнили полицейские дуэтом.
 - Ну не о католических же! – заверил я.
 - Интервью у самого митрополита Амфилохия?! Он дяденька хороший, но сердитый, - предупредили. – Евреев не жалует.
 - За что? – наивно осведомился я.
 - Он считает, что на их деньги Югославию расчленили. И будут продолжать. Был Тито, хоть и ругали его все, а держал страну – как женщину, коих у него было миллион! Но об этом ты сам у него спроси, брат.
 - У кого? – не понял я. – На том свете у маршала Тито?
 - Ха, ха! Подгорица наша в прежние времена Титоград называлась. Нет, у митрополита спроси, лучше всего в воскресенье на божественную литургию поезжай в Цетинье. А монастыри на островах планируешь смотреть? А Никшич? Бар? Храм Рождества Христова? Ты слышал, как этой зимой в гололёд святой Василий Острожский, икона которого была в кабине, спас жизнь водителю фуры, чудом не рухнувшей с километровой скалы? И это ещё что, там такие чудеса творятся! Карта у тебя есть? Вот, держи от нас подарок, самая подробная, даже такие населённые пункты есть, которых уже нет в помине.
 - А за что ещё могут покарать на дорогах? – спросил я. – За скорость? За не пристёгнутые ремни? За пьянство?
 - За пьянство – да! Не так, как у вас. Но казнити.
 - Казнят?!
 - Наказание.
 - А я слышал, что чуть-чуть у вас можно.
 - Едва-едва.
 - А что порекомендуете?
 - Од грушка.
   Я открыл блокнот, один из блюстителей порядка на дорогах записал: «Вильамовка» (грушовая), зелёная бутылка «Такова».
 - Мало, когда за рулём, - ещё раз предостерегли. – А то врлы зло. Не добро. Ну, довидженья! Бог тебе, брат, в помощь!
   Не припомню случая, чтобы в результате общения с гаишниками я, растроганный, едва не прослезился (откупаясь от наших, даже в самых святых местах, приходиться чаще в сердцах материться).
   В избытке чувств изменив намеченный ещё в Москве маршрут, я не направился сразу к морю, а на дамбе свернул налево и поехал вдоль Скадарского озера. Это крупнейший пресноводный водоём на Балканах и одно из самых молодых озёр в Европе: площадь в зависимости от дождей, засух и прочих сезонных изменений – от 340 до 390 квадратных километров, глубина – до двенадцати метров; с километровыми глубинами Байкала не сравнишь, но впечатляет, особенно в преддверии неизбежного уже дефицита пресной воды в мире, - и ныне цена литра высокооктанового бензина сопоставима с ценой литра расфасованной воды, но то ли ещё будет. (Владелец «Архыза» Валерий Герюгов сказал мне, что в обозримом будущем предстоят уже войны не за золото, нефть или газ, а за питьевую воду.) Две трети озерной площади принадлежит Черногории, треть – Албании, где озеро именуют Шкодер, по названию городка на берегу.
   Сразу обращает на себя внимание обилие пернатых и цвет езера (так выражались и наши предки – сербский язык сохранил гораздо больше незамутнённых языковых родников и достопримечательностей) – не тот час уловимый, меняющийся: то мраморно-серый, подёрнутый золотистой паутиной, то бледно-сапфировый, то изумрудно-янтарный, то цвета выцветшего на солнце хаки.
   В местечке Лесендро, там, где когда-то проходила граница между Черногорией и Османской империей, мне показались достойными фотографирования руины крепости. В 1843-м году эта изначально турецкая крепость, перестроенная Петром II Негошем, должна была защищать черногорцев от турок. Но, как пишут историки, «предназначения своего не выполнила» и сразу после окончания перестройки была сдана туркам, а во владение черногорцев вернулась лишь три с половиной десятилетия спустя благодаря русским войскам (три слова эти должны будут употребляться здесь столь часто, что впору ввести  аббревиатуру – БРВ).
   Купив у старика копчёного угря за один евро (у соседа цена была уже 10, хотя товар  ничем не отличался), я уютно расположился в руинах, чтобы перекусить и подумать о том, как добирался сюда, к себе на родину, этот угорь за тысячи километров, то ли из Океании, то ли из Бермудского треугольника.
                2. Острова в озере
   Перефразируя Толстого, скажу, что все счастливые селения счастливы по-разному, несчастные – более или менее одинаково. Мне немало доводится ездить по центральной и северной России - Вологодской, Ярославской, Новгородской, Тверской областям. Сотни вымерших деревень и сёл, зияющие пустыми оконными проёмами, точно выбитыми и ли выпавшими от цинги зубами, проваленными стропилами, догнивающими брёвнами – как чёрные, окаймлённые кипенно-белыми пальмами убийственного для всего живого борщевика знаки беды для страны, для нации. В истории православных народов ещё не было такого – даже во времена беспримерного голода, даже в войну – чтобы буквально за несколько лет, в одночасье с исторической точки зрения опустели, обезлюдили, отдали Богу душу деревни, существовавшие века, тысячелетия. И в этом мы тоже близки черногорцам. Пример особенно явственный – на островах Скадарского озера.
   Естественно, не догнивающие сосны и ели, а камни, чёрно-серые обтёсанные камни, ещё цепляющиеся друг за дружку и распавшиеся, растекшиеся, как слёзы возвышающихся вокруг гор. Кстати, здесь строили и из дерева, как в России, древесины было немерено, итальянцы и назвали страну Черногорией, так как покрытые дремучими лесами горы предстали пред захватчиками чёрными (да и встреча была соответствующей: дубинами и камнями).
   У нас, из известных миру, один Калязин (хотя их тысячи по бывшему СССР) – возвышающаяся над водой белая колокольня затопленного Никольского собора, которую Александр Солженицын окрестил «символом непотопляемости России». Здесь, на Скадарском озере полсотни островков-символов, не столько, конечно, потрясающих воображение, как калязинская колокольня, но задуматься заставляющих. Тем более что гораздо раньше, около тысячи лет назад, и не усердием воинствующих богоборцев-коммунистов оказались под водой или отсеченными водой от суши, а чуть ли не самим Богом, покаравшим за какие-то неведомые нам грехи потопом местного масштаба.
   Но немало памятников и уцелело на островах. Оставив машину в Вирпазаре («оживлённый базар» в переводе, славившейся озёрной рыбой, коей и ныне более сорока видов), я нанял катер, чтобы как следует осмотреть острова. Зоран, мой рулевой, кряжистый свирепый мужчина лет шестидесяти, был немногословен. Поначалу я вообще решил, что он глухонемой, и, честно говоря, порадовался сему обстоятельству, так как не хотелось дежурно, до немоты в скулах улыбаться, клясться, ломая язык, в вечном братстве народов, а хотелось повнимательнее вслушаться это загадочное молчаливое езеро с будто опрокинутыми в него синими горами.
   Да, чем-то определённо схожи умершие селения, храмы, крепости, думал я. Как подобны друг другу кладбища – независимо от географического положения, вероисповедания усопших, архитектуры надгробных памятников, национальных традиций и прочего. Дух общий, в котором неизбывно то, что не подлежит сомнению и, пожалуй, больше чем что-либо иное объединяет всех, обозначенных латинским термином homo sapiens.
   С обеда небо затянули облака, временами накрапывал мелкий тёплый дождь. Мы причаливали к очередному острову, я спрыгивал на берег и бродил по развалинам, а  рулевой тем временем возился с мотором, иногда со свирепым видом отправляя с мобильного телефона  эсэмэски. В какой-то момент (как много лет назад, в начале лихих 90-х в Болгарии, где на софийском вокзале цыганской наружности люди предлагали ночью подвести на машине за несколько долларов, но, слава Богу, я вовремя был проинформирован, что довозят иногда до ближайшей канавы, где поутру и обнаруживают незадачливых туристов с проломленными  черепами) я даже забеспокоился: уж не насчёт ли меня договаривается, мол, грохнуть этого козла-фотолюбителя, забрать всё, а концы в воду? «Черногорцы – племя злое», - Пушкин всегда точен в характеристиках… Нет, успокаивал я себя, мы их как-никак защищали, нас тут любят. По рулевому, правда, этого не скажешь. Но что ж он, не православный брат-черногорец? Болгары, впрочем, тоже братушки...
   А вокруг тихо было, безлюдно. Сияла белая зеркальность вод,поддёрнутая лиловым оттенком водорослей.

 Остров Вранина. Миновав «живописный», как сказано в путеводителях, а по мне, так безликий, доживающий свой век в нынешней своей роли рыбацкий посёлок, я вышел к старейшему в окрестностях озера, XIII века православному монастырю святого Николы, бывшей резиденции Зетской (Зетой именовалась в старину Черногория) епархии. Побродив по заросшим развалинам, присел перекурить на камень у церкви, возле остова трёхэтажного дома, построенного черногорским князем Николой I – Николаем Петровичем Негошем для Елены и других своих дочерей, которые должны были жить здесь отшельницами-монахинями. Густо пахло водорослями, рыбой. Облетали, задиристо горланя, зыря глазом и как бы проверяя на вшивость меня, чужака, с высоты нескольких метров жидким тёплым помётом чайки.
   Я сидел на камне, оказавшимся могильным, со стёртой надписью. Глядел по сторонам. И вдруг сверкнула молния… Быть может, конечно, смотрю я на то видение уже нынешними, постчерногорскими глазами, но привиделся мне в послеполуденной паркой пасмурности, пронзённой, точно шпагой, молнией, в белёсо-дымчатой с кровавыми прожилками ауре абрис Григория Распутина – классический, знакомый по фотографиям и фильмам. В первое мгновение я подумал, что снимают какой-то телесериал. Но ни камер, ни осветительных приборов, ни режиссёра не было. Никого и ничего. Лишь приближающийся в рясе старец – как воплощение сослагательного наклонения, которого, как известно, не знает история. Помутилось в глазах. Я вдруг поймал себя на безумном ощущении, что остров этот – не просто уцелевшая после затопления часть суши, а твердь, подобная Арарату, и в недавнем прошлом могла бы сыграть в истории человечества роль, изменив само течение истории, направив по другому руслу. Не будь я уверен в обратном, решил бы, что даже не упился какой-нибудь местной самогонной сливовицей, а обдолбался, обкурился гашиша или перенюхал кокаина, – столь многозначно, многоцветно, апокалипсически вспыхнуло в сознании явление, непередаваемое словами. Что-то вроде «Я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую; земля осветилась от славы его. И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её!» - но чего можно было и избежать Божией милостью и молитвами из этого монастыря, теперь лежащего в руинах, из этого дома, поросшего бурьяном. Если б не дошёл он (как я загадал), исчез.
 - Добра вэчэр, - кивнул, проходя мимо, священник – обыкновенный чернобородый чернобровый черногорский священник, ничем особенным не примечательный, за которым ковыляла следом дворняга с отвисшими болтающимися чуть не по земле сосцами, вновь, кажется, беременная.
 - Добра, - отвечал я, приходя в себя и чуть ли не физически чувствуя, что Черногория с Россией связана некоей пуповиной, во всяком случае, до недавнего времени была.
   Остров Грможур, зеленовато-карий (у каждого острова там свой оттенок). На нём сохранилась турецкая крепость, которую Николай Петрович Негош, будущий «тесть всей Европы», использовал как тюрьму (и тоже рассматривал в отчаянии как один из вариантов «пристройства» своих многочисленных дочерей, но отказался от затеи – а не исключено, что жаль). Абсолютно невозможен был побег из этого черногорского «замка Иф». В случае побега осуждённых, тюремщики сами доматывали их сроки, порой получая и пожизненные – остроумное изобретение поэта и драматурга Николая Петровича. Всего двум узникам удалось бежать, точнее, уплыть на тюремной двери, использованной в качестве плота. Но графа Монтенегро, к сожалению, не случилось. А может, просто не нашлось своего Александра Дюма.
   На острове Старчево расположен одноимённый монастырь, построенный в XIV веке и недавно восстановленный. Там, на территории монастыря – дом и усыпальница легендарного славянского первопечатника, а Скадарская печатня была основана на 70 лет раньше, чем типография Ивана Фёдорова в Москве, Божидара (имя каково!) Вукова, которому мы, посредством сперва Проспера Мериме, отыскавшего публикации, а затем нашего Александра Сергеевича Пушкина обязаны «Песнями западных славян». Там есть, например, такие вот поэтичные славянские сцены:
                …Но Феодор жене не поверил:
                Он отсёк ей голову по плечи.
                Отсекши, он сам себе молвил:
                «Не сгублю я невинного младенца,
                Из неё выну его живого,
                При себе воспитывать буду.
                Я увижу, на кого он походит,
                Так наверно отца я узнаю
                И убью своего злодея».
                Распорол он мёртвое тело.
                Что ж! – на месте милого дитяти
                Он чёрную жабу находит…
 «Наше всё» вообще был к Черногории неравнодушен (а в его короткой гениальной жизни ничего не было просто так).
                «Черногорцы? Что такое? –
                Бонапарте вопросил. –
                Правда ль: это племя злое
                Не боится наших сил?..»
      Это о том, как черногорцы надавали люлей самому Бонапарту. Написал Пушкин и о Карагеоргии (основателе королевской династии, вожде Первого восстания против четырехвекового турецкого ига, казнившем своего отца, отказавшегося участвовать в восстании, и своего брата и вынужденном бежать в Россию) стихотворения «Песня о Георгии Чёрном», «Менко Вуич грамоту пишет», «Дочери Карагеоргия», кое позволю себе процитировать, ибо в нём, как мне думается, черногорская квинтэссенция:
                Гроза луны, свободы воин,
                Покрытый кровию святой.
                Чудесный твой отец, преступник и герой.
                И ужаса людей, и славы был достоин.
                Тебя, младенца, он ласкал
                На пламенной груди рукой окровавленной;
                Твоей игрушкой был кинжал,
                Братоубийством изощренный…
                Как часто, возбудив свирепый мести жар,
                Он, молча, над твоей невинной колыбелью
                Убийства нового обдумывал удар
                И лепет твой внимал, и не был чужд веселью!
                Таков был: сумрачный, ужасный до конца.
                Но ты, прекрасная, ты бурный век отца
                Смиренной жизнию пред небом искупила:
                С могилы грозной к небесам
                Она, как сладкий фимиам,
                Как чистая любви молитва, восходила.
   Проплыли и растаяли в цвета голубики сумерках острова, на которых я высаживался ненадолго: Бешка, Ком, Старчева Горица и Морачник с руинами монастырей, церквами, часовнями XIV века. Напоследок вырулил мой сумрачный рулевой к Острову чаек. И там ожидало бесподобное зрелище: в последних отражениях бронзовых лучей выпроставшегося из-под облаков и мигом закатившегося солнца ослепительно взметнулась в небо чем-то встревоженная многотысячная стая серебристых чаек: здесь самое многочисленное в Черногории, если не во всей Европе их гнездовье.
                3. Црные принцессы
   На ночлег рулевой, умудрившись так и не произнести ни слова, привёз меня в лагерь археологов, ведущих раскопки на одном из островов вблизи границы с Албанией. Экспедицию, как выяснилось, возглавляла его дочь Милена, заместитель директора музея в Белграде: лишь представляя её, «похожую на дочь Карагеоргия», Зоран нарушил молчание, голос у него оказался тяжёлым, хрипло-шершавым, но с едва обозначившейся теплотой в отношении красавицы-дочки. Сам он некогда преподавал в Белграде что-то вроде марксизма-ленинизма, но по какой-то причине был вынужден оставить кафедру и Белград, вроде бы был преследуем по политическим мотивам, даже сидел в тюрьме, и потом вернулся сюда, на озеро, на свою малую родину, родину предков.
   Милена в 80-х годах училась в нашем МГУ, свободно, с распевным по-старославянски акцентом, чрезвычайно для нашего уха благозвучным, говорит по-русски. За ужином – а на столе был каймак – верхний слой, снятый с топлёного молока, козий сыр, помидоры, копчёная ветчина, крупный, почти без костей скадарский карп и форель.
 - Неплохо питаются черногорские археологи! – оценил я.
   Пили домашнее вино, белое и красное, а также ракию, лозу по-здешнему. Говорили, естественно, об истории, храмах и монастырях Скадарского озера. Я спросил Милену о том, что не давало покоя – о Вранине, с каким-то нервическим смешком намекнув на видение. Оказалось, что Милена – автор нескольких статей о связях Черногории с Россией и, в частности, именно о дочерях Николы I.
 - О них столько слухов, мифов, легенд! Расскажите, милая Миленочка, кто они – црные принцессы? Что, действительно, сыграли роковую роль в истории России?
 - У нас каждая вторая роковая! – басовито рассмеялась Милена, в очках с роговой оправой, вся крупная, сильная, с тяжёлыми кистями рук, будто специально вылепленными для археологических раскопок, а также для того, чтобы давить, например, лимоны, а может быть, не привели господи, и неверных мужей; с черногорским, короче говоря, шармом.
 - И вы?
 - Я первая, надеюсь. Вас действительно интересуют дочери Негоша Николая Петровича? – уточнила она тоном следователя прокуратуры. – Наверное, более тех, что подвизались в России? Добро, я расскажу, что знаю. Вы на диктофон хотите записывать? Нового я не сообщу. Милица, Стана, Елена, Мария, Анна. Девочек у Николы было больше, чем наследников, и он подумывал, не поселить ли их на острове, где вы были, как монахинь. И начал уже строить дом с комориками, с кельями.
 - А что, в самом деле, мог бы?
 - Вы ещё не поняли нас, черногорцев? Конечно, мог бы. А буквально несколько лет спустя на вопрос британского дипломата: «А что вы вообще можете экспортировать из своей нищей Черногории, камни?» - князь ответил: «Вы недооцениваете моих дочерей!» Но тогда, в 1882 году, испытывая мучительную слабость ко всему русскому…
 - Почему мучительную?
 - Я так давно не говорила по-русски, забыла. Мучительную потому, что тогда, как и теперь, Сербия, а особенно Черногория была на границе – Европы и Азии, христианского и мусульманского миров, католического и православного, славянского и всего остального. И так же, как теперь, её тянули в стороны, как женщину.
 - Женщину? – не понял я. – Хотите сказать, что у Черногории женский характер? Так в этом смысле с Россией вообще никто не сравнится!
- Нет, не то. У нас лошадьми раздирают женщину. Но я объясню. И она порой трещала по швам, выражая свою боль землетрясениями. Которые, кстати, всегда случались в канун великих перемен. Так было и недавно, в 1979-м году, на излёте коммунизма. Но у нас с русскими очень-очень давние связи. Вы не знаете?
 - Слышал, конечно.
 - Например, что Екатерина Великая (София-Фредерика) – из рода Ангальт-Црбских, то есть, сербских князей, племя сербов, возможно, возникло на Балтике, в Померании, и три века воевало с немцами. А вообще-то Русь является, скорее всего, метрополией сербохорватов, Константин Багрянородный писал о выселении сербов за Закарпатье, в древности мы были одним народом. Но это версии. А вот факты. Когда ваш Пётр Первый изменил, упростил буквы алфавита, мы тоже ввели у себя «гражданку» - ещё в XVII веке у нас был единый литературный язык. Многие черногорские владыки – Пётр I, Пётр II Негоши, другие – подолгу жили в Москве и Санкт-Петербурге. В 1715-м году ваш Пётр I…
 - Запутаешься – ваш, наш…
 - Ваш Пётр Великий передал нашему владыке Даниле Петровичу 160 медалей для награждения храбрейших воинов, пожаловал единовременно десять тысяч рублей в Цетинский монастырь и назначил ещё выделять ему по пятьсот ежегодно. Ваш Павел I назначил Чёрной горе за её подвиги в борьбе России и всего славянства с турками по тысяче червонцев ежегодно. При Александре I в течение двадцати лет ничего не выплачивали, но зато Николай I, сказавший о нас: «Я люблю этот рыцарский народ и готов сделать для него всё возможное!», приказал выплатить всю недоимку, и потом сумма составляла уже девять тысяч червонцев, огромные тогда деньги! Черногорцы писали в Москву: «Мы останемся верны России, пока в ней будет господствовать православие, но без всякого подданства ей… Мы не признаём никакой формы зависимости от России, но, в случае войны, готовы драться за неё до последней капли крови»…
 - То есть, православие подогревалось золотыми червонцами.
 - Думаю, деньги – не главное. И немудрено, что князь Никола отправил дочерей Милицу и Анастасию в Санкт-Петербург, в Смольный институт благородных девиц. Позже на попечении русской императорской фамилии в Смольном учились и все другие сёстры-черногорки. Но прославить наше маленькое горное княжество, где не считался мужчиной тот, кто не снял голову хотя бы с одного турка, где в семьях рыдали, когда рождались девочки, где неверную жену раздирали лошадьми на четыре стороны света, – прославить Черногорию суждено было первым двум дочерям Николы, благородным девицам, ставшим в России знатными дамами. А вышло вот как. Милица и Стана с раннего детства воспитывались в атмосфере оккультизма, эзотерики, мистики…
 - Православные девочки?
 - Да, это в них уживалось. Были они красивы, но нашей, диковато-горной красотой, далёкой от евро-стандартов: большеглазые смуглянки с чёрными густыми волнистыми волосами. Посему весть о том, что Милица обручилась с самим великим князем Петром Николаевичем изумила всех, притом не только в России и Черногории, но и в Европе: это был самый завидный жених российского двора, двоюродный брат императора Александра III! А дело в том, что Великий князь Николай Николаевич-старший, третий сын императора Николая I, сам выбрал для своего вялого сонного отпрыска невесту, темпераментную, жгучую, с сильным характером и магнетизмом; поговаривали, что  приворожила Милица своими сверхъестественными способностями, в том числе и чисто девичьими, поначалу отца – и это первая из множества легенд и сплетен о наших лихих черногорках…
   Мы вышли с Миленой на берег, где она продолжила рассказ.         
   Свадьба состоялась 26 июля 1889 года в Петергофе. На ней присутствовали царь и царица, престолонаследники, принцы, послы всех стран… Милица появилась перед гостями в малиновом плаще, подбитом мехом горностая, с екатерининской лентой через плечо. Её отец, князь Никола, и сестра Анастасия были в расшитых золотом черногорских костюмах. После венчания, совершённого митрополитом Исидором, состоялась невиданная по богатству и размаху трапеза, били все фонтаны. И вся Черногория много дней отмечала свадьбу: текли реки лозы, вин, повсюду грохотал салют! Неожиданно объявила о своей помолвке и сестра Анастасия – с Георгием Максимилиановичем, представителем знаменитого аристократического дома воевод Лейхтенбергских, князей Романовских. Кумом Георгия на венчании был родной брат мужа Милицы, Петра Николаевича, Великий князь Николай Николаевич. Который станет вторым мужем Анастасии. Но произойдёт это событие, важность коего для России и мира еще предстоит по-настоящему оценить историкам и философам, через восемнадцать лет, в 1907-м.
   А пока Санкт-Петербург погружался в повальную моду на мистицизм. Великие князья, княгини, короли и королевы, принцы и принцессы, светские барышни сидели ночами вокруг столов, вызывали на сеансах спиритизма духов, пили «заряженную» чародеями воду, получали «установки» из потустороннего мира… «Черногорка номер один» - Стана и «черногорка номер два» - Милица, как называли их завистливо и язвительно при дворе, строжайшим образом соблюдали посты, церковные уставы. Обладая литературным даром и знаниями святоотеческой литературы, «черногорка номер два» написала книгу «Избранные места из святых отцов», которая пользовалась немалой популярностью. Милица была хорошо знакома с Иоанном Кронштадтским, и однажды пригласила его в Смольный институту к постели своей тяжело заболевшей сестре Марии – нескольких шагов не дойдя до лазарета, отец Иоанн повернулся и сказал: «Нет, не могу молиться!» И ушёл.
 - Просто повернулся и ушёл? – переспросил я. – Даже не дойдя по постели страждущей?
 - Да, - отвечала Милица. – Это остаётся загадкой.
    Вскоре княжна Мария умерла. Когда в 1908-м году скончался сам отец Иоанн Кронштадтский, к нему в гроб, стоявший в храме, на ночь Милица положила икону Спасителя – чтобы «подзарядить» образ, который должен был  остаться её путеводной звездой. Черногорки молились, причащались – но и были главными поставщицами ко двору Его Величества магов, кудесников, мистиков, целителей,  предсказателей, юродивых… Они внедрились, тихими цапами ласково и мистически втёрлись в чрезвычайное доверие к царице Александре Фёдоровне. Отвадив всех родственников от дворца, она самаже и сетовала: «Вот уже десять лет я живу одна, как в тюрьме…» Черногорские принцессы были исключением, они не отходили от неё, когда она заболела желудочной болезнью, ухаживая не хуже профессиональных сестёр милосердия, да вдобавок беспрерывно молясь за неё. «Поначалу царица очень любила черногорок, - вспоминала знаменитая фрейлина Анна Вырубова. – «Анастасия, - считала императрица, - женщина большого ума и светлых глаз. Она видит лучше и дальше многих. Государственный деятель! Но доверять ей нельзя. Она может быть искренна с теми, с кого взять нечего. А чуть почувствует, что есть чем поживиться, - пошла хитрить, лукавить…» Аликс мечтала о наследнике царя – черногорки, стоя на коленях перед своей царицей, поклялись помочь ей после стольких дочерей родить мальчика. «Меня очень удивляла интимность императрицы с обеими черногорками – Милицей и Анастасией Николаевнами, - писал начальник канцелярии российского императора Александр Мосолов. – Они жили в Дюльбере, роскошной вилле, построенной у моря Великим князем Петром Николаевичем, супругом Милицы. Анастасия гостила тут же, у сестры. Долго причины этой дружбы мне были непонятны. Говорили, что она основана на общем мистицизме и опытах спиритизма…» Втроём они проводили целые ночи напролёт, императрица обожала слушать рассказы о черногорских святых и юродивых, народные песни, сказки, чрезвычайно жестокие и кровавые, всегда кончавшиеся смертью героев. «Когда Анастасия стала Великой княгиней, императрица много смеялась, вспоминая одну вещь, - вспоминала Вырубова. – Это было за несколько месяцев до свадьбы Великого князя и Анастасии. Она назвала его «добрым боровом» и сказала: «А с ним… должно быть тепло!» Аликс смеялась и говорила: «Боров с лисичкой! Пара хорошая!..»
   Один целитель, приведённый черногорками, сменял другого – доктор Энкос (Папюс), накоротке общавшийся с духами, но императрице помочь не сумевший; четыре слепых монахини, по распоряжению Милицы привезённые из Киева, окроплявшие царское ложе святой водой, но надеж не оправдавшие; мясник из Лиона Филипп Вашо, который разделке туш предпочёл исцеление душ, но покусившийся на честь императрицы и изгнанный со скандалом… И всё же в 1904 году обещание черногорок исполнилось: Аликс родила мальчика. Но вскоре выяснилось, что царевич болен гемофилией. Медицина была бессильна, оставалось уповать на чудо, которое предсказывали черногорки. И вскоре Стана познакомилась в Киеве со старцем из сибирского села Покровское на реке Тобол, и, близко узнав и поверив в него, привезла в Петербург. «1 ноября 1905 года, - записал в дневнике Николай II. – Мы только что познакомились с Григорием, Божиим человеком из Тобольской губернии». И еще одна запись: «Милица и Стана обедали с нами. Весь вечер говорили о Григории…»
   Что касается развода Станы с князем Георгием, то он был бы невозможен для простой смертной – при факте церковного венчания, наличии двоих детей и того, что по православным правилам родные сёстры не могли быть замужем за близкими родственниками из одной семьи, родными братьями – это почти инцест, кровосмешение. В «Голосе черногорца» в Цетине 20 января 1907 года вышла заметка о том, что русский Священный синод, при согласии императора, одобрил развод брака княгини и князя Романовских. Благодаря своей близости с императорской четой в порядке исключения сорокалетняя Анастасия добилась невозможного: не только развелась, но и буквально через несколько месяцев в Ялте венчалась вторично, став Великой княгиней. Цель? Николай Николаевич, дядя Николая II, во время Первой мировой войны был назначен главнокомандующим русской армии, постоянно высказывал недовольство методами императорства своего племянника, интриговал (и, как потом выяснилось, участвовал в заговоре, организованном из-за океана)… Если бы Николай был свергнут прежде, чем это произошло, то кто знает, как повернулась бы история? Говорят, Григорий Распутин, выступавший против военной и финансовой поддержки сербов, однажды прямо, в лоб спросил Стану: «А не думаешь ли ты, лиса, царицкой нашей стать?..» С этого и началось охлаждение в их отношениях, хотя до разрыва было далеко – уж больно близок был старец с черногорками, введшими его в покои императрицы, сделавшими самым влиятельным человеком Российской империи.
   Данные тайной полиции свидетельствуют о том, что и Анастасия, и Милица, и большинство женщин из их окружения прошли распутинско-хлыстовский обряд инициации: после покаянной исповеди и причастия женщина должна была провести ночь в объятиях старца, дабы окончательно уразуметь, что есть блуд, а что – праведность.
   Постепенно черногорки, которых стали называть при дворе «чёрными женщинами», стали неуправляемыми, вмешиваясь в важнейшие государственные дела и выступая в роли посредниц и передатчиц различных балканских и прочих европейских деятелей, не всегда желавших блага России. Некоторые журналисты даже приписывали им роковую роль в развязывании Первой мировой войны, вызванной заговором именно вокруг черногорок… Герцог Лейхтенбергский, первый муж Станы, прозвал сестёр «черногорскими пауками», которым удалось опутать, точно паутиною, многих, в том числе императрицу, да и самого государя-императора… Сергей Юльевич Витте, министр финансов, затем председатель Кабинета министров, дал им такую характеристику: «Ох уж эти черногорки, натворили они бед в России… Чтобы рассказать, какие пакости они натворили, нужно написать целую историю; не добром помянут русские люди их память». «Я воображаю, - писал он, рассказывая о требованиях огромных денег, поступавших к нему от черногорок, - сколько эти сёстры потом на меня клеветали императрице. Вообще эти особы крепко присосались к русским деньгам…»

 Остаётся добавить к истории чёрных принцесс, что за беспримерной близостью последовала размолвка с императрицей. «За явную склонность к сводничеству черногорок попросили держаться от Александры подальше». Великий князь Пётр Николаевич, муж Милицы, заболел туберкулёзом лёгких, бросил службу, подолгу жил в Египте, занимался архитектурой… Великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий армии, супруг Анастасии, не смог больше выносить того, что Стана с какими-то безумцами пляшет на сеансах, призывает мёртвых, участвует в «божественном бешенстве Григория» и обрядах инициации молоденьких девушек… «Уйди, или я тебя убью!» - передал он Распутину, когда понял, что на важнейшие государственные решения влияет «прозорливость» старца более, чем логика, здравый смысл, военная тактика и стратегия. Разгневанный Распутин добился перевода Николая Николаевича на Кавказ. (И это, конечно, был знак того, что империя обречена.) Милица продолжала встречаться с Распутиным, но ревность к сотням молодых девушек, «причащаемых» старцем, возобладала – она даже ездила жаловаться к Александре Фёдоровне, но та приняла её холодно. «Есть личности, - писала Милица, - святость которых раскрыта ещё на земле. И все мы, грешные, имеем радость видеть его среди нас. Когда-то наши потомки будут славить Распутина, как сейчас мы славим Христа!» Распутина, предсказавшего после своей смерти гибель императорской семьи и России, убили. Анастасии помогла избежать участи Николая Второго и семьи та самая икона Спасителя, которая провела ночь на груди покойного Иоанна Кронштадтского – она упала со стены за полчаса до прихода чекистов, и Анастасия, подхватив икону, успела бежать из Петербурга, жила в Египте, Париже… Увидеть родную Черногорию сёстрам больше не довелось.
 …Брезжил над запотевшим зеркалом озера рассвет. Я сидел, поёживаясь от холодка, смотрел на воду и думал о тех, кто жил здесь тысячу лет назад. Думал о том, что всё-таки не Бог, се человек повинен в потопе, будь то всемирный или районного, Скадарского масштаба. Вспоминал наш Калязин: не все жители древнего города и окрестных деревень согласились переселиться, некоторые, не убоявшись даже автоматчиков, пущенных перед открытием шлюзов (чтобы трупы потом не плавали по водохранилищу?), хоронились в погребах, на чердаках, не желая оставлять «отеческие гробы, родное пепелище» - но сами там и остались навечно. Я думал о Косовом поле, святыне сербской, а значит, и черногорской, поруганной, осквернённой, разрушенной, отнятой у сербов с черногорцами и тоже вроде как затопленной. Говорят, на дне Скадарского озера сохранились дома, церкви с колокольнями, и по праздникам оглашаются берега колокольным звоном. Я всматривался в воду с посверкивающими чешуёй рыбами, уже вышедшими на предрассветный жор, и казалось, вижу монастырь, слышу благовест, колокол, сзывающий к заутрене…
   Господи, а что было бы с Россией, со всеми нами, если б князь Никола не отправил бедовых дочерей в Санкт-Петербург?.. Но и то сказать: сколь же постоянны мы в обвинениях в своих бедах иноземцев - татар, шведов, поляков, французов, немцев, англичан, американцев, евреев, даже вот (умнейший, казалось бы, человек – Витте, а туда же) явно полоумных черногорок, которые отнюдь не насильно Великих русских князей на себе женили… Что мы за народ такой интересный?   
                4. Хай-Нехай
   Когда пили кофе по-турецки, откуда-то издалека, из тумана с берега доносился голос муэдзина.
 - За что же вас всё-таки турнули, Зоран? – осведомился я, расплатившись с рулевым на пристани. – Плохо марксизм-ленинизм преподавали?
 - Несогласный я был, - отвечал он угрюмо.
 - С чем?
 - Со всем.
 - Вопросов больше не имею. Довидженья!
 - С Богом!
   В условленном месте вновь обретя свой арендованный автомобиль, который перегнал за небольшое вознаграждение двоюродный брат Милены, я продолжил путешествие. Восточная часть страны заметнее тяготела к соседней мусульманской Албании. Поначалу сбившись с дороги, свернув на перекрёстке не туда, куда планировал по карте, я вновь очутился на берегу озера, возле похожего на новорусский замок трёх-четырёхэтажного здания, почему-то с американским и албанским, со зловещей двуглавой чёрной птицей, флагами на флагштоках. Толстозадый черноволосый отрок возился со скутером. Я окликнул его, поприветствовал типа по-сербски:
 - Добро ютро!
   Он на меня посмотрел так, что я почувствовал себя мишенью в тире для «воздушек», и, ни слова не говоря, скрылся в доме. Через полминуты появился мужчина, отец, видимо. Выражение лица его было настолько дружелюбным, что я поспешно ретировался с ощущением, что здесь уже не «воздушки» могут пойти в ход, а американские армейские М-16.
   Торговавшие на дороге вином и сыром старухи сообщили, что это косовары, убежавшие во время войны из Косова, их здесь тысячи.
 - Неслабый домик у беженцев, - отметил я, но старухи, в чёрном рубище, беззубые, с кистями рук, похожими на высохшие корни оливы, развивать тему не стали, ушли в тень и вовсе исчезли (так на Сицилии исчезают, когда спрашиваешь о мафии).
   И лишь позже, в сотне километров к западу, мне объяснили, притом чуть ли не шёпотом, что подобных вилл, коттеджей, гостиниц, оборудованных внутри по последнему слову техники, hi-tech, в Черногории множество – косовские албанцы в последние 10-15 лет хорошо «поднялись» на наркотиках, отладив реализацию не только в бывшей Югославии, но и по всей Европе, от Лиссабона до Осло, да и в Штатах хорошо пошёл. «Но наркотики, в том числе и не их производства, тяжёлые синтетические – полбеды, - говорили мне. –
Косавары – прирождённые сутенёры, они с конца 80-х наводняют проститутками Европу, поставляют «живой товар», и в Северную Африку, в Азию, в ту же Америку!..»
   В самом начале XXI века на крупнейшей эротической выставке VENUS в Берлине довелось мне познакомиться с одним оборотистым косоваром. Заметив, что издаваемый нами «Sex-гид» пользуется популярностью, он, одетый с иголочки, набриолиненный, благоухающий дорогим одеколоном, посверкивающий булавкой в шёлковом галстуке, перстнями, браслетами, часами с последнего часового салона в Базеле, представился итальянцем по имени Марио. Листая «Sex-гид» с рекламой ночных клубов, эротических театров, массажных салонов и индивидуалок, стал расспрашивать о взаимоотношениях с рекламодательницами, их возрасте, о том, как часто и из какой среды и регионов пополняется контингент, нет ли проблем с полицией, работаем ли с заграницей… Мы исчерпывающе, как принято на выставке, отвечали. Легко, непринуждённо, будто само собой разумелось, он предложил нам сотрудничество – за проценты, сразу установив возрастной ценз: до 19-ти, хотя он лично предпочитает 14-15. Мы объяснили, что не по этой части. Оказавшийся албанцем из Косова, этот Марио, учившейся когда-то в Киеве на механизатора, искренне удивился: «Какая разница, нефтью торговать, древесиной, говядиной или тёлками? Такой же товар! В 80-х шли наши югославки, болгарки, мадьярки, румынки, польки. А с начала 90-х, с лёгкой руки президента Ельцина ваши, русские и хохлушки стали  пользоваться спросом - оптом берут, почти не торгуясь, суперприбыльное дело!..»
   Город Улцин напомнил мою знакомую художницу, у которой было столько мужей, что она сама не помнит, сколько и каких именно. Но каждый так или иначе отразился в творчестве, нет-нет, да и проглянет в её акварелях, вазах и керамических блюдах то скандинавская философичность, то восточный колорит, то вдруг прорвётся африканская страсть… Властвовали в Улцине и иллирийцы, и римляне, и греки, и сербы, и венецианцы, и турки… В городской цитадели экскурсоводы рассказывают, что здесь, а не в Алжире, как утверждал по ошибке сам, пять долгих лет томился в плену Мигель де Сервантес Сааведра, и героиня его бессмертного романа «Дон Кихот» Дульцинея - суть художественное воплощение его романа с прекрасной улцинянкой. Фантазия, конечно. Впрочем, пираты, пленившие, как известно, Сервантеса, в те времена, в XV-XVI веках, властвовали как в Алжире, так и здесь, в Улцине, так что всё возможно. Тем более что у Сервантеса есть описание невольничьего рынка, похожего на улциновский, на площади внутри цитадели.
   Ещё в Улцине достойна внимания церковь святого Николая, построенная в XV веке. Два века спустя турки пристроили к ней минарет и переоборудовали церковь под мечеть. Но спустя ещё два века, в память погибших на войне 1878 года, в которой непосредственное участие принимали русские войска, мечеть вновь стала православным храмом. До окончания двухвекового цикла – 70 лет. Удастся ли сохранить заданную историей цикличность или всё произойдёт быстрее, учитывая всеобщее ускорение и недавние уроки Косова?
   Весьма заметна в центре города мечеть Синан-Паши и ещё сохранившиеся со времён турецкого правления три мечети в центре, в районе бульвара некоего Скандербея (что-то не припоминается в Анкаре или в Стамбуле проспекта или бульвара имени святого Саввы или Андрея Первозванного).
   Да, нам, православным, свойственна всеотзывчивость, как сказал Достоевский о Пушкине в исторической речи. Об этом как-то по-особенному вспоминаешь, прогуливаясь в окрестностях Улцина по руинам средневекового, некогда процветавшего, самого интересного из «мёртвых православных городов Черногории» - Свача: по преданию, храмов в нём было столько же, сколько дней в году, один другого краше – не осталось ни одного.
   Исколесив замусоренный, суетливый, шумный, жаркий, пыльный, пропахший люля-кебабом Улцин вдоль и поперёк, я выехал к отелю «Альбатрос» и, спустившись ниже, разворачиваясь, на дереве в зарослях заметил немолодого седоусого мужчину с подзорной трубой, направленной в сторону моря. Он чем-то напоминал Робинзона Крузо. Но всё объяснялось проще: внизу, под «Альбатросом», расположен знаменитый улцинский женский пляж («благодаря большому количеству серы способствующий зачатию», как уверяет путеводитель), на который «мужчинам старше пяти лет вход категорически воспрещён!» Я посигналил – седоусый Робинзон, вздрогнув, исчез, куда-то рухнул. Не иначе, это был правоверный мусульманин, готовившийся к раю, а я его потревожил. «Семьдесят две гурии, черноглазые роскошные красавицы, чистые, чувственные, страстные ждут даже самого обычного верующего; мгновения наслаждения растянутся на тысячи лет, а его мужская сила возрастёт в сотни раз, дабы он всецело вкусил сладость райских утех!» Прошу прощения.
   За женским пляжем, к юго-востоку, начинается Большой, песчаный, 13-километровый пляж, самый протяжённый на всей Адриатике. Венчается «черногорская Копакабана» треугольным островком Ада в дельте реки Бояна. По одной из версий, Ада Бояна возник на месте затонувшего торгового судна. Более полувека уже здесь – безраздельное царство нудистов, натуристов. Более тысячи «поклонников первозданного контакта с природой» живут в бунгало, загорают, купаются, вода тёплая, купальный сезон длится более полугода, играют в волейбол, футбол, крикет, занимаются виндсёрфингом, конным спортом… (Кстати, по моим дилетантским наблюдениям, обнажённая бронзовая блондинка, скачущая на вороном коне по краю моря в изумрудных брызгах, в ажурной пене – это одно, а вот общий, не разделённый на мужской и женский туалет – иное.)
   Натуризм - тоже своего рода религия, по крайней мере, его  проповедники это утверждают (и к ней терпимы были даже марксисты-ленинисты). Много натуристских центров в соседней Хорватии, в Черногории это единственный официальный, но зато очень крупный, известный, куда съезжаются профессионалы и просто любители понудить со всего мира (и в их числе люди весьма именитые, «звёзды»).

  Как-то ночью в Москве, зевая, я щёлкал пультом, и внимание моё задержал фильм, демонстрировавшийся по одному из кабельных каналов. Точнее – актриса с вовсе не актёрской внешностью, с неправильными чертами, вся непосредственная, угловатая, будто из жизни, её громадные, в пол-лица оливковые глаза и чёрные с зеленовато-фиолетовым отливом, как вороново крыло или металлическая стружка на солнце, волосы. Поначалу я решил, что это просто красивый фильм для взрослых: морские пейзажи с песчаными пляжами, красивые женщины и мужчины, почти все сплошь обнажённые, улыбаются, купаются, целуются, едят фрукты, пьют вино… Но исподволь почувствовался некий подтекст. Картина была снята в стилистике, близкой Эмилю Кустурице, бывшему югославу, особенно колоритная сцена деревенской свадьбы. Не исключено, что это и есть одна из его ранних, до мировой славы, работ. А разворачивается сюжет на нудистском курорте, похожем на Аду Бояну. Приезжают мужчина и женщина, художники, он, кажется, итальянец, она немка. Поселяются в бунгало, работают над этюдами, загорают голыми, занимаются любовью… А убираться в бунгало приходит молодая женщина из местных. И любовная пара, сперва она, с обвисшими, как уши спаниеля, грудями, анемичная, редковолосая, студенистая североевропейка в поисках оживляжа, потом и он, немолодой, порочный, повидавший виды, пресыщенный, «кладут глаз» на это создание с длинной смуглой шеей, с тугой высокой грудью, волнительно колышущейся под фартучком в процессе уборки, с большими руками и по-крестьянски наивным выражением глазасто-большеротого лица. Не стесняясь, они расхаживают голыми, открыто, бурно, пока она протирает пыль и моет полы, предаются сексу, в том числе в весьма затейливых, явно не деревенских, не балканских позах… Она, воспитанная в патриархально-православной семье, недавно выданная замуж, пряча глаза, то белея, то пунцовея, не знает, куда деваться. А отдыхающие всё больше распаляются. Немка, как бы играя по-кошачьи, в шутку, увлекает её за собой под душ и предлагает заняться любовью втроём – она в ужасе бежит, но через день возвращается, с работой, видимо, в тех курортных краях туго, а может быть, по другим причинам… Не стану пересказывать картину. Скажу лишь, что она, оливкоглазая гордая статная балканка, на уговоры представителей цивилизованной сытой Европы поддаётся. Сцены l’amour de trios в золотисто-изумрудных волнах сняты со вкусом и чувством меры. Курортники вбирают, впитывают, как губки, высасывают, точно вампиры, исконную, не «гламурную» красоту своей балканской уборщицы, её неподдельную обнажённость, нежность, чувственность… А потом, оставив на тумбочке мелочь, не простившись,  уезжают. И она, чем-то подобная дворняге (которых в Коктебеле в Крыму бросали натешившиеся за лето курортники и которых собирал у себя на вилле поэт и художник Максимилиан Волошин), бродит по пустынному, продуваемому осенним ветром, шуршащему пожухлыми камышами берегу и смотрит на холодные, с мутно-бурой пеной волны… Она во всём признаётся мужу. Его первый позыв – убить. Но, уже приобщившийся к цивилизации, ездящий на старенькой, но иномарке, муж сдерживает себя. И это для неё самое страшное. Она не находит себе места. Даже в храме. Финал, к сожалению, увидеть не удалось, так как с крыши нашего дома украли антенну, что было привычным в 90-х. Впрочем, так ли уж важен финал? Хэппи энда наверняка не последовало. Метафора. Черногорцы, полагающие, что статус экологически чистой небольшой курортной страны с фольклорными праздниками, вином и сыром навсегда обеспечит им радужное безбедное существование, стремятся в НАТО…
   Но я отвлёкся. От святынь. Впрочем, как сказать.
   Из Улцина по «Ядранскому пути» направился я в городок Бар, который в документах X века упоминается под названием Антибариос, так как напротив, на другом берегу моря находится итальянский город Бари. Старому Бару более двух с половиной тысяч лет, на раскопках найдена глиняная посуда аж VIII века до нашей эры! За городской стеной сохранились остатки соборов святых Георгия, Венеранды и Екатерины, епископского дворца, акведука, часовой башни… Лучше всего сохранился хамам – кажется, будто ещё на прошлой неделе здесь парились.
   По древнейшей традиции каждый житель Бара должен посадить не меньше дюжины деревьев, иначе он не встретит настоящую любовь. Считается, что оливковые деревья сажаются не для себя, а для детей, внуков, правнуков – первый плод появляется не раньше чем через поколение. Многие старые деревья в Баре носят имена тех, кто их посадил их. А символом города, изображённым на сувенирных кружках, тарелках, открытках, является самая старая на земле олива, которой более двух тысяч лет, о чём свидетельствует надпись в оливковой роще близ города. К сожалению, имени того, кто посадил дерево ещё до Рождества Христова (!), не сохранилось. Стоя возле оливы в одиночестве, когда никто не видел, я вдруг поймал себя на безумном желании вытащить из кармана перочинный ножик и вырезать на стволе свои инициалы.
   Продолжив движение по «Ядранскому пути», завернув на косу Ратац, дабы постоять на живописных руинах  разрушенного турками бенедиктинского монастыря. Ужинал  в Сутоморе в виду турецкой крепости с примечательным названием «Haj-Nehaj», что в переводе – «бойся не бойся». Jagnjetina – фирменная черногорская ягнятина, поджаренная под засыпанным углями и раскалённым пеплом металлическим колпаком, с молодой картошечкой и шампиньонами под красное вино «Vranac» были выше всяческих похвал.
                5. Матросская тишина
   Ночевал в гостинице «Ривьера» в Петроваце. До завтрака вышел к морю. Ещё не показавшись из-за гор, отгораживающих, точно ширмой, сей утопающий в пурпурных, красных, фиолетовых бугенвиллиях городок, не касаясь похрустывающей под прозрачными по-утреннему волнами влажно-серой гальки на затенённом прохладном пляже, солнце высвечивало, точно театральный прожектор сцену, два скалистых островка невдалеке от берега. На одном из них меж сосен виднелась часовня. Я вошёл в воду и поплыл, полагая, что потребуется не более двадцати минут, чтобы выйти у часовни.
   Но не тут-то было. Вода скрадывает расстояние, особенно почему-то Адриатика в утренней дымке. Я плыл и плыл, берег удалялся, будто затушёвываясь, возвысилось над горами солнце, залив светом акваторию, а островки визуально почти не приближались Потом я узнал, что дистанция, казавшаяся от «Ривьеры» от силы пятисотметровой, на самом деле оказалась более чем полутора километровой. Хотя плыть было, конечно – райское наслаждение: плыть не просто, не куда глаза глядели, а к храму, слизывая соль с губ, вглядываясь в толщу воды, где угадывался абрис затонувшего во время Второй мировой войны, наполовину затянутого песками эсминца «Zenta», плыть и благодарить Бога, что жив, здоров и что даровал такое утро!..
   Проплыли на лодке двое рыбаков, с ночным уловом, видимо, что-то крикнули мне, я в ответ помахал рукой. Доплыв, отдышавшись, выбрался на обсиженный чайками скалистый островок Святой Недели – Святого Воскресения и забрался по валунам, покрытым кое-где гуано, к часовне. Она была закрыта. Но через трещины в дощатой двери можно было разглядеть икону и горящую свечу. Ведь кто-то зажигает, дивился я, воображая, как в благодарность Спасителю строил здесь эту часовню матрос, во время войны чудесным образом спасшийся, когда вражеские снаряды разнесли судно в щепы и все его товарищи пошли ко дну. Может, те рыбаки, попавшиеся мне навстречу, зажигают?..
   Тихо было кругом. Островок будто прислушивался к недрам моря, храня матросскую тишину. Я поплыл обратно, время от времени оглядываясь. Лаконичный и очень поэтичный, укрепляющий веру памятник, не требующий более никаких разъяснений неважно, как звали матроса, кто он был по национальности, за кого воевал…
   Красив, уютен курортный городок Петровац, с долгим променадом по-над морем, кипарисами, пиниями, пальмами, старыми особняками, рыбными ресторанчиками, украшающими пейзаж  курортницами, в основном нашими, русскими, с прельстительным адриатическим загаром и с утра в нарядах haute couture, - но «Ядранский путь» звал дальше.
   Свети-Стефан. Это Кремль, Биг Бен, Эйфелева башня, Колизей Черногории. Это бренд, без фотографии коего не обходятся рекламные проспекты и путеводители. В середине XX века с островка, соединённого с материком насыпной песчаной дамбой, были выселены коренные жители, дома перестроены под отели и пансионаты (дети и внуки тех из выселенцев, кто удержал права собственности, а удержали, естественно, немногие, чувствуют себя за счёт сдачи в аренду самой лакомой на Будванской Ривьере недвижимости обеспеченными до конца дней и время предпочитают проводить в путешествиях по миру).
   Впервые Свети-Стефан упомянут в документах середины XV века: тогда здесь была возведена крепость, за стенами которой жители укрывались от беспрестанных набегов турок и корсаров. Тогда же была построена и церковь святого Стефана, покровителя острова. Рядом с ней находятся церковь Преображения Господня и церковь святого Александра Невского, построенная в конце XIX века в знак благодарности русским воинам-освободителям.
   Но слишком много в святынях и вокруг них отдыхающих в шортах, топиках выше пупа, купальниках… Слава Богу, не распространились ещё на Свети-Стефан нравы Ады-Бояны. Из всех православных центров Черногории Свети-Стефан представляется наиболее католическим. Быть может, потому что островок этот – «излюбленное», как сообщают гиды, место отдыха коронованных особ и мегазвёзд. Здешние пляжи, душевые, ванны, массажные столики, стулья в ресторанах и барах помнят «звёздную» плоть Элизабет Тейлор, Керка Дугласа, Моники Вити, Сильвестра Сталлоне, Клаудии Шиффер, Софи Лорен, заявившей на прощанье репортёрам: «У меня такое ощущение, что я побывала в самой красивой сказке своего детства».
   Далее – Будва. Христианину надо непременно помолиться в церкви святого Иоанна Крестителя – во-первых, потому, что это древнейшая из городских церквей, построена в VIII веке, но фрагменты мозаики свидетельствуют о том, что здесь уже в VI веке стоял храм; и во-вторых, потому, что в церкви хранится почитаемая черногорцами святыня: икона Будванской Богородицы греческого письма XIII века. Следует отдать должное и церкви святой Марии ин Пунта – «на мысу», которая была выстроена монахами-бенедиктинцами в IX веке, в XV перешла к францисканцам, а в XIX наполеоновские солдаты устроили в ней конюшню и навоз потом пришлось выгребать православным много дней и ночей.
   Посидев в кафе на площади Поэтов (так надо называть городские площади, а не давать имена каких-то террористов-революционэров, чтобы потом неизбежно переименовывать), я удалился от моря, пересёк по краю национальный парк Ловчен и в полдень припарковал машину у Главных ворот Котора.
   Старый Котор внесён ЮНЕСКО в Список всемирного наследия. Он тоже напоминают вышеупомянутую художницу, на которой беспрестанно женились. Поочерёдно входя в состав Византийской империи, Венецианской республики, наполеоновской Франции, империи Габсбургов, Советской империи (следов почти не оставившей), город сделался настолько усредненно-средиземноморско-европейским, что стал чем-то походить на евро (ради которых черногорцы вдохновенно поторопились отказаться от своих кровных динаров, хотя в Евросоюз страну принимать пока и не думали).
   Больше всего мне понравилась городская стена, толщина которой местами достигает семнадцати метров, а длина – четыре с половиной километра; мощь её, возведённой венецианцами, никак не вяжется с ажурностью венецианских мостов и менталитетом современного венецианца.
   У башни с часами, где традиционно встречаются влюблённые и потерявшиеся туристы, ко мне подошла женщина с бейджем «R-tours» на груди, осведомилась, не желаю ли я за небольшую плату совершить незабываемую экскурсию с их «прикольным дядей Сашей». Женщина, хоть и не первой молодости, обладала такой внешностью, что я, ещё раз скользнув взглядом по её груди и  заподозрив подвох, уточнил, что именно она подразумевает под понятием «прикольный дядя Саша».
- Наш экскурсовод! – рассмеялась Бранка. – Вон он, самый весёлый!
   Посреди площади в окружении нескольких туристов хохотал седовласый краснолицый мужчина лет шестидесяти, в тёмных мешковатых штанах и босоножках, напомнивших  продукцию фабрики «Скороход» советской эпохи, тем более что из-под босоножек выглядывали цветные и, кажется, нейлоновые носки. Я подошёл. Александр оказался экскурсоводом с почти сорокалетним стажем, лучшие годы, как он выразился, отдал югославскому «Интуристу» и кого, а главное, чего только не повидал на своём веку – лучше не вспоминать!
                6. Прикольный дядя Саша
   Экскурсию по старому городу гид-переводчик Александр начал своеобычно:
 - Кто знает десять заповедей истинного черногорца, поднимите руки!
   Никто из экскурсантов не поднял.
 - Так вот, запомните, они, может быть, для черногорцев даже важнее библейских! Первое. Человек рождается уставшим и живёт, чтобы отдыхать. Второе. Люби кровать свою, как себя самого. Третье. Отдыхай днём, чтобы ночью спать…
 - Что, такие бездельники? – спросил один из туристов.
 - Что? – рассмеялся дядя Саша, оказавшийся тугим на одно ухо. – Да нет, просто черногорцы! Но начнём нашу экскурсию. Вы вообще о Черногории что-нибудь слышали? А о Джордже Гордоне Байроне, английском лорде? Так вот этот, извиняюсь за выражение,  лорд, поэт высказался следующим недвусмысленным образом: «В момент рождения нашей планеты самая прекрасная из встреч земли и моря произошла в Черногории. Когда сеялись жемчужины природы, на эту землю пришлась целая пригоршня!». Все согласны? Тогда вперёд! Мы с вами находимся на площади Оружия перед дозорной башней, часы которой почему-то всегда отстают, будто отдыхают, как черногорцы…Византийский дворец… Следуем далее и выходим на площадь Освобождения… Эта узкая улочка выводит на другую площадь, как видите, к выдающемуся образцу романской архитектуры, собору святого Трифона – символу Котора. Собор построен в 1166 году на фундаменте ещё более древней церкви, от которой сохранился табернакль, то есть ажурный шатёр в интерьере. Череп святого Трифона, привезённый из Константинополя, находится в гробнице внутри собора. Но собор, предупреждаю, католический и вообще сейчас закрыт.
 - Чем знаменит этот Трифон? – спросила одна из экскурсанток. – Почему он святой?
 - Хороший вопрос! Вы, девушку, как Фома Неверующий. Говорят вам, святой, значит, святой! – маслянисто улыбаясь, по-интуристовски заигрывал дядя Саша. – Родом из Герцоговины, как и Василий Острожский, да почти буквально все святые, Трифон – покровитель и защитник «Братства мореплавателей Боки Которской», основанного в том же IX веке и существующего до сих пор.
 - Интересно, почему у нас в России не сохранилось какой-нибудь табернакль и  вообще ничего, что было основано в IX веке?
 - Тоже хороший вопрос. Я недавно у вас в Москве был. Любовался строящимися бизнес-центрами и элитным жильём в исторической части города. И понял, что не сохранилось  даже то, что основано в веке XIX, чего уж о IX. Но не будем отвлекаться. Легенда гласит, что мореплаватели везли его тело, возвращаясь из похода в Малую Азию, и укрылись от шторма и ветра в заливе Котора. Несколько дней продолжался шторм. Жители города решили на собрании, что святой не хочет покидать город и похоронить его нужно здесь. Позже в честь покровителя моряков построили церковь. В архивах  Морского музея хранится текст заповеди братства, где сказано, что самые важные качества для мореплавателей – солидарность и взаимовыручка. Помните, в конце 80-х в Польше была партия с таким названием? С неё-то, может, всё и началось, а то была бы сейчас цельной Югославия, никто б и в ус не дул… А вот здесь, на площади Братства и единства, умели ж называть, расположена церковь святого Луки. Далее, по направлению к Северным воротам, построенным в честь победы над пиратами – церковь святой Марии. Давайте поднимемся по городской стене к часовне Богородицы Здоровья, построенной пережившими эпидемию чумы, и к руинам крепости святого Иоанна… Есть желающие? Предупреждаю, там 1350 ступенек!
   Желающих не нашлось.
 - Не тот нынче пошёл турист, - констатировал дядя Саша. – Бывало, всё увидеть и попробовать норовили! Вот хоть ваш Володя Высоцкий, который так зажигал… Но это отдельная история. Я про черногорцев не закончил. Четвёртая заповедь. Не работай – работа убивает. Пятая. Если увидишь, что кто-то отдыхает, помоги ему. Шестая. Работай как можно меньше, а что можешь – переложи на другого. Седьмая. В прохладе спасенье, от отдыха ещё никто не умирал. Восьмая. Все болезни от работы, не умри молодым… О Высоцком. Он и здесь, в Черногории, где бывал дважды, на съёмках советско-югославского фильма про партизан и с гастролями Театра на Таганке, рвался из сил, из всех сухожилий: и выступить переел всеми тут и там, и пластинку записать, и по телевидению интервью дать, и по радио, и выпить хорошенько, без ума был от нашей лозы, и девчонки ему наши ой как нравились, особенно герцоговинки, не могу, говорит… Даже в машине, когда ехали, ему не сиделось: «ты гляди, какая идёт!.. а там что?.. а как?.. а ну останови!.. а давай, Санька, заберёмся вот на ту вершину!... Вот и помер молодым. Памятник в Подгорице не видели? Босой, по пояс голый, с гитарой на краю обрыва. Там надпись из его стихотворения: «Мне одного рожденья мало, расти бы мне из двух корней… Жаль, Черногория не стала второю родиной моей!» А черногорец – он лишний раз пальца о палец не ударит. Девятая заповедь. Если захочешь поработать, присядь, отдохни и это желание пройдёт. Десятая. Если видишь, что кто-то пирует, - присоединяйся, если видишь, что кто-то работает, - отойди и не мешай.
 - А вы не черногорец? – спросил я.
 - Упаси Бог! Я – герцоговинец! – провозгласил маленький прикольный дядя Саша, расправив плечи и ростом от гордости сделавшись выше.
 - А что, герцоговинцы лучше?
 - Лучше? – снисходительно ухмыльнулся он. – Из Герцоговины родом все великие, известные! Не только святые, но и учёные, писатели, военачальники…
 - Я тут с македонцем на улице разговорился, спросив, как проехать, так он стал уверять, что именно македонцы самые основные. А боснийцы… не говоря уж о словенцах и хорватах!..
 - Факты – вещь упрямая. Про Василия Острожского, главного святого Балкан, вы знаете. Милорадович, герой войны 1812 года, подло застреленный ваши декабристами. Да все! А черногорцы – что?
 - Что ж вы бочку катите на черногорцев?
 - Курорт, одно слово. Не знают сами, чего хотят. Недаром назвали себя Монтенегро – итальянцы, блин!
   Я почему-то вспомнил своего абхазского друга начала 80-х Лёву Айбу, врубавшего в своей тюнингованной (слова такого ещё не знали, но смысл был тот же: затемнённые стёкла, «кенгурятник», дополнительные фары, зеркальные колпаки на колёсах) «семёрке» «Феличиту» на полную громкость и носившегося по горному серпантину от Сухуми до Гагр, и лучше всех танцевавшего в барах «корпусов» Пицунды, где отдыхали иностранки из соцлагеря – устоять перед гибким усатым «италянцем» не могла ни полька, ни болгарка, ни гэдээровка, которым он ночами любил показывать бывшую дачу Сталина на озере Рица…
 - И любимые папиросы Сталина «Герцоговина-флор» делались из нашего табака, - будто услышав моё воспоминание, продолжал Александр.
 - Флор – в смысле цветок?
 - Флора – богиня цветов, естественно. Но у нас любая женщина – цветок! О мужчинах не говорю – это общепризнано.
 - Все такие же красавцы? – не удержал я улыбку, глядя на отражение прикольного дяди Саши в витрине.
 - Не верите мне, спросите у Бранки, моей сотрудницы, - обиделся дядя Саша. – Она вплотную работала с партийными и профсоюзными женщинами из СССР. Весёлые были бабёнки. Но вас, я понял, церкви, всё святое, религиозное интересует?
 - Собираю материал для книги.
 - А я думал – тосты, как Шурик в «Кавказской пленнице». Тебе нужно в Педераст, здесь рядом.
 - Что?!
 - Шучу, не волнуйтесь. Ваши русские туристы так называют городок Пераст.
 - У нас туристы остроумные.
 - Там церковь Пресвятой Богородицы на Скале. На образованном из останков затонувших кораблей острове, куда 22-го июля местные жители отправляются на лодках с факелами и кидают камни в воду.
 - А зачем?
 - Одни говорят, что в этот день рыбаки обнаружили чудотворную икону. Другие – что в память о погибших в сражениях с венецианцами. Да и какая разница? Там и по соседству островок с церковью святого Георгия и кладбищем для капитанов... Монастырь Савина тебе нужно посмотреть, вот что! В двух километрах от Херцег-Нови.
 - А это ещё зачем? Тоже ведь никакой разницы. Или потому, что Херцег – от Герцеговины?
 - Это естественно. Но там и много русских моряков похоронено. И тех, которые от Наполеона Далмацию освобождали, и белогвардейцев. Я сам был фотографом, знаю, что интересно. Тебе надо снять могилу земляка вашего писателя Шолохова, донского казака станицы Вешенской Александра Бокова. Родился, как Ленин, в 1870-м, а умер, как Сталин, в 1953-и. Вон оно как бывает.
   После экскурсии за кофе в кафе на площади Оружия я поинтересовался у Бранки уровнем моральной устойчивости советских женщин, приезжавших на симпозиумы и по турпутёвкам на отдых.
 - Ведь Югославия у нас приравнивалась к капстранам, а это оформление выездных документов и проверка КГБ с особым пристрастием.
 - Вы что, сомневаетесь? – рассмеялась яркая, с неизбывно-интуристовским шармом полусербка-получерногорка. – Ну кто ж мог перед таким красавцем, как наш дядя Саша, устоять? Вылитый Ален Делон, не находите?..
 - Что ты обо мне знаешь, несчастная? – насупился дядя Саша.
 - А если серьёзно, то на самом деле советские женщины, даже из Комитета советских женщин, даже… не буду уточнять, откуда, - как с ума сходили, приезжая в Югославию! Буквально бросались на наших мужиков, будь то герцоговинцы, хорваты, словенцы! Но особенно на части рвали черногорцев, ища в них схожесть с Гойко Митичем. Помните, мускулистый такой черногорский актёр, игравший индейцев? Его шикарный обнажённый торс с ума женщин сводил! На пляжах, в барах так и стреляли глазами по сторонам… Бывало, приезжаем, чемоданы ещё в фойе на ресепшн, а у них в номерах уже по мужику, всё дрожит, люстры качаются!.. – Бранка, прикрывая тяжёлые веки с ресницами в комочках туши, ностальгически улыбалась. – А потом икру мне дарили чёрную, которую, кстати, очень хорошо могли продать немцам или французам, уговаривали не сообщать куда следует, не писать на них, мол, мы одной ведь, Бранка, веры, бабы православные…
 - Но ты, надеюсь, всегда сообщала? – осведомился дядя Саша.
 - В церковь водила тайком…
 - Сводница по-сербски так и будет: svodnica, - сообщил он мне.
 - Сейчас уже можно рассказывать, в другом мире живём, - продолжала Бранка. – Вы только не смейтесь. Я даже попа по их просьбе нашла, исповедоваться после бурных ночей. Некоторые, правда, не знали толком, как креститься по-нашему, справа налево или наоборот. Поп молодой был, высокий такой видный черногорец. Не знаю уж, как он им там наедине грехи отпускал, только после исповедей выходили мои туристки сами не свои…
 - Ты путаешь, красивый поп был из Герцоговины! – возразил дядя Саша.
 - Очень влиятельная партийная дама бывала с юга, из Сочи, лично знакомая с Брежневым, он её награждал. Ей на каждую ночь, в Будве ли, в Дубровнике, на Свети-Стефане, в одном из натуристских центров, она нудизмом увлекалась, нужно было новенького, молоденького, и чтобы опять-таки на Гойко был похож. Тогда настоящий культ Гойко Митича был, девчонки у подъезда его дома часами дежурили, парни подражали, чуть не поклонялись, молитвы заменяли им многочасовые занятия культуризмом. Ваша дама требовала, конечно, самого Гойко к себе в койку, за любые деньги, она уже тогда долларами расплачивалась. Но он в ГДР на съёмках пропадал. А может, наши спецслужбы противились. Короче говоря, не вышло. А при Андропове её, кажется, посадили… Но бывало и серьёзно. Даже обвенчали здесь тайно одну даму, инструктора райкома КПСС. Она сейчас банкирша. Недавно с сыном приезжала, уже взрослым, вылитый черногорец. В Острожский монастырь. Отмаливать его от наркотиков.    
                7. «Христос воскресе!» было написано на бомбардировщиках
   В Цетинье я въехал рано утром, когда древняя столица Зеты – Черногории ещё спала. Хотелось выпить кофе по-турецки (которое, кстати, в Черногории не хуже, а лучше, чем в самой Турции), но всё было закрыто. Осматривая и поныне не без имперского отсвета фасады зданий бывших посольств Франции, Великобритании, Австро-Венгрии, России, я думал о том, как проходит мирская слава. О том, что здесь, во дворце напротив посольств могли бы мирно коротать свои дни дочери черногорского князя Николы (судьба их волновала меня на протяжении всей поездки)… Здесь, в этом тихом сонном городке? Они – Анастасия, Милица, любовницы Распутина, жёны Великих русских князей, близкие подруги самой российской императрицы, вместе с которой медитировали, предавались спиритизму? Нет, конечно. Не могли. Детерминировано всё в истории. И предначертано.
   Зайдя в церковь Рождества Пресвятой Богородицы, где покоятся останки короля Николы и его супруги Милены (родителей «чёрных принцесс»), перенесённые сюда из русской церкви в Сан-Ремо, по благовесту, поразительно здесь благозвучному, я поспел в монастырский храм к началу службы и смог занять место у святынь.   
   Воскресная проповедь, а затем и интервью митрополита Черногорского и Приморского Амфилохия, седобородого, с колючими глазами, были яростными.
 - Владыка, - спросил я, - а действительно, могло бы всё в XX веке сложиться иначе, если бы император России Николай II послушался совета Григория Распутина и в 1914 году не вмешался в Балканский конфликт, чтобы спасти сербов и черногорцев?
 - Да, русский православный народ никогда не предавал своих братьев. Ваш царь вступил в войну с Австро-Венгрией ради защиты Сербии и Черногории. Многие говорят, что это принесло трагедию, которая случилась впоследствии в России, во время Октябрьской революции. Останься царь и русское царство вне этого сражения европейского, история пошла бы по иному руслу. Но иначе Россия поступить не могла. Так исторически сложилось: мы братья. По-братски черногорцы участвовали на стороне России в Русско-японской войне в 1904-м году.
 - В Японии?!
 - В Маньчжурии. Там действовали партизанские отряды, образованные из охотников-черногорцев и конной команды осетин, командовал полковник Попович-Липовац, черногорец, прославившийся в борьбе против османского ига. И по-братски переживала, чем могла помогала нам Россия, когда нас бомбили американцы. Знаете, что было написано на бомбардировщиках? «Христос воскресе!» А на бомбах – «Пасхальный подарок». Тогда приезжал Святейший патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. Никогда не забуду, как забрался он в белом клобуке вовнутрь подбитого огромного американского танка! И беседовал с воинами в зоне, которую бомбили и обстреливали из пулемётов.
 - Ну, граждан-то бывшей Югославии этим трудно удивить. Помню, четвёртого октября 93-го во время расстрела Ельциным нашего Дома правительства мы лежали за гаражами и вдруг на автобусной остановке появляются как ни в чём не бывало двое мужчин, стоят под пулями, ожидают рейсового автобуса и очень расстраиваются, когда омоновцы из-за подбитой фуры им всё-таки втолковывают матом, что никаких автобусов не будет, чтобы немедленно ложились – не спешно удаляются они под канонаду в дым, мирно беседуя. Так вот один из них, как я потом узнал, был священником из бывшей Югославии.   
 - Черногорскому духовенству часто приходилось браться за оружие. Священник из Подгорицы Пётр Хайдукович в 1806 году во время войны с французами захватил вражеский корабль, хотя в мирное время никогда не носил оружия. Игумены монастырей становились предводителями партизанских отрядов. Игумен Моисей Зечевич по ночам выходил на охоту на турок. Протоиерей Стево Карицин по праздникам ходил вот здесь, по улицам Цетине в рясе, украшенной боевыми орденами. Он не раз бросался в бой в первых рядах, в одной руке держа знамя, в другой – кинжал. Священник Илия Пламенац был даже военным министром Черногории. Наверное, вы сами обратили внимание на то, что многие списки героев сражений начинаются со слова «поп».
 - Но не противоречит ли это самому духу христианства, православия?
 - Ни в коей мере! Во-первых, у нас православие особого рода, испокон века вынужденное  стоять за себя, защищать свои святыни. Да и ваше русское монашество имеет славные традиции. Например, я знаю, что много дней и ночей соловецкие монахи мужественно защищали обитель от английской эскадры. Так же и наши, в частности, монахи Цетиньского монастыря, в стенах коего мы с вами в настоящее время находимся. У него богатая история.
 - Было бы замечательно услышать её из уст настоятеля!
 - Основал монастырь господарь Иван Черноевич – Иван-бег, правивший Зетой во второй половине XV века, перенёс сюда резиденцию Зетской епархии. Вскоре страну захватили турки - и на много веков при прямом турецком правлении черногорские владыки становятся не только духовными, но и светскими вождями народа, неустанно радея за его освобождение…
   Беседу нашу прерывали телефонные звонки, владыка отвлекался, свободно говоря по-гречески, по-итальянски, но потом продолжал рассказ по-русски.
   Ключевым моментом в истории Черногории стало избрание митрополитом и господарем 27-летнего цетиньского монаха Даниила (Петровича) из села Негуши. Он стал первым из династии Петровичей-Негошей, которая правила страной до 1918-го года. Митрополичий, а затем княжеский престол стал наследственным, переходя, что примечательно, от дяди к племяннику (ибо считалось, что на детях природа отдыхает). В 1701-м году митрополит Даниил возродил Цетиньский монастырь на новом месте, на склоне горы Орлиный Крест, использовав кмни некогда разрушенного венецианцами и турками. В алтарную стену нового храма был вмонтирован рельеф двуглавого орла – герб Ивана Черноевича, который и ныне является гербом Черногории.
   В рождественскую ночь с 24 на 25 декабря 1702-го года по благословению владыки Даниила православные черногорцы напали на «потурченцев» - черногорцев, предавших веру отцов и принявших ислам: многие были заколоты, остальные изгнаны из страны. «Мир, вставай за Крест! – писал Пётр II Петрович-Негош в поэме «Горный венец», ставшей позже национальным достоянием. - …все, кто носит светлое оружье, все, кто слышит собственное сердце! Мы поганцев имени Христова окрестим водою или кровью! В Божьем стаде истребим заразу!..»
   Владыка Даниил переориентировал Черногорию с католической Венеции на православную Россию. В Цетинье прибывают послы из России Милорадович и Лукашевич с посланием от русского царя Петра I, призывавшего к совместной борьбе против Турции. В 1712-м году, когда турки потребовали денег, а черногорцы сказали «Пошлём им камни вместо дани», против сорокатысячного населения выступило более ста тысяч турок под началом боснийского визиря Ахмета-паши Шапчайлии. Владыка, на белом коне командовавший сражением, был ранен. Черногорцы одержали победу, захватив восемьдесят шесть турецких знамён. Но другим отрядам турецкого войска тем временем удалось пробиться в Цетинье, всех вырезать и разрушить монастырь. В 1714-м году новый боснийский визирь Нуман-паша Чуприлич, по происхождению серб, со ста двадцатью тысячами турок прошёл через всю Черногорию, убивая мужчин, насилуя и угоняя в рабство детей и женщин, всё сжигая. И всё-таки и на этот раз черногрцы выстояли. Владыка Даниил обратился за помощью к России, и на деньги, выданные русским царём Петром I, разрушенные турками монастыри и церкви были восстановлены. В 1785 году, в то время, когда митрополит Пётр I отправился в Россию, при нападении паши Махмуда Бушатли монастырь вновь был полностью разрушен, монахи обезглавлены, разорено и сожжено всё Приморье. Но несколько лет спустя черногорцы обезглавили самого Махмуда – его череп по сей день хранится в ларце в Цетиньском монастыре в качестве напоминания будущим захватчикам.
   А митрополит Пётр, которого радением ревнивого князя Потёмкина отказалась принять Екатерина II (позже передумала, послала за ним, но гордый черногорец решил больше никогда не приезжать в Россию, хотя передал через посланных: «Прошу Её Величество знать, что я всегда буду предан русскому царскому престолу»), спас от голодной смерти укрывшихся в горах привезённым из России картофелем, которого раньше здесь не знали. Он боролся, где уговорами, где угрозой проклятья, с обычаем кровной мести, который был укоренён в Черногории не менее, чем на Сицилии, Сардинии или Корсике: гибли многие поколения семей. После победы над турками при Мартиничах страна добилась независимости. В 1805-м году Которский залив и прибрежные города оккупировала Франция. Черногорцы обратились за помощью к русскому адмиралу Сенявину, эскадра которого стояла близ острова Корфу, и русские корабли совместно с войсками митрополита Петра I, действовавшими с суши, с гор, выбили французов. Вскоре русские отряды под командованием генерала Попандопуло разбили наполеоновского маршала Мармона. После этого Пётр I обратился к русскому царюс просьбой принять Черногорию под покровительство России, но его мечте не суждено было сбыться. В 1808-м году французы предприняли карательную экспедицию в горы и были разбиты черногорцами, о чём Пушкин и написал стихотворение «Бонапарт и черногорцы». В 1814-м Пётр I вновь обратился к русскому царю с просьбой о покровительстве, но всё же, по решению Венского конгресса, Черногория лишилась такой кровью завоёванного выхода к морю. И оказалась, фактически, в блокаде. Наступил страшный голод, длившийся несколько лет. И вновь спасла Россия. Перед смертью Пётр I продиктовал завещание своему народу: «Да будет проклят тот, кто замыслит отвратить вас от верности благочестивой и христолюбивой России, и дай Бог, чтобы у всякого, кто из вас, черногорцев, хоть мысленно пойдёт против единоплеменной и единоверной нам России, у живого отпало мясо от костей, и чтобы не было ему добра ни в этой жизни, ни в будущей!»
   Пётр I Цетиньский был причислен к лику святых. В честь чудотворца стали воздвигаться храмы. Народ говорит о нем: «Святой апостол Петр в Риме трижды отрекся от Христа, а наш святой Петр, что в Цетинье, - ни единожды». И часто взывают: «Помоги, святой Петр!», - потому что он - плоть от плоти, заступник их надёжный пред Богом и похвала всей Церкви Божией. Всю свою жизнь, независимо от мирских обязанностей, святитель Пётр оставался великим постником и молитвенником. Он до самой смерти неизменно жил в мрачной келье рядом с монастырским храмом, был углублен в Богомыслие и молитву, занят попечением о своей пастве. Исцелял болящих,  творил чудеса. Однажды арнауты (албанцы), собравшись в большом количестве, напали на черногорское село Салковину, где оставалось совсем мало защитников. В решающий момент сражения, когда арнауты кинулись на черногорцев всеми силами, впереди черногорцев появился всадник на белом коне. Один из албанцев подскочил к нему и дважды выстрелил почти в упор, но всадник остался невредим, а из него ударило зеленое пламя, от которого арнаут побежал с криком: "Перед ними сам святой Пётр, спасайся, кто может!" Когда меняли одежды на святом, то увидели, что башмаки его полны песку: он действительно выходил из гробницы.
17 октября 1888 года, накануне дня св. Петра Цетиньского у станции Борки Харьковской губернии произошло крушение царского поезда, следовавшего из Ялты в Москву. Царская семья чудом осталась в живых. Черногорцы, узнав об этом, объяснили спасение благоволившего к ним императора Александра III заступничеством святого Петра. Указом черногорского митрополита Митрофана (Бана) по всей Черногории было установлено в день святого Петра Цетиньского ежегодное празднование чудесного спасения русской царской семьи.
   Еще при жизни Пётр I был награждён Орденом святого Александра Невского с бриллиантами, чрезвычайно им гордился, до конца дней считал своей высшей наградой и церковные документы и письма подписывал так: «кавалер Ордена святого князя Александра Невского.
 - …В 2006-и году и вы, владыка, «за большие заслуги в развитии братских и духовных связей народов России, Сербии и Черногории» были награждены в Москве Орденом Александра Невского I степени, - продолжал я беседу с митрополитом Амфилохием. -  Расскажите о себе. Как вы пришли к Богу? Когда и где были рукоположены, приняли постриг?
 - В Греции, где провёл семь лет после окончания учёбы. А учился в Духовной академии святого Саввы. Получив диплом, продолжал обучение на философском факультете Белградского университета по специальности классическая философия. Как пришёл к Богу? Мне трудно ответить на этот вопрос. Должно быть, от рождения…
   Родился он в день Рождества Христова – 7 января 1938-го года. Крещён был с именем Ристо, то есть Христос. После Белграда Ристо Радович учился в Швейцарии, Италии, откуда и отправился в Грецию, жил на Святой горе Афон. Затем преподавал в Свято-Сергиевском институте в Париже, в Белградской духовной академии святого Иоанна Богослова. 30 декабря 1991 года возведён в сан митрополита Черногорского и Приморского, Зетско-Брдского и Скендерийского.
 - А как у церкви складывались отношения с властями Социалистической Федеративной Республики Югославии? – спросил я.
 - Как они могли складываться? – владыка просверлил меня глазами, будто я был сподвижником маршала Тито. - Церковь уничтожали – и физически, и идеологически, насаждая ложные авторитеты. Над нашим монастырём на вершине горы Орлиный Крест расположен мавзолей владыки Даниила. Оттуда открывается вид на горный массив Ловчен, на одной из вершин которого, на Езерском врху, похоронен митрополит и поэт Пётр II. Построенная им в качестве усыпальницы церковь святого Петра Цетиньского, обновлённая в 1920-х по проекту русского архитектора Краснова, была снесена безбожными титовскими властями в 1972-м году, а на её месте воздвигнут уродливый языческий мавзолей. С этим кощунственным актом верующие люди связывают последовавшее вскоре катастрофическое землетрясение. Митрополит Арсений с ещё семью черногорскими священниками был осуждён Цетиньским судом на одиннадцать с половиной лет «за организацию заговора против народного режима в Черногории и антигосударственную деятельность». «Вина» владыки состояла в том, что он ещё в 1945 году, будучи администратором Загребской митрополии, сказал, что католическая церковь во время Второй мировой войны принесла много зла православному населению Хорватии. Другой виной черногорского митрополита было то, что он во время встречи с секретарём Всемирного Совета Церквей Робертом Тобиасом дал ему данные о том «как народные власти гонят Сербскую Церковь»… Что такое марксизм? Когда Маркс «бросал перчатку в лицо всему миру, желая свергнуть этого исполина-пигмея, чтобы, затем расхаживая по его развалинам, ощутить себя равным Творцу», он делал попытку магически-змеиным образом осуществить сатанинский план о мире и человеке. Его тайное, судя по всему - интимнейшее желание - «отменить Бога». Помните, как Энгельс вспоминал первую встречу с Марксом? «Объятый злобой, он как будто хочет дотянуться до небесной скинии и разбить ее о землю». И Маркс, и Фрейд не ведали иного Бога, кроме страшного еврейского Яхве, для которого человек всегда лишь раб. Отсюда последовал их бунт против Него, и создание своего «бога» (libido, революция) по его «образу и подобию».
 - Но философия доктора Фрейда не была государственной.
 - Она была, а кое-где и есть даже надгосударственной! Именно еврей Фрейд лучше всех почувствовал органическую связь Эроса и смерти. Без истинного, забытого отцовства, принадлежащего Божественной природе и природе человека, созданного по образу и подобию Божию, без вечного Отца человеческий Эрос и человек в нём, единосущны временности и таким образом смерти: временность делает смерть содержанием похоти (Эроса и, следовательно, человека, который питается только им). Только в еврейском подсознании, сформированном на идее страшного Яхве, похоти и запретного плода, порождающего смерть, миф об Эдипе мог приобрести такой масштаб, как во фрейдизме! Фрейдизм по своей сути есть новое согласие с дьявольской ложью о небесном Отце, и покорность кровосмесительным объятиям смерти - матери земли: всё здесь соткано из похоти плоти и горделивого соперничества с так называемым «отцом садистом». Марксизм - то же самое! К тому же, Маркс ненавидел славян: «Славяне, - говорил он, - это варвары, которых надо вытеснить обратно за Урал!»
   Проповеди митрополита Амфилохия отличаются чрезвычайной, некоторых даже шокирующей откровенностью и  публицистичностью. Послушать их съезжаются в Цетиньский монастырь верующие из многих городов и стран. В то воскресенье, когда мне довелось присутствовать на проповеди, он говорил об угрозе так называемой «демократии», насаждаемой с помощью бомбардировок «пасхальными подарками», соотносил ситуацию в мире в период Второй мировой войны с настоящей: тогда, как и сейчас, в Европу пришла великая смута, тогда смута разрушительных мыслей, уничтожения и порабощения миллионов людей, захвата земель, великого разрушающего оружия, а ныне Европу накрыло мрачное время, когда душами людскими овладел лукавый, пришедший в виде сионского золота, которое разрушает Европу и самого человека изнутри. Чтобы противостоять этому, человек должен отказаться от многого из того, о чём мечтал, что показывают в телевизионной и интернетовской рекламе, и больше времени и внимания уделять здоровью своей души и чистоте помыслов, нежели здоровью физическому, восстановлению храма внутри себя – нежели храмам или лжехрамам, которые повсеместно возводятся…
 - …Мы должны объединиться, - проповедовал митрополит, - и отринуть то, что, разрушая сами заповеди Христа, несёт нам сионское золото: зло, зависть, корысть, праздность, прелюбодеяние… Зловещая воля управляет некогда самостоятельно заблудившимся в порыве личной гордыни прежним стадом Христовым.… На кровавой сцене этого мира человек через тиранию смерти, которая таится в корне Эроса и в самом «homo ekonomicus», приговорен к существованию, конец которому - уничтожение и небытие, а его исторический путь всего лишь подготовка к исчезновению и небытию. Это стало бы неизбежным, если бы не существовало духовного отцовства, освобождающего от тирании смерти, возводящего человека от раба в достоинство свободного сына Божия. «А как вы - сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего «Авва, Отче! Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий чрез Иисуса Христа». Ещё вот что важно. Великий русский богослов Алексей Хомяков отметил, что Церковь не является некоей авторитарной властью. Авторитет - это нечто внешнее, а власть всегда несёт в себе насилие. Церковь не обладает ни видимой властью, ни внешним авторитетом. В Православной Церкви существует свой порядок, устав, но порядок и власть, не одно и то же. Истинная Православная Церковь ни разу не поддалась искушению господством и властью…
 - Но не златом! Владыка, у нас в России я знаю многих священников, откровенно занимающихся бизнесом, да ещё каким! Если в 90-х в связи с освобождением президентом Ельциным Церкви от налогов была популярна торговля сигаретами и водкой, то ныне входу «нефтянка», порой священнослужители действуют, как заправские риэлторы… Да и у вас, думаю, такие есть или скоро появятся. Некоторые клирики и миряне упрекают в этом  католический Запад, повинный не только в тотальной бездуховности, но, практически, во всех грехах и преступлениях против истинной веры и Христианской Церкви… А какова роль Востока, не только мусульманского?
 - Богатейший тысячелетний религиозный опыт Востока неожиданно послужил в XX веке  вызовом западной цивилизации, какой она формировалась с эпохи Ренессанса. Возвращаясь к эллинским критериям истины, она всё больше строилась на вере в человека и его разум. Всё больше доверяла чувственным знаниям и науке. Ориентировалась на время и материю, материальное благополучие, обогащение. Теряя ощущение реальности присутствия Бога и духовного мира. Это наполнило западного человека, пребывающего в постоянном стрессе, беспокойством и жаждой спасения, в том числе в наркомании, сексе, возникновении сект. И в этом поиске себя и внутреннего равновесия многие обращаются к восточным религии и философии, удивлённые и привлечённые их таинственностью и глубиной. Взять теософию, цель которой – изучение законов природы, наук, философий и религий ради приобретения «целостного» восприятия мира и создания универсального братства людей на основах «широкого сознания и мудрости, и новой религии мира» - это  известная вам Елена Блаватская, Анна Безант, другие. Космос понимается как нечто живое, мир ведом «высшим разумом», история развивается «циклично» согласно законам реинкарнации божества, включая и личность Иисуса из Назарета как одного из воплощений Бога… Или движение Кришна Мурти, учившего, что потребность богопознания и поиск истины – единственная потребность человека… Для всех движений, вдохновлённых идеями Востока, характерен космологический аспект, жажда растворения в безличной космической энергии. Далёкий Восток несёт ощущение таинственности. Отсюда, например, очередное, как и в конце XIX века, пробуждение интереса к спиритизму.
 - Но вашим черногорским принцессам, заразившим этим делом весь светский Петербург, удалось-таки вызвать определённых духов?
 - В спиритизме – некий странный симбиоз античного и христианского гностицизма с восточным магизмом, - размышлял владыка, впрямую не отвечая на вопросы. - Это магическое насилие над духовным миром… Широко распространено и так называемое движение трансцендентальной медитации, во главе которого стоял Махариши Махеш Йоги, дипломированный физик, мировой славе которого способствовала группа «The Beatles», считавшая его своим духовным учителем… Вы спрашиваете, что случилось с христоносной и духоносной Европой, что дети её стали искать Духа и утешения и радости спасения в исполненной печалью и магизмом, пантеистической Индии? Случилось вот что. Отпала она от Жизни, перестав исповедовать Христа как единственного Бога и Спасителя, и вновь вселился в неё легион…
 - Владыка, некоторые верующие у нас в России сетуют на то, что митрополит Амфилохий не хочет возвращать Десницу Иоанна Предтечи.
 - Десница принадлежит всему христианскому миру, - сказал, как отрубил, митрополит, и в голосе его хрипловато-надсаженным прозвучало черногорское, непреодолимое  упорство. - Султан воевал с иоаннитами, а потом в порядке жеста примирения передал им Десницу Крестителя. Затем путь её сложен: православный монастырь на Родосе, крестоносцы, угроза Мальте от Наполеона, передача Десницы Императору Павлу Первому. С войсками генерала Юденича она попала в Ревель, потом в Париж. Императрица Мать Мария Фёдоровна привозит её в Данию, потом она перемещается в Берлин, откуда Русская Зарубежная Церковь передаёт её королю Александру Карагеоргиевичу, и, наконец, она попадает в Черногорию, сначала в монастырь Острог, дабы уберечься там от фашистов, и затем в Цетиньский монастырь, где и хранится в настоящее время. Вы видите, какой длинный, бесконечный путь? Это говорит о том, что Десница Иоанна Предтечи принадлежит всему Христианскому Миру. Более того, когда ковчег с Десницею Иоанна Предтечи был в монастыре Острог, где покоятся святые мощи святителя Василия Острожского и на Косово в монастыре святого Стефана Дечанского, то вокруг них собирались мусульмане и молились, делали три поклона, читали специальную молитву. К нам же в Цетинье приезжают члены Мальтийского Ордена, чтобы поклониться Деснице, когда-то принадлежавшей Ордену. Они тоже заявляют — она принадлежит Мальтийскому Ордену, надо её им вернуть. Мы же им отвечаем: Десница принадлежит всему Христианскому Миру, вам же — спасибо, что вы её в своё время сумели сохранить. Летом 2006-го она была доставлена для поклонения в Россию, побывала во многих городах, радости у православных не было предела! У нас уже многое отобрали, зачем же и это? Милости просим, приезжайте к нам, поклоняйтесь.
- Говорят, за последние пятнадцать лет вам удалось открыть чуть ли не полсотни новых монастырей.
 - Да, с Божией помощью. Правда, насельников в них пока немного, но это не главное. Главное – дух настоящей евангельской веры. А в Черногории есть достопримечательности, сохранившиеся еще с евангельских времен. К примеру, храм Параскевы Пятницы в Будве располагается на месте древнего монастыря апостола Марка. В нашем Цетинском городском музее хранится Филермская икона Божьей Матери, написанная, по преданию, самим апостолом Лукой.
 - А как вы отнеслись к отделению Черногории от Сербии?
 - Черногорцы вместе с сербами до последнего старались сохранить Югославию. Запад не мог понять: им, глупцам, предлагают деньги, валюту, а они готовы в условиях санкций даже голодать, но вместе с сербами… А вообще-то Государство и Церковь имеют разные границы. Точнее, Церковь, по сути дела, безгранична - мы исповедуем Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Для нас в Черногории таковой является Древняя Печская Патриархия, куда входят церкви в Сербии, Черногории, Македонии, Хорватии, Словении. Начиная с XIII столетия, существует у нас принцип: государства разные, а Церковь одна. Тот же принцип сегодня действует в Российской Федерации и за её границами, например, на Украине. Будучи наследником и продолжателем дела митрополита Петра Петровича Негоша, я радею о сохранении единства Сербской Православной Церкви. Моя роль сегодня заключается в проведении принципа: Церковь существует вне границ различных государств. Мы уважаем Кесаря — кто бы он ни был. Но Церковь имеет вселенскую миссию: она объединяет, а не разъединяет. Человеческие тщеславие и гордыня не могут подчинять Церковь своим личным интересам, Церковь служит Богу, а не гордости людской, которой служат создатели так называемой «независимой Черногорской Церкви». Да и кто её создаёт? Некий женатый «священник», который жил в Риме, потом попал в Черногорию. Он и его сторонники думают, что Церковь - это что-то вроде партии. Собрались на площади некрещёные люди, активные сторонники автокефалии, 3-4 человека, и один женатый «иеромонах» (у которого родился ребёнок), которого так называемый «глава церкви» взял к себе протоиереем, и провозгласили «Независимую Церковь Святого Петра Цетиньского». Они объединяют 1% жителей Черногории. Ни один по-настоящему церковный человек не вступил в их ряды. В Черногории сейчас более семисот храмов, у них - ни одного, единственная комната где-то в Которе…
 - С Русской Православной Церковью сейчас сотрудничаете?
 - В Херцег-Нови на русские средства русскими мастерами возводится собор, настоящий Русский храм на берегу моря. Еще в монастыре неподалёку от Будвы строится храм Святым Царственным Мученикам, тоже на берегу моря. К сожалению, перешёл в мир иной большой друг Сербии и Черногории скульптор Вячеслав Клыков, Царствие ему Небесное. Он подарил Сербии два памятника святому Сергию Радонежскому, и на двухсотлетие Первого Сербского Восстания памятник основателю Сербской Церкви Святому Савве Сербскому, который стоит на площади перед собором святого Саввы. Кроме того, Клыков подарил изваяние Пресвятой Богородицы Державной черногорскому городу Никшичу, который также стоит теперь перед собором Василия Острожского, кстати, возведённого на личные пожертвования Царя-Мученика Николая II Александровича… Связи между Русской и Сербской Церквями живы, продолжая древнюю нашу традицию.
 - О Косово не говорю, понимая, насколько болезненный вопрос. В районе Улцина я обратил внимание на множество молодёжи вокруг мечетей. К православию молодёжь как  привлечь, вот вопрос. У нас на Кавказе, в Осетии после кровавых событий крещение принимать стало гораздо больше людей, в том числе молодых. Ужели кровопролитие – необходимое условие?
 - Почему же не говорить по поводу Косово и Метохии? «В Божьи руки, всё предаем в Божьи руки, - говорят сербы. - Значит, времена такие наступили, значит, мы этого заслужили, и будем всё терпеть, как терпели наши предки». Есть предание начала ХХ столетия: «К попу из Урошевца пришли измученные гнётом сербы и говорят: «Отче, некоторые из наших говорят: уйдем в Сербию, другие - останемся. Что нам делать?» Отвечал им священник: «Терпите. Претерпевший до конца спасётся». - «Но сколько терпеть, скажи нам, отче? Три года? Пять лет?» - «Я сказал: в Священном Писании написано: претерпевший до конца спасётся». И послушали они его. И в 1912 году пришла сербская армия и освободила Косово. И сказали сербы: «Вот если бы мы не послушались нашего батюшку, потеряли бы всё, что претерпели за пятьсот лет»...
 - Но это предание. В документальном фильме «Косово. Страшный суд», созданного  вашей послушницей, принявшей православие немкой Ксенией Хайнбюхер, потрясает сцена, где вы, владыка, собираете на земле в грязи остатки человеческих тел после расправы албанцев над мирными сербами, чтобы отпеть и предать погребению…
 - Знаете, Православная Церковь обладает свойством, имеющим исключительно важное значение для воспитания молодежи. По самой природе своей это Церковь мучеников. Сам Христос – свидетель верный, свидетель Истины, которая свидетельствует распятием и мученической кровью. И подобно своему свидетельству об Отце небесном, верности Отцу, верности до крестной смерти, Он посылает в мир Своих последователей, чтобы они стали Его верными свидетелями до конца времен. Такими свидетелями стали Его апостолы, святые мученики и все святые. Одни свидетельствовали о Господе словом, делом и мученической кровью. Другие тем, что называется «мученичеством совести», бескровным мученичеством, то есть непрестанным духовным подвигом, терпением, борьбой со страстями, со всяким злом в себе и вокруг себя. Тех, кто свидетельствовал о Христе своей кровью, было множество во все времена. Но с уверенностью можно сказать, что ни одна эпоха не дала столько мучеников, как наше столетие. Миллионы православных христиан, закланных за Христа, по всей России, в Сербии – в Ясеновце, Глине (места концлагерей, в которых во время Второй Мировой войны хорватами-усташами были замучены, живьём закопаны тысячи православных сербов), других местах пример и доказательство тому…
 - Те факты, никак сомнению не подлежащие, стали поводом для злопыхателей. Кое-кто уверяет, что за период с 1941-го по 1945-й годы югославские партизаны не уничтожили ни одного немецкого танка, не сбили ни одного немецкого самолёта, не пустили под откос ни одного эшелона. Но при этом уверялось, что в борьбе с захватчиками югославское Сопротивление потеряло только убитыми чуть ли не два миллиона человек! А на самом деле большинство людей погибло в этнических конфликтах между сербами, хорватами, мусульманами…
 - Ну, Бог им судья. Существуют непреложные документы, скажем, в Окружном музее Херцег-Нови. Кстати, из 2280 руководящих должностей (от командира батальона до Верховного штаба) за пределами Черногории 965 занимали черногорцы, хотя население страны составляло всего 2,4 процента от всего в Югославии. Да что говорить: только в середине XIX века черногорцы по семь-десять раз в месяц сталкивались с турками, погибло и умерло от ран половина населения! Пистолеты за поясом носили все! Самым страшным наказанием для черногорца был запрет носить оружие или отнятие знака на шапке, обозначающее его чин! Да, существовала кровная месть – но как только появлялся враг внешний, все объединялись! Масса свидетельств героизма и во Вторую мировую! А в общем-то, нельзя сказать, что мы всегда жили в окружении друзей и  доброжелателей.
 - Но вы же не станете отрицать, владыка, что…
 -А я говорю: и сегодня вся Православная Церковь – живой свидетель Распятого Христа и причастник Его Распятия. Иерусалимская, мать всех церквей, Антиохийская, Царьградская – мать наших славянских Церквей, не говоря о Русской, Сербской, многих других поместных церквах – не носят ли все они «раны Господа Иисуса Христа на себе» – каждая в своё время гонимая и изгоняемая? Не убелила ли великая Русская Церковь кровью миллионов новомучеников бескрайние просторы России? И о мученичестве Сербской Церкви сегодня известно всем. Откуда это мученичество? История свидетельствует, что Православная Церковь была и есть – гонимая Церковь. Как ни парадоксально, но это самое сильное доказательство того, что она Церковь истинная, что её действительно ведет и хранит непобедимая сила Духа Святого…
 …Во время воскресной проповеди, стоя в храме у святынь – ковчега с мощами святого Петра и ковчежеца с Десницей святого Иоанна Предтечи и Частицей Честного и Животворящего Креста Господня, я поймал себя на мысли, что представляю Амфилохия, когда он был помоложе, подобно другим митрополитам черногорским, на белом коне в бою с теми, кто стремится отнять у его народа Веру отцов.
 - …Очевидно, что и сегодняшняя миссия Церкви в мире, так же как и её историческая роль, подобно Распятому Христу, имеет спасительное и искупительное значение, - продолжал владыка. - Распятие, страдание и смерть православного византийского царства и других православных балканских государств в XIV-XV веках несомненно имело спасительный и искупительный характер не только для православных, но и для всех западноевропейских не православных народов. То, что происходило в далёком прошлом, происходит и в наши дни: кровь миллионов новомучеников – вот та сила, которая не дает антихристу и его адскому злу воцарится в современном мире. Если Православие выстоит в борьбе против демонического зла, если окрепнет православная вера, возродится благочестие, тогда у мира появится надежда на спасение. Еще в позапрошлом веке ваш гений Фёдор Достоевский, пророчески прозревая грядущие трагические события, провидел силу образа православного Христа, предчувствовал будущую всечеловеческую миссию Православия. Смысл пророчества Достоевского, всю его глубину увидели только духовные прозорливцы. Они поняли, что Достоевский предвидел Голгофу, ощутили, что грядущие времена пройдут для Церкви под знаком Распятия и жертвенной любви ко всем и вся, как единственного спасения для человека и всего человечества. Православие сегодня, так же как когда-то распятый и уничиженный Христос, открывает современному миру, в чём его спасение и полнота. Его «ранами» сегодня, как когда-то Христовыми, исцеляются раны мира. Это распятие Православия и жертвенная голгофская любовь, которую православные свидетельствуют собственной кровью, и есть тот елей всечеловеческой любви, елей, который Достоевский находит и открывает в Православии и православном Христе. Который Православие щедро изливает в мир, как единственное лекарство от ран, болезней и зла. Православные призваны быть свидетелями жертвенной голгофской любви; кто не имеет дара свидетельства кровью, призваны свидетельствовать о ней бескровным «мученичеством совести». Потому что именно этой жертвенной распинающейся Христовой любовью, засвидетельствованной кровью Самого Христа и кровью миллионов мучеников, Его свидетелей верных – будут судимы на Страшном Суде наши дела, помыслы, вся жизнь. Есть ли что-то более значительное и святое для человека, особенно молодого, чем такая жертвенная любовь, которую исповедует и свидетельствует Православие? Православие зиждется на целостном и вечном. Оно зовёт к совершенному и бесконечному. В этом заключено его всечеловеческое спасительное значение и единственный свет надежды на будущее мира и человека. Православие существует в мире, чтобы служить миру, и, подобно Христу, приносить себя в жертву «за жизнь мира».
                8. Партизанскими тропами
   В Плужине, по рекомендации мрачноватых мужиков, выпивавших перед телевизором в придорожном баре лозу за Россию, игравшую в тот момент в футбол со сборной Голландии, я заехал в дом, где во время войны располагался штаб Тито. Там тоже смотрели футбол и тоже выпивали, болея за наших.
 - Заходи, - сказал хозяин и сразу налил. – Я сам Александр Йоканович. Мой дед Йоко Аджич был дгугом магшала Тито. – Он слегка картавил. – Будет здесь музей.
 - А Тито был хороший? – спросил я, оглядывая стены, увешанные и заклеенные пожелтевшими листовками, плакатами, фотографиями, удостоверениями личностей, приказами, в том числе и немецкими, о карательных операциях против партизан, потёртыми портупеями, галифе, простреленными и прожжёнными рубахами, шинелями. – Разное теперь про маршала говорят – что чуть ли не диктатор был…
- Мудаг, - помолчав, налившись кровью, влепил мне прямо в лицо хозяин – и махнул до дна.
 - Кто - я? – опешил я. – Да это ваши люди говорят, молодёжь… священники…
 - Надо куснути, - сказал собутыльник внука героя. – Чокнуться надо.
 - Надо, - согласился я. – Но отчего же сразу мудаг?
 - Мудар, то есть мудрый был маршал Тито, - пояснил собутыльник.
   Мы подружились, выпив на брудершафт, когда наши забили голландцам второй гол – пьяненький внук героя орал так, что обрушилась полка с осколками снарядов, мин и гранатами. Я попросил Александра надеть дедовскую шинель, чтобы сфотографировать. Он согласился и сразу в ней утонул – полы легли на пол, рукава доставали до колен.
 - Да, были люди! – восхитился я.
 - Тогда черногорцы все такими были, - заверил собутыльник с гордостью за отцов и дедов, - как сейчас в нашей сборной по баскетболу, которая американцев скоро сделает!
 - А что за зверь? – осведомился я, кивнув на голову благородного оленя с раскидистыми рогами, изрядно побитую молью.
   Мне объяснили, что маршал был страстным охотником и всё свободное от партизанщины время круглый год посвящал охоте в окрестных горах. Я подумал о том, что у наших, белорусских, например, партизан сезон охоты был ограничен.
 - Действительно ли мудр был Броз? – выказал сомнение я. - Ведь этот ваш Иосип по примеру нашего Иосифа произвольно, по своему  коммунистическому усмотрению перекраивал, нарезал исторически не обоснованные и этнически бессмысленные границы, перемешивал, переселял, а то и вовсе выкидывал народы!.. Но как ему удавалось столько лет  удерживать Югославию от расчленения, о котором американцы и тогда грезили?
 - Потому что только нас, черногорцев, вместе с вами, русскими, было больше двухсот пятидесяти миллионов, мы б им таких навтыкали! - объяснили мне причину.
 - А почему так много женщин на фотографиях? – поинтересовался я, прохаживаясь вдоль стен будущего музея, разглядывая мутные выцветшие экспонаты. – Это всё партизанки? 
 - Маршал был ходок великий, ты не знал?! Не пропускал ни одной юбки, с вашего сибирского плена ещё!..
   Вот что удалось извлечь мне из их путаного рассказа с использованием древнеславянских, латинских и среднеевропейских, англо-франко-итало-испано-немецких слов и выражений. Излагал в основном собутыльник Мишко, в прошлом, как выяснилось, коммунист, послушник, монах, диссидент, пострадавший от клики Тито, а внук героя, почти ничего не понимая, лишь поддакивал да подъикивал и время от времени встревал с какими-то изумительными нюансами.
   Во время Первой мировой воевал Иосип Броз на русском фронте. В Карпатах был ранен и пленён русскими солдатами. Около года лежал в госпитале под Казанью, где не давал прохода сёстричкам милосердия, в том числе и благородным выпускницам Смольного института. Оказавшись в Петрограде, участвовал в революционных стачках и крутил романы с барышнями, весьма лояльно относившимися к темноглазому темпераментному чужестранцу. Во время демонстрации рабочих путиловского завода неожиданно угодил под пулемётный обстрел, после чего задумал сменить бурлящую Россию на благодатную Америку. Но при пересечении финляндской границы был арестован полицией и через три недели отсидки в Петропавловской крепости выслан в Сибирь. После октября 1917-го, на радостях провозглашая: «Братцы, свобода!», с девицами, барышнями и дамами не вылезал из омских кабаков и борделей. Но голод не тётка, и до 1920-го года будущий маршал «скрывался, - как утверждает его героическая биография, - от банд Колчака в захолустной сибирской деревне». Перепробовав зажиточных крестьянок и перепортив множество девок, под нажимом, а точнее, в результате физической расправы над ним местных мужиков Иосип Броз, как честный человек,  официально сошёлся с 13-летней Пелагеей Белоусовой, дочерью богатейшего в деревне крестьянина, которую и принялся усердно брюхатить чуть ли не дважды в год. Но сына ему она родила уже в Югославии, куда он перевёз её. Где и бросил, вступив в коммунистическую партию и встретив молоденькую длинноногую черногорку-коммунистку. Пелагея была вынуждена вернуться с сыном Жарко в СССР. Последовал за ней и сам Тито – для работы в исполкоме Коминтерна в Москве, где женился на немке Люции. Но Люцию вскоре арестовали как агента гестапо. В канун Второй мировой войны он увлёкся молоденькой студенткой Гертой, которая тоже родила ему сына, а когда Герту схватили усташи и пытали, Тито завёл новую любовницу, ещё моложе – Зденку. Но не повезло и Зденке – заболела туберкулёзом, а к тому времени, как вернулась из Москвы, где лечилась, Иосип и её бросил. Да и не до того ему было! В Югославии уже все воевали против всех – хорваты против сербов, евреев, цыган, сербы против боснийцев, хорватов, немцев… Грабили, жгли, убивали… И Тито сумел развернуть такие партизанско-коммунистические знамёна, что под ними объединились и православные сербы с черногорцами, и католики-хорваты, и боснийцы-мусульмане. Секретарша Ольга, учившаяся до войны в Англии и имевшая мужа и дочь, бросила всё ради героического Иосипа, разделила с ним полную лишений участь партизана. Но ей пришлось смириться с тем, что оказалась она, в том числе и здесь, в Плужине, одной из многочисленных его походно-полевых жён. После войны был у него громкий роман с нашей кинозвездой Татьяной Окуневской, для которой собирался построить на берегу Адриатического моря киностудию. В 1953-м он стал первым президентом Югославии, в шестьдесят лет женился на двадцативосьмилетней Йованке, но очень скоро загулял с юными балеринами, оперными звёздами Белградского театра… После восьмидесяти, уже в конце 70-х годов маршал увлекся стюардессами, не без участия Леонида Брежнева, приглашавшего его на охоту в Завидово, моделями, спортсменками, медсестричками, с которых, собственно, и начинал – круг замкнулся.
 - У него были жёны и любовницы из всех уголков мира! – с гордостью и с такой силой, словно у того кость в горле застряла, похлопывал Мишко своего товарища по спине. - Но предпочтение маршал отдавал, кроме русских, черногоркам, сербкам, хорваткам, албанкам, герцоговинкам, македонкам, боснийкам, словенкам – и не делал между ними различий! Он враг мой был! Но объективно спрашивается: может, поэтому и жили все  дружно? Больше у Югославии такого вождя не будет – как и самой Югославии!
 - Ну конечно, как я раньше не догадывался! – с размаху саданул я себя по лбу. – Вот чем союзные государства-то цементируются!
 - Есть маршальский жезл, а есть маршальская сперма, - поучал Мишко.
 - Наш Брежнев, под конец жизни, кстати, тоже маршал, любил и русских, и евреек, и молдаванок, и армянок, и узбечек, и латышек, и казашек, и эстонок, и грузинок, и хохлушек… А как он любил таджичек!.. Но тоже различий не делал, лишь бы всё на месте было! И стоял при нём Союз нерушимый!
 - На всё воля Божья, - смирялся бывший монах-диссидент, выпивая.
 - Ура! Ура! Ура! – выпил и пунцоволицый удалой Александр Йоканович, держа локоть на уровне антикварного потёртого австро-венгерского эполета. И затянул наш бывший гимн,  почти без акцента: «Союз нерушимый, республик свободных навеки сплотила великая Русь!..»             
   Вырвался я из потомственных партизанских объятий трезвым весьма относительно. И недалеко бы укатил по горным дорогам, если б после возлияний за маршала Тито, за его титанов-сподвижников и их среднего росточка, но гостеприимных и душевных внуков-энтузиастов, после бурных тостов за СССР и СФРЮ, Россию и Черногорию, за то, чтобы все, кто на нас тянет, сдохли, и проч. и проч., не искупался бы в неподвижном холодном синем озере Stabanska и не закусил овечьим сыром, молодым чесночком и лучшим во всей бывшей Югославии шашлыком из ягнятинки (по мнению незабвенного маршала, а он, говорят, в трапезе толк знал не менее чем в прекрасном поле, именно в этих местах шашлык лучший - в чистейшей озёрной воде и горных травах дело).
   Под вечер добрался я до Пивского монастыря, окутанного лёгким прохладным туманом, величавого, безмолвного среди безмолвных гор под седым безмолвным небом. Вошёл не сразу, некоторое время бродил вокруг, задаваясь вопросом, почему же всё-таки марксисты, может быть, и лично маршал Тито пощадили этот монастырь? Замаливал грехи? Замаливал попрание заповедей? Без исключения всех Божественных заповедей?..
   Отец Никифор, интеллектуального облика, рыжебородый, в очках с тонкой оправой, благословил войти. Он был один во всём монастыре, что удивило. Я объяснил, что привело меня, похвастал встречей и интервью с самим Амфилохием, но настоятель невозмутимо ответил, что это всё хорошо, но сам он ни фотографироваться, ни интервью давать не хотел бы, потому что давно ушёл от всего этого. А как же Амфилохий? Митрополиту можно… Но, узнав, что я из России,  к фотоаппарату, извлечённому мною из кофра, отнёсся терпимо. Чуть погодя по моей просьбе и кое-что рассказал о себе. Родился в Новом Базаре, где уже более девяноста процентов жителей – мусульмане. Живя среди мусульман с раннего детства, укреплялся в православной вере. В монахи постригся сразу после защиты диплома в Белградском университете по международной юриспруденции. Здесь, в Пивском монастыре служит уже четыре года. Монастырь знаменателен тем, что его, единственный, может быть, в мире, перенесли на три с лишним километра от прежнего места, в 1969-м, когда на реке Пива начали строить гидростанцию и затапливать водохранилищем окрестности. Притом перенесли, надо отдать должное социалистам-коммунистам, даже трёхнефную монастырскую церковь с уникальными старинными фресками в полной сохранности. Работы  по переносу продолжались десять лет!
   Настоятель благословил войти в церковь Успения Божией Матери, показал единственную в своём роде фреску, на которой изображён турецкий паша Мехмед, обратившийся в христианство, показал и другие, в том числе изуродованные турками при нападении и в таком виде хранимые, не реставрируемые «в назидание», и иконостас, рассказал об особо замечательных иконах. «Вот тебе и богоборец-тиран маршал Тито, - думал я, вспоминая Калязин, другие наши затопленные монастыри. – Невозможно и представить, чтобы даже мысль о переносе какого-то храма, о спасении фресок промелькнула в голове Сталина, Хрущёва, Брежнева… Выходит, действительно, мудар?»
   Показал настоятель хранящиеся в монастыре рукописи XVI-XVII веков, книги в переплётах с серебряными украшениями.
 - Вы здесь один, батюшка. А не покушались лихие люди?
 - Бог хранит.
   Показал и свой сад с яблонями, грушами, сливами, кустами роз, гигантскими, выше его головы, хотя ростом отца Никифора Бог не обидел. А потом, когда я спросил, испытывая в общении с ним языковые трудности, кто он по знаку Зодиака, рассерчал вдруг так, что едва ль не вытолкал меня из монастыря взашей. Не пристало, конечно, задавать столь глупых вопросов. Каюсь.
   В расстроенных чувствах углубился я в национальный парк Дурмитур и, непонятно как проехав на ночь глядя по горному серпантину, оказался в самом высокогорном городке Балканского полуострова – Жабляк, раположенном на высоте полтора километра над уровнем моря, где и заночевал на пустующей горнолыжной базе.
   Утро было восхитительным. С террасы, где я пил кофе, открывалась панорама с заснеженными вершинами и озёрами, которые черногорца называют «глазами гор», такая, в реальность коей невозможно было поверить. Казалось, картинка на экране домашнего кинотеатра вот-вот сменится.
Я отправился дальше, свернул, видимо, куда-то не туда, заплутал. Спросил дорогу у пастуха, долго ехал по вовсе безлюдной, заросшей, но до абсурда с приличным асфальтовым покрытием дороге, притом чётко однополосной и без обочин, так что делать, если появится встречная машина. Но встречных не появлялось, и это повергало всё в большее уныние. Вообще-то энергия заблуждения бывает плодотворной, заблуждаться в незнакомых местах, искать, находить забавно. Но тут, в виду время от времени распахивающихся, зияющих обрывов в каньон реки Тара, самый глубокий в Европе и второй в мире после американского Гранд-Каньона, под моросящим дождиком, от которого сцепление автомобиля с дорогой делалось условным, стало не до забав. Спрашивать было не у кого. К полудню я понял, что заблудился окончательно. Притом заканчивался и бензин.
   В деревушку Боровичи, на первый взгляд вымершую, я въехал, твердя про себя, что надежда умирает последней, но рассчитывая уже лишь на вмешательство Господа Бога. И он вмешался, клянусь Богом! Я увидел двоих мужчин, стригущих баранов. Вопросил с отчаянием в голосе и, видимо, во взоре. Ни слова не говоря по-русски, посовещавшись между собой, притом почему-то на повышенных тонах, они, дядя и племянник, как я потом понял, попытались мне объяснить, как выбраться, что-то показывали, но тут же махнули руками на эту безнадёжную затею. Залили канистру бензина, притом 95-го, непонятно откуда здесь взявшегося. И племянник по имени Любомир, пятидесятилетний, лысоватый, крепкого сложения мужчина с глазами, будто освещаемыми изнутри каким-то необычайно добрым светом, предложил проводить, сел ко мне в машину. Полил ливень.
   Проехали мы с Любомиром пятьдесят вемь с половиной километров – если не соврал спидометр. Я понял, что он родился в деревне Боровичи, преподаёт физическую культуру в Белградском университете, сейчас отдыхает у дяди. Иногда мы останавливались, и он с гордостью показывал там и тут расставленные им и видимые с точек разных уровней над морем корзины для игры в баскетбол. На крутых, остроугольных поворотах, в которые машина сходу не вписывалась, а для маневра оставались считанные сантиметры, Любомир выходил, контролировал, я, видя, как улетает в пропасть выдавливающаяся из-под задних колёс галька, обливался потом. И на одном из поворотов, не таком уж крутом по сравнению с теми, что уже были пройдены, я самую малую толику не рассчитал – правое заднее колесо соскользнуло и зависло, левому в луже оставалось несколько сантиметров, чтобы также сорваться, а там… уж больше б я не задавал православным священнослужителям глупых вопросов. Любомир ухватил за стойку и держал до тех пор, пока я, боясь вздохнуть, не выкарабкался наружу. Вдвоём мы вытащили машину, поехали дальше. Любомир улыбался так, будто вытаскивать зависшие над пропастью «Фольксвагены» для него привычное дело. Он по первой специальности – и призванию – оказался горным спасателем.
   Короче говоря, вывел он меня на трассу. Я спросил, как он доберётся обратно. Он со светящейся изнутри улыбкой ответил, что это его родные места, с мальчишества пас баранов и знает все бараньи тропы, так что напрямик доберётся, часа за три-четыре, пустяки. Я хотел предложить ему денег. Но язык не повернулся, когда я встретился с ним глазами. Мы обнялись. И простояли так, обнявшись на краю обрыва, с минуту. За которую я, вспомнив вдобавок, как дядя с племянником препирались между собой, кто из них отправится показывать русскому дорогу, понял, почему мои знакомые русские добровольцы, участвовавшие в недавней балканской войне, отзывались о черногорцах как о самых надёжных, умелых и мужественных воинах. И Любомир спокойно зашагал вниз. Я, ошеломлённый, поехал дальше, сознавая, что ни в одной другой стране мира такое было бы просто невозможно.
   А когда выехал на легендарный мост Джурджевича, взорванный во время войны партизанами и потом восстановленный, возносящийся над бездной, звучали во мне, как набат, простые и пронзительные строки Высоцкого:       
                Пока курок в ружье не стёрся,
                Стреляли с сёдел и с колен, -
                И в плен не брали черногорца –
                Он просто не сдавался в плен.
                9. Исцеление Марии
   Подходила к концу поездка по Черногории.
   Напоследок я отправился в монастырь Острог – самый крупный центр паломничества на Балканах и, по крайней мере, один из трёх крупнейших в православном мире.
   Из Жития святого Василия Острожского я почерпнул, что родился он в Поповом Поле на территории современной Герцоговины в 1610-м году и при крещении получил имя Стоян. Учился в монастыре, при пострижении в монахи был наречён именем Василий. Отправился в Черногорию к митрополиту Цетиньского монастыря Мардарию, служил там с глубокой верой и целомудрием. Но не ужился, ибо митрополит корысти ради пошёл на сговор с римскими иезуитами, отправленными папой вовлечь черногорцев в «католическую ересь». Благодаря преданности Православию и усердной борьбе Василия против Унии, народ и духовенство не подпали под влияние униатов. Сам же Василий, будучи уже архимандритом, не остался в монастыре, но пошёл учить народ Евангелию, совершать богослужения и святые таинства, помогать нуждающимся и скорбящим. Апостольское усердие настроило против него местных «потурченцев», задумавших его убить. Дабы спастись и помочь своему народу, Василий отправился в Россию, где нашёл понимание, и через некоторое время вернулся с многочисленными и щедрыми дарами, святыми облачениями и богослужебными книгами, а также привёз деньги, на которые стал восстанавливать разрушенные храмы, учреждать народные школы. Но апостольская его деятельность вызвала ненависть у богоотступников. И святитель подался на Афон, побывал во многих святогорских монастырях, но большую часть времени провёл среди сербских, черногорских монахов. Вернувшись и продолжив свою архипастырскую деятельность, был назначен митрополитом. Сила молитв его была столь велика, что происходили чудеса исцеления. Его трудами обновлялись и возводились храмы, монастыри.
   Турки под страхом смерти вынудили Василия покинуть монастырь под Никшичем, и он обосновался в высокогорном Остроге, откуда управлял своей митрополией. Вместе с другими подвижниками обновил Введенскую церковь, построил Крестовоздвиженскую церковь. Основал собственно сам монастырь. За помощью, за спасением от беспощадных турок, на исцеление к нему приходили верующие за сотни километров, ещё при жизни почитая его как святого. Но и великая злоба и зависть людская его окружала. Неподалёку от монастыря Острог жил князь Раич, у которого было пятеро сыновей. Они обижали святителя. И тогда Василий предрёк князю Раичу, что все сыновья его погибнут. Предсказание сбылось. Но Василий утешил князя и пообещал, что если тот покается за себя и за покойных сыновей, то Господь даст ему утешение и вновь благословит сыновьями. И это предсказание святителя сбылось. Невиданные, неслыханные чудеса совершались по его молитвам…
  ImageУпокоился Василий Острожский, отдав душу в руки Господа, в 1671-м году. Из скалы, в которой вырублена была его келья, вырос выросла виноградная лоза, существующая и поныне. Но как при жизни не оставлял в покое Василия самый опасный враг рода человеческого, лукавый, так и после смерти – мощам его. Нуман-паша Чуприлич, командовавший турками в 1714-м, искал мощи святого Василия, чтобы собственноручно сжечь, но монахи закопали их возле реки Зеты; река разливалась, но вода чудесным образом не коснулась ни раки, ни мощей. Впоследствии черногорцы, которых многажды спасал святой Василий, берегли его мощи как зеницу ока, перевозя с места на место, пряча в горах, в Цетиньском монастыре…   
   Милостью Божией и святостью святого Василия у его святых и чудотворных мощей постоянно совершаются чудеса. Вот уже много веков приезжают, приходят к острожскому чудотворцу многочисленные паломники – христиане, мусульмане и даже безбожники. Возле раки святителя  возносятся молитвы на десятках языков. Здесь даются клятвы, обеты, здесь исповедуются, причащаются, венчаются, крестят детей, исцеляются от всевозможных болезней, о чём свидетельствуют монастырские книги и оставленные в знак благодарности драгоценности, а также многочисленные носилки, инвалидные коляски, костыли, цепи, даже шприцы с наркотиками…
   Я это всё почерпнул. И слышал о чудесах, связанных с высокогорным монастырём – например, о снаряде, в 1942-м году выпущенном немцами из тяжёлого орудия, попавшем                в стену, но не взорвавшемся – взрыватель по необъяснимым причинам упал на одну, а заряд на другую сторону каменного церковного пола. Было много чудес. Но где-то, может быть, в других святых намоленных местах я нечто подобное уже, кажется, слышал, знал.
   Но я не знал, что будет так. Конкретно. Пеший подъём по очень крутой каменистой горе на тысячу метров был не лёгок. Но восхождение к храму вообще не бывает лёгким – некоторые взбираются даже на коленях, хотя представить это невозможно. Неподалёку от нас  поднимались мусульмане, буддисты и явные, судя по безбожному мату, безбожники. Кто-то не выдерживал, поворачивал назад, вниз…
   А когда, обливаясь потом, задыхаясь, добираешься до площадки, с которой открывается вид на весь Верхний монастырь, застывает на вздохе возглас: «Ах!» И долго не веришь своим глазам. И припадаешь к источнику со святой водой.
     я застал в окружении детей, женщин и мужчин большой семьи. Картина была прямо-таки библейская. Мне объяснили, что люди пришли благодарить настоятеля, что больная девочка, которой доктора не оставили ни единого шанса на жизнь, была отмолена в монастыре и чудесным образом исцелилась.
   Владыка Йован держал девочку на руках не так, как держат детей. А как держат Дар Божий. И улыбался. Мать плакала, не веря своему счастью.
 - Вы из Черногории? – спросил я.
 - Нет, мы приезжие. 
 - Как зовут её?
 - Марией, - ответила мать. - Теперь Марией-Зетой.
 - Что это?
 - Черногория так называлась раньше, Зета, вы не знали?
 - Ах да…
 - Я верю, она будет счастлива! Я её очень люблю!
 - Исто тако, - сказал я. – Я тоже.
   Выглянуло солнце. Вокруг, сколько глаз хватало, простирались горы.
 2008